Дети Нового леса Марриет Фредерик
– Да, Пейшонс, у меня столько всего скопилось на совести, что совершенно не знаю, как поступить. Вот бы мне кто-нибудь посоветовал, но где же найти столь близкого друга?
– Эдвард, отец мой твой искренний друг, и, по-моему, он неплохой советчик, – заверила девушка.
– Я знаю это. Но дело-то в том, что тут многое и с ним связано, и тщетно было бы мне обращаться к нему за советом, – исподволь подбирался к сути Эдвард.
– Может, тогда ты сочтешь уместным открыться мне? Если, конечно, это секрет, который можно доверить женщине. В любом случае ты получишь совет искреннего друга. Уж в этом-то, я надеюсь, тебе не приходится сомневаться.
– Скажу тебе больше, лишь на тебя в данном случае я и могу положиться. Вот, Пейшонс, в чем дело. Я не доверил твоему отцу один очень важный секрет. Правда, когда мы только что с ним познакомились, у меня, может, было на то оправдание, но после того как он мне столь доверился, я ощущаю себя очень скверно. Мне кажется, очень несправедливо с моей стороны по-прежнему это скрывать от него. А как признаться и не обидеть, тоже не знаю. Но это с одной стороны. С другой же – мои обстоятельства могут сложиться так, что лишнее обо мне знание повернет в весьма худшую сторону его жизнь. Тайны бывают разные. И если отец твой не сможет поклясться перед своими нынешними соратниками, что не знал моего секрета, в то время как он вдруг выплыл наружу, ему грозят крупные неприятности. Ты поняла меня?
– Если честно, пока не очень, – пожала плечами она. – Вроде у тебя есть какая-то тайна, которую тебе неловко скрывать от моего отца, но ты в то же время считаешь, что, если она станет ему известна, это может ему навредить. Ума не могу приложить, о чем ты?
– Ну вот для примера представь себе, что король Карл Второй, которого сейчас ищут по всей стране, укрылся на чердаке вашей конюшни. Я это знаю, а твой отец пребывает в полном неведении. Затем короля обнаруживают, но отец твой действительно ничего не знал, может спокойно в этом поклясться, и все ему безусловно поверят. Если же я поставлю его в известность, что король там, кто знает, чем для него это может кончиться?
– Ты, Эдвард, имеешь в виду, что тебе известно, где прячется король? – встревожилась девушка. – В таком случае мне понятны твои сомнения. Умоляю, ни в коем случае ничего не рассказывай моему отцу! Это действительно может поставить его в очень сложное положение и причинить ему большой вред. Ведь сочувствовать делу и принимать в нем участие – совсем не одно и то же. Насколько я знаю, отец мой сочувствует королю, однако, как ты мог заметить, открыто в борьбу за него не вступает. Впрочем, уверена, даже если бы он узнал, где он прячется, никогда бы его не выдал. Но все же держи по-прежнему свой секрет от отца подальше и ради него, и ради меня, если я для тебя хоть что-нибудь значу.
– Что-нибудь? – прорвало Эдварда. – Да ты даже представить себе не можешь, сколько для меня значишь. Ни одна девушка в мире не может сравниться с Пейшонс Хидерстоун. Даже в разлуке я не провел ни минуты, чтобы о ней не думать.
– Ах, мастер Армитидж, – с крайне ехидным видом произнесла она. – Благодарю вас, конечно, за эти пылкие чувства, но мы, кажется, говорили не про меня, а про вашу тайну.
Кровь бросилась в голову Эдварду от обиды и боли.
– Примите мои заверения, мистрис Пейшонс, я вполне правильно понял, зачем вы назвали меня мастером Армитиджем, – тихо проговорил он, поджав побелевшие губы. – Вы достаточно хорошо меня знаете, чтобы живо поставить на место. Спасибо. Вы вовремя мне напомнили о моем низком происхождении. Прошу вас и впредь это делать, если я вдруг забуду о той дистанции, ближе которой не смею к вам приближаться.
– Эдвард, зачем ты так? У меня даже в мыслях подобного не было, – перебила его с виноватым видом Пейшонс. – Я назвала тебя мастером Армитиджем лишь потому, что ты мне ужасно грубо льстил. А я лести совершенно не выношу, от кого бы ее ни услышала. И ответила бы на нее точно так же любому, пусть он и гораздо выше меня положением. Забудь о моих словах. Я не хотела ни огорчить тебя, ни обидеть. Но я не настолько глупа и наивна, чтобы принять на веру подобную чушь.
– Твое дело, конечно, если ты посчитала за лесть совершенную правду, – ответил ей он. – Нравится тебе или нет, но я высказал то, что чувствует мое сердце. И еще многое мог бы добавить, оставшись искренним. Если бы ты не напомнила мне о моем невысоком происхождении, то узнала бы больше. Но, думаю, лучше оставить это, раз ты меня так осуждаешь.
Он умолк, и какое-то время они прошагали, не проронив ни слова.
– Эдвард, – не выдержала наконец Пейшонс. – Мне совершенно не хочется обсуждать, кто из нас прав, а кто виноват. Но есть одно замечательное старое правило: кто первым после размолвки протянет другу оливковую ветвь, тот заслуживает прощения. Считай я ее тебе протянула и спрашиваю: есть ли смысл ссориться дальше из-за одной только глупой фразы, в которую я и не думала вкладывать то, что тебе почудилось? Неужели я столь подла и высокомерна? Сам посуди, как я могу считать ниже себя человека, если он мне столь дорог?
– Хватит, Пейшонс. Я сам виноват, – прервал ее Эдвард. – Мне просто следовало поменьше мечтать. Но размышлять о себе и тебе мне так нравилось, и я столь увлекся, что совершенно забыл: это всего лишь грезы, которые вряд ли когда-то осуществятся. Вряд ли есть смысл это дальше скрывать: я люблю тебя, Пейшонс. Так люб-лю, что расстаться с тобой для меня будет хуже смерти. Быть тобою отвергнутым для меня непосильное горе. Вот и вся правда. Теперь ты все знаешь и, вероятно, имеешь право сердиться.
– Ты мне не дал никакого повода рассердиться, – ответила девушка. – Просто до этого часа я считала тебя просто искренним другом и благодетелем. Думать о чем-то большем с моей стороны неправильно. Я еще так молода, что обязана следовать наставлениям своего отца. Любая вольность моя была бы ему оскорбительна. Спасибо тебе, что ты так высоко меня ставишь, но все же мне жаль, что ты это сказал.
– То есть, если отец твой не будет против моего низкого происхождения, оно перестанет иметь для тебя значение? – Эдвард, не отрываясь, глядел ей в лицо.
– Я вовсе не вспоминаю о нем, кроме тех случаев, когда ты сам принимаешься мне зачем-то напоминать.
– В таком случае, Пейшонс, позволь мне вернуться к той самой тайне, в которую я собирался тебя посвятить. На самом деле…
– К нам идет мой отец, – не дала договорить ему Пейшонс.
– И почему же мне так не хочется сейчас с ним встречаться? – шепнул в сердцах Эдвард.
Мистер Хидерстоун тем временем уже подошел к ним.
