Курляндский бес Плещеева Дарья

Глава девятнадцатая

Палфейн к обеду притащил мешок, в мешке – все, что требуется кавалеру из захолустья, прибывшему к курляндскому двору. Он помог Ивашке с Петрухой одеться и обуться.

– Волосы коротковаты. Сами видели – тут длинные носят, – заметил он.

– Срамотища. Впору косы плести, – сказал Ивашке Петруха по-русски.

А Ивашка вздохнул – все никак не мог забыть распущенные косы Денизы.

Ведь и не красавица, румянца во всю щеку нет и не предвидится. И дородства никакого. А запали в душу те косы…

Шумилов, которому показали переряженных Ивашку с Петрухой, усмехнулся – а это с ним редко случалось.

– Не передумал служить русскому царю, Петер Палфейн? – спросил он. – Нам сейчас моряки понадобятся. Войско движется к Риге, обложит ее, нужны люди, которые понимают, как морские суда входят в Рижский порт и выходят из порта, какие есть лазейки. Ты ведь бывал в Риге?

– Как не бывать! Я всю Балтику обошел! – гордо сказал Палфейн. – А русскому царю чего ж не служить, коли моряков привечает и платит? Не нужно ли его величеству диковинных зверей? Я знаю, где можно недорого взять.

– Это хорошо. Вот, получи за службу, – и Шумилов, как полагается по московским правилам вежества, вручил старому моряку завернутые в бумажку одиннадцать талеров краковской чеканки с портретом покойного польского короля Владислава.

– В счет жалованья? – осведомился моряк.

– За одежду десять – сам ведь так сказал. И один за услугу. А жалованье тебе пойдет, когда поедем отсюда прочь. Ведь ты сейчас не столько нам, сколько герцогу служишь по мартышечьей части. Когда встретимся с князем Мышецким да когда соединимся с нашими, станет понятно, на что тебя употребить в походе.

– Тоже верно.

– Но за одно дельце плата будет сразу. Ты, Петер Палфейн, лучше нас знаешь, что творится в замке, когда и кого герцог принимает. Нужно сделать так, чтобы одна особа встретилась с герцогом наедине. Придумай что-нибудь, – велел Шумилов. – А эти два красавца будут ее сопровождать.

– Придумаю, – твердо сказал Палфейн. – И не в таких передрягах старина Палфейн выход из положения находил. Только нужно дождаться герцога.

– Подождем.

Шумилов зашел к Денизе в чуланчик и сказал, что Палфейн обещал помочь.

– Только нужно придумать, как вас довести от нашего лагеря до замка. В вашей одежде нельзя – вас сразу узнают.

– Меня можно одеть в русский кафтан, они у вас длинные, на голову – русскую шапку.

– Нехорошо женщине ходить в мужском.

– Я сама знаю, что нехорошо. Послушайте, господин Шумилов, я тут умираю от скуки. Может быть, у вас найдется хоть какая-нибудь книга?

– Душеспасительная?

– Ну, можно душеспасительную тоже, если других нет.

– Я с собой своих книг не вожу. Дома у меня полный сундук, а в дорогу брать не стал, книги – дорогие. Иные мне в Чудовом монастыре переписали, иные – из-за границы привезли. У князя Тюфякина тоже наверняка с собой разве что молитвослов, и тот – русский.

– Жаль… – Дениза вздохнула.

– Впрочем, одна книга для вас есть, если вы знаете испанский язык.

– Знаю, конечно. И испанские книги люблю.

– Но только она, эта книга… – Шумилов замялся. – Она развалилась…

– Как – развалилась?

– На отдельные страницы.

– Это не беда, велите принести.

Шумилов распахнул окно.

– Эй, люди! Сыщите мне конюха Якушку!

Якушка был на берегу – купал лошадей. Он примчался в одних портах, босой, выслушал приказание и доставил книжные листы, завернутые в холстинку. Затем, оставив Денизу в своей комнатушке, Шумилов пошел в княжеский шатер – узнавать новости и попытаться хоть как-то объясниться с князем.

