Приемный ребенок. Жизненный путь, помощь и поддерка Панюшева Татьяна

Игрушки у нас в детском доме были, но старые, невзрачные и в основном потрепанные. Куклы тоже были, но самые дорогие и красивые стояли высоко-высоко на полках. Нам давали в них играть, только когда к нам приезжал кто-то, например, телевидение. Тогда нам доставали этих кукол и разрешали в них играть, а нас самих одевали в красивые новые платья, завязывали нам бантики. Для нас эти куклы были. для нас был настоящий праздник, когда приезжало это телевидение. У меня среди этих игрушек была одна большая любимая кукла: одетая в пышное большое платье, она сама двигалась (она была механическая), на ней была большая шляпа и у нее были длинные роскошные рыжие локоны. Я ее обожала и всегда просила, чтобы мне сняли сверху именно ее. Еще в этом детском доме у меня была лучшая подруга, я так хотела бы ее сейчас найти! Правда, я помню только ее имя и не знаю, что с ней было потом.

Из этого детского дома, когда мне было около пяти лет, меня отправили жить в одну семью за границу. Я помню, как я там жила… недолго жила. Наверное, несколько месяцев. Мне кажется, это была или Италия, или Испания, что-то такое. Семья была большая и дружная. В интернате мне сказали, что это моя семья, я еду туда ребенком, это будут мои родители, что я могу к ним привыкать и называть их папой и мамой.

Мы всей семьей ходили в церковь, я познакомилась с детьми на площадке. Я помню, как мы ходили в гости к соседям и они угощали меня мороженым. Там у всех были частные дома, трехэтажные, с винтовой лестницей. И тетенька, к которой мы ходили в гости вместе с девочкой из той семьи, где я жила (получается, она была моей сестрой), всегда давала нам красивые длинные леденцы-мороженое, я их обожала. Мы к ней в гости чуть ли не каждую неделю ходили. Еще мы купались в бассейне, и были на детской дискотеке в ресторане. Там я полюбила есть спагетти – и до сих пор люблю эту пасту, с детства. Наверное, потому, что там приучили это есть. И только я выучила язык, только я привыкла к этому всему, как меня вернули. Думаю, им просто не понравился мой характер. Я в детстве была волевая девочка. Ну, такая, задиристая! От меня много проблем было, наверное, я могла не слушаться. Хотя, по-моему, все дети такие в этом возрасте. А я себя вести могла вообще как пацан: любила драться, если не нравилось что-то – высказывала. Им это не понравилось, и они меня вернули, мне так кажется. Ничего не объясняли, просто помню, что я вернулась обратно в тот же самый детский дом. Для меня это было обидно и непонятно! Ведь нельзя же из-за детских шалостей ребенка убрать, как игрушку, в которую наигрались.

Из этого детского дома я не один раз ездила в гости в разные семьи. И когда случались какие-то мои детские выходки, на которые потом взрослые жаловались в детском доме, то мне потом все это припоминали и говорили: „Вот видишь, тебя не взяли! Делай выводы, изменяй свой характер“. Да какой там характер! Конечно, я была маленькая и многому еще должна была научиться, но не сразу и не в таком возрасте. Говорить такое маленькому ребенку – мне кажется, это вообще абсурд… Потом я оказалась в семье у какой-то женщины, ее звали тетя Олеся. Она хотела усыновить ребенка и взяла меня. Помню, что у нее была большая красивая квартира, трехкомнатная, с огромным коридором, по которому я обожала кататься в моих любимых белых носочках с помпончиками, с разбега… Красивая кухня с барной стойкой, большая ванная, в которой стояли ее духи – мне все это нравилось. Эту квартиру я помню до мелочей, и где какие комнаты были – где ее, где моя. Тетя Олеся покупала мне разные игрушки: большой домик для игры в куклы, Барби. У нее дома жила кошка. И я помню, что оттуда меня тоже вернули, я чем-то и там не понравилась.

В детском доме я прожила до семи лет. Когда мне было семь, меня нашла та самая Ирина Николаевна, у которой я жила в самом начале, после больницы. Эта семья навещала меня несколько раз, а потом они забрали меня к себе. Сама я их не узнала, мне рассказали, что я была у них в детстве. Прожила я в этой семье до двенадцати с половиной лет, то есть не так уж и мало. Это время, правда, было не очень простое для меня… Наверное, я им из благодарности ничего не отвечала, ничего не пыталась говорить, как я делала это раньше. Почему-то мне казалось, что эти люди всегда хотели как-то выделить меня как чужую – или, может, мне просто так казалось… Была разница между их настоящими детьми и мной. Например, какие-то мои неуспехи всегда определяли тем, что я „не домашняя“. Могли прямо сказать: „Знаешь, то-то и то-то у тебя не так. Это все материнские гены, ты пойдешь по ее стопам и станешь такой же, как она“. Во многих ситуациях прибегали вот к таким объяснениям. И я постоянно боялась сделать что-то не то, чтобы, не дай Бог, не сказали такие слова, чтобы опять не услышать, что я буду похожа на маму… Я никогда не буду такой, как она, я для себя это решила. И мои дети никогда не будут такими, как она, я никогда их не кину, и они получат у меня столько тепла, сколько нужно… Наверное, я с детства сама в себе воспитываю какую-то маму, как мне кажется. Из-за того, что мне не хватило вот этой материнской любви. Даже когда я с мамой жила, мне все равно не хватало мамы, настоящей мамы. И когда я жила в этой приемной семье, я часто гуляла во дворе, где сидели молодые мамы со своими детьми. Дети были совсем маленькие, и я очень любила возиться с ними. Во дворе мне все говорили, что я буду очень хорошей мамой, когда вырасту. Я всегда очень любила детей, и была прямо как мама – все дети на детской площадке меня обожали и, завидев меня, сразу бежали ко мне.

И вот однажды, когда мне было уже двенадцать лет и я жила в этой приемной семье, настал переломный момент. Семья была очень верующая, в ней было очень много запретов, даже слишком много. Например, меня одевали в основном в закрытую одежду, волосы распущенные нельзя было носить – только косички. Не разрешалось „лишнее“ общение с парнями, даже когда у меня сложились дружеские отношения с одним мальчиком. Мы с ним очень подружились, я всегда хотела иметь лучшего друга именно парня. У меня какой-то возраст тогда был, что я даже не задумывалась о близких отношениях между девушками и парнями, я даже не знала об этом – что это и как. Сейчас дети знают обо всем этом уже с первого класса, а меня тогда, в двенадцать лет, это вообще не интересовало! Для меня мальчики действительно были только друзьями, и ничего другого в них кроме друзей я и не видела. Так получилось, что в школе я подружилась с мальчиком, который был старше меня: я была в шестом классе, а он в восьмом. Мне очень льстило, что я ему нравлюсь как человек: я, девочка, младше него – понравилась ему! А он был в школе одним из самых заметных парней, все его обожали. Мы с ним гуляли, он всегда провожал меня до дома на метро. Мы ездили с ним, разговаривали. В это время я вела свой дневник, куда все записывала, в том числе и про эту дружбу. Никакой любви, ни о чем таком речь не шла, просто мне было приятно, я выражала свои чувства в дневнике. Как-то раз я уехала в лагерь, а мама прочитала этот дневник, который лежал у меня в столе. Я его засунула под книжки, потому что очень боялась, что она его когда-нибудь прочитает. Мои опасения сбылись, она его прочитала… Когда после приезда из лагеря я зашла в квартиру, не прошло и нескольких минут, как она схватила меня за волосы, начала ругать. Самое неприятное, что меня обвиняли в том, чего не было на самом деле. Она просто прочитала то, что я писала, и не так это поняла. Она постоянно думала, что если я общаюсь с парнями, то это сразу должно перерасти во что-то: я буду шалавой, я буду еще тем-то и тем-то… И всеми своими действиями, тем, как она реагировала, она как бы говорила: „Все равно ты в мать“, – что по-другому и быть не может, что во мне „гуляют“ материнские гены и все это – разгульная жизнь. Она каждый раз боялась этого, и чуть что – выискивала. Из любой мухи она раздувала такого слона! Я постоянно объясняла, но никак не могла до нее достучаться.

После такой встречи, когда я вернулась из лагеря, я была очень обижена на них, мне хотелось протестовать против такого отношения: я просто не выдержала, я уже не могла, мне все запрещали. И тогда я проколола себе сама дырку в ухе иголкой (все продезинфицировала, все сделала как надо). Вставила туда маленькую аккуратную вторую сережку, все девочки тогда так носили. Казалось бы, ничего такого, ведь я проколола не язык, не пупок – об этом даже речи не шло. Мама, опять же, из этой ситуации раздула большого слона. Был огромный скандал, когда они увидели мою вторую сережку, ее тут же вырвали чуть ли не с ухом и мне запретили все это носить. Вечер был очень напряженный. В этот момент домой пришел брат (ее сын, у нее было два сына и одна дочь), и мама ему вкратце рассказала, что произошло. Брат пошел на меня с ремнем, все закрутилось, начались взаимные упреки, все стали другу говорить неприятные вещи. Мама сказала: „Отдай свою шкатулку с украшениями“. Для меня это было очень обидно, я не хотела отдавать шкатулку. В ней столько всего было собрано со всех моих поездок! Кто-то мне что-то дарил, все это были памятные и дорогие для меня вещи. Поэтому я просто сказала: „Я не отдам, мне все равно, что вы скажете“. А потом я просто начала все им высказывать (то, о чем молчала раньше), сказала, что все эти годы терпела, а теперь терпеть не буду. Им, естественно, это не понравилось, они разозлились еще сильнее. Брат хотел меня отшлепать, он замахнулся ремнем, ударил, но думал, что попал по столу. На самом деле он попал мне по руке, но я руку сразу же убрала, и он не заметил. Потом мы с ним начали драться, он разозлился еще больше и начал выпирать меня из комнаты. Я держалась за дверные косяки, чтобы он не мог меня вытолкнуть, и говорила: „Я не могу… Я не хочу, я не пойду на улицу“. Он вытолкал меня на лестничную площадку и сказал: „Иди куда хочешь. Делай что хочешь, мы больше этого терпеть не намерены“. Я пошла, в слезах и в истерике. Сначала я пошла по лестнице наверх, на пятнадцатый этаж. Я шла и повторяла про себя одни и те же слова: „Я туда не вернусь“. Не знаю, что на меня нашло, но у меня крутились в голове одни и те же слова, и было ощущение, как будто я схожу с ума не по свой вине. Тогда я просто решила для себя, что не смогу с этими людьми вообще жить. Может быть, буду общаться, буду благодарна за эти годы в тепле, под крышей, но я себе сказала, что жить туда не вернусь ни под каким условием. Я с этими людьми жила столько лет, я знаю, какие они есть, и они не поменяются. Даже если я вернусь на какое-то время, то все повторится, все будет так же.

Потом я вышла на улицу. Было очень холодно, конец ноября, около десяти часов вечера. На улице я оказалась в юбке, в кофточке и в тапочках. Добежала до соседнего подъезда, но он был закрыт. Я села на лавочку возле него, сидеть было холодно, я быстро замерзла. У первого попавшегося человека, заходившего в подъезд, попросила, чтобы просто меня пустили внутрь погреться, потому что очень замерзла. Забилась в подъезде в угол, у меня был шок, я не могла долго отойти и просто сидела. Может быть, час. Просто согревалась, не знала, куда деться. Мимо меня проходила женщина, которая со мной заговорила. Сначала я не могла разговаривать, просто язык не поворачивался – может, от холода, а может, оттого, что дыхание от истерики и плача так сбилось, что говорить было невозможно. На ее вопросы я бы и хотела ответить, но физически выдавить из себя слово не получалось. Я не понимала, что со мной происходит. Она испугалась, просто взяла меня в обнимку и повела к себе в квартиру. Она отогрела меня, накормила и одела в теплую одежду. Когда я успокоилась, то она стала меня подробно расспрашивать о том, что случилось. Я рассказала, что произошло, и эта женщина была шокирована, она не понимала, для чего ребенка надо было брать, чтобы так его выделять, и зачем это вообще нужно людям. Она искала причины, думала, что, может, мои приемные родители пьют. Я объяснила, что нет, они не пьют, просто у них такие строгие порядки – они такие люди. Эта женщина сказала, что она этого так не оставит, хотя у меня и мысли не было мстить или предпринимать что-то плохое. Я не жаловалась на жизнь, просто рассказала, что произошло. Потом, уже после расспросов, женщина сказала мне: „Пойдем к ним“. Я ужасно испугалась, у меня началась настоящая паника: „Я не могу к ним вернуться ни под каким условием, вы не понимаете, что будет, если я сейчас приду с чужим человеком и они сейчас скажут – да ты такая-сякая, пошла, еще и нажаловалась. Вы понимаете, что это такие люди, они сейчас будут давить на то, что я вот так вот сделала: мол, мои чувства не настоящие, это все вранье и гены. Что я опять выставляю их говном, я опять плохая“. Я честно сказала, что очень боюсь, и что они сейчас ничего хорошего не скажут, только плохое. Собственно, так и случилось. Когда мы пришли с этой женщиной, мама начала просто кричать. Говорила ей, что она лезет не в свое дело, что ей лучше уйти и не лезть в их семью, а то потом не поздоровится. Эта женщина мне просто сказала: „Юля, иди в свою комнату и собирай вещи“. Я зашла в комнату, начала собирать вещи. И тут сестра просто благим матом закричала на меня (сестра, от которой я за всю жизнь мата вообще не слышала): „Если, не дай Бог, что-то с моей матерью случится, если вообще что-то будет с нашей семьей из-за тебя, то мы тебя из-под земли достанем и у тебя хорошей жизни не будет, так и знай!“ Я ей ответила, что ничего плохого им делать не собираюсь, мне это не нужно, просто хочу тихо уйти. Это я от себя сказала, искренне. Но эта женщина решила так не оставлять эту ситуацию. У нее было много связей, она сняла с меня побои и подала в суд. Она даже хотела найти мне хорошую семью и собиралась для этого отправить меня сниматься в какой-то передаче, но я ей ответила, что не хочу ни в какую семью. Я была в семье три раза, и это был третий и последний раз, с меня хватит. Меня туда-сюда швыряют, а я больше так не могу. Зачем мне это надо? Поэтому я попала в детский дом, на этот раз в другой, не в тот, где я была раньше. Когда я уезжала туда и выходила из дома с сумками, то встретила брата из той своей приемной семьи. Он мне сказал: „Если что-то нам из-за тебя будет, я тебя из-под земли достану. Я тебе сделаю так, что ты запомнишь нас навсегда. В плохом смысле запомнишь“. Эти слова мне врезались в память. От него я просто не ожидала этого услышать. Брат! Про которого мне всегда говорили, что брат – это родной человек, который за сестренку горой. Как бы она ни была права или нет, он за нее всегда постоит. Я для себя поняла, что он так сказал потому, что он не мой родной брат. Если он бы был нормальным человеком, он бы такого не сказал, потому что я была его приемной сестрой. Какая разница, родная или не родная, но ведь я была его сестрой. По определению нельзя таких слов говорить сестре, тем более младшей. При этом брат был вполне взрослым человеком, которому уже в армию идти, у которого практически сложилась своя семья. И этот человек говорит ребенку, двенадцатилетней девочке, такие слова – это было для меня очень сложно. И все-таки я это забыла, подавила все это в себе, и я на них не держала зла. Хотела просто уйти тихо, спокойно и никогда не возвращаться.

По дороге в детский дом, когда я ехала в метро, на глазах у меня были слезы, было на самом деле обидно за всю эту историю – ведь все было так нелепо и совсем не намеренно.

И тут такой случай произошел, который мне очень запомнился. Ко мне подошел незнакомый мужчина с газетой в руках. Я сидела, плакала: с двумя косичками, с огромными сумками… Он подошел и сказал: „Ты такое маленькое солнышко, почему ты плачешь?“ Я ответила: „Это очень долгая история, не буду вас загружать этим… просто плохая история. Сейчас не все лучшим образом складывается“. Он дал мне газету, тронул за кончик носа: „Вот, возьми газету, почитай – там анекдоты. Ты развеселишься. Не плачь“. Вытер мне слезы и сказал: „Не плачь, у тебя жизнь наладится. Вот ты увидишь, серьезно! Что бы у тебя сейчас ни было. Сейчас тебе будет трудно, я это сразу говорю. Будет очень сложно, очень долго эта история будет тебе напоминаться – то, что у тебя плохое сейчас, о чем ты не хочешь рассказывать. Но через какое-то время у тебя все наладится, я тебе обещаю“. И сказал все это так, как будто реально человек знал мою историю, как будто он знал, куда я еду, что было, как обстоят дела сейчас и что будет потом. И я просто была приятно удивлена, улыбнулась и ехала всю дорогу потом совсем в другом настроении! Наверное, этот человек вселил в меня это чувство, что не надо переживать, не надо так сильно бояться, не надо озлабливаться. Наверное, после его слов я и не озлобилась на ту семью. Думаю, что так. Он меня заставил тогда улыбнуться, а если бы я дальше ехала в тяжелом настроении и приехала бы со слезами, то неизвестно, как оно сложилось бы дальше… Я раньше не думала именно так про эту встречу в метро, но сейчас, вспоминая, поняла. От того, что человек чужой так просто подошел и пожалел меня, ребенка, мне как-то легче стало. Все-таки это был удивительный для меня момент, маленькое чудо или знак, как будто это был мой ангел. Наверное, у детей, таких, как я, с такими историями, бывают в жизни такие люди. Мне это запомнилось на всю жизнь.

Когда я приехала в детский дом, еще долго было много разбирательств в связи с судом. Было следствие, приезжали всякие люди, говорили со мной, той женщиной, директором детского дома, где я оказалась на этот раз. Несколько раз меня вызывали для допросов, несколько раз приезжали в детский дом. И каждый раз мне приходилось всю историю рассказывать целиком! Каждый раз все заново, и за мной все досконально записывали, до самой мелочи. Я говорила: „Вы понимаете, что эта история… ее, во-первых, не очень-то легко рассказывать. Мне и так непросто рассказывать, а тем более вы говорите – каждый раз в деталях! Это вдвойне сложной А иногда мне и вовсе ничего не хотелось говорить, ведь зачем все это надо, если я сама хочу тех людей мирно отпустить.

На тот момент в детском доме моим психологом была Ольга Григорьевна, она искренне болела за меня, видела, как мне тяжело даются эти бесконечные допросы. Она очень мне помогала, ограждала меня, как могла, чтобы меня поменьше дергали следователи. И когда мне надо было менять школу, то она готовила меня к этому переходу, поддерживала. С этим психологом мы до сих пор общаемся, она мне помогает какими-то своими советами.

Когда все связанное с судом улеглось, я привыкла жить в новом месте, привыкла к новой школе, события из недавнего прошлого мне неожиданно напомнились. Однажды зимой я была дома (так девочка называет квартиру, в которой жила с „семейной группой“ – Прим. авт.) и вечером собиралась пойти на школьную дискотеку. И вдруг мне сообщили, что сегодня ко мне приедет моя бывшая приемная мама с братом. Ольга Григорьевна сказала, что бывшая приемная мама приедет просто попросить прощения, что встреча для того нужна, чтобы мы не разошлись вот так в конфликте – надо просто поговорить и разойтись более спокойно, чтобы ни у кого на душе ничего не было. Я никак не хотела этой встречи. Предлагала передать той семье через кого-нибудь безо всяких встреч, что я не буду держать на них зла, не желаю им ничего плохого, просто я не хочу больше с ними общаться. Хотела я того или нет, но они все-таки приехали. Первые десять минут мы извинялись друг перед другом. Потом, когда разговор пошел дальше, я просто остолбенела от того, зачем они на самом деле приехали – они приехали не просто за прощением. Оказывается, все дело в том, что на брата завели из-за меня уголовное дело. Мы сидели, и брат говорил, что вот, мол, завели на него уголовное дело, потому что он меня покалечил и я могла на улице охлаждение получить – была угроза для моей жизни. Из-за этого всего его могли посадить в тюрьму. Он обратился ко мне со словами о том, что у него впереди еще карьера, его девушка беременна, и у них скоро свадьба, а если я подпишу бумагу, то на него не будут заводить уголовное дело. И при этом меня спрашивали в том ключе, что хочу ли я, чтобы на него заводили это дело, хочу ли я отомстить, чтобы он сидел. Мне намекали, что я исковеркаю ему жизнь, если откажусь подписать. И это еще больше мне причинило боль. Потому что я действительно думала, что люди немножко осмыслили случившееся, что две стороны помирятся и поймут, что каждый был в чем-то не прав: я тоже не говорю, что я была идеальная. Я тоже слишком много всего высказала, свалив на них неожиданно все одним разом, потому что очень долго до этого терпела. А они, в свою очередь, резко тогда отреагировали. В общем, поняв, зачем они приехали на самом деле, я просто встала и сказала, что не буду подписывать документ о заводе на него дела. Я на самом деле не думала ни в коем случае никого сажать, а тем более портить чью-то новую жизнь и семью. Я сказала, что просто про них забыла, чтобы они уходили и не приходили больше ко мне сюда никогда, я не хочу их видеть. Потом я встала и ушла. Мне было очень обидно, что они мне сделали настолько больно еще раз, ударили вот так по больному. И ведь как именно надавили: сказав, что вот, смотри, без тебя у него все уже так хорошо – и свадьба, и работа. Через некоторое время я узнала, что у них в семье все наладилось, все стало хорошо, брата в итоге не посадили. Они стали рассказывать все так, что как будто бы когда я ушла, у них все стало лучше, как будто со мной у них была тяжелая жизнь, как будто я тяготила их жизнь и их ссорила. И ведь при всем при этом моя бывшая приемная мама сама меня тогда разыскала и взяла к себе. Не понимаю я людей – зачем они все это сделали?

А у меня потом действительно жизнь начала налаживаться, как мне сказал тот человек в метро. Меня немножко, конечно, помучали всем этим следствием, но потом это дело закрыли, все забылось. В детском доме я со всеми хорошо общалась и старалась наладить хорошую жизнь. Я просто поняла, что буду двигаться дальше, самореализовываться и идти только к лучшему. Пусть будет сложно, пусть будет наставлено много преград, но я подниму себя, обеспечу себе и моим будущим детям хорошее будущее, и все у меня будет хорошо. Поэтому я старалась, несмотря ни на что, учиться, кровью и потом зарабатывать, чтобы все это было. Вообще-то я всегда стремилась к этому. Другие девочки, которые жили со мной в детском доме, были в этом плане немного другие, и у нас возникали тогда на этой почве разногласия. Однако сейчас они тоже выросли и начали меня понимать: тогда они реально гуляли, а теперь задумываются о том, что им тоже надо учиться. В детском доме воспитатели видели мою целеустремленность и рвение и помогали мне. В том отделении, в котором я жила, всех взрослых детей готовили к выпуску. Воспитатели настраивали нас на то, что совсем скоро у нас начнется взрослая жизнь, и мы должны быть к ней готовы, чтобы „не потеряться“. Нас учили быть самостоятельными, многое делать самим, самим куда-то ходить по делам и решать какие-то вопросы, самим покупать себе вещи и т. д.

Сейчас я учусь в колледже, на третьем курсе, и собираюсь стать гостиничным управленцем. В ближайшее время я получу свою квартиру и перееду туда жить. Мои ближайшие планы на будущее: развиваться внутри и снаружи, глубже постичь особенности моей профессии и серьезно заняться реализацией именно в этой сфере, открыть свое дело.

Про себя я могу сказать, что у меня уже устоялись какие-то свои принципы, свое поведение и свои внутренние правила, которым я следую. Я по жизни привыкла, что я одна и что мне никто не поможет, и я сама все должна делать и никто мне не указ. Я выросла не в обычной семье, а в таких условиях, в которых люди учатся сами ставить себе цели, делать так, как они решили, и добиваться всего этого несмотря ни на что. Несмотря на все, что со мной случалось в жизни, я научилась в первую очередь слушать свое сердце и принимать свои решения. Так сложилось, что мне много чего причиняли, но я очень терпеливая и долго жду, что бы мне ни говорили, гашу в себе все плохое и пытаюсь людям в ответ давать только хорошее. Я высказываю то, что накипело, только в таких случаях, когда действительно уже становится невозможно терпеть, но делаю это более обдуманно, чтоб не возникало конфликтов – иначе будет хуже. У меня нет родных людей. В жизни я столкнулась с тем, что я сама по себе, и не могу легко подпустить к себе кого-то, быстро назвать кого-то родным, если я просто живу с кем-то под одной крышей. Я не могу этого. С детства меня так воспитала жизнь, и я никогда этого не делаю. Я осмыслила для себя то, что со мной происходило. Да, в детстве я не выбирала, что со мной будет, но этот опыт меня многому научил. Родственников у меня нет, я никого не могу так назвать сейчас. Друзья – это друзья, и по-настоящему близких среди них не так много. Я сама выбираю, кого могу подпустить к себе близко, есть несколько таких человек, но в остальном я не позволяю людям указывать мне и лезть в мою жизнь. Те несколько действительно близких друзей, которые у меня есть, – мы с ними многое пережили вместе и действительно знаем друг друга. То, какой я стала и как отношусь к жизни, – это в чем-то моя заслуга, а в чем-то заслуга моих друзей. И они от общения со мной в чем-то меняются в лучшую сторону. Жизненный опыт научил меня быть одной и полностью контролировать свою жизнь, знать, чего я хочу для себя. Я пережила немало неприятных ситуаций, когда мало знакомые мне люди, просто слышавшие в общих чертах мою историю – что я не живу в обычной семье, – начинали давать мне „добрые советы“. Например, говорить про алкоголь, что мне „всю жизнь надо держаться, а то пойдешь по маминой дорожке“ и т. д. Это очень больно задевает, оскорбляет и обижает. Ведь это говорят люди, которые даже толком не знают меня, но считают себя в праве вот так вот ткнуть пальцем в мою жизнь…

С моими кровными братьями я в настоящее время не общаюсь. Одному из них сейчас должно быть девятнадцать лет, другому двадцать один год. С одним из них (старшим) мы недавно познакомились. Вообще я искала его и раньше, не нашла, потом он сам нашел меня. Почему я с ним не хочу сейчас общаться? Это не так просто объяснить. С одной стороны, он стал сразу же лезть в мою жизнь и указывать мне что-то, говорить, как мне надо поступать. Конечно, он вроде как брат, и к тому же старший, но мы с ним не виделись семнадцать лет, и какое он имеет право, еще плохо зная меня, пытаться мной командовать? С другой стороны, его жизнь складывается несколько иначе, чем моя, он видит ее с другой стороны. Он отсидел за что-то два года в тюрьме, не контролирует свою жизнь – у него проблемы и с работой, и с деньгами – он вращается в компании не слишком приятных людей, более жестких, чем мой круг общения. Он хотел бы поддерживать со мной контакт, но у меня возникает ощущение, что он куда-то меня втягивает, куда я не хочу. Поэтому пока что я не стремлюсь с ним общаться. Это не значит, что так будет всю жизнь, но пока это так.

Что я думаю про детей, оставшихся без своих родителей и живущих в других семьях: сейчас люди думают больше о себе, страдания и переживания других их не очень-то волнуют. Они часто меряют других по себе, причем не в хорошем, а в плохом смысле. Например, от приемных детей ждут повторения жизненного пути их родителей, видят в них плохие поступки их родителей. А ведь каждый человек – отдельная личность. Его нельзя мерить по родителям, вообще никаких двух людей нельзя сравнивать друг с другом, все они по-своему разные. Если приемным детям все время тыкать пальцем в то, в чем ошибались их родители, и говорить, что они обязательно повторят их путь, тогда и будут проблемы. А взрослые потом говорят, что они так и знали. Но ведь у детей просто не остается вариантов. И это вместо того, чтобы понять их, постараться стать им другом и помогать двигаться в правильном направлении. Поэтому так много проблемных подростков. Я думаю, что если бы к ним старались находить подход, помогали им двигаться к лучшему, то проблемных детей было бы гораздо меньше.

Я на сто процентов уверена, что если спросить любого ребенка в детском доме про его будущую семью, то он скажет, что его ребенок никогда не останется один и что он даст ему столько любви и тепла, что окружающие никогда не скажут: „Смотри, какая у тебя мама плохая, ты тоже будешь таким“, – а будут говорить: „Какие у тебя прекрасные родители, ты обязательно тоже таким станешь“».

комментарий:

Единственное, что хочется добавить к этому тексту: не стоит спешить осуждать приемную семью девочки – это абсолютно адекватные, нормальные люди. Так же как и сама Юля. Но когда между людьми возникает конфликт, и дело заходит далеко, каждая сторона видит только свою правоту и свою боль, мало задумываясь о том, что происходит с «противником». Трагизм беспощадного столкновения между близкими людьми в том, что победителей в нем не бывает. Каждая сторона обычно остается при своем мнении, и оно влияет на дальнейшую жизнь. Эта история важна тем, что девочка, много раз пришедшаяся «не ко двору» из-за своего «боевого характера», не озлобилась, а выбрала путь «у меня все будет хорошо», и работает над этим изо всех сил: учится в вузе, много читает, стремится совершенствовать себя. И, что очень важно добавить, – в настоящее время отношения с приемной мамой у Юли наладились, по прошествии лет они смогли простить друг другу старые обиды. Других комментариев относительно вышеприведенного текста авторы книги давать не вправе.

История жизни – это не предмет для научного анализа, а скорее повод для душевного и сердечного отклика. Главное, чего хотелось бы: чтобы вместо деления на «мы» и «они» в отношении детей из детских домов в обществе постепенно возникало бы принятие и понимание.

У каждого человека свой жизненный путь, который не определяется полностью ни кровными, ни приемными родителями. Этот путь глубоко индивидуален, влияние семьи, среды, родовые связи – вещи очень важные и судьбоносные, однако личный выбор и уникальность каждого человека определяют неповторимость его жизни. Принятие со стороны других людей дает человеку шанс и поддерживает его в ситуациях, когда ему может не хватать своей собственной энергии и уверенности. Иногда люди друг для друга могут становиться «ангелами-хранителя-ми», потому что искренняя вера другого человека в то, что «ты хороший, и с тобой все будет хорошо», – это основа жизни.