– Я искал тебя, Эдвард, – начал он с очень торжественным видом. – Из Лондона пришла новость, которая очень меня обрадовала. Мне наконец предоставили то, чего я давно добивался, и, должен сказать, ты вложил большой вклад в благополучный исход этого дела. Там было много неясностей, пока ты не вернулся в форме парламентского солдата, а затем так разумно повел себя с офицерами поисковых групп. Теперь все уладилось окончательно, и нам с тобой предстоит как следует поработать.
Дома хранитель сразу провел его в кабинет и, едва они там оказались, взял со стола письмо.
– Мне даровали собственность, которую я попросил за свои заслуги. – Он протянул письмо Эдварду. – Вот. Читай.
Документ был официальный. Парламент информировал мистера Хидерстоуна, что его обращение касательно передачи в собственность поместья Арнвуд одобрено, получило согласие и подписано уполномоченными членами комиссии, в связи с чем ему дозволяется немедля вступить во владение вышеупомянутым поместьем.
Эдвард с белым, как полотно, лицом положил документ на стол.
– Завтра же выедем вместе на место и осмотрим его. Я собираюсь восстановить дом, – совершенно захваченный новыми планами, не замечал, что делается с его собеседником, мистер Хидерстоун.
Эдвард молчал.
– Ты плохо себя чувствуешь? – удивила его реакция хранителя.
– Да, сэр, – с усилием произнес тот. – Вернее, я совершенно здоров, но, должен признать, что сильно разочарован. Никогда не подумал бы, что вы примете собственность из нечистых рук, столь подлым образом конфисковавших ее у законных владельцев.
– Мне очень жаль, Эдвард, что я настолько упал в твоих глазах, но все же позволь заметить: я и впрямь бы не принял ни при каких обстоятельствах собственность, на которую есть законные претенденты, – принялся объяснять мистер Хидерстоун. – Вот, к примеру, собственность покойного Ратклиффа принадлежит нашей Кларе, хоть в данный момент и конфискована. Думаешь, я согласился бы ею владеть? Да никогда в жизни. Но с Арнвудом-то совершенно иное дело. У него нет наследников. Все Беверли погибли в огне пожара. Значит, его неизбежно либо кому-нибудь отдадут, либо он перейдет в собственность государства. Мне предлагали другие конфискованные имения, но я отказывался именно потому, что есть люди, которые, как надеюсь, снова потом начнут владеть ими по праву. А вот Арнвуд приму, и только его. Надеюсь, Эдвард, ты веришь, что я не кривлю душой?
– Сперва я хотел бы задать вам вопрос, сэр. Вообразите, вдруг так случилось, что все же кто-то из Беверли не погиб в огне. И вот он явился к вам, предъявив свое право на собственность. Вы отдадите ему поместье? – с трудом сдерживал дрожь в голосе Эдвард.
– Разумеется, – твердо проговорил мистер Хидерстоун. – Я надеюсь попасть в рай. Если вдруг обстоятельства сложатся так, как ты только что мне сказал, буду просто считать, что помог уберечь чужую собственность от нечистых рук. И немедленно передам ее в качестве доверителя, который ей пользовался лишь временно.
– Ну, в таком случае я и впрямь могу вас поздравить, – наконец смог выговорить это Эдвард.
– Справедливости ради замечу, что все сейчас мною сказанное не особо заслуживает похвал, – развел руками хранитель. – На деле-то мою искренность не проверить. Наследников Беверли нет в живых, и Арнвуд станет приданым Пейшонс Хидерстоун.
Сердце Эдварда учащенно забилось. Подойди хранитель всего несколькими минутами позже к ним с Пейшонс, и он бы успел ей признаться, кто есть на самом деле. Но он был прерван его приходом на полуфразе и сейчас оказался в кошмарнейшей ситуации. Момент упущен, и в какой форме он ни раскроет правду, это представится мистеру Хидерстоуну оскорбительным. Тем более если еще попросит у него руки Пейшонс, словно нищий наследник, который стремится выгодным браком вернуть себе состояние.
Нервозность его не укрылась от мистера Хидерстоуна, и он, объясняя ее либо усталостью, либо плохим самочувствием, заторопил его к ужину. Еще каких-то полдня назад он даже подумать не мог, что общая трапеза в этом доме начнет представляться ему ужасной. На Пейшонс он и взглянуть теперь не решался, Клара же неустанно его изводила вопросами, отчего он так странно выглядит и ведет себя. Едва заставив себя досидеть до конца, Эдвард сослался на сильную головную боль и пошел к себе.
Он действительно тут же лег, но о сне в таком состоянии не могло быть и речи. Вновь и вновь он прокручивал в голове события этого жуткого дня. Имеет ли он основания полагать, что Пейшонс ответила на его чувства взаимностью? Он вспомнил ее реакцию на свое признание. Нет, слишком спокоен уж был ее тон, чтобы вселять надежду. Теперь же, когда она станет наследницей такого имения, появится множество претендентов на ее руку. Так что он, Эдвард, может отныне навек распрощаться и со своей любовью, и с фамильной собственностью. Даже если хранитель был искренен в заверениях возвратить моментально Арнвуд, явись законный его наследник, для Эдварда это, собственно, ничего не меняло. Во-первых, таким обещаниям грош цена, когда убежден, что наследников нет. А во-вторых, пусть он от Арнвуда и откажется, парламентские из кожи вон вылезут, но не вернут его Беверли. «Ах, зачем я вообще покинул наш дом в лесу! – охватило вдруг сожаление Эдварда. – Я ведь уже почти смирился с той жизнью. Еще бы немного, глядишь и привык окончательно, может, мне даже стала бы нравиться эта доля. А теперь, окунувшись в совсем другой мир, я несчастен, и нет мне здесь иной доли, как горечь и унижение. Выход теперь один: уйти из-под этого крова как можно скорее. Пристрою сестер, посоветуюсь с Хамфри, и нам обоим пора отправляться на поиски своей судьбы.
Так до рассвета и не сомкнув глаз, он спустился вниз, попросил Сампсона передать мистеру Хидерстоуну, что едет домой навестить своих и вернется к вечеру, и, не мешкая, пустился в дорогу. Он так подгонял своего вороного, что прибыл на место, когда все семейство только садилось завтракать. При сестрах ему хотелось выглядеть беззаботным, однако он столь осунулся за минувшую ночь, а веселье его было до того натужным, что они не на шутку встревожились. Едва все встали из-за стола, он поманил Хамфри на улицу.
– Что с тобой, дорогой мой брат? – тот больше не в силах был сдерживать беспокойство.
– Сейчас все узнаешь. – И Эдвард сполна поделился с ним всеми событиями минувшего вечера. – Такая вот ситуация, Хамфри, – потерянно выдохнул он, завершив. – И что мне прикажешь делать теперь? Сам понимаешь, больше я оставаться там не могу.
– Ну, мне кажется, если у Пейшонс действительно есть к тебе чувства, дело не столь уж плохо, – куда проще рассматривал положение младший брат. – Вряд ли ее отец имеет какие-то возражения против вашего брака. К тому же тогда его совесть по поводу Арнвуда будет чиста. Но ты говоришь, что Пейшонс тебе на признание ничего не ответила?
– Она лишь спокойно мне заявила, как ей жаль, что я это сказал, – с отчаянием проговорил Эдвард.
– Но разве женщины нам всегда говорят то, что думают? – возразил Хамфри.
– Кто-то, может, и нет, но не Пейшонс. Она сама правда, – покачал головой Эдвард. – К чему обманывать себя попусту? Все ее чувства ко мне – лишь одна благодарность. Не будь этого, она, вероятно, мне бы ответила и порезче.
– Но ей ведь неизвестно, что ты Эдвард Беверли. Думаю, это многое бы для нее изменило, – вполне допускал Хамфри.
– А ты не подумал, как унизительно, если за тебя соглашаются выйти замуж только благодаря имени и положению? – горестно сморщился Эдвард.
– Я о другом подумал, – откликнулся младший брат. – Вот, например, она тебя любит, но из-за твоего низкого положения считает неподобающим выражать свои чувства, поэтому их и скрывает.
– Тем, кому так важны правила, вообще чувства не свойственны, – отрезал Эдвард.
– У меня, конечно, нет опыта в подобных делах, – развел руками Хамфри, – но мне говорили, что очень трудно читать в сердце женщины. Хотя скорее, наверное, не говорили, а я это где-то прочел или вообще приснилось, – совсем запутался он. – В общем, что ты теперь собираешься делать?
– То, что, боюсь, ты совсем не одобришь, – откликнулся он. – Пока не дождусь ответа от тетушек Чалонера, все будет по-прежнему. Потом же, если получим согласие, Элис с Эдит отправятся к ним, а я намерен нарушить все прежние планы. Покину страну, верну за границей себе настоящее имя и постараюсь найти там место. Надеюсь, король мне в этом поможет.
– По-моему, это самая худшая часть твоего решения, – не стал кривить душой Хамфри. – Но если тебе так спокойнее, что ж.
– Ты тоже можешь поехать со мной, и будем, как раньше, делить удачи и неудачи поровну, – предложил ему Эдвард. – Впрочем, решай все сам.
– Тогда я не буду решать впопыхах, – сказал Хамфри. – Мы же с тобой еще раньше договорились, что, если сестры уедут, я останусь здесь с Пабло. Вот так я пока и сделаю, во всяком случае, до того момента, пока не получу от тебя весточку из-за границы. Кстати, и сам тогда сообщу тебе, что у нас происходит. Ну а дальше посмотрим.
– Пусть будет так, – согласился Эдвард. – Скорее бы только пристроить сестер. Тоскливо мне долго здесь оставаться.
Проговорив еще очень коротко с братом, он пустился в обратный путь и успел как раз к ужину, после которого хранитель передал ему письмо для мистера Чалонера, дошедшее вложенным в послание Ленгтона, где сообщалась последняя новость: король благополучно бежал во Францию.
– Благодарение Богу! – воскликнул Эдвард. – Если не возражаете, сэр, я прямо завтра доставлю Чалонеру письмо. Мне известно, что он очень ждет его.
Хранитель без колебания дал согласие, и наш герой поднялся к себе, не обменявшись ни словом с Пейшонс и Кларой, кроме дежурных фраз, которые в силу необходимости произнес за столом.
Не проспав за всю ночь и часа, он спозаранку пронесся верхом к дому Клары и разбудил своим окриком еще мирно спавшего Чалонера, который, немедленно пробежав глазами письмо, протянул его Эдварду. Идея племянника поручить их заботам девочек Беверли привела сестер Конингем в полный восторг, и они заверяли, что ждут не дождутся теперь их приезда и примут их словно собственных дочерей. В соответствии с пожеланиями пожилых леди девочек нужно срочно отправить в Лондон, где их уже дожидается карета, в которой они под опекой преданной камеристки будут доставлены в Ланкашир. В заключение тетушки Чалонера слали искренние приветы капитану Беверли и просили его оставаться в полной уверенности, что его сестер окружат всемерной заботой.
– Нет слов, как я обязан тебе, Чалонер, – крепко пожал ему руку Эдвард. – Постараюсь как можно скорее отправить сестер. Сам же, если позволишь, составлю тебе компанию, как только ты соберешься обратно во Францию.
– Разумеется, Эдвард. Я не желал бы себе там лучшей компании. Только ведь, кажется, раньше ты совершенно не был намерен этого делать, – с озадаченным видом добавил он. – Что же тебя заставило так решительно изменить свои планы?
– Я потом все тебе расскажу, – пообещал Эдвард. – Кстати, вряд ли смогу навестить вас с Гренвиллом в ближайшие дни. Хамфри повезет девочек в Лондон, а мне придется его заменить на ферме. Пабло один с такой уймой дел не справится. Так что мы с братом завезем вам еды и снова увидимся, только когда он вернется на ферму.
Эдвард возвратился домой, где немедленно сообщил новость. Сестры в общем-то были уже готовы к ней. Но одно дело «наверное» и другое – «наверняка» и к тому же срочно, и, узнав, что им вскоре предстоит разлука с любимыми братьями, они пролили немало слез. Элис удалось урезонить довольно быстро. Эдит же рыдала сперва над каждым из братьев, потом оплакивала по очереди расставание с каждым из своих любимых животных, начиная от пони и кончая козлятами, поняв же вдруг, что ей предстоит разлука и с Пабло, исторгла из себя такой поток слез, что Хамфри и Эдвард смогли лишь с большими усилиями привести ее в норму. Наконец Эдвард, обсудив с Хамфри детали предстоящей поездки и пообещав вскоре вернуться на помощь Пабло, отбыл к мистеру Хидерстоуну.
Следующие два дня оказались для Хамфри полны хлопот. Купить в Лимингтоне билеты до Лондона и необходимые для поездки вещи девочкам, обеспечить продуктами двух лесных беглецов, собраться, ничего не забыв, в дорогу – вот далеко не полный список забот, поглотивших его. Действовал он, как обычно, четко и основательно и, вовремя справившись со всеми задачами, три дня спустя довез Элис и Эдит до Лондона, где по указанному в письме сестрами Конингем адресу их уже ожидала преклонных лет камеристка, тут же вошедшая с ними в добрые отношения. Хамфри пожелал им счастливой дороги в Ланкашир и спешно направился к Новому лесу.
По возвращении его ждал неприятный сюрприз. Эдвард за время его отсутствия дома ни разу не появился. Хамфри, полный плохих предчувствий, оседлал одного из пони и припустился к дому хранителя. Не доехав совсем чуть-чуть, он увидел Освальда, который в большой тревоге ему сообщил, что Эдвард свалился в ужаснейшей лихорадке, несколько дней уже бредит и не приходит в сознание и его состояние чрезвычайно опасно.
Хамфри поторопился к дому и моментально потребовал у отворившего ему Сампсона провести его в комнату брата. Положение было не лучше того, которое описал ему Освальд. Эдвард метался в жару на кровати, подле него находилась в роли сиделки Фиби.
– Можете уходить, – резко бросил ей Хамфри. – Я его брат и теперь буду с ним.
Фиби немедленно подчинилась. Они остались вдвоем.
– Бедный мой, бедный Эдвард, – склонился к нему с глазами, полными слез, Хамфри. – Несчастлив тот час, когда ты вошел в этот дом.
Брат начал бредить, попытался было встать на ноги, но тут же от слабости рухнул обратно на свое ложе. В безумном сумбуре и пылкости его речи явственно проступало, однако, то, что себя он именовал не иначе как Эдвардом Беверли и постоянно выкрикивал что-то о Пейшонс Хидерстоун и об Арнвуде. «Если он постоянно именно этим и бредит, то, верно, тайн здесь ни для кого уже никаких не осталось, – заключил Хамфри. – Ну, ничего. Теперь с ним буду я».
Он просидел у его изголовья с час, когда в комнате показался врач. Подойдя к пациенту, он тщательно посчитал его пульс, а затем осведомился, кому поручен уход за ним.
– Я его брат, и теперь это моя забота, – сказал ему Хамфри.
– В таком случае, дорогой мой сэр, как только заметите, что он начал потеть, а я, к счастью, вижу уже на его лице испарину, не позволяйте ему сбросить с себя одеяло. Если он пропотеет обильно, считайте, что его жизнь спасена.
С этим врач удалился, пообещав заглянуть еще раз попозже. Прошло два часа. Хамфри заметил, что лицо брата словно облили водой. Он натянул на него одеяло до самого подбородка. Эдвард немедленно попытался его сбросить. И, несмотря на то что болезнь отняла у него много сил, младшему брату изрядно пришлось побороться с ним, пока он достиг желаемого результата. Эдвард покрылся обильной испариной, затем перестал бредить и биться и погрузился в спокойный, глубокий сон.
– Благодарение Небесам! – вырвалось облегченно у Хамфри. – Теперь есть надежда.
– Ты сказал, есть надежда? – немедленно раздалось у него за спиной.
Пейшонс и Клара вошли совершенно неслышно.
– Да, – кинул он укоряющий взгляд на старшую девушку. – Если верить тому, что сказал мне врач, есть надежда, что брат мой все же сумеет покинуть живым этот дом, в который имел несчастье войти.
Выпалил он это резким и грубым тоном, и оправдывало его лишь то, что Пейшонс ему представлялась главной причиной несчастья с братом, который, не обойдись она с ним так дурно, был бы сейчас здоров. Девушка, ничего ему не ответив, упала на колени возле кровати и начала беззвучно молиться. Хамфри ожег запоздалый стыд. «Нет же, она совсем не такая», – пронеслось у него в голове, и он теперь дорого дал бы, предоставься ему возможность упрятать свои слова обратно в уста. Прочтя молитву, Пейшонс и Клара так же беззвучно, как и вошли, покинули комнату.
Потом появился хранитель. Он протянул руку Эдварду. Тот, сделав вид, что не замечает, не стал ее пожимать. «Хватит с него и Арнвуда, а без руки моей обойдется», – вновь закипела в нем злость. Хранитель, пощупав лоб Эдварда и убедившись, что он стал прохладным, тихо проговорил:
– Слава Тебе, Милосердный Боже, за Милость Твою. Бесценная жизнь спасена Тобой ныне. – Выдержав краткую паузу, во время которой пристально всматривался в лицо спящего Эдварда, он обратился к Хамфри: – Как там ваши сестры? Дочь прислала меня о них справиться. Если вы остаетесь здесь на ночь, я пошлю сейчас к вам домой человека, и он сообщит им, что вашему брату лучше.
– Их больше там нет, мистер Хидерстоун, – сухо проговорил Хамфри. – Они перешли под опеку наших друзей. Я сам отвез их к ним в Лондон, иначе я давно бы уже сидел у постели брата.
– Вы потрясли меня своей новостью, – был совершенно ошеломлен мистер Хидерстоун. – У кого же, позвольте узнать, вы их разместили и в каком качестве?
Хамфри понял, что разоткровенничался гораздо больше, чем следовало. Внукам егеря незачем было ехать куда-либо за воспитанием и образованием.
– В лесу им стало так одиноко, сэр, – принялся он сочинять на ходу подходящую версию. – Вот мы с Эдвардом и отправили их под опеку тех, кто хорошо устроит их в городе.
Этот ответ хранителя явно расстроил, и он с хмурым видом покинул комнату, чтобы, однако, тут же в нее вернуться вместе с врачом. Тот, осмотрев пациента, остался вполне доволен, объяснил Хамфри, когда и какие лекарства теперь ему нужно давать, и под конец уверенно заявил, что пробудится Эдвард ото сна уже в полном сознании, его же, врача, присутствие вряд ли необходимо до следующего вечера, когда он снова нанесет визит.
Эдвард не пробуждался до самого рассвета, открыв же глаза, сразу узнал Хамфри. Тот поднес ему чашку с водой. Он жадно ее осушил.
– О, Хамфри, выходит, что я по-прежнему еще здесь, но мне сейчас очень хочется спать. – И, откинув голову на подушку, он опять погрузился в сон.
Солнце уже светило вовсю, когда в комнате возник Освальд.
– Сказывают, опасности для него больше нет, мастер Хамфри, а вы вот уже здесь всю ночь просидели. Если дозволите, я сейчас подежурю-ка вам на смену. А вы прогулялись бы пока на свежем воздухе. Это наверняка вас чуток взбодрит.
– Спасибо, Освальд, я так и сделаю, – ничего не имел против он. – Эдвард уже один раз просыпался и, слава богу, был в разуме. Наверняка вас узнает, как только снова откроет глаза. Вот тогда вы и позовите меня.
Едва свежий ветер обдул его щеки, Хамфри и впрямь почувствовал прилив бодрости и решил прогуляться, но почти тут же увидел Клару, которая явно спешила ему навстречу.
– Как ты? – еще не остановившись, выпалила она. – И как себя чувствует Эдвард?
– Ему уже лучше, и, кажется, он уже вне опасности, – коротко бросил он.
– Но, Хамфри, что побудило тебя вчера сказать эти слова? – изумленно взирала на него девушка.
– Не помню, чтобы я вообще вчера говорил, – стремился уйти от опасной темы он.
– Нет, говорил, и, если забыл, могу повторить тебе, – не так-то легко было сбить с толку Клару. – Ты сказал: «Есть надежда, что брат мой сумеет покинуть живым этот дом, в который имел несчастье войти».
– Ну, может, и так, но это были скорее мысли вслух, – не мог уже отпереться Хамфри.
– Но почему у тебя возникли такие мысли? К какому еще несчастью Эдвард вошел в этот дом? Отвечай! Я хочу это знать. Пейшонс потом долго плакала. Зачем ты это сказал? Ведь раньше совсем по-другому думал.
– Да, дорогая Клара. Я раньше действительно думал совсем по-другому, но теперь кое-что изменилось. Только давай-ка оставим это. Все равно объяснить я тебе не могу.
Клара умолкла, но лишь на мгновение, чтобы тут же затронуть не менее щекотливую область.
– Пейшонс сказала, что твои сестры уехали. Ей это сообщил отец. Это правда?
– Да, уехали, – подтвердил Хамфри.
– Но почему? Зачем? Кто теперь будет ухаживать за всеми вашими зверями и птицами? Кто приготовит тебе еду, Хамфри? Как ты без них со всем этим справишься? И отчего тебе даже в голову не пришло сообщить нам с Пейшонс об их отъезде? Мы так хотели бы с ними проститься!
Хамфри был раздражен, измотан тревогой за брата, расспросы Клары загнали его в тупик, он решил ответить ей так, чтобы она обиделась и отстала.
– Моя дорогая, хочу напомнить тебе, вы с Пейшонс – дочери джентльменов, и обе принадлежите к высокому кругу, а сестры мои, как ты знаешь, всего лишь жители леса. У брата и у меня дела с родословной обстоят точно так же. Негоже, чтобы мистрис Пейшонс и ты водили дружбу с такими, как мы. Особенно после того, как мистрис Пейшонс стала богатой наследницей. Отец ее получил во владение одно из самых завидных поместий Англии, и она теперь станет его счастливой хозяйкой. Не пристало помещице Арнвуда водиться с внуками егеря. А так как в Лондоне у нас есть друзья, мы попросили их взять под опеку наших сестер. Нам показалось, это будет для них лучшим выходом. Даже если со мной и Эдвардом что-то случится, они останутся не одни. После того же, как их там обучат, они пойдут в камеристки к вельможным дамам. Тебе, прелестная Клара, разве не кажется, что из них выйдут прекрасные камеристки?
Девушка уже захлебывалась от рыданий.
– Ты очень недобрый, Хамфри! И не имел никакого права отправлять в такой ужас сестер! А кроме того, я тебе не верю!
И, развернувшись, она убежала в дом.
Глава XXVI
Вас, дорогие мои читатели, наверное, потрясло, сколь недобро и грубо наш благородный и рассудительный Хамфри позволил себе обойтись с бедной Кларой? Но не судите его слишком строго. Он всего лишь хотел охранить свои с братом тайны от жителей этого дома. И так как его еще не оставила до конца тревога о нем, а факт, что хранитель присвоил себе их двухсотлетнюю фамильную собственность, поверг его душу и разум в смятение столь же сильное, как и запальчиво-импульсивного Эдварда, легко понять его чувства. Эдвард лишился одновременно и Арнвуда, и надежды на Пейшонс. Хамфри же был потрясен предательством тех, кого почитал за друзей и союзников, и соответственно изменившимся обстоятельствам, а точнее, тому, как он их себе представлял, поторопился избавиться от компании несомненно подосланной к нему Клары, вскоре после чего вернулся в комнату брата.
Эдвард уже проснулся и обсуждал что-то с Освальдом Патриджем. Хамфри к ним подошел. Больной, крепко сжав его руку, с волнением произнес:
– Скоро, надеюсь, я уже буду в силах покинуть их дом. Только бы избежать вопросов хранителя. Он ведь наверняка захочет моих объяснений и насчет отъезда сестер, и по всем другим поводам. Я не желаю ни отвечать ему, ни нанести ему оскорбление. Нет, я совсем не виню его в том, что он получил мою собственность, но и в близких с ним отношениях после этого не могу оставаться. Особенно если к тому же учесть, как отнеслась ко мне Пейшонс. Так что очень тебя прошу, не покидай моей комнаты до того, как тебя сменит Освальд. Тогда ни хранителю, ни кому-то другому при всем желании не удастся застигнуть меня одного. Мы как раз говорили об этом с Освальдом перед твоим возвращением.
– Не беспокойся, Эдвард, именно так мы с ним и поступим, – заверил Хамфри. – Тем более я и сам считаю, что это правильный выход из положения. Кстати, на меня сейчас так насела с расспросами Клара, что я смог отпугнуть ее только грубостью.
Вскоре явился врач, который нашел состояние пациента настолько улучшившимся, что уверенно объявил его вне опасности, добавив к этому, что дальнейшая его помощь совершенно не требуется. Впрочем, Эдвард и сам уже чувствовал: еще несколько дней, и он вполне наберется сил для отъезда. Освальд по его просьбе наведался к ним домой проверить, насколько справляется Пабло со столь многочисленными обязанностями, и привез весть, что тот очень горд свалившейся на него ответственностью, но все-таки ждет с нетерпением Хамфри обратно, так как ему без него одиноко. Хамфри все время, пока отсутствовал Освальд, провел в комнате брата. Хранитель и впрямь то и дело к нему заглядывал, явно намереваясь поговорить с ним наедине, однако вынужден был каждый раз удаляться ни с чем. На его участливые расспросы о самочувствии Эдвард отвечал, что еще очень слаб, преследуя цель, которая вскоре станет ясна.
Днями Эдвард лежал в постели, по ночам же, когда никто, кроме брата, не видел его, старался усиленно двигаться по комнате и четверо суток спустя совершенно окреп для отъезда. Обставлено все было втайне, однако не следует думать, что чувства хранителя для него ничего не значили. Он оставил ему письмо с благодарностью за огромные доброту, сочувствие и поддержку и объяснением своего отъезда – сколь внезапно возникшими, столь и крайними обстоятельствами, говорить о которых он не в силах, боясь причинить боль как одной, так и другой стороне. Именно потому он счел самым разумным покинуть их дом не прощаясь, чтобы отправиться за границу и там обрести свое место, а может быть, и удачу на воинском поприще, ему же, мистеру Хидерстоуну, равно как и его замечательной дочери Пейшонс, желает всяческого процветания и, разумеется, всегда станет о них вспоминать с теплотой и признательностью. Послание было оставлено Освальду Патриджу, и братья покинули дом, пока в нем все еще спали.
Спустя мили две пути по лесной дороге Эдвард, подняв глаза на вызолоченное солнцем лазурно-чистое небо, сказал:
– Знаешь, Хамфри, я сейчас себя чувствую освобожденным рабом. Кажется, эта болезнь излечила меня от всех прежних страданий, и я жажду только лишь деятельности. Чалонер с Гренвиллом, подозреваю, тоже уже истомились порядком от заточения в доме Клары, вот и уедем все вместе. Мне остается только узнать о твоем решении. К нам присоединишься или останешься?
– Я много думал об этом, Эдвард, – откликнулся брат. – И в результате решил остаться. Там, куда ты направляешься, тебе даже и одному окажется нелегко себя содержать. Ты Беверли и должен вести жизнь, достойную своего имени. У нас отложено достаточно денег, чтобы ты был экипирован как следует. Хватит тебе их и на безбедную жизнь в течение года, а я пока заработаю новые, чтобы и в будущем ты не нуждался в средствах. Ферма у нас разрослась, без сомнения, мне удастся снабжать тебя нужными суммами для поддержания чести наследника нашего славного рода. Но хочу я остаться здесь и еще по одной причине. Я должен все же узнать, как здесь начнут развиваться события, что предпримут в дальнейшем хранитель леса и наследница Арнвуда. А самое главное, долг мой – всегда быть уверенным, что сестрам нашим действительно хорошо живется у тетушек Чалонера. Словом, не уговаривай меня, Эдвард. Я уже всесторонне все взвесил.
– Мне нечего возразить тебе, Хамфри, – откликнулся тот. – Ты абсолютно прав во всем, кроме денег. Не следует для меня их откладывать. Мои потребности минимальны.
– Ох, как ты здесь ошибаешься, – возразил младший брат. – Может, сейчас у тебя и мало потребностей, но там тебе нужно иметь все самое лучшее. Только тогда тебя по достоинству примут. Потому что, хоть говорится, что бедность не порок, большинство от нее почему-то шарахается, как от порока, богатству же, даже если оно порочно, подмигивают. Ты знаешь: мне деньги вообще не нужны. Поэтому, если любишь меня и не хочешь меня обидеть, будешь брать все, что я для тебя заработаю.
– Как скажешь, мой дорогой брат, – сдался Эдвард. – А теперь давай-ка пришпорим наших коней. Я завтра утром намерен покинуть лес, а нам до этого предстоит еще много дел.
Поиски беглецов из Вустера давно были прекращены, и особых проблем с переправкой морем на континент у желающих не возникало. К раннему утру уже совершенно готовые Эдвард, Чалонер и Гренвилл, навьючив одного из пони своими пожитками, двинулись вместе с провожающими их Хамфри и Пабло в Саутгемптон. Эдвард, по настоянию брата, взял с собою и деньги, которые откладывал из своего заработка, и те, что принесла ферма, таким образом оказавшись вполне обеспеченным. Еще до исхода вечера путешественники вместе со своими конями погрузились на небольшое суденышко, попутный ветер раздул его паруса, и оно день спустя благополучно причалило к небольшому порту во Франции.
Хамфри и Пабло вернулись домой в тоске и расстройстве.
– О, мастер Хамфри, – жаловался еще по дороге Пабло. – Мисси Элис и мисси Эдит уехать, я хотеть с ними. Мастер Эдвард уехать, я хотеть с ним. Вы оставаться дома, я хотеть с вами. Но Пабло не может одновременно быть в трех местах.
– Нет, Пабло, не можешь, – покачал головой его спутник. – Поэтому должен быть там, где всего нужнее.
– Я это знать! – хлопнул он по плечу Хамфри. – Очень-очень вам нужен дома. А мисси Элис, мисси Эдит и мастеру Эдварду не нужен. И я оставаться дома.
– Да, Пабло, мы оба останемся дома. Только теперь уж не сможем делать того, что раньше, – уже строил новые планы Хамфри. – Сестры уехали, и я думаю отказаться от производства молочных продуктов. Сейчас ты узнаешь, что я придумал. Мы устроим большой загон. Заманим в него зимой диких пони, отберем из них как можно больше хороших и продадим в Лимингтоне. По-моему, это лучше и интереснее, чем взбивать масло.
– Понимать. Много работы для Пабло.
– И для меня, между прочим, тоже, – хмыкнул Хамфри. – Зато если сделаем хороший загон, нам его потом хватит на много раз. И кроме пони мы сможем в него заманивать одичавших коров.
– Понимать, – кивнул Пабло. – Но строить ужасно много, не нравится.
– Да тут строительства никакого вовсе не надо, – успокоил его Хамфри. – Просто повалим побольше деревьев, чтобы вышла надежная преграда, через которую пони не смогут прорваться, и дело с концом.
– Очень хороший идея, – одобрил на сей раз Пабло. – Но что делать с корова, если не масло?
– Пусть рожают телят на продажу. И еще используем их, чтобы заманивать дикий скот, – и здесь уже все предусмотрел Хамфри.
– Правильно. А старый Билли заманивать новый пони, – внес свою лепту Пабло.
– А неплохая идея, – загорелся Хамфри. – Обязательно надо попробовать.
Теперь мы должны вернуться в дом мистера Хидерстоуна. Прочтя в большом потрясении письмо Эдварда, он хмуро осведомился у Освальда:
– Это правда? Эдвард уехал?
– Да, сэр. Сегодня с утра. На самом рассвете, – последовал четкий ответ.
– И почему же я не был поставлен об этом в известность? Как вы смогли, работая на меня, принять в этом участие? Могу я узнать причину?
– Причина та, сэр, что его семью я узнал куда раньше, чем вашу, – с достоинством отозвался лесник.
– Тогда, вероятно, вам лучше отправиться следом за ним, – бросил сердито хранитель.
– Очень хорошо, сэр, – и, повернувшись, Освальд покинул комнату.
– Святые Небеса! – произнес хранитель в тишину комнаты. – Все мои планы разрушены. – Он опять потянулся к письму. – «Крайние обстоятельства, которые объяснить я не в силах, боясь причинить»… – вслух процитировал он и осекся. – Не понимаю. Без Пейшонс, похоже, не обойтись.
Отворив дверь, он позвал ее.
– Видишь ли, дорогая, Эдвард сегодня утром покинул наш дом, – сказал он, едва она появилась. – Вот письмо, которое он оставил. Прочти же его скорее и, если можешь, растолкуй мне слова, которые я совершенно не понимаю.
Едва в силах сдерживать охватившие ее чувства, она с трудом добрела до кресла и начала читать. Пальцы ее вдруг разжались. Письмо упало ей на колени. Она закрыла руками лицо, и отец увидал, что по ее ладоням струятся слезы.
– Что-то случилось между тобой и Эдвардом? – спросил он после короткой паузы.
Она не ответила, лишь принялась громче всхлипывать. Сдержанная и по натуре, и воспитанием, она и сейчас, вероятно, сумела бы спрятать горе. Однако размолвка с Эдвардом и страх, охвативший ее во время его болезни, и брошенные ей в лицо жесткие обвинения Хамфри, и то, как он обошелся с Кларой, – все заставляло ее ощущать себя столь несчастной, что воля уже была на пределе. А тут еще этот внезапный его отъезд…
Отец терпеливо ждал, пока она хоть немного придет в себя, когда же слезы ее наконец унялись, мягко и ласково попросил, если можно, сказать ему все, ничего не скрывая, ибо совесть его не будет чиста, пока он не поймет причину произошедшего.
– Что же у вас с ним случилось, мое дорогое дитя? – голос его прозвучал совершенно как в ее детстве, когда он старался утешить ее.
– Он сказал мне как раз перед тем, как ты к нам подошел на улице тогда вечером, что любит меня.
– И что же ему ответила ты? – задал новый вопрос отец.
– Ох, и сама теперь толком не знаю. Я не хотела его огорчить и… не хотела признаться в том, что действительно думала. Потому что… Ну, он ведь не ровня мне. Какое имела я право без твоего согласия поощрять внука егеря?
– То есть ты отвергла его?
– Наверное, да. Вернее, он так меня понял. Он еще мне хотел доверить какую-то тайну, но в это время ты нас прервал.
– Теперь, Пейшонс, мне нужно, чтобы ты совершенно честно ответила мне на один вопрос. Я не осуждаю тебя за твое поведение. Ты повела себя в данных обстоятельствах совершенно правильно. У меня тоже была тайна, которой я, вероятно, должен был поделиться. Но я считал, что доверие и отцовская доброта, с которой я относился к Эдварду, будут достаточны, чтобы ты поняла: я совершенно не против вашего союза. Да сама та свобода отношений, которую я позволял вам, должна была это тебе подсказать. Но твое чувство долга и приличий заставило тебя поступить так, как ты поступила, хотя, надо признаться, против моих искренних надежд.
– Твоих надежд, отец? – подняла на него заплаканные глаза Пейшонс.
– Да, моих надежд. Потому что я ничего так не жаждал, как вашего с Эдвардом совместного счастья. И мне хотелось, чтобы ты любила его только за его личные качества.
– Отец, но все так и есть, – опять начала всхлипывать Пейшонс. – Хотя я ни слова ему не сказала об этом.
– Нет дальше смысла скрывать от тебя, – после паузы снова заговорил отец. – Мне только жаль, что я раньше не внес полной ясности. Подозрения у меня зародились давно, а потом я уже окончательно убедился: Эдвард Армитидж в действительности Эдвард Беверли, который, равно как его сестры, считался погибшим в пожаре Арнвуда.
Пейшонс, отняв платок от лица, ошеломленно уставилась на него.
– Да, дорогое дитя, я заподозрил это еще при первой нашей с ним встрече. Слишком уж благородны были и внешность его, и манеры, и речь. Такого не утаишь, обрядившись в лесную одежду. А потом мне представилось доказательство. В Лимингтоне повстречался мне некий Бенджамин, один из бывших арнвудских слуг, и я как следует расспросил его. Детей он, правда, считал погибшими, но я все равно заставил его как можно подробней мне описать их внешность, назвать возраст, ну и еще уточнил у него кое-какие детали. Все вроде бы совпадало с детьми из леса. Отправившись в церковь, я изъял приходские книги, запись в которых явилась уже окончательным доказательством. Вот тогда я поклялся себе уберечь их от всяких случайностей и нанял Эдварда секретарем. Я ведь немного знаком был с его отцом, но еще больше знал о его достоинствах. Вы зажили с Эдвардом под одной крышей, и мне было радостно наблюдать, как крепнет день ото дня ваша дружба.
Именно в это время я задумал вернуть ему Арнвуд. Для него, естественно, получить поместье не представлялось возможным, зато я мог попросить его для себя, воспрепятствовав таким образом, чтобы его отдали кому-то другому. Останься тогда Эдвард с нами, все прошло бы, как я и задумал. Но он рвался в битву за короля. Отговаривать его было бессмысленно, и я отпустил его. Там ему пришло в голову раскрыть свое настоящее имя. Мне сообщили об этом в Лондоне члены комиссии, которые были страшно удивлены, откуда он взялся. Теперь, получив поместье, я не мог уже по всем правилам его уступить ему. Никто такого не предоставил бы человеку, примкнувшему к армии короля. Но я вновь написал прошение, полагая, что ничего не изменится, если формально Арнвуд достанется мне. Эдвард привязан к тебе, ты, не меньше, – к нему, вот я и поторопился ему сообщить, как только была одобрена моя просьба об Арнвуде. И намекнул в ответ на его весьма жесткие вопросы по поводу законных наследников, что их наверняка нет и теперь это поместье станет приданым Пейшонс Хидерстоун. Мне представлялись мои слова намеком достаточным, чтобы в ответ, если у вас с ним все хорошо, раскрыть свое имя и объявить о намерениях связать с тобою свою судьбу.
– Да. Теперь я все понимаю, – с потерянным видом проговорила Пейшонс. – За один только час он сперва был отвергнут мной, а следом за этим узнал, что я завладела его имением. Может ли после этого показаться странным то возмущение и презрение, которые он стал к нам испытывать? А теперь вот он нас покинул. Мы вынудили его броситься навстречу опасности, и, возможно, больше его вообще никогда не увидим. О, дорогой мой отец, как же теперь я несчастна!
– Пейшонс, милая, – взял ее за руки он. – Мы должны верить в лучшее. Это правда, что он ушел на войну, но почему он на ней обязательно должен погибнуть? А то, что произошло, можно еще объяснить и исправить. Да и вы еще очень молоды. Дождетесь друг друга, тогда и поженитесь. Главное, мне как можно скорее встретиться с Хамфри, и я буду полностью с ним откровенен.
– Но Элис и Эдит, куда они делись, отец?
– Вот на это я могу тебе дать совершенно точный отчет, – улыбнулся он. – Я вынудил Ленгтона навести справки, и он успел уже мне написать, что две юные сестры по фамилии Беверли были вверены опеке его друзьям, двум достойнейшим леди Конингем. Они приходятся тетками майору Чалонеру, который некоторое время скрывался у нас в лесу. Ну, моя дорогая, сейчас меня ждут дела, а в ближайшие дни, если буду жив, съезжу в лес и поговорю с Хамфри.
Мистер Хидерстоун поцеловал дочь, и она покинула его кабинет, чтобы, оставшись одна, множество раз вновь и вновь возвращаться мысленно к этому разговору, и к Эдварду, заполнившему за последнее время все ее сердце, и к надежде, которой, казалось ей, уже нет, но вот же она вдруг блеснула ярким лучом. Пейшонс была так несчастна последние дни. Эдвард всегда ей был дорог, но после размолвки с ним и всего, что за нею последовало, она, полагая, что навсегда его потеряла, отчетливо убедилась, насколько любит его. «Если и он столь же сильно любит меня, то, как только узнает правду, снова вернется к нам. Он обязательно должен вернуться!» И, улыбнувшись сквозь слезы, девушка принялась за привычные дневные дела.
Беседа с Хамфри далась хранителю леса весьма нелегко. При его появлении молодой человек даже не удосужился бросить работу, которой был в это время занят, да и вообще дал сполна ощутить незваному гостю, что визит его совершенно излишен и нежеланен. Вынужденный держать отчет в своих действиях и оправдываться перед совершенным еще мальчишкой, мистер Хидерстоун чувствовал себя крайне неловко, однако имел все же мужество довести разговор до конца, полагаясь при этом и на здравомыслие Хамфри, и на зов собственной совести, побуждавшей его как можно скорее исправить ужасное недоразумение.
Впрочем, вскоре настала очередь испытать замешательство уже Хамфри, который в немыслимом потрясении с жаром заверил хранителя, что отныне полностью убежден в благородстве и чистоте его помыслов, понять которые помешала им с братом лишь крайняя деликатность Пейшонс. Он тут же спросил разрешения передать подробно их разговор в письме Эдварду.
– Но я именно для того и приехал, – ответил ему мистер Хидерстоун.
Хамфри, ясное дело, медлить не стал, и уже день спустя пухлый конверт был вручен посреднику, адрес которого перед отъездом оставил Чалонер.
Глава XXVII
Теперь нам настало время вернуться к Эдварду. Прибыв в Париж, он был очень по-доброму принят королем Карлом Вторым, который сразу же начал с большим участием обсуждать устройство его на военную службу.
– Выбор у тебя, собственно, между двумя генералами, – сказал его величество. – Это Конде и Тюренн. Оба они по-своему несравненны в военном искусстве, и мы совершенно не сомневаемся, что вскоре у них возникнет соперничество. Впрочем, тебе это будет только на пользу. Постигнешь на собственном опыте тактику крупной игры.
– Кого же из них мне советует выбрать ваше величество? – поинтересовался Эдвард.
– Мы склоняемся в пользу Конде, – ответил король. – Он уже совершенно готов к оппозиции этому лживому и насквозь продажному двору, который держал нас при себе только лишь в качестве средства осуществления собственных планов, однако полностью пренебрег нашими интересами и, несмотря на данные обещания, совершенно не собирался содействовать нашему возвращению на английский трон. Мы дадим тебе письма к Конде, но запомни: под началом какого бы генерала ты ни служил, не трудись обдумывать, правильны или нет его приказы. Это не твое дело. Конде только что выпустили из заключения, которое он отбывал по милости кардинала Мазарини в Венсенском замке. Но мы уверены, что он уже совершенно готов себя проявить.
Снабженный рекомендациями его величества, Эдвард представился принцу Конде на ближайшем дневном приеме, устроенном исключительно в деловых целях, а потому не предполагавшем присутствия дам.
– О вас замечательно отзываются, – прочитал письмо принц. – Редкостно и похвально для столь молодого человека. К тому же вы были участником битвы при Вустере. Что же, вы наняты. Ваши услуги нам могут понадобиться. Сумеете к нам привлечь своих соотечественников?
– Полностью поручиться могу за двоих, которых рекомендую вам с полной ответственностью, – ответил ему Эдвард.
– И более никого? – спросил принц Конде.
– Думаю, ваше высочество, привлеку и других, но, чтобы сказать вам определенно, мне нужно время.
– В таком случае, месье Беверли, завтра в это же время приведите ко мне двух своих офицеров. А пока до свидания. – И принц проследовал к прочим военным и штатским джентльменам, почтительно ожидавшим возможности выразить ему свое почтение.
Эдвард немедля направился к Чалонеру и Гренвиллу. Его сообщение воодушевило обоих, и они были в назначенный срок представлены принцу.
– Будем считать, что с вами мне повезло, – остался доволен он. – Отрадно получить в свое распоряжение столь достойных джентльменов. Постарайтесь же записать к нам на службу как можно больше своих соотечественников, коих считаете в состоянии принести пользу делу. Затем проследуете вместе с ними в Гиень. Это провинция, куда я сейчас направляюсь. – Он протянул им бумагу. – Здесь перечислены лица, которые вам помогут с экипировкой и прочим необходимым довольствием.
Месяц спустя после этой беседы Конде, привлекший на свою сторону множество знати и испанские войска, поднял образцовое восстание. Эдвард с друзьями и тремя сотнями англичан и шотландцев, которых им удалось рекрутировать, присоединились к нему, став участниками его блестящей победы при Блено и последующего наступления на Париж. В пригороде его принц сошелся в жестокой схватке с французским войском под командованием Тюренна. Силы их были равны, никто не одержал верх, однако, не получив от испанцев обещанного подкрепления, Конде в результате был вынужден отступить до самой Шампани.
Эдвард еще до отъезда на театр военных действий получил в Париже письмо от Хамфри, и камень свалился с его души. Ему была теперь совершенно ясна чистота помыслов мистера Хидерстоуна, и, не успей к тому времени он поступить на военную службу, тут же бы бросился к Пейшонс, которую любил столь же, как и прежде. Но так как Конде уже на него рассчитывал и нанялся он к нему по совету и рекомендации Карла Второго, долг звал его следовать за ним до конца. Вот почему в ответе хранителю, полному благодарности за его доброту и надежд, что настанет час, когда они повстречаются вновь, Эдвард по отношению к Пейшонс ограничился лишь пожеланием ей здоровья да передал привет. «Бог весть сколь лет еще минет, прежде чем я смогу вновь увидеть ее, – думал при этом он. – А за такое время разное может случиться».
Принц Конде теперь командовал испанскими войсками в Нидерландах, Эдвард с друзьями сражались под его знаменем, и он был настолько ими доволен, что их воинская карьера неуклонно стремилась вверх. Время в цепи побед, поражений и новых кампаний летело для них стремительно. Наступил 1654 год, положивший конец пребыванию Карла Второго во Франции, ибо ее король, заключив союзнический договор с Кромвелем, выдворил его из пределов страны. Война с Нидерландами между тем продолжалась. Конде одержал еще ряд блестящих побед, но так как Конде не сдавался и продолжал наступать, испанский король, истомленный войной, запел увертюру мира, который и был в итоге радостно принят французами. Эдвард собрался уже к Карлу Второму, который теперь жил в Испании, однако не мог оставить принца Конде, когда дела его обернулись столь скверно.
За этот период в Англии Кромвель провозглашен был лордом-протектором, вскоре после чего скончался. Тем временем принц Конде получил прощение от французского короля. Обе враждующие армии распустили, и трое наших искателей приключений вдруг оказались совершенно свободны. Принц напоследок не пожалел похвал, воздавая им должное за многолетнюю верность службе, и, распрощавшись с ним, Эдвард, Чалонер и Гренвилл поспешили к королю, уже перебравшемуся из Испании в Нидерланды. К моменту, когда они встретились с ним, пришла весть, что сын Кромвеля, Ричард, которому перешел по наследству пост лорда-протектора, отказался от власти и страна с нетерпением ждет Реставрации.
15 мая 1660 года Карл Второй был провозглашен королем Англии. К нему направили делегацию представительных джентльменов с просьбой как можно скорее вернуться на родину. Сев на корабль в порту Шевелинг, он морем добрался до Дувра, где встречен был генералом Монком, который доставил его 29 мая до Лондона. Толпы сограждан, ликуя, встречали его на улицах. Наверное, вы, мои дорогие читатели, не особенно удивитесь, узнав, что Эдвард, Чалонер и Гренвилл ехали рядом с ним в числе самых приближенных из его свиты. Шествие продвигалось по Стренду сквозь бесчисленную толпу, запрудившую улицу. Окна домов распахивались. Множество женщин, стоявших за ними, приветствовали торжественную процессию взмахами белых платочков. И взгляды многих из них были прикованы не только к королю, но и к трем его красавцам-камергерам.
– Глянь-ка, Эдвард, какие прелестные девушки стоят вон за тем окном, – сказал тот из них, которого звали Чалонер. – Надеюсь, ты их узнаешь?
– Разумеется, нет, – пожал тот плечами. – Ты имеешь в виду, это кто-то из наших парижских красавиц?
– Друг мой, кажется, твой рассудок несколько помутила радость сегодняшнего события, – расхохотался Чалонер. – Это же твои сестры Элис и Эдит! Неужели не видишь моих милых тетушек, которые выглядывают из-за их спин?
– А ведь и впрямь, – совершенно смешался Эдвард. – Вот Эдит сейчас улыбнулась, и теперь я уверен: это она.
– Вне всяких сомнений, – вмешался Гренвилл. – Мне вот только теперь любопытно: нас-то они признают?
– Проверить нетрудно. – Процессия как раз сделала очередную остановку, и Эдвард повернул коня к дому.
Читать бесплатно другие книги:
