Курляндский бес Плещеева Дарья

– Он, ваше высочество, умный и опасный враг, который выучился стряпать. И хотел бы я знать, что он привез в своих баночках и скляночках… Его к вам подослали, и я это докажу. Я это сразу заподозрил – уж больно он слащавый…

– Других аргументов у тебя, Палфейн, нет?

– Когда мы из Либавы ехали – он все вокруг бегинок вился. А бегинки меж собой по-французски говорят…

– Это что, большой грех?

– Вашему высочеству, конечно, виднее, но ведь и тайный гонец, что их навестил, говорил с ними по-французски. А кто теперь во Франции настоящий король? Кардинал Мазарини – вот кто! И если мне кто скажет, будто кардинала не интересуют польские дела, я того человека в лицо дураком назову. Он хочет знать из первых рук, что ваше высочество решит насчет Польши. И вот еще один довод – он непременно должен был кого-то подослать, чтобы болтался при вашем дворе, подслушивал и вынюхивал. А никого другого, чтобы на эту должность подходил, в Гольдингене сейчас нет.

– Продолжай, – подумав, велел Якоб.

– Арне Аррибо не дурак, но напрасно он с Пермеке связался. Никласс Пермеке хоть и зарабатывал на жизнь дрыганьем ногами, а был человеком добродетельным и сестру берег. Когда он понял, что дело неладно, то очень скоро сообразил, что к чему, и пришел к графу разбираться, вот только Грит Пермеке уже была у бегинок, зато Аррибо околачивался возле графского жилища. И все они чуть не передрались. Пермеке обвинил графа, потом набросился на Аррибо, грозился пойти к вашему высочеству и рассказать про все безобразия и про то, как повар воду мутит. Тут Аррибо и ткнул его ножом, а тело – в речку. Может, и не ткнул бы, но сообразил, что это убийство можно повесить на бегинок. Они ведь тоже на берегу поселились. Так он и графа спас, граф-то ему еще пригодится, и себя спас, и от бегинок избавился – понимаете?

– Ты при том был?

– Я опоздал, не успел плясуна спасти. А дальше вот что было. Я стал следить за Аррибо – думаю, чем-то же он должен себя выдать. И приехал из Виндавы лоцман, Андерс Ведель, которого вы сами туда и отправили на житье. А лоцман оказался выпивохой, все пропил, приехал просить денег у Аррибо. И сказал, что если тот ему денег не даст, то он, Ведель, донесет вашему высочеству, что никакие они не двоюродные братья, а Аррибо ему заплатил, чтобы Ведель его за братца выдал и еще родней поделился. Как будто повар к вам прямиком из Дании явился и там всю жизнь прожил… Ну, такому мерзавцу, как Аррибо, угрожать опасно – тут он и Веделя ножом ткнул, а вытащить клинок не успел, тело в воду свалилось. Может, он гнался за телом, чтобы нож спасти, этого не знаю…

– Нож спасти?

– Ну да, ваше высочество! Он же этими золингенскими ножами хвастался, всем показывал! Его уже по одному тому ножу можно было опознать! Так что змея заползла в гольдингенский замок, почище Изабеллы, и об этом я почтительно докладываю. А нож я своими глазами видел, когда тело вытащили из запруды.

Герцог ничего не ответил – ему следовало обдумать все эти странные и опасные новости.

Он бывал при европейских дворах. Когда в 1633 году его дядюшка, герцог Фридрих, поехал в Варшаву – приносить присягу тогдашнему королю Владиславу, Якоб сопровождал его и приглядывался к придворным нравам. Потом он через Амстердам поехал в Париж – там инкогнито наблюдал за жизнью французского двора и изучал действия кардинала Ришелье. Наконец он оказался в Лондоне, но при английском дворе уже назвался собственным именем и даже подружился с королем Карлом. Интриги английского двора, стало быть, ему тоже были известны. Присутствие шпионов считалось делом обыкновенным что в Варшаве, что в Париже, что в Лондоне. Но Якобу отчего-то казалось, что в Курляндию, герцогство на самом краю Европы, никакие ряженые не поедут…

Палфейн, стоя перед письменным столом герцога в вольной позе – ноги широко расставлены, большие пальцы рук заткнуты за толстый кожаный пояс, – ждал.

– Значит, ты занимался этим, потому что хотел удовлетворить любопытство? – вдруг спросил герцог.

– Ваше высочество знает – у человека, у мужчины, должна быть страсть. Иначе он – вроде кислого молока… Есть чудаки, которые часы собирают. Есть – которые за девками гоняются, ни одной не пропустят, такая у них страсть. Есть – вроде графа ван Тенгбергена, книжки читают до полного безумия. И у вашего высочества страсть – вы свою Курляндию любите, возделываете, как хороший садовник – грядку с дынями в теплице. А я на людей смотреть люблю, на все их причуды, докапываться люблю, что и почему. У меня страсть – наблюдать и догадываться. И никаких книжек мне не надо.

– Как полагаешь, кто прислал Арне Аррибо?

– Я, ваше высочество, в политике не силен. Может статься, польский король – ему важно знать, кто из знатных господ в Курляндии на его стороне, кто уговаривает ваше высочество остаться под польской властью, а кто, наоборот, сманивает перекинуться к шведскому королю. Может статься, датский король – поскольку война началась, ему нужно знать настоящие, правдивые новости. Может, англичане – эти будут вредить, чтобы потом без большого труда забрать курляндские колонии, африканские и вест-индийские. Я слыхал, ваше высочество уже там и города свои имеет, и гавани. Одно вижу – этот повар, Арне Аррибо, может такое кушанье состряпать, что никому не поздоровится. Если ваше высочество поступит не так, как его хозяину выгодно…

– Так… Скажи, Петер Палфейн, хочешь ли ты мне и дальше служить? Мне такой человек нужен.

– Ваше высочество… – Палфейн вздохнул. – У меня сейчас другие обязательства. Исполню – может, к зиме вернусь. Я если слово даю – так это твердое слово. И я завтра уеду из Гольдингена. Но когда вернусь, первым делом – к вам и напомню об этом разговоре и о том также, как я вашему высочеству благодарен…

Это был намек.

Деньги Якоб хранил в потайном ящике секретера. Он достал оттуда пять золотых полновесных польских дукатов.

– Получай, моряк. Заработал честно…

Однако прозвучали эти слова совсем безрадостно.

Когда старый моряк с поклонами удалился, герцог оперся локтем о стол, пристроил лоб на крепкой ладони. Ему нужно было обдумать новые сведения и понять, как ими распорядиться.

Но не получилось – в кабинет вошла Дениза и сорвала с головы русскую шапку.

– Ваше высочество! Умоляю, выслушайте! – воскликнула она. – Сестру Анриэтту оклеветали.

– Как вы попали сюда? – строго спросил удивленный герцог. И вдруг окончательно понял, что Палфейн прав: женщина, ловко исполняющая тайные получения, не только нарядом московита, но и пальмовой юбкой африканского дикаря разжиться может.

– Я нашла способ, я знала, что вы в кабинете один… Ваше высочество, в ту ночь, когда убили Никласса Пермеке, Анриэтта не могла этого сделать. Свидетельница, Грит Пермеке, врет, почему – не знаю. Но Анриэтта имеет самого надежного в мире свидетеля – это человек, который пришел в полночь и оставался с ней почти до рассвета. До прихода того человека Анриэтту видели хозяйка дома и я, она не выходила во двор. После ухода того человека она оставалась в комнате. Тот человек пришел неожиданно, и мы сперва приняли его за Никласса Пермеке. Мы в окно окликнули его и тогда только поняли, что он – не Пермеке. Ваше высочество! Я боюсь за сестру Анриэтту, она не выдержит заключения в подвале, она может покончить с собой, ради всего святого, отпустите ее!

– Не кричите, – сказал Якоб. – Насколько я знаю, сегодня во время ужина она была жива.

– Ваше высочество, прикажите строго допросить Грит Пермеке! Она могла слышать, как прозвучало имя ее брата, но она же могла видеть, что тот человек – не ее брат.

– Вы хотите, чтобы девчонка опознала того человека?

Дениза поняла, что сказала лишнее.

Герцог, тайно посетивший Анриэтту, вовсе не желал, чтобы его всенародно опознавали.

– Ваше высочество, я всего лишь прошу о милосердии!

– О милосердии просят виновные, – напомнил герцог.

– Анриэтту оклеветали. Доказать это… доказать это нельзя… – Дениза опустила голову.

– И не пытайтесь.

– Но вы, ваше высочество, знаете правду.

– Да, я знаю правду, – покачав головой, ответил Якоб. – Алоиз! Ульрих! Карла ко мне, живо!

Вбежавший лакей уставился на Денизу – он не ожидал увидеть в кабинете женщину, переряженную московитом. Дениза, отпихнув Алоиза, выскочила из кабинета – но тут же ее вернули обратно двое крепких мужчин.

– Будете кричать – вам заткнут рот, сударыня, – пообещал герцог. – Вниз, в ту камеру, где сидит бегинка. Скажите Людвигу – пусть требует с кухни корм для двоих. Голодать у меня вы, сударыня, не будете, но и вредить мне тоже не будете. Подумайте о своем положении – а я, когда выберу время, допрошу вас обеих. Карл, забирай ее.

Денизу с двух сторон схватили под руки и потащили к той самой лестнице, по которой она поднялась в кабинет.

Где-то поблизости были два московита, но звать их она не стала – что они могли бы вдвоем против всей герцогской челяди?

Гольдингенский замок, как и полагается всякому каменному сооружению на речном берегу, за четыреста лет несколько ушел в землю. Помещения под башнями оказались довольно глубоко и лишились даже маленьких окон. Спускаться пришлось по узкой лестнице с высокими ступенями, и Карл с Ульрихом намучились, пока доставили Денизу в камеру. Там было зябко и сыро. Для узников в незапамятные времена соорудили каменные лежанки. Имелись в стене маленькие ниши, в одной, прилепленная прямо к камню, горела свеча.

Анриэтта забралась на лежанку с ногами. Когда дверной засов заскрежетал, она отвернулась. Ей не о чем было разговаривать с одноглазым стариком, который пришел забрать пустую миску и кружку.

– Входи, располагайся, – услышала она. – Сейчас принесу тюфяк и одеяло.

И, не успела Анриэтта повернуться, как прозвучал знакомый голос:

– И кувшин с водой! И хлеб!

– Дениза! – воскликнула Анриэтта. – Боже мой, вот теперь мы погибли…

– Похоже на то, – ответила Дениза. – Но будем молиться. И не вздумай доставать лезвие.

– Как ты сюда попала?

– Я смогла пробраться к герцогу, но он о тебе и слышать не желает. Он поверил Аррибо. Или был вынужден поверить – чтобы никто не узнал правду. Как твое колено?

– Как – в такой сырости? Милая, если ты им попалась – значит, нам осталось недолго. И мое колено уже не имеет значения.

Дениза присела на лежанку и обняла подругу.

– По крайней мере, не осталось человека, который рыдал бы, узнав, что нас больше нет, – ответила она. – Мы не оставили сироток и безутешных мужей. А ее величество королева-мать английская так и не узнает, куда мы пропали. Давай лучше поговорим о хорошем. Давай вспомним белый шиповник у церковных дверей. Сейчас можно…

Они говорили о том, как познакомились, как были счастливы с мужьями, как вместе с ними скитались по Шотландии, и им казалось, будто годы службы кардиналу исчезли, растворились, больше не имеют никакого значения. Потом они уснули, обнявшись, – как не раз засыпали в своих странствиях.

На следующую ночь в подземелье вошел кривой Людвиг.

– Выходите, – велел он.

– Вставай, – сказала Дениза Анриэтте. – Осталось совсем немного потерпеть.

– Могли бы и здесь нас удавить, меньше шума было бы, – заметила Анриэтта.

– Было бы очень трудно вытащить отсюда два тела. Надеюсь, нам позволят помолиться в последний раз.

– Ты так спокойна?

– Мы ведь знали, что рано или поздно это случится. Держись, милая. Вспомни – мы знатного рода, и ты, и я, нам стыдно плакать…

Людвиг не понимал, о чем говорят по-французски эти женщины. Он по-немецки поторопил их и вскоре вывел в крошечное помещение возле дверей, что вели в форбург. Но там была еще одна дверца. Людвиг постучал, она отворилась.

– Сюда, – сказал, выглянув, мужчина в кожаной маске и с фонарем в руке. – Тихо, иначе – придушу.

По узкому коридору в толще стены Анриэтта и Дениза прошли десятка два шагов, оказались в помещении с крестовыми сводами, оттуда их повели вниз по другой лестнице, потом они шли, согнувшись, узким лазом. И, наконец, потянуло речной свежестью. Потайной ход под форбургом вывел к берегу Виндавы.

– Не пытайтесь бежать, – буркнул мужчина в маске и свистнул. Из темноты ему свистнули в ответ.

– Они убьют нас, а тела сбросят в реку, – по-французски прошептала Анриэтта.

– Молись, – ответила Дениза. – Молись до последнего мгновения.

Их повели в сторону водопада, туда, где к стене форбурга был пристроен маленький бастион – его пушки глядели на водопад. В тени фланков этого бастиона прятались трое мужчин. Они вышли и быстро поклонились тому, кто был в маске.

– Все готово? – спросил он.

– Да.

– Лодка?

– Ждет.

– Сударыни, сейчас мы перейдем реку по водопаду, смотрите под ноги, – приказал мужчина в маске. – Не вздумайте бежать. Сейчас это было бы просто глупо.

– Я боюсь! – воскликнула Анриэтта.

