Средневековая история. Цена счастья Гончарова Галина

– Что случилось?

– Мой сын почти месяц напивается в хлам чуть ли не каждый вечер, что-то случилось? Знаешь, я надеялся, что у тебя это само пройдет, но ты… ты утратил разум из-за этой девки!

– Не говори о ней так. Она…

– Она, сынок, самая обычная шлюха.

– Отец!

– Пока ты тут размазываешь сопли… ты хоть знаешь, что она спит с принцем?!

– Откуда ты знаешь?

– Слуги донесли. Они уже несколько раз виделись наедине – и явно занимались не чтением стихов.

Самое забавное, что Вяленая Щука попал в точку. Лилиан и Ричарду было о чем поговорить. В том числе и о поэзии. Только вот кому бы из придворных это пришло в голову?

– Ты… она правда?

– Да. А ты напиваешься как свинья из-за гулящей девки, которая прыгнула в постель с принцем, не успели еще ее мужа оплакать.

Александр смотрел в потолок.

– Слишком многое поставлено на карту. Соберись. Я прикажу принести ванну – искупайся и возьми себя в руки. Я хочу видеть сына, а не размазню.

Вяленая Щука вышел. Александр так же тупо смотрел вверх. Внутри разгоралось жаркое пламя обиды.

Вот, значит, как? Он ждет, пока ее сиятельство позовет, а ей ничего не надо, так?

Она продалась ради титула! Отдалась Ричарду, чтобы получить свое! Она такая же шлюха, как эти размалеванные придворные дешевки! Такая же, как все! Грязная, лживая, паскудная девка!

«Ненавижу! Я бы бросил к твоим ногам все, я бы сделал тебя герцогиней, я бы… А ты… Дрянь. Ненавижу тебя! Ты еще пожалеешь, что отвергла меня, Альдонаем клянусь! Ты пожалеешь…»

Уехало посольство Ивернеи. Принцы дружески распрощались с Эдоардом, а принцесса – с графиней Иртон. Гардвейг, пользуясь случаем и памятуя о своих незамужних дочках, пригласил ивернейцев посетить Уэльстер. Принцы, руководствуясь теми же соображениями, с благодарностью приняли приглашение.

Сам Гардвейг пока домой не уезжал. Он дожидался дочь, чтобы подписать новый договор. Лиле же от этого было ни холодно ни жарко. Ко двору-то все равно нельзя… Траур. Правда, иногда она все же навещала короля, но вечерами и проскальзывала с заднего хода. В плаще и полумаске.

Принцессы по-прежнему радовались ее визитам и вместе с Мири записывали сказки. Пару раз Лиля виделась с Ричардом. Разговаривали, старательно избегая вспоминать ту ночь, Ричард много говорил о Джерисоне, Лиля слушала… секса между ними больше не случалось. Да и не надо было.

Они на всю жизнь останутся повязанными общей тайной, а теперь и не только тайной.

Лиля как в воду глядела, когда размышляла о своей беременности. Когда спустя месяц красных дней календаря не последовало, Лиля не обеспокоилась. Но к концу второго месяца вызвала на дом повитуху. Сама-то себя не обследуешь…

Беременна.

От кого? Разумеется, от мужа. И никак иначе. Благо Джерисон был достаточно самолюбив, чтобы не распространяться о своих отношениях с обновленной супругой. И все считали, что у них – было.

Ну слуги догадывались. Да и друзья Лилиан, ее ближайшее окружение, – тоже. Но молчали. И о повитухе – тоже.

Только вот Ганц Тримейн не был бы самим собой, если бы не узнал обо всем в числе первых. Долго размышлял, отменил все дела – и в тот же вечер явился в кабинет к графине.

Приглашения ему не требовалось. Чего уж там – свой. Вошел, уселся напротив…

– Лилиан, вы ждете ребенка.

Не вопрос. Утверждение. Лиля сморщила нос.

– Повитуха?

– Нет. Вы сами. Если бы вы ребенка не ждали, ваша реакция была бы другой.

– А… какая?

– После беседы с повитухой вы отправились к Тахиру. А потом к Ингрид.

М-да. Не подумала. Ингрид должна была родить со дня на день – и Лиля собиралась ей помогать. Она и сейчас не сомневалась в своих силах, но это другое. Ей просто захотелось поболтать с кем-то… из ее стаи. Да и Тахир…

– Я так понятна и предсказуема?

– Почти. А еще Лория принялась заваривать вам укрепляющие отвары. Раньше она делала их только для Миранды.

И то верно.

Лиля боялась. Очень боялась. Вино все-таки… сколько они с Ричардом выпили в ту ночь? Три бутылки? Четыре? Достаточно для потери контроля, но не для потери способности к размножению. Хотя второе полезнее было бы.

– И что теперь? Доложите королю?

– Обязательно. Но сначала я хочу спросить, чей это ребенок.

Два взгляда скрестились ледяными клинками. Но Лиля не дрогнула.

– Мой. И моего покойного супруга.

– У вас с ним ничего не было.

– Было. Один раз, но этого хватило.

– И где же?

– Вы забываетесь!

– Вам все равно придется отвечать на этот вопрос.

Лиля скрипнула зубами. Но… прав ведь. Лучше уж сейчас.

– В его покоях. Во дворце. А на следующий день его не стало.

– Вот как… Вас там не видели.

– Меня много где не видели. Я была в плаще и полумаске. Тихо пришла, тихо ушла. И что?

– И вас так просто впустили?

– Алисия…

– Она подтвердит?

Лиля кивнула. Спокойно и уверенно. Черта с два вы получите возможность для удара, лэйр Ганц! Фигу вам, а не компромат! За своего ребенка…

Да, вот именно в этот момент Лиля и поняла, что внутри нее живет маленькое родное чудо.

Ребенок…

Не важно, чей он. Это – ее дитя.

И ради него она способна на все. Солгать, предать, убить… это – ее ребенок!

И вдруг глаза мужчины потеплели, сверкнули золотистыми искорками. Ганц кивнул.

– Графиня, вы понимаете, что допрашивать под пыткой вас никто не будет, но его величество обязательно поинтересуется…

– Да.

– И вы обязаны будете ответить так же уверенно.

– Мне нечего скрывать. Это ребенок моего покойного мужа.

– Я рад за вас, Лилиан. И все же… Фалион непричастен?

Лиля покачала головой. Ганц незаметно перевел дух. Вот этого он боялся больше всего. Александр Фалион заезжал, и достаточно часто, но его отношения с графиней не выходили за рамки теплых и дружеских. Ганц знал, маркизу хотелось большего. Но перейти определенную черту он не мог. И отчасти в этом была виновата сама Лилиан. Чего уж там, после ночи, проведенной с Риком, она забыла о неудовлетворенных желаниях, которые мешали ей мыслить здраво. Несмотря на взаимную симпатию, они с Фалионом не смогут быть вместе. У него больная жена, а, как известно, больные жены умирают по заказу либо в романах, либо это заказ их мужей. Сможет ли Лиля жить с мужчиной, который приговорил уже одну жену? Ой ли… а если во вкус войдет? Мало ли что с ней может случиться…

Нет. Не надо такой радости.

Да, ее тянуло к нему, но это тяга телесная. К красивому молодому мужчине, который проявил внимание и понимание. Участие, сочувствие… Женщины ловятся на секс? Глупости! На ласку они ловятся испокон веков. На ласку и заботу.

Любовница? Увольте. Женщины все разные. Кто-то для этой роли создан, кто-то нет. Кто-то может так жить годами, а кто-то с ума сойдет на второй неделе. Любовь – это еще и самоотречение. И сейчас Лиля отрекалась от маркиза. Потом было бы намного больнее.

Ганц это понял.

– Вы чудесная женщина, Лилиан.

– Спасибо… – Лиля одарила друга теплой улыбкой.

– Мне жаль, что я сейчас скажу вам неприятные вещи…

– Но вы ведь их скажете.

– Именно. Ваше производство, ваши дела важны для короны. Выпустить вас из-под покровительства Эдоард не имеет права. Он сейчас ломает хребет гильдиям. И даже в Иртоне вам жить спокойно не дадут.

– Это я понимаю.

– Пока был жив Джерисон – вы могли многое.

– У меня будет ребенок.

– Это хорошо. Рассмотрим оба варианта?

Лиля кивнула и приготовилась слушать. Чего уж там, в интригах Ганц чувствовал себя как рыба в воде.

– Если у вас родится девочка. Мири отправляется в Ханганат, а девочка рано или поздно выходит замуж, и ее второй сын получает титул графа Иртона. Или первый – если она выйдет замуж за лэйра вроде меня. До совершеннолетия ребенку назначается опекун.

– Так. А если родится мальчик?

– Он получает титул графа Иртона. И ему также назначается опекун.

– И его кандидатура…

– Рассматривается королем. И им же утверждается.

– Ричард?

– Нет. Никоим образом.

– Тогда кто?

– И тут мы подходим к самому неприятному.

– Меня выдадут замуж?

Ганц выдохнул. Посмотрел на Лилиан – глаза в глаза.

– Я всегда знал, что вы умны.

– Этот вывод напрашивался сам. Но вот за кого?..

– Не знаю.

– Это должен быть человек относительно безобидный, от которого не стоит ждать участия в заговорах, преданный короне, послушный воле короля плюс подходящий возраст – он должен дожить до совершеннолетия ребенка плюс иметь определенное благосостояние… Таких много?

– Очень мало.

– А списки есть?

Это был главный и самый напряженный момент во всей беседе. Если его поймут правильно, если поверят, если…

– Король пока не знает о вашей беременности. Но ваше замужество все равно вопрос решенный.

– Только неясно – за кого, так?

– Так.

– Вы хотите что-то предложить? Ганц?

Глаза встретились. И словно невидимые нити протянулись между двумя людьми.

Понимание.

Осознание.

Потрясение.

– Ганц… вы хотите…

Лиле отказал голос. Оно, может, и к лучшему. Иначе она бы точно что-то ляпнула не к месту. Ганц положил руки на стол, и женщина заметила, что его пальцы чуть подрагивают.

– Лилиан, я знаю, что это дерзость. И вы можете счесть это подлостью с моей стороны. Но я умоляю хотя бы выслушать.

Коротко кивнув, Лиля убрала руки под стол. Ее-то пальцы дрожали куда ощутимее.

– Все то, что вы перечислили касательно кандидатуры будущего супруга… Я ведь подхожу. Так?

Она снова кивнула.

– Почему я на это решился… Не знаю. Я бы молчал, и долго. Лилиан, я не могу сказать, что безумно люблю вас.

Да Лилиан и о себе такого сказать не могла, чего уж там. Безумная любовь – это у Шекспира. А у нее сплошной прагматизм.

– Мне хорошо в вашем доме. Да, в вашем. Я уважаю и ценю вас, я привязался к Миранде, я… у вас по-настоящему тепло…

Лиля видела – Ганц нервничает. И говорит от души, пытаясь выразить то, что мучило его все это время.

– Знаете, когда я приехал к вам в Иртон… я приглядывался, составлял мнение – и начал уважать вас. Когда понял, что вы умны, талантливы… я удивлялся, как ваш муж не разглядел этого в вас.

– Он не хотел видеть, – пожала плечами Лиля.

– Я увидел – я удивлялся. И… я завидовал. Джерисону было дано многое. Положение, уважение, теперь еще и такая жена – и что? Он играл жизнью, не ценя ничего из этого. А я бы душу продал за свой дом. За то, чтобы меня ждали. Чтобы было куда вернуться. А он это разрушал. Я так и не смог этого понять. Не важно… В Иртоне вы были совсем другим человеком, чем здесь, в столице…

– Я растерялась, – честно призналась Лиля.

Ганц тряхнул головой.

– Столица – это не ваше. Здесь вы были растеряны, вы не знали, что и как, вы совершали ошибки… и мне захотелось вас защищать. Вы знаете, что с королевской службы просто так не уходят.

– Знаю, – кивнула Лиля. – Собственно, я была уверена, что вы носите королю отчеты. Это ведь так?

– То, что не могло вам повредить.

– И я вам за это очень благодарна.

– А еще… Я здесь отогревался. Не знаю, как лучше сказать…

Ганц беспомощно развел руками, но Лиля его хорошо понимала. Тепло душевное. Когда всем хорошо и уютно. Когда отогреваешься и чувствуешь себя дома. Когда тебе спокойно и тебя ждут. И понимаешь, что ты – дома.

Об этом красиво говорят поэты и писатели. А в жизни… кто знает это чувство – тому повезло. Кто-то принимает за него покой. Кто-то привычку. Но стоит человеку хоть раз понять, какое оно – настоящее, и полумерами он уже никогда не ограничится.

Это непередаваемое ощущение – знать, что ты кому-то нужен, что тебя принимают таким, какой ты есть, любят и ждут. Именно таким – и всегда. Что бы ни случилось.

Лиля так и создавала свой островок в мире средневековья.

Хельке и Лория с ее детьми.

Вирмане. Лейф и Эрик. Ингрид и девушки, которые успешно учились ажурной вязке.

Мастера и мастерицы.

Лейс и его солдаты.

Тарис Брок и Алисия Иртон.

Патер Воплер с сыном…

Все они были частью маленького мира Лилиан Иртон и Миранды Кэтрин Иртон. И его же частью стал лэйр Ганц. И хотел в нем остаться. Потому что плохо ли, хорошо ли, но это было что-то теплое и уютное. Где никто никого не ругает, где даже споры ведутся добродушно, где нет места злости и жадности.

Еще не семья, но нечто очень близкое. И Ганц прикоснулся самым краешком к этому теплу. Отогрелся. И захотел остаться.

Она накрыла своей рукой руку мужчины.

– Не надо. Я понимаю…

Их взгляды встретились. Одну короткую и в то же время безумно длинную минуту мужчина и женщина смотрели друг на друга.

Он – воин. Шпион. Тайных дел мастер. Убийца и дознаватель на службе короны. В его прошлом крови по колено. И грязи – по шею.

Он сражался всю жизнь. За себя, за корону – и против всего мира.

Он устал. И ему нужно что-то для себя. Островок покоя и мира. И вот его лэйр Ганц станет защищать до последней капли крови.

Один, всегда один, кричи не кричи, молись не молись, Альдонай забыл про тебя. И с каждым годом тяжесть на душе все страшнее.

Альдонай, прими меня, устало безверного, не с добром, не со злом, с тем, что есть в душе моей…

Он уже давно не верит в Альдоная, его работа приучила королевского представителя к самой жуткой грязи. И именно поэтому он люто, даже себе не признаваясь, завидовал Джерисону. У графа было все – по праву рождения. И он не понимал, чем владеет. Не ценил, не защищал, не берег…

А Ганц понял. И готов был все отдать, лишь бы его впустили. И приняли.

Лиля смотрела ему в глаза, и он видел в них свое отражение.

То же усталое одиночество. Та же тоска.

Одна. Всегда одна. И за ее спиной ее люди. А она за все в ответе. И любое неправильное решение может стоить жизни ее близким. Уже стоило…

И нет сил ни на что. Только держаться, стиснув зубы, идти вперед, держаться, делать дело – и тихо плакать по ночам.

От тоски.

Не на кого опереться. Некому довериться. И давит ноша принятых решений. Жестоких, безжалостных…

Да, их меньше, чем у Ганца. Но разве от этого легче?

Никогда не легче.

Мужчина и женщина смотрели друг на друга.

Между ними не проскакивала искра безумной страсти. Они не бросались друг другу в объятия. Но это было тихое понимание, которого иногда не достигают и за десять лет брака.

Самому сильному мужчине нужно место, где можно отдохнуть.

Самой сильной женщине нужно знание того, что она не одна. Что за ее спиной есть кто-то сильнее.

Союз?

Выстраданный и ставший возможным только после очень многих бед.

Тяжелых решений, крови, смертей…

Когда-то они подозревали друг друга. Не доверяли. Опасались подвоха. Когда-то они ждали удара.

Сейчас им предстояло принять одно из самых серьезных решений.

Принять? Или оно уже принято?

Ганц смотрел на женщину. Он видел ее каждый день, но сейчас – словно впервые. Отблеск свечей ложится на золотые волосы, искры пляшут в загадочных зеленых глазах, лицо кажется удивительно юным и в то же время мудрым…

Лиля смотрела на мужчину словно впервые.

Темные глаза кажутся совсем черными. Черными кажутся и темно-каштановые волосы. Усы прячут насмешливую улыбку в уголках рта, морщинки на высоком лбу, тонкие сильные пальцы музыканта и художника…

Он не красавец, нет. Джерисон был намного красивее, да и Ричард, и Гардвейг даже сейчас…

И все же это не важно. Красота – это фантик. Но едим-то мы конфету…

– Согласится ли король? – Лиля с трудом узнала свой голос. Такой ломкий. Такой… неуверенный. Она ли это? Или это – именно она?

– Вы согласны, Лилиан?

– Ты. Называй меня Лилей, Ганц. Полагаю, для супругов так будет лучше?

И в темных глазах вспыхнула надежда, сменившаяся шальной радостью.

Этим вечером, ложась спать, Лиля размышляла о самых разных вещах.

Вот честно – никогда она о Ганце даже не думала в таком контексте…

Хотя… она вообще ни о ком не думала, чего уж там. Хватало и переживаний, и проблем, и головной боли – еще о мужиках размышлять! Вот некогда! И хоть убивайте.

Они договорились, что пока не будут предпринимать решительных действий. Траур – штука обязывающая. Длится примерно три года. В течение этого времени выдать ее замуж просто нельзя. Разве что король сильно надавит на альдона и тот даст разрешение. Но именно что разрешение должно быть от альдона.

То есть пока можно было чувствовать себя спокойно. Но до решения Эдоарда.

А тот ведь решать будет. Через нее на Ативерну завязан Август. И она сама уже не последняя фигура.

Строго говоря, пока у них с Ганцем есть две проблемы. В том, что они споются, Лиля не сомневалась. Уже сработались. Уважают друг друга… если уж кому из мужчин она и может доверять – это Ганцу. Потому как вирмане молодцы, но они вирмане. А сколько там завязано на клановую систему… даже думать не хочется. Такой вот скромный вопрос. Выгоднее налаживать отношения с одним Эдоардом или с двумя десятками мелких корольков на Вирме? Ладно, ярлов, но суть-то не меняется!

Нет, на фиг. Ибо не фиг. И точка.

Сбежать в другое государство тоже не выход. Лиля это и сама понимала, без молчаливого подтверждения Ганца. Или отравят, или зарежут, или еще что… но невыездной ей быть долго и печально. Эту систему ой не в советские времена придумали. И спасибо Эдоарду за то, что она до сих пор не под замком.

А вот Ричард…

Да, та ночь навсегда останется между ними. Но ребенок… Сказать или не сказать?

Молчать, однозначно.

После такого кошмара, который случился из-за Амалии и ее любви, – молчать! Можно стимулировать роды, чтобы они прошли раньше. Можно. И списать все на Джерисона.

А почему нет? До Менделя тут еще долго не дорастут. А она никого просвещать по генетике, кроме Ганца, не собирается. Это ребенок от Джерисона Иртона. И точка.

Резать будут, на куски рвать будут – все равно. Ребенок от мужа. И никаких!

Это единственный способ выжить. А Ричард, даже если что-то заподозрит, все равно будет молчать.

Миранда засопела под теплым одеялом и перевернулась на бок, зарываясь в подушку.

М-да, вот еще проблема…

Вот честно – отдавать Мири в Ханганат не хотелось. Ведь отравят малявку. Но и как разрулить эту ситуацию, Лиля пока не знала. Оставалось только ждать и терпеть.

«Смириться надобно для виду, но – тянуть. Кто время выиграл – все выиграл в итоге…»[7]

Вот пока и будем тянуть.

Но что дальше?

Ну вирмане ее решение примут. Они как раз Ганца уважают. Будь возможность – еще бы и почетным вирманином приняли бы. За изворотливость и жестокость.

М-да…

«А не боишься, что станет мужем да попробует навести в доме порядок? Со средневековой точки зрения?»