Дениза развернула холстинку, взяла верхний листок и прочитала:

– «И вот, когда он уже окончательно свихнулся, в голову ему пришла такая странная мысль, какая еще не приходила ни одному безумцу на свете, а именно: он почел благоразумным и даже необходимым как для собственной славы, так и для пользы отечества сделаться странствующим рыцарем, сесть на коня и, с оружием в руках отправившись на поиски приключений…»

Она узнала начало «Дон Кихота».

Первая мысль была – о графе ван Тенгбергене. Граф ведь не расставался с «Дон Кихотом». Казалось, и в могилу с этой книжкой ляжет. Поссорился он с Сервантесом, что ли? Разодрал книжку и выбросил, а московиты из любопытства подобрали? Последнее, что было у него замечено, – «Хромой Бес».

Ильича дома не было – пошел за продовольствием. А кого-то нужно было послать за Шумиловым.

Дениза знала, что к окну подходить нельзя. Мало ли кто из замка прибежит по делу в лагерь московитов? Но тут не выдержала – осторожно высунулась. И сразу увидела Ивашку.

Ивашка сидел под кленом на траве и мастерил из тонких кожаных полосок плетку. Конному человеку плеть нужна не только для того, чтобы лошадь погонять, ею и от волка отбиться можно, и от пары налетчиков. Вот только место он выбрал такое, чтобы не только окно на стене, но и внутренность комнаты просматривалась.

Увидев своего сумасбродного спасителя, Дениза невольно улыбнулась. Ивашка вскочил, огляделся и подошел к окну.

– Вы не можете привести господина Шумилова? – спросила Дениза. – Он дал мне книжные листы, а где их взял – не сказал.

– Вам это нужно знать?

– Да, книга такая… как бы сказать… очень важная книга… – Дениза показала несколько листков.

– Я ж ему говорил! – воскликнул Ивашка. – Говорил – книга с тайнописью!

– Вы именно эту имеете в виду?

– Да, – подтвердил Ивашка.

– Как она к вам попала?

Ивашка несколько смутился.

– Дело такое было, господин Шумилов приказал…

– Вы взяли книгу у графа ван Тенгбергена? – догадалась Дениза. – Погодите, я, кажется, поняла. Вы искали в ней секретное сообщение?

– Искали… А вы, сударыня, знаете, где оно? В чем оно? Покажите, бога ради!

– Нет, я ничего не знаю! Мне тоже показалось, что граф выполняет чье-то тайное поручение… Послушайте, Иоганн, расскажите еще раз, когда и где вы видели графа! Мне кажется, это очень важно.

Выслушав рассказ о прогулке по крышам, Дениза вздохнула.

– То, что пришло мне в голову, звучит еще нелепей, чем речи графа, но это – единственное объяснение. Мне нужно видеть господина Шумилова.

– Я сбегаю, приведу! – пообещал Ивашка. – А вы спрячьтесь! Негоже, чтобы вас тут видели.

– Это правда.

Дениза улыбнулась и отступила в глубь комнаты, а Ивашка помчался к княжьему шатру, чуть ли не приплясывая.

Он по-мужски, по-молодецки велел женщине спрятаться, и она с улыбкой покорилась!

Вокруг княжеского ложа собрались стрелецкий пятидесятник Федор Никишин, старый дядька князя, вскормивший его таким дородным, – Савелий Корчемный, племянник князя – Терентий Рябой, начальный сокольник Федор Игнатьев и подьячий Посольского приказа Арсений Шумилов. Судили да рядили – как же теперь быть? Все, кажись, предусмотрели, кроме кондрашки…

– Не довезем, – прямо сказал Никишин и нарвался на ругань и визг Рябого. Мирить их не стали – когда князь был здоров, племянничек с каждой обидой к нему бежал, а теперь – пусть поймет, что цена ему, дармоеду, – грош. Не тот человек был Никишин, чтобы от воплей краснеть и смущаться.

Ивашка выманил Шумилова из шатра.

Тому склока уже надоела. Она сводилась к тому, что кто-то должен приказать грузить князя на телегу. Нельзя было допускать, чтобы князь Мышецкий с датским послом из-за соколиного обоза застряли в Митаве, – время не располагает к безделью на постоялых дворах. Началась война, и пятьдесят стрельцов необходимы, чтобы благополучно дойти до Двины, переправиться и присоединиться к русской армии, которую ведет сам государь.

