Доброй ночи, мистер Холмс! Дуглас Кэрол

Глава семнадцатая

Зов

На ветвях начинали распускаться почки, окутывая деревья и кусты зеленоватой дымкой. Дождя давно не было, однако булыжники мостовых влажно поблескивали в пробивавшихся сквозь тучи солнечных лучах. Я спешила по улочкам, окутанным поднимавшимся от Темзы туманом, в Темпл, к мистеру Нортону.

Несмотря на ранний час, дверь конторы была открыта. Как всегда с иголочки одетый и аккуратно причесанный, Годфри стоял у стола и внимательно изучал содержимое сундука, который мы с Ирен выкопали неподалеку от особняка «Белый клен». Стояла весна 1887 года, и с того самого дня, как Ирен уехала из Лондона, оставив Нортону сундук, прошло уже больше года.

– Здравствуйте, любезная мисс Хаксли! А вы сегодня рано. Как видите, я все еще ломаю голову над старой загадкой. Взгляните на сундук свежим глазом, вдруг вам удастся раскрыть тайну.

Насколько я понимаю, адвокат был недоволен тем, что я застала его за разглядыванием содержимого таинственного сундука, о котором он уже давно не упоминал. Однако я была так взволнованна, что мне было не до Годфри с его сундуком.

– Мне никогда не давались загадки, – начала я.

– Вздор! Вспомните, как вы блестяще действовали в особняке Кавендиша Маттерворта. Именно благодаря вам я снова решил заняться этим сундуком. Поскольку и мой отец, и покойный Кавендиш перед смертью впали в детство, быть может, они и думали схожим образом. Если мы попытаемся понять извращенную логику моего отца, тогда смысл содержимого… Мисс Хаксли, вы так бледны! Прошу вас, присядьте, забудьте о сундуке. Что с вами? Вы больны?

– Я в тупике, – призналась я. – Со вчерашнего дня, когда я получила письмо от Ирен, я пребываю в растерянности. Письмо! Да это громко сказано!

– Дайте взглянуть. – Он выхватил у меня из рук конверт и тут же замер: – Прошу меня простить, мисс Хаксли. В последнее время все ваши переживания я принимаю близко к сердцу, словно вы мне сестра. Я не имею ни малейшего права спрашивать вас о чем-либо, а тем более навязывать свои советы.

– Ну что вы, мистер Нортон, я как раз хотела попросить вас о помощи. Вы сейчас куда спокойнее и уравновешеннее меня… Я сбита с толку. – Признаться, я чувствовала себя как одна из клиенток Годфри. Впрочем, мне и в самом деле был по зарез нужен совет.

– Письмо, говорите, – промолвил он, с осторожностью достав из конверта несколько листков. – Но ведь это скорее записка, не более…

– Именно это меня и удивило. Ирен всегда пишет длинные письма с массой подробностей. Что значат эти чистые листки?

Годфри подошел к окну, сквозь которое падал свет, просачивавшийся сквозь густой серый туман, и прочитал короткое послание, написанное наискосок через весь первый лист:

– «Нелл, немедленно приезжай в Прагу! Мне нужна твоя помощь. Ирен».

Мистер Нортон повернулся ко мне. Клубившийся за окном туман напоминал сонм призраков.

– Послание достаточно короткое, – задумчиво промолвил он. – Ирен вполне могла отправить его по телеграфу, и тогда вы его получили бы гораздо быстрее. Хотя…

– Именно об этом я и подумала. – Я выпрямилась, вцепившись руками в сумочку. – Ирен писала мне почти каждую неделю. На очередное письмо никто бы не обратил внимания, а вот телеграмма…

– А вот телеграмма как раз это внимание привлекла бы. Именно поэтому ваша подруга засунула в конверт столько пустых листков – она это сделала, чтобы отвести подозрение. Письмо должно было выглядеть точно таким же, как всегда.

– Но кому ее подозревать? И в чем? И почему она не могла просто отправить телеграмму? Она писала, что Прага многонациональный город…

– Смотря с чем сравнивать. Все эти крошечные восточноевропейские княжества и герцогства не более чем оборки на юбках могущественных империй – Российской, Австро-Венгерской и даже Османской. Там опасно… Впрочем, вашей подруге всегда нравилось рисковать.

– Да нет же! Ирен устраивало ее положение, она всем была довольна. Она пела в национальном оперном театре в Праге….

– Забавно. Оперный театр называется национальным только потому, что Богемия выбила у Австрии разрешение использовать чешский язык наравне с немецким, языком завоевателей. Ваша подруга, проживающая в очаровательной, спокойной, дышащей стариной Богемии, на самом деле находится в самом центре политического шторма.

– Ирен – подруга самого короля! Вернее, кронпринца, который вскоре станет королем! Чего ей бояться?

Годфри махнул рукой, аккуратно сложил листки и сунул их в конверт. Я со всей определенностью почувствовала, что помощи от него можно не ждать.

– Это вовсе не то, о чем вы думаете! – воскликнула я и выхватила из рук адвоката конверт так резко, что едва не порвала письмо.

– Допустим, – промолвил он с неким отчуждением в голосе, – однако вы можете заблуждаться насчет сложившегося положения так же сильно, как и я. – Он неожиданно положил руку мне на плечо: – Милая… мисс Хаксли. О происходящем вам известно только со слов подруги, ослепленной блеском побед. Я не удивляюсь, что ей вдруг понадобилась помощь. Возможно, ее втянули в какую-нибудь дворцовую интригу… может, она присоединилась к национально-освободительному движению – не знаю. Так или иначе, я как ваш друг… как ваш… адвокат… настоятельно советую вам остаться в Лондоне и никуда не ехать.

– Но я ведь обязана! Я должна!

– Ну посудите сами, куда вы собрались ехать? В чужую незнакомую страну, где вас не весть что ждет? Ваша подруга по меньшей мере могла объяснить…

– А если она боялась, что письмо перехватят? – возразила я.

– Если такая опасность действительно существовала, подумайте, что это значит! Если мисс Адлер в опасности, значит, есть риск, что вы ее не выручите. Вместо этого вы можете попасть в беду сами! Знаете что? Давайте отправим ей телеграмму, а пока не получим ответ…

Я встала:

– Ирен знает, как отправлять телеграммы. Также она в курсе, что это известно и мне. Однако она не просит отправить ей телеграмму, она просит меня немедленно приехать. Именно это я и сделаю.

Годфри молчал. Долго.

– Я не одобряю вашего решения, – наконец сказал он. – Моя мать была упрямицей, и ей пришлось за это дорого заплатить. Я не предполагал, что вы способны на столь решительные поступки.

– Я и сама этого от себя не ожидала, – призналась я. – Поймите, случилась какая-то беда, с которой Ирен не может справиться в одиночку.

– А вы думаете, вам это под силу?

– Возможно, – с суровым видом ответила я. – Если бы Ирен считала, что на меня нельзя положиться, она не стала бы просить меня о помощи. Вы согласны?

– Да, – подумав, ответил Годфри, – не стала бы. В этом вы, пожалуй, правы.

Он глубоко вздохнул, и я тотчас же смягчилась. Вздох говорил о том, сколь сильно мистер Нортон обо мне беспокоится. Мое благополучие вообще мало кого волновало, за исключением Джаспера Хиггенботтома и еще одного человека, о котором я даже не смею и думать. Именно поэтому я чувствовала себя обязанной, не взирая на опасности, откликнуться на зов Ирен, сколь бы странным он мне ни казался.

Пальцы Годфри Нортона задумчиво скользили по золотой цепочке часов. Наконец он тоже сделал выбор:

– Подготовка к вашему путешествию – дело непростое. Его я беру на себя. Вас я прошу лишь об одном: как только доберетесь до Праги, немедленно дайте мне телеграмму. Или нет, даже раньше, если в дороге с вами что-нибудь случится.

– Хорошо. Вы очень добры, мистер Нортон.

– Годфри, – коротко поправил меня он. – Уж коли вы не слушаете советов, которые я даю из лучших побуждений, зовите меня по имени.

– Нелл. – Потупив взгляд, я протянула ему ладонь.

Мы пожали друг другу руки, и Годфри, с нежностью на меня посмотрев, покачал головой:

– Надеюсь, мисс Ирен Адлер в вас не ошиблась. Вы собираетесь сунуть голову в пасть льву.

Как впоследствии выяснилось, мистер Нортон оказался совершенно прав.

Не без помощи Годфри я внесла плату за квартиру за несколько недель вперед, заперла ее и вскоре уже сидела в поезде, мчавшем меня прочь от Лондона в Дувр. Оттуда я добралась на корабле до Остенде, после чего, прыгая с поезда на поезд, миновала Брюссель, Кельн, Франкфурт и Нюрнберг.

Вспомнив о том, как перед отъездом сказала Годфри, что кое-кому придется во время моего отсутствия заботиться о Казанове, я улыбнулась своему отражению в окне вагона.

– Что? Неужели ты не можешь… – начал он.

– Продать попугая? Боюсь, у меня уже нет на это времени.

– Я нисколько не сомневаюсь, что…

– Подходящих друзей у меня тоже нет, Годфри. – Заметив, как он вздрогнул, когда я, сладко улыбнувшись, назвала его по имени, я вздохнула и продолжила: – Так что теперь за попугая отвечаешь ты. Нисколько не сомневаюсь, он скрасит твое одиночество.

Годфри застонал.

– Чтобы хоть как-то отучить его от нелицеприятных выражений, я стала зубрить с ним алфавит, – деловито продолжала я. – По три буквы за каждое занятие. Мы сейчас как раз проходим буквы «джей», «кей» и «эл».

– Ну еще бы, совсем как в имени Джекил. Сжалься, Нелл! Смотри, вернувшись, ты обнаружишь, что я в обществе несносного Казановы превратился в жуткого Хайда[35].

– Ну что мне на это сказать? Меня ждут опасности в чужом краю, а тебе предстоит с ними столкнуться дома.

На этой ноте мы закончили обсуждение дальнейшей судьбы Казановы. Надо сказать, я недолго рисовала в своем воображении картину того, как попугай, присутствие которого наверняка добавит красок в холостяцкую жизнь Годфри, обживается в конторе адвоката. Мои мысли были заняты совершенно другим: я мчалась через всю Европу на зов Ирен.

Хотя Рейн потряс меня своей красотой, я практически не обращала внимания на проносившиеся мимо меня живописные сельские пейзажи. Мне не давали покоя тревожные мысли. При пересадках, не желая попусту тратить время, я ни разу не остановилась на ночлег в гостинице. Я спала в поездах, и меня, словно ребенка погремушкой, убаюкивало перестуком колес. Я представляла, как Ирен ехала той же дорогой и писала мне письма; воображала, как она смотрела в окно и видела то же, что и я: поросшие лесами склоны и развалины замков, башни которых, словно пальцы, вздымались в небо на вершинах холмов и посреди чащ.

Однако ничто не могло меня заставить забыть о цели моего путешествия, даже общий вагон поезда Нюрнберг – Прага. В этом вагоне, кроме меня, набилось еще шестнадцать человек, окутанных букетом слишком знакомых и при этом не очень приятных запахов.

Прага встретила меня сутолокой остроконечных крыш, средневековых башен и старинных зданий, вытянувшихся вдоль реки, которая называлась Влтава. Мостами, связывающими берега реки, город чем-то напоминал Венецию. Главной же его достопримечательностью был замок, возвышающийся над городом, словно слива над рождественским пудингом. Нисколько не сомневаюсь, что это гигантское строение в барочном стиле является одним из самых больших дворцов в Европе. Я буквально разинула рот при мысли, что моя подруга лично знакома с человеком, который в один прекрасный день будет править отсюда своим королевством, пусть даже и крошечным.

Взяв себя в руки, я решила не отвлекаться и заняться делом – поисками Ирен. Еще в поезде я начала расспрашивать попутчиков о национальном оперном театре, прямо там узнав, что он находится неподалеку от Карлова моста. Сдав на вокзале багаж в камеру хранения, я отправилась пешком исследовать центр города.

Языковой барьер препятствием для меня не являлся. Вместо того чтобы расспрашивать дорогу, я просто пошла вдоль по набережной. Извилистые средневековые улочки выглядели очень соблазнительно, так и маня меня свернуть на них, однако я не поддалась соблазну. Вскоре я увидела величественное здание, на фронтоне которого вилась длинная надпись практически из одних согласных. Напустив на себя уверенный вид, я вошла внутрь, оказавшись в темном пустом вестибюле.

Никто не бросился мне навстречу, никто не попытался меня остановить. Поднявшись по лестнице, устланной ковровой дорожкой, я толкнула золоченую дверь. Зал оперного театра предстал передо мной во всем своем великолепии, как будто сняли крышку с коробки дорогих французских шоколадных конфет. Повсюду сверкала позолота. Я увидела ряды обитых красным бархатом кресел, занавес и кучку людей, сидевших в переднем ряду у самой сцены.

А на самой едва освещенной сцене я разглядела крошечные, напоминавшие марионетки фигурки. Я двинулась вниз под уклон по проходу между рядами, слушая, как немелодично распеваются исполнители, забирая то слишком высоко, то наоборот – чересчур низко. Пели они в основном на булькающем чешском, которого я уже успела наслушаться в вагоне поезда. Время от времени один из мужчин, сидевших в первом ряду, начинал что-то втолковывать актерам повелительным тоном и в его речи проскакивали английские слова. Одна из женщин на сцене отвечала ему по-английски… Ирен!

Вне себя от радости, что моя подруга в добром здравии и пока не лишилась работы, я, позабыв о всякой осторожности, бросилась к сцене. Один за другим актеры начали поворачиваться, чтобы взглянуть на меня.

Ирен повернулась ко мне последней. Она был точно такой же, как прежде, но в то же время совсем другой. Сложность прически моей подруги наводила на мысль о том, что у нее есть служанка, а наряд свидетельствовал о богатстве. Сразу было видно, что теперь Ирен не нужно каждый вечер перешивать кружева и ленты на платьях, пытаясь придумать что-нибудь новенькое. Когда Ирен меня увидела, ее лицо озарилось знакомой улыбкой. Моя подруга шагнула к выключенным огням рампы и, невзирая на оркестровую яму, разделявшую нас, протянула ко мне руки.

– Милая Нелл, как чудесно с твоей стороны, что ты приехала, – улыбаясь, промолвила Ирен с таким видом, будто я заглянула к ней с соседней улицы, а не примчалась с другого конца Европы.

Мне показалось, что мое появление ее нисколько не удивило.

Глава восемнадцатая

Прага и яд

Я обвела взглядом роскошные покои моей подруги:

– Мне кажется, не совсем уместно…

– Уместно! Уместность – чисто английское понятие. Уже год, как я ни разу не слышала об уместности! – Рассмеявшись, Ирен положила ноги на шезлонг, обитый расшитой золотом парчой.

Я уставилась на ее домашние туфли из тонкого атласа. Они явно стоили не меньше десяти фунтов.

– Шестьсот пятьдесят крейцеров, – уточнила Ирен, заметив, как я изучаю ее изящную обувь.

Интерьер оперного театра бледнел по сравнению с обстановкой в ее покоях. Я кидала смущенный взгляд то на нимф и нагих джентльменов, изображенных на потолочном плафоне, то на резных херувимов, то на золоченую лепнину.

Напротив окон у стены стоял покрытый кружевом туалетный столик с зеркалом, который венчала целая батарея хрустальных склянок с разноцветными жидкостями.

– Я и не знала, что ты пользуешься таким количеством косметики, – заметила я.

Ирен посмотрела на бутылочки:

– Столько микстур – хоть магазин открывай. Это и правда косметика – для моего горла. В здешнем краю сильны старинные крестьянские традиции. Как ты думаешь, почему слова «богемец» и «цыган» стали синонимами? Цыганские отвары пользуются здесь большой популярностью, даже во дворце. – Тыча пальцем в склянки, Ирен начала перечислять: – Имбирный корень укрепляет горло и делает голос чище; это семена рожкового дерева – эффект тот же; вот пятилистник – для полоскания горла, когда я его перетруждаю, а вот ладан – им можно просто дышать, а используется он для того же, что и предыдущее снадобье. Дальше идут настойки валерианы, жимолости, лаванды, лакрицы и плакун-травы. Этих пятерых подружек-красавиц я использую для полосканий. В этом деле я стала настоящей мастерицей и даже научилась булькать в трех октавах. Ты просто не представляешь, какие усилия приходится прилагать оперным певицам, чтобы сохранить голос.

– Но дома тебе хватало простого горячего чая с медом.

– Дома я не была примадонной, – с иронией ответила подруга. – Здесь я должна показать, что берегу себя. Вот я и выстраиваю баночки с медикаментами, как гренадеров на параде.

– Зачем ты пользуешься местными снадобьями, мне понятно, но ты ушла от моего главного вопроса. Ты считаешь уместным жить в замке? – с настойчивостью спросила я.

– Слушай, Нелл, этот замок – настоящий проходной двор. Если бы ты видела, сколько здесь разом останавливается гостей, ты бы поняла, что я живу скорее в отеле, чем в чьем-то доме. Гости сюда приезжают не просто на несколько дней, а поселяются на недели, даже месяцы! Кроме того… Вилли настоял на том, чтобы я остановилась здесь.

– Иными словами, ты живешь в доме мужчины…

– В доме его отца, который будет принадлежать ему до самой смерти. Между прочим, здесь обитает все многочисленное семейство фон Ормштейнов, а слуг у них столько, что хватит на хор любой из опер Вагнера. Здесь такая куча народу, спешащего угодить, что осталась бы довольна даже самая привередливая из куртизанок. Чего уж говорить о скромной оперной певице. Нет, уместность моего положения меня нисколько не беспокоит.

– Тогда что же случилось? Зачем ты меня позвала? Ради чего я тащилась к тебе через всю Европу?

– Я знаю, моя милая Нелл, ты очень устала с дороги. Тебе лучше отдохнуть, прежде чем я расскажу тебе о ситуации, в которой оказалась.

– Я сюда не за отдыхом ехала! – возмутилась я.

– Тише, Пенелопа! Тише! Не забывай, что ты во дворце. Здесь даже у стен есть уши.

Я быстро кинула взгляд на украшавшие комнату гобелены.

– Он так и думал, что речь идет о дворцовой интриге, – неожиданно вспомнила я.

– Кто? – резко спросила Ирен.

– Годфри, – помявшись, ответила я, – мистер Нортон. Адвокат. Я у него работаю.

– Я в курсе, кто он такой и чем занимается. Я не знала, что ваши отношения зашли так далеко, что ты называешь его просто Годфри. Пожалуй, это мне надо расспрашивать тебя о новостях на работе, вместо того чтобы отвечать на твои вопросы о моей жизни во дворце.

– Ну ладно тебе, Ирен. Ты что думаешь, я проделала такой путь, чтобы тебе докучать? Пойми, я страшно за тебя перепугалась.

Неожиданно Ирен встала, запустив негнущиеся пальцы в густые волосы, словно ее мучила головная боль:

– Нелл, я знаю, твой приезд в Прагу – совершенно бескорыстный поступок. Пожалуйста, верь мне и наберись терпения. Я должна познакомить тебя с действующими лицами маленькой драмы, разворачивающейся прямо сейчас на моих глазах.

– Ты так говоришь, словно речь идет о сюжете одной из великих опер.

Рассмеявшись горько, как никогда прежде, Ирен принялась бесцельно бродить по комнате. Кружевные оборки ее платья напоминали морскую пену.

– Сюжет не отличается особым величием, да и пению там нет места, – печально заметила она. – Я о тебе часто рассказывала, говорила, что ты моя старая подруга и мы свели с тобой знакомство еще в школе… Прошу тебя, не хмурься и не кори меня за эти фантазии. Эти… аристократы… не имеют ни малейшего представления о том, как живется в Лондоне беднякам, поэтому мне было проще соврать. Пойдем, я покажу, где ты поселишься. Устраивайся, располагайся, отдыхай… Потом присоединишься ко мне за ужином.

Взяв за руку, она провела меня через широкую залу, где вдоль стен стояла золоченая мебель. Мы оказались в покоях почти столь же роскошных, как и у Ирен.

– И что? – спросила я, застыв на пороге своего нового жилья. – Что мне делать на ужине?

– Смотреть в оба и молиться, – уклончиво ответила Ирен и ушла, не сказав больше ни слова.

Помимо своего багажа я обнаружила в покоях невысокую дюжую служанку, назвавшуюся Людмилой. После того как она развязала шнуровку на моем платье и помогла переодеться в роскошный халат, вне всякого сомнения принадлежавший Ирен, я уговорила ее удалиться. Затем я села на кровать с балдахином – вернее, попыталась сесть. Перина вспучилась так высоко, что доставала мне почти до пояса.

Задрав уставшие ноги повыше, чтобы кровь прилила от них к голове и лучше думалось, я попыталась разобраться в происходящем. Я не имела ничего против того, чтобы познакомиться с переростком Вилли и его многочисленным семейством. Меня совершенно не пугала перспектива ужина с особами королевской крови. Какая разница, что я ни за что не отличу вилку для рыбы от вилки для мяса? Я крепко сцепила руки, словно пыталась раздавить ими свой страх. Ладони оказались влажными. Тогда я решила спустить ноги обратно на пол и погрузилась в перину еще глубже. От совсем недавно переполнявшей меня уверенности не осталось и следа. Сейчас мне казалось, что я угодила в немыслимо роскошные зыбучие пески.

По всей вероятности, Ирен не разделяла терзавшего меня беспокойства. За ужином она так и сияла. Как оказалось, я зря переживала из-за незнания этикета. За каждым из сидевших за столом стоял слуга, который подавал нужные приборы. Таким образом, я не могла допустить оплошность, даже если сильно этого захотела бы.

Каждый раз, когда мне представляли очередного присутствующего за ужином, я склоняла голову – с достоинством, но при этом подчеркнуто независимо. О кронпринце Ирен писала столько, что мне буквально нечего добавить к ее словам. Его матерью оказалась на изумление миниатюрная женщина с темно-синими глазами и белокурыми, цвета кружевного шелка волосами. Также за столом присутствовала невестка Вилли герцогиня Гортензия – несчастная женщина, будто бы собравшая в своем облике все самые некрасивые черты, которыми природа наделила ее семейство. Пришел на ужин и младший брат кронпринца – лысеющий заика Бертран, уступавший Вилли ростом.

Средний брат отсутствовал, он сейчас находился в одном из родовых поместий на юге Богемии. Одного взгляда на угловатую Гортензию было достаточно, чтобы понять причину его отъезда. Король, то есть отец Вильгельма, хворал и остался у себя в покоях. Именно по причине его болезни все женщины, даже Ирен, оделись в наряды мягких, неброских расцветок. Что касается меня, то я кричащие цвета отродясь не носила, так что мое черное платье с бордовыми оборками смотрелось вполне уместно даже на фоне нарядов королевских особ.

Несмотря на непринужденную болтовню, обстановка за столом была несколько напряженной. Поскольку разговор в основном шел на немецком, я не могла поддерживать беседу и потому молча сидела, смотрела в оба и молилась – в точности так, как мне велела Ирен.

Я чувствовала, как меня охватывает смертельная скука. Помощь пришла неожиданно – в образе маленького ощетинившегося песика, который бросился на мои юбки. Все рассмеялись такой собачьей бесцеремонности, а я была только рада, что теперь могу хотя бы с кем-нибудь пообщаться. Мне даже стало интересно, как там в Лондоне Годфри ладит с Казановой.

– Шпецль нашел себе новую подружку, – объявила Ирен по-английски. – Шнауцер, – пояснила мне она и предложила собравшимся: – Позвольте нам прогуляться с собачкой по картинной галерее, а я заодно расскажу подруге о предках Ормштейнов.

– Это будет очень мило. – Лицо королевы в обрамлении золотистых с проседью волос было бело, как антверпенское льняное полотно.

Принц встал, собираясь сопровождать нас.

– Нет-нет, ваше высочество, – поспешно произнесла Ирен. – Не стоит оставлять своих родных. Это моя подруга, и потому именно моя святая обязанность развлекать ее.

С этими словами она поспешно вывела меня из залы, чтобы за нами никто не смог увязаться. Маленький песик крутился у нас под ногами, то и дело щелкая зубами, – он все пытался ухватить бархатные банты на оборках шлейфа Ирен.

Не обращая ровным счетом никакого внимания на собаку, подруга поспешно потащила меня вверх по мраморной лестнице – широкой, словно одна из пражских улиц (которые, по правде говоря, довольно узкие). Мы оказались в длинной галерее. Свет развесистых, словно деревья, люстр мерцал на золоченых рамах картин.

– Погляди на эту, Нелл. – Ирен притянула меня к темноватой картине маслом.

Передо мной была работа неизвестного художника эпохи Ренессанса. Разинув рот, я уставилась на обнаженную рыхлую девицу, распростершуюся возле ручья. Только художнику-мужчине может взбрести в голову, что такое обилие плоти – красиво.

– Я должна?.. – начала было я.

– Это Рубенс! Нисколько в этом не сомневаюсь. А вот эта картина рядом… Да нет, тот джентльмен с заячьей губой и воротником из горностая – один из предков Вилли, а я говорю про вон ту…

Я взглянула на полотно в багровых тонах и предположила:

– Тициан?

– Именно! – Ирен, прищурившись, посмотрела вдаль, в самый конец галереи. – Только представь! Все эти картины якобы написаны «неизвестными художниками». Если бы я была королевой, я бы первым делом выписала из Лувра эксперта-искусствоведа. Эти картины стоят целое состояние. Они были незаслуженно забыты. Думаю, эта оплошность была вызвана неразберихой в конце семнадцатого века, когда Габсбурги решили перенести столицу из Праги в Вену. Естественно, они собирались забрать с собой все ценное, но в ходе сборов проявили небрежность. Такое часто случается, когда особы королевской крови пакуют вещи в спешке.

Меня охватило жуткое подозрение. Одно дело – поиски Бриллиантового пояса, а другое дело…

– Ирен, неужели ты хочешь…

– Бежать, выкрав эти картины? А у тебя богатое воображение, Нелл! Зачем мне их красть? Мои дела идут в гору, а не наоборот. Нет, мне просто хотелось сказать, что в замке не хватает твердой руки.

– Честно говоря, то, о чем ты говоришь, – дело короля.

– Он тяжко болен и был прикован к постели, еще когда мы познакомились с Вилли в Варшаве.

– В таком случае пусть этим займется королева.

– Я же сказала, тут необходима твердость.

Подруга взяла меня под руку, и мы двинулись по увешанной портретами галерее. Позади раздалось удаляющееся цоканье коготков – песик решил вернуться в обеденный зал.

– Вилли… Я еще не рассказала ему, что у него в замке за картины.

– Это еще почему?

– Потому что Вилли еще не сказал мне, в какой роли он меня видит в дальнейшем.

– В какой роли видит? – переспросила я.

– Или не видит, – небрежно пожала плечами Ирен.

– Бога ради, Ирен, я пять дней ехала к тебе, переживала так, что места себе не находила! Я сейчас не в настроении ломать голову над твоими загадками. Как сказал бы Казанова: «Хватит болтать!»

Ирен отшатнулась, а ее глаза цвета топаза расширились от изумления. Вдруг она расхохоталась, и эхо ее смеха пошло гулять по галерее, отражаясь от облицованных мрамором стен. Адлер смеялась так заразительно, что мне показалось, будто даже лица на портретах начинают улыбаться ей в ответ.

– Я не подозревала, Нелл, что Казанова входит в число твоих близких друзей.

Я звучно топнула ногой:

– Казанова – гадкий, дурно воспитанный попугай, однако он выражает свои мысли куда более связно, чем ты.

– Ты права. Я слишком долго испытывала твое терпение. Просто пойми, я тоже весьма озадачена. Вот, давай присядем на эту сказочно неудобную мраморную скамью.

– Ну, – нетерпеливо произнесла я.

– Вилли по уши в меня влюблен, – вздохнула Ирен.

– Естественно.

Подруга улыбнулась моей реакции и продолжила:

– Он завалил меня подарками, хотя от большинства из них я отказалась. Как в Варшаве, так и в Праге он ходит за мной как привязанный. Он просто прыгал от радости, когда Дворжак предложил мне работу в Пражском национальном оперном театре. Он ведет себя так, словно мы всегда будем вместе и никогда не расстанемся…

– И?..

– И очень скоро мой статус изменится настолько, что я сама по праву выпишу искусствоведа из Лувра. «Возвращение» утраченных шедевров будет как нельзя кстати и для королевской семьи, и для всего чешского народа, который мне так полюбился.

– Так в чем же дело?

– Вилли пока не сделал мне предложения.

– То есть баш на баш?

– Нет. – Ирен внимательно посмотрела на меня. – Я просто не желаю светить козырями, не зная, что у него на руках. Твой мистер Нортон совершенно прав. Знала бы ты, какой густой паутиной интриг здесь все опутано! В Богемии, изнывающей под гнетом Австро-Венгерской империи, свои обычаи и традиции. Между прочим, чехам разрешили использовать родное наречие совсем недавно, а до этого на протяжении целых двухсот лет здесь был лишь один официальный язык – немецкий. – Она топнула ножкой по мраморному полу: – Я и шага не сделаю, пока не буду уверена, что подо мной твердая почва.

– Так вот зачем ты меня позвала? Ты хочешь, чтобы я уговорила Вильгельма Готтсрейха Сигизмунда фон Ормштейна сделать тебе предложение?

Ирен, будто желая как следует вразумить, дернула меня за руку:

– У тебя потрясающая память на имена, Нелл. Нет, уговаривать как раз никого не нужно. Вилли всем своим поведением показывает… – Она подалась ко мне. Глаза подруги сияли. – Не секрет, что многие примадонны во время выступлений надевают не дешевые стекляшки, а настоящие драгоценности, подаренные богатыми поклонниками. Еще меньшим секретом является тот факт, что они состоят в любовной связи с этими воздыхателями. Я отказывалась от подобных подарков Вилли. Я даже не приняла от него роскошный набор гранатовых украшений, потому что не желала себя компрометировать и поступаться своей свободой. То, что можно принять от клиента вроде мистера Тиффани, который, по большому счету, обычный лавочник, ни в коем случае нельзя принимать от короля, пусть даже он пока еще кронпринц. У короля есть власть, и нельзя допускать, чтоб он думал, что этой властью можно пользоваться в отношениях между мужчиной и женщиной. Вилли не привык к отказам, – доверительно сообщила мне Ирен, – для него это было в новинку и весьма его обескуражило. Однажды вечером после ужина он отвел меня в один из залов в этом замке и показал мне королевские драгоценности. Он надел их на меня собственными руками, потом хлопнул в свои царственные ладоши, и к нам вошел фотограф, ждавший в соседнем покое. Он запечатлел нас вместе с Вилли. Я была с ног до головы усыпана бриллиантами и рубинами. Вилли отдал мне фотографию со словами, что я могу оставить себе этот скромный подарок – пусть он полежит у меня до того дня, когда все эти драгоценности по праву станут моими…

– Получается, он и вправду собирается жениться на тебе. Ирен, но ведь это означает, что ты станешь королевой… Этого не может быть! – воскликнула я.

– Это еще почему? Разве я не королева сцены, пусть даже иногда мне и приходилось играть роль уличной торговки?

– На сцене тебе нет равных, но… Ты же американка. Понятное дело, титул для тебя ровным счетом ничего не значит, но твоя вечная тяга к самостоятельности…

– Самостоятельность! Она лишь шаг на пути к независимости и всевластию. Я желаю забраться как можно выше. Кроме того, ты же своими глазами видела принца. Он учтив, предан, хорош собой, великолепно воспитан, обожает музыку…

– Именно. Пойми, он европеец, человек благородных кровей. Он может восхищаться тобой до глубины души, но при этом никогда не сделает тебя королевой. Он не может…

Ирен резко встала, словно ее огрели кнутом:

– Ты ничего не знаешь о Вилли и о наших с ним отношениях. Он испытвает ко мне почтение и уважение. Другой человек его положения уже давно потребовал бы от меня ответных знаков внимания. Господи, тебя же растили в тепличных условиях, как фиалку! С чего я взяла, что ты поймешь… Эти знаки… этот невысказанный обет, который мужчина и женщина дают друг другу… Я вообще позвала тебя сюда не за этим!

– Ирен! – Я никогда не видела подругу столь взволнованной. Мне и в голову не приходило, что ее можно так просто обидеть.

На самом деле обижаться должна была я. Ирен, сама того не желая, указала мне на мой скудный опыт романтических отношений. С беспредельной ясностью я вспомнила тот единственный момент, когда меня словно по мановению волшебной палочки охватило пленительное, кружащее голову чувство. В тот миг, много лет назад, в детской на Беркли-сквер вместе со снятой повязкой с моих глаз будто упала пелена. Ирен была слишком занята своими чувствами, чтобы обратить внимание на мой невольный вздох.

– Одним словом, в данный момент мой возможный брачный союз с Вилли не самая главная проблема, – продолжила Ирен.

– И какая же – главная?

– Король.

– Меня ему так и не представили, – напомнила я подруге. – Я так поняла, он болен.

Ирен встала, сделала шажок назад и снова села, придвинувшись как можно ближе ко мне. Ее лицо было живым, умным. Подруга выглядела совсем как в старые добрые времена.

– Король… умирает, – тихо пояснила она. – Это известно всем.

– Неужели? – вздохнула я. – Мне очень жаль, но только что я могу поделать…

Она придвинулась еще ближе. Шелк ее юбок блеснул, словно молния, а низкий голос напомнил мне раскат далекого грома:

– Кое-чего не знает никто… кроме меня и еще одного человека – злоумышленника. Я уверена, что короля травят медленнодействующим ядом!

Глава девятнадцатая

Роман в минорной тональности

В начале 1887 года, когда моя подруга Ирен Адлер и кронпринц Богемии были вместе, они являли собой идиллическую картину, столь же гармоничную, как венская оперетта или вальс Штрауса.

Даже я, не верившая в то, что у их союза есть будущее, моментально смягчалась, когда отправлялась с ними на прогулку по старой Праге.

И все же, несмотря на время, которое мы проводили вместе, в присутствии принца я оставалась столь же немногословной, как и прежде. Меня приводило в смятение буквально все: его огромные габариты, его титул и даже тот факт, что он иностранец. Вильгельм фон Ормштейн был идеалом, совершенством. Все без исключения герои дамских романов бледнели по сравнению с ним, что тоже внушало мне трепет.

Понятное дело, Джаспер Хиггенботтом, не шедший с принцем ни в какое сравнение, постепенно истерся из моей памяти, будто его обратило в пепел африканское солнце. Даже обворожительный мистер Стенхоуп по сравнению с Вильгельмом казался бледной тенью.

Куда больше по вкусу мне пришелся чешский композитор мистер Дворжак. Как только я поняла, что вертикальные морщины между темными бровями свидетельствуют не о вспыльчивости и раздражительности, а о постоянном напряжении, я сразу перестала его опасаться. Мистер Дворжак, столь же невзрачный, сколь импозантным был принц, несмотря на грозный вид, лучился теплом и добротой. Он, видимо почувствовав, что некогда я была воспитательницей-гувернанткой, с радостью оттачивал со мной английский язык, который так уморительно коверкал. Он без конца пел Ирен дифирамбы, восхищаясь ее голосом, актерским талантом и тем трудолюбием, с которым она осваивала его родное наречие.

– Прирожденная лингвистка, – повторял он, жестикулируя от избытка чувств, – что за тембр, что за голос! От такого голоса заплакали бы даже святые! – При этом Дворжак никогда не упоминал о красоте моей подруги.

Когда я видела Ирен с принцем, она казалась мне еще более далекой, чем прежде, когда нас разделяли сотни миль. Она не относилась к тем женщинам, которые, теряя голову, увлекались мужчинами, однако рядом с принцем она казалась безвольной фарфоровой куколкой. Впрочем, подобное впечатление было обманчивым: эта куколка всегда оставалась себе на уме.

При этом никто не мог отрицать, что Ирен и Вильгельм были очаровательной парой. Мужественный усатый блондин в парадной форме и красавица певица напоминали игрушечного марципанового солдатика и балерину из молочного шоколада. На них смотрела с нежностью даже королева, несмотря на то что Гортензия и Бертран продолжали оставаться подчеркнуто вежливо-равнодушными. Принц души не чаял в Ирен; каждый его жест, каждое слово, обращенное к моей подруге, были наполнены любовью.

Однажды той весной, к всеобщему удивлению, повалил снег и ударил мороз, сковавший стужей улицы Праги. Одну из этих улиц Ирен отказалась переходить: колеса экипажей перемололи снег в серую, холодную, грязную кашу. Принц, не долго думая, перекинул свой отделанный шелком плащ через плечо, взял Ирен на руки и понес ее через улицу, широко ступая сверкающими черными армейскими сапогами, словно у него на ногах были семимильные башмаки.

Понятное дело, подобного поступка было бы глупо ожидать от сельского кюре. Решимость принца потрясла меня, словно мелодраматическая пьеса, приковывающая к себе внимание зрительской аудитории.

Постепенно я стала понимать Ирен. Она так долго боролась за свое существование и так долго была одна, что теперь имела полное право наслаждаться успехом и частично пожертвовать собственной свободой, доверив себя заботе другого человека. Однако во всем мне чувствовалась опасность и угроза: в хвори короля, которого никто из нас так ни разу и не видел, в косых недовольных взглядах герцогини Гортензии, в угрюмом мрачном виде Бертрана… Даже Дворжак едва заметно хмурился, когда видел Ирен в компании принца.

– Я знаю англичан, – сказал мне как-то раз композитор, когда я пришла в театр на репетицию. – Много раз был в Англии. Пять, – с гордостью уточнил он. – Им нравятся мои оперы: «Хитрый крестьянин», «Король и угольщик»… Ваша подруга – она американка. Она не как англичане, чехи или немцы… Я беспокоюсь за нее. Она слишком… как сказать… самоубежденная. Эти американцы не знают о компромиссах, которые мы, европейцы, заключаем здесь уже много веков… как мы жертвуем языком, землей… Наши чувства, старые чувства… легко будоражить. Политика. Гордыня. То, что ваша подруга сейчас здесь… это не хорошо.

– Но вы же сами ее пригласили!

– Да, да… Из-за ее голоса. Ее артистизма. А не для… – мистер Дворжак глянул на принца, чей легкоузнаваемый силуэт маячил в дверях, – не для опасности.