Земляничный год Михаляк Катажина

Эва задрожала, обняла себя за плечи, хотя в комнате, окна которой выходили на юг, было тепло, и вдруг нестерпимо захотела немедленно вернуться в Земляничный дом – в этот оплот покоя и безопасности. И больше никогда не слышать о фанатичных убийцах, конвоях и молодых девушках, умирающих зазря.

Ян О’Коннор вернулся в комнату, неся чашки с чаем и домашнее печенье.

– Адель напекла в честь вашего приезда. Вчера вечером. А сейчас она с племянниками – у нее трое сорванцов… – Он попытался улыбнуться, но у него неважно получилось. – Простите меня, – смущенно отвел он покрасневшие глаза, – это очень больно.

Эва смогла только кивнуть в ответ.

Она не была знакома с Сесилией – но и ей тоже было больно…

– Вы подготовили договор?

– Да, – Эва откашлялась, пытаясь привести себя в рабочее состояние. – Надеюсь, условия вас устроят, хотя…

– Что?

– Это польские условия. Я не знаю, какие условия предлагают авторам у вас здесь или в Англии. И чувствую себя обязанной сказать, что книга вашей дочери по-настоящему хороша и что вы наверняка могли бы найти издателя, который превратил бы ее в международный бестселлер.

– А вы хотите издавать ее исключительно на территории Польши?

– Нет, нет! Наоборот – я бы очень хотела выйти с ней на международный рынок, в том числе американский, но… мое издательство не такое большое и… я могу не соответствовать вашим ожиданиям.

– Я думаю, что вы справитесь, – ответил Ян, задумчиво глядя на Эву.

– Правда? – обрадовалась она.

Радость ее была вызвана сразу двумя причинами: и его верой в ее возможности, и растущей уверенностью, что Ян О’Коннор доверит ей книгу своей дочери. А она этого очень хотела – особенно теперь, после того, что услышала от него.

– Мой следующий вопрос может показаться вам странным и удивить вас, но… я должен спросить: как зовут вашу мать?

В этот день Эву уже ничего не могло удивить. И она ответила без колебаний:

– Анна. Анна Левинская, теперь Злотовская.

Ее собеседник сдавленно охнул. И он снова смотрел на Эву, как тогда, в аэропорту, и недоверчиво покачивал головой.

– Однако… – выдавил он из себя после долгой паузы.

Эва, которая совершенно перестала понимать, что происходит, с трудом поборола желание вскочить и заорать что есть мочи: «Да что такое-то?!»

– Простите меня тысячу раз, пани Эва… но… ваш отец, он… я хотел бы знать…

– Вы хотите знать его имя, фамилию и размер ботинок? – Она все-таки начала кричать. – Я бы тоже хотела! Но, к сожалению, он исчез еще до моего рождения! Заделал ребеночка двадцатилетней девушке и бросил ее без объяснений! Если бы мне только встретить его… я бы порвала его на кусочки…

– У вас есть возможность сделать это.

Она замолчала. И теперь у нее было такое выражение лица, как будто она увидела привидение.

– Вы шутите…

– Анна Злотовская была моей студенткой, я тогда преподавал английский язык в Ягеллонском университете. Я был… женат, но так получилось, что мы полюбили друг друга…

– А потом вам это быстро надоело, а она осталась одна?

– Нет, пани Эва. Я попросил вашу мать выйти за меня замуж – я собирался подать на развод и связать себя с ней. Я очень ее любил. Но Анна и слышать ничего не хотела о том, чтобы разбить семью, она не хотела причинять боль незнакомой женщине – моей жене – и нашей двухлетней дочке. Это было так… благородно с ее стороны. Мы решили взять три месяца на размышления – как раз столько, сколько продолжаются каникулы. Я уехал в Ирландию, стал, невзирая на ее отказ, готовиться к разводу и принятию польского гражданства, а когда вернулся – Анна исчезла. Она не оставила никому ни адреса, ни телефона – ничего. Как сквозь землю провалилась. Я пробовал разыскать ее через наших общих друзей, но они знали только, что она уехала в США и не желает больше со мной видеться. Я страшно переживал, потому что всегда старался не обижать ни Анну, ни свою жену. Через несколько месяцев бесплодных попыток разыскать ее я вернулся в Ирландию, снова сошелся с женой и жил… нет, существовал все это время, пока не увидел вашу фамилию в одном из писем. Я проверил по телефонной книге: в Варшаве живет шестнадцать Злотовских, а во всей Польше – несколько десятков, и к тому же я ведь был уверен, что Анна уехала в Америку. И все же я лелеял надежду, что это кто-то из ее родственников. И вот… Прошу простить меня, пани Эва, но я только поэтому стал вести переговоры с вашим издательством об издании книги Сесилии. Чтобы познакомиться с вами и либо пережить глубочайшее разочарование, либо… наоборот. В аэропорту я уже был почти уверен. Потому что вы очень похожи на свою мать.

И он улыбнулся – робко, словно прося прощения.

Эва не смотрела на него. Она отвернулась к окну и невидящими глазами уставилась на ясное ирландское небо.

Сколько слез она выплакала, думая об отце, которого не знала… сколько раз мечтала, что найдет его, что они встретятся и он расскажет ей историю потерянной любви и… Вот же, вот же – она услышала именно такую историю! И может быть, этот Ян О’Коннор – ее отец – на самом деле не был законченным негодяем, раз он действительно хотел жениться на маме и создать счастливую семью.

Счастливую семью… которая была бы построена на несчастье двух людей: его маленькой дочери Сесилии и ее матери.

Эва не осуждала Яна, но она вдруг поняла и свою мать, Анну. Ее решение. Ведь Эва и сама не смогла бы жить спокойно, зная, что причинила боль ни в чем не повинной женщине и еще более невинному ребенку. Независимо от того, насколько сильно она любила бы мужа этой женщины и отца этого ребенка…

«Но, мама, почему же тебе надо было влюбиться обязательно в женатого мужчину?!» – воскликнула она мысленно.

И уже совсем было собралась начать жалеть себя, оставленную без отца еще в утробе матери, как вдруг следующая мысль, пришедшая ей в голову, ошеломила ее:

– Сесилия! – прошептала она. – Сесилия была моей сестрой! У меня была сестра!

– Да, – только и смог выговорить Ян сдавленным голосом.

Он встал, вышел в другую комнату и вернулся с фотографией, вставленной в простую сосновую рамку:

– Вот она, моя доченька, как раз перед отъездом в Афганистан.

С фотографии смотрела улыбающаяся, загорелая, темноволосая девушка. Она была одета в топ без бретелек и коротенькие шорты. Лицо ее улыбалось, но в глазах светилась печаль. Была ли эта печаль отголоском этих трудных пяти месяцев или это было предчувствие собственной горькой участи – теперь уже никто никогда не сможет узнать.

У Эвы не было возможности познакомиться с сестрой, а она столько раз представляла себе, что она у нее есть, есть старшая сестра – более мудрая, прекрасная сестра, которая защищает ее, Эву, от всего мира, доверенное лицо и подруга… как они вместе ходят в кино, на дискотеку, как меняются одеждой и колготками… как, если одной грустно, вторая…

И теперь Эве было очень грустно, ужасно грустно оттого, что эта ее вымечтанная сестра, оказывается, существовала на самом деле, но теперь ее нет.

Эва заплакала. Слезы, словно горошины, катились по ее щекам, капая на стекло фотографии.

Ян, не колеблясь, обнял девушку за плечи и крепко прижал к себе. И через мгновение они плакали вместе.

– Мне так жаль, так жаль… – повторял он, а она позволяла себя утешать и просить прощения.

– А вы уверены… то есть ты уверен… папа… ты уверен, что Сесилия умерла? А вдруг она спаслась? – с надеждой спросила Эва, когда снова смогла говорить.

– Было найдено ее тело. Ее привезли в Ирландию, мою девочку, и похоронили на местном кладбище. Если ты захочешь… если ты задержишься здесь на денек – я могу отвести тебя к ней на могилу.

– Я останусь. Я бы хотела узнать тебя. Я бы хотела узнать о тебе все-все. О тебе и Сесилии.

– Я об этом и мечтать не смел…

Эва склонилась к простому красивому надгробию, поглаживая белый мрамор. Сесилия улыбалась ей с фотографии. Ян рассказывал о детстве своей дочери, очень счастливом, по его словам, – после того как они с женой решили дать их супружеской жизни еще один шанс, он ни разу не нарушил данного ей слова, до самой смерти Мари. Он любил жену и оплакивал ее всей душой. Он так горевал, и его печаль была такой глубокой, что дочь даже решила некоторое время пожить с ним.

Через год она нашла работу в международной корпорации в Дублине и, убедившись, что отец в состоянии справиться самостоятельно, начала новую жизнь. Чтобы через пару месяцев услышать приговор: неоперабельный рак поджелудочной железы. Значит, это не от стресса она так худела и мучилась болями в животе, значит, это страшная невидимая болезнь точила ее изнутри… Болезнь, которая оказалась ненастоящей, но все же так или иначе смогла забрать жизнь у Сесилии…

Судьба и впрямь иногда бывает очень жестокой.

Ян остался один. Адель, его сестра, жила в том же самом городке, но она не могла заменить ему ушедших жену и дочь. Ничто и никто не могло компенсировать ему эту утрату. До сегодняшнего дня. Вернее – до сегодняшнего утра, когда он увидел еще одного своего ребенка. Обаятельную, симпатичную, полную душевности и теплоты Эву Злотовскую, которая со дня на день готовилась произвести на свет собственного ребенка – его, Яна, внучку!

Ему внезапно захотелось стать близким человеком для этой молодой женщины, так невероятно похожей – как две капли воды! – на самую большую любовь в его жизни…

– Доченька… – начал было Ян и остановился. Его вдруг затопила волна счастья, что он снова может к кому-то так обращаться, что он может называть так живую молодую женщину, сестру Сесилии. Он подождал, пока волнение чуть спадет, и начал еще раз: – Эва, я бы хотел тебя кое о чем спросить. И не бойся отвечать – я пойму.

– Ты еще не спросил, а уже извиняешься. Типичный мужчина, – покачала головой Эва.

– Ты не возражала бы против того, чтобы… чтобы… ты не будешь против…

– Чтобы ты влез голый на крышу этой церкви? Конечно, я возражаю!

Они оба рассмеялись, и Ян снова почувствовал благодарность судьбе за то, что у него теперь есть такая умная, язвительная дочь.

– Я бы хотел полететь вместе с тобой в Польшу, встретиться там с Анной, поговорить…

– Правда?! – Эва аж подпрыгнула и захлопала в ладоши, как маленькая девочка. О таком она даже не могла мечтать! Чтобы у нее были и отец и мать – вместе! На Кошиковой! Ведь понятно, что мама с ним встретится – невзирая на то, что она натворила, исчезнув из жизни Яна и не позволив ему принять собственное решение или хотя бы как-нибудь участвовать в жизни дочери. Нет, Эва не сердилась на мать, не держала на нее зла – уже нет: с той минуты, как выяснилась правда, она примирилась со своим прошлым – с двадцатью унизительными годами в доме отчима, с такими же унизительными годами под крышей пана К. И к ней вернулась надежда и уверенность в будущем. Теперь она готова была кричать слова прощения всему миру, даже пану К., который чуть было не сломал ей шею, – потому что, если бы он не спустил ее тогда с лестницы, она так и жила бы в летаргии, ходила бы на цыпочках и боялась лишний раз вздохнуть. А так – теперь у нее был Земляничный дом, она носила под сердцем Юленьку, Витольд только и ждал, когда сможет надеть ей на палец обручальное кольцо, мама и бабушка жили на Кошиковой, издательство процветало, она спасла жизнь Каролине и – о! – даже нашла отца! И все это благодаря пану К.!

«Тпру, Пегас, это тебя уже занесло!» – остановила она себя.

– Я бы очень хотела, чтобы ты встретился с мамой. Очень, очень и очень! – Она похлопала отца по руке, и он просиял. – Поселишься на Кошиковой, там места мно-о-ого. Тебе понравится эта квартира. И Варшава. Она, конечно, не такая спокойная, как Уотерфорд или Дублин, зато в ней так не дует, реже идет дождь, и вообще там cool. Вы вместе с мамой будете искать потенциальные бестселлеры, а я их буду издавать. Создадим семейную фирму. Возьмем к себе Витольда, хотя не знаю пока, чем он мог бы заниматься… может быть, заботился бы о цветках в горшках? Потом Юленька, когда подрастет и… – Эва остановила наконец поток слов и мыслей, в котором решила все за всех и распланировала все на двадцать лет вперед.

Ян смотрел на нее ошеломленно.

– Для начала я полечу с тобой в Варшаву, – сказал он решительно. – А потом… потом как бог даст.

Эва специально не стала предупреждать маму, что приедет вместе с Яном. Пани Анна пришла встречать дочь, совершенно не ожидая того сюрприза, который приготовила для нее судьба. Она знала, что отцом Сесилии Уайтхолл – такую фамилию Сесилия получила от мужа – является некий Ян О’Коннор, но Янов О’Конноров в Ирландии примерно столько же, сколько в Польше Янов Ковальских, а в России Ивановых. Такое совпадение, что этот Ян является ее давней любовью, граничило с чудом.

Этим майским солнечным утром Анна Злотовская стояла, ничего не подозревая, в зале прилета рядом с Витольдом, глядя на двери, из которых вот-вот должна была выйти ее дочка. И вот дверь чуть скрипнула, отходя в сторону, и вдруг… Анна схватилась за сердце и отступила назад на шаг, потом еще на шаг…

Призрак из прошлого – нет, этого просто не может быть! – возник у нее перед глазами. И этот призрак шагал рядом с Эвой.

Все такой же красивый…

Это была первая и единственная мысль, которая возникла в голове у пани Анны при виде Яна. Она стояла, смотрела на приближающегося к ней мужчину и… ни о чем не думала. Она не позволяла себе даже мимолетно вспоминать тепло его рук, нежность его прикосновений, вкус его поцелуев. Нет! Хватит! Что он тут делает?! Что он тут делает – рядом с Эвой?!

Ян остановился перед Анной с огромным букетом алых роз. Эва подумала, что ее маме никогда еще не дарили столько цветов.

– Ты помнишь меня? – спросил Ян с несмелой улыбкой. Эта улыбка вообще была ему свойственна – чуть просящая, но в то же время очень искренняя, это Эва еще вчера заметила.

Анна в ответ только кивнула.

Так они и стояли друг против друга, разделенные годами разлуки и букетом роз.

– Витек, – Эва пихнула жениха в плечо, – забери у него этот веник, а то мы тут будем стоять целую вечность.

Витольд слегка опомнился от изумления и взял розы из рук незнакомца.

Эва похлопала отца по плечу и сказала тихо, но решительно:

– Ну же, обними ее наконец!

И когда Ян нежно обнял Анну, тут же спрятала лицо у него на груди и что-то горячо зашептала…

Что ж, Эва с Витольдом и букетом из сотни роз могли идти пить кофе, потому что этим двоим было, о чем поговорить.

После возвращения из Ирландии первым делом Эва отправилась в больницу. Ей нужно было убедиться здесь и сейчас! – увидеть воочию и наглядно, как возвращается к жизни ее родственная душа (хотя она и видела ее всего два дня назад).

Каролина расцветала.

Она была еще очень слаба, конечно, ведь пересадка состоялась чуть больше недели назад, но по ней уже было видно, что теперь она сражается не за жизнь, а за здоровье. За полное и окончательное выздоровление.

Она теперь улыбалась всему миру, глаза ее сияли, на лицо вернулись краски, кожа уже не была такой сухой, а на бедной голой голове начинали пробиваться первые волосы. Эва крепко прижала к груди эту голову, чувствуя, как от счастья у нее замирает сердце. Еще чуть-чуть… еще чуть-чуть – и она опоздала бы со своим даром жизни!

В дверь постучали. При виде вошедшей гостьи Эва выпустила подругу из объятий и поднялась.

«Эта Михалак» вошла в палату, подметая пол подолом длиннющей юбки.

– Привет, девчата, – сказала она весело, глядя Эве прямо в глаза.

Она знала!

Каким-то чудом «эта Михалак» проникла в сон Эвы, чтобы предупредить, что время Каролины на исходе. Чтобы подтолкнуть Эву к решению, которое спасло жизнь больной. Но как? Каким образом?!

Едва заметный жест, движение головы – и вопрос замер у Эвы на устах. А ведь еще чуть-чуть – и она выдала бы их общий секрет.

– Я искала нашу пани Импрессию, – как ни в чем не бывало продолжала гостья, показывая на Эву. – А ее всегда скорее найдешь либо в самолете, либо в больнице, чем в офисе.

– Нет, это неправда! – запротестовала Эва с возмущением.

– Я шучу, – махнула рукой Михалак. – Я была в офисе, встретила там Анджейку, а он как раз собирался к вам, вот я к нему и присоединилась. Я же должна присутствовать при этом событии века… – она понизила голос и загадочно улыбнулась.

– При каком? – забеспокоилась Каролина. – Что вы там замышляете?!

– Увидишь! Твоему любимому, кстати, понадобятся свидетели, чтобы ты ему вдруг снова по какой-нибудь глупой причине не отказала.

Каролина покачала головой, внезапно вспыхнув. Эва, ничего не понимая, смотрела на двери, в которых как раз появился Анджей с букетом алых роз, который, пожалуй, не уступал размерами букету Яна. На какое-то мгновение Эве даже показалось, что Анджей сейчас под ним упадет.

– На этот раз тебе не ускользнуть, – начал Анджей со зловещей улыбкой, идя в сторону Каролины. Эва на всякий случай отошла к окну – оттуда все было лучше видно. – Прошу! – Анджей сунул Каролине в руки цветы. – О, и вот это же еще. Руки твоей прошу! Ну же! – Эва начала давиться смехом, потому что еще никогда не видела, чтобы так делали предложение. – Да или нет? Если нет… – это прозвучало угрожающе.

– Да! Да! – крикнула Каролина, то ли смеясь, то ли плача. Она бросила цветы на постель, обвила руками шею своего любимого и…

Что ж, второй раз за этот день Эва потянула за рукав того, кто был здесь лишним, и вышла в коридор.

– Я уж думала, что никогда этого не увижу, – растроганно сказала она, вытирая слезы.

– Ох, да он это делал систематически, каждый месяц! После каждой химии, когда Каролина набиралась сил, он падал перед ней на колени и умолял, чтобы она стала его женой. Но наша подруга ему все время отказывала, месяц за месяцем.

– Почему?!

– А почему ты не сказала «да»? У нее, по крайней, мере хоть какая-то разумная причина была: она не хотела сделать любимого мужчину вдовцом в возрасте тридцати пяти лет. А вот ты?..

– Я… не уверена. Я боюсь… Я его мало знаю…

– Ага, ага. А пана К. ты знала целую вечность и была в нем уверена, как в банке, да? Рискни же, девочка! От всей души тебе советую, потому что…

– Иначе он уйдет?! – вдруг испугалась Эва. Ей как-то раньше не приходило в голову, что Витольд, устав ждать, может сменить объект воздыханий на что-то более сговорчивое.

– Да нет, он в тебя по уши влюблен! – «Эта Михалак» хлопнула Эву по плечу. – Только мне и его жалко, потому что он пребывает в подвешенном состоянии, и тебя жалко, потому что ты зря тратишь бесценное время, вместо того чтобы хватать счастье за хвост и радоваться совместной жизни. Вдвоем. А уже совсем скоро – втроем. И кстати, ты не думала, что кто-то должен будет быть записан отцом Юленьки в ее свидетельстве о рождении?

Эва замерла. О свидетельстве о рождении Юленьки, а тем более о графе «Отец» она старалась не думать. Но «эта Михалак» была права. Ведь отсутствие отца – это пятно на всю жизнь, уж она-то это хорошо понимала.

– А с чего вы взяли, что Витек признает Юленьку своей дочерью?

– Мне кости рассказали, – прыснула Михалак. – На этот раз человеческие, а точнее – мои собственные. Вот если у меня ревматизм стрельнет в правый локоть – значит, Витольд признает ребенка. А если в левый – значит, не признает. И знаешь – сегодня он отчетливо стреляет в правый локоть.

Теперь и Эва не удержалась от смеха.

Но она все еще боялась. Просто боялась. Сколько раз она думала о свадьбе, о мужчине в своей жизни, настоящем мужчине… а что будет через пять, восемь, десять лет, когда ему станет скучно? Или если ребенок, не его ребенок, начнет его раздражать? Что тогда? Снова Эве катиться с лестницы?! Только в этот раз уже не одной?

Она даже вздрогнула.

Нет. Ей нужно еще немного времени. И какой-нибудь знак… знак с небес, что все будет хорошо.

Она взобралась на четвертый этаж высокого каменного дома. Надо сказать, потолки в домах довоенной постройки были гораздо выше, чем в послевоенных. Задыхаясь, поддерживая живот обеими руками – где-то на уровне третьего этажа она была в полной уверенности, что незамедлительно родит прямо здесь, на лестнице, – она упала на диван в большой комнате и позволила маме прыгать вокруг себя то с чаем, то с водой, то с соком, то с печеньками с повидлом, то с ласковыми объятиями.

Бабушка, сидя в своем любимом кресле, правила какую-то рукопись, бурча себе под нос:

– Вырезать… с каких это пор слово «вырезать» пишется через «и»? У меня прямо мозг вскипает… Эта современная молодежь ни во что не ставит правила орфографии, я уже молчу о пунктуации. А уж сколько запятых этот ребенок пропустил, мама дорогая…

– Этому ребенку около пятидесяти лет, мама, – вмешалась Анна.

– Тем хуже для ребенка! Тем хуже!

– Мама, может быть, ты наконец сядешь? Я не для того преодолела столько ступенек, чтобы слушать о пробелах в образовании у некоторых!

Пани Анна села на подлокотник кресла и сложила руки на коленях, словно пансионерка. Она прекрасно понимала, почему дочь нервничает.

– Ну так?

Впервые в жизни Эва требовала объяснений. От нее, своей матери. До сих пор она винила во всем непорядочного отца, который не мог себя защитить. А сегодня она хотела услышать, что может ей сказать по этому поводу мама.

– Я его любила, – начала Анна тихо, с болью в голосе. – Очень. Это не была глупая, щенячья влюбленность. И он тоже совсем не был Казановой, какие обычно соблазняют студенток. Я знаю, что он был готов на все. Он бы развелся с женой, оставил дочку – только бы остаться со мной. Но… Эвушка, ты должна понять и запомнить на всю жизнь: нельзя построить счастье на чьем-то несчастье… ты никогда не сможешь простить себе того, что по твоей вине страдает маленький ребенок. Я бы не смогла так жить. Я бы не смогла смотреть на свое отражение в зеркале. Поэтому я убежала, как только Ян уехал. Вернулась домой, в Варшаву, а друзьям и знакомым сказала, что навсегда уезжаю за границу.

Эва молчала. Она как будто сама чувствовала отчаяние и внутренние метания той, двадцатилетней, Ани Злотовской. Хватило бы у нее самой духу, чтобы во имя моральных принципов отказаться от собственного счастья? И от счастья своего ребенка?

– Ну ладно, – сказала она наконец. Мать подняла на нее взгляд, говорящий: «Ну ладно? И это все?!» – О’кей, я понимаю твои мотивы, они были благородными, все в порядке. Ты скажи мне только… зачем ты пять лет спустя связалась с этим Ромуальдом Л.?! Какого черта, мама! Зачем ты лишила меня любящего отца, а взамен наградила отчимом, который меня терпеть не мог, впрочем, совершенно взаимно?!

– Я не могла справиться сама, – тихо ответила Анна.

– Проклятье, мама! Ты могла бы найти себе кого-нибудь другого! Кого угодно! Почтальона, молочника – да кого угодно, только не этого с вечно кривой физиономией скрягу-садиста! Да если бы он даже в золотых ботинках ходил, мама, – не его, только не его!

– Он сначала был в меня влюблен, а я в него, – слабо защищалась мать.

– Но это же так быстро закончилось! Ты была слепая, или что?! – У Эвы перед глазами встали все те моменты, когда она лежала лицом в подушку и рыдала от ненависти к этому человеку, к матери и к самой себе.

– Эй, деточка дорогая, – вмешалась вдруг баба Зося. – А какое право ты имеешь осуждать мать, когда сама была такой же, если не больше, слепой, выходя замуж за пана К.? А? И замечу, что каким бы ни был Ромуальд, но он, однако, все-таки не сбрасывал жену с лестницы. И на тебя он руки не поднимал никогда…

– Потому что я ему пригрозила феном, – буркнула она.

– Что?! – разом воскликнули мама и бабушка.

– Я еще маленькая была, лет семь, может, восемь. Он мне все угрожал ремнем, несколько дней угрожал – уж и не помню за что. Вечером, когда он лежал в ванне, читая газету, это я помню хорошо, я вошла в ванную, он с воплем весь съежился, хотя я тогда и не понимала ничего, – тут Эва криво ухмыльнулась, – а я взяла фен и сказала ему, что если он хоть раз в жизни ударит меня или мою маму, то я ему брошу фен в ванну и он умрет от удара током. Я такое в кино видела, – Эва начала хихикать, а женщины переглянулись. – Я вам скажу, он побелел как стена и буркнул, что в жизни не видел такой вредной говнюшки, как я. Но он понял меня. И с той поры стал закрывать дверь на защелку.

– Да уж, поистине наша Эва тот самый тихий омут, в котором черти водятся… да какие жирнющие! – бабуля покачала головой. – Стоит ли удивляться, что он не особенно жаловал свою падчерицу! Это надо же такое придумать – фен в ванну. В семь-то лет!

– Или в восемь.

– Или в восемь. Но мать уже тебе во всех грехах исповедалась или еще нет? Получит она прощение и отпущение грехов?

Анна взглянула на дочь, и вдруг… все трое взорвались смехом. Они смеялись до слез, обнимались, тискали друг друга, скакали по комнате, как стадо дикарей, так, что Эва снова почувствовала, что вот-вот родит, и должна была присесть.

Этот смех был освобождением… Эти слезы уносили с собой все выплаканные и невыплаканные слезы за минувшие годы.

Эве пришлось отдышаться, прежде чем она снова смогла говорить.

– Так, теперь о Яне. Я хочу знать – и с подробностями! – все, что произошло со вчерашнего дня, когда мы отвезли вас в Новый Свет и там оставили, воркующих, как пара голубков, наедине. И до сегодня. Все – с мельчайшими подробностями.

– Ох… – Анна разрумянилась. – Мы… разговаривали, – сказала она неуверенно.

– Думается, о погоде?

– И о погоде тоже, – она рассмеялась звонко, как молодая девчонка. – Сначала я рассказывала ему, какая у нас тут, в Польше, была зима, потом он рассказывал о весне в Ирландии… – Она замолчала, вид у нее был мечтательный.

– И?.. Что? Что было дальше? После того, как вы подробно обсудили прогноз погоды для Польши и Ирландии на ближайшие полвека?

Анна вздохнула.

– Ян сделал мне предложение. Он сказал, что я была, есть и буду любовью всей его жизни и что он не может ждать, чтобы мне об этом рассказать, еще тридцать лет. Он сказал, что любит не только меня, но и тебя, нашу дочку, и Юленьку, нашу внучку. Что его место здесь, среди нас. Он хочет продать дом в Ирландии и купить здесь, но если я хочу остаться на Кошиковой и для него здесь найдется местечко… Он попросил, чтобы я не спешила с ответом, сказал, что у меня столько времени на принятие решения, сколько потребуется, но что в любом случае, даже в случае моего отказа, он останется здесь. Снимет квартиру в Варшаве, чтобы быть ближе к нам – средств у него достаточно.

– Романтичный мужчина, – вздохнула Эва, очарованная своим вновь обретенным отцом. Она верила, что с его стороны это все не игра, что все, что он говорит, он говорит искренне и от души.

– Но прежде чем я вообще начну думать над своим решением, мне нужно знать твое мнение обо всем этом – что ты думаешь об этом. Для меня это самое важное.

Эва взяла руку матери в свои ладони.

– Мамуль, если через полгода, на Рождество, я, которая должна была встречать это праздник в полном одиночестве, буду сидеть за столом в Земляничном доме с тобой, бабулей, Витольдом, маленькой дочкой и еще к тому же с отцом, моим собственным, самым настоящим отцом, папой… Мамуля… я… да я даже мечтать никогда не смела о таком. Я даже вообразить не могла бы себе ничего более прекрасного!

Анна обняла дочь изо всех сил, от всего сердца, с любовью – как обнимала ее много лет назад, когда они обе еще не стеснялись проявлять свои чувства. В обеих эту способность убили мужчины, которые вообще-то должны были бы, наоборот, им эту любовь давать.

– Я рада, – шепнула Анна. – Я очень рада, что за твоим рождественским столом в Земляничном доме ты нашла место для Витольда. Это хороший человек. Я думаю, что он будет хорошим – просто замечательным! – мужем и отцом!

«Хотела бы и я быть в этом так уверена!» – подумала Эва.

И некоторые желания имеют удивительную особенность – они исполняются.

Они сидели втроем, в тишине и покое майского вечера, когда эту тишину и покой нарушил телефонный звонок.

Они все вздохнули, жалея, что очарование этой чудесной минуты нарушено. Бабушка взяла трубку и с удивлением передала ее Эве:

– Это Анджей, – предупредила она шепотом. – И кажется, он очень взволнован.

– Ал…

– Эвка, черт тебя дери, ты не могла бы хоть иногда для разнообразия включать мобильник?! Я тебя уже целый час пытаюсь вызвонить!

– Иногда человеку надо… – начала она, но Анджей перебил ее.

Перебил словами, от которых весь мир словно замер и пропал, только сердце пару раз бухнуло в груди.

– Витольд. Несчастный случай. Он в операционной. Не знаю, в каком состоянии…