– Вы хотели меня видеть, сударыня? – спросил Шумилов, войдя в комнату. Дениза в ожидании раскладывала по порядку книжные листы.

– Мне кажется, я догадалась, что означает эта книга и отчего граф ван Тенгберген так странно себя ведет. Если я права – то он может знать очень много. И про убийство Никласса Пермеке – тоже.

– Говорите.

– Мы вместе добирались от Лира до Гааги, потом вместе плыли в Либаву и ехали в Митаву. Я думала, что неплохо его изучила. Он целыми днями, и на палубе, и в седле, читал эту книгу. И вот что у меня получается. Когда граф ван Тенгберген постоянно читал роман о Дон Кихоте, он вел себя как безупречный рыцарь. Слишком безупречный! Но потом он свою книгу потерял. Каким-то образом она к вам попала… Мне кажется, он очень страдал, хотя знал ее почти наизусть. У него был при себе другой роман – «Хромой Бес», тоже на испанском языке. Видимо, он стал читать эту книгу… Я боюсь, что он вообразил себя Хромым Бесом! У него даже лицо изменилось, клянусь вам!

– Вы хотите сказать, что граф ван Тенгберген не в своем рассудке?

– Да, я именно это хочу сказать! Видите ли, сударь, не бывает безупречных рыцарей, настолько безупречных рыцарей… Я раньше должна была понять. Он вел себя как галантный кавалер из романа. Это все было чересчур красиво, чересчур по-рыцарски. Поверьте мне, я видела тех кавалеров, которые сражались на стороне покойного английского короля, я сама замужем за человеком удивительного благородства… Но то, как вел себя граф ван Тенгберген, не поведение живого человека… У него лицо было совершенно ангельское. А теперь – дьявольское. Это не мои выдумки, посмотрите сами… И все эти странствия по крышам! Это же из книги – там студент вызволяет беса из колбы, а тот берет его с собой в путешествие по крышам, главы так и называются – «Скачок первый», «Скачок второй»…

Шумилов и Ивашка разом перекрестились.

– Но граф мог ночью многое увидеть. Он живет у реки, он мог сверху видеть, кто сбросил в воду Никласса Пермеке…

– И лоцмана Андерса Веделя! – перебил Ивашка. – Но как от него толку добиться?

– Нужно забрать у него ту книгу и подложить эту, – предложил Шумилов. – И поглядеть, что получится.

– Если он опять станет Дон Кихотом, то будет сражаться за торжество справедливости. Но тогда за ним придется присматривать, – сказала Дениза. – Он ведь может, узнав убийцу, бросить в лицо перчатку, предложить честный рыцарский бой… Я не уверена, что он хороший боец. Его, конечно, учили фехтованию, но я сомневаюсь…

– Книгу ему мы подбросим. А другую нужно как-то выкрасть… – Шумилов посмотрел на Ивашку. – Займись-ка этим.

– Как вам угодно, – буркнул Ивашка.

Дениза аккуратно сложила листы в холстинку, Ивашка забрал у нее сверток, пальцы на миг соприкоснулись. Она явно не обратила на это внимания, а его в жар кинуло.

Нужно было что-то придумывать. Использовать Палфейна Ивашка не мог – и то уже благо, что граф забыл вранье о грабителях, напавших на старого моряка. Но сейчас у Ивашки и Петрухи появилась здешняя одежда, этим можно было как-то воспользоваться. Очень не хотелось звать на помощь Петруху – но в голове у Ивашки стал складываться план, и в этом плане имелось дело и для Петрухи.

Тот был у стрельцов, рассказывал, как нашли тело Андерса Веделя, и Ивашка явился в разгар диспута: как у немцев хоронят покойников, найденных с ножом в сердце и не имеющих в Гольдингене родни; опять же, непонятно, кем мог быть датчанин – лютеранином, католиком или вообще еретиком.

Петруха отошел с Ивашкой в сторонку и выслушал приказание Шумилова, которое Ивашка, разумеется, распространил на них обоих.

– Петля, говоришь? Ну, случалось мне петли бросать, я и узел для такой петли знаю. Пошли к телегам, найдем там подходящие веревки, – сказал Петруха.

К телегам шли молча, веревку искали молча – понимали, что слово за слово, а там и до драки недалеко.

Когда стемнело, Ивашка и Петруха пошли караулить графа.

Он не через дверь вышел, а вылез в окно, прошелся по двору, глядя на небо, потом побежал, лопасти плаща плескались за спиной, как черные крылья, потом взлетел!

Ивашка ахнул, Петруха перекрестился. Но граф всего-навсего ловко прыгнул с разбега на невысокий заборчик, утвердился на нем, как канатоходец на канате, и пошел, раскинув руки, к крыше сарая. Оттуда он перебрался на крышу соседского дома и пошел по самому краю. Остановившись, он негромко позвал: «Бесенок! Бесенок!» Никто не ответил.

– Надо брать, пока не ускакал, – шепнул Ивашка. – Имай его…

Петруха подкрался поближе и ловко метнул веревочную петлю. Она захлестнула графу горло, он покачнулся, потерял равновесие и полетел вниз. Ивашка был наготове, толкнул его, облапил со спины по-медвежьи, вместе с ним повалился, приняв его на себя, а Петруха кинулся хозяйничать в кожаном кармане. Он быстро достал книжонку и кое-как затолкал разрозненные листы, холстинку пожалел – оставил себе. После чего петлю с графа сдернули и – давай Бог ноги!

Граф не завопил, призывая городскую стражу, он остался лежать на траве, раскинув руки и ноги, плохо соображая, что это такое с ним стряслось. Потом он сел, помотал головой, встал, пошел к забору, вскарабкался на сарай, но выше не полез.

– Проклятый алхимик… – бормотал он. – Послал за мной бесов, Искру и Стопламенного… хотел заключить в колбу… Но я улетел, я улетел!..

Те, кого он принял за бесов, бежали к лагерю огородами, в обход главных гольдингенских улиц, и сильно запыхались. Шумилов не ложился, ждал их с добычей. Они вручили Шумилову небольшую книжку, он полистал, ничего в великолепной испанской прозе не понял и пожал плечами.

– Утром отдам монашке, – сказал он. – Хотел бы я знать, что из этого всего получится…

Утро у Шумилова выдалось хлопотное, он только вручил книгу и убежал к княжьему шатру. Князю Тюфякину не полегчало, а меж тем следовало собираться в дорогу, да поскорее. Другого выхода не оставалось, кроме как везти мычащее тело на обозной телеге. Возник вопрос дипломатического свойства – как уезжать, не попрощавшись с герцогом? Но вопрос разрешился сам собой – в замок прискакал гонец, сообщил, что его высочество будет к ужину, привез дичь, которую Якоб настрелял собственноручно и велел подать на стол. На замковой кухне началась суета.

К вечеру Шумилов составил себе свиту из тех людей князя, что умели вести себя прилично, и верхом, хотя ехать было – всего с полверсты, отправился в замок.

Герцог уже знал о случившейся с князем беде, посочувствовал – но кратко, пожелал благополучно довезти страдальца до Митавы, куда и сам собирался – встретиться с Мышецким и с датским послом Кассом. Но герцог, в свои сорок шесть – неутомимый и ловкий наездник, да еще имеющий свежих лошадей на подставах во Фрауенбурге и Доббельне, мог оказаться в Митаве часов за восемь, обоз плелся бы не меньше пяти дней.

Аудиенция была короткой – у герцога скопились дела и письма, после ужина он собирался поработать в своем кабинете. Шумилов, понимая это, очень скоро откланялся и увел свою свиту.

Гольдингенский замок был невелик – когда его строили четыреста лет назад, большой и не требовался. Он имел все, что требовалось такому зданию, – три этажа, угловые башни, толстенные доломитовые стены, внутренний дворик с непременной «крестовой галереей», часовню и зал капитула. Позднее вокруг замка выросли службы, конюшни, казармы, хлева, все это обнесли крепостной стеной – образовался форбург. Но форбург служил для хозяйственных нужд, а герцог с семейством и придворными был вынужден жить в самом замке, строители которого мало беспокоились о потребностях, способных возникнуть через четыреста лет. Поэтому замок изнутри перестраивали, ставили перегородки и лестницы, прорубали новые двери, и он стал таким же, как всякое дожившее до середины семнадцатого века сооружение рыцарских времен, – непривычному человеку без проводника там приходилось тяжко.

