Ход с дамы пик Топильская Елена

— Не понял! Что, деньги лишние завелись? Уже и чай заварить не в состоянии? Деньги лучше мне отдайте.

— Может, я не одна…

— Тем более, мужику надо кофе в постель подавать, а не в столовку волочить. В общем, я приеду и научу вас жить.

— Заодно и посмотришь, с кем я завтракаю, так? — язвительно сказала я. — Говори лучше, что случилось?

— Приеду — расскажу. — И он повесил трубку. Я повернулась к терпеливо ожидающему меня журналисту:

— Завтрак отменяется.

— Что, совсем? — Он казался разочарованным.

— Нет, просто придется попить чай у меня на кухне. Сейчас Кораблев приедет. Это оперативник из РУБОПа.

— А-а. — Журналист заметно повеселел.

А я побежала на кухню готовиться к приходу придирчивого Кораблева, который наверняка отметит, что коврик перед входной дверью недостаточно стерилен, а сама дверь в пыли, и вообще соль у меня не соленая, а сахар не сладкий. В рекордные сроки из подсобных продуктов я соорудила канапе со шпротами и свежим огурцом, перелила в молочник сливки из бумажного пакета и только что не стояла с крахмальной салфеткой наперевес, ожидая высокого гостя. Антон снял ботинки и пошел за мной, но в процесс приготовления завтрака не вмешивался, позволив себе только спросить, как моя нога, и выразить удовлетворение по поводу моего полного выздоровления.

Меня удивило, что и Кораблев, как ранее Синцов, за руку поздоровался с журналистом, как со старым знакомым. В ответ на мой вопросительный взгляд Кораблев, наклонившись к моему уху, сообщил, что журналист пару раз выезжал с ними на реализации и вообще парень надежный. Такая рекомендация от Кораблева дорогого стоила, в моих глазах это выглядело равносильно тому, что Старосельцев отныне причислен к лику святых. Они, как старые знакомые, перекинулись несколькими фразами о делах, только им понятных, и я пригласила их к столу.

У Кораблева даже сомнений не возникло, можно ли обсуждать добытые им сведения в присутствии журналиста, ну а раз сам Кораблев счел Антона допущенным к секретной информации, то мне и сам Бог велел, я даже и не задумывалась об этом.

Но Кораблев не был бы Кораблевым, если бы сразу вывалил то, за чем приехал. Сначала он с чувством, с толком, с расстановкой попробовал канапе, высказал мне ряд рекомендаций, как в приличных домах положено заваривать чай, и попенял на то, что бумажные салфетки в салфетнице сложены поперек, а надо по диагонали. И только потом сообщил, что вообще-то он еще с вечера не ложился, поскольку без отдыха занимается оперативной работой по моему, между прочим, делу. При этом, глядя на свежевыбритого и отглаженного Леню, даже самому выдающемуся физиономисту не пришло бы в голову, что он бодрствует уже более тридцати часов. Хотя я в этом совершенно не сомневалась.

— В общем, Мария Сергеевна, пишите-ка письмо начальнику РУБОПа, что старшего оперуполномоченного по особо важным делам Кораблева Леонида Викторовича надо бы поощрить. — Леня изящно промокнул губы салфеткой.

— Хоть сейчас, — заверила я его. — Я даже не буду спрашивать, за что.

— Да за раскрытие, — лениво сказал Леня и шумно прихлебнул чай.

— Диктуйте, Леонид Викторович. — Я вытащила бумагу и ручку и приготовилась писать.

— Как же, дождешься от вас, — ответил Леня, вытаскивая из кармана микрокассету. — Журналист, у тебя ведь диктофон есть? Давай-ка, подсуетись.

Старосельцев достал диктофон, и через три секунды мы уже слушали, изо всех сил напрягаясь, отвратительную, судя по всему, оперативную запись, к тому же на три четверти состоящую из мата, но Кораблева это ни капли не смущало. Разговаривали двое мужчин, один из которых уверял другого, что кого-то должны грохнуть в субботу, если еще не в пятницу.

«Да говорю тебе, … твою мать, там меры приняты, — сердился его собеседник. — Как бы его, … не грохнули…» — «А вы-то дураки …ные, что отказались, денег бы срубили», — пенял первый. «Надо идиотом быть, чтобы этот заказ взять, — объяснял второй, — там на этой …ной Озерной народищу, что грязи». В этом месте разговора Антон нажал на «стоп».

— Подождите, — сказал он, — а ведь Озерная пересекается с Героев Комсомольцев, там, где был обнаружен один из трупов. Я читал в вашей обзорной справке.

— Да, труп Жени Черкасовой, — подтвердила я. — Значит, все-таки она не случайно оказалась в том доме? Было какое-то притяжение…

— Интересно, — Кораблев стал пытливо заглядывать нам в глаза, — вы и труп Черкасовой в серию записали?

— Записали, — кивнула я. — А ты откуда знаешь про труп Черкасовой, Леня? Мы ж с тобой про него не говорили.

— Вы плохо знаете старого сыщика, — вздохнул Леня. — Что я должен был делать, получив эту запись? — Он кивнул на диктофон. — Получив эту запись, старый сыщик первым делом сводки посмотрел за последние месяцы, нет ли чего-нибудь интересного в окрестностях упомянутого места. ан, есть.

— Ну, Леня! — восхищенно сказала я. — И когда ты только успел?

— Ну так я ж работаю, Мария Сергеевна. — Леня сделал многозначительное лицо. — Не как отдельные следователи, не будем называть имен, которые только и ждут, когда старые сыщики подадут им раскрытие на блюдечке с голубой каемочкой…

Я сделала смиренное лицо, и Леня тут же отреагировал:

— Вот только не надо на меня так смотреть! Не заслужил! Антоша, нажми на кнопочку, поехали дальше.

Антоша нажал на кнопочку, и мы стали дальше слушать нецензурную брань, изредка перемежающуюся литературными словами. Но других жемчужных зерен в этой навозной куче мы, к сожалению, не выловили.

— Леня, я не спрашиваю тебя, откуда эта запись, — сказала я Кораблеву, — но хоть ответь, о какой субботе или пятнице идет речь?

— Ну, о грядущей, конечно. А пятница уже сегодня. Антоша, дай-ка кассету.

Леня еще раз промокнул салфеткой рот, запихал во внутренний карман протянутую Старосельцевым кассету и откланялся.

— Леня, — судорожно воззвала я к нему уже в дверях, — а что ты предлагаешь мне делать в связи со всем этим?!

— Ну, Мария Сергеевна, вы следователь, вы и решайте, — обернувшись, успокоил меня Кораблев. — А со своим дружком Синцовым договоритесь, пускай он организует в эту субботу патрулирование вокруг Озерной. И Героев Комсомольцев прихватит. Ну, пока.

— Леня! — в отчаянии крикнула я ему в спину, но отклика не дождалась.

Надо звонить Синцову, подумала я и направилась к телефонному аппарату, но он меня опередил. Только я протянула руку к трубке, аппарат звякнул, и, приложив трубку к уху, я услышала голос Синцова:

— Спишь?

— Завтракаю.

— А чая нальешь? Я сейчас подъеду.

Положив трубку, я поняла, что решительно заблуждалась насчет того, что в это ясное утро все спят. Все не только не спали, но и беззастенчиво стекались ко мне в квартиру, как будто у меня тут филиал дежурной части.

Старосельцев терпеливо сидел на кухне.

— — Мария Сергеевна, — спросил он, когда я вошла с сообщением, что сейчас подъедет Синцов, — а мы будем предупреждать преступление? Я уже с телевидением договорился.

— Нет, Антон, — медленно ответила я. — Похоже, что не будем. Тут уже такой клубок заплелся, что никакие публикации никого не спасут.

— Ну вот, — вздохнул он, — а я уже материальчик набросал… Ну ладно, нет, так нет. — Он покладисто опустил стриженную ежиком голову.

— Еще чая, Антон?

— Да, если можно. — Он подвинул мне свою чашку. — Вы очень вкусно чай завариваете.

Я рассеянно налила Антону чая, думая о своем. От информации, привезенной Кораблевым, меня скрутило нервное напряжение. Я знала это состояние, когда и сердцем, и умом завладевает одна мысль, и все происходящее вокруг воспринимается всего лишь фоном. Я уже знала, что пока мы не раскрутим этот дьявольский клубок, я буду ходить, сидеть, участвовать в разговорах, даже смеяться, но через пять минут и не вспомню, почему смеялась и на что кивала. Вот и сейчас журналист что-то говорит мне, а я вроде бы поддерживаю беседу.

— Вы хорошая хозяйка, у вас так уютно… Но до-мовушечка у вас обиженный…

— Что это значит?

— Про домовушечку? Просто в каждом доме есть такое существо, которое или охраняет хозяев, или ссорится с ними и пакостит. Да вы знаете, домовой. Просто не все понимают, что с домовым надо дружить, надо уважительно к нему относиться. Уложить в уголок, сказать: «Домовушечка, это тебе».

— И что, он съест?

— Съест — не съест, а ему будет приятно. Тогда и он что-то приятное хозяевам сделает.

— Хозяина вернет… — машинально сказала я.

— Это Сашу-то? Вполне возможно. Вы вообще со стороны кажетесь идеальной парой, вы очень подходите друг другу.

— Куда положить конфетку? — спросила я и взяла из вазы шоколадную конфету.

Антон показал на край подоконника за занавеской, и я послушно спрятала туда конфету, пробормотав: «Домовушечка, это тебе, угощайся».

— А что же мы тогда не вместе, раз мы такая идеальная пара? — спросила я журналиста, поправляя занавеску после жертвоприношения домовому.

— Размолвки бывают даже у идеальных пар. Но я не знаю, почему вы разошлись. Если вы считаете возможным со мной это обсудить, я попробую найти причину. Я немножко разбираюсь в психологии, имею кое-какое образование…

Странно, но я не возразила. Старосельцев представлялся мне человеком, которому хотелось рассказывать о своих проблемах. Есть такой тип людей, я сама такая. Сколько раз я слышала от своих подследственных — «Сам не понимаю, почему я вам все это рассказываю»; да и не только подследственные, просто знакомые и даже еле знакомые часто выплескивали на меня очень личные вещи, хотя я их об этом и не спрашивала.

Я стала собираться с мыслями, чтобы четко изложить суть размолвки со Стеценко, и меня снова захлестнула волна обиды. Я припомнила все, и меня как прорвало. Сбиваясь, жестикулируя, я стала рассказывать журналисту, почему мы с Сашкой разошлись, и сама не заметила, как уже давилась слезами. А журналист, не отвлекаясь от главной темы, успокаивал меня, поил чаем, даже промокнул мне слезу салфеткой, а потом тихо сказал:

— Мария Сергеевна, а может, это к лучшему? Я имею в виду то, что вы были инициатором разрыва. Ваш друг — мужчина деликатный, и к вам, несмотря ни на что, относится очень нежно. Я это сам видел. Может быть, он по каким-то причинам хотел прекратить с вами близкие отношения, но не решался на это. Вы человек очень чуткий, наверняка вы на уровне подсознания почувствовали: что-то не так, и сделали то, что сделали.

Я задумалась. В таком аспекте я на свою личную жизнь не смотрела. А что, если журналист прав? Тогда все понятно. И то, что Стеценко спокойно ушел, когда я его об этом попросила, и то, что он за пять месяцев так и не выбрал времени поговорить со мной о наших отношениях… Ну что ж, тогда не стоит и дергать лапами.

Да, в эту версию укладывается все. Только на душе стало еще поганее. И когда в дверь позвонили, я почувствовала облегчение — придет Синцов, отвлечет на себя журналиста, заговорит со мной о делах, и мое уязвленное самолюбие постепенно остынет.

Я подошла к двери и распахнула ее. На площадке стояли двое — Синцов и Горчаков.

— Вы что теперь, парой ходите? — спросила я, посторонившись и впуская их в квартиру.

— А что, нельзя? — спросил Горчаков.

— А почему ты в глазок не смотришь? — спросил Синцов.

— Твой визит для меня неожиданность, — сказала я Горчакову, а потом повернулась к Андрею: — А чего мне в глазок смотреть, я же знаю, что это ты.

— Маша, хотя бы спрашивай, кто там, за дверью.

— Зачем?

— Затем, что придут злодеи, треснут по кумполу, а я потом твои дела расследуй, — доходчиво объяснил Лешка.

— Вот теперь понятно. Хорошо, буду спрашивать. А чего это вы вдвоем притащились?

— Да это я Лешку поднял, чтобы время сэкономить. Сейчас обсудим последние новости, разработаем план действий — и по коням.

Горчаков и Синцов прошли на кухню, и я прямо ощутила, как скрипнуло у них в мозгах, когда они обнаружили там журналиста. Старосельцев же весьма непринужденно их поприветствовал и даже налил чай. Сейчас в нашей теплой компании не хватало только доктора Стеценко. Пришлось открыть еще одну банку шпрот.

— Ну, говорите, чего приперлись? — ласково спросила я, сев за стол рядом с журналистом и подвинув тарелку с бутербродами поближе к Лешке. Они вцепились в пищу, как бомжи в бесплатной столовой.

— К тебе Леня заезжал? — спросил Синцов с набитым ртом.

— Кораблев-то? Только перед вами уехал.

— Мы с ним ночью пересеклись, — продолжал Андрей, прожевав бутерброд, — значит, ты уже знаешь про запись.

Я кивнула. Горчаков к тому времени, как Синцов прожевал кусок бутерброда, уже выпил свой чай, сожрал все, что было в тарелке, и стал бродить по кухне, ища съестное. Он даже заглянул на подоконник, за занавеску. Я не успела и рта раскрыть, как он со словами: «А это ты что, от Гошки, что ли, заныкала?» — схватил конфету, отложенную для домового, содрал с нее фантик и проглотил. Мы с журналистом только беспомощно переглянулись.

— Маш, ты извини, что мы так жрем, я просто уже сутки не спал и не ел, соответственно. — Синцов поднял на меня утомленные глаза.

— Мне даже стыдно, — ответила я. — Такое впечатление, что в эту ночь спала только я.

— Не волнуйся, я тоже спал, — сказал Горчаков и кинул в меня скомканный конфетный фантик. Я показала ему кулак.

— Ты спрашивала, чего мы приперлись, — продолжил Синцов. — Хочу внести предложение. Давайте задержим Антоничева.

— Кого?! — спросили мы с журналистом одновременно, но с разными интонациями.

— Папу Риты Антоничевой, — пояснил Андрей. — За организацию заказного убийства. Я перевела дух:

— Круто. А на чем мы его задержим, на каких доказательствах?

— Ты имеешь в виду, что у нас только оперативная информация? Легализуем, — заверил меня Синцов. — Я с Кораблевым уже переговорил.

— А что ты там будешь легализовывать? Агента рассекречивать? Так тебе и сдал Кораблев своего человека.

— Нет, и сам человек не согласится, — признал Синцов. — Мы запись легализуем, ты же слушала, есть запись магнитофонная.

— Андрей, я-то слушала запись, но ее можно трактовать как угодно, к тому же там никто не называет имени Антоничева. К тому же засветить запись равносильно тому, что засветить Ленькиного человека.

— Маша, легализовать можно абсолютно все. Ты же знаешь, как это делается.

— Ну как ты в данном случае это сделаешь?

— Как это делается обычно. Если, например, нельзя светить прослушивание телефонного разговора, допрашивается опер, который пересказывает содержание разговора, только заявляет, что разговор был не по телефону, а лично, и в его присутствии.

— Так. Одну минуту. Давайте начнем сначала. — Я занервничала и даже вскочила. — Ты ведь не зря притащил ко мне Горчакова. Я даже знаю, зачем.

— Не сомневался, — хладнокровно ответил Синцов.

— Ну так как?

— А никак. Я против.

— Маша, — встрял Горчаков, — а чего ты, собственно, против? Тебе предлагают готовое раскрытие, а ты кочевряжишься.

— А меня не устраивает раскрытие такими методами, — обернулась я к нему. — Если тебя устраивает, то давай, действуй. Тебя за этим и притащили, как осла на веревочке, показать, что вы и без меня справитесь.

— Я ведь могу и обидеться, — Лешка отвернулся.

— Извини. — Но я завелась уже так серьезно, что у меня показались слезы на глазах. Журналист очень вовремя тронул меня за плечо.

— Ребята, раз уж вы при мне этот разговор затеяли, объясните хоть, что происходит? Кого и за что вы собираетесь задерживать?

— Популярно объясняю, — заговорил Лешка. — У нас есть оперативные данные, что отец одной из потерпевших заказывает убийство, и это явно связано с преступлением в отношении его дочери. Выходит, он знает, кто убил, и хочет сам рассчитаться с убийцей. У нас также есть данные, что убийство должно произойти сегодня или завтра…

— Обкладываем заказчика — Антоничева, — подхватил Синцов, говоря все это журналисту, но обращаясь скорее ко мне, — задерживаем его, колем, узнаем, кого он заказал, и получаем тепленького потрошителя женщин.

— Элегантно, — подвел итог Горчаков и сел за стол. — Маш, налей еще чайку.

— Налей сам.

— Да не злись ты, — примирительно сказал Лешка, наливая чай. — Чем тебе не нравится этот план?

— Он мне не нравится с моральной стороны.

— А что «с моральной стороны»? Мы еще и тяжкое преступление предотвратим — убийство.

— Посадив в камеру отца потерпевшей, мы предотвратим убийство преступника. Который зверски зарезал ни в чем не повинную девочку и еще пять женщин, так же ни в чем перед ним не провинившихся. Знаете, по мне — если мы его найти не можем, пусть хоть Антоничев его грохнет, — ответила я, смотря в сторону, чтобы мужики не заметили, что я с трудом сдерживаю слезы. Вот дурацкая у меня особенность: все мои переживания тут же проливаются слезами, и мне безумно стыдно, что я не умею себя контролировать.

— Маша, но завтра суббота. И я пока не вижу другого пути выйти на маньяка, — глухо сказал Синцов.

— А ты не допускаешь мысли, что Антоничев не расколется? — спросила я его, все еще отворачиваясь. Я еще злилась на него из-за того, что он точно рассчитал — я буду против, и поэтому привел с собой Лешку Горчакова. Всю эту операцию он запросто может провернуть с Горчаковым, тот легко возбудит дело, поскольку формальные основания есть, посадит на трое суток Антоничева, и они будут пытаться его разговорить. Что ж, надо признать, что такой путь раскрытия имеет право на существование. Но во мне все восставало против этого пути.

— Если не расколется, то в камере что-нибудь ляпнет, — уверенно ответил Синцов.

И я даже удивилась:

— Андрей, я была лучшего о тебе мнения. Ты что, не допускаешь, что он и в камере не ляпнет?

— Маш, ну я не первый год замужем. Что ты думаешь, я Антоничева с трапа самолета в камеру повезу? Мы его обложим, посмотрим, с кем он общается, все распечатки его средств связи посмотрим, я уже заказал, за исполнителями походим, на телефон повиснем… Вот, — у Андрея запищал пейджер. Он снял его с пояса, прочитал сообщение и удовлетворенно кивнул: — Вот, он уже поехал в аэропорт.

— Это тебе из Москвы, что ли, передали? — уточнил журналист.

— Ага. Все, теперь он у нас под колпаком. К нему без нашего ведома мышь не проскользнет. Здесь его встретят…

— А если он не будет общаться с исполнителями до исполнения заказа? Тебе такое в голову не приходит? — продолжала я донимать Синцова. Уж больно мне не хотелось действовать предложенным ими способом.

— Тогда сбудется твоя мечта: исполнители убьют маньяка и сообщат заказчику. А у нас все его средства связи под контролем. Ну как?

— Никак. Кончится тем, что Антоничев будет сидеть, а маньяк гулять.

— Ну неправа ты, Маша, неправа, — сопротивлялся Синцов. — Мы ж все равно найдем, кого грохнули. И к убийствам женщин его привяжем. А доказательств на маньяка, благодаря твоим умелым действиям…

— Не подлизывайся, — хмуро прервала я его.

— Я только ценю по достоинству. Так вот, доказательств, благодаря твоему следственному мастерству, до хренища.

— То есть, как я понимаю, мы уже не ищем маньяка, а задерживаем Антоничева. И расследуем дело на него.

— Ну зачем ты так? Просто мы таким способом ищем маньяка.

— Хорошо. Я согласна, но при одном условии: мы не задерживаем Антоничева, пока не будет нормальных доказательств его причастности к заказу на убийство. Пока что этот заказ — мифический. И задерживать Антоничева не за что.

— Да ну, Маша, вся соль в том, чтобы его в камеру засунуть. И колоть. Эти важные персоны всегда быстро «плывут».

— Машка, ты мозгами-то пораскинь, — вступил долго молчавший Горчаков. — То, что мы получим Бог знает когда, если будем ходить за Антоничевым, анализировать его телефонные разговоры и тэ дэ, мы можем иметь через три дня, которые Антоничев посидит в изоляторе временного содержания нашего РУВД.

— Лешка, а ты сам-то пораскинул мозгами? Вы так уверены, что через три дня будете все знать… Начнем с того, что через час после задержания приедет дежурный прокурор и освободит Антоничева. Все-таки он — сотрудник администрации президента.

— Поэтому задерживать надо вечером в пятницу. Пока они до понедельника расчухают, — рассудил Горчаков.

— Не волнуйся. Я тебе гарантирую, что они очень быстро расчухают.

— Ребята, а может, сразу это в прессу отдать? Тогда его освободить не посмеют, — заговорил журналист, и я горько усмехнулась:

— Вот пригрела змею на своей груди. И вы, Брут, тоже за этот план?

— Мария Сергеевна, по-моему, нормальный план, по крайней мере, реальный, — ответил этот предатель, которому я доверилась, впустила в дом на заре и даже поила чаем.

— Должна вас огорчить, Антон Александрович. Теперь вашу прессу никто не боится. Все равно прокуроры сделают, как считают нужным. А вы можете хоть голос сорвать.

— Но можно что-нибудь придумать…

— Ничего нельзя придумать. Потому что сразу начнется процесс размазывания по стене. Ваше писчее начальство размажет вас, прокурор города нас с Лешкой, Синцова построит начальник ГУВД, а Кораблева вообще уволят к чертовой матери.

— Маша, все равно пока этот план самый реальный, — заверил меня вероломный друг и коллега Горчаков.

— Ну не лежит у меня к нему душа. Хотя я не возражаю против того, чтобы повисеть на Антониче-ве, присмотреться к нему, но в камеру его сажать — я категорически против. Вот, Синцов, скажи, зачем его в камеру пихать? Может, он и так все скажет, когда ты ему в рожу сунешь распечатки его разговоров и прочую оперативную халабуду? А в камеру-то зачем?

— Мне так будет спокойнее, — ответил Синцов, и я аж задохнулась.

— Спокойнее?! Ну знаешь, уж от тебя я такого не ожидала. Когда мне такое говорит ветеран розыска, который иначе работать не умеет, как только через камеру, я еще понимаю, но ты!

— А что я? Все новое — это всего лишь хорошо забытое старое, — отшутился Синцов.

— Ладно, мне это сотрясание воздуха надоело, — устало сказала я. — Как я понимаю, моего согласия и не требовалось. Я даже тронута, что вы сочли нужным меня хоть в известность об этом поставить…

— Маш, ну зачем ты так, — заныл Лешка.

— Ренегат, — процедила я ему сквозь зубы и повернулась к Синцову. — Еще я понимаю, что на оперативную поддержку с твоей стороны я могу в ближайшее время не рассчитывать? Ты все силы бросишь на задержание Антоничева, а с маньяком я одна буду разбираться?

— Маша, да в понедельник тебе маньяк будет доставлен в коробочке с голубым бантиком, — возразил Синцов, но как-то неуверенно, что меня порадовало.

Но тут решил вмешаться Горчаков и все испортил окончательно. Я не устаю поражаться, как, в общем-то, дельные мужчины, юристы, работающие с людьми и, бесспорно, умеющие грамотно строить разговор, чтобы подследственный не свернул с тернистого пути признания, или свидетель благополучно дошел до конца по тонкой жердочке уличения обвиняемого, — как эти классные специалисты становятся слонами в посудной лавке, когда разговаривают с близкими людьми.

— А может, ты просто боишься? — прищурившись, спросил меня Горчаков. — Конечно, администрация президента, и по стене нас размажут, безусловно…

— Горчаков, иди-ка ты отсюда, — сказала я ему, боясь, что разрыдаюсь еще до того, как они все уйдут. — И вы все тоже. Вот Бог, а вот порог.

Воцарилось ужасное молчание, и в этой звенящей тишине я подумала, что и я не исключение. Если бы мой подследственный выкинул на допросе фортель, обидев меня, я бы уж явно сдержалась и нашла способ восстановить отношения. А вот когда меня обидел друг — тут уже не до психологии человеческого общения, которой мы все владеем в совершенстве на работе. И тут же я с досадой подумала, что сегодня хотела вместе с Андреем съездить на места обнаружения трупов, которые еще не видела лично. Черт с ним, съезжу тогда с журналистом.

Тишину нарушил журналист, дрожащим голосом спросивший:

— И я тоже?

Я промолчала. А что я могла сказать? И тогда журналист, ободренный моим молчанием, продолжил:

— Я просто хотел отпроситься у вас, Мария Сергеевна, на сегодня. Можно я с ребятами побуду? Вы же понимаете, там будут происходить такие события… Это же эксклюзив… А у вас пока ничего не происходит…

Я так посмотрела на него, что мне даже не потребовалось ничего говорить. Когда они все ушли (Андрей напоследок сказал мне: «Зря ты так…», а я продолжала сохранять ледяное молчание), я набрала номер Кораблева.

— Леня, почему ты мне ничего не сказал?

— А что я должен был сказать? — прикинулся он агнцем, причем очень натурально.

— Что ты уже договорился с Синцовым.

— О чем?! — Он продолжал корчить неосведомленного.

— О том, что вы собрались задерживать Антоничева.

— А-а! А я-то уж подумал! Ну, собрались, и что?

— Я спрашиваю, почему ты мне ничего не сказал?!

— Я что, самоубийца, что ли? — честно признался Кораблев. — Вы же коллегу, небось, уже с лестницы спустили?

— Ну и пожалуйста, — с горечью сказала я. — Желаю всяческих успехов.

— Але! — забеспокоился Кораблев. — Мария Сергеевна! Вы на меня-то не сердитесь? А то я хотел у вас в долг попросить… Тысчонку дайте до конца месяца. А?

— При одном условии.

— Какое еще условие?!

— Съездим с тобой сегодня в пару мест.

— И все, что ли?

— И все.

— Ждите! Лечу на крыльях любви!

Но прилетел он, может, и на крыльях любви, да только через час, когда я уже устала ждать и собиралась ехать на места происшествий на общественном транспорте. Открывая ему дверь, я приготовила язвительное замечание, но, увидев его опустошенное лицо, не смогла выдавить из себя ничего язвительного.

— Что с тобой, Леня?

— Ничего, — проговорил он сквозь зубы, — денег дайте.

— Может, чайку?

Ленька выглядел таким несчастным, что мне захотелось хоть чем-то ему помочь.

— Нет, поехали.

Я быстро оделась, мы спустились вниз, в машину, и я отдала ему приготовленную тысячу.

— Лень, только верни к концу месяца, а то мне за ребенкин английский платить и за гитару.

— Не сомневайтесь, — проворчал Леня. За рулем он постепенно отошел, лицо прояснилось, но я все равно побаивалась расспрашивать. Он высказался сам, пряча деньги в карман:

— Мария Сергеевна, если бы вы знали, как я ненавижу женщин!

— Леня, как любезно с твоей стороны сказать мне такое, да еще одолжив у меня денег, — удивилась я.

— К вам это не относится.

— Интересно, почему? Я что, не женщина, что ли? — Тут я уже обиделась.

— Да нет, я только молодых женщин ненавижу…

Я не могла не оценить Ленькино простодушие и хихикнула. Сердиться на Леньку все равно было невозможно. Если принимать близко к сердцу кораблевские высказывания, тогда с ним проще вообще не общаться. Оказалось, что, заручившись моим согласием на денежный заем, он помчался к хозяйке квартиры, которую он снимал для себя и своей неверной возлюбленной, чтобы обрадовать хозяйку перспективой оплаты хотя бы части долга, и обнаружил там даму сердца, но с другим мужчиной. Наконец до него дошло, что он полгода оплачивал альков своему сопернику, вот он и психанул.

Я честно пыталась утешать Леньку, но не вполне владела собой и срывалась на смешки. Он дулся, но в принципе мы вполне мирно доехали до места убийства Анжелы Погосян, и я убедилась, что протокол осмотра места происшествия и синцовская обзорная справка дали мне полное представление об этой парадной и о подходах к ней. Действительно, к парадной можно подойти с двух сторон и, похоже, жениха в качестве подозреваемого можно отмести окончательно, поскольку он даже не знал, что Анжела в тот день собралась идти к подруге. Но почему в таком людном месте не оказалось свидетелей? Где убийца зацепил Анжелу и почему пошел именно за ней? А если ждал в парадной, то почему именно ее?

Мысль усугубилась по приезде на место убийства Людмилы Ивановой. Да, все так, как описано в протоколе и обзорной справке. Вход в парадную — мимо зала игровых автоматов, где народ клубится круглосуточно. И здесь ни одного свидетеля. Никто не видел даже, как зашла в парадную молодая женщина, хотя оперативники поработали на совесть, как и по убийству Анжелы Погосян. Мистика какая-то.

Под рассуждения Кораблева о гнилой женской природе и о необходимости поголовного расстрела всего женского населения (за исключением меня, разумеется) или, в крайнем случае, помещения в резервацию, к обеду мы благополучно доехали до последнего не осмотренного мной места происшествия — парадной черного хода, где была убита женщина, названная сотрудниками органов следствия и дознания бомжихой.

Войдя в кишащий народом двор здания современной постройки, где с одной стороны от парадной располагалась помойка, а с другой — подсобные помещения продовольственного магазина, я вновь поразилась отсутствию свидетелей если не убийства, то хотя бы контакта потерпевшей с преступником. Более того, прямо напротив парадной — но это я знала и со слов Синцова — стояла скамейка, на которой местные пенсионеры забивали «козла» практически до темноты. Но никто из них — и это я тоже знала со слов Синцова — не сказал ничего вразумительного на интересующую нас тему.

Выйдя из машины и подходя к парадной, я в который раз поразилась опасности нашего города с криминальной точки зрения.

— Леня, посмотри, как все-таки непродуманно с точки зрения криминологической и виктимологической профилактики преступлений устроены людские жилища!

— Мария Сергеевна, абсолютно с вами согласен. Проблемы криминологической и виктимологической профилактики преступлений и мне покоя не дают! — галантно поддакнул Леня, подавая мне руку, чтобы обойти большую лужу нечистот, проистекающую из подсобного магазинного помещения.

— Ты зря ерничаешь. Вот посмотри на эту парадную. Здесь и днем-то не по себе. А представь, как тут вечером неуютно. Не вижу в окрестностях ни одного фонаря. Во двор и то страшно зайти, а уж к парадной пробираться…

— Да, я и сам про это думал. Я ж к жене во Францию ездил. Так поразился — дверцы у них в домиках картонные, да они их еще и не запирают на ночь. Зато парадные в Париже — прямо дворцы: лестницы мраморные, двери стеклянные, лампы горят эпохи Людовика какого-то… Плюнуть и то не плюнешь, а уж подстеречь кого-то и кроссовки снять — триста раз подумаешь. А может, это просто мне так показалось.

— Да нет. Так и есть. Вот смотри: у людей был вход с улицы. Там хоть все освещено, транспорт ходит и не так страшно. Его заложили кирпичами и устроили магазин. А вход к квартирам перенесли во двор. И плевать на людей. А ведь есть архитектор, который все эти перепланировки должен утвердить.

— Вот и утвердил, за зеленую валюту.

— Ну а это нормально? У моей мамы дом сдали пять лет назад. Вход тоже был с улицы, там вообще сквозные парадные — можно во двор пройти. Тут же все парадные с улицы позал ожили наглухо и лавки там пооткрывали. Архитектор утвердил.