Если он поддастся Хауэлл Ханна
– Мне кажется, папаша пошалил от души, прежде чем преставился, – проговорил граф.
Выходит – еще один сводный брат. Еще один ребенок, которому отец дал жизнь и бросил, чтобы тот увеличил штат его слуг. У кого-нибудь могло возникнуть впечатление, что отец, испытывая нехватку в рабочих руках, решил просто наплодить себе работников. А мать теперь избавлялась от живых напоминаний о неверности мужа. Мать таким образом карала детей и набивала свой кошелек – она, вне всякого сомнения, считала это дополнительной выгодой, и ее совершенно не волновало, что тем самым она калечила этих детей. При мысли об этом графа затошнило.
Увидев, как Брент побледнел, Олимпия тихо выпроводила всех из комнаты, затем подошла к буфету, налила стаканчик бренди и вернулась к графу. Протянув ему бренди, Олимпия провела рукой по его темно-каштановым волосам. Она всегда так делала, чтобы утешить мальчишек. Стремление приободрить Брента оказалось не единственным ее желанием – Олимпия поняла это, как только коснулась его густых шелковистых волос.
– Не уверен, что мне нужно выпить, – сказал Брент, но тем не менее взял у нее стаканчик.
– Почему бы и нет? – Она неохотно опустила руку, подумав, что он мог воспринять это не просто как невинную ласку.
– В последнее время я слишком пристрастился к выпивке, – пробормотал Брент, пристально вглядываясь в янтарную жидкость.
Олимпия придвинула кресло поближе и села лицом к нему.
– Ты думаешь, что достиг такой стадии, когда постоянно требуется выпить?
– Возможно. Хотя я не пил после того, как ты появилась в Филдгейте. И меня очень удивляет, что я выдерживаю так долго. За последние несколько лет со мной такое происходит в первый раз. Хотя на самом деле времени прошло не так уж много… Поэтому я опасаюсь, что одним стаканчиком не ограничусь. А ведь сейчас еще утро…
– Но ты пережил сильнейший шок.
– Мне кажется, я пережил их уже несколько с той минуты, как ты появилась у меня на пороге, – проворчал Брент с улыбкой.
– Если хочешь узнать мое мнение, то знай: я не считаю тебя пьяницей. А я ведь легко определяю таких людей, как бы они ни скрывали свое пристрастие от других. У тебя нет этой наклонности. Если хочешь, могу предложить выпить чего-нибудь другого.
Брент покачал головой и сделал глоток. Тепло тотчас разлилось по телу, снимая оцепенение, вызванное потрясением. Когда он допил стаканчик, напряжение отпустило, но осталась душевная боль. Брент повертел стаканчик в пальцах и с облегчением почувствовал, как уверенность возвращается к нему. Решив, что теперь можно не страшиться момента, когда свинцовые тучи снова заволокут сознание, граф поставил стакан и тихо сказал:
– Я знал, что мой отец – вероломная скотина, но раньше ни разу не слышал о его незаконнорожденных отпрысках. Учитывая же, во скольких постелях он покувыркался… В общем, я был как слепец. Я жил среди своих сводных братьев, позволяя им обслуживать меня и всех моих близких, – и ведь никто из нас даже не задумался о том, кто же они такие на самом деле.
– А почему нужно было об этом задуматься?
– Потому что отец был эгоистом во всем. Мне иногда казалось, что он вел себя таким образом везде – в постелях, в борделях и в тавернах, которые исправно посещал. – Брент поморщился. – Мать родила ему шестерых детей. Троих, когда отец был еще здоровым крепким молодцом, и еще троих, когда превратился в стареющего распутника, у которого каждая черточка лица свидетельствовала о греховности.
– Большинство моих сородичей мужчин – умные и осторожные люди, но у них тоже имеются незаконные дети, – заметила Олимпия, тронув графа за локоть. – Единственный способ не заиметь детей – это вообще не ложиться в постель с женщиной.
– Но ведь твои родственники не скрывают, что у них есть незаконные дети. Они признали их и заботятся о них. Никто из твоих родственников не попытался избавиться от детей и уж тем более не заставил прислуживать в собственном доме, – добавил Брент.
Олимпия наклонилась к нему и, заглянув в глаза, улыбнулась:
– Ты только что познакомился с детьми, которых опекает Пенелопа. Можно ли представить, что они кому-нибудь прислуживают?
Брент тоже улыбнулся:
– Нет. Никогда. Я вспоминаю рассказы о том, как юный Гектор разыгрывал из себя пажа леди Клариссы Хаттон-Мур. Если бы она не совратила мальчика, вся эта история вызывала бы только искренний смех.
Олимпия засмеялась, и ее теплое дыхание коснулось его лица. Он даже удивился тому, что возбуждение овладело им так быстро. И ему ужасно захотелось погрузить пальцы в густые черные волосы Олимпии, перехваченные лентой под цвет ее прекрасных глаз, хотелось распустить их, чтобы тяжелыми волнами упали за спину, рассыпались по плечам и укрыли ее до талии.
В глазах Олимпии вдруг промелькнуло удивление, и пухлые губы чуть приоткрылись – словно она никак не могла прийти в себя от изумления. В следующее мгновение Брент поцеловал ее, и изумление тотчас прошло, зато теперь на нее накатила волна жара. Она понимала: ей надо отстраниться от графа, нельзя действовать лишь под влиянием чувства, – сейчас еще слишком рано. Олимпия пока не могла решить, нужно ли ей до конца осознать то влечение, что возникло между ними. И тем не менее не могла найти в себе силы, чтобы отодвинуться.
Все ее тело вдруг стало мягким и податливым, и она прильнула к Бренту, когда он обнял ее. Она с готовностью приоткрыла губы – стоило ему лишь коснуться их кончиком языка. И теперь ей стало нестерпимо жарко. Когда же он погрузил пальцы ей в волосы, страстное желание охватило ее, и сейчас она ощущала только жар в крови и желание – отчаянное желание насладиться этим мужчиной.
Их поцелуй так бы и длился, если бы Брент не задел локтем стакан и не смахнул его со стола. Это помогло ей побороть в себе желание, от которого кругом шла голова. Она положила ладонь ему на грудь и легонько оттолкнула от себя. То, что Брент сразу же ослабил объятия, лишь подтвердило ее уверенность в том, что она могла довериться этому человеку.
Олимпия заглянула ему в глаза. Из темно-серых они превратились почти в черные от едва сдерживаемого желания. С ума можно было сойти от того, что такой мужчина пылал к ней страстью! Ей очень понравилось ощущать себя желанной, и теперь она поняла, почему испытала укол зависти, заметив, какие взгляды Эштон бросал на Пенелопу.
Брент же не мог оторвать глаз от женщины, которую держал в объятиях. Губы у нее оставались все такими же влажными и припухшими от поцелуя, что ужасно его возбуждало. Но он понимал: нужно побороть это чувство. И не только потому, что она была баронессой, что принадлежала к огромной семье, состоявшей почти сплошь из мужчин, но еще и потому, что Олимпия сохранила чистоту. Ясно, что в замужестве она не приобрела опыта, а потом у нее так и не появился другой мужчина. Он же был человеком, мать которого, не моргнув глазом, выставляла невинных детей на продажу на рынок плотских утех (причем многие из них могли быть его сводными братьями и сестрами); кроме того, он имел репутацию пьяницы, картежника и развратника.
Не успел граф сказать что-нибудь или отдаться на волю искушения и снова поцеловать баронессу, как вернулись мальчики. Все они посмотрели на Брента с явным подозрением, но Олимпия тотчас отвлекла от него внимание.
Когда все снова расселись по местам, Томас сказал:
– Я думаю, нам пора отправляться на поиски брата служанки и моих братьев. Мы уже занимались поисками, – добавил он, посмотрев на Брента, – но в основном интересовались леди Маллам.
– Ну, если честно, – заявила Олимпия, – у нас нет полной уверенности в том, что леди Маллам стоит за всеми исчезновениями детей. Но если выясним, с кем она ведет дела, то, возможно, узнаем намного больше.
– Мне кажется, нужно быстро этим заняться, – сказал Брент. – Ведь с детьми может случиться все, что угодно. – Он ничуть не сомневался: с теми, кого похитила мать, происходило все самое ужасное. – Может, мне съездить и поговорить с ней? – предложил он, прекрасно зная, что это будет просто потеря времени.
– Мне кажется, этого не стоит делать, – сказала Олимпия. – Она либо ничего не расскажет, либо солжет. Мы узнали о ее участии в последнем инциденте только благодаря тому, что с Пенелопой беседовал призрак.
– Молюсь, чтобы не столкнуться еще и с призраками…
– Мы все об этом молимся. И я считаю, нам нужно действовать активнее и одновременно в разных направлениях. Сейчас самое важное – найти детей.
Брент утвердительно кивнул:
– Вы правы. Какие бы сведения о моей матери – или Миндене! – мы ни откопали, это будет всего лишь дополнением, потому что главная цель – положить конец преступлениям.
– Еще вам надо обратиться к адвокату. В этом вам поможет мой кузен Эндрю Вон. И можете не бояться, он не уступит никакому нажиму со стороны вашей матери. Сомневаюсь, что у нее найдется хоть какое-то средство, чтобы заставить Эндрю подчиниться. Он всегда на удивление прилично себя ведет. – Олимпия обрадовалась, увидев улыбку на лице Брента. – Для начала ему надо решить, как вам вернуть контроль над своим семейством.
– Как же это сделать?
– Кузен выяснит, как получилось, что ваша мать забрала всю власть в свои руки и отодвинула в сторону вас – главу семьи. Ведь это явление весьма необычное. Я бы даже сказала, что это своего рода чудо.
Артемас кивнул:
– Да, верно. Передать власть женщине при живом мужчине – держателе титула… это что-то неслыханное.
– Но ей удалось это сделать, и я знаю, каким образом. Она смогла найти поддержку у каких-то влиятельных людей, – сказал Брент. – Мать всегда действовала как ищейка, докапывалась до самых темных людских тайн. Не сомневаюсь: тут ей помогли шантаж и подкуп. Нам нужно найти тех, кого она держит в своих руках.
– Значит, этим мы и займемся, – объявила Олимпия. – Будем искать детей, а также определим тех людей, которые действуют по указке вашей матери, и узнаем, из каких побуждений они так поступают. И еще поговорим с Эндрю, чтобы он с помощью своей магии начал откапывать всю неприглядную правду. Конечно, постараемся при этом держать Миндена на расстоянии – чтобы не дотянулся до Агаты своими грязными лапами.
Все тотчас разошлись по своим делам, и Олимпия осталась одна. Откинувшись на спинку кресла, она попыталась собраться с мыслями. Брент и Томас отправились на встречу с Эндрю. Мальчики займутся осторожными расспросами на улицах среди своих сверстников-бродяжек, чтобы понять, куда могли увозить пропадавших детей. Племянники же постараются найти что-нибудь против Миндена. А вот ей следовало решить, на каком светском мероприятии стоит показаться, чтобы получить как можно больше информации.
– Я бы предпочла бродить по улицам вместе с мальчишками, – пробормотала баронесса, оглядывая стол.
– Даже и не думайте об этом. – Энид принялась убирать со стола посуду.
Олимпия поднялась, чтобы ей помочь, но Энид, указав на кресло, заявила:
– Лучше садитесь.
– Ты что, стояла за дверью и дожидалась, когда я начну разговаривать сама с собой?
– Ну разумеется! Это же моя любимая игра! А вы слишком уж часто размышляете вслух.
– Да, верно. И все же ходить по улицам с мальчишками намного предпочтительнее, чем тащиться на какой-нибудь скучнейший светский прием, где на меня вывалят навозную кучу слухов, пусть даже в ней я найду жемчужное зерно сведений, которые пригодятся.
– Но это ведь не удастся сделать ни мальчикам, ни графу.
– Как может мать разрушить репутацию собственного сына?
– Как может женщина продавать детей, чтобы потом они жили в настоящем аду?
– Нужно что-то сделать с ней после того, как мы найдем доказательства ее участия в продаже бедняжки Фейт той мадам.
– Этим в свое время мог бы заняться граф, только он предпочел просто вычеркнуть мать из своей жизни. Мне кажется, в нем присутствует та снисходительность, с которой многие мужчины относятся к женщинам. Поэтому граф считает, что мать не до конца понимала, на что обрекала Фейт. Я думаю, что графиня очень рассчитывает на эту его чисто мужскую черту.
– Вполне возможно. И все это может очень плохо закончиться. Граф в ужасе от того, что она натворила, однако эта женщина остается его матерью. Насколько суровое наказание он ей готовит? Сможет ли отдать мать в руки полицейских, чтобы те бросили ее в тюрьму или даже повесили? Может, накажет ее собственноручно? Все это так неопределенно и мучительно…
Энид погладила Олимпию по волосам.
– Я надеюсь, он сделает все возможное, чтобы она больше никогда не совершала ничего подобного. Я верю, что он отбросит в сторону доброту и снисходительность, когда ему начнут открываться все новые и новые ее преступления. Граф прекрасно относится к своим младшим сводным братьям, и я не сомневаюсь: он обеспечит их всем необходимым и позаботится об их образовании, то есть поступит как настоящий мужчина. Подумайте, что граф почувствует, когда узнает, что она сделала с теми детьми.
– Но он уже знает…
– Он думает, что знает. Но он пока не видел этого собственными глазами.
– О нет! Он и без этого много перенес!
– А вы собираетесь облегчить его страдания?
– Думаю, что да. – Олимпия встала и расправила юбки. – Пойду-ка я приготовлюсь ко Дню жидкого чая и черствых кексов. У меня сегодня несколько встреч. Давай помолимся, чтобы все, что нам нужно, я узнала на первой же, иначе вернусь домой злая как мегера. – Улыбнувшись Энид, баронесса направилась к себе в комнату.
Наблюдая за удалявшейся леди Никерсон, раскачивавшейся из стороны в сторону словно утка, Олимпия подавила желание потереть мучительно занывшие виски. Эта женщина была большой любительницей поговорить и главным образом повторяла грязные сплетни. Собрала же она их во время посещения трех предыдущих домов (Олимпии было бы достаточно и одного). Пришло время вернуться к себе в Уоррен и посмотреть, что мудрая Энид сможет предложить ей в качестве лекарства, – боль уже молотом стучала в голове.
Баронесса направилась к леди Бриндл, чтобы попрощаться, но тут пожаловали новые гости. Олимпия чуть не застонала в смятении, потому что это были не кто иные, как леди Маллам и Агата. К счастью, девушка, взглянув в сторону Олимпии, повела себя так, словно не увидела никого из знакомых. Агата, конечно, юное создание, но ей хватало ума, чтобы довольно искусно вести эту игру.
Прошел почти час, когда хозяйка наконец решила познакомить ее с леди Маллам. Олимпия уже готовилась отправиться домой, но тут глуповатая леди Бриндл подвела к ней графиню и Агату. Хотя прежде они не были представлены друг другу, по выражению глаз леди Маллам стало понятно: эта женщина знала, кто Олимпия такая, и ее мнение о ней было неблагоприятным.
– Члены вашей семьи редко появляются на таких приемах, леди Уорлок, – сказала леди Маллам.
– Я абсолютно случайно оказалась в городе, чтобы сделать кое-какие покупки, и почувствовала, что просто обязана нанести несколько визитов, – ответила Олимпия.
– Тем не менее вы встречались с моим сыном, графом Филдгейтом, не так ли?
– Совершенно верно. На свадьбе Редмана и моей племянницы. И еще раз – когда мой брат женился на дочери герцога Санданмура. – По вспышке неудовольствия в глазах дамы можно было понять, что ей неприятно напоминание о том, какими связями обладает семья Уорлок.
– Я была удивлена, когда герцог позволил моему сыну принять участие в торжестве. Ведь он не умеет себя вести в приличном обществе…
– Правда? Мне кажется, герцога абсолютно не интересует приличное общество.
Тут Агата вдруг проявила чрезвычайный интерес к драпировкам на окнах, и Олимпия поняла, что девушка очень старалась не расхохотаться.
– Я говорила не про герцога, а про своего сына. Я слышала, что вы приехали в Лондон в одно время с ним. Мне следует предостеречь вас. Мой сын отнюдь не тот человек, с которым вам было бы прилично знаться, если, конечно, вы хотите сохранить свое положение в обществе.
Олимпия решила, что может поздравить себя: она сейчас получила доказательство того, что именно леди Маллам клеветала на Брента. И у нее возникло желание надавать графине по губам. Но откуда в этой женщине столько злобы?.. Леди Маллам была весьма привлекательна, и возраст не испортил ее классическую красоту. Хотя в глазах, так похожих на глаза Брента, стоял лед. Льдом была скована и ее душа. Олимпия не могла не почувствовать, что леди Маллам ненавидела своего сына. Но почему?..
– Филдгейт – добрый друг мужа моей племянницы.
– Да, конечно, фамильные связи… Однако даже их стоит пересмотреть, когда речь идет о таком человеке, как мой сын. – Графиня похлопала Олимпию по руке. – Вы молоды и еще сможете найти себе мужчину, дорогая. Было бы неразумно ставить на себе крест. Ведь ваше доброе имя пострадает, если станет известно, что вы как-то связаны с чудовищем, в которого превратился мой сын. У меня сердце разрывается, когда я, его мать, говорю подобные вещи. Но мне кажется, вы должны знать правду.
Олимпия в гневе даже не расслышала, что еще сказала эта женщина, прежде чем отойти вместе с дочерью к леди Никерсон, с которой она общалась как с лучшей подругой. Очевидно, мать Брента знала, через кого можно распространять порочившие его сплетни. Сейчас у нее появился шанс распустить такие же слухи и о ней, Олимпии. Это стало ясно, когда она увидела, как во время разговора этих женщин Агата вдруг слегка напряглась.