Как выяснилось, Палфейн уже разобрался в этих коридорах, лестницах, тупиках и закоулках. Он появился невесть откуда и задержал Шумилова, дернув за рукав.

– Я уговорился, в одиннадцать, закончив дела, его высочество примет меня наедине. Да, да, его высочество ценит услуги старого моряка! Хотелось бы, чтобы и русский царь их так же ценил. Беседа будет короткой, и сразу, как я выйду, в кабинет может войти та особа, которую вам угодно будет послать. Герцог будет там один.

– Но как? – Шумилов даже растерялся от такого предложения. Он хотел спросить, как Дениза может оказаться возле кабинета, не будучи замеченной никем из лакеев, горничных, секретарей, истопников и прочих придворных чинов.

Палфейн понял его с полуслова.

– Замок построили так, будто кто-то с компасом нарочно ходил и командовал: вот эта стена южная, эта – северная, эта – западная, эта – восточная. Прямо безупречно поставили. Так что у него две северные башни – черта с два поймешь, которая на пару футов севернее. И две южные. В башнях – лестницы, по одной слуги носят в герцогские покои и в детскую, что требуется, а выносят ночные горшки! – Палфейн расхохотался. – Лестница в той южной башне, что ближе к реке. Я условился с парнишкой, с Генрихом, что служит при погребах с провиантом, он вас встретит и проведет по той лестнице, только шею на ней не сломайте. И до одиннадцати пусть сестра Дениза будет там и ждет на третьем этаже, я сам ее впущу. Ну, славно я вам служу?

– Славно служишь, Петер Палфейн, – согласился Шумилов. – Не слышно ли чего о графе ван Тенгбергене?

– Слышно. Его слуга Ян приходил, звал к графу герцогского лекаря. Граф лежит в постели, отказывается есть, и, скорее всего, он городит чушь. Лекарь ушел с ним, пробыл там довольно долго, послал за помощником. А я эту породу знаю! Они от всего на свете клизмами лечат! Как-то я одному такому попался – меня лихорадило, а он выпоил мне два ведра настойки александрийского листа и кассии. Как только из меня все потроха наружу не вылетели?! Когда я понял, что остался жив, я попросил приятеля принести мне два заряженных пистолета. Видели бы вы, как этот шарлатан улепетывал!

– Если будут новости о графе, дай мне знать, – велел Шумилов.

Во дворе он и его малая свита сели на коней и через несколько минут были в лагере.

– Эй, дядюшка, Клим Ильич! – войдя в домишко, позвал Шумилов. – Дай-ка свой кармазинный кафтан ненадолго. Шапку тоже дай. И отыщи, сделай милость, сапожки – как на парнишку лет двенадцати.

– Где ж я тебе их возьму? – удивился старик. – Мы с собой парнишек не возим!

– Ступай к сокольникам. Там посмотри, кто из сокольничьих поддатней ростом пониже, – Микишка, Терешка и кто-то третий у них… Уговорись, принеси сапоги, дай хоть пять здешних шелягов, что ли… Да поскорее!

Ильича все знали, шумиловскому дядьке отказывать не хотели и не могли, скоро он принес сапоги, Шумилов посмотрел на них и вздохнул:

– Это, поди, на мою лапищу!

Но выбирать не приходилось – он взял сапоги, шапку, кафтан и понес в чуланчик к Денизе.

– Вот это вы наденете на себя, сударыня. В таком виде вы можете вместе с моими людьми пройти в замок. Сапоги великоваты, но можно намотать на ноги… не знаю, есть ли такое слово в немецком или голландском языке, мне оно не попадалось…

Шумилов имел в виду онучи. И кое-как объяснил Денизе, что это такое.

– Да, без них не обойтись, – согласилась она. – Иначе я на ходу потеряю ваши сапоги. Но что за сочетание цветов? Красный кафтан, желтые сапоги и зеленая шапка…

– А что в этом плохого? – удивился Шумилов.

В чуланчик заглянул Ильич.

– Ивашка к твоей милости. Опять с Петрухой повздорили.

– Царь небесный, как бы я хотел обоих выпороть… – пробормотал Шумилов. – Вели этому лиходею раздобыть самые чистые онучи и принести немедля!

Когда Ивашка примчался, Дениза уже была в кафтане, почти достигавшем пяток, сидела на стуле, одна нога была в сапоге, другая – лишь в белом чулке и видна чуть ли не по колено.

– Научи ее, как онучи наматывать, – велел Шумилов. И вышел, чтобы не видеть этого урока.

Ивашка выскочил почти сразу же.

– Вели Ильичу, пусть он учит!

Он был смущен беспредельно.

В конце концов Дениза справилась сама и вышла – в кафтане до самых каблуков, рукава которого достигали колен, сильно озадаченная этой московитской модой – она не понимала, как эти чудаковатые люди застегивают большие, чуть не с голубиное яйцо, пуговицы. Тут уж Шумилов научил ее собирать рукав в складки.

Свои длинные волосы она заплела в нетугую косу и скрыла эту косу под кафтаном.

– Клим Ильич, ну-ка, глянь – сойдет за парнишку? – спросил Шумилов.

– За татарчонка, поди, сойдет, – отвечал дядька. – Да они все едино в наших рожах не разбираются. Когда пойдете, уже стемнеет, кто там станет приглядываться. Скажет, что к сокольникам идет, и ладно.

Ивашка с Петрухой получили приказ – идти перед Денизой, первыми пересечь мост надо рвом, вступить в объяснения со стражей – требуется-де Петер Палфейн, сам велел прийти в это время. Затем пройти между постройками форбурга к южной башне, озираясь лишь в том случае, ежели Дениза позовет на помощь. Затем вступить в переговоры с Генрихом и подняться наверх. И далее – Дениза пусть ждет вместе с Генрихом у двери, а Ивашке с Петрухой – спрятаться бы так, чтобы видеть ее, а не торчать на видном месте, аки хрен на насесте.

– Еще раз сцепитесь, как пьяные бабы на торгу, – быть вам поротыми, – пригрозил Шумилов. – Как только отъедем от Гольдингена хоть на три версты – так эту радость вам и устрою.

Выезжать было решено утром, позавтракавши, чтобы княжья свита могла без лишней суеты разобрать шатры и выложить всеми перинами телегу для перевозки князя. Первыми отправлялись сокольники – теперь им не было нужды двигаться медленно и с бережением, чтобы не волновать и не пугать дорогих птиц. Княжья телега, по замыслу Шумилова, стрелецкого пятидесятника Федора Никишина и начального сокольника Федора Игнатьева, замыкала обоз. Коли придется ее останавливать – так она никому двигаться вперед не помешает. Хотя Игнатьев предупредил: если князя растрясти, то можно и до Фрауенбурга не довезти. Все молча согласились и разом вздохнули: вот только покойника в этом путешествии и недоставало. Княжий племянник непременно потребует везти дядюшку в Москву, чтобы там хоронить со всеми почестями, а поди довези в летнюю жару…

Выпроводив Денизу, Ивашку и Петруху, Шумилов помог Ильичу уложить вещи и сел к окошку – ждать возвращения своих склочников и бегинки.

Глава двадцатая

Герцог сидел в кабинете и просматривал скопившиеся бумаги. Ему доставляло удовольствие проверять счета – он не первый год занимался портовыми делами и мог поймать самого ушлого боцмана на вранье о парусине, которую было принято мерить брабантскими аршинами, и о такелажных канатах, которые было принято мерить нидерландскими асами, все эти соотношения чисел прекрасно улеглись у него в голове с 1638 года – когда он сам, еще даже не всеми признанный наследник дядюшки, курляндского герцога Фридриха, стал править Виндавским портом и благоустраивал его за свои личные деньги.

После ужина он хотел поработать час-полтора, ощутить приятную усталость и спокойно проследовать в супружескую спальню. Петер Палфейн, попросивший аудиенции, вполне соответствовал мирному настроению герцога – он мог рассказать что-то занятное и даже забавное.

Ровно в одиннадцать лакей Алоиз доложил о прибытии Палфейна.

– Заходи, моряк, – пригласил его герцог. – Я до сих пор не мог с тобой побеседовать и спросить, хорошо ли тебя устроили, доволен ли ты своим житьем в Гольдингене.

– Ваше высочество, – поклонившись, сказал Палфейн. – Вы знаете, я вашему высочеству служу честно. Я всем доволен и за вашу доброту ко мне хотел бы еще отслужить.

– По части мартышек? – усмехнулся герцог. – Их у нас уже достаточно.

– Нет, ваше высочество. Я человек бывалый, много повидал, и я человек любознательный – если что-то захочу узнать, сам главный морской черт не помешает. Так вышло, что я несколько раз, с Божьей помощью, разгадывал всякие загадки, связанные с преступлениями. К тому же нравятся мне всякие чудаки и странные явления. Вот и получилось, что я знаю, кто убил плясуна Никласса Пермеке.

– И я знаю, – ответил Якоб. – За это убийство схвачена одна из двух бегинок, и сидит она в подвале башни, как раз под нами. Сейчас у меня будет несколько дней, чтобы заняться этим делом.

Но он так это сказал, что Палфейн понял – герцогу совершенно не хочется расследовать дело об убийстве плясуна и утверждать приговор.

– Бегинка не виновата, а виноват совсем другой человек, – заявил Палфейн. – Это ваш новый повар Арне Аррибо.

– С чего ты взял, Палфейн?

– Я это знаю, ваше высочество, и мои слова может подтвердить граф ван Тенгберген. Возле дома, в котором он снимает комнаты, и произошло убийство. А тело Аррибо сбросил в Алексфлусс.

– Ты ошибаешься, приятель. Моя супруга, герцогиня, приютила девушку, которая была свидетельницей убийства.

– Девушку? – Палфейн расхохотался. – Грит Пермеке уже лишилась девственности, из-за этого все и произошло! Пусть ваше высочество выслушает все с самого начала! А начало такое – граф ван Тенгберген малость спятил.

– Ты думай, что говоришь! – одернул моряка герцог.

– Ваше высочество знает, что в Гольдингене завелся черт, который скачет по крышам и машет большими черными крыльями. Так это никакой не черт, а граф ван Тенгберген, я его выследил по просьбе бургомистра. Ваш бургомистр Штафенхаген – умный человек, он подумал, что за черта приняли большую птицу, а поскольку таких сухопутных птиц он не видывал, то предположил, что она залетела с моря. Потому и позвал для совещания вашего покорного слугу. Я выследил это пернатое, заговорил с ним, и оно оказалось графом. А почему молодой господин прыгал по крышам и сам себя называл Хромым Бесом – этого я объяснить не могу. Слыхал я про человека, который вообразил себя стеклянным кувшином, сам видел чудака, утверждавшего, будто голоса, что у него в голове, приказали питаться только травой и древесными стружками. Но графская дурь совсем особенная – может, на моих мартышек насмотрелся?

– Этого еще недоставало… – пробормотал Якоб. – Я считал графа сущим ангелом…

– Ну так он теперь падший ангел. И в этом качестве совратил Грит Пермеке, сестрицу Никласса Пермеке. А помогал ему ваш повар Аррибо, зачем – сейчас поймете. Ему нужна была девица, чтобы поселить ее у бегинок, – а она бы доносила про все тайные проказы бегинок. Грит потому его и слушалась, что он знал ее тайну. Какая девчонка захочет позора? Ей же замуж выходить, а кто ее после графа возьмет? Только с большим приданым. Слушайте дальше, ваше высочество! Для чего повару знать о бегинках? Для чего следить за ними ночью с крыш, в компании полоумного графа? Если бы их застали добрые люди – Аррибо бы все на графа свалил. Мол, знатный господин развлекается, пригласил скромного повара разделить забаву! Так что Аррибо потворствовал графу, а для чего…

– Что ты знаешь о бегинках? – резко спросил герцог.

– Они дамы не простые, тайных гонцов принимают. Но я-то что, узнал – и молчу, какое мне дело? А ваш повар, который на самом деле не повар…

– Он же стряпает!