Ушкуйники Гладкий Виталий
– Скомонд?! – Язык отказывался повиноваться Комату. – Но ты… ты ведь погиб!
– Тогда можешь считать, что бог Патолло явил мне большую милость, выпустив из своего подземного царства. Да не дрожи ты как осиновый лист! Живой я, живой! Дай руку, и сам убедишься, что я не хладный труп.
– Скомонд… дядя… – Комат шагнул вперед и пал перед лесным бродягой на колени. – Прости, что не узнал тебя сразу!
– Встань, Комат, и давай обнимемся. Давно я не был дома… ох, давно…
Услышав знакомое имя, на тропу высыпали и другие воины. Скомонд, коего давно считали погибшим, для всех слыл героем и примером для подражания.
Анкад, не сводивший глаз с лесных зарослей, облегченно вздохнул, увидев возвращающихся разведчиков, ведших с собой какого-то бродягу. Поэтому стоило лишь тем ступить на территорию городища, как все старейшины во главе с Анкадом, Шутром и криве-кривайто, главным жрецом по имени Небри поторопились навстречу. Когда вайделот Скомонд увидел Небри, его радость от возвращения в родные края вмиг улетучилась. Они были давними соперниками, почти врагами. Скомонд небезосновательно считал, что место криве-кривайто должно было принадлежать ему, просто Небри, оказался хитрее: правдами и неправдами он заранее заручился поддержкой большинства сембских жрецов и обошел поэтому Скомонда во время тайного голосования в Священной роще.
Что касается самого Небри, то тот и вовсе едва не задохнулся от переполнившей душу тревоги. Слава Скомонда, пожертвовавшего собой ради спасения отряда молодых воинов, подняла его на недосягаемую по сравнению с прочими смертными высоту, и вот он вернулся. Теперь единоличному влиянию криве-кривайто на души земляков придет конец. «О, боги! За что?!» – возопил мысленно Небри.
– Я приветствую вас, братья… – торжественно произнес меж тем вайделот и низко поклонился.
Его тотчас окружила толпа встречающих: каждому хотелось прикоснуться к жрецу-герою и сказать ему несколько теплых слов. Наконец Шутр повелительно поднял над головой символ власти – украшенный полированным янтарем серебряный топорик в виде креста, издревле почитавшегося знаком бога Перкуно. Толпа расступилась, и Скомонд в сопровождении старейшин и жрецов проследовал в дальний конец городища, в стоявшую прямо напротив ворот большую избу, где происходили обычно собрания воинов-сембов.
Просторное помещение служило одновременно и примитивным храмом, и общинной избой. В «красном» углу стоял истукан главного бога-вседержителя Окопирмиса. Перед ним на большом деревянном блюде лежали дары: хлебные колоски, гроздья калины, медовые соты, орехи и керамические фигурки разных животных и птиц. Стены общинной избы-храма были увешаны всевозможным трофейным оружием, отнятым большей частью у поверженных крестоносцев. Посреди помещения размещался круглый очаг, обложенный диким камнем, а над ним в изрядно закопченном потолке зияла дыра для выхода дыма. Зимой, дабы изба не выстудилась, дыру закрывали специальной задвижкой.
Все быстро расселись по стоявшим вдоль стен широким массивным скамьям и с интересом воззрились на Скомонда, ожидая рассказа о его похождениях. Но вместо пространных речей тот молча вынул из торбы шкатулку, открыл ее и извлек на свет Божий друзу. Реликвия засияла в его руках подобно солнцу, заставив собравшихся прикрыть глаза руками. Скомонд знал, чем поразить жрецов и старейшин, поэтому перед тем как ступить на старую дорогу, подержал друзу некоторое время на солнце, дабы та напиталась божественной силой.
– Большой Знич! – выдохнули все как один присутствующие, когда, чуть привыкнув к слепящему свету, открыли глаза. – Боги смилостивились над нами!
Вайделот меж тем все так же молча прошествовал к истукану и торжественно водрузил священный огонь на давно пустующую подставку, высеченную из рыбьего зуба. Знич засветился ровно, не мерцая, и правителям сембов показалось, что вместе с его светом в них вливается безмерная сила…
В тот же день решено было совершить обряд жертвоприношения в Священной роще, подле огромной святой липы, росшей там с незапамятных времен. Именно у этой липы сембы традиционно прославляли Окопирмиса и приносили ему в жертву животных, а порой и захваченных в плен врагов.
Согласно древним преданиям, под святой липой жили маленькие мужчины-гномы барздуки. Лунными ночами они выбирались на поверхность земли и посещали больных, несли в закрома и сараи своих почитателей хлеб, хлопотали в их избах по хозяйству. Многие сембы перед сном накрывали стол чистой скатертью и выставляли на нее хлеб, сыр, масло и пиво, приглашая таким образом барздуков отведать их угощений. Если на следующее утро со стола все исчезало, это считалось добрым признаком, а если пища оставалась нетронутой, это говорило о том, что бардзуки перестали любить хозяина данной избы и более не посещают его жилище.
Пока шли приготовления к жертвоприношению, Скомонд посетил баню, постригся, побрился и сменил «наряд» оборванца на чистые одежды. Когда он появился на людях, многие узнали его с трудом. Вместо грязного бродяги глазам сембов предстал убеленный сединами и все еще могучий, просто очень исхудавший муж-воин. Длинные волосы вайделота были перехвачены на затылке кожаным ремешком, на лице остались лишь длинные усы, а белое жреческое одеяние, уже тронутое местами молью, казалось, светилось. Старейшины вручили Скомонду венок из дубовых листьев, и он водрузил его на голову под возгласы всеобщего ликования: все уже знали, что жрец-герой вернул Большой Знич на родину.
…Ветви святой липы в Священной роще были украшены вырезанными из дерева и ярко раскрашенными фигурками главных богов. Бог молнии и грома Перкуно изображался свебами с волосами в виде языков пламени, а юный бог рек, источников и плодородия Потримпо – с венком из злаков на голове. Владыка же подземного мира бог-старец Патолло всегда держал в руках человеческую, лошадиную и коровью головы. Святая липа тщательно охранялась вайделотами и на расстоянии двух шагов была окружена шестами с растянутыми меж них кожаными полотнищами. Во время проведения важных обрядов за эту священную занавесь вправе были заходить лишь криве-кривайто и особо приближенные к нему жрецы. Там же, за полотнищами, всегда горел священный огонь, добросовестно поддерживаемый вайделотами, и жила огромная змея, пьющая молоко из большого сосуда, рядом с которым лежали черепа человека, коня и быка.
При виде святой липы Скомонд испытал неподдельное волнение. Он прожил в Священной роще около пяти лет, и именно ее, а не жреческую избу в городище считал родным домом. Жрецы-вайделоты поприветствовали его внешне без пылких эмоций, но по их глазам читалось, что взволнованы они не меньше. Многие из них втайне считали Скомонда более достойным звания криве-кривайто, нежели Небри, и теперь связывали с ним надежды на лучшее будущее.
«Священный огонь» в Рощу не взяли (оставили в городище под усиленной охраной), ибо Шутр и жрецы не пожелали рисковать. Вдруг Большой Знич снова украдут? Тогда уж лучше убить себя сразу.
В качестве будущей жертвы Небри привел в Рощу огромного черного козла, а женщины принесли загодя приготовленное тесто. Ритуал начался с того, что криве-кривайто поднялся на специальный камень-постамент и, по обыкновению, поведал соплеменникам о героических делах предков и их добродетелях, а также о ниспосланной богами благодати в виде чудесного обретения Большого Знича. По окончании его речи жрецы закололи козла и окропили собранной в чашу кровью святую липу. Потом по малой толике той же крови добавили всем присутствующим в их кружки с пивом. Сембы верили, что кровь жертвенного животного предохраняет от всех болезней.
Затем освежеванную тушу козла разрубили на части, куски мяса нанизали на вертела и подвесили над огнем. После этого приступили к приготовлению жертвенных пирогов. Но не в печи и не на жаровнях, а согласно многовековому обычаю: женщины подавали мужчинам кругляши тугого теста, и те перебрасывали их через огонь туда-обратно, пока они не превращались в готовые, хорошо пропеченные пирожки. А уж затем начался пир, который продлился по обыкновению до самого утра.
Однако жрецы и старейшины, повинуясь призыву Небри, примерно около полуночи оставили простолюдинов наслаждаться пиршеством (еды было не очень много, зато пива прикатили несколько бочек), а сами вернулись в городище, в общинную избу. Многие были уже изрядно навеселе и потому вели себя беззаботно, однако Скомондом овладело отчего-то нехорошее предчувствие.
– Все вы помните, что когда-то наши пращуры платили дань мазонам, – начал криве-кривайто издалека. – Но однажды они отказались повиноваться мазовецкому князю Антонесу, и тогда тот, объединившись с королем Роксолании, выступил против нашего великого князя Видевута. Войско сембов было ими, увы, разбито, и тогда криве-кривайто Брутен и князь Видевут созвали представителей всех родов на совет. Когда же во время последующего жертвоприношения началась гроза, все поняли, что Перкуно обещает помочь сембам. В итоге мазоны и впрямь были разбиты, и поверженный князь Антонес прислал к Видевуту своего сына Чанвига с предложением мира. Чанвиг привел тогда с собой белую кобылицу – жертву нашим богам! – и с тех пор очень долгое время мы жили богато и счастливо…
«К чему он клонит? – мрачно размышлял Скомонд. – С чего вдруг обратился к ветхозаветной старине?»
– Возвращение нашему народу Большого Знича – очень знаменательное событие, – продолжал меж тем Небри, – и оно требует, я считаю, более щедрого жертвоприношения, нежели сегодняшнее. Но поскольку тевтонцы увели всех наших священных коней, мы уже не можем, как во времена Видевута, достойно отблагодарить своих богов за оказанную нам великую милость. Полагаю, лишь принесенная в жертву белая кобылица позволит нам надеяться на дальнейшую их помощь. А раз все наши священные кони находятся теперь в крепости Рагайна[112], значит, нужно увести их оттуда. – Взгляд криве-кривайто остановился на Скомонде. – Мы поручим это дело лучшим нашим воинам, а возглавит их… Скомонд! Поскольку именно его выделил Перкуно из всех нас, значит, ему и надлежит вернуть белых кобылиц в Священную рощу. Да будет так!
Последние слова главы жрецов прозвучали как приговор, и оспорить его не мог никто. «Похоже, Небри посылает меня на верную смерть, – несколько отстраненно подумал Скомонд. – Со времен завоевания Рагайны тевтонскими войсками под предводительством орденского фогта[113] Дитриха фон Лёдла взять ее приступом никому еще не удавалось. Что ж, чему быть, того не миновать». Он встал и молча, с достоинством поклонился криве-кривайто и всем присутствующим. Вызов был принят.
Глава 13. Преследователи
Когда встреченный сембами бродяга продолжил вместе с ними путь к городищу, небольшой кустик неподалеку от тайной тропы шевельнулся, и среди веток обозначились глаза внимательно наблюдавшего за ними человека. Затем раздалось тихое, сходное со змеиным шипение, и к наблюдателю тотчас подползли еще двое – в таких же одеждах, утыканных древесными ветками и облепленных пучками травы. То были шедшие по следам вайделота следопыты. Недолго посовещавшись, они снова разошлись в разные стороны и словно бы растворились среди деревьев.
Чуть позже один из следопытов, забравшись на высокую лесину, пристально наблюдал уже за действом, происходившим возле огромной липы. Чтобы проникнуть в святая святых лесных жителей, надо было обладать не только непревзойденной сноровкой, но и безграничным мужеством: попадись он сейчас в руки исполнявших ритуал жертвоприношения пруссов, быструю смерть посчитал бы величайшим благом. Когда жрецы и старейшины удалились по какой-то причине в сторону городища, а пир после их ухода разгорелся еще пуще, следопыт тихо соскользнул вниз и нырнул в темноту.
Вскоре он «вынырнул» в таких густых зарослях, куда даже звери вряд ли забредали, не говоря уже о людях. Там его поджидали товарищи. Перекинувшись с ними парой фраз (объяснялись они исключительно шепотом и, благо над верхушками деревьев сиял незамутненный тучами лик луны, жестами), прибывший взмахом руки указал нужное направление, и все трое двинулись вперед, ступая след в след.
Неожиданно следопыт, шагавший впереди, поднял руку, и остальные мгновенно замерли как вкопанные. Жестом приказав спутникам оставаться на местах, первый упал в траву и ящерицей – быстро и бесшумно – пополз вперед.
На небольшой лесной поляне пасся олень. Молодая и сочная трава росла здесь особенно густо, а пышные головки клевера, полные сладкого душистого сока, манили и дурманили. Олень блаженствовал, но все его органы чувств были настороже. Он слышал малейший шорох, а нервные ноздри улавливали запахи даже двухдневной давности. Умей олень говорить, рассказал бы, что прошлой ночью лиса поймала тут зайца, тоже соблазнившегося сладким клевером, а позавчера здесь же проковылял старый и больной тур, проследуемый волчьей стаей…
Однако приближения человека чуткий олень не распознал. Опытный следопыт зашел с подветренной стороны, ступая при этом так тихо, что ни одна сухая ветка не треснула, ни сухостой не зашелестел под его ногами. А когда слегка подсвеченный луной темный торс оленя оказался совсем близко, охотник бесшумно натянул лук. Стрела угодила точно под левую лопатку животного. У оленя хватило еще сил совершить беспокойный неуклюжий прыжок, но уже спустя считанные мгновения сердце трепыхнулось в последний раз, и он грузно рухнул в душистый лакомый клевер… Из чащи на поляну тотчас вышли еще два человека. Сноровисто освежевав оленя, они разрубили мясо на куски и сложили их в походные сумки. После чего продолжили свой путь, по-прежнему таясь и крадучись.
…В это же самое время Жигонт вместе с отрядом из двадцати человек таился в густо поросшей кустарником лесной ложбине. Они шли по следам прусского колдуна от самого Кёнигсберга, пока тот не привел их в эти глухие, труднопроходимые места. Хорошо хоть, что Гедимин посоветовал ему взять с собой из литовского войска трех самых лучших, имевших поистине собачий нюх следопытов, иначе они давно бы уже потеряли прусса. Тот, казалось, нутром чувствовал погоню, ибо постоянно путал следы. Причем делал это столь мастерски и изощренно, что даже бывалые воины из отряда Жигонта становились в тупик. И только троица опытных следопытов читала все крюки и петли вайделота, словно раскрытую книгу.
…В тот день, когда лекарь оказал ему помощь, Жигонт, добравшись до постоялого двора, первым делом призвал к себе Юндзила и, вкратце объяснив ситуацию, поручил достать прусского колдуна хоть из-под земли. Благо пронырливый малый успел уже обзавестись в Кёнигсберге массой приятелей и даже собутыльников и стал всем почти своим. Взяв в помощники одного из следопытов, Юндзил точас отправился на поиски вайделота.
Уж как там Юндзил искал проклятого колдуна, с кем вел переговоры и кто именно открыл ему тайное убежище прусса, Жигонт, увы, так и не узнал: поздно ночью юношу доставили в телеге на постоялый двор уже бездыханным. Проклятый вайделот вонзил Юндзилу нож прямо в сердце. Помощник-следопыт, зрелый мужчина, едва не плакал, коря себя за то, что не последовал вместе с Юндзилом в подземный ход, где скрывался прусский колдун. А ослушаться приказа старшего он, к сожалению, не осмелился. Юндзил же решил действовать как охотник, выкуривающий лису из норы дымом: если вайделот почует его и бросится бежать, наверху непременно наткнется на помощника. К тому же, зная из рассказа Жигонта, что колдун – старик, Юндзил понадеялся легко с ним справиться, если дело дойдет вдруг до рукопашной. Однако зубы у старого лиса оказались воистину волчьими…
На следующий день, быстро продав телеги и купив коней для пеших воинов, Жигонт бросился в погоню за вайделотом, следы которого отыскались довольно быстро: у одного из местных крестьян тот украл лошадь и выдал себя этим поступком с головой. К тому же в момент кражи его видел игравший неподалеку мальчик, и, исходя из словесного описания злодея, Жигонт мгновенно определил, что пацаненок говорит о вайделоте.
Дальнейшие действия сложности для следопытов не составили: они шустро отыскали сперва отпечатки копыт сельского одра, а затем и его самого, одиноко пасущегося на лесной опушке. Видимо, беглец вынужден был бросить животину на произвол судьбы, ибо хорошо знал: из крупных зверей в чаще способны относительно быстро передвигаться только олени да туры. Они находили удобные тропки по наитию, унаследованному от предков.
В один из дней на отряд Жигонта напали лесные люди, с виду – чисто дикари. Что их побудило вступить в схватку с воинами, закованными в броню, никто так и не понял. Выяснить, к какому роду-племени они относились, литвины тоже не успели, поскольку сражение закончилось быстро и не в пользу лесных людей. Потеряв трех человек убитыми, они скрылись в лесу столь же шустро, как и появились. Литовские воины отделались лишь царапинами, но выводы из случившегося Жигонт сделал незамедлительно: дабы не нарваться на очередную такую западню, вперед во все стороны стал с тех пор отправлять дозорных. Вдруг в следующий раз вместо дикарей в кожаных панцирях налетят воины с более совершенным оружием, нежели дубинки и копья с наконечниками из лосиных рогов? Тогда уж придется думать не о Зниче, а о том, как бы ноги унести подобру-поздорову…
Сейчас, устроив бивак в лесной ложбине и выставив дозоры, Жигонт был спокоен за безопасность своего отряда, состоявшего из лучших воинов князя Гедимина. Как правило, юные литвины отбирались в княжескую дружину начиная с семи лет, и потом будущие дружинники проходили обучение не только у самых опытных воинов-наставников, но и у жрецов. Так что теперь все они могли по двое-трое суток не спать, питаться чем придется, а то и подолгу голодать, часами сидеть в засадах без единого движения, плавать и нырять как речные выдры, лазать по деревьям точно белки и сражаться без устали с утра до вечера. А еще княжеские дружинники умели врачевать раны, останавливать кровотечения специальными заговорами, готовить лекарства из дикорастущих растений и кореньев, в том числе бодрящий травяной напиток, восстанавливающий силы.
Неожиданно над поляной пронесся крик филина: «У-гуух! У-гуух!». Это подали сигнал дозорные, заметив, видимо, что-то подозрительное. Воины, доселе отдыхавшие на траве в самых причудливых позах, тотчас похватали оружие и рассредоточились по периметру поляны, слившись с деревьями. Томительное ожидание не затянулось: вскоре послышались хохочущие визгливые звуки и щелканье клювом. Это снова подал голос «филин», только на сей раз в его «донесении» сообщалось, что к биваку приближаются свои – следопыты. Дружинники облегченно вздохнули и вернулись на поляну.
Возвращение следопытов вызвало в лагере заметное оживление, хотя от проницательного взгляда Жигонта не укрылось, что проклятый колдун смог утомить даже их, чрезвычайно выносливых воинов. Они подтвердили его догадку. Казалось, старый прусс ни устали не знает, ни чувства голода не ощущает. Даже сон его был неправдоподобно чуток и короток – не более двух часов. За все время пути колдун перекусил (правда, достаточно плотно) лишь один раз – когда убил поляков-бортников. Всю остальную дорогу он чувствовал и вел себя в лесу как дикий зверь в собственных владениях, и следопытам, дабы оставаться незамеченными, приходилось весьма нелегко. К тому же вайделот шел очень быстро, совершенно не оставляя времени ни на охоту, ни на приготовление горячей пищи, поэтому они ограничивались лишь тем, что жевали на ходу вяленую медвежатину да черствые хлебцы. Зато принесенное следопытами мясо молодого оленя и их финальное сообщение, что они обнаружили-таки логово колдуна, вызвали всеобщее ликование.
Дружинники мигом соорудили из зеленых древесных веток шалаш с отверстием в крыше и разожгли внутри него костер. Навес-шалаш скрывал языки пламени от посторонних глаз, а дым, не расползаясь по низу, сразу устремлялся в небо. Спустя какое-то время литовские воины уже наслаждались ароматной, запеченной на углях олениной. Утаить источаемые ею запахи не было, увы, никакой возможности.
С вожделением вгрызаясь молодыми крепкими зубами в сочную горячую мякоть, Жигонт выслушал одновременно рассказ Микулая, старшего из следопытов.
– …И в то место нам никак, думаю, не пробраться, – подытожил свое повествование Микулай.
– Так уж прямо и никак? – задумчиво переспросил Жигонт и разрубил толстую кость, чтобы высосать из нее костный мозг. – Да нет таких крепостей, чтоб их нельзя было взять на меч! А тут всего-то допотопный древний городище…
– Сил у нас маловато. А сембы – знатные бойцы. Не забывай к тому же, что мы с ними в мире состоим.
– У меня наказ князя Гедимина: во что бы то ни стало вернуть нашему народу Знич! И я сделаю это, даже если придется отправить на тот свет десяток-другой сембов, – огрызнулся Жигонт.
– Ох, не сдюжим!.. Говорю же, много их очень.
– Микулай, да ты, никак, смерти стал бояться? – насмешливо поинтересовался Жигонт.
– Погибнуть – дело нехитрое. Только хотелось бы не зазря, а с толком. Иначе ведь и людей погубим, и Знич не добудем.
– Дельное можешь что-нибудь посоветовать?
– Ждать.
– Чего?
– Удобного момента. Пусть у них там праздник утихнет, пусть отгуляют как следует и к делам своим вернутся. Сам знаешь: пора уже и сено косить, и грибы-орехи впрок заготавливать. Да и за огородами уход требуется… Словом, когда в городище останутся одни только древние старики да несколько стражников, вот тогда и нагрянем. Выберем момент, когда для возов с отавой откроют ворота, и войдем в городище без всякой осады.
– А что? Отличный план! – одобрил Жигонт. – Может, так и поступим.
– Только потом нам придется не уходить, а убегать что есть мочи. Сембы ведь не только добрые воины, но и отличные следопыты: окрестные леса знают как свои пять пальцев. Так что спастись нам удастся только безостановочным бегством. Без сна и отдыха.
– Скажи Любарту, чтобы приготовил для всех бодрящего настоя. Без него мы вряд ли долго протянем.
– Хорошо.
…Распространившийся по лесу запах свежеиспеченного мяса достиг вскоре поросшего густым кустарником неприметного пригорка. Сидевший в кустах человек глубоко вдохнул аппетитный аромат и досадливо нахмурился: сам-то он уже который день был лишен горячей пищи. Приходилось довольствоваться одним лишь сухим продуктом, рецепт которого тамплиеры позаимствовали когда-то у сарацинов. Продукт представлял собой спрессованную в плитки смесь вяленого и измельченного оленьего мяса, орехов, сухих ягод, свиного сала, овсяной муки, соли и специй и хранился, как правило, завернутым в чистую холстину. Смесь была очень питательной и вдобавок не занимала в походной сумке много места, но от вкусного жаркого человек, затаившийся в кустарнике, сейчас не отказался бы. Он принадлежал к ордену тамплиеров и, будучи обладателем чрезвычайно острого зрения, исполнял в отряде Юга де Гонвиля роль впередсмотрящего.
Для погони за колдуном, укравшим находку Базиля, Эберхард, как и обещал, уже на следующий день выделил де Гонвилю трех рыцарей. Поскольку с некоторых пор орден тамплиеров был гоним и римским папой, и властями Европы, все трое – брат Гозани, брат Бернхард и брат Раймонд – жили в Кёнигсберге под вымышленными именами, прикрываясь вывесками простых ремесленников. Связь однако поддерживали постоянную, поэтому всегда были готовы прийти на помощь друг другу.
Однако помимо этих трех рыцарей Эберхард, проникшийся важностью момента, предоставил в распоряжение Юга де Гонвиля еще сорок оперативно им разысканных бывших воинов Храма, перебравшихся из Франции на берега Балтийского моря. Правда, все они были сервентами, то есть рыцарского звания не имели. Большинство сервентов после разгрома ордена тамплиеров примкнули к тевтонцам, но некоторые предпочли овладеть мирными профессиями, дабы самим заботиться о своем будущем. Однако предложение Эберхарда принять участие в походе, организуемом Югом де Гонвилем, приняли единодушно и даже с радостью. Потому что, во-первых, знали де Гонвиля как грамотного командира и уважали за ученость, а во-вторых, захотелось тряхнуть стариной, чтобы вновь ощутить ни с чем не сравнимый вкус боевого похода, приправленный запахами кожаной лошадиной упряжи и звуками благородного железа оружия и доспехов.
Поскольку тамплиеры шли за отрядом «польского купца» почти след в след, Юг де Гонвиль быстро смекнул, что имеет дело с противником сильным и опытным. Более же всего его поразили тамошние следопыты: они вышли на след колдуна-вайделота гораздо быстрее, нежели его люди. С тех пор отряд тамплиеров шел за отрядом «купца», как нитка за иголкой, хотя задача сия оказалась весьма не простой. Если бы не «волшебная труба», придуманная в свое время монахом-францисканцем Роджером Бэконом и предусмотрительно прихваченная Югом де Гонвилем из дома, тамплиеры давно уже или наткнулись бы на дозорных «поляка», или и вовсе потеряли бы весь его отряд в лесных дебрях. «Волшебная труба» представляла собой оптический прибор, с помощью которого тамплиер-астролог наблюдал по ночам за светилами, чтобы создавать потом гороскопы для кёнигсбергцев, озабоченных превратностями судьбы и не скупившихся ради такого дела на приличные вознаграждения. Теперь благодаря трубе все передвижения отряда «купца-поляка» были видны как на ладони. А иногда в поле зрения «волшебного» инструмента попадал и сам колдун. Грязный, оборванный, донельзя обросший волосами, он стремительно пробирался вперед в известном лишь ему направлении, словно доисторическое чудо-юдо.
Чаще всего и, признаться, не без удовольствия Юг де Гонвиль наблюдал в трубу за «польскими» следопытами, словно бы приклеившимися к пруссу. Ведь если тот о маскировке особо не заботился, то эта троица «воинов-невидимок» буквально сливалась с местностью. Едва появится серый силуэт на фоне листвы, как тотчас исчезает, словно растворившись в воздухе! И хоть бы одна веточка соседнего кустарника при этом шевельнулась!
Своих коней тамплиеры оставили под надзором слуг еще на окраине Кёнигсберга, так что двигались теперь, как и люди «купца», пешком. Сегодняшней ночью рыцари, составлявшие ядро отряда Юга де Гонвиля, уединились от сервентов, дабы обсудить план дальнейших действий. К тому времени разведчики доложили де Гонвилю все то же самое, что и следопыты – Жигонту, так что перед тамплиерами встала, во всей своей остроте, сходная проблема: как пробраться в городище без причинения ущерба собственному отряду?
Поднаторевшие в осадах и штурмах сарацинских крепостей тамплиеры хорошо знали, сколь многотрудно, утомительно и опасно это дело. И кто поручится, что к пруссам не подойдет подмога? Тогда уж точно никому из членов отряда де Гонвиля живым из этих дремучих мест не выбраться! Ибо в отличие от них, более привычных к пустынным и равнинным сражениям, пруссы отлично воевали и в непроходимых лесах, и близ топких болот.
– Но мы же не можем развернуться и уйти?! – горячился Юг де Гонвиль.
– Не можем, – соглашались рыцари.
– Тогда что будем делать?
– Ждать, – предложил самый старый и мудрый из них, седой как лунь брат Гозани. – Все в руках Господа нашего.
– Терпение, братья! Главное, терпение, – поддержал его черноволосый крепыш брат Арнульф. – Подождем, что предпримет противная сторона. Кстати, мне донесли сегодня, что купец и его люди – литвины. Одному из наших разведчиков удалось подползти к их лагерю достаточно близко и услышать обрывки разговора. Правда, он мало что понял, но поскольку прежде уже общался с людьми князя Гедимина, уверяет, что говорили именно по-литовски.
– Поляки, литвины… Не все ли нам равно, кто они? – вяло отмахнулся Юг де Гонвиль.
– Не скажи, – возразил Арнульф. – Будь они поляками, помощи им ждать было бы неоткуда – слишком далеко отсюда их земли. А вот к литвинам подмога может прибыть в любой день! С другой стороны, это даже неплохо: тогда они наверняка отважатся на штурм, и, значит, жертв и среди пруссов, и среди литвинов будет много. Не считая раненых… В таком случае главное для нас – дождаться, когда те или другие начнут праздновать победу. Вот тогда-то мы и сцапаем их тепленькими!
– Ты всегда слыл большим выдумщиком, брат Арнульф, – проворчал брат Раймонд, здоровенный детина с косым шрамом на левой щеке. – Очень редко все случается именно так, как задумывается.
– Тоже верно, – подтвердил Гозани. – И все-таки повторюсь: терпение, терпение и еще раз терпение! А удобный момент непременно рано или поздно наступит. К тому же наша цель достойна того, чтобы забыть на время о личных делах и положить на алтарь задуманного братом Югом благородного предприятия не только тяготы пути, но и, если потребуется, жизни.
Все согласно, с некоторой даже торжественностью кивнули. Над дотлевающими угольями костра поднималась, устремляясь ввысь, плотная светлая струйка дыма. Казалось, Земля подвешена сейчас к небу именно этой тонкой нитью. Ветер совсем стих, мелкие тучки уплыли к горизонту, и яркие звезды вкупе с луной завели в бездонной глубине небесного купола извечный хоровод.
Глава 14. Крепость тевтонского ордена
В силу своего местоположения (на границе славяно-литовских территорий) крепость Ландесхут с конца XIII века стала считаться главным форпостом Тевтонского ордена на данном направлении. Края эти с незапамятных времен населяли скаловиты – одно из прусских племен. Когда часть племени была уничтожена орденом, одни уцелевшие скаловиты покорно приняли христианство и начали работать на немецких колонистов, а другие в поисках лучшей доли ушли на восток, в Руссию[114]
На месте сожженного прусского поселения, носившего, согласно хроникам, название Рагайна (или Рагнита), рыцари-монахи Тевтонского ордена основали вскоре собственную крепость. В качестве опорного пункта против литовцев, которые, не желая мириться со столь опасным соседством, часто совершали сюда набеги, стремясь вытеснить крестоносцев с занятых ими рубежей. В результате их набегов Рагайна, будучи деревянно-земляным укреплением, неоднократно сгорала и разрушалась, но впоследствии вновь отстраивалась.
Ландмейстер ордена Майнхард фон Кверфурт по прозвищу брат Менека, основавший эту крепость, дал ей имя Ландесхут, что в переводе с немецкого означало «Земляная шляпа». В «Scriptores Rerum Prussicorum»[115] сие событие описано так: «От Рождества Христова в 1289 году тот же брат Майнхард вместе с другими, жаждущими славы и земель, достиг Пруссии, и со всеми военными силами в День Святого Георгия Мартовского на земле скаловитов, на некой горе над Мемелем, к хвале Господа и славе Его поставил лагерь Ландесхут, что ныне стоит на месте Рагниты рядом с рекой». Первым комтуром новой комтурии был назначен выходец из Австрии рыцарь Бертольд фон Брухафен. А неподалеку от Ландесхута, близ места впадения реки Тильзе в Мемель, орден возвел еще и крепость-замок Тильзит.
Тихий летний вечер протянул по всей горе длинные голубые тени. Когда-то здесь, на самой ее вершине стояло святилище Перкуно. Потом оно было разрушено тевтонцами, и теперь от него остался лишь огромный камень-жертвенник с огромным отпечатком стопы самого бога в окружении высеченных изображений птиц, зверей, сохи и бороны. С вершины горы отчетливо просматривалась стоявшая на холме, на противоположном берегу реки, крепость Ландесхут. Она и впрямь напоминала шляпу с воткнутым в нее «пером» – сторожевой башней.
Неподалеку от жертвенника, на небольшой поляне посреди лесных зарослей горел костер. Вкруг него сидели дети местного племени скаловитов и, раскрыв рты, слушали рассказ старого вайделота. То была своего рода лесная школа. Тевтонцы отняли у скаловитов все – землю, дедовскую веру, у многих жизнь, – но жажда знаний, как весенний росток, пробивала себе путь даже сквозь рабские оковы. Пруссы не имели письменности и не знали книг, но учителя-сказители, в основном жреческого сословия, в устной форме передавали детям старинные сказания и легенды, учили счету.
Совершенно седой древний вайделот по имени Дор говорил тихо, но проникновенно:
– В те давние времена, которых никто не помнит, ибо не было тогда еще у людей памяти, бродили они по Земле дикими толпами, и лица их были темны, а сердца тонули во мраке. Но однажды упала с неба Звезда. И родила она великих людей. Рост их был выше сосен, волосы белее снега, а глаза светились как небо в утренние часы. И имя им было – ульмиганы. И взошел старший из них на высокую гору, и окинул взором песчаные берега морские, и реки, полные рыбы, и леса, полные дичи, и сказал: «Вот страна, достойная быть нам родиной! Здесь мы построим наши замки. Этой земле отдадим мы свое Великое Знание, ей посвятим свою небесную силу. И зваться она будет отныне – Ульмигания». Стали великаны брать в жены дочерей темнолицых и произвели на свет много потомства, но дети их уже не были великанами. Только светлые волосы да синие очи напоминали об истинном происхождении. И разошлось потомство ульмиганов по всей Земле…
Ветки в костре вдруг громко затрещали и выбросили на детей и вайделота сноп искр. Старик на мгновение смолк, отряхнулся от невидимых частиц золы, точно от мух, и тем же ровным голосом продолжил:
– Великаны даровали людям Знич – вечный огонь. Знич согревал их жилища, помогал в строительстве замков, защищал от врагов, горел в храмах. Поначалу он почитался людьми как самая великая на свете святыня, но потом возгордились люди. И стали смеяться над богами и поносить их, ибо сочли себя равными богам великанами. И даже объявили богам войну, призвав на помощь злых духов и темных драконов. И пришла война. И небо застлал дым, а поля накрыл пепел. Когда же марево от битвы рассеялось, увидели люди, что погибли их драконы, и смрад теперь стоит над всем миром. И поняли они, что духи-носейлы подчинились богам, ибо лютый холод наступил на земле. Осыпались цветы с деревьев, замерзла вода в морях. Раскаялись люди в содеянном. И горько возопили, и припали к стопам богов. Но не вняли им боги и воздали каждому должное. У кого отняли жизнь – те умерли в страшных судорогах и мучениях, кого оставили без огня – те одичали, покрылись шерстью, превратились в маркопетов и бродят по сей день в густых лесах, кого лишили силы и стати человеческой – те измельчали, попрятались под камни и зовутся ныне барздуками…
Растущий неподалеку от поляны куст едва заметно шевельнулся, и чей-то острый взгляд впился в спину Дора. Вайделот поежился, точно от холодного ветра, однако голос его ничуть не дрогнул. Лишь в фигуре обозначились приметы настороженности. Конечно же обладавший неузарядной интуицией старец почуял присутствие поблизости чужака, но паниковать не стал: знал, что поблизости находятся вооруженные отцы детей, сидевших сейчас вместе с ним у костра.
– …Повелел однажды вождь великанов своей дочери запереть все ворота замка, взойти на самую высокую башню и бросить с нее золотой ключ на дорогу. А был тот ключ хотя и невелик с виду, но заколдован, и отпирались им не только ворота великаньего замка, но и вся речная долина. Многие годы шли люди мимо замка, и многие пытались поднять ключ с земли, но тщетно. И решила тогда дочь великана, что не осталось больше на земле сильных и смелых витязей, и надумала она схорониться навсегда в мрачных подземельях замка. Поднялась дева на самую высокую башню, чтобы в последний раз полюбоваться течением реки, и вдруг увидела у ворот замка огромное войско. Пытаются воины по очереди поднять золотой ключ с земли, да не могут. Когда же дошел черед до юноши с виду неприметного, тот неожиданно легко поднял ключ и вставил в замок на воротах. Но не повернулся ключ. И тогда окликнула воина великанша с башни: «Чей ты, юноша, и как зовут тебя в твоем народе?» «Склаве имя мое. А отец мой – король Вайдевут», – ответил он. «Тебе удалось поднять с земли заколдованный ключ, – поведала ему великанша. – Значит, силой и смелостью ты наделен. Однако чтобы владеть моим замком, этого мало. Ты должен угадать и назвать мне имя той, которая в память о небесном происхождении носит на голове золотые рожки месяца, а на лбу и плечах – знаки звезд». Подумав недолго, вспомнил юноша древнее пророчество, в коем говорилось, что вернется его народ в землю предков и будет на краю ее стоять замок великий, а на башне его – последняя из дочерей Звезды. И сказал он: «Рагайна имя твое!» – «Входи! – покорилась Рагайна. – Отныне тебе принадлежит все: и я, и замок, и власть над нашими землями». С той поры хозяевами замка стали князья скаловитов. Рагайна передала Знич своему мужу, а ваши матери в память о предке, породнившемся с дочерью Звезды, по сей день носят в косах украшения в виде полумесяца и расшивают одежды звездами… Ну все, дети, пора вам расходиться по домам. Отцы уже заждались вас. Пора, пора! Да хранит вас Потримпо.
Дети, увлеченные рассказом вайделота, запротестовали, запросили продолжения урока, но тот был неумолим, и им пришлось подчиниться.
Оставшись подле затухающего костра в полном одиночестве, старец ровным голосом произнес:
– Коль пришел, так говори, что тебе нужно, человече. Негоже прятаться по кустам как твари дрожащей.
Сначала в ответ раздался тихий шелест ветвей, потом – звук шагов, и, наконец, к костру приблизился воин-прусс в зеленом плаще.
– Рад видеть тебя живым и здоровым, Дор. Приветствую тебя, о великий брат!
– Скомонд?! – Вайделот вскочил с неожиданной для его возраста прытью. – Неужто жив?!
Гость невесело улыбнулся.
– А что со мной станется? Разве что Патолло призовет когда-нибудь к себе. А сам-то я готов жить хоть до скончания века. Давай обнимемся, мой добрый наставник и брат по вере! По правде говоря, не чаял уже, что доведется еще раз свидеться…
Выслушав рассказ Скомонда о его похождениях, Дор проницательно взглянул на него и спросил:
– Что привело тебя в наши края? Не думаю, что ради праздного времяпровождения ты отправился в столь дальний путь. Тем более что орден всюду расставил воинские посты, и беспрепятственно пройти-проехать по нашим дорогам стало теперь невозможно. К тому же я вижу на тебе воинское облачение. Неужели?.. – Дор бросил выразительный взгляд в сторону Ландесхута.
– Ты всегда поражал меня своей прозорливостью.
– Но для осады крепости нужны несметные силы! Ты пришел с войском? Если так, то мы дадим тебе в помощь и наших воинов. Молодежь горит желанием сразиться с тевтонцами, да и жертвенный камень Перкуно давно не кропился кровью врагов.
– Людей у меня немного, Дор, и я знаю, что взять Рагайну на меч не удастся. Но у меня другая задача: я должен увести у тевтонцев священных кобылиц.
– Это невозможно, Скомонд! Их настолько бдительно стерегут, что даже на выпас вместе с другими лошадьми не выпускают. Кобылицы находятся в крепостной конюшне под постоянным присмотром. Чтобы их выкрасть, нужно проникнуть за ворота Рагайны, но это, повторяю, невозможно! Верная смерть. Стоит ли рисковать собой и людьми?
– Я не сказал тебе главного, Дор. Мне удалось вернуть нашему народу Большой Знич.
– Знич?! Ты… вернул его? Не могу поверить…
– Ради этого мне пришлось пережить страшные муки в подземельях Твангсте, но оно того стоит. Раны затянулись, а Большой Знич снова воссиял над нашей землей. Поэтому я верю, что боги вернули нам свою милость и помогут мне в свершении задуманного. Ведь кобылицы нужны для принесения в жертву именно им, нашим богам. Более того, план у меня уже есть. Просто без твоей помощи мне не справиться.
– Говори! Готов отдать ради этого даже жизнь.
– Твоя жизнь принадлежит Перкуно и твоему народу, Дор. Сколько я тебя знаю и помню, ты всегда был учителем и наставником молодых, а это святое дело. Так что мне нужна лишь твоя память, брат. Вспомни осаду Рагайны рутенами! Понимаю, это было давно и ты был тогда совсем юным, но, может, вспомнишь, как скаловитам удалось избежать голода во время осады крепости? Сам-то я знаю лишь то, что изложено в наших легендах. Что однажды с востока в Скаловию пришло большое войско рутенов, русских витязей. Богатая долина Мемеля была ими разорена, но крепость Рагайны, построенная белыми великанами, устояла. И все-таки рутены осаду не снимали: слухи о сказочных сокровищах великанов не позволяли им уйти с пустыми руками. А потом в крепости начался голод. Но и тогда никому даже в голову не пришло сдаться врагу. За что скаловиты и были вознаграждены: в один из дней в крепостном колодце непостижимым образом появилась рыба. Этой рыбой защитники Рагайны питались все девять месяцев, пока продолжалась осада. А однажды выловили в том же чудесном колодце исполинскую, в человеческий рост щуку и не удержались: насадили ее на копье и выставили на вершину самой высокой башни. Как бы в насмешку над рутенами, которые и сами давно уже испытывали недостаток в продовольствии. Сбитые видом огромной рыбины с толку, рутены сняли осаду и ушли восвояси. С той поры на гербе крепости Рагайны появилось изображение щуки. Вот и все, что мне известно, Дор.
– Да-да, кое-что я помню… И понял, к чему ты клонишь… Считаешь, что под Рагайной есть подземные ходы?
– Именно так! По крайней мере один из них должен соединять реку и крепостной колодец!
– Что ж, твоя догадка верна, брат Скомонд, – со вздохом произнес Дор. – Такой подземный канал действительно существует. Беда в том, что тогдашние наши вожди и жрецы предпочли сохранить его местонахождение в тайне…
– Как нам его найти? – Глаза Скомонда вспыхнули двумя черными угольями.
– Боюсь, задачка не из легких. Место, где тот тайный ход начинается, старший брат показал мне лишь однажды. Но я был тогда несмышленышем, так что могу теперь и не вспомнить. Да если даже и вспомню, сомневаюсь, что он выведет к колодцу. Времени прошло очень много, канал могло засыпать землей…
– Нужно искать, Дор! Это мой единственный шанс.
– Значит, будем искать, – не стал возражать вайделот.
Скомонд неожиданно нахмурился и замолчал. После паузы сокрушенно изрек:
– Благодарю за отзывчивость, брат, но ведь ночные поиски вряд ли увенчаются успехом, а если искать в светлое время суток – тевтонцы перестреляют нас с высоты валов, как диких уток…
– Верно мыслишь, – похвалил старец. – Но выход из этого положения найдем. Не так давно тевтонцы разрешили нам создать собственную рыболовецкую артель, и теперь скаловиты, принявшие христианство, сутками ловят рыбу в реке и поставляют ее потом в крепость. Вот под видом рыбака и можно будет осмотреть прибрежные кручи.
– Христиане?.. – На лице Скомонда отразилось презрение. – Я им не верю! Смогли предать отцовскую веру, значит, в любой момент предадут и меня.
– Нас, брат мой, нас. Мы пойдем вдвоем. Вход в подземелье находится под водой, а я уже стар для ныряний. Ты же, я знаю, отменный пловец. А что касается рыбаков, то доверять им можно. Их просто поставили перед выбором: смерть семьи или крещение. Мало кто здесь не дрогнул бы. Не суди их слишком строго, Скомонд. Они обычные люди…
Вайделоты умолкли и задумались. Костер давно погас, и только когда редкие порывы ветра обнажали под слоем пепла последние тлеющие угольки, лица жрецов ненадолго освещались. Наступившая ночь укрыла речную долину невесомым темным покрывалом, всюду было черным-черно, и лишь крепость Ландесхут светилась праздничными огнями – комтур Дитрих фон Альтенбург принимал маршала Генриха фон Плоцке.
Маршал уже понял, кто именно убил его людей и увел от Священного озера лошадей: о побеге пяти рабов ему доложил верный человек из охраны соляных копей, приставленный им для тайного надзора за сариантом, который руководил работами по добыче соли. Но когда он узнал, что наряду с ушкуйниками в качестве рабов в копях содержались русы, участвовавшие в рыцарском турнире, у него едва не случился припадок. «Вы мне ответите за это! – брызгая слюной, кричал Генрих фон Плоцке на перепуганного до смерти сарианта. Рука маршала так и тянулась при этом к мечу, но воспоминание о сгоряча зарубленном начальнике тюремной стражи всякий раз гасило столь кровожадные порывы. – Вы запятнали честь ордена! Какой позор! Что подумают теперь о нас чужеземные рыцари?!» А чуть успокоившись, подумал: «Нельзя допустить, чтобы они добрались домой и рассказали миру, что после победы на турнире тевтонцы пленили их и сослали в рабство…»
На поиски беглецов маршал отправил несколько конных отрядов, но бывшие рабы точно в воду канули. Зато удалось найти лошадей у рыбаков-фризов. А заодно и выяснить, что пятеро разбойников в тевтонских одеждах отбыли в неизвестном направлении на большой лодке. Рыбацкое селение сровняли с землей, женщин и детей убили, а мужчин – ценный товар! – отправили на соляные копи, дабы восполнить утрату рабочих рук.
Не успокоившись на этом, Генрих фон Плоцке снарядил и морскую погоню: выслал на поиски беглецов несколько быстроходных рейзеканов – походных парусно-гребных лодок с высокими бортами и командами по двадцать матросов в каждой. Рейзеканами командовали не комтуры, а опытные шифферы – капитаны. Кнехтов под началом хотя бы двух-трех сариантов маршал выделить не мог; ибо все способные носить оружие, за исключением больных, раненых и замковой стражи, уже выступили в поход на Литву. Однако орденские матросы, именуемые шиффскиндерами («дети кораблей»), тоже были отлично вооружены и умели сражаться не хуже профессиональных воинов. Шиффскиндеры получали хорошее жалование и добротное питание с вином два раза в день. Помимо абордажных топоров, пик, багров, арбалетов и луков со стрелами каждый орденский матрос был вооружен еще и дюссаком – разновидностью сабли с широким коротким клинком и рукоятью в виде петли. С этим опасным оружием шиффскиндеры управлялись лучше, чем кто бы то ни было.
Вернувшись в Кёнигсберг, маршал почувствовал безмерное облегчение: соленые воды Священного озера помогли-таки избавиться от выматывающих душу ночных кошмаров. Поэтому, начав расследование с целью выяснения личностей, посмевших нарушить закон гостеприимства (фон Плоцке знал лишь то, что русов на соляные копи доставили от его имени не пожелавшие назвать себя воины), он уже не горел желанием наказать негодяев столь мстительно, как несколькими днями раньше.
Впрочем, узнав о затеянном маршалом расследовании, Бернхард фон Шлезинг (не ушедший вместе со всеми в Литву из-за полученной на турнире травмы) явился сам и признался, что пленение русов – его рук дело. Правда, добавил дерзко, что виновным себя не считает и готов сразиться с любым из витязей на суде чести. Генрих фон Плоцке хотя и догадался, что в одиночку фон Шлезинг сей трюк провернуть не смог бы, однако поскольку тот взял всю вину на себя, смягчился и не стал отправлять его ни на исповедь, ни на рыцарский суд. В конце концов Бернхард фон Шлезинг был для ордена во сто крат ценнее каких-то двух русов, пусть и витязей.
А спустя неделю после возвращения в Кёнигсберг Генрих фон Плоцке в сопровождении немногочисленной охраны выехал в крепость Ландесхут, дабы отправиться оттуда в Литву и лично возглавить захват земель князя Гедимина. К нему охотно присоединились почти уже оправившийся от ранения Бернхард фон Шлезинг и «гость» Адольф фон Берг, госпитальер.
Как уже говорилось, «гостями» тевтонцы называли союзников из числа иностранных рыцарей. Крестоносцы из Западной Европы были частыми гостями в Пруссии со времен завоевания ее орденом, то есть с XIII века. Именно многолюдный поход, предпринятый чешским королем Оттокаром II Пржемыслом, позволил оккупировать последние области обитания пруссов. Однако пока держались латинские государства в Палестине, Прибалтика оставалась на периферии интересов «освободителей Гроба Господня».
Ситуация кардинально изменилась, когда пал последний оплот крестоносцев в Святой земле, а тевтонцы, после перенесения в 1309 году резиденции великого магистра в Мариенбург, начали систематический и организованный натиск на Литву. Европейское рыцарство немедленно устремилось в новый, теперь уже северный Крестовый поход. Польша, Скандинавия, Голландия, Фландрия, Лотарингия, Франция, Англия и Шотландия вошли в список стран, примкнувшим к прусским походам. При этом в отличие от средиземноморских Крестовых походов, в коих участвовали представители разных сословий, прусские походы являлись уделом исключительно дворянства, включая коронованных особ.
Большую часть «паломников» финансировал сам орден, выдавая им через свои представительства в крупных европейских городах и торговые конторы Ганзы кредиты, которые крестоносцы обязывались вернуть за счет будущей военной добычи. Поскольку тевтонцы были весьма заинтересованы в притоке подкреплений, возможные финансовые потери в подобных сделках их не пугали. Сами же крестоносцы не становились при этом ни наемниками, ни подчиненными ордена, ибо не состояли у тевтонцев на службе и были для них именно «гостями». Прибывавшие в орденское государство «гости» собирались, как правило, в Мариенбурге, в крупных городах Данциге, Торне и Эльбинге, но основным местом встречи служил Кёнигсберг, ибо именно оттуда войска обычно и выдвигались на Литву. «Гости» организовывались в отряды по землям, из которых прибыли, причем рыцари империи традиционно сражались под хоругвями с изображением святого Георгия, а рыцари других стран – под стягами с ликом Девы Марии.
Сегодня Дитрих фон Альтенбург не мог отделаться от тревожного предчувствия, овладевшего им буквально накануне приезда Генриха фон Плоцке. Он даже вышел на валы крепости, дабы убедиться, что Ландесхуту ничто не угрожает. Однако везде было тихо-мирно, в крепостном рву плескались утиные выводки колонистов, река неспешно несла свои воды к морю, а природа щедро благоухала сладкими летними запахами. С сомнением оглядев переброшенный через ров мост, комтур мысленно дал себе слово, что на следующий год непременно сделает его подъемным. Пруссов он не боялся: у них не было достаточного числа воинов, чтобы решиться на штурм крепости, да и вооружение обещало желать лучшего. Но вот литвины могли доставить немало неприятностей. Они умели пробираться по лесам столь скрытно, что даже лучшим разведчикам ордена не удавалось их обнаружить. Да и нападали внезапно, стремительно, со знанием дела. К тому же имели рыцарское вооружение, что в случае их нападения еще более усугубило бы положение обитателей Ландесхута.
Впрочем, за саму крепость Дитрих фон Альтенбург особо не переживал. Его небольшой отряд кнехтов (остальные воины Ландесхута ушли в поход) состоял сплошь из видавших виды ветеранов, способных отбиться от любого врага. Или по крайней мере продержаться до подхода помощи из близлежащих замков. Окинув напоследок взглядом пустынную дорогу, тянувшуюся к замку по берегу реки и мимо вырытого посреди поселения колонистов пруда, у которого резвилась сейчас детвора, Дитрих фон Альтенбург сокрушенно вздохнул и отправился разбираться с варварами, посмевшими косить сено на заливных лугах без его разрешения. Добровольные помощники из слуг местного нобиля, принявшего христианство, задержали и доставили в крепость двух скаловитов-язычников с телегой, груженной сухим сеном. Теперь варвары угрюмо топтались возле запряженной в большой воз неказистой лошадки, дожидаясь своей участи без особой надежды на снисхождение.
Долго разбираться комтур не стал. Лошадь и сено приказал реквизировать, а язычникам всыпать для начала по двадцать плетей – порядок есть порядок, – а затем передать обоих канонику, чтобы тот подготовил их к таинству крещения и обращению в истинную веру. Если же наотрез откажутся от смены веры (такое случалось, и нередко), тогда без лишних разговоров отправить на корм рыбам.
Приезд маршала несколько развеял мрачные мысли комтура. Правда, он недолюбливал Генриха фон Плоцке – за предоставление рыцарям и сариантам Кёнигсберга вольностей, никоим образом не согласующихся с уставом ордена. Однако то, что в сражениях маршал всегда храбро бился в первых рядах и отменно владел всеми видами оружия, в какой-то мере оправдывало его в глазах Дитриха фон Альтенбурга, открыто придерживающегося старых традиций.
За щедро накрытым столом расположились сам хозяин Ландесхута, маршал, Бернхард фон Шлезинг, Адольф фон Берг и сембийский фогт Герхард Руде. Комтур пил умеренно и в основном помалкивал, слушая остальных. Точно так же вел себя и всегда немногословный Адольф фон Берг. А вот фон Шлезинг мало того, что почти не умолкал, так напоминал еще и бездонную бочку: вливал в себя кубок за кубком и, казалось, ничуть не пьянел, лишь лицо все более наливалось кровью. Маршал, напротив, пил мало, зато ел за двоих. Так приучила его походная жизнь: не поешь плотно, пока есть возможность, – протянешь ноги, когда станет не до еды. Что касается фогта, то он лишь часто и услужливо хихикал над остротами фон Шлезинга и подобострастно поддакивал нравоучениям Генриха фон Плоцке. Пил при этом немного, мелкими глоточками, словно стесняясь, а ел как старый скряга: тщательно пережевывая каждый кусочек и неспешно обгладывая мясо до самой кости.
– …Не понимаю, почему мы на этот раз не дождались зимы, как обычно, – заметил ворчливо Дитрих фон Альтенбург. – Летом в лесах и болотах рыцарству и развернуться-то негде.
– Зато наш рейз[116] стал для Гедимина большой неожиданностью, брат Дитрих, – охотно пояснил Генрих фон Плоцке и бросил обглоданную кость умильно глядевшему на него из-под стола щенку. – Зимой-то литвины всегда нас ждут во всеоружии.
– А не мало ли воинов собралось для столь важного похода?
– Мало, – согласился маршал. – Но сейчас наша главная цель – во что бы то ни стало захватить Жемайтию и земли возле Мемеля, чтобы соединить Пруссию и Ливонию. А потом нам никто уже не помешает покорить Литву. Нынешний рейз – своего рода разведка перед большим походом, который состоится через год-два, как только наберем достаточно гостей-крестоносцев и наемников.
– Наберем ли? – продолжал сомневаться комтур.
– Несомненно, – уверенно ответил фон Плоцке. – С двадцати шести комтурств и пяти фогств ордена я собрал во исполнение ленной присяги порядка трех тысяч человек. Не считая братьев-рыцарей, сариантов и кнехтов из гарнизонов. А есть ведь еще Кульмское и Самбийское епископства. Согласно моей с ними предварительной договоренности, они готовы предоставить не менее шестисот человек – как наемников, так и рыцарей-ополченцев. Возможно, те уже в пути и скоро присоединятся к нашим основным силам.
– Надо было привлечь и городских констафлеров[117], – подключился к разговору Бернхард фон Шлезинг. – В воинском деле они разбираюся не хуже, чем наемники. Один только капитан Рутгер Райтц из Кёльна чего стоит! Знаю, что он участвовал уже в двадцати зимних райзах в Пруссию и трех летних – в Ливонию.
– Наемники нам дорого обойдутся, – пискнул фогт Герард Руде. – Десять гривен за копье – большие, на мой взгляд, деньги…
– Бездельники нам обходятся дороже, – грубо хохотнул фон Шлезинг, недвусмысленно намекая на фогта, который принимал участие в рейзах крайне редко: то старые раны (откуда бы им взяться?) залечивал, то болел, то разные другие неотложные дела себе придумывал. – А еще мы напрасно забыли о чехах: они преданы нам до мозга костей. К тому же одинаково хорошо сражаются хоть конными, хоть пешими, отлично показали себя при осаде и штурме крепостей, прекрасно владеют не только арбалетом, но и мечом.
– Я уже договорился, – важно изрек Генрих фон Плоцке, – что в большом походе примут участие рыцарь Дитрих фон Эльнер со своим отрядом, родственники нашего брата фон Книпроде, фламандцы из рода фон Гистель и даже английские графы Суффолки.
При упоминании об англичанах Адольф фон Берг пренебрежительно скривился. Ему приходилось сражаться против одного из Суффолков на рыцарском турнире, и тот, сославшись на «травму», поспешил покинуть поле уже после первого сломанного копья.
А вот Бернхард фон Шлезинг ответил на слова маршала одобрительным мычанием, после чего опрокинул в свое бездонное нутро очередной кубок хмельной жидкости. Вброчем, бравада его носила скорее нарочитый характер, ибо с каждым глотком вина он все более погружался в черную меланхолию. Дурное предчувствие начало томить рыцаря с того самого момента, как только он узнал, что русы Горислав и Венцеслав бежали из соляных копей. Теперь тевтонец небезосновательно опасался, что беглецам удастся уйти от поисковых отрядов ордена. Ведь тогда они всенепременнно вернутся, дабы призвать его к ответу тем или иным способом – в открытом рыцарском бою или устроив засаду. Уж он-то знал, что русы способны на подобные акты возмездия не меньше литвинов…
На следующий день Генрих фон Плоцке в сопровождении небольшого отряда покинул Ландесхут с первыми рассветными лучами: торопился примкнуть к тевтонскому войску, успевшему к тому времени осадить Юнигеду[118]. Маршалу уже донесли, что в связи с этим Гедимин перегруппировал свои силы и что в качестве подмоги к Юнигеде подошел отряд одного из его приближенных военачальников – славного литовского рыцаря Войдилы. Ситуация осложнилась, и теперь маршал спешил лично возглавить осаду столь важного укрепленного пункта, который в дальнейшем – во время запланированного большого похода – мог доставить войскам ордена массу неприятностей.
Бернхард фон Шлезинг и Адольф фон Берг остались в Ландесхуте дожидаться подкрепления – около полусотни кнехтов во главе с сариантом. Усиленный двумя этими сильными и отважными рыцарями, будущий отряд обещал стать серьезной боевой единицей.
Адольф фон Берг участвовал в подлом пленении двух русских витязей наравне с Бернхардом фон Шлезингом, однако никаких угрызений совести и уж тем более мрачных предчувствий, как его приятель, не испытывал. Впрочем, в его не очень обремененную мозгами голову подобные мысли и не могли прийти. Он с удовольствием понаблюдал за экзекуцией скаловитов-язычников, посмевших накосить сена без разрешения комтура, а потом снова увлек фон Шлезинга к столу, за которым оба и пропьянствовали почти до утра, пока слуги не отнесли их, почти бесчувственных, в отведенные им покои. Узнав об отвратительном поведении гостей, Дитрих фон Альтенбург помрачнел и, еще более укрепившись в вере, поклялся впредь требовать от своих подчиненных самого жесткого соблюдения устава ордена.
После полуночи погода испортилась. Разразилась чудовищная гроза, и теперь зигзаги молний безжалостно кроили черное небо на рваные куски. Стражники на крепостных валах зябко кутались в длинные плащи и со страхом прислушивалась к завываниям ветра. Казалось, все дьяволы преисподней вырвались сегодня из-под земли на ночной шабаш. Вдруг на горе, что напротив, на месте бывшего языческого капища Перкуно засветились, словно два огромных красных глаза, странные огни. Сие обстоятельство смутило суеверных кнехтов еще более.
По счастью, сгустившаяся темнота и неблизкое расстояние не позволяли им увидеть, что на горе перед жертвенником стоит вайделот Дор и, воздев руки к небу, произносит ведомые только ему заклинания. По обе стороны камня горели костры, но вместо дров в них пылали специальные горючие камни, хранимые жрецами племени скаловитов в большой тайне. Камни не давали больших языков пламени, но горели ярко, ровно и жарко. Их доставляли сюда издалека, поэтому вайделоты пользовались ими крайне редко, лишь в самых важных случаях. А что сейчас могло быть важнее обретения пруссами Большого Знича?
Когда Дор пришел к жертвеннику, над миром царили тишь и благодать. Даже ветер не озоровал, а словно бы виновато ластился, мягко шевеля листву в кронах деревьев. Стояла удивительная тишина. Небо висело так низко, что, казалось, до звезд можно дотянуться рукой. Однако стоило Дору воззвать к Перкуно, как почти тотчас воздух наполнился тихим гулом, а минутами позже картина окружающего мира кардинально изменилась. Звезды трусливо спрятались за тяжелые тучи, ветер стал злым и колючим, а у самого горизонта взметнулся вдруг высокий мощный столб небесного огня. Это сверкнула первая молния, то есть ударил копьем сам Перкуно.
Сейчас жрец уже не просто говорил – он кричал, вплетая свой высокий, пронзительный голос в не менее пронзительные завывания ветра, и непогода, словно повинуясь их обоюдным воплям, буйствовала все сильнее. На самом деле Дор привлек на помощь известную и подвластную ему магию с умыслом. Он таким образом отвлекал внимание стражи от двух лодок, которые под прикрытием разгула стихии тихо выскользнули из речного рукава и, подталкиваемые нешуточной силы ветром, быстро двигались сейчас к противоположному берегу. В лодках находились Скомонд и прибывшие в эти края вместе с ним воины-сембы.
Весь минувший день Скомонду пришлось таскать сети, изображая рыбака. Дор оказался прав: это была отличная маскировка. Рыбаки настолько примелькались крепостным кнехтам-стражникам, что те на них уже просто-напросто не реагировали. Потому и не обратили ровно никакого внимания, что один из рыбаков излишне часто нырял в реку и подолгу оставался под водой.
Науку ныряния сембам преподавали с детства. Поэтому мужины, став воинами, могли плавать в любое время года и при любой температуре воды. Умели надолго задерживать дыхание, часами таиться на дне реки или озера с длинной камышовой трубкой в зубах, через которую поступал воздух, не тонуть в тяжелом воинском облачении, нырять с большой высоты в ивовый обруч диаметром не более двух футов. Всевозможных хитростей в ныряльном деле было много, и Скомонд с лихвой овладел ими с младых лет.
Пещеру в обрывистом берегу реки, а затем и вход в подземный канал, соединявший реку с колодцем в крепости, он нашел после полудня. Стараясь не радоваться прежде времени, Скомонд уложил в просмоленный пенал два факела, плотно запечатал их варом, применявшимся для обработки лодочных днищ и бортов, упрятал трут и огниво в большой рыбий пузырь, подвесил к поясу нож и длинную, позаимствованную у одного из скаловитов дыхательную трубку с костяным мундштуком и лишь после этого углубился во входное отверстие канала.
Несмотря на то что узкий канал вскоре значительно расширился, плыть пришлось в кромешном гулком мраке. Коснувшись наконец ногами дна, Скомонд зажег факел и осмотрелся. Выяснилось, что по обеим сторонам канала тянутся ровные, удобные для хождения по ним площадки. Неожиданно за спиной раздался громкий всплеск, и Скомонд, оглянувшись, увидел в черных пещерных водах большую серебристую рыбину. «Значит, легенда о чудесном спасении защитников Рагайны правдива, – радостно подумал изумленный вайделот. – И значит, я на верном пути, и боги помогают мне и направляют меня».
Долго идти Скомонду не пришлось. Канал и впрямь привел его к колодцу, сооруженному из огромных гранитных глыб. Это тоже удивило вайделота, ведь поблизости от крепости не было ни скал, ни камней-валунов. За исключением, пожалуй, жертвенника Перкуно. Наверное, колодец и впрямь строили великаны, подумал Скомонд. А вот верхнюю часть – из обожженного кирпича – достраивали, скорее всего, уже люди.
Детально обследовать стенки колодца Скомонд долго не решался: вдруг слуги заметят исходящие из сруба отблески пламени факела? Бадья же, как назло, то и дело плюхалась в воду и потом вновь уносилась к светлому пятну наверху. Дождавшись наконец ухода слуг от колодца, Скомонд провел рукой по его каменным стенкам и очень скоро нащупал первую высеченную в них ступеньку. Точно такую же обнаружил потом и на противоположной стороне, но чуть выше. Проворно взобравшись по всем высеченным в камне ступенькам наверх, жрец убедился, что это несложно, и мысленно порадовался: значит, молодые воины тем более справятся.
Решив, что разведал все, что требовалось, Скомонд начал спускаться обратно. Неожиданно выступ, на который он оперся сильнее, чем тот, видимо, мог выдержать, сдвинулся, и сразу вслед за этим послышался шум падающих камней. И тут же прямо на глазах в стене образовалось овальное, в человеческий рост отверстие, из которого дохнуло зловонием. От неожиданности вайделот отпрянул и едва не упал в воду, но каким-то чудом сумел все-таки удержаться на тянувшейся вдоль канала узкой полоске суши.
Приведя чувства в порядок и успокоившись, он вернулся к пролому и принюхался. Пахло пылью и тленом, но от зловонных прежних миазмов воздух уже очистился. Внизу лежала груда необожженных кирпичей, весьма древних по виду. Видимо, скреплявший их раствор давно уже превратился в муку, вот легкого толчка и хватило, чтобы перегородка рухнула.
Движимый любопытством, Скомонд осторожно проник в отверстие, поднял факел над головой и… невольно ахнул. Взору его предстал огромный зал с высокими колоннами. Судя по всему, когда-то стены были обтянуты дорогими тканями, но теперь от них остались лишь почерневшие от времени и сырости лохмотья. Груды бронзового оружия соседствовали на полу с окованными металлом сундуками и диковиной формы сосудами, а в резных каменных креслах по периметру зала сидели огромные рыцари в полном боевом облачении. Вот только сквозь великолепные панцири, украшенные золотой насечкой, просвечивали не мускулистые торсы, а кости – в креслах сидели скелеты.
Скомонд догадался, что попал в усыпальницу древних вождей пруссов. Пусть они и не выглядели теми гигантами, какими описывались в легендах, однако и их рост, и прочие физические данные (если судить по панцирям) внушали уважение. «Возможно, это самое первое потомство великанов и людей», – подумал вайделот со священным трепетом и, осенив себя жестами, оберегающими от злых духов, прочел короткую молитву самому древнему богу пруссов. Имя его было известно лишь жрецам и вслух никогда не произносилось; прусские вайделоты величали древнейшего из богов просто и коротко – «Он». Попросив затем у безмолвных скелетов прощения за невольное вторжение в их святая святых, колдун покинул усыпальницу…
– Все готовы? – тихо спросил Скомонд, когда лодки вплыли под крутой берег, нависший аккурат над пещерой.
– Все, – дружно, но тоже вполголоса ответили спутники.
– Помните, что я вам говорил?
– Помним.
– Я иду первым. Остальные – в том порядке, как условились. Зебр! Ты замыкающий. И да поможет нам Перкуно!
Воины-сембы один за другим нырнули в черные воды реки, и когда лодки опустели, гребцы-скаловиты – надежные и проверенные люди, рекомендованные Дором, – тотчас налегли на весла и вскоре скрылись в зарослях на противоположном берегу. Они знали, что уходить из крепости сембы будут другим путем. Если, конечно, им это удастся…
Пруссы выбрались из колодца беззвучно, точно привидения. Свое оружие они загодя обмотали тряпками – чтобы нечаянно не звякнуло, а на ногах у всех были мягкие кожаные сапоги.
Обитатели крепости спали. Ветер слегка утих, но лютый холод все еще сохранялся, и стражники, плотнее кутаясь в одежды, искали на валах места, где было хоть чуточку теплее. Все их внимание было приковано к наружной стороне валов, поэтому внутренний двор крепости оказался вне поля их зрения. И напрасно. Во дворе сейчас мелькали неясные тени, все ближе и ближе подкрадываясь к воротам. Зебр со своими воинами должен был в нужный момент открыть их в том месте, где горел один-единственный факел, предварительно ликвидировав стражу.
Задача вайделота была куда серьезнее. Он уже знал, в каких именно конюшнях содержат священных коней (трех кобылиц и одного жеребца): подсказали рыбаки-скаловиты, поставляющие рыбу тевтонцам. Но одно дело знать, а другое – приблизиться к ним. Кони были совершенно дикими, не ведавшими седла, поэтому могли либо поднять шум, либо и вовсе убить любого, кто рискнет подойти к ним на расстояние удара копытом.
Однако Скомонд знал, как с ними совладать. Он опасался лишь одного: что в неволе священные кобылицы успели забыть прежних хозяев. По рассказам скаловитов, коней кормили сытно, холили и лелеяли как малых детей, потому что приплод от них приносил комтуру Рагайны большие деньги. Лошади белой масти вообще были редкостью, а потомство священных кобылиц отличалось ко всему прочему воистину королевской статью, недюжинной выносливостью и великолепной скоростью.
Заслышав шаги чужака, жеребец тихо, но угрожающе заржал, а кобылицы тревожно запрядали ушами.
– Тихо, тихо, ш-ш-ш… – прошипел-прошептал вайделот.
И тотчас завел вполголоса песнь табунщиков, дошедшую к пруссам из глубины веков. Мелодия состояла из четырех нот, была длинной и заунывной. Скомонд пел негромко, но все-таки умудрился разбудить спавшего тут же, на охапке сена конюха: поначалу ни вайделот, ни сопровождавший его Комат не заметили его, зарывшегося в сено с головой. Пьяно икнув, разбуженный конюх тупо поинтересовался:
– Ик!.. И к-кто это тут воет?
Слова эти стали последними в его жизни. Блеснул клинок Комата, и конюх снова откинулся на свое ложе, но уже с перерезанным горлом. Скомонд меж тем продолжал петь, словно и не услышав возни за спиной.
Лошади наконец успокоились и присмирели, а к концу песни и вовсе стали покорными, как месячные ягнята. Надев на всех четверых оброти, Вайделот и Комат вывели лошадей из конюшни и направились вместе с ними к воротам. Зебр, заметив конную процессию, подал знак, и воины-сембы набросились на мерзнувших у ворот стражников.
Однако с этого момента все пошло наперекосяк. Ветераны, оставшиеся в крепости, отличались дисциплинированностью и несли службу на редкость добросовестно. Мало того, среди ночных стражников оказался, как на грех, их командир – опытный воин-баварец, не раз принимавший участие в походах против язычников и именно сегодня томимый отчего-то дурным предчувствием. Поэтому он мгновенно отбил клинок, направленный в его не защищенное доспехами горло, и громко крикнул:
– К оружию!!! Враги в крепости!
В следующее мгновение стрела пробила кожаный панцирь кнехта, и он умолк навсегда, но его жертва оказалась не напрасной. В крепости разом зажглись огни, и во двор высыпали полуодетые, но готовые к отражению ночной атаки тевтонцы. Правда, они не знали, что враг находится уже внутри крепости, и данное обстоятельство сыграло сембам на руку.
Зато стражники, дежурившие на валах, очень быстро сообразили, о чем их хотел предупредить предсмертным криком командир-баварец. И сверху на сембов тотчас посыпались арбалетные болты. Впрочем, поскольку арбалетчики били наугад – Зебр оперативно погасил факел возле ворот, – большого урона пруссам они нанести не смогли. Не считая двух воинов из отряда Скомонда, получивших тяжелые ранения. Но и сембы не остались в долгу: свистнули стрелы, и спустя считанные мгновения стражу точно ветром со стен сдуло. Ибо в отличие от невидимых в глубине темного двора пруссов фигуры стражников на валах представляли собою отличные мишени: небо к тому времени очистилось от туч и уже занимался рассвет.
Едва створки ворот распахнулись, как священные кони с гулким топотом вырвались на свободу. Однако в этот момент во дворе крепости появились комтур и Бернхард фон Шлезинг (мертвецки пьяного Адольфа фон Берга разбудить им не удалось), которые быстро сорганизовали несколько растерявшуюся стражу на погоню за пруссами. Прячась за возами, кнехты принялись обстреливать сембов из арбалетов и луков, а закованные в броню рыцари – наступать монолитными рядами с явным намерением раздавить небольшой отряд не имеющего защитного облачения противника своей мощью. Воз с сеном несчастных скаловитов, томившихся в темнице Рагайны, все еще стоял возле ворот, и в голове Скомонда пронеслась спасительная мысль.
– Толкайте воз туда! – крикнул он Зебру, жестом указав направление. – Зажечь факелы!
В считанные мгновения возом с сеном перегородили ворота и поднесли к нему зажженные факелы. Сухое сено вспыхнуло столь скоро и охотно, словно в него угодила молния самого Перкуно. Швырнув ставшие ненужными факелы на крыши низких деревянных пристроек, сембы выскочили из ворот и что есть мочи кинулись догонять Комата и трех его напарников с лошадьми, успевших удалиться на уже достаточно приличное расстояние от крепости.
Меж тем запылавший в воротах огромный костер не позволил рыцарям продолжить погоню. По правде говоря, им вскоре вообще стало не до пруссов. Почти половину лета дожди обходили Ландесхут стороной, и теперь сухие соломенные кровли конюшен и амбаров полыхали не хуже, чем сено в телеге. А потом двор крепости и вовсе стал напоминать преисподнюю, в которой с воплями метались туда-сюда темные фигуры поджаривающихся грешников: то тевтонцы пытались потушить пожар водой из колодца.
Тем временем на священной горе, подле жертвенника Перкуно, лежал плашмя, раскинув руки крестом, совершенно обессилевший, но счастливый Дор. Наитие уже подсказало ему, что сембам удалось похитить священных коней.
Глава 15. Сражение в лесу
Утро выдалось холодным и ветреным. Ветер дул в сторону берега, и бывшим рабам соляных копей удавалось придерживаться нужного курса с большим трудом. Ко всему прочему начался прилив, что еще более усугубило их положение. Таваст, хорошо ориентировавшийся на морских просторах, посоветовал как можно скорее добраться до Або-Аландских шхер, откуда их не смог бы выцарапать даже сам дьявол. А когда тевтонцам надоест тратить время на бесплодные поиски, они смогут преспокойно отправиться в Новгород. Совет выглядел разумным, но на поверку оказался невыполнимым.
Сначала беглецам долго мешало встречное морское течение, потом в одну из ночных вахт, когда Стояна из-за постоянного недосыпания не раз кидало в дремоту, лодку едва не прибило к берегу, и вдобавок однажды утром последние надежды беглецов разрушил налетевший с севера ветер. Он словно издевался над ними: то ослабевал почти до полного штиля, то снова налетал и яростно, как басурманин, рвал парус. Вконец измотанные борьбой со стихией, беглецы понуро переводили взгляды с седых волн на висевшую над горизонтом черную тучу, предвещавшую сильный шторм.
Одновременно с ними о том же беспокоились и капитаны-шифферы двух тевтонских рейзеканов, снаряженных Генрихом фон Плоцке на поиски беглецов. Несмотря на то что каждой лодке было приказано обследовать свой конкретный участок моря, капитаны решили держаться вместе. Конечно же поимка беглецов не помешала бы – обещанное маршалом вознаграждение прозвучало весьма солидно, но желание ограбить по случаю какую-нибудь купеческую посудину изрядно перевешивало служебный долг.
Почти все расположенные на берегах местных рек и прочих водоемов орденские замки и крепости имели в своем распоряжении суда разных типов. Так, для боевого применения наиболее удобными считались небольшие когги, а для перевозки грузов – хулки (прямые предшественники когга, но с плоским дном и более низкими боевыми надстройками на носу и корме). К числу орденских кораблей относились также прамы, приводимые в движение гребцами, которые именовались «подмастерьями». Но поскольку флота как такового у ордена не было, шифферы часто своевольничали, благо никто их особо не контролировал. Вот и выходило, что в дерзости корабли тевтонцев нередко соперничали с теми же «Виталийскими братьями», которым на словах орден объявил войну до полного уничтожения. Просто если пираты грабили всех подряд, то шифферы – в основном вражеские суда. В принципе, возможно, подобная инициатива орденом и поощрялась бы, да вот только шиффскиндеры, бузотеры и морские бродяги, собранные, что называется, с миру по нитке, отнюдь не были расположены к делению добычи с орденской казной.
Недолго поразмыслив, капитан одного из рейзеканов поделился своими соображениями с коллегой, и вот уже лодки дружно подставили свои кормы ветру и помчались, подобно двум гончим псам, к темнеющей вдали полоске суши. Тевтонцы решили переждать ненастье в одной из бухточек, коими балтийские берега всегда изобиловали.
Первым чужие лодки заметил Стоян. Дабы размять затекшие после долгого сидения ноги, он встал и, ухватившись за мачту, окинул взглядом морские просторы.
– Ушкуи! – неожиданно радостно возопил он. – Наши!
– Где?! – встрепенулся, вскакивая, и Носок.
– Тама! – ткнул Стоян пальцем в сторону горизонта.
Присмотревшись, Носок с сомнением покачал головой.
– Не похоже что-то… – сказал он. – Шибко уж высоки борта. Да и што тут делать нашему брату? Опасно, чай…