– Я получил приказ – доставить вас на тот берег.

– И там убить?

– Нет. Такого приказа я не получал.

– Держись за меня, – велела Дениза. – Если свалимся с водопада – то вместе. А плавать ты умеешь, я знаю.

О том, что сама она плавать так и не научилась, Дениза промолчала.

Мужчина в маске нес фонарь так, чтобы Дениза и Анриэтта видели промытые водой желобки и перешагивали их. Вскоре они оказались на правом берегу Виндавы. К водопаду вела дорога, их погнали по этой дороге вниз по течению.

В узенькой протоке между берегом и островком стояла лодка, в лодке сидел закутанный в плащ лодочник.

– Сейчас вы поплывете к Виндавскому порту, – сказал мужчина в маске. – Плыть довольно долго, но это лучше, чем лежать на дне. В лодке кое-какое ваше имущество. В порту вы сядете на первое же судно, куда бы оно ни направлялось. С вами будут два моих человека, они присмотрят, чтобы вы не сбежали. Молитесь Богу за здоровье его высочества. Сейчас вас помиловали, но если вы вернетесь в Курляндию – лучше сразу велите отслужить по себе заупокойную службу.

Он помог Анриэтте сесть в лодку, Дениза туда забралась сама. Женщины устроились на корме, к их ногам сложили два узла, изготовленные из простынь. Их спутники взялись за весла, лодочник командовал. Выйдя из протоки, лодка ходко пошла вниз.

– Уж лучше бы нас удавили, – прошептала Анриэтта. – Куда мы теперь денемся?

– Мы можем добраться до нашей королевы.

– И об этом сразу станет известно кардиналу.

– Перестань. Еще неизвестно, какой корабль пошлет нам Господь. Я тебе дала кошелек – там хоть что-то осталось?

– Конечно, осталось. Я заплатила за свечи, за чистый тюфяк, за кровяную колбасу, которую невозможно есть…

– Что это?!

Это был выстрел. С берега стреляли по лодке.

– Ложись! – приказал лодочник, и следующая пуля ударила его в плечо. Он ахнул и упал на лодочное дно.

Из прибрежных камышей наперерез лодке вышло суденышко, с него тоже стреляли. Нападение было таким неожиданным, что молчаливые спутники бегинок даже не успели достать оружие.

– Отдайте женщин и плывите хоть в Африку! – крикнули по-немецки с берега.

– Кто вы? – крикнула в ответ Анриэтта.

– Друзья! Сударыни, прыгайте в воду! Скорее!

– Это вранье, – сказала Дениза. – У нас тут нет друзей.

И вспомнила московитов.

– Нам нечего терять! – ответила Анриэтта. – Скорее!

И она стала дергать Денизу за руку. Дениза оттолкнула ее, и тогда Анриэтта сама выскочила из лодки. Вода была ей по грудь, и она, размахивая руками, пошла к берегу.

– Ты с ума сошла! – крикнула ей вслед Дениза.

Бросить обезумевшую от бед подругу она не могла. Прыгать в воду – боялась. Пришлось выбирать – и Дениза, держась за борт, стала вылезать из лодки. Тут один из ее сторожей, лежавших на дне, схватил ее за ногу.

– Помогите! – закричала она.

Суденышко, с которого стреляли, подошло к лодке вплотную, борт о борт. Сильные мужские руки подхватили Денизу и втянули к себе.

– Вещи, наши вещи! – требовала она. И не успокоилась, пока в лодку не перескочил крупный мужчина и не спас оба узла с имуществом. Попутно он ловко отбивался ногами от тех, кто лежал на дне. Бросив узлы в суденышко, он свистнул, к нему перебрался другой мужчина, такой же сильный. Он уже держал наготове нож. И минуту спустя лодка медленно поплыла по течению, унося три бездыханных тела.

Подруги опомнились уже на берегу. Анриэтта дрожала от холода, Дениза, невзирая на присутствие мужчин, сняла с нее мокрое одеяние бегинки и закутала в московитский красный кафтан.

Рядом двое мужчин возились с факелом, пытаясь зажечь от него другой.

– Вот и прекрасно, вы на свободе, – произнес знакомый голос. – Не зря потрачены мои денежки.

– Это вы, господин Палфейн? – спросила Дениза, уже почти не удивившись.

– Старый морской черт Палфейн к вашим услугам, красавицы. А теперь поговорим о деле.

– О каком деле, господин Палфейн?

– Я не ради ваших прекрасных глаз все это устроил, платил лакеям и старому дурню Людвигу. Сейчас у нас будет выгодная сделка – и для вас, и для меня, – сказал Палфейн. – Я вас спас, а вы мне окажете услугу, и мы – в расчете. Вы что же, думали, что вас так просто довезут до Виндавы и посадят на флейт? Ох, я-то вас умницами считал, а вы – две простушки.

– К чему вы клоните, господин Палфейн? – осведомилась Анриэтта.

– А это уже правильный вопрос, сударыня. Я вот к чему клоню – я вас от герцога… да что от герцога, от самой герцогини спас, дай Боже здоровья ей и деткам! Когда девчонка Пермеке бормотала, что у сестры Анриэтты бывал знатный господин, – думаете, она не сообразила, о ком речь? Значит, удалось вас спасти – и следует расплатиться. Мне нужно письмо с красной печатью, на которой три пентаграммы. Молчите, слушайте! На что оно мне – не ваше дело. Нужно – и все тут. Одна из вас сейчас поедет с моим человеком, найдет это письмо и отдаст ему. Вторая останется тут. Если первая как-то исхитрится и сбежит – вторая на рассвете отправится кормить виндавских рыбок. А если первая привезет письмо – вы обе свободны! Деньги у вас есть, я еще малость добавлю. И ступайте хоть в Виндавский порт, хоть в Либавский. Я бы Либаву выбрал – чтобы след замести. Все-таки троих верных герцогских слуг пришлось к Вельзевулу отправить, чтобы вас освободить, и это скоро станет известно…

– Какой смысл сейчас беречь это письмо? – спросила Денизу Анриэтта.

– Пожалуй, да… Господин Палфейн, я впотьмах это место не найду.

– В лесу спрятали, что ли?

– Можно сказать и так.

– Я полагаю, недалеко от Гольдингена, по дороге в Виндаву?

– Да.

– Так это хорошо, не придется с лошадками на тот берег переправляться. Ночью лошадок водить через водопад – сами понимаете, добром не кончится, а мне их жалко. Усидите в мужском седле?

– Усижу.

Палфейн был весел, разговорчив, доброжелателен – наловчился исполнять роль старого моряка. Трудно было свыкнуться с мыслью, что этот человек – такой же хитрец, как и Аррибо, способный убить ради запечатанной красным воском бумажки. Анриэтта и Дениза думали об одном и том же – вспоминали все, что с ним связано. И обе ломали голову – кто стоит за этим милейшим человеком с его мартышками и змеей Изабеллой?

– Значит, если вы найдете это место на рассвете, то приедете через час или полтора? – уточнил Палфейн. – Когда уже проснутся все здешние землепашцы, которые наверняка помнят, что за поимку беглой монашки им полагается награда? Нет, красавицы мои, так не пойдет. К тому заветному местечку мы поедем все вместе. Ларс, веди сюда лошадей.

Лошадей было три – и Палфейн вскочил в седло с ловкостью человека, которому часто приходится ездить верхом. Ларс, огромный и плечистый, наверняка отлично работал веслами, но всадник был никудышный. Третий из этой компании, безымянный молодой человек, черноволосый и остроносый, тоже умел управляться с лошадью. Все они были одеты в немецкое платье, и, встретив их на улице Гольдингена, кто угодно принял бы их за небогатых горожан. Но вот лошадь у безымянного всадника была отменная – это Дениза с Анриэттой сразу отметили.

Анриэтту посадили за спину Палфейну, а узел с женским добром он примостил перед собой. Дениза села на круп позади черноволосого парня. И довольно скоро они выехали на Виндавскую дорогу.

Не было нужды ждать рассвета – когда небо чуть посветлело, Дениза узнала придорожный валун. Она отмерила от него десять шагов в глубь леса и вытащила из кучи хвороста кожаное ведро. Положив наземь пистолеты, она задумалась. Положение, в которое они с Анриэттой попали, ей совершенно не нравилось. Письмо было своего рода охранной грамотой – пока лишь она знает, где оно спрятано, подруги в безопасности. И неизвестно, что будет, если это письмо отдать…

Под длинным кафтаном на Денизе было одеяние бегинки, как положено – подпоясанное ремешком. Чтобы оно не торчало из-под кафтана, Дениза вздернула его, и над ремешком образовался напуск. Под этот напуск она и спрятала пистолеты, засунув их за пояс, как положено, дулом вниз. Завязывать тесемки кафтана она не стала – только верхнюю. Потом она вынесла ведро на дорогу.

– Давайте сюда! – велел Палфейн, первым делом вскрыл письмо кардинала и, поднеся к самому носу, попытался прочитать. Черноволосый заглянул через плечо.

– Да оно, кажется, по-французски, – сказал он. – Что у нас еще хорошего?

– Похоже, славная добыча. Там разберутся. Забирай все – и вперед! – велел ему Палфейн. – Там скажешь – я все делаю, как задумано, и дам о себе знать через месяц, не раньше. Ну, Господь с тобой, мой мальчик.

Засунув бумажную добычу за пазуху, черноволосый вскочил на своего породистого коня и ускакал в сторону Виндавы.

– Мои красавицы, в замке уверены, что вы сбежали. Именно так по приказу его высочества все было обставлено. Однако, если вас поймают, герцог больше вас выручать не станет. Тем более что вы ему не нужны – да и никому не нужны… Прощайте, красавицы. Не ту вы себе дорожку выбрали… Прощайте.

Палфейн забрался на коня и ускакал в сторону Гольдингена. Остался Ларс – и он смотрел на подруг как-то нехорошо.

Не дожидаясь, пока он что-либо предпримет, Дениза выдернула из-за пояса пистолет и прицелилась прямо в грудь верзиле.

– Ишь ты, – сказал Ларс. – А если промахнешься? Выстрел-то у тебя один.

– В семи шагах не промахнусь, – ответила Дениза, и это была чистая правда – в годы странствий с королем Карлом по Шотландии они с Анриэттой выучились стрелять.

– Ладно, черт с вами, – усмехнулся Ларс. – Все равно долго не протянете.

Он сел на лошадь и ускакал в сторону Виндавы.

– Ты же могла пристрелить Палфейна! Он у них главный, с остальными мы бы справились! – воскликнула Анриэтта.

– Пистолет не заряжен, милая… Идем в лес, там ты переоденешься в сухое. И пойдем прочь.

Анриэтта сделала несколько шагов и встала.

– Колено, – сказала она. – Проклятое колено! Я далеко не уйду.

– Это сырость в подвале виновата. Пойдем, найдем в лесу полянку, ляжешь, полежишь, станет полегче.

– Уходи. Я уже не смогу ходить быстро и бегать. А ты – можешь. Уходи, Господом Богом заклинаю.

– Нет. Некуда мне идти. Будем вместе до конца, – спокойно ответила Дениза.

Глава двадцать первая

Если бы кто сказал Ивашке, что супостат Петруха спасет его от смерти, – ввек бы не поверил.

А меж тем ему бы Петрухе в ножки поклониться…

Они, сопровождая Денизу, забрались на лестницу, по которой, как смеялся Палфейн, выносили ночные горшки, и обнаружили, что на третьем этаже эта лестница не кончается, а простирается вверх еще сажени на две и завершается деревянным люком. Там, наверху, под четырехскатной крышей башни явно было еще какое-то помещение.

Проверять, можно ли туда залезть, московиты не стали: если бы Петруха сказал: «Давай попробуем», Ивашка бы ответил: «Ни за что». Они просто уселись на самые верхние ступеньки, едва ли не подпирая загривками крышку люка.

Собственно, особой необходимости в этом как будто и не было. Шумилов велел проводить Денизу в замок, но ничего не сказал о ее возвращении в лагерь московитов. Но московиты были по природе своей бережливы: если обычная рубаха переходила по наследству от бабки к внучке, то кармазиновый кафтан тем более считался ценностью, а взятые на время у сокольников сапоги – тем паче. Судьба имущества волновала Петруху больше, чем судьба бегинки, и он полагал, что Ивашка рассуждает точно так же.

Когда Денизу выводили из герцогского кабинета и тащили вниз по лестнице, Ивашка едва не кинулся отбивать ее, но у Петрухи хватило ума его облапить и зажать ему рот. Барахтаясь на ступеньках, они едва не скатились кувырком по лестнице. Петруха отпустил товарища, лишь убедившись, что кармазинный кафтан и желтые сапоги недосягаемы.

– Ну, не дурак ли ты? – спросил он Ивашку. – Если бы нас тут повязали, что бы Шумилов сказал? Ему недосуг нас вызволять, завтра с рассветом мы в дорогу выступаем. Он бы и докапываться не стал, куда мы подевались. Так бы и остались в какой-нибудь каменной конуре, в ней бы и сгнили.

Петруха был прав – не те они пленники, которых герцог захочет выменять на что-то ценное.

– К Шумилову… – пробормотал Ивашка. – К Шумилову!..

– Да куда тебя, дурня, понесло? Погоди – не то как раз на сторожей нарвемся…

Они довольно долго просидели на лестнице, внимательно прислушиваясь ко всем звукам, какие только могли достичь их ушей. Последним был далекий плач младенца. Но младенца утихомирили, гольдингенский замок заснул.

К счастью, дверь, ведущая из форбурга в южную башню, оказалась изнутри заперта всего лишь на засов. Ивашка и Петруха вышли в форбург и задумались – как миновать стражу у ворот. Простояли, хоронясь за углом башни, они довольно долго. Наконец в воротах появилась повозка с бочкой для вывоза нечистот. Спускать их в реку герцог и герцогиня не желали, и потому каждую ночь городские золотари навещали замок – в такое время, когда их возня с черпаками никого не побеспокоит.

Бочка благоухала так, как ей положено, и потому сторожа отошли от ворот в обе стороны – пропуская это сокровище. Ивашка дернул Петруху за рукав – и они выбежали на мост с такой скоростью, что самый дорогой и резвый государев аргамак позавидовал бы. До лагеря московитов было недалеко, но они, перебежав через ров, кинулись вправо, чтобы запутать следы в кривых гольдингенских улочках. К лагерю они вышли лишь полчаса спустя.

Услышав новость, Шумилов задумался.

– Арсений Петрович! – жалобно воззвал Ивашка. – Ильичев кафтан вызволять надобно! И сапоги!

– Кафтан я ему новый справлю…

– Арсений Петрович!

– Нишкни. Это проказы того повара, как бишь его… «Донная рыба». Арне Аррибо. Он таким макаром к герцогу подлизаться вздумал. Ну ладно. Повара мы из замка выманим и изловим. И займетесь этим вы оба. Обоз завтра тронется, а вы останетесь тут. Время такое, что можно и в стогу переночевать. Завтра утром вы войдете в замковый двор. Там с утра, поди, много народу взад-вперед шастает, а вы в немецком платье – как-нибудь да пробьетесь. Добудете мел или уголек. Узнаете, где этот чертов повар живет. И на двери нарисуете в ряд три вот таких знака…

Шумилов пальцем изобразил на подоконнике маленькую пентаграмму.

– Так? – Петруха повторил движение пальца.

– Да. Повар начнет ломать голову – кто подает ему знак и что этот знак означает. Про эту фигуру знают две монашки – та, что тут жила, и ее товарка. Знает Аррибо – потому что выслеживал их. И знает граф ван Тенгберген. То бишь только они знают, что три таких штуки в ряд что-то означают. Может, есть в Гольдингене еще кто-то – но я и представить не могу, кто бы это мог быть. По моему рассуждению, ночью чертов повар побежит к графу – задавать вопросы. Тут вы его и схватите. Тряпицу в зубы, связать по рукам и ногам, затолкать в мешок и догонять обоз. Привезете – будет вам награда. Я сам его допрошу, узнаю, кто его нанял, и от этого, статочно, будет польза.

– Коли не соврет, – разумно заметил Петруха.

– Не соврет. Для врунов у нас известное лекарство имеется, сиречь – батоги. Европейская спина их плохо терпит, тут же язык развязывается. Ложитесь спать, молодцы, сколько той ночи осталось… Спозаранку снимаемся с места и идем к Митаве.

– Арсений Петрович… – совсем жалобно взмолился Ивашка. – Пусть бы он сказал про монашек, что оклеветал-де их перед герцогом…

– Ну, скажет, и что – грамоту герцогу пошлем? Да и не оклеветал, сам знаешь. Спать ступай.

До рассвета оставалось совсем немного. Шумилов даже раздеваться не стал, лишь стянул сапоги и прикорнул на разоренной кровати. Петруха с Ивашкой расстелили войлоки на полу, легли – и тут же уснули.

Проснулись они, когда солнце стояло уже довольно высоко. Лагерь покидали последние телеги, Шумилова не было – уехал вместе со стрельцами. Он оставил Ивашке с Петрухой двух бахматов – тех самых, на которых они ездили в Виндаву и в Либаву. При бахматах были две дорожные епанчи и, по особому распоряжению Шумилова, большой мешок из-под овса.

Ивашка с Петрухой натянули сапоги и вышли на крыльцо. Перед ними был истоптанный и почти загубленный луг, на котором валялось всякое ненужное тряпье и рухлядь, которую не стоило везти домой, вроде сломанного колеса и шестов для шатра. Нужно было удирать, пока в домишко не вернулись его законные хозяева. Им незачем было таращиться на московитов, переряженных в немецкое платье. На кухне оставалось немного воды в хозяйском ведре, они ополоснули лица, уже привычным движением подкрутили на немецкий лад усы – и дали деру.

Был у них на примете постоялый двор на скрунденской дороге – туда они и отправились. На постоялом дворе они уговорились о корме для лошадей и еще малость подремали. Потом разжились угольком и пошли в город – узнавать новости. Вместе с телегами, на которых привезли мешки с мукой и крупами, они проскочили в форбург. Это было несложно – днем туда преспокойно забегали и здешние купцы, и ремесленники, и заезжие торговцы.

Арне Аррибо был на кухне – опять стряпал что-то умопомрачительное для герцогского стола. Домишко, где поселили повара, лепился к внутренней стене форбурга, в южной его части, и там ютилось немало герцогской челяди. В отличие от большинства гольдингенских домов, он был двухэтажный – землю в стенах форбурга экономили. Вход в помещение, отведенное Аррибо, был отдельный, со двора – кое-как прилепленная к стене лестница вела на второй этаж. Пока Петруха рисовал на двери пентаграммы, Ивашка стоял под лестницей в дозоре.

Потом они засели за повозкой, груженной бочками. Петруха, по натуре более спокойный и деловитый, предлагал выйти из форбурга и устроиться поблизости от жилища графа ван Тенгбергена. Ивашке же хотел видеть рожу повара, ошарашенного пентаграммами.

Аррибо появился внезапно. По его лицу было видно – чем-то сильно огорчен. Он поднялся по лестнице, уставился на дверь, что-то пробормотал и ворвался в свою комнату. Дверь захлопнулась.

– Сейчас к графу побежит, – предположил Петруха.

– Нет, к графу он пойдет ночью, – возразил Ивашка, и оба друг на дружку вытаращились, сопя и внутренне изготовившись к короткому спору, за которым должна последовать драка. Но тут повозка с бочками тронулась, драться у всех на виду они не захотели и отступили подальше, к угловой башне форбурга.

Аррибо появился на лестнице внезапно, сбежал вниз, огляделся и неторопливо пошел к воротам. Ивашка с Петрухой так же неторопливо пошли следом, молча и держась на расстоянии аршина друг от дружки.

Слух у Петрухи был отменный – он первый услышал топот и обернулся. Трое мужчин бежали к жилищу повара, один – лакей герцога Алоиз, которого московиты знали в лицо, двое – свитские, сопровождавшие его в частых поездках. Все трое стали подниматься по хлипкой лестнице, лестница затрещала и опасно скособочилась.

Алоиз, шедший последним, вовремя сбежал вниз. Двое свитских ворвались в комнату повара, которая оказалась даже не заперта. И тут же они выскочили.

– Ишь ты, – сказал Петруха. – Упорхнула пташка…

– Думаешь, они его ловят?

– Кто их разберет. Вот мы – так точно ловим. Пошли, упустим…

Но московиты уже упустили златокудрого повара. Куда он подевался, выскочив за ворота, они не поняли, хотя пространство перед мостом, по ту сторону рва, просматривалось чуть ли не на четверть версты.

– К графу, – приказал Ивашка, и Петруха даже не возражал.

Графа ван Тенгбергена они застали за странным занятием. День выдался солнечный, безветренный, с травы во дворике, примыкавшем к Алексфлусс, давно сошла роса, и он, разложив рядами книжные листы, перемещался на корточках, как обезьяна, перекладывая их, меняя местами, а иные собирая в стопки. Это зрелище заинтересовало соседок, и они стояли поблизости и на другом берегу речки – так, как выскочили из своих домов, в кухонных передниках, одна – с теркой, другая – со скалкой…

Слуга Ян, осторожно ходя следом за графом, уговаривал его прекратить это занятие и вернуться в дом.

– Оставь меня, мой Санчо, – загадочно отвечал граф.

– Умишком тронулся, болезный, – заметил Петруха. – Ох, чую, зря мы тут торчим. На кой повару безумец? Мало ли, что тайные знаки на двери изобразил? У нас по соседству спятивший дьячок жил – еще и не то на заборе рисовал.

– Повар сбежал без вещей. Сам видел – ему уж на пятки наступали, – ответил Ивашка. – Может, хотя бы за какими-то имуществами к графу заглянет.

– Но не днем. Сам видишь, сколь народу вокруг графа толчется. Побоится.

– Да уж вижу…

Они решили караулить графа поочередно. Ивашка пошел к постоялому двору, добыть хотя бы две краюхи хлеба да пару ломтей сала, к ним жидкого пива в прочный лыковый туесок.

Граф же занимался разрозненной книжкой до вечера – Ян и кушанье ему приготовил во дворе, чтобы не отвлекать от дела. Иногда граф, сев на траву, принимался читать книжные листы, улыбался по-детски, словно обрел сокровище, беззвучно шевелил губами, сопровождая эту немую речь красивыми жестами аристократической руки. Соседские ребятишки передразнивали его, но он их не видел.

Страницы: «« « ... 1112131415161718 » »»