Демонолог Пайпер Эндрю
На пути домой я звоню одному знакомому, который работает в Колумбийском университете и занимается компьютерными технологиями. После обмена разнообразными репликами о том о сем, например, о том, какая сучья погода нынче стоит, я задаю ему несколько вопросов. В частности, мне хочется выяснить, можно ли изменить время загрузки видеозаписи в компьютер, которое записано на жестком диске, или же, другой вариант, можно ли стереть любую информацию о том, что загрузка вообще когда-либо имела место. Мой приятель делает паузу, и я представляю, что за мысли мелькают сейчас у него в голове.
Вопрос: «Зачем профессору литературы знать подобные вещи?»
Ответ: «Это порнуха».
В конце концов он дает отрицательный ответ. Это «чертовски трудно» – стереть запись полностью или сделать так, чтобы запись, сделанная 25-го, выглядела бы таким образом, словно ее сделали 28-го. «После таких действий всегда остаются отпечатки пальчиков», – говорит мой знакомый и явно подмигивает при этом: предупреждение, чтобы в следующий раз я смотрел в оба, если мне захочется скачать из Интернета какую-нибудь гадость, чтобы об этом не узнала моя жена.
Чего я ему не сообщаю, так это того, что жена от меня ушла. И что я вовсе не хочу стирать эту запись. Чего я хочу, так это обеспечить, чтобы время, когда я переправил запись из камеры в лэптоп, было тем же, что время с датой, зафиксированные на самой записи, чтобы этот документ отражал реальные события и выдавал зафиксированные в нем города и цифры – но зафиксированные до 27 апреля.
Подобно фокуснику, желающему показать, что в рукаве у него ничего не спрятано, я полагаю, что сделал все возможное для создания всех условий успешного осуществления своего трюка. Если 27-го мне удастся выяснить, что означают эти города и цифры и если они как-то соотносятся с реальностью и это можно каким-то образом проверить и подтвердить, значит, магия этой записи вполне реальна.
И, как заметил бы в подобных обстоятельствах брат Гуаццо, автор Compendium Maleficarum, если чудеса – это один из способов, каким Спаситель доказывает свою сущность, то магия – это способ, каким демоны подтверждают свою.
Немного позднее, еще одна церковь. Это наш с женой и дочерью храм, пусть и номинально, поскольку наши посещения ограничивались тремя разами в канун Рождества из по крайней мере пяти, а также ежегодными пожертвованиями с личного счета Дайаны. Церковь Св. Павла и Св. Андрея рядом с Западной 86-й улицей. Выбранная моей супругой за прогрессивные взгляды ее конгрегации и смутно-ненавязчивое наименование – Объединенная методистская. Община, которую мы сами для себя избрали, но к которой на практике никогда не принадлежали.
Но сегодня она вполне послужит моим целям. А цель – заупокойная служба по Тэсс. В спешке организованная Дайаной, сообщившей мне о ней только вчера по электронной почте – крупной картечью, с упоминанием таких выражений, как «целительное действие», «процесс исцеления» и «завершение». Я пришел сюда ради нее, чтобы продемонстрировать объединенный родительский фронт. Это именно то, что обычно делают в подобных случаях: демонстративно показываются на людях.
Но теперь, оказавшись здесь и стоя через улицу от восьмигранной башни церкви, которую я раньше едва замечал, но которая сегодня выглядит зловеще-венецианской, глядя на темные костюмы коллег, наполовину забытых друзей и членов многочисленного семейства Дайаны, которые тащат венки и самих себя вверх по ступеням и сквозь церковные двери, широкие и черные, как разверстая глотка, я понимаю, что не могу туда явиться. Войти туда – значит признать, что Тэсс умерла. Если она еще жива, это может лишь отдалить ее от меня. А если все же умерла, мне не нужна помощь этих почти чужих мне людей, чтобы помнить, кем она была.
Я смотрю, как последние из них прячут телефоны в карманы и проскальзывают внутрь. Но прежде чем я успеваю уйти, на солнечный свет выходит Дайана. Она, должно быть, стояла в дверях, встречала и приветствовала гостей, дозволяя им похлопать себя по спине и отвечая соответствующими фразами, которые эта женщина отлично умеет повторять с полной иллюзией искренности и достоверности. Орган уже начал играть вступление, а она выходит наружу, чтобы бросить последний взгляд на окрестности. Последняя попытка обнаружить меня.
Я жду, пока жена меня высмотрит. Ее лицо не выражает вообще ничего. Это более честное выражение, чем любое из тех, которыми она одаривала уже находящихся внутри пришедших. То, что я сейчас вижу, – это выражение пустоты, что образовалась в ее душе. Эта пустота невыносима для Дайаны, и нынешняя церковная служба отчасти попытка начать заполнять образовавшееся пустое пространство. С помощью какой-то активности, с помощью слов, начав здесь, а затем направившись отсюда туда.
Супруга поднимает руку, словно желая продемонстрировать мне линии на своей ладони и предложить мне прочитать их, понять, что они означают. Это, кажется, просто легкий взмах, скорее, даже судорога. Нечто непреднамеренное или полузабытое. Потом, когда рука опускается обратно к бедру, она исчезает в темноте, и двери захлопываются изнутри.
На улице перед моим домом меня кое-кто ждет.
Мужчина тридцати с лишним лет стоит, засунув руки в карманы, возле входа в дом, время от времени небрежно бросая рассеянный взгляд на проходящий транспорт. Он как будто высматривает такси, но когда появляется свободная машина, тут же поворачивается к ней спиной, словно передумав куда-то ехать. Ничто не указывает на то, что он ждет именно меня. Я замечаю его, когда сворачиваю с Коламбус-авеню. Я никогда прежде его не встречал. А он, по крайней мере на таком расстоянии, смотрится как воплощение неопределенности, человек без каких-либо заметных черт: белая хлопчатая рубашка, закатанные рукава, «выходные» джинсы, коротко подстриженные темные волосы. Невысокий, но крепкого, солидного телосложения, фигура, привычная к нанесению ударов и способная устоять, получая их. Возможно, отставной военный. И возможно, он состоит на должности, требующей грубой физической силы и быстрой реакции, из тех, что занимают в Нью-Йорке многие бывшие солдаты. Водит чей-то лимузин, служит чьим-то телохранителем, а может быть, привратником или барменом.
Но вот что выделяет этого человека из ему подобных? Полное отсутствие индивидуальности, каких-либо характерных черт. То, как он стоит, то, как он заправил рубашку в джинсы, изгиб нижней губы – все это такое же, как у всех. Это человек, специально натренированный не выделяться. А памятуя обо всех посещениях моей персоны за последнюю неделю, я понимаю, что если кто-то стоит возле моей двери, то он стоит там, дожидаясь меня.
И тем не менее, когда я приближаюсь, незнакомец вообще меня не замечает. Я почти прохожу мимо, когда он окликает меня – в спину:
– Дэвид Аллман?
– Вы кто такой?
– Меня зовут Джордж Бэрон.
– Никогда о таком не слыхал.
– И не надо.
Я секунду смотрю прямо на него.
– Es vos vir aut anima? – спрашиваю я его по-латыни. «Вы мужчина или дух?»
Он, кажется, не понимает вопроса. Впрочем, похоже, он не удивлен, что я только что обратился к нему на древнем языке.
– Могу я угостить вас кофе? – говорит он. – Улица, вероятно, не самое подходящее место для беседы.
– Кто сказал, что мы будем беседовать?
– Я уверен, что в этом районе имеется немало кафе. Я был бы признателен, если бы вы проводили меня в то, которое вам больше нравится, – говорит этот странный человек, игнорируя мой вопрос и подходя ближе ко мне, так что его плечо касается моего. С расстояния ярдов в двадцать мы вполне могли бы выглядеть как парочка старых друзей, остановившихся, чтобы решить, куда направиться дальше, на восток или на запад, чтобы перехватить что-нибудь выпить.
– С какой стати я стану с вами разговаривать?
– Это в ваших же интересах.
– Вы явились сюда, чтобы мне помочь?
– Так далеко я бы не стал заходить.
При обычных условиях я бы просто прошел мимо: не нужны мне никакие разговоры с таким вот незнакомцем. Но сейчас мне нужно стучаться в любую дверь, принимать любое приглашение. Даже если я подозреваю, что это не принесет мне ничего особо хорошего.
Чтобы добраться до Тэсс, мне придется говорить «да» всему, что встретится.
Путешествие, которое ты сам для себя создашь.
– Конечно, – говорю я. – Здесь есть такое местечко, вон там.
Мы идем к западу по Амстердам-авеню, заворачиваем за угол и выходим к кафе «Кофейное зерно», где обнаруживаем свободный столик у окна. Мужчина, назвавшийся Джорджем Бэроном, заказывает мне капучино, но себе не берет ничего.
– Язва, – поясняет он, принеся мне кофе и садясь напротив.
На первый взгляд он не напряжен и вполне дружелюбен, но на самом деле это только кажется. Я не специалист в этой области, но что-то в Бэроне заставляет предполагать наличие склонности и способности к насильственным действиям, в первую очередь при выполнении заданий особого свойства, которые мне трудно даже вообразить. Что его выдает, так это то, что он уделяет внимание только мне одному. Ни одна красивая девушка или красивый парень, что проходят мимо, не привлекают его внимания, он не бросает в их сторону даже короткого взгляда. А когда кто-то роняет на пол поднос с кружками и они с грохотом разлетаются по кафельному полу, Джордж даже не моргает. Он пристально смотрит на меня, прямо как хищная птица.
– Стрессы, – говорю я. – Они всегда кончаются язвой.
– Мой доктор утверждает обратное.
– Да неужели? И что он говорит?
– Кофе. Сигареты. Спиртное. Рекомендует избегать подобных удовольствий.
– Грустно это слышать.
– Не печальтесь. Это помогает мне всегда быть настороже.
– А чем вы занимаетесь, мистер Бэрон? Для чего вам необходимо всегда быть настороже?
– Я фрилансер.
– Вы пишете?
– Нет.
– Значит, ваш бизнес более практический, не так ли?
– Я преследую. Можно так сказать.
– Значит, профессиональный преследователь. И ваша нынешняя цель и жертва – это я?
– Только косвенным образом.
Он молчит и ждет, словно это от меня ожидается какой-то доклад или сообщение. Я отпиваю кофе. Размешиваю его. Добавляю сахару. Снова отпиваю.
– Вы ассасин? Убийца? – спрашиваю я наконец.
– Но вы же до сих пор живы?
– Насколько можно судить, да.
– Тогда давайте не будем беспокоиться на этот счет.
– А насчет чего мы должны беспокоиться?
– Ни на какой счет. Если вы поможете мне – прямо сейчас, вам не надо будет волноваться вообще ни о чем.
Бэрон касается столешницы кончиком пальца, снимает с нее кристаллик сахара. Изучает его, словно стараясь определить качество и стоимость граненого бриллианта.
– Тот мужчина, которого вы видели в Венеции, – говорит он. – Вы знаете, кто это такой?
– А что вам об этом известно?
– Довольно многое, но лишь в некоторых аспектах. Хотя меня проинформировали только о тех фактах, которые помогут мне в решении поставленной передо мной задачи. Уверен, что у вас имеются вопросы, на которые я не могу ответить.
– На кого вы работаете?
– На кого угодно.
– Это по поручению Церкви? Вам известно, кто подослал ко мне в офис ту женщину?
– Я ничего не знаю ни о какой женщине. Я знаю только о нас с вами. Здесь и сейчас.
И это правда. Он знает только о нас. Его спокойная сосредоточенность отрицает существование всего остального мира, он отбрасывает его словно взглядом гипнотизера.
– Это что-то очень похоже на буддизм, – говорю я.
– Неужто? Не знаю. Я просто прислужник, так сказать, мальчик-посыльный из «Уолдорф-Астории», которому поручено сделать некое дело.
– Стало быть, вы нечто вроде ватиканского тхага? Душителя? Так?
– Надеюсь, вы не хотели сказать грубость.
– На кого еще вы могли бы работать? Разве дьявол нанимает на работу болванов вроде вас, то есть, извините, преследователей? В любом случае, как вам известно, меня отправили первым классом в Венецию. Сколько бы вам ни платили за то, что вы меня преследуете, вам следовало бы просить о прибавке к жалованью.
– Позвольте мне спросить вас еще раз, – говорит Джордж, игнорируя мои нападки. – Вам известно, кем был тот мужчина в Санта-Кроче, в доме номер 3627?
– Был? А что с ним случилось?
– Покончил с собой. Во всяком случае, к такому выводу пришли власти. В последнее время он пребывал в депрессии, имеются свидетельства о его нехарактерном поведении, потом он совсем пошел вразнос. Такое дело нетрудно закрыть.
– Как он это проделал?
– Очень болезненно.
– Говорите!
– Принял яд. Точнее, аккумуляторную кислоту. Такое трудно проглотить, особенно целый литр, даже если ваша цель – покончить с собой. Можете мне поверить. Эта дрянь все внутренности выжигает.
– Может, ему кто-то помог…
– Ага, прямо в точку… Вот теперь, профессор, вы начинаете соображать.
– Вы полагаете, что его убили.
– Не в обычном смысле этого слова.
– А каков же тогда необычный смысл?
– Грязная, нечестная игра, – говорит мой собеседник и улыбается при этом. – Там имела место некая жутко нечестная игра.
– Ваша игра.
– Нет, не моя. Гораздо хуже.
Я чувствую, как под столом дрожат, стучась друг о друга, мои коленки. Мне требуется целая секунда, чтобы унять их.
– Вы так и не ответили на мой вопрос, – продолжает настаивать Преследователь.
– Я и забыл, о чем вы меня спрашивали.
– Вам известно, кем он был?
– Нет.
– Тогда позвольте мне вам это сообщить. Он был – вы.
– Это как?
– Доктор Марко Ианно.
– Я слыхал это имя.
– Я так и думал, что могли слышать. Ваш коллега, ученый. Профессор, доктор теологии в университете Сапьенца[29], уже несколько лет. Отец двоих детей, женат. Хорошо известен в своей родной стране в результате выступлений в защиту Церкви, хотя сам к Церкви не принадлежал, не был священником. Его работы касались в основном необходимости взаимосвязи между человеческим воображением и верой.
– Звучит как тема одной из моих лекций.
– Ну вот, опять в точку. Докторскую степень просто так не присваивают.
– Почему вы мне все это рассказываете? Вы явились ко мне, чтобы передать какое-то предупреждение?
– Я не курьер.
– Так что же вам от меня нужно?
Бэрон прижимает кристаллик сахара пальцем к столешнице с едва слышным хрустом.
– Как я полагаю, у вас имеется некий документ, – говорит он.
– У меня их полно. Видели бы вы мой кабинет!
– Это может быть письменное свидетельство или фотография. Только готов спорить, что это видеозапись. Я прав?
Я не отвечаю, и он чуть пожимает плечами, словно давно привык к подобному сопротивлению в начале разговора.
– Что бы это ни было, – продолжает он, – у вас имеется нечто, что вы вынесли из той комнаты в Венеции, и я хотел бы, чтобы вы отдали это мне.
– Даже не мечтайте. Вам придется в обмен на это написать вот на этой салфетке совершенно астрономическую сумму.
– Нет. Это дело бухгалтеров. Бумага может предать. От этой транзакции не должно остаться никакого осадка, никаких следов.
– То есть предполагается, что я просто передам вам эту вещь – этот документ. Так?
– Да.
– И каковы же должны быть мотивы, заставляющие меня это сделать?
– Возможность избежать таких последствий, как следование по стопам доктора Ианно. Возможность избежать меня. То есть избавиться от меня.
– Пойдите к черту!
Что-то мелькает на его лице, какая-то тень. Так быстро мелькает, что, возможно, я просто вообразил себе это. Судорожное подергивание щеки. Переключение скоростей.
– Вам не следует играть в такие игры, Дэвид.
– Знаете, был однажды такой момент, совсем недавно, когда один малый вроде вас мог бы меня испугать. Он говорил мне такие же вещи, какие говорите мне сейчас вы. Но теперь подобное уже невозможно.
– Я предлагаю вам пересмотреть свое решение.
– С чего бы это?
– Потому что я непременно вас испугаю, я должен вас испугать. А если это буду не я, то есть и другие личности. Весьма примечательные личности.
– Те, которые убили Марко Ианно.
– Да.
– И вы можете командовать ими?
– Нет. Никто не может. Но они, кажется, заинтересованы в вас.
Я поднимаю чашку, но гнусный вид кофе и особенно плавающий в центре островок молока чуть не заставляют меня подавиться.
– Мужчина там, в той комнате, был душевнобольной, – говорю я. – И он был уязвим в том смысле, что его нетрудно было убедить в невозможном.
– Все мы точно так же уязвимы. – Преследователь почти улыбается. – Вероятно, ничуть не больше, чем вы.
– Он убил сам себя.
– То же самое говорили и про вашего ребенка. И как могут в конечном итоге говорить и про вас.
– Вы мне угрожаете?
– Да. Совершенно верно, угрожаю.
Я встаю. Ударяюсь коленом о боковину стола, отчего моя чашка опрокидывается. Еще горячий капучино разливается по всему столу, капли падают на ноги этому типу. Видимо, обжигают его. Но он даже не моргает. Он только хватает меня за руку, когда я пытаюсь уйти:
– Отдайте мне этот документ.
– Я не понимаю, о чем вы говорите.
Чувствую, что в нашу сторону уже оборачиваются другие посетители, сидящие позади меня. Но Бэрон этого не замечает.
– Вы меня неправильно поняли, – говорит он медленно и терпеливо. – Я вам не какой-нибудь занудный приставала, от которого можно просто отмахнуться и уйти.
Он отпускает мое запястье, ожидая, что я сейчас уйду. Но я вместо этого низко наклоняюсь к нему, так что наши лица оказываются в паре дюймов друг от друга.
– Мне наплевать, что вы будете делать. Я ничего вам не отдам, черт бы вас всех побрал, – говорю я. – Вы сейчас лишаетесь того, чего я уже лишился, и хватаетесь за то немногое, что у вас осталось. В моем нынешнем положении нет никакого смысла заниматься защитой самого себя, потому что никакого «себя» у меня уже не осталось, мне уже нечего защищать. Так что валяйте, продолжайте. Преследуйте. И скажите вашим нанимателям, что они могут катиться ко всем чертям. О’кей?
Вот теперь я действительно ухожу.
Иду вверх по Амстердам-авеню, прохожу квартал и еще полквартала, сворачиваю направо, на свою улицу. Назад я не оглядываюсь. Но даже уже свернув за угол, я знаю, что тот тип смотрит мне вслед, следит за мной.
Я знаю это так же точно, как то, кем был доктор Марко Ианно.
Глава 10
В тот раз, в Венеции, я не узнал его в том связанном человеке. Но минуту назад, как только услышал имя Марко Ианно, воспоминание о нем сразу вернулось. Коллега, который стал свидетелем того момента в моей научной карьере, когда я повел себя самым непрофессиональным образом.
Это была необычайно пышная, престижная конференция, проводившаяся в Йеле семь или восемь лет назад. Ходили слухи, что все это мероприятие втихую оплачивает Рим. Конференция именовалась «Будущее/Вера», как будто религиозные верования превратились в залежавшийся товар, нуждающийся в некоем энергичном ребрендинге, в чем я, собственно говоря, и без этого не сомневался. Ведущие исследователи и философы, а также прочие ученые мужи-специалисты в сфере воспитания со всего мира собрались там, чтобы обсудить «проблемы, встающие перед христианством в новом тысячелетии». Моя задача состояла в том, чтобы выступить с докладом, представлявшим собой усиленную, более резонансную версию моей стандартной лекции о Сатане Милтона как о раннем проповеднике разрушения патриархального общества. «Дьявол явно страдает от отцовского комплекса» – таков был посыл моего выступления, вызвавший смех в конференц-зале.
По завершении лекции в зале зажгли свет и устроили краткое обсуждение, вопросы и ответы. Первым на трибуну поднялся некий теолог, с работами которого я был знаком, священник (по такому случаю в полном священническом облачении, в рясе и с «собачьим» воротником), известный как политический советник Ватикана, ответственный за разработку оборонительных теорий против попыток исподволь модернизировать действующие церковные доктрины. Он был вежлив, а его вопрос выглядел как достаточно мягкий упрек в неправильном цитировании или в чем-то подобном, что он пропустил или не заметил. И тем не менее было в этом человеке что-то, что сразу восстановило меня против него. Я стал необычно агрессивным и резко отвечал на все его последующие вопросы, пока, всего несколько минут после начала дискуссии, не завелся до такой степени, что начал прямо с трибуны бросаться оскорблениями. «Вероятно, эта штука, что у вас на шее, затрудняет кровообращение и к вашим мозгам, святой отец, поступает недостаточно крови!» – заявил я ему. Аудитория как будто раздалась вширь и вся ополчилась против меня, вся задышала, как огромные кузнечные мехи, как легкие просыпающегося великана. Остановить их, управлять ими было уже невозможно. Создавалось впечатление, что я невольно играю роль, совершенно мне чуждую роль совсем другого человека, не такого, как я. Помню, что во рту у меня возник какой-то медный привкус, когда я до крови прикусил себе щеку.
А потом началось нечто совсем уж странное.
Священник пристально уставился на меня, словно только что заметил во мне нечто необычное. Он отступил назад, споткнулся о ноги человека, который сидел позади него, и взмахнул руками, пытаясь сохранить равновесие.
– Как вас зовут? – спросил он.
А я не мог ему ответить. Не мог, потому что уже не помнил этого.
– Профессор Аллман?
Новый голос донесся до меня откуда-то из задней части зала. Добродушный и полный сочувствия голос с каким-то акцентом. Он принадлежал человеку, который шел ко мне с уверенностью и знакомой улыбкой, так что, когда он в конце концов остановился рядом и взял меня под локоть, мне показалось, что я знаю его всю жизнь.
– Как я полагаю, отведенное для данной лекции время уже закончилось, – произнес доктор Марко Ианно, кивнув сидящим, словно говоря: «Я сейчас все улажу», и ведя меня к двери. – Может быть, нам с вами стоит выпить чего-нибудь освежающего, Дэвид?
Как только мы вышли наружу, на бодрящий воздух университетского дворика, я сразу пришел в себя. Во всяком случае, вернулся гораздо ближе к своей обычной сущности и был вполне в состоянии поблагодарить доктора Ианно и сообщить ему, что со мной уже все в порядке и что мне всего лишь нужно вернуться к себе в отель и немного отдохнуть. Возмутительное и неловкое представление закончилось. Правда, я понимал, что потом мне потребуется писать письма с оправданиями и извинениями, со ссылками на приступ лихорадки, внезапно обрушившийся на меня. Неприятный инцидент, несомненно, но все уже было позади.
Тем не менее доктор Ианно, которого я знал лишь заочно, по его работам, и потом никогда больше не видел до встречи в Венеции, в районе Санта-Кроче, снова окликнул меня, когда я уже распрощался с ним, оставив его на холоде на площади Нью-Хейвена. То, что он мне тогда сказал, я тут же отринул, решив, что он, итальянец, неверно выразил свою мысль по-английски. Вспомнил я об этом лишь теперь, пару минут назад, когда Преследователь упомянул его имя.
«То, что сейчас произошло – такое однажды было и со мной, – сказал мне тогда мой коллега. – Я полагаю, профессор, что мы вполне могли ошибаться, считая, что это всего лишь слова, напечатанные на бумаге».
Я не возвращаюсь прямо домой. Нет, я не опасаюсь, что Джордж Бэрон последует за мной и силой вломится ко мне, когда я окажусь в своей квартире. Это не будет иметь никакого смысла: он знает, что вещь, которую он ищет, находится не в квартире. Он наверняка в этой квартире уже побывал и осмотрел все места, где это можно спрятать, а теперь требует от меня, чтобы я сообщил ему то, что он желает узнать. Сегодня он был вежлив в своих требованиях. В следующий раз он пустит в ход более убедительные доводы.
А почему бы не отдать Бэрону этот «документ»? Это будет несложно. Полагаю, если я это сделаю, меня оставят в покое. Он точно опасается последствий: убийство профессора Колумбийского университета оставит даже больше следов и зацепок, чем выплата отступных. Это будет совсем нетрудно – сопроводить моего Преследователя через пару дней (когда условия хранения позволят мне открыть ячейку) в отделение банка «Чейз-Манхэттен» на углу 48-й улицы и Шестой авеню и передать ему лэптоп и камеру, единственные свидетельства моего общения с покойным доктором Ианно.
Но я не могу этого сделать. Потому что если Преследователь этого хочет – или если некто, кто платит этому фрилансеру, столь отчаянно, как это представляется, стремится заполучить этот «документ», – значит, это нечто весьма ценное. Оставшись без него, я, по всей вероятности, не удостоюсь больше ничьих посещений и перестану воспринимать какие-либо знаки и сигналы. Даже если хранение того, что Джордж именует «документом», представляет для меня опасность, у меня нет выбора, кроме как держать его у себя и оставаться возможной целью для нападения. Только в качестве разыскиваемого и преследуемого я могу сохранить за собой какую-то роль во всей этой истории. А пока у меня нет никаких реальных соображений по поводу того, почему именно меня разыскивают и преследуют, мне необходимо продолжать участвовать в этом шоу, если я хочу найти дорогу к Тэсс.
Но одна вещь теперь стала очевидной, после того как Преследователь явился ко мне лично: у меня осталось гораздо меньше времени, чем я рассчитывал.
Я звоню О’Брайен, она берет трубку уже на середине первого гудка.
– Дэвид, – с облегчением говорит она. – Ты где?
– Здесь. В Нью-Йорке.
– Почему ты меня избегаешь? Я же твой друг, ты, тупица!
– Извини.
– Что происходит?
– Не уверен, что могу точно это определить и назвать.
– Перестань копаться в себе. Просто скажи, что с тобой было. Потому что я знаю, что с тобой что-то не в порядке. Эта неожиданная поездка в Венецию, то, что произошло с Тэсс… И ни единого звонка от тебя с тех пор, как ты вернулся домой. Совершенно на тебя не похоже, Дэвид!
– У меня куча жутких неприятностей.
– Несомненно. Такая утрата! Просто представить себе невозможно!
– Дело не только в Тэсс. С ее исчезновением… связаны некоторые странные обстоятельства, которые я не могу объяснить.
– Исчезновение? Дэвид, это же было самоубийство!
– Я не уверен, что это именно так.
Элейн некоторое время переваривает услышанное.
– Ты говоришь о том, как это произошло? – спрашивает она.
– И почему.
– О’кей. Что еще?
– У меня были… визитеры.
Я слышу, как моя коллега обдумывает это, давая мне возможность разделить с ней все свои беды. Но внезапно, прямо здесь, на улице, разговаривая с ней по телефону, я начинаю опасаться, что наш разговор могут подслушать. Какой-нибудь хакер может его перехватить. Теперь им это совсем нетрудно проделать, верно? А мне вовсе не хочется подвергать Элейн опасности. У нее и без того куча собственных проблем, чтобы я дал Преследователю возможность вломиться и в ее дверь.
– То, что ты говоришь, звучит очень странно, – говорит она.
– Ты права. Это все сплошной поток непереваренных эмоциональных всплесков, которые действуют прямо как морфий и сливаются в закрученный параноидальный бред. Бред, бред, бред.
О’Брайен делает паузу. Кажется, она уже поняла, что мое нежелание сообщить ей что-то еще – это вовсе не отказ от обсуждения данной проблемы, а забота о защите от подслушивания. В любом случае когда она начинает говорить снова, то говорит кодированными фразами, понятными только нам двоим.
– Ну, хорошо, я просто хочу, чтобы мы наконец встретились, – произносит она. – Но в данный момент я по уши увязла в подготовке отзыва на очередную диссертацию. А потом есть еще куча курсовых работ первокурсников, которым требуется выставить оценки. Полный пандемониум.
Опять это слово! Демонское место. Место нашей встречи.
– Жаль. Ладно, в другой раз. А встретиться нам было бы совсем неплохо.
– Несомненно. Ладно, в другой раз. Но скоро, о’кей? Будь здоров, Дэвид.
– Спасибо. Ты тоже.
Она вешает трубку.
А я подзываю такси.
– Гранд-Сентрал, – говорю я водителю, и мы вливаемся в транспортный поток, движущийся к центру города.
По крайней мере, мы вроде бы должны двигаться к центру. Водитель, по-видимому, новичок. Или обдолбанный. Или и то и другое. Он едет на юг по Коламбус-авеню, но потом вдруг делает резкий, внезапный и агрессивный поворот направо, от которого меня швыряет на дверь. Потом он объезжает квартал и, даже когда у него еще остается шанс исправиться, продолжает ехать к Центральному парку, на запад.
– Я же просил на Гранд-Сентрал. На железнодорожный вокзал. – Я обращаюсь к нему сквозь окошечко для передачи денег в разделяющем нас плексигласовом щитке. – Или вы знаете другую дорогу, о которой я не имею понятия?
Он не отвечает. Подъезжает к тротуару и останавливается. Мы где-то в середине семидесятых улиц.
– Почему вы остановились?
Я стучу по пластику. Водитель не оборачивается.
– Мне нужно ехать вон туда, – говорю я, указывая прямо вперед.
– Вы уже приехали, – говорит водитель. Голос едва слышен, но он звучит очень невнятно, словно его обладателю только что лечили зубы, рот еще не отошел от анестезии и полон слюны.
– Мне нужно в центр.
Читать бесплатно другие книги:
