Охотники за облаками Шерер Алекс

31. Инакомысляне

Острова Инакомыслия расходились кругами от самого большого, центрального острова, как орбиты лун вокруг планеты. Их главным поселением был город Инакомыслия, куда мы как раз направлялись, и большинство инакомыслян проживало именно там. Здесь были собраны все меньшинства и индивидуалисты, все белые вороны, которым не находилось места в черных стаях. Здесь были левши, сбежавшие с Острова Правой Руки. Дверь в дверь с ними жили правши, покинувшие Остров Левой Руки по схожим, хоть и зеркально противоположным, причинам.

Спрашивается, почему левши направились сюда, а не на Остров Левой Руки, где им были бы рады, и не наоборот? Дело в том, что все они хотели жить в мире, где к различиям относятся с пониманием и не превращают единообразие в закон.

Когда мы вошли в бухту, я заметил, как все на пристани насторожились. Люди прекратили свои дела. Заслонив глаза от солнца, они следили за нашим приближением. Один человек скрылся в доме и вышел, уже вооружившись арбалетом. Другие взялись за дубинки и биты. Какими бы толерантными ни были жители острова, это отнюдь не означало, что они не могли за себя постоять.

Но стоило им узнать наш корабль и услышать приветствия Каниша, они отложили оружие и приняли у нас причальные тросы, чтобы мы могли спокойно пришвартоваться.

Когда мы были совсем близко и мне стали видны лица островитян, я обнаружил, что кожа у них была пересохшей, а губы – потрескавшимися. Вывеска в порту гласила: «Вода – это жизнь. Берегите воду».

Так что нашему приезду они были более чем рады. Даже выкрутив на полную мощность все собственные компрессоры, они физически не могли выжать из атмосферы столько воды, чтобы ее хватало для жизни. Так уж вышло, что Острова Инакомыслия находились в регионе, где облака появлялись редко и почти никогда не шли дожди.

Вдобавок их собственные конденсаторы были уже старыми и постоянно ломались. На Запретных Островах неподалеку отсюда склады ломились от запчастей. Но там не стали бы продавать свои запасы – только не инакомыслянам.

Единственными «дикарями», с кем запретноостровитяне готовы были вести дела, были охотники за облаками, и то только потому, что им нужна была вода, а охотники все равно не здешние. Всегда проще договориться с людьми, которые скоро исчезнут из твоей жизни.

Все это снова заставило меня вернуться к мыслям об отце Дженин. Мне нужно было еще кое-что ей сказать.

Так что, когда мы сошли на берег, радуясь твердой почве под ногами, хотя ощущение качки все никак не проходило, я предложил ей прогуляться со мной и показать мне остров. Каниш и Карла остались договариваться с местными жителями и перекачивать воду с корабля в бочки, выставленные на берегу.

По каменистой дорожке мы вышли из порта и поднялись на холм, возвышающийся над городом. Отсюда был виден весь остров: и порт, и корабли, и отблески стеклянных теплиц на холмах, где местные выращивали продовольствие.

– Дженин, – начал я, – я тут подумал…

– Опять? О чем же на этот раз?

– Да о многом, по правде сказать. О твоем отце… и о Запретных Островах.

– Я тоже об этом думала, – сказала она – Я должна извиниться перед тобой. Было неправильно обманывать тебя и скрывать от тебя наши планы.

– Нет, – возразил я. – Все нормально. Я с вами. Я хочу поехать с вами.

– Что тогда?

– Я хотел спросить, правильно ли, что я буду просто сидеть на корабле, когда мы приедем туда?

Она посмотрела на меня вопросительно.

– Но если ты сойдешь с нами на берег, ты будешь рисковать жизнью. Не думаю, что твои родители придут от этого в восторг.

– Да, но сама посуди, вы трое… ведь кто вы такие, ясно как день. Когда вы сойдете на берег, стоит квенантам увидеть ваши лица – и они все поймут.

– Они не увидят наших лиц. Мы их спрячем.

– Допустим, но у меня-то нет шрамов. Меня никто не заподозрит. В отличие от вас. Так что, может, мне стоит пойти с вами. Мне даже не нужно будет прикрываться капюшоном. Будет выглядеть более естественно и не так подозрительно, если хотя бы один из нас будет идти с непокрытой головой и лицом.

Она задумалась.

– С чего бы тебе так рисковать ради нас?

– Просто. Чтобы помочь. Мы же друзья.

– Мы – охотники за облаками, Кристьен, – сказала она. – Единственные наши настоящие друзья – это такие же, как мы.

Она отвернулась и уставилась на каменистую тропинку.

– Но я такой же, как ты, – бросил я ей в спину. – Мы ведь все одинаковые.

Она остановилась и повернулась ко мне.

– Нет, – ответила она. – На самом деле – нет. Ты живешь в совершенно ином мире. Ты можешь стать кем захочешь. У тебя есть выбор – безграничные возможности. А у меня что? Моя судьба. И никакого выбора. Неужели ты не понимаешь?

– Тогда зачем ты согласилась взять меня с собой, раз я тебе совсем не нравлюсь? Раз мы не друзья?

Она вздохнула.

– Кристьен, я и не говорила, что ты мне не нравишься. Может, даже слишком нравишься. Может, поэтому все так непросто.

Она подождала, пока я нагоню ее, и только потом мы вместе вернулись к кораблю.

Наверное, она была права в том, что у охотников за облаками мало друзей. Но ведь и у меня их мало. Значит, что-то общее у нас было. И я очень дорожил теми людьми, кого мог назвать друзьями.

Когда мы вернулись, последние капли воды уже стекали в резервуары на причале. Карла и Каниш оживленно переговаривались с несколькими инакомыслянами. Они трещали на общем диалекте, на котором, несмотря на его якобы всеобщую распространенность в качестве единого международного языка, все говорили кое-как.

Я знал диалект достаточно, чтобы понять, что они, как и следовало ожидать, торгуются за воду. Какой бы договоренности они не достигли перед разгрузкой – должна же была быть договоренность – теперь, когда вода была перекачана, условия обсуждались заново. Каниш грозился перекачать воду обратно на борт. В деловых переговорах что Каниш, что местные ничего не имели против того, чтобы как следует поторговаться.

Наконец они сошлись на цене и обменялись рукопожатием. Деньги перешли из рук в руки. Потом нам на борт внесли несколько ящиков тепличных фруктов и овощей, и можно было отчаливать.

Но охотники за облаками никуда не спешили. Так что мы оставили корабль без присмотра – за сохранность вещей можно было не опасаться – и вместе с островитянами отправились в город. Там мы нашли кафе, где как следует поужинали за настоящим столом – он не раскачивался, и нам не подали небесную рыбу. Я осознал, как сильно привык к постоянному движению корабля, который вечно покачивался на воздушных течениях, как пробка на воде.

После ужина мы побродили по округе и только потом вернулись на корабль. По пути Каниш заскочил в одну лавку, откуда вышел со свертком и довольной улыбкой на лице.

На корабле он развернул сверток. Он купил себе новый нож. И это был не какой-нибудь хлебный нож, а такой, каким перерезают глотки и рубят сухожилия. Каниш метнул нож, чтобы проверить, хорош ли он будет в этом деле, и довольно покивал, когда тот с зычным звуком вонзился в мачту.

Мы отдыхали, лежа на палубе под навесом от солнца. Проспал я, наверное, больше часа. Открыв глаза, я обнаружил, что кто-то укрыл меня одеялом. Похолодало, и мы стали собираться в путь.

Пристань опустела. Остров спал. Мы размотали канаты со шпилей и тихо выскользнули в такое же тихое и пустынное небо.

Прошло какое-то время. Мы вплыли в облака. Я подумал, что сейчас мы остановимся и включим компрессоры, чтобы наполнить баки, но нет, мы просто собрали, сколько успели, пока проплывали в них. Наверное, охотники решили не перегружать корабль, чтобы легче было уходить от возможной погони.

Точки впереди в небе росли, постепенно превращаясь из точек в кляксы, из клякс в острова. В бинокль были видны их очертания, и каждый остров можно было найти на небесной карте. Вот мы и приплыли: Запретные Острова.

В порту каждого острова висела большая табличка с его названием, которую можно было прочесть, подплыв поближе. Сперва мы миновали Остров Избранных. Потом – Остров Благословенных, Остров Хозяев, Остров Необходимых, Остров Элиты, Остров Праведников, Остров Головных Уборов, и так далее, и тому подобное.

Рядом с табличками, сообщающими о вероисповедании и предпочтениях островитян, были другие, недвусмысленно заявлявшие, кому под страхом смерти категорически воспрещается высаживаться на данном острове.

«Белые не допускаются», – увидел я, проплывая мимо одного острова. «Черные не допускаются», – увидел я у другого. «Коричневые не допускаются», – у третьего. Не допускаются левши, правши, пьющие, трезвенники, без перчаток, без шапок, и даже (хотите – верьте, хотите – нет) собаки. А на одном из них я увидел табличку: «Не допускаются охотники за облаками».

Даже сами глыбы островов как будто разглядывали нас с неприязнью и недоверием, пока мы плыли мимо, как будто они бдительно следили за всеми, у кого не те обычаи и не те убеждения, как будто все это можно было вычислить одним лишь пристальным взглядом. Как будто острова заглядывали тебе в душу.

Мы плыли и плыли. Каниш стоял в носовой части корабля. Каждый остров, мимо которого мы проплывали, он провожал высокомерно-презрительным взглядом, исполненным крайней неприязни, словно острова были чем-то, недостойным его внимания, которое он им тем не менее великодушно дарил.

Я чувствовал, что на каждом из этих островов ты чужой, и каждый из них отворачивается от тебя. В портах многих из них были возведены стены с бойницами, из которых глядели ружья и пушки. Можно подумать, островитяне боялись, что какой-нибудь ветер перемен взбаламутит их флаги и непоколебимые истины, и нужно быть готовыми в любую минуту отгородиться от него.

Воздух вокруг этих островов был буквально заряжен злобой и враждебностью, как будто все в его окрестностях так и рвались в драку, выжидая какого-нибудь заезжего вольнодумца, который посмеет оспорить их мнения. Тогда уж те, кто лучше знает, перевоспитают его или, что доставит всем больше удовольствия, покарают.

Этим людям мало было просто правоты или просто веры. Гораздо важнее для них было доказать другим, что те неправы. Чужаков следовало просветить, указать им на ошибочность их пути и ткнуть носом в заблуждения. Ничто так не радует истинного фанатика, как лицезрение беспомощность еретика, которого со всех сторон обступает праведная толпа.

В самом сердце архипелага Запретных Островов расположился крупнейший во всем секторе остров – Остров Квенанта, к которому мы направлялись. И вот он уже надвигался на нас, становясь все больше и больше.

– Вот он, – сказала Дженин, – гляди.

Она вручила мне бинокль. Ясно и четко я увидел перед собой землю. На самой высоком холме, господствуя над всем островом, громоздилась виселица, с которой темным силуэтом на фоне неба свисала огромная петля. На такой виселице можно было бы повесить целого небесного кита.

32. Знак петли

– Дивный Остров Квенанта, – сказала Дженин. – Вот и он, вот и они. Тут и держат моего отца. Взаперти в какой-то темнице.

Я перевел бинокль ниже и навел фокус на порт. У края пристани высилась еще одна виселица с угрожающе болтавшейся петлей. «Держись отсюда подальше», – предупреждала она всем своим видом.

– Мы не будем заходить прямо в порт?

– Конечно, нет. Нас же схватят в два счета.

Каниш повернул корабль. Мы ушли в сторону от острова. Тогда Каниш снова взял немного вбок. Мы обошли остров кругом, держась на значительном и безопасном расстоянии. Нашему взору предстала рваная безлюдная береговая линия, испещренная заливами и ущельями – настоящий рай для контрабандиста, если, конечно, найдутся контрабандисты, которые пойдут на такой риск.

Карла опустила паруса, и нас понесло воздушным течением.

– Что дальше? – спросил я.

– Подождем, пока все уснут. В путь отправимся, когда станет тихо.

Так что мы ждали, дрейфуя в небе. Если течением нас относило слишком далеко, Карла ненадолго включала мотор, чтобы вернуться поближе к земле. Время тоже дрейфовало в своем ленивом неспешном темпе.

Хотел бы я, чтобы можно было как-то скоротать это время. Но в этот день время никак не хотело лететь. Оно еле плелось, как старик с клюкой, невыносимо медленными шагами.

Наконец наш час настал. Мы заплыли в пустынное ущелье этой безлюдной части острова. Пришлось повозиться, чтобы вписать корабль в узкий канал и не задеть острые каменистые выступы скал. Но в конце концов нам удалось причалить в хорошо укрытом от посторонних глаз месте.

– И что теперь? Мне ждать вас здесь? Или как? – спросил я.

Дженин покачала головой.

– Я передала маме и Канишу твои слова. Сказала, что ты вызвался идти с нами. Они хотят, чтобы ты присоединился к нам, если не передумал.

– Конечно, не передумал, – ответил я. – А корабль как же?

– Здесь его никто не найдет. А если и найдут, то не украдут – не посмеют, – ответила она. – Здесь вообще не смеют воровать.

– Почему?

– Угадай. Здесь одно наказание за все преступления. За мелкие проступки наказывают так же, как и за серьезные. Петля на шею – панацея от всех бед.

Я не до конца верил, что квенанты действительно могут меня повесить. Даже если нас поймают. Только не меня. Каниша, Дженин и Карлу – возможно. Но я был из уважаемой, обеспеченной семьи. Я расскажу им, кто мои родители, и конечно же, меня отпустят. Вот каким наивным дураком я был. Но вскоре убедился, что был неправ.

– Тогда пойдемте уже, – сказал я. – Пока я не передумал.

– Отлично. Значит, вперед.

Мы оставили корабль в укрытии и стали карабкаться вверх по скалам. С вершины утеса корабль можно было заметить, только если подойти к самому обрыву и свеситься вниз.

В трех-четырех километрах от нас под защитой холмов во всей своей сомнительной красе возвышался город Квенант. Он был похож порождение темных веков. И чем ближе мы подбирались, тем более мрачным и замогильным он казался, со всеми его переулками и бесконечными темными улочками, пересекающимися и разбегающимися во всех направлениях. Карта этого города, должно быть, напоминала тарелку спагетти.

Город еще спал. На этом острове не было естественных сумерек, так что островитяне создавали себе ночь своими руками: балдахинами, жалюзи, занавесками, тяжелыми шторами и ставнями, которые не пропускали бы свет.

Мы прошли, мягко шагая и не переговариваясь, мимо первых домов на окраине. На верхних этажах были опущены жалюзи и задернуты шторы. Но внизу за окнами были видны пустые комнаты. В каждом доме в окне нижнего этажа была подвешена небольшая петля. Это был знак веры и общности, и, несомненно, доказательство преданности. Повесить в такой маленькой петле можно было разве что куклу. Но мурашки по спине все равно бежали.

К тому моменту, как мы вошли в сам город, в воздухе уже витал запах свежего хлеба. Но кроме пекарей пока никто еще не проснулся. Каниш, Дженин и Карла натянули на головы капюшоны, пряча в их тени свои шрамы.

– Ты знаешь, куда мы направляемся? – спросил я Дженин.

– Каниш знает. У него есть знакомые, которые там бывали. Они рассказали ему, как пройти в центр города и в подземелья.

Поэтому он шел впереди и вел нас за собой. Все глубже и глубже мы проникали в лабиринт улиц, который становился городом Квенант.

Если бы не эти петли, город можно было бы спутать с любой другой островной столицей. Но петли были вывешены в каждом окне, они висели на каждой двери, как вездесущие обереги (хотя кого они оберегали?).

По пути мы миновали несколько маленьких часовен, и на каждой тоже была петля. Кое-где попадались даже небольшие виселицы с фигуркой висельника, со связанными руками и завязанными глазами. На фальшивом пергаменте, разукрашенном витиеватыми узорами, было выведено: «Великомученик Квенант». И ниже: «Квенант, укажи нам путь».

– Но во что они, собственно, верят? – шепотом спросил я у Дженин на ходу. – Кроме повешений?

Она пожала плечами.

– Они верят в то, что они правы, разумеется, – ответила она.

– Но в чем правы?

– Во всем. В своем понимании бога и того, что бывает с нами после смерти. В единственно верной форме поклонения. В том, как был создан мир. Обычный набор.

– И только-то?

– А что еще бывает? – спросила она, глядя на меня с укором, словно я в чем-то сглупил. – Где вообще это по-другому? Где хоть что-то по-другому? – добавила она.

Она прибавила скорости, чтобы не отставать от Карлы и Каниша, которые торопливо шли впереди.

А причины торопиться были. Мы рассчитали время не так удачно, как хотелось бы. Жители острова вот-вот начнут просыпаться. Квенанты рано вставали.

Город пробуждался и оживал. Люди вываливались из домов. Зашумели улицы. Загромыхали телеги, загрохотали бочки. Все здесь приводилось в действие людьми. На глаза не попадалось ничего механического. Даже ни одного вьючного животного не было. Не исключено, что их всех перевешали.

Что поразило меня больше всего, так это то, что все до единого здесь носили вокруг шеи небольшую петельку. Их носили как галстуки. Они были даже у детей – поменьше и поярче, сплетенные из хлопковых ниток, а не из пеньки, но все равно, у них на шеях висели петли.

Каниш нырнул в темный безлюдный закоулок и поманил нас за собой. Он остановился и огляделся. Завидев обмотанную кем-то вокруг столба бечевку, достал нож, перерезал ее, размотал, разрезал на четыре части и раздал их нам. Свою он завязал в виде петли и продел в нее голову.

Мы последовали его примеру. Моя петля оставляла желать лучшего, но ведь у меня совсем не было опыта в завязывании узлов.

Теперь мы совсем не вызывали подозрений и были лучше подготовлены ко встрече с местным населением. Мы вернулись обратно на главную улицу. За те несколько минут, что ушли у нас на изготовление петель, половина горожан успела высыпать из своих домов на улицу.

Сейчас там кипела жизнь. Мелькали сонные люди, занятые своими утренними заботами, только начинающие день. Открывались лавки и магазины, поднимались ставни, отпирались двери, товар выставлялся на витрины. И куда ни глянь, без исключения, у всех на шеях красовались петли.

Мимо нас шла дорого одетая женщина. У нее тоже имелась петля, вот только сделана она была из драгоценных камней, которые искрились и переливались на солнце. Женщина благосклонно кивнула приличного вида джентльмену, который шел ей навстречу.

– С добрым утром, правоверный.

– И тебя с добрым утром, правоверная, – ответил он. И сделал жест, как бы вычерчивая в воздухе петлю, а она ответила ему тем же, после чего каждый пошел своей дорогой.

– Знак петли, – прошептала Дженин.

Но это я и так понял. Непроизвольно я даже, как завороженный, попытался повторить этот жест.

Мы вышли на шумную площадь. На углу, судя по шпилю и куполу, расположился храм.

Каниш остановился и помедлил. До этих пор мне он казался человеком, лишенным всяческого любопытства к вещам, его не касающимся, но даже ему как будто хотелось заглянуть в храм.

Мы подошли к дверям церкви и проскользнули внутрь. У дальней стены располагался алтарь, над которым нависала прикрепленная к балке под потолком петля, сложным манером сплетенная из золотых и серебряных нитей. В красном стеклянном подсвечнике горел огонек.

Священник читал проповедь перед небольшим приходом. У него тоже на шее была петля, только нарядная, красивого плетения, совсем не похожая на хлопковые и пеньковые петли менее состоятельных верующих. Еще одна петля была завязана у него на рясе в качестве пояса.

Прихожане держали в руках псалтыри, у многих в руках были петли. Я заметил, что на некоторых петлях были завязаны узелки, отчего они становились похожи на четки с узелками вместо бусин.

– А сейчас, собратья, вместе прочтем заповеди петли.

Священник читал первым. Прихожане вторили. Петля, висящая над алтарем, покачивалась от сквозняка из открытого окна. Она как будто кивала, давала советы и добрые наставления, даруя свою мудрость, побуждая тебя не грешить. А не то…

Кто-то постучал мне по плечу. Это оказалась Дженин. Каниш и Карла уже ушли. Я пошел за ней следом к выходу, и мы вернулись на улицу.

Народ прибывал с каждой минутой. И чем ближе к центру мы подходили, тем очевиднее становилось, что тут вовсю готовятся к какому-то широкому празднеству. Повсюду были вывески, рекламы и специальные предложения.

«Великомученик Квенант. Купи новую петлю ко Дню Квенанта».

«Распродажа! Открытки ко Дню Квенанта».

«Праздничная программа Великого Повешения».

Когда Каниш увидел это, он остановился и дал мне немного денег.

– Иди-ка, – сказал он и ткнул пальцем в – программку на витрине магазина, – купи одну такую.

Я послушался. Когда я вышел с покупкой, он выхватил ее у меня из рук, даже не спросив сдачу. Пока он листал буклет, Карла и Дженин заглядывали ему через плечо.

– Ага. Вот оно…

Я тоже посмотрел. Буклет был раскрыт на странице «Мероприятия в День Квенанта». Нужная нам часть была озаглавлена «Церемония казни заключенных».

– В полдень, – прошептала Карла. – Завтра в полдень.

– Завтра, – сказал Каниш. Он свернул буклет и смял его в руках жестом, как будто сворачивал кому-то шею.

На счастье, в то утро Каниш, Карла и Дженин не были единственными людьми в плащах и капюшонах. Так были одеты очень многие. Наверное, местная мода диктовала набрасывать на голову капюшон, когда выходишь из дома.

Так что скорее смешиваясь с толпой, чем выделяясь из нее, вместе с плотным уже потоком людей мы продолжили двигаться в глубь города.

33. Нищий

Становилось все более очевидно, что завтра будет особый день. Повсюду продавались сувениры в честь Дня Квенанта. На торговых прилавках выстроились ряды миниатюрных сувенирных виселиц. Там же можно было найти сувенирные петли и сувенирные брелоки, сувенирные значки и сувенирные кепки, сувенирные ручки и сувенирные точилки, и на случай дождя даже сувенирные зонты.

Прилавки в булочных ломились от буханок праздничного хлеба, праздничных булочек и пирогов, а также выпечки, с виду напоминавшей круассаны или рогалики, но при ближайшем рассмотрении оказавшейся пряничными петлями, лоснящимися от сахарной глазури.

В каждом магазине до единого на витринах были представлены религиозные миниатюры с виселицами, петлями и висельниками, демонстрирующие приверженность хозяев своей религии.

В общем, все это было довольно похоже на Рождество, каким его описывали в книгах: в воздухе витал праздничный дух; что-то необычное и воодушевляющее было на пороге; что-то, чего хотелось ждать.

По такому настроению вокруг сложно было поверить, что гвоздем завтрашних торжеств станет церемониальная смертная казнь. Но это было так. Казнь была самым ожидаемым событием дня. И среди приговоренных к смерти был и отец Дженин.

– Посмотри на них, – шепнула мне Дженин. – У них у всех крыша поехала. Ходят с петлями на шее, а ведут себя так, как будто это совершенно нормально.

– Но это и есть нормально– сказал я. – Для них. И вообще… – мне вдруг пришла в голову одна мысль. – А во что верят охотники за облаками?

– В то, что нужно двигаться вперед и избегать неприятностей, – ответила она. – Самая лучшая философия.

– Из-за движения вперед вы как раз и попали в неприятности, – заметил я.

– Ну, топтание на месте тоже не всегда может уберечь от неприятностей, верно, Кристьен? – сказала она. – Взять хоть тебя, сидел себе спокойно дома, но устраивало ли тебя это? – и она улыбнулась мне обворожительной улыбкой.

На это мне было нечего возразить.

Мы вышли на центральную площадь. Слева от нас был собор. Я посмотрел вверх, где остроконечный шпиль на куполе переходил в виселицу, с которой свисала привычная и уже ожидаемая петля. Двери собора были распахнуты, и оттуда доносились голоса хора.

На ступеньках собора толпились нищие. Они выпрашивали милостыню, голося так, что их было слышно и за пределами собора. Они восседали живыми (или полумертвыми) грудами тряпья, их лица были частично скрыты накидками и капюшонами, словно чтобы придать им более жалкий, унылый вид и тем самым сильнее тронуть сердца прохожих.

– Подайте милостыню, правоверные! Квенанта ради! Подайте бедняку! Подайте! Подайте, и вам воздастся!

Каниш бросил одному из попрошаек монету. Она упала у ног нищего, и тот набросился на нее, как оголодавший человек набрасывается на еду. Он подхватил монету с земли и спрятал в складках своего плаща, пока ее не отобрали.

На площади трудились рабочие, стуча молотками, забивая гвозди: они строили виселицу и возводили эшафот, где наверняка и будут проходить завтрашние казни.

– Где держат твоего отца? – шепотом спросил я. – Где находится тюрьма?

– На Квенанте нет обычной тюрьмы.

– Нет тюрьмы?

– Есть только несколько камер здесь, внизу, в подземельях под городской ратушей.

– А почему нет тюрьмы?

– Слишком низкая преступность. Практически нулевая. В тюрьме нет необходимости. Нескольких камер вполне достаточно.

– А почему нет преступности?

– А сам как думаешь? Нет преступности, потому что наказание здесь одно – сразу в петлю. Я уже тебе рассказывала. Так что все очень стараются не нарушать закон.

– То есть как – сразу?.. Даже если просто… не знаю… намусорить?

– Даже если намусорить. Все, что угодно.

– Это как-то слишком.

– А ты много видишь мусора вокруг? – спросила Дженин.

Я огляделся. Ни соринки.

– Кого еще будут завтра вешать? – спросил я.

– Иноверцев, вероотступников, правонарушителей. Раз-другой в год кто-нибудь да нарушит закон. В приступе ярости, или на почве страсти, или потому, что перебрал домашнего вина. Их власти тоже держат в камерах до казни.

– На День Квенанта?

– На День Квенанта. А когда еще? Это придает празднику еще больший размах, говорят.

Внезапно я почувствовал странную, жгучую, почти неподконтрольную потребность взять и бросить что-нибудь прямо на тротуар. Просто чтобы посмотреть, что же будет. Просто увидеть выражения их лиц: их возмущение, удивление. Я даже полез в карманы, но к счастью, в них не нашлось ни клочка бумаги, не то, что-то мне подсказывает, я действительно бы это сделал.

Ратуша находилась на другом конце площади напротив собора. Неизбежная виселица и неминуемая петля красовались и на городском гербе, который сверкал на его фронтоне, как огромный медальон.

Двое служащих, держа в руках дипломаты, набитые важными (или якобы важными) бумагами, появились из главного входа и поспешили по своим делам. Следом за ними вышли мужчина и женщина в форме, вероятно, полицейской. Они одернули мундиры, поправили фуражки и двинулись в противоположных направлениях. В их форму были вплетены петли. Даже петлицы были в форме петель, и эполеты на плечах тоже.

– Теперь куда?

– Иди за нами.

Мы вышли на задворки ратуши. Тут на уровне цокольного этажа в землю была вкопана железная решетка, предназначенная, видимо, для того, чтобы в подземелье проникали свет и воздух.

– Здесь, скорее всего, и держат заключенных, – шепнула Дженин, когда мы подошли ближе. – Нам говорили, всех смертников сюда сажают.

– Туда, вниз? В камеры?

– Да. Здесь ты сходишь с ума, мучаешься и гниешь заживо, ожидая, пока тебе не накинут петлю на шею.

Мы двинулись дальше. Я заглянул за решетку, когда мы проходили мимо. Но я успел разглядеть лишь несколько темных фигур, которые могли оказаться заключенными, а могли – арестантами, и вообще кем угодно.

Мы не остановились. Это выглядело бы подозрительно. Мы просто шли себе, будто были туристами из другого города, которые приехали в центр на День Квенанта и любуются достопримечательностями.

Мы обошли ратушу кругом и вернулись обратно. Еще раз заглянули в подземелье. Снова не увидели ничего, кроме смутных очертаний и теней.

– Кажется, я вижу его, – сказала Дженин. – Кажется, вижу.

Но она просто видела то, что хотела увидеть, а не то, что на самом деле было перед ее глазами.