Ход с дамы пик Топильская Елена

— Ну что, Маша, ты довольна? — тихо спросил меня стоящий рядом Синцов, когда я закончила переговоры с дежурной частью.

— Чем я должна быть довольна? — повернулась я к нему.

Он кивнул на лежащий у наших ног труп, над которым возились эксперты.

— Вот он, потрошитель женщин.

— Ты так думаешь?

— А ты так не думаешь?

— Ну что, вызывай Горчакова, — вздохнула я. — Сейчас найдут пистолет и нож, надо будет осматривать, мне одной не справиться.

— Уже вызвал, — ответил Синцов. — И ДПС я по всему городу отправил. Сдается мне, что Антоничев отсюда уже уехал.

— Правильно, — согласилась я. — Я сразу не сообразила. Пост у бывшей его жены поставил?

— А как же, — кивнул Синцов. — И в аэропорту.

— Не поздно?

— Со вчерашнего дня стоит.

Я обернулась к докторам.

— Дайте мне домашний телефон Юры Щеглова или позвоните ему сами. Пускай Крольчевского поднимет. Похоже, это, — я кивнула на труп, — его «борец», который убил Иванову и Антоничеву.

— Маша, мы в перчатках, в кровище по уши, — сказал Боря Панов, — звони сама. — И продиктовал номер телефона.

Я набрала домашний телефон заведующего моргом и попросила Юру отправить на работу Михаила Юрьевича Крольчевского, пусть посмотрит на нашего свеженького покойника и оценит, мог ли он быть убийцей тех женщин, трупы которых он вскрывал. Юра ответил, что ему уже звонили из дежурной части, он уже собрался, приедет сам и сам вскроет, а по дороге заберет Михаила Юрьевича.

— А ты-то подъедешь? — спросил напоследок Щеглов.

— Не знаю, Юра, как получится.

В парадную нерешительно вошел милиционер, поставленный на улице охранять место происшествия. Он поискал кого-то глазами и направился ко мне.

— Вы следователь Швецова? — спросил он, недоверчиво вглядываясь в меня. Я подтвердила это, и он сказал:

— К вам там журналист какой-то. Я пока не пустил. Говорит, что вы его ждете.

— Старосельцев?

— Ну, такой… В кожаной куртке.

Я в сопровождении милиционера направилась к выходу. За дверью парадной действительно ждал Старосельцев с кофром на плече, пританцовывая от нетерпения и крутя в разные стороны коротко стриженой головой.

— Мария Сергеевна, — кинулся он ко мне, — ну и кордон тут! Первый раз с таким сталкиваюсь, обычно мне удается проходить, куда я захочу. Что тут?

— Вот Андрей все расскажет, — заверила я журналиста, подводя его к Синцову.

— Мария Сергеевна, а сфотографировать можно?

Я пожала плечами:

— Если уголовный розыск не возражает…

— Класс! — крутил стриженой головой журналист, доставая из кофра фотоаппарат. Но мне уже было не до журналиста. Я села на балюстраду и занялась наконец протоколом осмотра.

Мы с экспертами уложились в час, как я и обещала. Одежду с трупа сняли, упаковали в отдельные пакеты. Криминалистов я попросила прямо сейчас приступить к обработке объектов. Я не сомневалась, что на рубашке с трупа найдутся пресловутые каннабиноиды, частицы наркотика, совпадающие с теми, которые эксперты сняли с одежды убитых женщин. Медиков я попросила напомнить Юре в морге, чтобы он взял кровь на наркотики, на химию, но это напоминание явно было излишним, Юра и так бы сделал все, что нужно.

Журналист вел себя прилично, тихо передвигался, путаясь под ногами у участников осмотра, все время извинялся, и в конце концов к нему привыкли.

Еще до окончания осмотра примчался Горчаков и внес в процесс некоторый сумбур. Поздоровавшись за руку со всеми, кроме судебных медиков, поскольку руки у тех были в крови, он обратил внимание Старосельцева на кровавое пятно, красовавшееся на рукаве его куртки.

— Ух ты! — расстроился Старосельцев, извернувшись и рассматривая пятно. — Где это я так вляпался?

— Не надо было возле трупа шнырять, — пробурчал Панов.

Горчаков сообщил, мне, что позвонил шефу, тот за подробностями будет связываться со мной. Я покивала и углубилась в протокол.

— А мне что делать? — заныл Горчаков, подойдя ко мне.

— Подожди, Леша, надеюсь, что скоро найдут пистолет или нож. Орудия убийства-то нет. Как найдут, пойдешь осматривать место борьбы.

И правда, эта задача оказалась по плечу доблестной милиции. Появился довольный начальник РУВД, который доложил, что через три двора от места происшествия, в парадной, есть брызги крови, на лестнице лежат две гильзы калибра 9 миллиметров, стена повреждена, вероятно, выстрелом; возле находок выставлен пост, руками ничего не трогали, сейчас проводится поквартирный обход. Горчаков подхватился и понесся следом за полковником, я ему выделила одного из судебных медиков, на выбор, — там предстояло изымать следы биологического происхождения, то есть кровь, что предписывается делать с участием медика. Лешка, как верный друг, поколебался и выбрал Панова, оставив мне Стеценко. Синцов, исчерпав свой интерес к месту обнаружения трупа, поскакал вместе с Лешкой, я посоветовала прихватить и журналиста тоже. Журналист с жалостью покидал нашу компанию, но на новом месте происшествия ему была обещана должность понятого, и он сдался. Синцова, правда, беспокоило то, что машина Антоничева, равно как и сам хозяин, так и не были обнаружены.

Криминалисты повезли к себе кучу материала для исследования; понятые разошлись по квартирам, мы пообещали вызвать их, когда протокол будет готов. Все милицейское начальство отбыло за три двора, туда, где нашли кровь и гильзы. Мне тоже хотелось посмотреть на обстановку той парадной, но сначала предстояло закончить формальности, связанные с осмотром трупа и закреплением доказательств. Все разошлись; на месте происшествия остались мы со Стеценко да лежащий посреди парадной обнаженный труп молодого мужчины. Всю одежду с него мы сняли и упаковали для проверки на наличие следов контактного взаимодействия и продуктов выстрела.

— Ну что, Маша? Вызываем транспорт? — спросил меня незаметно подошедший Александр.

— Вызываем, — медленно ответила я.

— Что, не хочется уходить отсюда? — пошутил Сашка.

— Не хочется, — тихо сказала я. — Знаешь, сколько я думала об этом месте происшествия? Оно мне снилось…

— Глупая ты, Маша, — пробормотал Стеценко, отворачиваясь.

Я попыталась посмотреть ему в глаза, но он отворачивал от меня лицо, и тогда я, взяв его за руку, развернула к себе:

— Почему я глупая?

— Потому что выясняешь отношения на месте происшествия…

— Я?! Я выясняю отношения?

— Ладно, поехали.

Он поднял свой тяжелый экспертный чемодан и направился к выходу.

Вот и поговорили, грустно подумала я. Ну и пожалуйста, не больно-то и хотелось…

Не успели мы выйти на улицу, как перед нами затормозил синенький райотдельский «форд», из него выскочил начальник уголовного розыска. Оказывается, постовой, охранявший место происшествия, которое мы осматривали, успел доложить райотдельским начальникам, кучковавшимся в той парадной, где Горчаков описывал следы борьбы, что осмотр закончен, и розыскной начальник примчался за нами. Не успев вылезти из машины, он протянул мне мобильный телефон:

— Это вас. Я взяла трубку.

— Мария Сергеевна, — раздался в ней родной голос прокурора, — ну что там? Доложите...

Я собралась с мыслями и представила, что пишу спецдонесение.

— В три часа дня в парадной обнаружен труп в женской одежде, с ножевыми ранениями. При осмотрe трупа выяснилось, что это переодетый мужчина. Личность трупа не установлена. Имеются повреждения, характерные для борьбы и самообороны, на теле вертикальные потеки крови, но, судя по обстановке, убийство произошло не в месте обнаружения трупа…

— Мария Сергеевна, — прервал меня шеф, — не сочиняйте спецдонесение, а скажите своими словами, как вы обнаружили место убийства.

— Ой, Владимир Иванович! Я просто рассудила, что раз у мужика в кармане пистолетные патроны, а сам он зарезан… В общем, у нас была информация, что готовится заказное убийство… Владимир Иванович, а вы не на работе?

— Ну конечно на работе, — сердито сказал шеф, — где же мне еще быть в субботу вечером?

— Я тогда заеду, все расскажу и посоветуюсь, хорошо? Там Горчаков осмотр закончит, и мы приедем.

— Да уж куда вы денетесь, — ворчливо ответил шеф, и я в который раз подумала: как хорошо, что он у нас есть. А мы еще выпендриваемся, каждый со своим сложносочиненным характером, с задвигами, с особенностями, которые бедный Владимир Иванович вынужден терпеть; и не мы ему создаем тепличные условия, с учетом его пожилого возраста и боевых заслуг, а он постоянно вытирает нам сопли, мирит и успокаивает, и прикрывает от руководящего артобстрела… Да и ему самому от начальства достается. Другой бы уже давно на все наплевал и не сидел в выходные на работе, дожидаясь своих непутевых следователей…

Думая о шефе, я даже пожалела, что ему уже так много лет, поскольку он порой вызывал у меня отнюдь не дочерние чувства. Острый ум, мужская решительность, яркий характер — в такого мужчину я могла бы влюбиться раз и навсегда, несмотря на его невысокий рост, вечно всклокоченные волосы, близорукие глаза и полное отсутствие умения одеваться. Странно, но в своих мятых костюмах, с несуразными галстуками и дешевыми рубашками шеф никогда не казался смешным. Сила его индивидуальности настолько велика, что заставляет отбрасывать первое впечатление — по одежке, и полностью подчиняет обаянию ума и характера. Наши прокуратурские девицы его побаиваются; и даже Лешка Горчаков избегает попадать под горячую руку. Наверное, одна я спокойно воспринимаю, когда он срывается на крик. Как Лев Толстой сказал про Леонида Андреева: «Он пугает, а мне не страшно…» Я знаю, что он на самом деле не со зла, просто нервы не выдерживают даже у старых закаленных бойцов. Как-то шеф был в отпуске, и его обязанности исполнял зам по общему надзору, который следствия боится как огня. У Лешки возник вопрос со сложной отсрочкой, да еще и в последний день следствия; зам позвал еще Лариску Кочетову — помощницу по уголовно-судебному надзору, и меня привлек, и все стали решать, как быть. При этом зам сразу спросил — а что бы делал в этой ситуации Владимир Иванович? Лариска с ходу ответила — кричал бы. Ну это понятно, отмахнулся зам, а потом? И мы стали думать, как рассуждал бы Владимир Иванович, и решили проблему.

Когда мы со Стеценко, не перемолвившись ни словом, прибыли к месту дислокации группы Горчакова, Лешка еще писал протокол, скрупулезно фиксируя каждую пылинку на проходной лестнице, на что, скажу прямо, не каждый следователь способен.

Ни пистолет, ни нож, к сожалению, не нашли, хотя местная милиция, впечатленная метаморфозой с трупом, в результате которой женщина превратилась в мужчину, и невинная жертва потрошителя — в заказного убийцу, старалась, как могла, и прочесала каждый квадратный сантиметр района. Мы с Сашкой видели своими глазами по дороге, как два сотрудника милиции — один в форме, другой в штатском — организовали бомжей, и те перебирали по кусочкам содержимое двух огромных мусорных пухто неподалеку от места происшествия. А работники милиции расхаживали рядом, как надсмотрщики на галерах, и понукали своих общественных помощников, если те мешкали, отвлекаясь на собственные нужды. Начальник уголовного розыска остановился полюбоваться на эту умилительную картину и поинтересоваться, в чем дело? Ему был дан исчерпывающий ответ, и он, удовлетворившись тем, как поставлена работа на вверенной ему территории, продолжил путь. Я тоже всегда уважала людей, способных любой ценой ускорить выполнение задания, особенно, если скорость его выполнения имеет значение.

Пока я в парадной помогала Лешке упаковать и надписать многочисленные вещдоки, которые он наковырял на полу и стенах, — ворсинки, зацепившиеся за выступ стены, окурки, соскобы со стен и пола, прибежал запыхавшийся Синцов. Он рассказал, что известий об Антоничеве до сих пор нет, машина его и второй охранник не обнаружены. Стоят посты во всех возможных местах появления Антоничева, но пока это не дало результатов.

Мы, в свою очередь, показали ему, что удалось выжать с места происшествия: парадная проходная, судя по царапинам на стене, стрелявший спускался сверху и целил в человека, входившего в парадную. Борьба между ними завязалась на площадке между первым и вторым этажами. На стенах этой площадки — брызги крови, на полу — капли. Дошлый Горчаков нашел на полу лестницы несколько волосков, похожих на ворс искусственной шубы. За одно это ему следовало бы поставить памятник.

На внутренней стороне двери парадной нашли след пальца, оставленный явно окровавленной рукой, когда этой рукой толкали дверь парадной. Было принято решение раскурочить дверь, выпилив кусок обшивки вместе со следом. Вообще, конечно, всегда лучше изымать объект-следоноситель вместе со следом, чем копировать след на дактилоплен-ку или фиксировать иным способом. Это надежнее, и бывало, мы снимали целиком двери или выпиливали целые фрагменты пола, на которых отобразились следы ног. Надо, так надо.

У моего коллеги по городской прокуратуре был случай, еще в застойные годы, когда руководящую и направляющую роль партии никто не оспаривал. Он тоже расследовал серию дерзких нападений на женщин, но там маньяк ходил по домам, представляясь работником Ленгаза. Преступник и вправду осматривал батареи, газовые плиты и колонки, а после нападал на хозяйку квартиры, связывал, измывался и требовал ценности, потом убивал. Одна из жертв случайно осталась жива — злодея кто-то спугнул, эта женщина дала показания о том, что он трогал батарею парового отопления. Эксперт-криминалист осмотрел батарею и заявил, что он, конечно, может снять с поверхности отпечатки, обработав их сажей, но батарея нагретая, потожир с нее быстро испаряется, и отпечатки получатся некачественными. Поэтому он бы порекомендовал изъять и доставить в экспертно-криминалистическое управление батарею целиком, чтобы исследовать отпечатки прямо на объекте. Шел второй час ночи, и следователь задумался, каким образом ему эту злосчастную батарею отпиливать от стояков. Криминалист подсказал вызвать аварийную службу, но в «аварийке» следователя сразу послали настолько далеко, насколько позволял словарный запас диспетчера. (Мне очень нравится рассказ поэта Евгения Винокурова о том, что великий русский лингвист Бодуэн де Куртене включил матерные слова и выражения в третье издание словаря Даля; но покажите мне человека, который выучил мат по Бодуэну де Куртене…)

Тогда отчаявшийся следователь — а отпечатки-то медленно испарялись — набрал телефон дежурного по горкому партии и выпалил, что по городу ходит опасный преступник, задержание которого зависит от изъятия секции батареи парового отопления. Дежурный с сочувствием выслушал его, видимо, это был единственный деловой звонок за все дежурство, и работник горкома подсознательно был благодарен следователю за возможность хоть чем-то принести пользу обществу. Он только спросил, что нужно. Следователь попросил прислать «аварийку»; дежурный горкомовец заверил, что на все готов, лишь бы опасный преступник был задержан, и через десять минут под окнами квартиры стояли три аварийные машины, две пожарные с выдвижной лестницей и, на всякий случай, «скорая помощь». За считанные минуты весь дом был лишен горячей воды (дело происходило аккурат в крещенские морозы), а батарея спилена и увезена. Потом оказалось, что отпечатков злодея на ней и не было; но это выяснилось только после поимки маньяка…

В общем, Лешкин осмотр этого, в принципе незатейливого места происшествия в проходной парадной, где не было трупа, умудрился затянуться на два часа больше, чем осмотр трупа. Мы закончили в восемь вечера, и я уже не надеялась, что шеф еще ждет нас в прокуратуре. Но, набрав номер телефона в кабинете прокурора, я услышала ворчание шефа, мол, он еще не прописался в прокуратуре и имеет некоторые обязательства перед семьей, которой и так задолжал внимание, и скоро ли мы осчастливим его своими донесениями.

Пока мы ковырялись в этой неприветливой парадной, бедный журналист заснул, усевшись на ступеньку лестницы и с грохотом свалившись вниз, набил себе шишку на лбу. Панов и Стеценко, мгновенно составив консилиум, по всем правилам оказали ему качественную и, главное, своевременную медицинскую помощь и остались очень довольны собой.

Наконец, мы собрали все пакетики, конвертики и коробочки с аккуратными надписями, свидетельствующими о том, где, когда, кем и какой объект упакован в эту тару, и понесли в ожидавший нас главковский «рафик», и тут отзвонились эксперты — на отпечатках с ладоней трупа и на обшлагах его одежды они нашли следы продуктов выстрела, значит, погибший незадолго до смерти стрелял из оружия. Учитывая наличие девятимиллиметровых гильз на лестнице и патронов калибра 9 мм в кармане одежды покойного, можно даже сказать, из какого оружия он стрелял, — пистолет Макарова или Стечкина, они оба заряжаются 9-миллиметровыми. Причем номера серий патронов из кармана погибшего чудесным образом совпали с номерами на гильзах, обнаруженных в парадной.

На ковбойке, естественно, установлено наличие каннабиноидов, такие же частицы под ногтями. Отзвонились и из морга: учитывая обильную кровопотерю и потеки крови на теле и одежде, можно подтвердить следственный вывод о том, что потерпевший после получения смертельных ножевых ран двигался и совершал активные действия, прошел или пробежал не менее ста метров, — но это уже неофициальное заключение доктора Стеценко. Поскольку химическая лаборатория в выходные закрыта, результатов исследования крови на наркотик и алкоголь придется ждать до понедельника. Но это уже не принципиально. Принципиально другое: доктор Крольчевский уже пишет проект комиссионного заключения о том, что антропометрические характеристики трупа таковы, что дают основания полагать — мужчина с такими параметрами мог, по ряду признаков, совершить убийство Антоничевой и Ивановой путем захвата локтевым сгибом сзади и нанесения большого количества ножевых ранений в переднюю половину грудной клетки. На это указывает, в частности, высота ранений и расположение раневых каналов; Михаил Юрьевич уже провел серию экспертных экспериментов. Более того, на внутренней стороне локтевого сгиба правой руки трупа есть повреждение, похожее на след зубов, примерно недельной давности.

С этими результатами мы с Лешкой и приехали к шефу. За нами увязался и Синцов, заявивший, что хочет услышать совет умного человека, то есть нашего прокурора, поскольку сам в поисках Антони-чева зашел в тупик, и никто ему помочь не хочет, начальство на него уже косится, подозревая в попытках навлечь на начальственные головы крупные неприятности.

Я мягко упрекнула Синцова в том, что его деятельность как-то незаметно свернула с поиска маньяка на поиски отца потерпевшей, но он только хмыкнул. Потом я очень деликатно намекнула, что на его месте я бы быстренько проверила все квартиры в парадной, потому что человек, в которого стреляли, шел в одну из этих квартир. Синцов огрызнулся в том смысле, что ученого учить — только портить, все эти квартиры давно проверены, результата — ноль… Я успокоила его тем, что парадная проходная, и вокруг еще три двора, и минимум двенадцать парадных, куда мог направляться вошедший. Мне тогда и в голову не приходило, что мы с Синцовым думаем о разных людях.

Когда мы зашли в кабинет шефа, я поняла, что в случае необходимости он ждал бы и до утра; по крайней мере, до понедельника он не дотерпел бы.

Слушая Лешку о результатах осмотров, шеф с рассеянным видом постукивал пальцем по столу, но, как я много раз убеждалась, эта рассеянность была кажущейся: я была уверена, что шеф может слово в слово повторить Лешкино донесение.

После горчаковского доклада шеф повернулся ко мне:

— Мария Сергеевна, порадуйте старика, расскажите про ход ваших мыслей. Как вы распорядились искать место борьбы?

— Ха! — ответила я. — Элементарно. Как совершаются великие открытия? Всем известно, что это невозможно, но находится невежда, который этого не знает. Все дело в том, что я была уверена, что это убийство должно произойти и должно быть связано с нашей серией. Если бы я имела в виду и другие версии, я бы в жизни место борьбы не нашла.

— Молодец! — радостно отметил шеф. — Как важно вовремя выделить главное, не отвлекаться на несущественные версии… Дальше, — потребовал он.

— У нас были данные, что отец одной из потерпевших — Антоничев — заказал убийство, но мы не знали…

— И не знаем, — вставил Лешка.

— …Кого он планировал убить. Можно только предполагать, что ему известен убийца дочери и он решил расправиться с ним сам.

— Это чем-нибудь подтверждается? — спросил шеф.

— Да. Медики уже дали заключение, что этот парень вполне мог быть убийцей Риты Антоничевой. Кстати, на его правой руке уже в морге обнаружили след укуса — примерно недельной давности. Соответствует дате убийства Риты.

— А что вы думаете о ситуации в целом? — поинтересовался шеф. — Уже понятно, что сегодня вы осмотрели труп человека, который убил Антоничеву и Иванову. И можно предположить, что его убийство заказал отец Антоничевой. И еще можно предположить, что…

— Владимир Иванович, можно, я скажу? — прервала я шефа. — Может, Антоничев и заказывал какое-то убийство, но этого человека убил он сам. И убил, защищаясь, поскольку этот переодетый наверняка пытался убить самого Антоничева.

— Минуточку, — вмешался Лешка. — Вот теперь я ничего не понимаю. Я считал, что осматриваю место схватки нашего убитого и исполнителя заказа, полученного от Антоничева…

— Ле-еша, — протянула я, — уж от тебя я не ожидала! Ты не понял, что этот переодетый пытался убить Антоничева?

Леша издал какой-то непередаваемый звук, а вслед за ним поперхнулся и Синцов.

— Ты считаешь, что переодетого убил Антоничев?! — спросил он у меня каким-то не своим голосом.

— Естественно, а какие еще могут быть версии? — удивилась я.

Они с Горчаковым запереглядывались так, как будто я им сообщила, что труп Антоничева валяется там под лестницей.

— Что я такого сказала?

Лица у них стали такие обалделые, что шеф, глядя на них, засмеялся, но тут же оборвал свой смех.

— Мария Сергеевна, давайте вернемся к ситуации в целом. По пунктам.

— Давайте, — сказала я. Я удивлялась, что никто не видит до конца всю цепочку, хотя до конца — это сильно сказано, я и сама не вижу до конца, потому что не вижу мотива. Но объективную сторону обрисовать могу. — Значит, так. У нас шесть трупов женщин. Две женщины, это уже можно считать установленным, убиты сегодняшним переодетым. Но если исходить из того, что остальные женщины убиты другим человеком, а все убийства все-таки входят в серию, то напрашивается вывод, что все эти убийства кем-то организованы, а исполнены разными людьми.

Шеф покрутил головой и искоса посмотрел на Лешку с Синцовым.

— Продолжайте, Мария Сергеевна.

— Продолжаю. Я считаю, что Антоничев заказал организатора.

— А почему ты так думаешь? — влез Горчаков.

— Почему… — Я задумалась. — Наверное, потому, что сегодняшний переодетый был исполнителем убийства его дочери. И его убил сам Антоничев. Если бы он заказывал убийство этого исполнителя, зачем ему было самому трудиться его мочить? Вернее, не так. Раз он сам грохнул этого переодетого, зачем ему было его заказывать?

— Очень познавательно, — пробормотал Лешка; — А как, по-твоему, получилось, что переодетый встретился с Антоничевым?

Я начала злиться. Ну почему они не понимали очевидных вещей?

— Леша, пошевели мозгами! Переодетый пришел убивать Антоничева.

— А ему кто заказал? — с независимым видом спросил Синцов, смотря в сторону.

— Объясняю популярно для уставших милиционеров: ему заказал организатор убийств женщин. Да просто этот переодетый — подручный человека, который раньше поручал ему убивать женщин, а сейчас поручил убить Антоничева. Опередить его, потому что он узнал, что Антоничев его заказал.

— Понятно, — быстро отреагировал Синцов, — без Кораблева мы тут не разберемся. Сплошная организованная преступность, все друг друга заказывают.

Лешка хмыкнул.

— Мне Кораблев рассказывал, что в Париже перед собором Парижской Богоматери есть такой медный пятачок, на котором надо покрутиться и загадать желание, и оно исполнится, — поделился он и продолжал: — Ну вот. Два наших питерских криминальных авторитета, не будем называть фамилий, стоят в Париже возле этого пятачка, подолгу думают, потом крутятся на одной ножке, старательно. А третий за ними с удовлетворением наблюдает, а потом говорит: вот вы, ребята, друг друга и загадали…

Я повернулась к Синцову и сказала ему: — Андрюша, ты был прав. Нам нужен Антоничев. Получается, что он знает организатора.

Только выйдя из кабинета шефа, я поняла, как зверски я устала. Перед моими глазами стояла картина нападения на Антоничева, которая сложилась из домыслов, версий, осмотров мест происшествий и вещественных доказательств. Вот он входит в парадную, сверху на него спускается женщина в шубе. Приблизившись, она достает пистолет и начинает стрелять. Антоничев бросается на нее и обнаруживает, что это не женщина, а знакомый ему мужчина. Он достает нож и наносит нападающему несколько ударов в живот. Нападающий поворачивается и пытается бежать, Антоничев бьет его ножом еще и в спину. Возможно, и сам он ранен выстрелами, оба истекают кровью. Нападавший почему-то перестает стрелять — возможно, патрон перекосило или еще что-то, выбегает из парадной; почему он пистолет не выбросил? А может, выбросил, и кто-то успел его подобрать еще до того, как мы начали поиски?

Ведь все это я придумала, и меня время от времени окатывало холодной волной испуга: а вдруг действительность совсем не соответствует тому, что я тут напридумывала? Я еще вспоминала свое самонадеянное заявление шефу, когда он спросил — что, следующую субботу опять проводите в дежурной части? Я довольно уверенно ответила, что мне почему-то кажется, что убийств женщин больше не будет. «Почему вы так считаете?» — спросил шеф. Я сказала, что просто чувствую. Я и вправду чувствовала, что убийств больше не будет, и не потому даже, что один из исполнителей мертв. Исполнителей было несколько, и организатор еще жив. Но мне казалось, что после сегодняшних событий ничего экстремального больше не произойдет. И мы можем немножко расслабиться и работать не в сумасшедшем режиме ожидания очередного трупа, а относительно спокойно искать всех участников этой драмы.

Мужики, тоже утомленные впечатлениями, брели впереди меня. У Синцова запиликал пейджер, он прочитал сообщение, попросил Лешку открыть кабинет, чтобы он мог позвонить, и через пять минут сообщил нам, что завербованный им охранник Ан-тоничева — приболевший и сидящий в Москве Ко-нюшенко — только что стукнул, что шеф его ушел в подполье. По словам Конюшенко, только что ему позвонил Антоничев и попросил срочно оформить ему отпуск на две недели за свой счет. И еще попросил не искать его, мол, ему нужно уехать, когда вернется — сам проявится. Синцов вяло заметил, что москвичи уже устанавливают, с какого телефона был междугородный звонок в квартиру Конюшенко, но он и без них может сказать, что звонили наверняка с «трубы».

— Андрей, — сказала я, — а если звонок был по сотовой связи, то тебе скажут, с какой соты был звонок, то есть в каком районе города находился абонент. Не Бог весть что, конечно, но хоть что-то…

Андрей грустно посмотрел на меня.

— А если звонок по роумингу? Все равно скажут?

— Не знаю, — призналась я, — я сама еще таких запросов не делала, просто слышала, что можно.

— А что мне это даст, если я буду знать район? — без энтузиазма задал он риторический вопрос. — Точный адрес-то мне все равно не скажут…

Молча мы вышли на улицу, и у меня захватило дух от необыкновенной красоты вечера. Под черным небом с яркими звездами, в совершенно прозрачном воздухе, медленно кружились широкие кленовые листья. Желтый свет фонарей придавал этому пейзажу какой-то космический оттенок, и в этой нереальной атмосфере мне вдруг так остро захотелось личной жизни, что я чуть не застонала.

В доме напротив прокуратуры светились окошки, на качелях в скверике лежала бродячая собака и грустно рассматривала нас.

— Ребята, почему мы такие несчастные? — горько спросила я, не надеясь на ответ. — Вечер субботы, все дома, в уютных квартирках, с близкими людьми, ужинают и смотрят телевизор. А мы, как псы бродячие, даже еще и не обедали. За что?..

В ответ у Горчакова заурчало в животе, и он рванулся в сторону метро, помахав нам рукой. А Андрей достал сигареты, закурил и взял меня за руку.

— Устала? — спросил он, умудряясь не смотреть на меня даже в этот момент.

— Устала, — ответила я.

— Отвезти тебя домой? Или…

— Или что?

— Тогда «или». — Он бросил сигарету и, продолжая держать меня за руку, повел к машине. Сев за руль, он сказал:

— Хочешь, я тебя помирю со Стеценко?

— Не хочу, — ответила я.

— Не хочешь мириться? Или не хочешь, чтобы я мирил?

— Куда мы едем, Андрей? — задала я ему вопрос. В наших странных диалогах подтекста было больше, чем текста, и меня нервировало то, что я не могла понять — чего же он, собственно, хочет; зато он, как мне кажется, понимал про меня то, что я скрывала даже от самой себя.

— Поехали выпьем.

Поскольку я не возразила, мы двинулись, как я поняла — и не ошиблась, в направлении той самой забегаловки возле РУВД, с которой все и началось. На этот раз в ней вообще не было посетителей, кроме нас. Андрей усадил меня за самый чистый столик, а сам, даже не спрашивая меня, пошел к стойке и взял себе коньяк, а мне — какого-то белого сухого вина и несколько разнообразных салатиков, не вызвавших у меня отвращения.

— Потом будет мороженое, — пообещал он, усаживаясь рядом со мной. Второй стул стоял напротив, но он придвинул его к моему так, что сев, стал — уж не знаю, намеренно или нечаянно — касаться меня коленом.

— За тебя, — произнес он, подняв свой бокал, и, не дожидаясь, когда я присоединюсь к нему, выпил свой коньяк.

Мне вдруг стало ужасно жаль Синцова — умного, сильного, смелого, настоящего мужика, который спит на диване в кабинете, ест ночью какие-то салаты в забегаловке непонятно с кем в компании, и так проходит его жизнь. И что характерно, вместе с его жизнью так проходит и моя, и не имеет никаких шансов на то, чтобы называться личной.

— Андрей, — спросила я его, не торопясь выпить свой напиток, — тебе нравится, как ты живешь?

Мне показалось, что он ждал этого вопроса, потому что сразу ответил:

— Я — солдат, Маша.

— А тебе не надоела эта нескончаемая война до победного конца?

— Знаешь, надоела, но уйти домой я не могу.

— Когда-нибудь тебе захочется простых человеческих радостей — жены, теплого дома, пирогов, детей, наконец. Только будет поздно.

— Может быть. А может быть, и нет.

— Может быть, захочется? Или, может быть, не будет поздно?

— Я уже привык к мысли, что это не для меня.

— Но ты же нормальный, здоровый мужчина. Причем не мужлан какой-нибудь, а достаточно тонкий…

— Спасибо.

— Я серьезно. И у тебя наверняка есть если уж не душевные, то физиологические потребности.

— И что?

— Извини, конечно, если я лезу не в свое дело.

— Ничего-ничего. Я впервые с кем-то говорю на эту тему, даже интересно.

— Я не поверю, что ты в жизни никого не любил.

— Почему? Любил, конечно.

— И что? Она не выдержала твоей бесконечной войны? Или просто не хотела тебя понять? Он задумался:

— Черт его знает… Нет, она меня отлично понимала. Мне казалось, что все было очень хорошо.

— Неужели ты ее бросил?

— Я? Нет, конечно. Я бы ее не бросил никогда.

— А почему вы расстались? Извини, конечно. Все-таки я лезу не в свое дело.

Он закурил и надолго замолчал. Я медленно допивала свой остывший кофе, жалея, что заговорила на эту тему. Наконец он докурил и тщательно раздавил окурок.

— Мне казалось, что все было очень хорошо. И претензий-то с ее стороны никаких не было. Просто в один прекрасный день она сказала, что не хочет жить со мной эместе. Вернее, не так: она сказала, что не хочет, чтобы я жил вместе с ней.

— И что же?

— Ничего. Она даже вещи мои собрала, и я ушел.

— Куда?

— Сначала пожил у друга, потом комнату снимал, потом притащил диван в кабинет. Так и живу.

— Ничего не понимаю. А ты ее любил?

Ход с дамы пик

— Любил, — ответил он, засунув в рот новую сигарету и ища по карманам зажигалку.

— Андрей… А почему она так сказала?

— Не знаю.

— Она не хотела объяснять тебе?

— Я не спрашивал.

— Ты же говоришь, что любил ее. Как же можно было не спросить!

— Маша, если бы ты жила с мужчиной в его квартире и он однажды сказал бы тебе — уходи. Ты бы стала выяснять отношения? Пыталась бы остаться?

— Не знаю. — Я задумалась. — Но ведь была какая-то причина? Неужели тебе самому не интересно? У нее что, кто-то появился?

— По-моему, у нее до сих пор никого нет.

— А у тебя?

— И у меня тоже.

— Тогда я ничего не понимаю. Ты ее любишь. Она тебя понимает, тебе с ней было хорошо. И ты вот так смирился? С потерей женщины, которая тебе нужна?!

— Что значит «смирился»? — вяло возразил Андрей, не глядя на меня.

— Отказался от женщины, с которой тебе было хорошо.

— Это она от меня отказалась.

— А ты согласился. Господи, как вы все похожи! — тоскливо сказала я. — Как у вас, мужиков, одинаково по-дурацки устроены мозги. Послушай, Синцов, а тебе не приходило в голову сказать ей, что ты ее любишь и не можешь без нее? Ты ей вообще когда-нибудь говорил такое?

— Нет, — пробурчал Синцов, отворачиваясь.

— А ты ей предлагал выйти за тебя замуж?

— Нет, конечно. Какой из меня муж?..

— Потрясающе! Значит, жить с ней ты мог, а замуж позвать — надорваться боялся?

— А какое это имеет значение? Эта печать в паспорте? Я же был все это время именно с ней, а не с кем-то…

— Поверь, что для женщины это имеет значение. — Я не переставала удивляться, насколько Синцов и Стеценко похожи в своем упертом мужском шовинизме.

— Сейчас это уже не важно, — сказал Синцов и посмотрел на меня так, что я смутилась. До чего же я все-таки не уверена в себе! Так нельзя. Будь на моем месте Регина, она бы уже на коленях у него сидела. А Синцов продолжал: — Послушай, я говорить-то особо не умею… В общем, не знаю, как и сказать… У меня сегодня есть ключи от квартиры моего приятеля. Это здесь недалеко…

Я заметила, как он сжал в руке бокал, и дотронулась до его плеча.

— Андрей… — сказала я, и вдруг отчетливо поняла, что я не могу так поступить с Сашкой. Если я сейчас поеду с Андреем, я сожгу все мосты. И быть с Сашкой уже не смогу.

— Я понял, — отозвался Синцов. — Нет, так нет. Поехали, отвезу тебя домой.

Я поднялась, так и не пригубив вина. Андрей отставил свой пустой бокал и, резко отодвинув стул, направился к выходу. Я еле успевала за ним.

До моего дома мы доехали молча. Так же молча, Андрей проводил меня по темной лестнице до квартиры, и когда я достала ключи, он развернул меня к себе и поцеловал. Потом на мгновение сильно прижал к себе и отпустил.

— Пока, — сказал он, по обыкновению не глядя на меня. Развернувшись на каблуках, он сбежал вниз по ступенькам.

— Андрей! — крикнула я, свесившись в лестничный пролет. — Подожди!

— Ну что? — отозвался он, не поднимая на меня головы.