Ушкуйники Гладкий Виталий

Носок хотел было продолжить расспросы, но увидев, сколь болезненно исказилось лицо приятеля, ринулся к расположенной в стороне от дороги «сушилке» – протянутым на уровне пояса жердям, на которых после вымачивания в специальном отбеливающем растворе сушились сейчас льняные полотнища. Оторвал кусок холстины, он так же бегом вернулся обратно. Стоян жадно выхватил у него из рук полотняный лоскут, снял с себя оберег, замотал его в тряпку и засунул в поясную кожаную сумку.

– Ничего себе! – воскликнул, вытаращив глаза, Носок при виде обширного ожога на груди приятеля. – Енто што… из-за той штуки? – Он опасливо ткнул пальцем в сторону сумки.

– Уф-ф… – облегченно вздохнул Стоян. – Ну да, из-за нее, родимой… Эх, жиром бы смазать… – Он потрогал обожженную кожу и поморщился.

– Сядем за стол – смажешь, – рассудительно подсказал Носок. – А то где я тебе тут жир найду?

– И то верно…

Неожиданно Стоян напрочь забыл о боли. Даже слова Носка, продолжавшего о чем-то разглагольствовать, доносились теперь до него словно издалека. Парень просто вспомнил вдруг свое ночное видение во время вынужденного пребывания в капище Чернобога. «Я подарил тебе частичку божественной мощи, – сказал ему тогда воин на скале. – Она пока мертва, но руны сказали мне недавно: „Придет Тот, Которого Ждали“. Огонь высшей мудрости воссияет над твоей страной, парень, и в конечном итоге именно она будет править миром. Так решили боги. Оберег приведет тебя туда, куда нужно. Но поспеши: священный огонь может попасть в чужие руки и тогда заполучить его будет очень трудно».

Неужели маленькое солнце в руках Небри и есть тот самый священный огонь? Но если это так, то как же можно забрать его у сембов? Украсть? Однако для этого придется убить стражников, а нарушение закона гостеприимства – очень страшный грех! Его ничем нельзя будет замолить. «Выходит, я опоздал, – засокрушался мысленно Стоян. – Ох, как худо! Но тот странный воин тоже хорош! Мог бы и подсказать, где находится священный огонь, чтоб я не плутал столько времени в потемках. Выходит, Скомонд меня опередил… Ишь каким гусем выступает теперь впереди всех вместе с Небри! А что, заслужил… Эх!» Стоян горестно вздохнул и потупился. От праздничного настроения не осталось и следа. Мир вокруг окрасился в серый цвет, и даже во рту пересохло от обиды.

Пока Горислав и Венцеслав наравне со всеми сембами не отрываясь смотрели на чудо, горевшее в руках главного жреца без пламени и дыма, за суетой приятелей-ушкуйников исподволь и с горькой ухмылкой на лице наблюдал Свид. Он единственный из всех участников процессии имел при себе оружие: привязал безотказный свой нож к ноге и укрыл под штаниной. Жрец-таваст не боялся гнева Окопирмиса – его личным главным божеством был Чернобог. Отследив, как именно Стоян распорядился своим оберегом, Свид переключил внимание на священный огонь в руках криве-кривайто. Будь у него малейшая возможность, он убил бы не раздумывая и Небри, и вообще любого, кто посмел бы встать на его пути! И все ради того, чтобы вожделенный Большой Знич оказался на его острове, в святилище Чернобога…

Тем временем процессия продолжила путь и вскоре достигла рощи Окопирмиса, где каждое дерево без исключения считалось священным. Обширная поляна, предназначенная для грядущего праздника, представляла собою почти идеальный круг. По всему периметру ее высился природный частокол из мощных вековых дубов. Посреди поляны попарно стояли четыре массивных столба. Возле каждой пары из них лежали охапки сухого хвороста и дров. А по краям поляны, по всему кругу, были расставлены скамьи и пиршественные столы, покрытые белыми скатертями с черно-красной вышивкой на кромке. У столов хлопотали жрецы Окопирмиса и слуги: расставляли еду и напитки. Подле столбов стояли жрецы-тулисоны и лигашоны, ведавшие погребальными церемониями: намеченное на сегодня жертвоприношение являлось именно их прерогативой. Причем они были здесь единственными, облаченными в черные одежды.

Небри торжественно водрузил священный огонь на высокую подставку, специально выкованную для такого случая, и в благоговейной тишине, нарушаемой лишь шелестом листьев и пением птиц, затянул речитативом длинную молитву. По окончании же ее прикрыл священный огонь, успевший не только разгореться пуще прежнего, но и разрастись в размерах, специальным жестяным колпаком с нанесенной на него позолотой. И лишь после этого дал сигнал к началу пира.

При виде ломящихся от изобилия блюд столов Стоян мигом забыл и про священный огонь, и про свой ожог. Разносортная дичь, рыба соленая и запеченная на костре, вяленые оленина и медвежатина, кровяные лепешки и кровяные колбаски, свиные окорока, сдобренные медом и лесными ягодами каши, тушеные грибы, орехи в мёде, разномастные румяные пироги… У парня буквально глаза разбежались и дух захватило. Одна беда: на столе присутствовали только ножи из оленьих да лосиных рогов, поэтому дичь приходилось разрывать руками. Впрочем, вспомнив наконец о своей больной груди, Стоян незаметно для окружающих потер место ожога жирными пальцами и на том и успокоился – пора было налегать на разносолы.

Простым сембам слуги подносили медовуху и пиво, а жрецам, старейшинам и почетным иноземным гостям – священный белый напиток. Горислав и Венцеслав удовлетворенно переглянулись при виде виночерпия, разливавшего по чашам знакомую хмельную жидкость. Им, не раз воевавшим с дикими кочевниками-степняками, доводилось уже пробовать перебродившее кобылье молоко, считавшееся у тех наипервейшим напитком. А вот Стоян с Носком доселе даже не видели ничего подобного. Приятный на запах и немного кисловатый на вкус беловатый напиток столь буйно пенился, что по первости аж в носу щипало. Однако хмеля ни у того, ни у другого ни в одном глазу долго не было. Оба начали уже даже коситься на жбан с хорошо знакомой и зело приятной на вкус медовухой, как вдруг в какой-то момент весь мир изменился: посветлел, повеселел, окружавшие со всех сторон люди стали казаться самыми родными и близкими на свете… Не удержавшись, Носок даже обнял сидевшего рядом старейшину, а тот и возражать не стал – лишь добродушно скалился в ответ.

Но вот Скомонду, сидевшему неподалеку от Небри, было отчего-то невесело. С самого утра его не покидало ощущение надвигающейся опасности, а сейчас даже священная роща, казалось, шумела зловеще и угрожающе. Вместо того чтобы расслабиться и предаться вместе со всеми праздничному веселью, он был крайне сосредоточен и напряжен, стараясь уловить проницательным взглядом каждую деталь застолья. Поэтому когда криве-кривайто лично наполнил чашу Скомонда пенным напитком (якобы в знак особого расположения к нему), вайделот еще более насторожился. Уж ему ли верить хитрецу Небри?! К тому же от Скомонда не укрылось сквозившее в голосе главного жреца напряжение, с которым тот произносил свою «заздравную» речь в его адрес. Приняв из рук слуги чашу, переданную Небри, Скомонд тем не менее вежливым поклоном поблагодарил «благодетеля», но пить не стал: лишь пригубил сосуд, изобразив, что сделал несколько глотков. Легкий морковный запах, не заглушенный даже ароматными травами, на которых напиток был настоян, он уловил сразу. Ему ли его не распознать?!

В подвалах Кёнигсберга он сам не раз изготавливал для Генриха фон Плоцке яд из «цветка Патолло»[121], известного знахарям с давних пор в качестве лекарственного. Настойки из этого «божественного цветка» утоляли боль, снимали воспаление, избавляли от разного рода опухолей, восстанавливали силы после продолжительной болезни. Однако в больших дозах сок «цветка Патолло» служил смертельным ядом, не имевшим противоядия.

Выходит, Небри решил его устранить?! По спине Скомонда пробежала невольная дрожь: уж если криве-кривайто заимеет на кого-то зуб, участь этого несчастного можно считать решенной. Взяв себя в руки, вайделот изобразил в сторону Небри очередную благодарственную улыбку. «Мы еще посмотрим, старый пес, чья возьмет!» – подумал он при этом. После пребывания в застенках Кёнигсберга личный кодекс чести прежде законопослушного вайделота претерпел некоторые изменения. Во всяком случае, личность криве-кривайто он более не считал священной и неприкосновенной.

Мрачные мысли Скомонда были прерваны раздавшимися со всех сторон ликующими криками: на поляну вывели коней плененных немцев. Судя по всему, конюхи чем-то опоили курсеров, ибо те были абсолютно равнодушны ко всему происходящему и видом своим напоминали уже не боевых коней, а понурых крестьянских кляч, пусть даже и хорошо кормленных. К жеребцам были привязаны их хозяева – с оружием и в полном воинском облачении. Старейшины и жрецы решили на общем совете преподнести Окопирмису жертву более знатную, нежели белая кобылица, – своих заклятых врагов.

Как рыцари ни пытались храбриться, однако ледяной ужас прочно успел поселиться в их душах. Даже буйный Адольф фон Берг притих и посматривал теперь по сторонам взглядом затравленного зверя. Ему-то первому и выпала сомнительная «честь» взойти на жертвенный костер, разведенный по случаю обретения сембами Большого Знича. Курсера Адольфа фон Берга крепко привязали к двум столбам – так, чтоб не смог даже копытом двинуть, – и обложили хворостом и дровами.

Только теперь госпитальер осознал суть данной церемонии. Он попытался разорвать путы, но тщетно. Тогда принялся умолять пруссов сохранить ему жизнь, обязуясь взамен осыпать их золотом и всевозможными милостями. Увы, сембы лишь смеялись в ответ и еще выше поднимали чаши с хмельными напитками, продолжая славить Окопирмиса. Поняв бесплодность своих увещеваний, Адольф фон Берг начал грубо, перемежая речь грязной бранью, проклинать присутствующих, обещая наслать на все прусские племена мыслимые и немыслимые кары.

Главный жрец вышел из-за стола, взял подставку со Зничем и приблизился к беснующейся жертве. Прочитав короткую молитву, он снял с подставки защитный колпак, и людям снова явилось божественное сияние. Даже Адольф фон Берг, до глубины души потрясенный диковинным зрелищем, моментально умолк. Небри тем временем поднес Знич к поленьям. Неожиданно из камня вырвался голубоватый луч и… дрова вспыхнули ярким пламенем! Сембы вновь радостно завопили, но их голоса тотчас перекрыл протяжно-трубный вой рыцаря: Адольф фон Берг кричал столь громко, что его глас, наверное, был слышен на небесах. Огонь меж тем разгорался все сильнее, и вот уже к воплям рыцаря присоединилось отчаянное ржание несчастного животного, заживо горевшего вместе с хозяином…

Скомонд, воспользовавшись короткой отлучкой криве-кривайто из-за стола, быстро и незаметно поменял местами свою чашу с чашей сидевшего рядом с ним ближайшего приспешника Небри, а когда тот вернулся, он немедленно, под предлогом присоединения ко всеобщему ликованию и под пристальным взглядом главного жреца, осушил чужую чашу до дна. Собственно, одновременно с соседом и мысленно усмехнувшись при этом. Вайделот знал, что мгновенной смерти друга и приспешника криве-кривайто не последует, ибо еще предки Небри, известные на всю округу знахари, умели создавать яды как моментального, так и длительного действия. Поэтому вряд ли Небри решился бы убить своего соперника прямо на глазах у соплеменников. Тем более великого героя, коим сембы провозгласили Скомонда за возвращение им Большого Знича и священных кобылиц. Скорее всего, яд подействует ночью: помощник Небри просто-напросто умрет от удушья. А потом можно будет списать его смерть на неумеренность в потреблении на пиру хмельного. Такое часто случалось…

Ушкуйники и витязи были поражены разыгравшимся на их глазах жестоким действом. Особенно Венцеслав. Несмотря на изрядное уже опьянение, он даже сделал попытку вскочить и потребовать от старейшин и жрецов прекращения сего варварства, но Горислав, крепко придержав его за рукав, сурово внушил:

– Не лезь в чужой монастырь со своим уставом! Заткни уши, ешь и пей. Собакам собачья смерть. Не ты ли совсем недавно сам изыскивал всевозможные, вплоть до самых жесточайших, способы возмездия за содеянную двумя этими немецкими псами подлость?

– Мыслить можно многое… – Венцеслав хмуро потупился. – А все ж негоже низводить человека до уровня скотины. Тем более рыцаря…

– Наверно, ты прав, спорить не буду. Но ему уже ничем не поможешь. Не повезло просто этим рыцарям умереть в бою.

Стоян изо всех сил старался не смотреть в сторону кострища, уже ознаменовавшегося черными обугленными фигурами немца и его коня. У парня даже аппетит пропал из-за распространившегося далеко окрест запаха живой паленой плоти.

Носок же отнесся к действу не в пример спокойнее и отчасти даже философски. Наблюдая за пруссами, со знанием дела подбрасывавшими в костер дрова, он глубокомысленно заметил:

– Вишь-ко, все прям как в аду… Батюшка сказывал, там тоже грешников на кострах поджаривают. Мда-а, не повезло немчинам: из одного ада сразу в другой угодят. Э-эх, вот ведь она какая капризная, судьбинушка-то наша людская! И што только она с нами, человеками, не вытворяет! – Опрокинув в себя очередную порцию священного белого напитка, Носок поставил сосуд на стол и сокрушенно продолжил: – А ить глянь-ко, друг: и все-то тут вроде бы знатно – и наедки сытные, и стол аки княжеский… А токмо нашего хлебного вина все равно не хватат. Ентого молочного квасу ведро ить выдуть надыть, штоб в голове как следует зашумело, а ноги сами собой в пляс пустилися…

…С вершины могучего дуба Юг де Гонвиль наблюдал за жертвоприношением, проводимым пруссами. Видимость в «волшебной трубе» оставляла желать лучшего (мешали ветки), но то, что сембы отправили на костер двух немецких рыцарей, он разглядел хорошо. Обуянный дикой злобой на варваров, он даже замычал сквозь крепко стиснутые зубы, но все-таки смог подавить рвущийся наружу гневный крик бессилия, ибо неподалеку располагался дозор пруссов. Юг де Гонвиль вообще чрезвычайно рисковал, осмелившись провести рекогносцировку места предстоящей схватки самолично: недавно пруссы прошли буквально в двух шагах от него. По счастью, помогла воинская выучка, приобретенная в боях с сарацинами: тамплиер перестал дышать и на время словно бы превратился в поросший травой земляной холмик в густом кустарнике.

А потом выяснилось, что куда-то пропали литвины. Следопыты отряда тамплиеров обескураженно разводили руками: это было выше их понимания. Впрочем, матерый Юг де Гонвиль тоже не заметил, в какую именно сторону подались лже-купец и его люди. Литвины исчезли столь внезапно, будто их поглотила неожиданно разверзшаяся под ними земная твердь. Данное обстоятельство слегка успокаивало (чем меньше конкурентов, тем лучше), но одновременно и настораживало: вдруг литвины ушли за подмогой? Тогда нужно атаковать пруссов немедленно!

Увидев с высоты дуба засиявший в руках прусского жреца священный огонь, Юг де Гонвиль едва не задохнулся от радости: друза, найденная Базилем, здесь! «Да поразит гнев Господний проклятого вора-колдуна!» – помянул он недобрым словом злодея, лишившего его ценнейшего артефакта. Теперь Юг де Гонвиль готов был пожертвовать всем своим отрядом, лишь бы священный огонь (или все-таки философский камень?) вновь оказался у него в руках.

…О наличии у своего отряда неведомых преследователей Жигонт узнал поздно. Пока прусс-бродяга не скрылся в городище, все внимание следопытов было направлено вперед, и никто даже в мыслях не держал, что главная опасность может таиться позади. Когда же наконец это обнаружилось (следопыты нечаянно наткнулись на свежее «лежбище» чужого разведчика, а потом выследили и самих преследователей), Жигонт едва с ума не сошел от злости на самого себя. Это ж надо было так опростоволоситься! И кому?! Одному из лучших воинов князя Гедимина! Которого искусству выведывания тайн у противника учили сами кипчаки – непревзойденные следопыты, способные отыскать следы хоть сокола в воздухе, хоть ужа в воде!

Великий князь литовский никогда не воевал с татарами и кипчаками и не платил им дань. Напротив, он сделал кочевников своими союзниками, поручив им охрану южных рубежей Великого княжества Литовского. А впоследствии, заметив, сколь эффективно и добросоветсно те выполняют поставленную перед ними задачу, Гедимин и вовсе пригласил многих из них на постоянную службу в свою дружину. С тех пор именно кипчаки, искусные и бесстрашные воины, обучали литовских дружинников стрельбе из лука на скаку, способам маскировки на любой местности и разгадыванию любых, даже самых запутанных следов.

Поразмыслив и вспомнив науку мудрых учителей, Жигонт решил «поднять» свой отряд на деревья. То был очень сложный, но зато весьма эффективный прием, позволявший полностью сбивать врага с толку. Обмотав и обвязав одежды древесной корой, литвины по-беличьи ловко вскарабкались на деревья, и теперь их невозможно было разглядеть даже с близкого расстояния. А поскольку исполинские дубы в сембской Священной роще стояли почти вплотную друг к другу и их толстенные ветви уже давно и надежно переплелись между собой, литвины начали передвигаться… как бы по воздуху. Жигонт наконец успокоился: сверху все просматривалось как на ладони, и теперь он мог одновременно и с равным успехом наблюдать за всем происходящим внизу. И за немцами (следопыты уже установили, кем именно являются их преследователи), и за пруссами, устроившими в роще пир с жертвоприношением, и даже за бродившими по лесу дозорами. Впрочем, группы последних были малочисленными и большой угрозы для его отряда не представляли.

Перебравшись на толстый сук очередного дуба, Жигонт вдруг почувствовал, что металлическая шкатулка, в которую после случая возле дома лекаря он заключил Малый Знич и которая покоилась сейчас у него в потайном кармане, стала отчего-то нагреваться. И почти сразу вслед за этим увидел священный огонь… в руках прусского жреца, приблизившегося к жертвенному костру. Большой Знич! Жигонт заерзал как на иголках, терзаясь раздумьями, как теперь поступить и что предпринять, дабы выполнить поручение Гедимина? Заветный камень находился так близко и одновременно так далеко от него!

Если даже не брать в расчет прогуливавшиеся по роще дозоры, то расклад выходил такой: впереди – пруссы, которые даже безоружными представляли для литвинов большую опасность, а позади – вооруженный с ног до головы отряд немцев. Ввязаться в драку сразу с обеими сторонами означало одно: малочисленную дружину Жигонта сомнут в считанные минуты. К тому же с пруссами литвины дружны: как-никак, вместе сражались против тевтонцев. Да и впоследствии всегда помогали друг другу… Не может же он своими необдуманными действиями посеять вражду между двумя народами! Ведь следопыты сембов, даже при удачном для литвинов исходе предприятия, все равно рано или поздно поймут, кто именно напал на их племя (да еще во время жертвоприношения!), и непременно сочтут поступок некогда дружественного народа страшным святотатством и объявят в итоге князя Гедимина заклятым врагом. Но как же тогда завладеть Большим Зничем?!

Пока Жигонт пребывал в мучительных раздумьях и колебаниях, перераставших постепенно в отчаяние, Юг де Гонвиль приказал своим следопытам неслышно очистить дорогу к поляне, где все еще тлели тела Адольфа фон Берга с его конем, от прусских дозоров. «Атаковать!» – единогласно решили рыцари-тамплиеры и незамедлительно сменили походную одежду на боевую. Конечно же их воинское облачение было несравненно легче рыцарского, однако защитные свойства доспехов вряд ли могли подвести в схватке с совершенно безоружными, как успел «подсмотреть» Юг де Гонвиль, пруссами.

Опытные в разведывательных вылазках следопыты-тамплиеры расправились с лесными дозорами без труда: радостные крики пирующих соплеменников и предсмертные вопли тевтонской «жертвы» ненадолго отвлекли молодых прусских воинов от службы, поэтому они даже опомниться не успели, как их тела уже были нашпигованы арбалетными болтами. И сразу после этого отряд Юга де Гонвиля с традиционным кличем рыцарей Храма «Босеан! Босеан!» ринулся в атаку.

Появление в Священной роще закованных в броню неведомых воинов оказалось для сембов сродни грому средь ясного неба. Тамплиеры же, воспользовавшись их временным замешательством, принялись разить мечами направо и налево, не щадя ни женщин, ни юнцов. (Совсем малых детей сембы оставили в городище под присмотром дряхлых и немощных соплеменников.) Тем не менее видавшие виды пруссы быстро опомнились и начали яростно защищаться всеми подручными средствами – от костяных ножей до камней и бочонков с пивом и медовухой, полетевших в «незваных гостей» подобно камням из катапульты.

Стоян едва успел пригнуться, когда брат Арнульф вознамерился одним ударом меча снести ему голову (опытный тамплиер сразу заприметил среди пруссов парня богатырского телосложения и решил расправиться с ним в первую очередь, дабы не столкнуться впоследствии с непредвиденными неприятностями). Впрочем, насчет «неприятностей» брат Арнульф и впрямь угадал. Следующим движением громилы-противника стал нырок под стол, откуда он вынырнул уже с тяжеленной деревянной скамьей в руках. Не понявший столь странного маневра брат Арнульф снова занес над головой богатыря свой меч, но Стоян опередил его. Размахнувшись, он ударил тамплиера скамьей по шлему так, что тот, мигом выронив оружие из рук и отлетев от стола на добрых пять-шесть шагов, благополучно и почти бездыханно приземлился на уже обильно залитую кровью траву.

– Меч! – крикнул Стоян киевским витязям, отметив краем глаза, что те отмахиваются от наседавших ворогов всем, что под руку попадется. – Возьмите меч!

Первым клич парня услышал Горислав. Не мешкая, он подхватил с травы оружие и тут же едва не до пояса рассек подскочившего сервента, доспех которого на поверку оказался совсем никудышным. Подоспевший Венцеслав вырвал из рук погибшего меч, и теперь русы слаженно заработали клинками почти как два крестьянина на току при обмолоте ржи.

Тем временем Стоян с помощью все той же лавки раздобыл оружие и себе, и Носку, который до сих пор обходился одним лишь костяным ножом, но при этом каким-то образом умудрился ранить двух тамплиеров. Когда же Стоян подкинул ему скрамасакс[122], Носок приободрился и принялся отбиваться от наседавших тамплиеров с обычными своими шуточками-прибауточками:

– Чудак покойник – умер во вторник… Хег!.. Хег!.. Стали гроб тесать, а он вскочил, да и ну плясать. А вот тебе – р-раз! А вот тебе – два! Что, худо, немчура? Васька-васенок, худой поросенок, ножки трясутся, кишки волокутся! На, получи!..

Юг де Гонвиль прорвался меж тем к кострищу и перерезал веревки, которыми были привязаны к столбам Бернхард фон Шлезинг и его курсер. Пока рыцарь наблюдал за страшными муками Адольфа фон Берга, дикий ужас за считанные мгновения выбелил его волосы, и он стал совершенно седым.

– Тебе крупно повезло, фон Шлезинг! – торопливо говорил Юг де Гонвиль, освобождая несостоявшуюся «жертву» от пут. – Помоги теперь и ты нам одолеть этих варваров! Я знаю: ты в одиночку способен совладать сразу с двумя десятками дикарей…

Голос нежданного спасителя показался тевтонцу знакомым, но лица его он не видел – оно было закрыто шлемом. «Судя по боевому кличу, на пруссов напали тамплиеры, но, помилуй, Бог, откуда они взялись в этой дикой глуши?!» – было последней здравой мыслью Бернхарда фон Шлезинга. Едва его руки и ноги оказались избавлены от веревок, он пришпорил верного своего курсера, и жеребец, начавший уже приходить в себя после наркотического угощения сембских конюхов, ринулся прочь от страшного побоища, опрокидывая и топча по пути и тамплиеров, и пруссов. Совершив гигантский прыжок через стол, конь помчался вон из рощи, чудом выискивая просветы между толстенными стволами вековых дубов.

– Лучше бы этого труса сожгли на костре, – зло проворчал алхимик вслед тевтонцу и, тотчас забыв о нем, кинулся к подставке со священным огнем. Подбежав, воткнул меч в землю и с замиранием сердца обеими руками снял колпак. В тот же миг над Священной рощей разнесся его дикий вопль:

– Не-е-ет!!!

Знич исчез! Сей прискорбный факт настолько потряс де Гонвиля, что какое-то время он стоял полным истуканом, забыв о кипевшем вокруг сражении и даже не помышляя о собственной защите. По счастью, рядом оказался брат Раймонд, успевший расправиться с пруссом, уже занесшим костяной нож над плечом командира тамплиеров.

– Что с тобой, Юг?! – встревоженно спросил брат Раймонд. – Ты ранен?

– Я убит… – прошептал в полном отчаянии алхимик. Но тотчас, подняв на сподвижника совершенно обезумевший взгляд, истошно возопил: – Ищите… ищите священный огонь! Он где-то здесь, рядом… Я чувствую это… Я знаю!

Неожиданно шум сражения усилился, и со всех сторон понеслись тревожные крики сервентов. Это в общую потасовку влился отряд литвинов. Долго выжидавший Жигонт решил: сейчас или никогда! Правда, воинам своим строго-настрого наказал: в серьезную драку по мере возможности не ввязываться, ибо главное для них – забрать подставку со Зничем и немедленно отступить, скрыться в лесах.

Новые действующие лица не ускользнули от внимания витязей и ушкуйников, действовавших теперь слаженной командой: все четверо сражались на одном небольшом пятачке поляны, встав спиной к спине и образовав таким образом ощетинившийся мечами неприступный круг. Тамплиеры, наткнувшись в их лице на весьма профессиональных воинов и потеряв трех человек убитыми, благоразумно решили держаться от этой четверки подальше и переключились на безоружных пруссов. А те в большинстве своем, забыв даже про Знич, уже мчались в сторону городища.

Впрочем, того же нельзя было сказать о Небри. Главный жрец бросился к подставке со священным огнем сразу же, как только в рощу ворвались вооруженные рыцари, но ему не повезло: один из сервентов нагнал криве-кривайто и проткнул его мечом насквозь. Скомонд, воочию увидев смерть давнего врага, в душе возрадовался и даже позлорадствовал, однако не раздумывая сцепился с тем сервентом и в итоге разорвал ему горло голыми руками.

…Как и Юг де Гонвиль, Жигонт увидел вместо заветного Знича пустую подставку. Это настолько обескуражило его, что поначалу он даже не узнал стоявшего рядом с ней человека, выглядевшего совершенно потерянным. Когда же признал наконец в нем знакомого лекаря, тот обреченно молвил ему:

– Я проиграл… Мы оба проиграли, купец. Священный огонь будет гореть вечно, но, увы, уже не для наших с тобой народов.

– Но где… где же он?! – вырвался у Жигонта негодующий крик.

– Полагаю, там… – Юг де Гонвиль поднял глаза к небесам. – Я с самого начала старался не выпускать подставку со Зничем из виду и потому почти уверен, что никто не приближался к ней. И потом, если бы друзу кто-то украл, она выдала бы себя ярким сиянием. А сияния не было. Значит, огонь забрали боги…

Жигонт длинно и виртуозно выругался по-литовски.

– Уводи своих людей, – примирительно сказал ему тамплиер. – Я тоже велю своим воинам прекратить бой, ибо он уже бессмыслен. Тем более что основная масса сембов успела скрыться, а их городище с наскока не возьмешь. Да и зачем теперь? Или… – Юг де Гонвиль пытливо уставился на литвина, – или ты хочешь отомстить нам за смерть пруссов?

– Нет… – хмуро буркнул Жигонт, отдавая себе отчет, что численное преимущество на стороне немцев. – Я не собираюсь вмешиваться в ваши дела.

– Разумно…

Юг де Гонвиль и Жигонт одновременно отдали соответствующие команды, и сражение, происходившее теперь в основном между немцами и литвинами, немедленно прекратилось.

Изрядно удивленный таким поворотом событий, Горислав тем не менее рассудительно заявил товарищам:

– Когда волки собираются в стаю, медведю следует поберечься. Уходим!

– В городище? – полюбопытствовал Носок.

– Нет, – ответил воевода. – Для нас это чревато длительной задержкой здесь, ведь многие воины-сембы убиты, и защищать селение теперь почти некому. А пока мы не заключили с сембами союза, остаемся вольны в своих решениях и действиях.

– Угу… – угрюмо буркнул Стоян, в душе не очень довольный решением Горислава. Во-первых, он успел лишь слегка размяться и теперь горел желанием продолжить бой с незваными нарушителями праздничного застолья, а во-вторых, считал, что нехорошо оставлять гостеприимных пруссов наедине с возможно по-прежнему грозящей им опасностью.

Горислав понимающе похлопал парня по плечу и сказал чуть виновато:

– Домой нам надо, Стоян. Заждались ведь все, поди…

– Да уж, заждались… – беззлобно проворчал Носок. – Вот тока што дома делать-то будем? В кармане – тока вошь на аркане…

Постояв недолго молча, в итоге все четверо, не сговариваясь, шагнули в сторону дубов, обрамлявших поляну, и скрылись в Священной роще.

…Неожиданно Стоян, метнувшийся по нужде в сторону от общей тропы, наткнулся на лежавшие в густой траве два трупа, словно бы заключившие друг друга перед смертью в братские объятия. Присмотревшись, парень с удивлением опознал в покойных… Скомонда и Свида. Из живота вайделота торчала рукоятка ножа таваста, а сам таваст лежал со сломанной шеей. Повздыхав над безжизненными телами, Стоян хотел было уже отойти, но тут его внимание привлек торчавший из сумки Скомонда лоскут знакомого покрывальца. Любопытство пересилило: ушкуйник достал сверток и развернул его. И – ахнул: на расшитой серебряными нитями ткани переливался всеми цветами радуги Большой Знич!

…Когда между Скомондом и убившим главного жреца сервентом завязалась схватка, Свид, не сводивший все это время глаз с подставки со священным огнем, опрометью бросился к ней, быстро и ловко извлек из-под колпака Знич и, завернув его в лежавшее там же ритуальное покрывальце, юркнул в заросли. Однако Скомонд заметил его уловку и, наскоро покончив с немцем, бросился в погоню.

Настигнув похитителя, вайделот в жесткой форме потребовал, чтобы тот вернул ему Большой Знич. К его безмерному удивлению, таваст не сделал даже попытки возразить или отказать. Сказал лишь, что всего-навсего хотел спасти для сембов столь драгоценную реликвию, и тотчас с вполне дружелюбной улыбкой передал сверток Скомонду. А вот злобно горящих при этом в глазах Свида огоньков Скомонд, увы, не заметил. Потому и пропустил, укладывая Знич в сумку, молниеносно нанесенный ему коварным тавастом ножевой удар в живот снизу. Тогда, собрав в кулак остатки силы и воли, колдун выпрямился и, изловчившись, последним предсмертным движением сломал не успевшему отскочить Свиду шею.

…Привязав сумку вайделота к поясу и решив никому пока не говорить о своей находке, Стоян помчался догонять товарищей. Он вдруг почувствовал свалившуюся на него огромную ответственность за будущее родного Новгорода, и его улыбчивое румяное лицо невольно сделалось строгим и серьезным.