Попрощавшись с хозяйкой, баронесса вышла из особняка и вдохнула полной грудью (про воздух Лондона не скажешь, что он напоен ароматами, но все же на улице дышалось намного легче, чем в логове змей). Олимпия уже забыла, насколько злобными могут быть дамы высшего общества. И у нее вдруг промелькнуло, что очень скоро ей об этом напомнят. Леди Маллам знала, что они с Брентом вместе вернулись в Лондон. Есть у них связь или нет – графиню это мало интересовало; главное для нее – сказать побольше гадостей про сына, а также про людей, хоть как-то с ним связанных. Леди Маллам явно придерживалась тактики, при которой сначала наносят удар, а потом думают, что делать дальше.
Приказав Полу везти ее домой, Олимпия села в карету и задумалась… Стоило ли говорить Бренту, что у нее появилось абсолютное доказательство того, что именно мать опорочила его в глазах общества? У него уже имелись догадки на сей счет, но все равно это сообщение стало бы для него еще одним ударом.
Олимпия вздохнула и закрыла глаза. Она решила, что пока ничего не станет говорить. Это ничего не добавило бы к тому, что граф уже знал, и ей не хотелось приносить ему очередную порцию дурных новостей – таких у Брента уже и так было множество, а еще больше ждало впереди. Олимпия лишь надеялась на то, что он сам не натолкнется на такое доказательство. Потому что тогда он подумал бы, что у нее от него секреты. Доверие Брента завоевать совсем нелегко, и если он поймает ее на том, что можно воспринимать как ложь, то он уже никогда ей не поверит. Но у нее ведь имелись и другие секреты… Одним больше, одним меньше – какая разница?
Глава 7
– Я даже думать не хочу о том, что моих кровных родственников насильно отправили в подобное место, – заявил Брент, стоявший в тени аллеи неподалеку от Доббин-Хауса.
– А добровольно тут никто не окажется. – Томас оглядел здание из старого грязного кирпича. – Я бы не хотел найти там Тэда и Питера. – В голосе мальчика, в выражении его лица было столько холодной ненависти, что Брент по-настоящему испугался за жизнь своей матери.
Впрочем, страх графа быстро прошел. Ведь женщина, которая родила его, уже давно ему не мать, она перестала ею быть. И не только потому, что продала жестоким убийцам девушку, которую он любил и на которой собирался жениться, хоть и отвернулся от нее потом. Эта женщина торговала людьми, словно какой-нибудь рабовладелец. Он никогда больше не признает ее своей матерью, он уже давно вычеркнул ее из своей жизни и из жизни своих братьев.
Какое-то время они собирали информацию, которая наконец и привела их в это место. И они все больше узнавали о тех, кто продавал детей в это омерзительное заведение. Его мать была хорошо известна бродяжкам на улицах. Слишком многие из них знали людей, которых уже продали в рабство. От графа не укрылось, сколько страха появлялось в глазах уличных мальчишек, стоило упомянуть имя его матери. Ему рассказали о девушках, достигших брачного возраста, которых насильно сажали на корабли, отплывавшие в колонии, на плантации; прибыль же от этого получала мать со своими сообщниками, одним из которых был лорд Минден. Увы, Брент не знал, сумеет ли когда-нибудь спасти всех, с кем так подло обошлись.
– Но в этом нет вашей вины, милорд, – сказал Томас.
– Она – моя мать.
– Да, верно. Это надо с грустью признать. Но она же взрослый человек и должна понимать, что занимается ужасными делами. Мэри всегда говорит, что у каждого есть выбор – поступить правильно или неправильно. И только сам человек может сделать этот выбор.
– Сколько лет твоей пропавшей тетке?
– Шестнадцать, милорд.
Брент выругался и пробормотал:
– Из того, что мы узнали… Не думаю, что нам удастся ее вернуть.
– Я знаю. Мэри тоже это понимает. Но вы попытаетесь, и это все, что в ваших силах.
– Нет, не все, Томас. Я еще сделаю так, чтобы моя мать больше никогда этим не занималась. Для меня немыслимо увидеть свою мать на виселице, но я смогу сделать многое, чтобы обезвредить ее, лишить власти и возможности заниматься преступным промыслом.
– О них ничего не известно, милорд. – К ним присоединился Эйбел и трое других мальчишек. – А мы здесь уже долго слушаем и смотрим.
«Целых три дня», – подумал Брент. Они долго думали, как отыскать Питера, Тэда, сестру Мэри и Ноа – брата служанки Олимпии. Брент несколько раз просыпался той ночью, вспоминая вкус ее губ. Его тело сгорало от желания. Он хотел целовать ее еще и еще, но желал и большего, чем поцелуи.
– Я мог бы зайти посмотреть, что там творится, – предложил Джайлз, к огромному облегчению Брента, отвлекая его от мыслей об Олимпии.
– Нет! – резко ответил он, и другие его поддержали.
– Но тогда как же нам узнать, там они или нет? – спросил Томас.
– Надо пойти туда тому, кто сможет прикинуться любителем услуг, которые предлагают в заведении. – При мысли о том, что придется посетить этот притон, Брента мутило, но это был единственный выход. – Когда же убедимся, что их не выпустят на свободу, мы обратимся к полицейским.
– Полицейские! – Эйбел выругался. – Мускулы – и никаких мозгов. Только и ищут, кого бы обобрать.
– Я знаком с одним из них. Он умный и честный человек, – заявил Брент. – Его зовут Обадия Добсон. Мы познакомились два года назад. Он проявил доброту, очень помог нам и не сделал ничего такого, что оказалось бы неправильным или глупым. После этого несколько моих друзей обращались к нему за помощью, и у всех остались о нем самые добрые воспоминания. Думаю, он обрадуется, прикрыв это заведение.
– Я слышал про него.
– Потому, что он понадобился тебе? Или потому, что ты убегал от него?
– Понемногу и того, и другого, – сказал Эйбел, и все мальчики усмехнулись. – Он никогда никого не бьет, чтобы услышать, как кричат от боли задержанные за карманную кражу. И не дает их повесить. Я с этим имел дела. Но леди Олимпия считает, что из меня выйдет хороший адвокат.
– Как раз адвокатом мне и хочется стать, – объявил Томас.
– Мне кажется, у вас обоих это хорошо получится. – Брент окинул Доббин-Хаус долгим взглядом. – Сначала нужно тщательно обследовать все вокруг. Страшно не хочется оставлять детей там еще хоть на минуту. Но если мы не проявим осторожность, то люди, которые владеют этим грязным притоном, узнают о наших планах. И тогда они перепрячут детей. А может, сделают с ними и что-нибудь похуже.
– Нам лучше вернуться в дом миледи и составить план, – предложил Эйбел.
Брент поморщился. Он не хотел даже упоминать в присутствии Олимпии о том, что заведения, подобные Доббин-Хаусу, вообще существуют. Это была темная сторона бытия мужчин, и никому из них не захотелось бы, чтобы женщины узнали о ней. В то же время Олимпия ни за что не позволит ему ограждать ее от мерзостей жизни. Его это и раздражало, и одновременно восхищало. Оставалось только надеяться, что одно лишь упоминание о существовании этого дома вызовет у нее такое отвращение, что она взвалит на него подготовку всех планов по освобождению детей. Правда, у него было подозрение, что глупо на это надеяться.
– Доббин-Хаус нужно сжечь дотла! Хорошо бы вместе со всеми, кто зарабатывает на этом! Привязать крепко к кроватям – и пусть огонь спалит их! А пепел потом развеять по ветру! – в ярости кричала баронесса. – Я не понимаю, почему наши власти позволяют подобные заведения!
– Олимпия, вам ведь прекрасно известно, что бедным детям у нас не сочувствуют. Но мне кажется, что в провинции им живется получше. Хотя и там вешают голодающих детей начиная с десятилетнего возраста. Вешают за то, что украли кусок хлеба. – Брент наблюдал за баронессой, в гневе ходившей по гостиной. – Грустно сказать, но наши власти не хотят пальцем о палец ударить только потому, что греют руки на существовании таких домов.
Олимпия со вздохом села на кушетку рядом с Брентом. Обратившись лицом к камину, она долго смотрела в огонь, и это немного успокоило ее: ярость ушла, осталось лишь негодование. Олимпия не была настолько наивной, чтобы закрывать глаза на существование такого рода заведений, где некоторые мужчины могли удовлетворять свои извращенные аппетиты, а другие – поставлять туда живой товар. Просто ее поражала жадность этих людей, жадность, не знавшая границ. Когда речь шла о беззащитных детях, она разрывалась между желанием расплакаться и желанием превратиться в женщину-воительницу, которая мечом снесла бы головы всем негодяям.
– Я уверена, что в том доме они занимаются делами абсолютно беззаконными, – проговорила она наконец.
– Именно поэтому мы понаблюдаем, а потом натравим на них Добсона с его людьми, которые возьмут дом штурмом, – сказал Брент. – Мне только надо найти способ узнать, что происходит там внутри и кто там находится.
Печаль окончательно одолела гнев, и баронесса тяжко вздохнула. Брент же почти физически ощутил произошедшую в ней перемену и больше не мог делать вид, что ничего не замечает, не мог бороться с собой, с желанием успокоить ее.
Обняв Олимпию за плечи, Брент привлек ее к себе, и она тотчас прижалась к нему, благодарная за эту нежность. Граф, конечно, понимал, что долго оставаться в такой близости от нее – большая ошибка, но не находил в себе силы, чтобы отодвинуться.
– Наверное, это не умно, – сказала Олимпия, наслаждаясь теплом, исходившим от его сильного тела. И тут же вспомнила, как они недавно целовались.
– Да, наверное, неразумно, – согласился Брент. – Тем более что нас… – Он запнулся, подыскивая нужные слова – те, в которых не было бы и намека на что-то неприличное.
– Верно, нас влечет друг к другу, – подхватила Олимпия. – А наше столь близкое соседство только добавляет искушения.
«Олимпия Уорлок совсем не застенчивая девушка», – мысленно усмехнулся Брент. Он слышал о том, что в течение нескольких последних лет ее не раз привлекали к расследованию сложных преступлений, но подозревал, что причина ее смелости вовсе не в этом, а в возрасте. Многие считали баронессу старой девой, забывая о ее коротком замужестве. Кроме того, у нее имелась целая армия родственников мужчин.
– Да, пожалуй, – согласился Брент, но она не отодвинулась. – Что ж, мы оба вполне взрослые люди, так что можем не придавать значения некоторым вещам. – Он улыбнулся, услышав, как Олимпия насмешливо фыркнула в ответ на его замечание. – Это ты по поводу того, что мы взрослые?
– Разумеется, мы оба взрослые. Но это не так уж и важно. Важно то, что в тот дом все время приводят детей.
– Твоя правда. – Уступив искушению, Брент уткнулся носом в ее густые волосы – и поморщился, почувствовав, как в паху заныло от желания.
Его теплое дыхание коснулось ее шеи – и Олимпию затопила волна удовольствия. Но она постаралась, чтобы Брент не заметил ее реакции. Он оказался первым мужчиной, который вызвал у нее желание, но она пока не могла решить, умно ли будет уступить своему желанию или лучше устоять перед ним. Ее единственная близость с мужчиной принесла жуткий опыт – и детство внезапно закончилось. После этого она больше никому не могла поверить, и в душе ее остались незримые шрамы. Что, если она сейчас откликнется на желание своего тела, а потом вновь столкнется со страхом и болью? Ведь это будет унижение… Но ей так хотелось протянуть к нему руки и жадно вцепиться в него, чтобы испытать наслаждение, которому безоглядно и с упоением отдавались многие в ее семье. Только нужно было…
Однако от этого шага ее удерживало еще одно обстоятельство, которое она не смогла бы изменить в свою пользу, как бы ей этого ни хотелось. Если заниматься любовью, то для этого ведь придется раздеться. Брент же мужчина наблюдательный, и она боялась, что он заметит на ее теле некие знаки, которые подскажут, что у нее имелась тайна, большая личная тайна. А Олимпия считала, что пока не готова поделиться ею.
– Нам нужно подготовить план. Надо решить, как мы будем следить за Доббин-Хаусом, – предложила она, надеясь, что разговор о деле поможет ей отвлечься от этих мыслей.
– «Мы»? – Брент слегка отстранился, чтобы заглянуть ей в глаза. – В этой авантюре не может быть никакого «мы».
– Разумеется, может. Мы не вправе отправлять мальчишек следить за домом. Эти негодяи с легкостью вычислят их, и мне даже думать не хочется о том, что может потом случиться. У тебя же нет никого, кто мог бы туда пойти. А сам ты не можешь это сделать, потому что тебя быстро раскроют, если твоя мать действительно одна из тех, кто содержит это заведение.
Брент тихо выругался. Олимпия была абсолютно права. У него и впрямь не было никого, кого он мог бы послать в Доббин-Хаус. Все его друзья разъехались, мальчики слишком неопытны. Ему самому нельзя было рисковать, потому что новость о его визите в это заведение моментально дойдет до матери. А ее следовало как можно дольше держать в неведении, иначе она сумеет избежать наказания за свои преступления.
– Я сам займусь слежкой, – сказал граф, немного помолчав.
– И оставишь тылы незащищенными?
– Олимпия, там не место для женщин. Тебе даже знать ни к чему, что такие места существуют. Вас, женщин, нужно ограждать от этого, ведь это…
Олимпия прижала палец к его губам.
– Мне известно, что такое грязь, Брент. Не забывай, кто я такая и на что способна. Даже если мне очень захочется остаться в неведении, я не смогу этого сделать, потому что на каждом шагу натыкаюсь на мужские безобразия. Что бы я ни узнала об этом заведении, это будет ничто по сравнению с тем, что детям требуется оказать помощь. Любой шок, любое тяжелое переживание отойдут на второй план после того, как дети выйдут на свободу из этого ада.
– Но ты не зайдешь внутрь и ни до чего не дотронешься, – заявил Брент, думая о том, сколько ужасов она смогла «увидеть» с помощью своего дара. – Ты согласна?
Эти его слова походили на приказ, а на приказы Олимпия обычно ощетинивалась, после чего давала отпор. Но на сей раз все было по-другому. Ей вдруг захотелось улыбнуться Бренту, потому что он сейчас подтвердил, что верил в ее дар. Очевидно, он всегда догадывался о ее способностях, но не стал расспрашивать о том, что она увидела, прислонившись к стене в тот день в Филдгейте. И вообще он никогда не заговаривал о ее «видениях».
Олимпия коснулась губами его губ и шепнула:
– Я согласна.
Даже такое легкое прикосновение к его губам вызвало у Брента ответную реакцию, причем возбуждение было настолько сильным, что он чуть не застонал. И он перестал обращать внимание на внутренний голос, призывавший его встать и уйти. Снова заключив Олимпию в объятия, он поцеловал ее, даже не пытаясь скрыть желание, овладевшее им, когда она ответила на поцелуй.
Когда же Олимпия кончиком языка провела по его языку, он совсем перестал сдерживаться и принялся страстно ласкать ее, наслаждаясь тем, как она трепетала от его прикосновений. Чуть наклонившись, он поцеловал ее в шею, и она запрокинула голову, чтобы ему было удобнее. То, как Олимпия отвечала на его ласки, отзывалось в груди Брента сладостной болью. Он снова поцеловал ее в губы, его рука легла ей на грудь, и в тот же миг ему ужасно захотелось прижаться к ее груди губами.
Ощущения переполняли Олимпию, для нее это было даже слишком. Она то и дело вздрагивала и трепетала под ласками Брента, как молодое деревце под порывами сильного ветра. Ей нравилось то, что она контролировала себя, и нравилось то, как он постепенно лишал ее этого контроля. Ах, все было чудесно – и одновременно страшно. В какой-то момент страх победил, и Олимпия, приложив ладони к груди Брента, осторожно оттолкнула его. В первое мгновение его объятия стали еще крепче, но прежде чем она успела испугаться по-настоящему, он отодвинулся.
– Ты давно не целовалась? – спросил Брент, борясь с желанием сделать так, чтобы она захотела его так же сильно, как он ее.
– У меня был всего лишь один мужчина. – Олимпия пыталась восстановить дыхание. – Мне тогда было тринадцать, а этот мужчина был моим мужем. Но потом… Вскоре он умер.
Какое-то время Брент молчал, ошеломленный ее словами. То, что она сказала сейчас, никак, ну совсем никак не походило на выдумку. Пока он думал, как правильно задать вопрос, послышались шаги возвращавшихся мальчишек. Брент отсел от баронессы и стал наблюдать, как она поспешно оправляла платье, как приглаживала волосы.
– Мы пришли пожелать доброй ночи, миледи, – объявил Эйбел, решительно зашедший в комнату; четверо остальных следовали за ним по пятам.
И каждый из мальчиков внимательно посмотрел на Брента, и тот улыбался в ответ; он не собирался винить себя за то, что сейчас случилось между ним и Олимпией. Ведь он же не получил от нее ничего такого, чего бы она добровольно не отдала ему, не так ли? И он остановился в тот самый момент, когда Олимпия дала ему понять, что достаточно. Короткий взгляд на нее, окруженную детьми, подсказал ему, что она уже полностью овладела собой, и он даже почувствовал себя немного обиженным из-за того, что баронесса так быстро забыла о страсти, только что соединявшей их. Потом Брент обратил внимание на ее руки, которые она сцепила на коленях крепче, чем обычно. Не такая уж она была спокойная, хотя и пыталась казаться таковой.
– Вы все остаетесь здесь? – спросила Олимпия у мальчиков.
– Том вернется в соседний дом вместе с его светлостью.
А «его светлость» пока был не готов ретироваться, но Брент молчал об этом. Так, наверное, было лучше. Олимпия открыла ему тайну своего прошлого, и он хотел побыстрее понять, чем это для него может обернуться. При этом он чувствовал, что уже не сможет от нее отказаться. От такой страсти, которую она выказала, целуясь с ним, мужчина никогда не откажется, если только он не последний дурак.
– Разве нам не нужно обсудить, как мы будем следить за Доббин-Хаусом? – спросила Олимпия, повернувшись к графу.
Бренту совершенно не хотелось, чтобы она крутилась возле этого ужасного заведения, но все ее возражения, безусловно, имели смысл. Привлекать мальчиков к этому делу не следовало, у него не было под рукой никого, кто бы мог зайти в дом под видом клиента.
– Отправимся туда завтра вечером. А перед этим мы с парнями внимательно осмотримся на местности. Нам нужно узнать все об округе, прежде чем мы приступим к делу. И главное – определить пути отступления.
– Толково, – кивнула Олимпия. – А я пока приготовлю свой план.
Вскоре Брент и Томас отправились к себе. По пути же граф думал о том, какой еще план требовался Олимпии. И почему-то он решил, что она его очень удивит.
– Вам нравится этот человек? – поинтересовался Эйбел, когда Олимпия повела мальчиков наверх, в спальни, приготовленные для них.
– Нравится, – сказала она. – Почему ты спрашиваешь?
– У него дурная слава, вы же знаете. Я слышал, что о нем плохо говорят.
– Боюсь, что большинство из этих слухов распространяет его мать.
– Его собственная мать говорит о нем такие вещи? И вы думаете, что все это неправда?
– Уверена. Она делает все от нее зависящее, чтобы графа не пускали ни в один приличный дом. И она пытается надавить на него, чтобы он отказался от поисков доказательств ее преступлений.
– Это та самая женщина, что крадет детей, да? – спросил Джайлз, заглядывая в спальню, которую всегда делил с Дэвидом, когда они ночевали в Уоррене.
– Да, та самая. Я думаю, что она занимается этим уже много лет.
– Тогда почему он ее не остановил?
– Она его мать.
Мальчики молча закивали. Прощаясь с ними, Олимпия сдержалась и не стала бросаться к ним с объятиями, хотя очень хотелось. Они с большой осторожностью относились к чрезмерному проявлению чувств. В особенности ей хотелось обнять маленького Джайлза. У нее не было сомнений, что они с ним в какой-то степени родня. В милой мордашке мальчика она видела черты Уорлоков. К сожалению, ему ничего не было известно о родителях. Мать бросила его младенцем, и он вырос при Эйбеле. Джайлз был еще слишком мал, чтобы понимать, каким даром он, возможно, обладал, – даром, переданным ему с кровью Уорлоков. Этот дар, кстати, мог бы помочь ему определить, кто из мужчин ее семейства является его отцом.
– Отдохните, дети. Что-то мне кажется, что граф заставит вас завтра изрядно потрудиться.
Трое младших скрылись в двух соседних спальнях, соединенных дверью. Олимпия услышала, как эта дверь захлопала, стоило мальчикам зайти внутрь. Эйбел же задержался в коридоре. И рассматривал баронессу с выражением, от которого той стало неуютно. По уму он был старше своих двенадцати лет, и Олимпия испытывала грусть от этого. У него никогда не было детства.
– Где Артемас и Стивен? – спросил он наконец.
– Занимаются поисками, как и вы, – ответила Олимпия и, не сдержавшись, погладила его по густым вьющимся волосам. То, как он съежился, но не отшатнулся от нее, позабавило Олимпию и одновременно обрадовало. – Они скоро вернутся и устроятся в спальне напротив.
– Хорошо. Если понадобится, я мог бы помочь им, но, думаю, у них лучше получится.
Эйбел зашел в спальню и осторожно прикрыл за собой дверь. Покачав головой, Олимпия отправилась к себе, зная, что племянники обязательно дадут ей знать, когда вернутся, – когда бы ни пришли.
Накинув пеньюар у себя в спальне, баронесса решила немного почитать, но тут послышался тихий стук в дверь.
– Ну слава богу! А то я уже начала беспокоиться. – Олимпия впустила племянников в комнату. – Нашли что-нибудь стоящее?
– Я думаю, что сестру Мэри увезли из страны. – Артемас уселся в кресло рядом с камином.
– Я очень боялась, что так и произойдет, – со вздохом сказала Олимпия и опустилась на край кровати. – Значит, мы ее упустили?
– Может – да, а может – нет. – Стивен устроился на подлокотнике кресла, в котором сидел брат. – Мы приблизительно знаем название корабля, на который ее посадили. Он сначала пойдет к побережью Шотландии, а уж потом направится в колонии. Это дает время перехватить ее в Шотландии, если там мы вовремя перебросимся словечком кое с кем.
– Поговори с Полом. Он знает, есть ли там кто-нибудь из наших. Боюсь, потребуется время прикинуть, кто из нашего клана может там находиться в это время года. А вот у Пола острая память на такие вещи.
– Будет сделано. – Артемас встал и направился к двери. Потом остановился и, обернувшись, чмокнул тетушку в щеку. Стивен сделал то же, а вот Артемас вдруг снова остановился – уже на пороге.
– Тебя что-то беспокоит? – спросила Олимпия.
– Граф, – ответил он, пристально взглянув на нее.
Олимпия вздохнула:
– Пойми, я вдова, и мне уже двадцать шесть лет.
– Я знаю. И не собираюсь говорить, как тебе следует поступать. – Артемас криво усмехнулся. – Пусть этим займется дядюшка Аретас. Я просто хочу сказать, что граф – человек, который надеется, что люди абсолютно честно ведут себя с ним. Сейчас он верит, что ты именно так и поступаешь. Поэтому мне кажется, что нужно рассказать ему об Илае.
Олимпия выругалась, когда племянник вышел и закрыл за собой дверь. Аретас мог стать проблемой, но она мысленно отмахнулась от предложения Артемаса. Однако он был прав насчет Брента. У него действительно имелись причины не доверять тем, кто что-то скрывал от него. И очень веские причины не доверять женщинам, так как мать, главная женщина в его жизни, предавала его снова и снова, раз за разом. Его недоверие росло при каждой новой встрече со сводными братьями, и теперь он не мог не думать, что вся его жизнь полна лжи. Конечно, она, Олимпия, открывала ему правду, но в мизерных дозах, и это было неправильно.
Баронесса налила бокал вина, затем подошла к окну и оглядела парк, залитый неярким лунным светом. Тайны, которые она хранила, касались только ее. Лишь семья знала о них. Олимпия очень долго держала все секреты при себе, понимая, что испытает боль, если решит поделиться ими с кем-то еще. Трудно было рассказать даже то, что она уже открыла Бренту. Но попытаться раскрыть свой самый главный секрет – это было бы подобно смерти.
– Илай, – пробормотала она и почувствовала боль в сердце. Ей очень его не хватало, он был величайшей ее ценностью и главным секретом.
Даже родные Олимпии никогда не упоминали его имя, – точно так же редко говорили и о ее замужестве. Однако Илай был записан как барон Миртлдаунс, если кто-то вдруг заинтересуется. И уж совсем мало усилий потребуется кому-нибудь, чтобы узнать, что барон, указанный в регистрационных книгах, не мог быть ее мужем. К счастью, за тринадцать лет никому в голову не пришло искать правду, поэтому она решила оставить все как есть – молчать о том, что держит Илая в деревне.
– Где он и должен оставаться, пока не вырастет, – громко сказала Олимпия, как будто повторение этих слов вслух могло помочь ей и в дальнейшем хранить тайну.
От Илая ее мысли вернулись к той кошмарной ночи тринадцать лет назад. К ночи, когда был зачат Илай. Она вздрогнула и сделала большой глоток вина, чтобы остановить поднимающийся в душе страх. Кузен Мейнард – ее друг по детским играм – часто бывал у них. В тот вечер он смотрел на нее так, что мороз пробирал до костей. Она не успела уйти к себе, потому что он напал на нее, воспользовавшись своим даром, очень похожим на дар Аретаса. Слишком юная, чтобы защитить себя от его искусства, она подчинилась воле Мейнарда. Олимпия плохо помнила, что случилось потом. Очнулась же с юбками, задранными до талии, и с острой болью между ног. Попытавшись встать, она уперлась ладонями в пол и по остаткам эмоций на ней «прочла», что с ней сделал кузен.
Кузен Мейнард дорого заплатил за свою жестокость. Пребывая все в том же шоковом состоянии, она все же осознала, что вышла замуж, а спустя короткое время стала вдовой. Она знала, что братья убили кузена. Вероятно, им помогли другие родственники из их немалой семьи. Но Олимпия не стала интересоваться подробностями. Через какое-то время она поняла, что носит ребенка, и это ошеломило ее. Она ведь сама была еще ребенком. Ей приходило в голову, что нужно избавиться от этого постоянного напоминания о надругательстве Мейнарда, но стоило подумать об этом, как ребенок начинал шевелиться у нее в утробе. Она не нашла в себе сил избавиться от него. Вот так родился Илай – не только источник воспоминаний, которых она предпочла бы не иметь, но и источник ее радости.
Аретас был прав: Брент должен был об этом узнать от нее, прежде чем сам все узнает. И ведь это возможно! Она понимала, что ей не хватит сил долго противиться желанию отдаться ему. Следы же на теле от рождения Илая, пусть не такие уж большие и заметные, все-таки были. И вполне возможно, что Брент заметит их. Она уже почти решила, что станет его любовницей, что теперь уже не остановит Брента в последний момент.
«Но подождем еще немного», – думала баронесса, сбрасывая пеньюар и забираясь в постель. Ах, это так прекрасно – чувствовать себя желанной таким мужчиной, как Брент! Хотелось как можно дольше наслаждаться этим ощущением. Мужчины очень редко правильно реагируют на новость о том, что у женщины, которую они желают, есть ребенок. Ей хотелось, чтобы ничто не смогло помешать разгоравшейся страсти, которой они с Брентом отдавались так естественно и непринужденно. То был эгоизм чистейшей воды, и она прекрасно это понимала, точно так же, как осознавала, что рискует доверием графа. Но какое-то время все, что происходило между ней и Брентом, будет принадлежать ей, только ей.
Глава 8
Брент наблюдал, как Олимпия карабкалась по какой-то странной решетчатой лестнице, укрепленной на торцевой стороне Доббин-Хауса. Он не сомневался, что это был лишь один из путей, по которым владельцы и патроны заведения могли сбегать отсюда в случае необходимости. Но главное его внимание привлекали прелестные ягодицы Олимпии, туго обтянутые брюками. У него даже руки зачесались от желания погладить ее по задику.
Когда в Уоррене она вышла из своей комнаты, чтобы присоединиться к нему, он чуть не задохнулся, бросив на нее взгляд. Олимпия переоделась мужчиной. От ее вида кровь закипала в жилах, глаз нельзя было отвести. Он подал ей плотный плащ, который она потом оставила в карете, стоявшей за углом под охраной Пола. И теперь Брента одолевало желание сбегать за плащом, чтобы закутать ее и не видеть того, что до боли хотелось потрогать. Но главное – чтобы никто не видел ее такой соблазнительной.
У Олимпии Уорлок были длинные изящные ноги, а брюки в обтяжку подчеркивали рельефность ног, что сразу же привлекло мужское внимание, ну и, конечно, очаровательный задик – такого он еще не видел. Ему ужасно хотелось раздеть ее, ласкать, целовать… Хотя они пришли сюда, чтобы спасти детей от безжалостных извращенцев, Брент вдруг обнаружил, что ему трудно сосредоточиться на деле, которым следовало заняться.
Читать бесплатно другие книги:
