Напролом Фрэнсис Дик

— Ты что, псих?

— Нет.

Мы стояли напротив магазина спорттоваров.

— Ракетку хочешь?

— Я не играю в теннис.

Я указал на соседний магазин.

— А пианино?

— Я не умею играть на пианино!

— А орхидеи? — я махнул рукой в сторону цветочной лавки.

— Орхидеи я люблю, но не на себе.

— А может, ты хочешь антикварный стул?

Она рассмеялась, щуря глаза.

— Тогда и ты расскажи, что ты любишь, а что нет.

— Ладно.

Мы шли вдоль витрин, разглядывая их и болтая на ходу. Оказалось, что она любит голубое и розовое, но не зеленое, узор из птиц и цветов, а не геометрический, что она любит корзинки, ручки с пластиковым колпачком, виноград без косточек и книги про Леонардо да Винчи. Она пообещала, что подберет мне что-нибудь простенькое. И если я действительно собираюсь ей что-то дарить, пусть это тоже будет что-то попроще.

— Ладно, — сказал я. — У тебя двадцать минут. Встречаемся в машине. Вот тебе ключи на случай, если я задержусь.

— И не дорогое, — сказала она. — А то я не играю!

— Ладно, ладно!

Когда я вернулся со своим свертком, она уже сидела в машине и улыбалась.

— Ты потратил полчаса! — сказала она. — Тебя дисквалифицируют.

— Беда какая!

Я сел в машину рядом с ней, и мы принялись разглядывать подарки. Мой подарок для нее был упакован в оберточную бумагу, ее был более плоский, в полиэтиленовом пакете. — Угадай, что это! — сказала она. Я подумал, но в голову ничего не приходило.

— Не могу! — с сожалением сказал я.

Она долго разглядывала сверток у меня в руках.

— Три книжки? Три фунта шоколаду? Чертик в коробочке?

— Не угадала!

Мы обменялись подарками и принялись их разворачивать.

— Прямо как на Рождество, — сказала она. — Или на день рождения. Ой, я и забыла, у тебя ведь день рождения на Рождество! Как прикольно… — Она подумала. — Нет, на Рождество все-таки лучше. Но и это тоже прикольно.

Американцы всегда так выражаются. Я открыл сумку, которую она мне дала, и обнаружил, что Даниэль тоже немало узнала обо мне за время нашей прогулки вдоль витрин. В сумке был мягкий, застегивающийся на «молнию» чемоданчик коричневой кожи, в каких обычно носят всякие бумаги, а на крышке было золотыми буквами написано: «Кит».

— Открывай-открывай! — сказала Даниэль. — Я просто не могла удержаться. Ты ведь любишь всякие полезные мелочи, совсем как я.

Я расстегнул чемоданчик, раскрыл его и расплылся в довольной улыбке.

На одной стенке чемоданчика был набор инструментов, а на другой — карманный калькулятор и записная книжка. Все в кармашках, все надежное, отличного качества.

— Понравилось! — обрадовалась она. — Я так и думала, что тебе понравится. И еще с твоим именем!

Она закончила разворачивать оберточную бумагу, и я увидел, что угодил ей не меньше, чем она мне. Это была маленькая старинная шкатулка с выдвижными ящичками. Она слабо пахла воском. У ящичков были крохотные медные ручки, и выдвигались они мягко, как по маслу. Аккуратная, маленькая, добротно сделанная, полезная и красивая — такая же, как чемоданчик с инструментами. Даниэль долго размышляла, потом посмотрела мне в глаза.

— Как странно, — медленно произнесла она, — мы оба угадали!

— Да, странно.

— А ты нарушил правила! Эта шкатулка дорогая.

— Набор тоже не дешевый.

— Слава богу, на свете есть кредитные карточки!

Я поцеловал ее, так же как в прошлый раз. Подарки все еще лежали у нас на коленях.

— Спасибо.

— И тебе спасибо.

— Ну, — сказал я, перекладывая чемоданчик на заднее сиденье, — должно быть, к тому времени, как мы туда доберемся, ресторан будет уже открыт.

— Какой ресторан?

— Тот, куда мы едем.

— По-моему, легче угадать, что ты собираешься сказать, чем то, чего ты говорить не собираешься, — сказала Даниэль.

Мы приехали во «Французский рожок» в Соннинге. Этот ресторан славился своей кухней, и свет из окон освещал плакучие ивы над Темзой. Мы вошли внутрь и уселись на диване, глядя, как жарятся утки на вертеле над открытым огнем, и попивая шампанское. Я потянулся и глубоко вздохнул, чувствуя, как уходит напряжение этой долгой недели. Но мне надо было еще позвонить Розе Квинс.

Я пошел и позвонил. Снова автоответчик. Я сказал:

— Роза, Роза, я вас обожаю! Роза, вы мне нужны. Если вернетесь домой до одиннадцати, пожалуйста, позвоните мне в отель «Французский рожок», телефон 0734-69-22-04. Скажите им, что я в ресторане.

Потом позвонил Уайкему.

— Как мигрень? — спросил я.

— Какая мигрень?

— Ладно, неважно. Как там кобыла?

— Нога болит, но кобыла ест. Жеребец мистера Дэвиса измотан до предела, а у Ледлэма такой вид, словно он и не скакал вовсе.

— У Ледника, — поправил я.

— Чего? И зря ты все-таки шел на нем первым.

— Ему так больше нравится. И потом, сработало же!

— Я смотрел по телевизору. Ты не заедешь во вторник тренировать лошадей? У нас в этот день скачек нет, в Саутуэлл я никого не посылаю.

— Ладно, заеду.

— Ты молодец! — откровенно сказал Уайкем. — Очень хорошая работа.

— Спасибо.

— Да. Кх-кх… Ну спокойной ночи. Пол.

— Спокойной ночи, Уайкем, — ответил я.

Я вернулся к Даниэль, и мы весь вечер разговаривали. Столовое серебро блестело в свете свечей на столах, и под потолком росли плети живого винограда. Мы уже собирались уходить, когда мне позвонила Роза Квинс.

— Одиннадцать уже есть, — сказала она, — но я все же решила попробовать.

— Роза, вы прелесть!

— Несомненно. Что за срочное дело, старина?

— Хм… — сказал я. — Скажите, имя Сол Бредфилд, или Сол Бредли, или что-то в этом духе вам что-нибудь говорит?

— Сол Бредли? А как же! А зачем он вам вдруг понадобился?

— Кто это такой?

— Бывший спортивный редактор «Глашатая». В прошлом году ушел на пенсию… Он был такой, знаете ли, всеобщий добрый дедушка. Старый друг Билла.

— Вы не знаете, где он живет?

— Господи… Погодите, я подумаю. А зачем он вам?

— Все затем же — ищу способ раздавить нашего делового друга, которого мы смотрели на кассете.

— А-а… Ладно, дайте подумать. Он переехал. Сказал, что хочет увезти жену к морю. Я еще подумала, что он там свихнется от скуки, но о вкусах не спорят. Куда же он переехал? В Вортинг, что ли? Нет! В Селси. Да-да, — решительно повторила она. — В Селси, в Суссексе.

— Классно! — сказал я. — И еще — где живет лорд Вонли?

— Обычно в Риджентс-парке, в Нэше. Но у них еще есть дом в Кенте, около Севеноукса.

— А точный адрес дать не можете? — спросил я. — В смысле… я хотел ему написать, поблагодарить за приз «Глашатая» и вообще за помощь.

— Конечно! — спокойно ответила Роза и дала адреса обоих домов, вместе с почтовыми индексами, а заодно и телефоны. — Вдруг понадобятся! В справочнике их нет.

— Я снова ваш должник! — сказал я, записывая телефоны.

— Свои люди — сочтемся!

Я положил трубку, чувствуя себя бессовестным обманщиком, но не раскаиваясь, и пошел за Даниэль, чтобы отвезти ее домой. Было около полуночи, когда я остановил машину на Итон-сквер. На самом деле я предпочел бы отвезти ее в какое-нибудь другое место, но так оно было лучше.

— Спасибо за хороший день, — сказала она.

— А как насчет завтра?

— О'кей.

— Только я не знаю, когда именно, — сказал я. — Мне надо сперва провернуть одно дело.

— Ну позвони тогда.

— Ладно.

Мы еще посидели в машине, глядя друг на друга, хотя, казалось бы, за этот вечер успели насмотреться. «Мы знакомы со вторника…» — подумал я. За пять дней она успела врасти корнями в мою жизнь. Я поцеловал ее — куда более жадно, чем раньше, но она вроде была не против. «Уже скоро…» — подумал я. Скоро, но еще не сейчас. Не раньше, чем это покажется вполне уместным.

Мы еще раз попрощались на тротуаре, и она ушла в дом, держа в руках свой подарок и помахав мне рукой перед тем, как закрыть дверь. «Принцесса, — подумал я, — вы, конечно, будете против, но ведь я обещал, что привезу вашу племянницу домой, и я выполнил обещание. А чего хотела сама Даниэль, я не знаю. Я не могу читать ее мысли, а словами она мне не сказала. Но завтра… Завтра я, быть может, спрошу сам».

Рано утром я отправился на Южный берег, в Селси, и нашел адрес Сола Бредли в телефонном справочнике. Он жил на Си-Вью-лейн, в доме пятнадцать.

Дом был двухэтажный, в псевдотюдоровском стиле, с кремовыми оштукатуренными стенами, перекрещенными темными балками, и смотрелся бы уместнее в лондонском пригороде, чем здесь, у моря. Когда я позвонил, дверь мне отворила седая, материнского вида дама в очках, в цветастом халате, и я услышал запах жарящегося бекона.

— Хью? — переспросила она в ответ на мой вопрос. — Да, Хью еще здесь. Но он еще спит. Вы же знаете, мальчики такие сони…

— Я подожду, — сказал я. Она заколебалась. — Он мне действительно очень нужен, — сказал я.

— Вы входите, — сказала она. — Я у мужа спрошу. Он, наверно, бреется, но скоро спустится вниз.

Она провела меня через прихожую в маленькую кухню, всю оклеенную желтой и белой плиткой и залитую солнцем.

— Вы друг Хью? — спросила она. — Да… мы вчера разговаривали.

Она озабоченно покачала головой.

— Это просто ужасно! Не стоило ему ездить на эти скачки. Когда он вернулся, он выглядел еще более несчастным, чем обычно.

— Я сделаю все, чтобы исправить положение, — сказал я.

Она подошла к плите и принялась перемешивать бекон лопаткой.

— Как вас зовут? Филдинг? — Она обернулась ко мне, лопатка зависла в воздухе. — Кит Филдинг? Жокей?

— Да.

Она не знала, что делать. Это и неудивительно. В конце концов она нерешительно сказала:

— Ну, я чаю заварю…

Но я отказался, сказав, что подожду ее мужа и Хью.

Ее муж, услышав мой голос, заглянул в кухню и сразу узнал меня в лицо.

Ну еще бы, он ведь был редактором спортивного отдела! Бывший босс Банти Айрленда оказался крупным, упитанным мужчиной, лысым, с проницательными глазами и сочным голосом, какой бывает от пива.

Мое появление обескуражило его не меньше, чем его жену.

— Вы хотите помочь Хью? Ну, наверно, здесь все в порядке… Билл Вонли не так давно очень хорошо о вас отзывался. Пойду разбужу Хью. Он у нас лежебока. Завтракать будете?

Я замялся.

— А, вон оно что? — Бредли хмыкнул. — Морите себя голодом, чтобы не набрать лишней унции веса?

Он ушел в дом и вскоре вернулся. Через некоторое время появился Хью, растрепанный, в джинсах и футболке, с опухшими со сна глазами.

— Здрасьте, — очумело сказал он. — Как вы меня нашли?

— Да ведь вы же сами сказали мне, где живете.

— Разве? Да, наверное… Э-э… Извините и все такое, но что вы хотите?

Я сказал, что хочу проехаться с ним кое-что обсудить и посмотреть, нельзя ли что-нибудь сделать, чтобы ему помочь. Долго уговаривать его не пришлось. Он, похоже, не понимал, что накануне его отец нарочно выставил меня, чтобы не дать нам поговорить. Это было проделано слишком искусно, чтобы Хью мог это заметить, тем более, что он был слишком занят своей тревогой.

— Ваш отец отправил вас обратно, — заметил я, пока мы ехали по Си-Вью-лейн. — Домой вернуться не разрешил?

— Это нечестно! — в его голосе была жалость к себе и в то же время покорность. Изгнание явно было заслуженным, и Хью это сознавал.

— Ну, так расскажите, в чем дело, — сказал я.

— Да вы же его знаете. Он ваш свекор. В смысле, свекор вашей сестры.

Я глубоко вздохнул.

— Мейнард Аллардек?

— Да. Это все из-за него! Я бы убил его, если бы мог!

Я посмотрел на симпатичное мальчишеское лицо с ямочками. В устах Хью Вонли слово «убить» казалось совершенно неуместным.

— А ведь он член Жокей-клуба, — уныло продолжал Хью. — Все его уважают. Ну, я и решил, что все в порядке. В смысле, они ведь с папой состоят в одном благотворительном обществе. Откуда же я мог знать? Откуда?

— Вы не могли знать, — сказал я. — Так что случилось-то?

— Он меня познакомил со своим букмекером.

Я ждал чего угодно, только не этого. Я свернул на стоянку, которая сейчас, в ноябрьское воскресное утро, была совершенно пуста. Вдалеке виднелись галечные пляжи, кустики жесткой травы и море, блестящее под лучами утреннего солнца. Стоянка представляла собой площадку в добрый акр величиной, залитую гудроном и огороженную невысокой кирпичной оградой. В углу стоял киоск, где летом торговали мороженым. Сейчас киоск был заколочен.

— У меня с собой видеокамера, — сказал я. — Если вы разрешите заснять ваш рассказ на пленку, я покажу ее вашему отцу, чтобы он мог увидеть, как это выглядит с вашей точки зрения, и, может быть, тогда мне удастся уговорить его позволить вам вернуться домой.

— Что, правда? — с надеждой спросил он.

— Я постараюсь, — пообещал я.

Я достал из-за спинки своего сиденья сумку с камерой.

— Давайте сядем на ограду, — предложил я. — Там, правда, холодно, но зато легче будет снимать, чем в машине.

Он послушно вышел из машины и сел на ограду. Я поставил камеру на колено, поймают его лицо в видоискатель и попросил смотреть в объектив.

— А теперь повторите то, что вы сказали про букмекера.

— Ну я однажды был на скачках с родителями и хотел сделать ставку, а букмекер сказал, что я еще молод, чтобы играть, и вообще издевался надо мной, а Мейнард Аллардек сказал, чтобы я не беспокоился, он меня познакомит со своим личным букмекером.

— Постойте, что значит «Мейнард Аллардек сказал»? Откуда он взялся?

Хью нахмурился.

— Ну он просто стоял рядом. В смысле, я не знал, кто он, но он сказал, что они с моим отцом друзья.

— А сколько вам было лет, и когда это случилось?

— Вот в этом-то вся глупость. Мне было двадцать лет. В смысле, ставки ведь можно делать, как только тебе исполнится восемнадцать. Разве я выгляжу на семнадцать?

— Нет, — честно сказал я. — Вы выглядите на двадцать.

— На самом деле в августе мне исполнился двадцать один год. А с Мейнардом Аллардеком я встретился в апреле.

— И вы начали делать ставки у букмекера Мейнарда Аллардека? Регулярно?

— Ну… в общем, да, — признался Хью. — Он так легко к этому относился, всегда держался так по-дружески и никогда не беспокоился, если я не выплачивал проигрыши.

— Чтобы букмекер не требовал своих денег?!

— А этот не требовал! — возразил Хью. — Я извинялся. А он говорил: «Ничего-ничего, я знаю, заплатите, когда сможете» — и еще шутил… И позволял мне ставить снова…

— И кончилось тем, что вы запутались в долгах?

— Да… Он меня поощрял. В смысле, наверно, мне следовало бы знать… но вы понимаете, он держался по-дружески… Я все лето ставил… в гладких скачках, по телефону…

— А до тех пор, пока все это не началось, вы часто играли на скачках? — спросил я.

— Мне всегда нравилось играть. Я читал каталоги. Выбирал лучших лошадей, опирался на интуицию. На самом деле я не так часто выигрывал, но все равно все деньги, которые у меня были, уходили на лошадей. Я еще лет в десять просил кого-нибудь, чтобы за меня поставили на тотализаторе. Всегда. В смысле, я довольно часто выигрывал. Иногда просто огромные суммы.

— Хм…

— Все, кто ездит на скачки, играют, — продолжал Хью. — А зачем же еще туда ездить? В смысле, в этом ведь нет ничего плохого, это все делают. Это так прикольно!

— Хм… — повторил я. — Но вы делали ставки каждый день, даже когда не ездили на скачки? По несколько ставок в день?

— Наверно, да…

— И в один прекрасный день это вдруг перестало быть прикольно?

— На кубке Хоува в Брайтоне, — сказал он. — В сентябре.

— А что произошло?

— Там было всего три лошади. И Слейтруфа обойти никто не мог. Мне сказал об этом Мейнард Аллардек. «Это надежный шанс, — говорит. — Вот вам случай отыграться».

— Когда он это вам сказал?

— За несколько дней до того. На скачках в Аскоте. Я туда ездил с родителями и встретился с Аллардеком.

— И вы поехали в Брайтон?

— Нет, — он покачал головой. — Позвонил букмекеру. Он сказал, что много дать не может, потому что Слейтруф — дело верное, это все знают. «Только пять к одному, — говорит. — Поставите двадцать — выиграете вчетверо больше».

— И вы поставили двадцать фунтов?

— Нет, что вы! — Хью удивился. — Двадцать тысяч.

— Двадцать тысяч… — Мне удалось заставить себя сохранить ровный тон. — А скажите, в то время это для вас была большая ставка?

— Да, довольно большая. Но ведь иначе бы я на один к пяти много не выиграл, верно?

«Зато и не проиграл бы», — подумал я. А вслух спросил:

— А какие ставки для вас были нормальными?

— Ну… от тысячи до двадцати тысяч. В смысле, я, наверно, постепенно втянулся. Привык. Аллардек говорил, что надо мыслить крупными масштабами. Я никогда не думал о том, что такое на самом деле двадцать тысяч. Это были просто цифры. — Он помолчал. Вид у него был несчастный. — Я знаю, теперь это звучит глупо, но это все казалось каким-то ненастоящим. В смысле, мне ведь ни разу не приходилось платить. Все делалось на бумаге. Когда я выигрывал, это было круто. А когда проигрывал, то не особенно беспокоился. Вы, наверно, не поймете… Вот и папа не понял. Он не мог понять, как это я свалял такого дурака. Но это все казалось игрой… и все улыбались…

— А Слейтруф проиграл?

— Он даже не вышел на старт. Его оставили в конюшне.

— Ах да, как же! — сказал я. — Помню, читал. Было расследование, жокея оштрафовали…

— Да, но ставки-то остались в силе.

— И что было дальше? — спросил я. — Я получил этот ужасный счет от букмекера. Он сказал, что подсчитал, сколько я ему должен, и обнаружил, что это уже ни в какие ворота не лезет, так что мне следует заплатить. В смысле, там было несколько страниц!

— Записи ставок, которые вы у него сделали?

— Да. Выигрыши и проигрыши. И проигрышей было куда больше. В смысле, там были ставки, про которые я даже не помнил. Но букмекер клялся, что я их делал, обещал принести свои отчетные записи из офиса, если я не верю, но сказал, что это неблагородно с моей стороны — делать такие предположения, после того как он столько времени терпеливо ждал… — Хью сглотнул. — Может быть, он и обманул меня, я просто не знаю. В смысле, я действительно иногда ставил на двух лошадей в одной и той же скачке, но я не знал, что делал это так часто.

— А вы сами, разумеется, не записывали, сколько и на кого вы ставили?

— Я об этом даже не подумал. В смысле, я и так помнил. В смысле, я думал, что помню…

— Хм… Ну а что было дальше? — Мейнард Аллардек позвонил мне домой и сказал, что слышал от нашего общего букмекера о моих проблемах, и спросил, не может ли он чем-то помочь, потому что он чувствует себя отчасти виноватым, это ведь он меня во все это втянул, так сказать. Он сказал, что нам надо встретиться и, возможно, он сможет предложить какой-то выход. И я встретился с ним в Лондоне, в ресторане, за ленчем, и мы все это обсудили. Он сказал, что надо во всем признаться отцу, и пусть он заплатит мои долги. Но я сказал, что не могу, потому что отец рассердится — он ведь не знал, что я так много играю, и он всегда мне говорил, что деньги надо беречь… И я не хотел его разочаровывать, понимаете? Не хотел его волновать. В смысле, это, наверно, звучит ужасно глупо, но я ведь не потому, что боялся, — я это сделал из любви к нему, что ли, только это очень трудно объяснить…

— Понятно, — сказал я. — Продолжайте.

— Мейнард Аллардек сказал, чтобы я не беспокоился, он понимает, почему я не хочу ничего говорить отцу. Он сказал, у меня все на лице написано, и обещал, что сам одолжит мне денег, а я могу отдать их ему постепенно. Он сказал, что возьмет небольшие проценты, если, конечно, я считаю, что это справедливо. Ну и я, конечно, сказал, что это нормально. Это было такое облегчение для меня! Я просто не знал, как его благодарить.

— Значит, Мейнард Аллардек заплатил вашему букмекеру?

— Да, — Хью кивнул. — Я получил от него последний счет с надписью «Благодарю за уплату» и записку, что мне пока лучше не играть, но если в будущем я решу снова делать ставки, он всегда к моим услугам. В смысле, я подумал, что он обошелся со мной достаточно хорошо и справедливо, верно ведь?

— Хм… — сухо сказал я. — А потом, через некоторое время, Мейнард Аллардек сказал вам, что ему самому нужны деньги и ему придется просить вас вернуть долг?

— Да! — с удивлением сказал Хью. — А вы откуда знаете? Он так извинялся, что мне самому стало его почти жалко, хотя он поставил меня в ужасное положение. В ужасное. Но потом он предложил выход. Все оказалось так легко, так просто… ясно как божий день. Удивительно, как я сам до этого не додумался.

— Хью, — медленно спросил я, — что у вас могло быть такого, что понадобилось Аллардеку?

— Моя доля акций «Глашатая», — ответил он.

Глава 18

У меня перехватило дыхание. «О господи! — подумал я. — Черт бы побрал азартные игры!»

Ясно как божий день. Легко и просто. И как это я сам не додумался?

— Ваша доля акций «Глашатая»?

— Да, — сказал Хью. — Мне их дедушка оставил. В смысле, я даже и не знал, что они у меня есть, пока мне не исполнился двадцать один год.

— В августе.

— Ну да, в августе. Во всяком случае, я подумал, что это решает все проблемы. В смысле, ну ведь действительно решает, верно? Мейнард Аллардек узнал точную рыночную стоимость и все такое, и дал мне подписать пару документов, и сказал, что все в порядке, мы в расчете. В смысле, это же было так просто! И это была не вся моя доля. Меньше половины.

— И сколько стоили те акции, которые вы продали Аллардеку?

— Двести пятьдесят четыре тысячи фунтов, — ответил он таким тоном, точно для него это были деньги на мелкие расходы.

Я помолчал. Потом спросил:

— И вас не расстроило?.. Это же такая огромная сумма…

Страницы: «« « ... 1314151617181920 » »»