Русский самурай. Книга 2. Возвращение самурая Хлопецкий Анатолий

Поймав быстрый взгляд мамы, доктор заявил, что они с женой поручику тоже вроде как фронтовые товарищи, и надо подумать, чем и они могут быть полезны. Странно, но это предложение помощи вроде как даже испугало Полетаева: он замахал руками и заявил, что он и так уже много обязан доктору и его жене и премного за все благодарен… Разговор быстро свернулся, и поручик отправился восвояси, обещав при случае непременно заглянуть еще на огонек.

– Непонятный какой-то визит, – раздумчиво сказал доктор после его ухода. – А ты не задавалась вопросом, Наденька, как он разузнал наш адрес?

– Просто человеку, видимо, одиноко здесь, в эмиграции, – защитила поручика мама. – Поговорить, наверное, не с кем… И потом, наш адрес легко узнать в железнодорожной больнице.

– Вот мы с ним и поговорили! – усмехнулся доктор. – Нет, здесь что-то другое. Он же еще с Владивостока знает, что мы ему не единомышленники, о чем же ему с нами толковать? От помощи он отказывается. Нет, по-моему, этот визит как-то связан с нашей работой на КВЖД. И нехорошо, по-моему, связан. Потолкую-ка я с Чангом…

– А при чем здесь Чанг? – удивилась мама. – Он Полетаева в первый раз вчера увидел.

– А может, не в первый? – загадочно сказал доктор.

И как показали последовавшие события, он был прав. С Чангом стоило потолковать об этом визите.

Обычно одной из национальных примет Японии считается праздник цветения японской вишни – сакуры. Но мало кто из иностранцев знает, что не меньшим событием для японцев является и появление первых цветков на сливовых деревьях – ведь слива в Японии зацветает в самом конце зимы, и цветущие деревца становятся символом стойкости и жизнелюбия.

Как раз в пору зацветания сливы и прибыла на Японские острова чета Ощепковых.

Китайское судно с супругами Ощепковыми на борту ошвартовалось в Кобе – крупном порту на южном побережье острова Хонсю, через который велась основная часть торговли с Китаем, Юго-Восточной Азией и другими азиатскими странами.

Они нашли себе крышу недалеко от восточной окраины города, в небольшом скромном пансионате, у которого был единственный недостаток: все его немногочисленные жильцы были на виду и у прислуги, и у хозяев.

Моросил мелкий дождь. Как положено, гостей встретили у входа и услужливый портье раскрыл над ними широкий бамбуковый зонт. Они сняли обувь, и пожилая служанка, подхватив багаж, засеменила впереди, показывая дорогу. У входа в комнату пришлось снять даже выданные до этого шлепанцы: по циновкам ходят только босиком.

Маша вошла первой, с любопытством осматривая номер: циновки, низкий стол, две подушки для сидения, раздвижные бумажные ширмы «седзи». Василий пояснил: на ночь стол убирается и вместо него расстилается матрас.

– Хорошо бы ванну с дороги, – шепнула Маша.

– Ничего нет проще, – так же негромко ответил ей Василий. – Мне сказали, что вода здесь целебная, подается из горячего ключа. Только вот ванна здесь общая, называется «офуро», и купаются в ней все вместе – и женщины, и мужчины… Так что если не боишься… Впрочем, от воды поднимается такой густой пар, что ничего особенно и не разглядишь.

– И ты пойдешь?! – ужаснулась Маша.

– Конечно, – засмеялся Василий. – Впрочем, для нас как для иностранцев сделают исключение: посторонних не будет. Но уж меня-то как мужа тебе придется вытерпеть. Кстати, вот тебе кимоно – это и костюм, и халат, и пижама. Переодевайся, а я узнаю, когда здесь кормят.

– Дикие какие-то обычаи, – бурчала Маша, доставая купальную шапочку. – Но придется подчиняться…

– Я так и подумал, что конспирация для тебя окажется выше предрассудков, – нарочито серьезно заметил Василий. – Кстати, а японцы считают дикими наши европейские обычаи…

Ванна оказалась объемным чаном, над которым клубился густой пар. Василий, по-джентльменски отвернувшись, подождал, пока она войдет в воду, и все же краем глаза заметил, как изящна ее пропорциональная точеная фигурка, полускрытая облаками пара. «Словно Венера, выходящая из пены», – мелькнуло в голове сравнение из полузабытой античной мифологии. Впрочем, если бы он видел себя со стороны, то, наверное, не мог бы не согласиться с тем, что можно было залюбоваться и его крепким спортивным сложением.

Старая служанка, принесшая свежие купальные простыни, удовлетворенно покивала головой: эти европейцы, муж и жена, ведут себя как полагается настоящим супругам: моются в одном «офуро» и воду не просят сменить, не то что та чопорная английская пара, которая съехала на прошлой неделе.

Василию думалось, что с первых шагов по японской земле воспоминания завладеют им полностью, но оказалось, что гораздо интереснее, чем прислушиваться к себе, наблюдать за Машей: как она приноравливается к кимоно и делает мелкие, совсем как японочка, шаги, опасаясь, что оно распахнется на ходу; как, сморщив носик, пробует непривычные блюда под острым соевым соусом; как настороженными глазами следит за слугой, выносящим к ночи стол и раскатывающим на татами свернутый матрас.

Она устроилась в своем кимоно на самом краешке этого непривычного ложа. По ее дыханию Василий знал, что она не спит, но не шевелился, разглядывая на потолке пятна света от фонаря во внутреннем дворике.

Он не знал, сколько прошло времени, когда услышал ее жалобный шепот:

– Мне холодно…

Он протянул руки в темноту и внезапно охрипшим голосом позвал:

– Иди ко мне…

Я не знаю, так или иначе наступил их настоящий медовый месяц, но начиналась весна, во внутреннем дворике старой японской гостиницы зацветала слива, мои герои были молоды, полны жизненных сил, и к ним обязательно должна была прийти настоящая, большая и захватывающая любовь, такая, о которой писала средневековая японская поэтесса:

Я нашел это четверостишие среди бумаг Николая Васильевича Мурашова, и оно показалось мне словно специально написанным для этой главы.

Следующим утром они проснулись не от ярких лучей солнца, пробивавшегося сквозь матовую бумагу окна, их разбудил голос старой служанки:

– Господин, господин, тут к вам пришли…

Василий набросил кимоно и вышел в коридор, пожав плечами в ответ на вопросительный взгляд полусонной Маши. Его встретил вежливыми учтивыми поклонами чиновник в полицейской форме.

– Чем обязан… – начал было Василий, но, всмотревшись в лицо чиновника, воскликнул: – Акиро-сан! Как приятно, что вы оказались первым знакомым мне человеком на этой благословенной земле!

Они знали друг друга еще по Владивостоку: вместе служили в Управлении военно-полевых сообщений японских войск. Но в ответ на восклицание Василия лицо Акиро Итикавы не изменило своего официального выражения.

– Мне тоже очень приятно, Васири-сан, – с достоинством заявил он. – Но я здесь по служебным делам: этот пансионат находится на территории подведомственной мне префектуры. Не соблаговолите ли вы предъявить мне документы – ваши и вашей спутницы – и ответить на несколько чисто формальных вопросов.

«Чисто формальные вопросы» касались цели приезда иностранца, а также круга его возможных встреч и знакомств в Кобе. Василий сухо ответил, что он здесь по делам кинобизнеса и его возможные встречи и знакомства касаются именно этого круга людей, не считая, конечно, различных неформальных контактов с теми, кто поможет ему ближе познакомить со Страной восходящего солнца его молодую жену, которая впервые в Японии и очень заинтересована всем окружающим.

– А кстати, – уже мягче продолжил он, – не посоветует ли Акиро-сан, где нам с женой лучше выпить сегодня вечерком по чашечке горячего саке, и не разделит ли с нами немного своего драгоценного времени, свободного от почетных служебных обязанностей?

Совет Итикава дал охотно, а затем, несколько поколебавшись, согласился и разделить компанию.

Однако это не избавило Ощепковых от ежедневных полицейских визитов. В тех случаях, когда у полиции не находилось поводов побеседовать с подозрительным постояльцем, полицейские не покидали пансион, не пошептавшись со старой служанкой, убиравшей комнаты.

– Она шпионит за нами! – возмущалась Маша. – И вообще, мне не нравится такое исключительное внимание полиции к нашим особам.

Но в том-то все и дело, что это внимание отнюдь не было исключительным.

– Ты должна знать, что за всеми официальными лицами, приехавшими в Японию, буквально по пятам следуют агенты полиции, – объяснил Василий жене. – Если ты вздумаешь протестовать, тебе скажут, что это делается для твоей же собственной безопасности. И на старуху ты не сердись – здесь быть доносчиком и шпионом не считается позорным. Будь уверена, за нами и подсматривают, и подслушивают, и в наше отсутствие роются в наших чемоданах… Это в порядке вещей и относится не только к нам одним.

Василий знал, что еще агенты военной разведки Российской империи считали работу в Японии делом особенно трудным и рискованным. Известную скрытность японцев и недоверие их к иностранцам можно поистине назвать национальными чертами. Еще во время обучения в Кодокане, и тем более в пору работы военным переводчиком для японцев, Василий отметил для себя, что разговоры о работе не принято вести вне стен учреждения, где и остается вся информация, которая могла бы стать полезной разведчику.

Начав первые переговоры с кинодельцами, он понял, что в этой стране под понятие «секретность» попадает многое из того, что совершенно не скрывается в европейских странах. Один из сценаристов, до того стажировавшийся в Голливуде, пожаловался Василию в частной беседе, что он вынужден был оставить мысль написать сценарий фильма о японской армии:

– Мне запретили упоминать реальные географические названия, мои герои не должны были пользоваться картами местности; я не мог даже мельком показать на экране учебники для военных училищ или упомянуть о штате преподавателей. Какая же может быть правдоподобность картины при таких ограничениях! Еще спасибо не заподозрили, что в Америке меня завербовали и поручили мне под видом работы над сценарием собирать сведения о вооруженных силах Японии. Во всяком случае, в шутку мне на это уже намекали.

Спустя два месяца переговоры Ощепковых в Кобе наконец споткнулись еще об одно неожиданное препятствие: понадобилось заключение Цензурного комитета из Токио о том, что предлагаемый фильм не содержит ничего запретного для японской публики. Пришлось срочно выехать в Токио.

Впервые увидев столичные улицы после долгого отсутствия, Василий не мог сдержать огорчения и разочарования: землетрясение 1923 года и вызванные им пожары почти стерли с лица Земли столицу островной империи. Многое из того, что он хотел показать Маше, больше не существовало. Сгорела даже вымощенная деревянными брусками мостовая главной столичной торговой улицы Гиндзы, по которой лишь незадолго до стихийного бедствия начали впервые ездить автомобили. Но самым большим потрясением для Василия стало то, что землетрясение разрушило собор Святого Николая. Долго бродил он среди развалин, надеясь найти хоть что-нибудь из церковной утвари и сберечь найденное в память о владыке Николае, основателе собора. Однако за два года время и люди сделали свое – он не нашел ничего.

«Знает ли душа владыки, что стало с его любимым детищем?» – подумал Василий и вдруг осознал, что теперь только в его живой памяти будут храниться и та последняя ранняя заутреня, на которую он провожал преосвященного, и первая встреча на ступенях собора с девушкой в белом легком шарфе, подхваченном ветром… Где она сейчас, какой стала, как сложилась ее судьба? И он мысленно пожелал, чтобы никогда память о нем не омрачала ее жизни.

Только в 1929 году собор Святого Николая усилиями прихожан Японской православной церкви с помощью Русской православной миссии был восстановлен в прежнем виде, и, освящая восстановленный собор, архиепископ сказал, что крест на соборном куполе – это вечная память о преосвященном Николае и о том, что он сделал для становления Японской православной церкви и укрепления дружественных отношений между японским и российским народами. Это было мужественное заявление в стране, где все громче раздавались воинственные призывы «объединить весь мир под японской крышей».

Наверное, Василию было бы еще тяжелее, если бы рядом не было Маши. Его поражало то, с какой чуткостью и тактом она улавливала и понимала все перемены в его настроении. Встречая его невеселым после одиноких прогулок по токийским улицам, она ни о чем не расспрашивала, не пыталась отвлечь его от печальных мыслей – она просто была рядом, мимолетным движением прикасалась к плечу и, понимая мужа без слов, всегда как-то умела и сказать то, что надо, и вовремя промолчать.

Как сумела она за это короткое время, что были они вместе, стать не просто желанной женщиной, но и необходимой помощницей в общих делах, легкой спутницей в странствиях и даже партнером по ежедневным тренировкам? Она выходила с ним на утренние пробежки, повторяла знакомые ей приемы борьбы и даже пыталась учиться чему-то новому, повторяя за Василием элементы его классических ката. Он, смеясь, поправлял ее, и часто дело заканчивалось поцелуями…

Оказывается, от нее можно было ничего не прятать, не надо было разъяснять ей, чем он живет: она была готова разделять с ним все.

Василий не переставал удивляться, как этой совсем юной женщине удалось то, что не всегда удавалось другой – более зрелой и, казалось бы, более взрослой: наконец отступило так долго тяготившее его внутреннее одиночество.

И хотя на время этой кратковременной поездки в Токио Маше было бы разумнее оставаться в Кобе, он не захотел расстаться с нею даже на этот малый срок: впервые, только во втором браке, этот человек переживал наконец свой настоящий медовый месяц, настоящее счастье.

Кроме чисто делового визита в Цензурный комитет и ностальгических блужданий по столичным кварталам, Василий поставил себе задачей найти здесь кого-нибудь из тех былых однокурсников, с кем он был наиболее близок в годы обучения в семинарии.

В Русской православной миссии, куда он обратился, помнили Василия как одного из любимых питомцев владыки Николая и весьма сожалели, что он не пошел по духовной линии, хотя и одобряли искренне его успехи в бизнесе. Ему сказали, что с миссией поддерживает связь бывший семинарист – Такэо Кавасима, который, кажется, того же года выпуска, что и Ощепков.

Василий без труда вспомнил этого серьезного педантичного юношу, с которым часто занимался рядом в семинарской библиотеке.

Как оказалось при встрече, Такэо Кавасима тоже не стал миссионером, но полученные знания, и особенно овладение иностранными языками, в том числе и русским, сыграли свою роль в его карьере. Василий расценил как большую удачу для себя то, что былой однокашник, оказывается, служит преподавателем в одном из токийских военных училищ.

Возобновленное знакомство следовало развить и закрепить, хотя бы для начала на базе былой семинарской дружбы. Василий предложил встретиться семьями, устроить теплый вечер воспоминаний и провести его в известном ресторане «Кавасаки», который ему рекомендовали посетить еще в Кобе.

Кавасима пришел в ресторан с женой – изящной, скромно одетой японкой, и они вчетвером уютно расположились на циновках отдельного кабинета, выходившего окном во внутренний садик с маленьким прудом, где резвились красно-золотые рыбки и наклонялось над водой гибкое ивовое деревцо. Чинный метрдотель в форменном кимоно, непрерывно кланяясь, принял дорогой заказ.

Воспоминаний мужчинам действительно хватило на целый вечер, в то время как женщины углубились в тонкости японской кулинарии, и жена Такэо со знанием дела посвящала Машу в особенности приготовления подаваемых к столу блюд.

Расставаясь, решили ни в коем случае не терять друг друга из виду. Тем более что Василий не утаил от Такэо своих намерений в ближайшее время попробовать перебраться в столицу. Кавасима вполне одобрил эти планы и даже обещал в случае необходимости помочь наладить в столице необходимые деловые связи.

– Переезжай, конечно, переезжай, Васири-сан, – поддержал он вновь обретенного друга. – Все настоящие дела делаются только здесь, в столице.

Однако осуществить переезд удалось не сразу.

По возвращении в Кобе их ждал все тот же пансион и явно обрадованный их возвращением Акиро Итикава. Видимо, за время их отсутствия чиновник окончательно решил для себя, что общение, хотя и с иностранцем, но все-таки с бывшим однокашником, не повредит его дальнейшей карьере, и стал наведываться к Ощепковым почти ежедневно. Здесь его всегда ожидали рюмка саке и деньги, которые гостеприимный хозяин был готов дать в долг, не оговаривая сроков возврата.

Между тем назрела необходимость встретиться с представителями Центра: надо было согласовать планы дальнейшей работы. Василий (на этот раз один) выехал в Харбин, якобы для свидания с представителями кинематографического общества «Алексеев и Ко». Итикава, не забыв поинтересоваться целями новой поездки своего подопечного, заверил Василия, что под его бдительным надзором жена Васири-сан в отсутствие мужа может чувствовать себя в полнейшей безопасности: даже бабочка не заденет ее своим крылышком.

– Я буду скучать без тебя, – шепнула Маша, обнимая мужа на прощанье. Она взяла с него слово, что он непременно зайдет к ее сестре: – Скажи Даше, что у нас с тобой все хорошо. Так в точности и передай: у нас с тобой все хорошо. Она за меня волнуется.

В Харбине Василия ждала встреча с представителем разведывательного отдела штаба Сибирского военного округа Заколодкиным. Василий не мог и предположить, что именно этот напористый, категоричный человек с командными нотками в голосе будет в конце концов решать его судьбу как разведчика. Никогда не бывавший в Японии, он весьма прямолинейно представлял себе и вербовку будущих агентов, и методы дальнейшей работы с ними. Услышав от Василия, что есть возможность привлечь к сотрудничеству преподавателя Такэо Кавасиму, он сразу посоветовал:

– Ты на эти ваши бывшие связи с ним не очень-то надейся: кто с кем вместе учился – это все, брат, лирика. Ты лучше поручи достать ему какой-нибудь секретный документ, а потом и держи его этим в руках. Ну и посматривай там: любители выпить, в картишки перекинуться – это все «наш контингент», их проще зацепить на чем-нибудь, да они и сами порой предлагают сотрудничество. Так что хитрость невелика.

Василий кивнул, про себя заметив, что азартные игры в Японии запрещены, поэтому тех, кто посещает игорные притоны, чаще всего «ведет» полиция, которая не преминет отметить и подозрительные встречи с иностранцем. Завербовать такого «сотрудника» – значит поставить под удар и дело, и самого себя.

– Ты с этим своим японцем особливо не рассусоливай – Москва ждет от нас результативной работы, так что берись за него вплотную, – продолжал поучать Заколодкин.

– Я смогу с ним результативно работать, только перебравшись в Токио, – возразил Василий. – А на это нужен весомый предлог: просто так иностранцы по Японии не могут разъезжать где им вздумается.

Заколодкин нахмурился: он, видимо, не привык, чтобы ему возражали.

– Ну так ищи, ищи предлог, – недовольно сказал он на прощанье.

«Да, это не Никольский… – подумал Василий, покидая явочную квартиру. – И тем более не Геккер…»

Он решил вопрос о закупке новых фильмов и перед отъездом завернул вечером к Машиной сестре, купив для нее в местном китайском магазинчике сувениры, о которых они с Машей забыли в предотъездной суете.

Видимо, фраза, которую просила передать жена, была условленной, потому что, услышав ее, Даша перекрестилась и с облегчением сказала:

– Ну, слава Богу, слава Богу! Берегите друг друга и дай вам Бог счастья!

После этой встречи Василий невольно задумался о том, что Машина сестра искренне считает их брак законным и настоящим, а ведь они с Машей на самом деле не венчаны: есть только справка и свидетельство о венчании, добытые Никольским… И сейчас, когда Маша действительно стала его женой, это надо узаконить по-настоящему. Но как это сделать, не нарушая конспирации, не подставляя под удар всех тех, кто добыл для них поддельные документы? Вопрос этот пока казался Василию неразрешимым.

Ощепковым по возвращении Василия из очередной поездки в Харбин вроде уютно жилось в Кобе: Акиро Итикава действительно оберегал их от излишнего любопытства властей; маленькая комнатка с раздвижными окнами оставалась хранителем их семейного счастья; зацвела и отцвела сакура, втянув молодоженов в круг традиционных японских весенних праздников. Все было бы хорошо, будь они в самом деле молодой парой в свадебном путешествии. Но для того дела, которое привело их сюда, надо было как можно скорее выбираться из этого приятного застоя.

Когда человек настойчиво пробивается к своей цели, рано или поздно все начинает идти ему навстречу – и люди, и обстоятельства. Летом 1925 года Василий получил предложение от германской кинематографической фирмы «Вести», у которой он закупал фильмы, предложение с сентября текущего года занять должность заведующего токийским отделением фирмы. Кроме согласия Василия требовалась еще рекомендация от известного дельца крупной надежной фирмы.

И тут обстоятельства снова сложились в его пользу: несмотря на пренебрежительный отзыв Заколодкина о пользе школьных знакомств, именно они, как ни странно, снова помогли решить возникшую было проблему. Рекомендацию согласился дать некто Клейе – управляющий англо-германской лесопромышленной компанией, с которым когда-то вместе сидели за одной партой в школе на Сахалине. Василий случайно встретился с ним в Кобе, куда тот приехал по делам своей фирмы.

Они тепло повспоминали свое сахалинское детство, и, узнав, что Василий совсем недавно оттуда, Клейе закидал его вопросами о том, как нынче жизнь на острове, что сохранилось с тех давних времен. Вечер закончили совместным ужином, по предложению Клейе выпили водочки по русскому обычаю, а от икры дружно отказались, сказав изумленному официанту, что до конца жизни наелись ею в детстве. Расспросив одноклассника о его деловых планах, Клейе одобрил намерение Василия занять предлагаемую должность в фирме «Вести» и сам предложил дать требуемую рекомендацию.

В августе Василий снова отправился в Харбин, с тяжелым сердцем предчувствуя, что придется снова выслушивать не слишком умные наставления Заколодкина. Но тот на этот раз ограничился тем, что прислал на встречу своего сотрудника – М. А. Бабичева. С этим общаться было проще: работая «под крышей» Совторгфлота, Бабичев не знал японского языка, не имел никакого опыта зарубежной работы и поэтому с полным доверием относился к тому, что предполагает делать Василий.

Под конец встречи Бабичев загадочно сказал, что с Василием очень хочет встретиться «товарищ Егор», и шепотом добавил, что тот «из органов». Это была первая встреча Василия с людьми ОГПУ – ему предложили присоединить к своим обязанностям и «политическую разведку». Не исключено, что уже тогда «органы» взяли на заметку человека, который с неподдельной искренностью признался, что совершенно ничего не смыслит в политике и от сотрудничества отказывается по причине своей полной неподготовленности.

Как ни странно, тогда это ему совершенно сошло с рук, и, вернувшись в Кобе, он весело сказал жене:

– Пакуй чемоданы, Маша: я получил добро на работу в «Вестях». Переезжаем с тобой в столицу.

Напомним читателям, что именно так назывался когда-то Токио. И наверное, в те дни, когда город еще только приподнимался из руин после недавнего катастрофического землетрясения, он больше походил именно на малоэтажное Эдо – древнюю столицу Страны восходящего солнца. Шел сентябрь 1925 года.

В тот год в Токио стояла прекрасная прозрачная осень – пора хризантем. Они пышно распускались в парках и в оранжереях. Целые холмы белых, розовых, желтых, фиолетовых хризантем громоздились в зеркальных витринах магазинов на главной торговой улице столицы – Гиндзе, заполняли корзины уличных продавщиц и прилавки цветочных киосков. И японки, как полагалось по ежегодной сезонной моде, тоже были одеты в нарядные кимоно, расшитые разноцветными хризантемами.

– Как красиво! – шепнула Маша, провожая глазами этот живой цветник, и Василий дал себе слово с первого же полученного жалованья купить ей такое «хризантемовое» кимоно.

Но даже этот пряный аромат цветов, которые были, казалось, повсюду, не мог перебить тяжелых испарений кислой гари и запаха тления, которые поднимались от еще не разобранных пожарищ и руин, оставшихся после страшного землетрясения. Все, кто мог, старались покинуть столицу, переселиться в зеленые пригороды или на побережье.

Новые работодатели, по крайней мере на первое время, избавили семью токийского управляющего филиалом фирмы от поисков жилья: за Ощепковыми был зарезервирован семейный номер в пансионате барона Шмидта, подальше от лежащего в развалинах центра.

К этому времени в отчетных документах разведотдела штаба Сибирского военного округа появляется следующая запись:

«Источник № 1/1043, кличка „Японец“, беспартийный, русский, профессия – переводчик с японского языка. Имеет связи во всех кругах Японии. Служит представителем германской кинокомпании „Вести“. Окончил японскую гимназию. Владеет японским, русским и английским языками. Знает Японию, Сахалин и Маньчжурию. Бывший контрразведчик штаба Амурского военного округа. Смел, развит, честен. Ведет военно-политическую, экономическую разведку… Постоянное местожительство – Токио».

Разведотдел ставит перед «Источником № 1/1043» достаточно обширную и сложную задачу: выяснить систему организации японских вооруженных сил от отделения до высших соединений и добыть информацию о техническом вооружении японской армии.

«Японец» начинает с того, что намечает для себя четкий план работы:

«1. Прежде всего установить, в каких учреждениях служат учившиеся со мной… японцы.

2. Найти подходящую квартиру вблизи расположения какого-либо полка.

3. Записаться членом спортивного клуба „Дзю-дзюцу“ в районе расположения полка.

4. Завязать знакомства с теми студентами (видимо, имеется в виду Кодокан), в семье которых имеется кто-нибудь из военных.

5. Завязать знакомство с фотографом, выполняющим работу для полка».

Остальные пункты этого плана касались налаживания связи для передачи информации Центру и организации работы с конкретными агентами.

Был и еще один пункт, который не вошел в вариант, представленный Центру, но был очень важен для самого Василия. Он гласил:

«Восстановить, насколько возможно, связи с Кодоканом с тем, чтобы получить право участвовать в тренировочных спарринг-схватках».

Прежде всего надлежало снова напомнить о себе в Русской православной миссии: именно там продолжали хранить сведения о былых выпускниках токийской семинарии.

Существовало еще одно важное для Василия дело, которое надо было уладить по христианским законам. В миссии внимательно выслушали его исповедь и согласились, что свидетельство о расторжении церковного брака с безвестно исчезнувшей супругой Анной Ощепковой, выданное в Харбине, следует считать подлинным. Что касается документа о новом венчании, полученного без совершения должного обряда, якобы из соображений деловой спешки, то следует признать его недействительным и понести за получение оного и незаконное сожительство обоим Ощепковым церковное покаяние и епитимью, только после соблюдения которых может пойти речь о таинстве нового брака.

– Я не понимаю, зачем ты вообще поднял все это, – горячилась Маша, узнав о решении отцов Церкви. – Ведь документы у нас в полном порядке. По ним мы законные муж и жена. А если вся эта история выйдет за пределы миссии? Это же может привлечь к нам совсем ненужное внимание и помешать нашей работе!

Воспитанная в семье профессиональных революционеров, она привыкла так же, как родители, по меньшей мере равнодушно относиться ко всему, что связано с религией. Но всмотревшись в серьезное и опечаленное лицо мужа, она махнула рукой:

– Ну если уж тебе непременно нужно обвести меня вокруг аналоя, пусть так и будет. Только знай – я и без этого люблю тебя ничуть не меньше.

Их настоящее венчание совершилось через некоторое время в церкви при миссии, без публики и без особой торжественности. Это желание молодых было понятно, учитывая обстоятельства их брака и то, что они еще не успели обзавестись друзьями в чужой стране.

Первые знакомства были чисто служебными: кинофирма «Вести» нуждалась в рекламе своей продукции. Василий дал объявление в прессе, в котором подчеркнул, что плата за хорошие рекламные ролики будет достаточно высокой. Вездесущие фотографы работали не только на рекламу, и вскоре, благодаря их тесным связям с прессой, Василий стал в курсе самых разнообразных новостей, из которых можно было отобрать и кое-что полезное.

Впрочем, скоро оказалось, что и друзья, или, точнее сказать, хорошие знакомые, у Василия здесь сохранились. Бывшие семинаристы служили теперь в министерствах иностранных и внутренних дел, работали в прессе. По странному совпадению трое из бывших товарищей по семинарии служили в полиции.

Первым удалось отыскать полицейского Джиро Сиратори. Встретил Сиратори былого однокашника слегка настороженно: все-таки иностранец… Но годы обучения в семинарии не прошли даром: несмотря на положенное по нынешней службе неприязненное отношение к каждому, кто не японец, Джиро помнил общие для всех семинарские спальни и добрую благословляющую руку владыки Николая, которая без различия касалась всех стриженых «молодцовских» голов. Васири-сан был из того, в общем-то, счастливого прошлого, где не надо было ни за кем следить и никого подсиживать. Поэтому после минутной заминки разговорились, а расставаясь, пообещали друг другу не терять один другого из виду. Причем оба прекрасно понимали, что это может случиться не только по их взаимному желанию, служба есть служба: прикажут – и будешь следить за родной матушкой, не то что за бывшим одноклассником.

Так вышло и с Ютакэ Рискэ: того и разыскивать не пришлось – сам заявился в пансион Шмидта, однако в удобном месте, убедившись, что их никто не слышит, честно рассказал, что с момента приезда Васири-сан и его жены в Токио за ними установлено наружное наблюдение.

– Так будет продолжаться всего три недели, – успокоил Рискэ. – Потом тебя только станет изредка навещать кто-нибудь из наших. Ну и, конечно, прислуга пансиона доложит, если заметит что-нибудь, по ее мнению, подозрительное…

Василий рассказал обо всем этом жене, однако, как ни возмущалась Маша, пришлось с этим смириться. Зато через три недели Василия ждал настоящий сюрприз.

Однажды, вернувшись из своей конторы, Василий не успел выслушать рассказ жены о проведенном ею дне, как в дверях с поклонами появилась горничная и доложила о посетителе.

«Начинается!» – подумал Василий, имея в виду обещанный Рискэ полицейский визит. И в самом деле в дверях показался человек в полицейской форме. Он прищелкнул каблуками, но почему-то оставался на месте, несмотря на приглашающий жест Василия. Наконец полицейский тихо произнес:

– Ты, как всегда, не узнаешь меня, Васири-сан…

– Мицури Фуросава! – изумленно воскликнул Василий, всматриваясь в своего неожиданного гостя. Впрочем, его и в самом деле было нелегко узнать: Мицури очень похудел, как-то высох – форма висела на нем, словно была ему велика. А главное, исчезла из его глаз всегдашняя хитрая лукавинка. Видать, чем-то очень невеселым встретила Мицури после служебной отлучки на Сахалин его родина.

– Я очень рад тебя видеть, Мицури, – искренно сказал Василий, но Фуросава прервал его:

– Не торопись так говорить, Васири-сан. Будешь ли ты по-прежнему рад мне, когда узнаешь, что я здесь по службе. После нашего разговора мне придется доложить начальству о твоих делах и планах на будущее, назвать твоих ближайших знакомых…

– Ну что ж… Служба есть служба, – не торопясь ответил Василий. – Но ты ведь знаешь, что на всяком месте можно оставаться порядочным человеком. Могу ли я считать, что между нами ничего не переменилось с тех пор, как мы виделись в последний раз?

– Я все так же отношусь к тебе, Васири-сан. Так же, как во Владивостоке и как на Сахалине. Но моя служба…

– Не будем говорить об этом, – прервал его Василий. – Помнишь, наш семинарский священник любил повторять слова: «Кесарю – кесарево, а Богу – Богово»? Подожди немного со своими служебными обязанностями, я не собираюсь мешать тебе выполнять твой служебный долг. Но сначала расскажи мне, что с тобой случилось за эти годы?

Глядя куда-то в угол, Мицури начал свой рассказ каким-то бесцветным, равнодушным голосом:

– Вернувшись с Сахалина, я целый год не мог найти работу: считалось, что все мы, побывавшие вне родины, распропагандированы большевиками. У нас в Японии это все равно что быть выгнанным из родной деревни: ты становишься парией, изгоем. Мне нечем было кормить семью, и жена с малышом перебралась к своим родителям в Токио. Вскоре туда же уехали и мои родители: считалось, что невзгоды легче переживать всем вместе, одной семьей, в большом городе, где легче хотя бы подзаработать на чашку риса. Убедившись, что мне не найти работы в родных местах, присоединиться к семье собирался и я… Я опоздал на какие-то полдня: когда наконец добрался до столицы, она вся уже лежала в развалинах. Ты ведь слышал о землетрясении двадцать третьего года? Квартала, где жили мои родные, просто не было: легкие домики из бамбуковых палок и рисовой бумаги обрушились мигом и вспыхнули, как солома. Никто из моих близких не выбрался из этого моря огня…

Фуросава помолчал и все тем же ровным голосом продолжил:

– Я не помню, сколько времени я бродил по пепелищу, что ел, где спал… Меня подобрали полицейские. Они сказали, что нужны люди для разборки развалин, много людей. Я пошел с ними и работал так, будто под рухнувшими руинами еще ждут меня живые жена с малышом, отец с матерью… Я был бездомным, и меня поселили в полицейских казармах. Так я и получил мою нынешнюю работу. Здесь уже не обращали внимания на то, как закончилась моя служба в армии. Важно, что я служил в ней и имел навыки, необходимые каждому солдату: знал, как обращаться с оружием, владел навыками рукопашного боя и привык к дисциплине и субординации…

Василий слушал молча. Он понимал, сколько боли скрывается за бесстрастностью Мицури, обязательной для каждого попавшего в беду японца. Жалеть его сейчас тоже было нельзя – это считалось оскорбительным. Можно было только так же бесстрастно принести официальные соболезнования.

– Я не буду часто отягощать тебя своими визитами, Васири-сан, – продолжал Фуросава. – Но я был бы рад быть тебе чем-нибудь полезным. Если хочешь, я помогу тебе подыскать другую, более удобную, квартиру, чем этот пансион.

Несмотря на уверения Василия, что визиты Мицури ему не могут быть в тягость, более открытого и сердечного разговора не получилось. Пришла Маша, и Василий представил гостю свою жену. Мицури, хорошо знавший Анну, ничем не выразил своего недоумения или любопытства, а Василий поймал себя на том, что не хотел бы объяснять, что случилось с его первой женой. И это обстоятельство тоже легло между ним и Мицури лишней полосой отчуждения. Впрочем, их отношения никогда не строились на полном доверии (по крайней мере со стороны Василия), а теперь они как бы вернулись к уровню их первых владивостокских встреч.

Однако они договорились, что Мицури поищет для него новое жилье, хотя и тут Василий решил про себя, что он еще подумает, воспользоваться ли услугами Фуросавы. Во всяком случае, это не исключало и его собственных поисков.

Совсем иначе отнеслась к будущим визитам Фуросавы Маша.

– Ты подумай, – убеждала она мужа, – ведь он, бедняга, остался один-одинешенек на всем белом свете. Конечно, для него приход к нам – это не только служебная обязанность.

– Я с тобой согласен, – отозвался Василий. – Только ты не забывай, общаясь с ним, что у японцев совсем другая этика, чем у европейцев. Он тебе временами может даже показаться бесчувственным, а твое сочувствие как бы не обернулось для него навязчивостью. У них сопереживание идет на совсем другом уровне, я-то с этим не раз сталкивался: не забывай, что я здесь, можно сказать, вырос.

– То-то я все гадала: чего это ты такой бесчувственный, – пошутила Маша.

– Я не бесчувственный, я сдержанный, – на полном серьезе отозвался он и, только заметив озорные искорки у нее в глазах, шутливо подхватил ее в охапку.

Так или иначе, столичная жизнь начала потихоньку налаживаться. Отвергнув на всякий случай под разными предлогами несколько вариантов своего переселения, предложенных Мицури Фуросавой, Василий присмотрел наконец квартиру, находившуюся рядом с казармами Третьего Азабского полка, расквартированного в городе. Это соседство позволило во время случайных встреч в местных магазинчиках и барах завести несколько знакомств, благодаря которым удалось получить разрешение на занятия в полковом спортивном клубе дзюу-дзюцу.

Получилось это снова, можно сказать, случайно, если не иметь в виду, что случай всегда работает на тех, кто настойчиво ищет такого благоприятного стечения обстоятельств. Ощепковы возвращались с вечерней прогулки, которая стала для них обычной перед сном, когда послышались какие-то крики и из ярко освещенной двери ночного бара выбежала девушка в расшитом блестками костюме танцовщицы. Следом за ней выскочили двое парней, явно разгоряченных саке.

Девушка бросилась к Василию, продолжая взывать о помощи. Он подтолкнул ее к Маше со словами: «Присмотри за ней». Агрессия парней немедленно переключилась на непрошеного защитника. В руке одного из них что-то блеснуло. «Нож или осколок бутылки», – мелькнуло в голове у Василия, и он шагнул к простенку, чтобы защитить спину. Парень с ножом уже сделал замах для удара, но Василий, уйдя в сторону с направления удара, перехватил нацеленную на него руку за кисть, а ударом другой руки в локтевой сустав заставил нападавшего выронить нож. Видя такой оборот событий, в атаку бросился второй забияка, но Василий, схватив его за руку, приподнял и швырнул его на товарища. Казалось бы, урок был преподан обоим, однако второй еще пытался встать, но, видимо, подвернул ногу при падении. И тут неподалеку послышались полицейские свистки.

Разбираясь с нападавшими, Василий не обращал внимания на то, что девушка, обхваченная сильными руками Маши, продолжала непрерывно и пронзительно кричать. Она замолчала только тогда, когда из темноты выбежал японец в форме армейского унтер-офицера и стал ее взволнованно о чем-то расспрашивать. Когда подоспела полиция и ситуация начала проясняться, оказалось, что танцовщица из бара была приятельницей унтер-офицера, который опоздал на встречу с ней, и она была вынуждена отбиваться от грубых и настойчивых приставаний двух местных парней, тоже имевших на нее виды.

Услышав рассказ своей подруги о том, как здорово иностранец расправился с нападавшими, и узнав, что ее спаситель – один из лучших воспитанников Кодокана, унтер-офицер заявил, что сочтет за большую честь представить его руководству полкового спортивного клуба дзюу-дзюцу.

Так у Василия появилось рядом с домом до-дзе для постоянных тренировок и возможность общаться с теми, кто проходит службу в Третьем Азабском полку. Вскоре после нескольких тренировок образовались и три постоянных спарринг-партнера. Правда, одного из них Василий переносил с трудом – бедняга был буквально одержим мечтой о светлом будущем всего азиатского мира под японским протекторатом. Ради этого он вырабатывал в себе качества настоящего самурая и был особенно жесток со своими противниками, применяя болевые приемы.

Зато два других унтер-офицера, дослужившихся до этого чина из крестьян, прониклись симпатией к иностранцу, который не заносился, несмотря на свой «черный пояс», не держался фанатично спортивной дисциплины, иногда угощая друзей чашечкой горячего саке, под которую так непринужденно текла беседа. Азабцам даже льстило, что Васири-сан (так он просил себя называть) слышал много хорошего про их доблестный полк, и они с большой охотой отвечали на его расспросы о хороших и не очень хороших офицерах, о надоедливой военной муштре, о разных памятных случаях полковой службы.

«Заработало» и еще одно увлечение «Японца»: он быстро нашел общий язык с полковым фотографом. Похвастались друг перед другом лучшими снимками. В альбоме фотографа оказалось немало снимков солдат, которых переводили в другие части, а также расписание проходящих в полку занятий. Фотограф охотно рассказывал о том, где и когда делались снимки, кто на них запечатлен.

Василий многое брал на заметку из всей этой невинной с виду болтовни, однако считал, что наиболее перспективным и постоянным его сотрудником мог бы стать Такэо Кавасима, у которого больше возможностей. Однако его нельзя было и пытаться использовать «вслепую» и наверняка не стоило пробовать его просто купить – следовало разобраться, каковы убеждения этого преподавателя военного училища, и, может быть, рискнуть открыться ему.

Они снова договорились встретиться семьями. Такэо дал понять, что он рад переезду семьи Ощепковых в столицу и считает, что Васири-сан исключительно повезло с работой: такая приличная должность, хорошая оплата…

– Но ведь и, у тебя очень хорошая работа – ты, наверное, доволен ею? – отозвался Василий.

Такэо ответил не сразу. Он помолчал, нервно поправляя свои очки. Чувствовалось, что он не решается сказать то, что ему хотелось бы. Однако выпитое саке дало о себе знать:

– Платят мне мало, но не только в этом дело. Если бы ты знал, Васири-сан, как мне тяжело видеть, чем забивают головы наших курсантов! – вырвалось у него. – Я преподаю историю Японии, но из программы выброшено почти все, кроме победоносных войн и сражений. Ты помнишь, каким гуманным заповедям учили нас в семинарии? А в моем училище сейчас царит кодекс самурая, и всем урокам, в том числе и моим, предпочитаются занятия кэндо, дзюу-дзюцу и другими единоборствами. Я знаю, ты тоже предпочел Кодокан духовной карьере, но ведь ты остался христианином, а мне приказали забыть дорогу в Николай-до, если я не хочу лишиться работы. Я вынужден тайком бывать в православной миссии, исповедоваться и причащаться, скрываясь даже от родных. Только жена знает об этом, но и она боится за меня.

– Меня тоже беспокоит то, что здесь берет верх военщина, – осторожно сказал Василий. – Пойми, речь идет не о тех, кого ты готовишь к защите своей страны…

– Нет, Васири-сан, – с горечью перебил его Такэо, – наше училище готовит не защитников страны, оно готовит будущих захватчиков и оккупантов. Я с каждым днем с ужасом убеждаюсь в этом.

– Да, это серьезно, – согласился Василий, – и прежде всего для самой Японии. Помнишь, как нам говорили в семинарии: «Поднявший меч от меча и погибнет»?

Это был первый такой откровенный разговор, но понадобилась еще не одна встреча, прежде чем в списке агентурной сети разведывательного отдела Сибирского военного округа появилась следующая запись:

«Источник № 2/1044, кличка „Чепчин“… Японец. Преподаватель Токийского военного училища. Владеет русским и японским языками. Знает Японию… Работает, видимо… под влиянием дружбы с „Японцем“. Завербован последним. Постоянное место жительства – Токио. Ведет военно-политическую разведку».

Что и говорить, работать с Такэо оказалось непросто: одно дело – молча возмущаться тем, что происходит в твоей стране, и совсем другое – занять действительно активную позицию, начать такую работу, за которую в нынешних условиях неизбежно грозит смерть. Тихий, застенчивый «Чепчин» не был героем. Он боялся и не скрывал этого. Смущало его и то, что за свои услуги он получал деньги, хотя отказаться от них не было сил: слишком уж дорога была столичная жизнь.

И все же, несмотря на все эти сложности, именно «Чепчиным» были добыты военные уставы всех родов войск и учебники по тактике, программы занятий в Токийском военном училище, издания Министерства обороны, выходившие в издательстве «Кайкоося» под грифом «Для служебного пользования»

По совету Василия Такэо выписал на свой адрес специальные военные журналы и газеты: никому не должно было показаться подозрительным, что преподаватель военного училища завел у себя досье по армейским проблемам.

Вставал вопрос о связи – о том, через кого и как передавать добытые материалы. Василий знал, что его близкий друг по семинарии Владимир Дмитриевич Плешаков уже третий год работает переводчиком отделения международной торговой организации Центросоюз в Хакодате. Василий знал, что друг тоже сотрудничает с разведкой, и предложил перевести его на должность переводчика в торгпредство в Токио. Тогда их встречи не вызывали бы у бдительной японской полиции особых подозрений.

Казалось бы, Ощепковы потихоньку обживались в Токио и их можно было бы рассматривать как стратегических агентов, чью деятельность имело смысл рассчитывать на многолетнюю перспективу. За это говорила и способность Василия обзаводиться знакомствами в самых различных кругах: отыскался, например, и еще один бывший русский семинарист, а теперь переводчик – Юдин, который пользовался неограниченным доверием руководства фирмы «Мицубиси», работавшей, в частности, и на военные заказы. Как и везде за границей, русские старались не терять связи друг с другом, особенно если между ними не обнаруживалось явных идейных разногласий или не было слишком большой имущественной разницы. Юдин и Ощепков не чувствовали себя конкурентами, а профессиональных разговоров у двух переводчиков находилось достаточно.

И наконец очень перспективной оказалась восстановленная связь с еще одним однокашником – Сазоновым, который теперь был своим человеком в окружении атамана Семенова. Благодаря приятелю попал в это окружение и Василий.

Русские эмигранты собирались в окраинном районе в кабачке, в подвале с отсыревшими стенами. На Василия здесь не обратили никакого внимания: опять Сазонов приволок какого-то своего знакомца.

Атаман Семенов появился ближе к полуночи – коренастый усатый человек с монгольским, точнее, бурятским лицом и кривыми ногами кавалериста. Он немногим старше Василия, но уже начал сильно полнеть.

Атаман вяло ответил на приветствия своих сторонников и подсел к общему столу. Выпив рюмку-другую, ударился в воспоминания о том, как воевал с большевиками в Забайкалье, с тяжелой ненавистью обругал японцев, у которых здесь, в Токио, пытался отсудить свои собственные миллионы, находящиеся в японских банках. Впрочем, тут же поправился он, среди них есть и очень стоящие люди вроде генерала Араки, который всячески поддерживал казачьи войска в борьбе с красными.

– Араки – это «наш» японец, – разговорился атаман, зажевывая саке острой морской капустой, припахивающей йодом. – Вообразите: после окончания Русско-японской войны их генеральный штаб командировал его в Петербург на стажировку – учиться военному делу. И наши приняли! Да еще послали в действующую армию на германский фронт. Он оттуда вернулся с русскими орденами и даже с медалью в честь трехсотлетия дома Романовых. Во как! Шпион, конечно, и мерзавец. Но – восхищаюсь! Нам бы таких побольше – глядишь, и создали бы Панмонголию под нашей, а не под японской крышей.

– Григорий Михайлович предлагает очень ценную идею «союза религий» в целях борьбы со всемирным атеизмом, – льстиво разъяснил Сазонов.

«Атаман явно позаимствовал эту идею у барона Унгерна, – подумал Василий, сочувственно покивав головой. – Тот даже буддизм принял и получил высокий титул потомственного монгольского князя, а потом, говорят, объявил себя чуть ли не живым богом. А стоит за всеми этими атаманскими идеями вполне материальная вещь – борьба за признание законными полученных от монгольских князей прав на развитие в Монголии лесных концессий».

Однако списывать со счетов этот «обломок империи» было пока еще рановато: за ним несколько тысяч штыков, возможная поддержка японцев. И надо внимательно последить за его попытками наладить финансовые контакты с американцами, которые еще не забыли о своих интересах в Приморье, хотя и вынуждены были уйти оттуда.

Словом, помимо направлений, намеченных Центром, планировались и другие, достаточно интересные и перспективные.

Ощепков не ошибался – через три-четыре года уже Рихарду Зорге пришлось заниматься атаманом Семеновым, который втянул-таки забайкальских казаков и остатки недобитых белых соединений в авантюру по выполнению пресловутого «Меморандума Танаки», где провозглашалось:

«Согласно заветам императора Мейдзи наш первый шаг должен был заключаться в завоевании Тайваня, а второй – аннексии Кореи. То и другое уже осуществлено.

Теперь должен быть сделан третий шаг – завоевание Маньчжурии и покорение всего Китая…

Овладев всеми ресурсами Китая, мы перейдем к завоеванию Индии, стран Южных морей, а затем и завоеванию Малой Азии, Центральной Азии и, наконец, Европы. Но захват контроля над Маньчжурией и Монголией явится лишь первым шагом, если нация Ямато желает играть ведущую роль на азиатском континенте.

Раса Ямато может перейти к завоеванию мира».

Вот так – не больше и не меньше!

Василий Ощепков не мог не чувствовать эту угрозу, как чуткий сейсмограф ощущает малейшие изменения в сбое ритмов кардиограммы Земли еще задолго до того, как мир встряхнут первые грозные разрушительные колебания и толчки.

Ощепковы активно искали новые источники информации.

Нашлось дело и для Маши – она дала объявление об открытии частных курсов русского языка для офицеров и вскоре обзавелась десятком слушателей. Правда, эта ее деятельность была не очень по душе Василию: он видел, что жена сильно устает к вечеру. Не нравился ему и появившийся у нее кашель, который она, впрочем, беспечно объясняла тем, что от застарелого запаха гари на улицах у нее першит в горле.

Василий был уверен, что план, который он себе наметил, успешно выполняется и он не без пользы действует здесь, в Токио, особенно учитывая, что в разведке его еще можно было считать новичком. Вполне доброжелательной была и мартовская встреча с Михаилом Агаповичем Бабичевым, не считая того, что почему-то Центром малорезультативной была названа работа «Чепчина» и было предложено подыскивать другого агента. Уточнялась задача: направить всю работу на выяснение политики японцев в Китае и создать сотрудника в Министерстве иностранных дел.

Задача была не из легких, учитывая общую обстановку в стране, но со сроками особо не торопили, и можно было поискать подходы хотя бы в том же самом Кодокане, куда на тренировки приходят иногда люди самого высокого ранга, а также их родственники и дети.

В Кодокане Василия сразу вспомнили: еще работали те, кто тренировал его, да и некоторые борцы из его выпуска уже сами стали здесь же тренерами. Во всяком случае, «русский медведь» был принят «старичками» вполне доброжелательно, и только некоторые из молодых, одержимые «духом Ямато», бросались на него и впрямь как свора щенков, обложившая медведя.

Ему рассказали, что доктор Кано теперь редко появляется в до-дзе: занят своими философскими трудами, все больше становится теоретиком созданного им единоборства.

– Это не совсем так, – поправили говорившего, – сэнсэй каждый день бывает в Кодокане и принимает активное участие в тренировочных схватках, давая наглядные уроки и борцам, и тренерам. Просто никто не знает, в какое время и в каком из тренировочных залов он появится, поэтому ты можешь долгое время не сталкиваться с ним.

И все-таки однажды Василию повезло.

Он, стоя в стороне, поправлял свою дзюдогу – борцовский костюм, – готовясь к выходу на татами, и наблюдал за схватками молодых, которые с азартом стремились добиться победы. Вдруг в какой-то момент обстановка в зале переменилась: тренерские окрики прекратили схватки, и центром внимания стал неизвестно когда незаметно появившийся в дверях немолодой человек в белой дзюдоге с красным поясом. «Сэнсэй!», «Доктор Кано!»– зашелестели и стихли почтительные голоса.

Вместе со всеми склонился в приветственном поклоне и Василий. Распрямляясь, заметил, что мастер чем-то рассержен: на высоких жестких скулах проступили красные пятна.

– Вы сражаетесь, как молодые быки, которые сталкиваются рогами! – голос сэнсэя отрывисто прозвучал в абсолютной тишине до-дзе. – Ни в одном из приемов, которые я сейчас видел, не было ни отточенности, ни изящества. Я никогда никого не учил такому дзюдо! Если все вы будете думать только о победе и надеяться лишь на физическую силу, наступит конец Кодокана.

И он резким взмахом руки призвал не прекращать занятия, продолжая стоять в дверях.

Василий также занял место на татами. Его противником был явно не новичок: даже сквозь плотную ткань кимоно было видно, как перекатываются тренированные литые мышцы. Обменявшись традиционными поклонами, борцы начали обычную «разведку» обманными движениями и ложными выпадами. В этот момент Василий уже не слышал обычного разноголосого шума до-дзе, не помнил о присутствии доктора Кано, которое так волновало его еще секунды назад.

Наконец соперник решился провести бросок через грудь и, захватив пояс Василия, поднял его в воздух. Однако Василий успел зацепиться ногой за опорную ногу противника и лишил его возможности подбросить себя вверх. Японец был вынужден опустить его на землю. Прием был сорван, и Василий не замедлил воспользоваться этим: обвивом назад он провел успешный, завершающий схватку, бросок.

Тренер резко хлопнул в ладоши: Василий поднял голову и увидел, что к нему направляется доктор Кано.

– Вы применили прием, которого нет в дзюдо, – доктор Кано пристально смотрел в глаза Василию, но было непонятно, узнает ли он своего русского питомца. – Это ваше собственное изобретение?

– Нет, сэнсэй, – с поклоном ответил Василий. – Это прием национальной татарской борьбы. Так борются татары.

– Татары? – вопросительно повторил Кано.

– Да, это одна из национальностей, входящих в состав России.

– Россия… – задумчиво произнес мастер. – Мы мало знаем о ее национальных единоборствах…

«Мы сами далеко не все знаем о них», – чуть не вырвалось у Василия, но он только молча наклонил голову.

– В общем-то, это естественно, что каждый народ, начиная заниматься классическими единоборствами, вносит в них свой национальный элемент, – продолжал доктор Кано. – Я столкнулся с этим еще во время своих поездок по Европе. Более того, мне кажется, что именно благодаря этому, распространяясь по миру, дзюдо избегает опасности закостенеть раз и навсегда в своих канонах. Правда, начиная внедрять принципы дзюдо, я лишь во вторую очередь имел в виду их спортивное применение, – с оттенком горечи добавил он. – Ну что ж. Рад, что не зря потратил на вас свое время в пору вашего ученичества, «русский медведь», – закончил он, и на губах мастера мелькнула чуть заметная усмешка.

– Мастеру не нравится, что программы Кодокана военизируются, – разъяснил Василию тренер, провожая его в раздевалку. – Упрощаются приемы, делается упор на преимущество физической силы: так проще готовить солдат. Недаром свою единственную рукопись по руководству занятиями дзюдо он передал своему французскому последователю мсье Фельданкрэ, а не оставил ее на родине. В то же время мастер понимает, что все-таки дзюдо – боевое единоборство. Ему не нравится и тот вариант, когда из правил выхолащиваются, скажем, болевые приемы и остается театрализованная форма без содержания. А главное, вы же слышали: сэнсэй ожидал, что единоборство будет лишь средством этического совершенствования личности. А об этом, в общем, уже мало кто и вспоминает…