Напролом Фрэнсис Дик

— Если на аппаратуре будет работать Джо, то пожалуйста.

Он посмотрел на Даниэль. Она сидела, уткнувшись в газеты, и отмечала интересные статьи.

— Мне сегодня звонили из Нью-Йорка, поздравляли с тем, что в последнее время у нас стало гораздо больше хороших материалов. Это все ее заслуга. Так что если она говорит, что с вами все о'кей, значит, все о'кей. У нее день тоже был долгий и трудный.

— У меня такое чувство, — зевая, призналась она, — что до Тоустера — несколько световых лет.

— Хм… — сказал я. — Интересно, что сказала принцесса Касилия, когда вы вернулись домой, на Итон-сквер?

Даниэль поглядела на меня. Глаза ее смеялись.

— В холле она сказала мне, что хорошие манеры — признак сильного человека, а в гостиной спросила, как я думаю, сможете ли вы участвовать в скачках в Аскоте.

— Ну и что вы ответили? — спросил я с легкой тревогой.

— Я сказала, что сможете.

Я успокоился.

— Ну тогда все в порядке.

— Я не стала говорить, что у вас не все дома, — мягко продолжала Даниэль, — но сказала, что вы будто бы не чувствуете боли. Тетя Касилия сказала, что с жокеями такое часто бывает.

— Чувствую, — возразил я.

— Но?

— Н-ну… понимаете, если я не буду участвовать в скачках, я не заработаю денег. Мало того — если я пропущу скачку, а лошадь выиграет, счастливый владелец может в следующий раз посадить на лошадь того жокея, который выиграл, так что я вообще больше не буду ездить на этой лошади.

Даниэль, похоже, была слегка разочарована.

— Так, значит, вы не обратили внимания на эти раны исключительно по материальным причинам?

— По крайней мере, наполовину.

— А еще почему?

— А как вы относитесь к своей работе? Как Джо относится к своей? Вот и у меня примерно то же самое.

Она кивнула, помолчала, потом сказала:

— Но тетя Касилия этого бы никогда не сделала. Она не отдала бы лошадь другому жокею.

— Она — нет. Но ваша тетя вообще не такая, как все.

— Она сказала, — задумчиво заметила Даниэль, — чтобы я не считала вас простым жокеем.

— Но ведь я и есть простой жокей.

— Она так сказала сегодня утром, когда мы ехали в Тоустер.

— А она не объяснила, что имеет в виду?

— Нет. Я ее спрашивала. Она ответила что-то невнятное насчет внутренней сущности… — Даниэль зевнула. — Как бы то ни было, вечером она рассказала дяде Ролану про этих ужасных людей с ножами — это она так выразилась. Дядя был шокирован и сказал, что ей не следует впутываться во всякие скандальные истории, но она осталась абсолютно спокойной. Она только кажется фарфоровой, а на самом деле она очень сильная. Честно говоря, чем больше я ее узнаю, тем больше восхищаюсь.

Дорога из Чизика на Итон-сквер, которая днем вечно забита пробками, сейчас, в четверть третьего ночи, была, как назло, пуста. На всех светофорах, как только мы к ним подъезжали, загорался зеленый свет, и, несмотря на то, что я ни разу не превысил скорость, поездка закончилась слишком быстро.

Мы подъехали к дому принцессы куда раньше, чем мне хотелось бы.

Мы не спешили вылезать из машины, наоборот, еще немного посидели.

— Ну что, до субботы? — сказал я.

— Да, — она почему-то вздохнула. — Надеюсь, в субботу увидимся.

— Ну почему же «надеюсь»?

— Да нет! — Она рассмеялась. — Я хотела сказать… До субботы ведь еще далеко.

Я взял ее за руку. Она не отняла руки, но и не ответила на рукопожатие. Она словно выжидала чего-то.

— Может быть, у нас впереди еще много суббот, — сказал я.

— Быть может.

Я наклонился и поцеловал ее в губы, ощутив вкус ее розовой помады, и ее дыхание на своей щеке, и легкую дрожь где-то в глубине ее тела. Она не отшатнулась, но и не придвинулась ко мне. Это был всего лишь легкий поцелуй — знакомство, приглашение, возможно обещание…

Я отодвинулся, улыбнулся ей, потом вылез, обошел машину и открыл дверцу со стороны Даниэль. Мы еще постояли на тротуаре.

— Где вы ночуете? — спросила она. — Уже так поздно…

— В гостинице.

— Тут недалеко?

— Меньше мили.

— Хорошо… Значит, вам близко.

— Совсем рядом.

— Ну, спокойной ночи, — сказала она.

— Спокойной ночи.

Мы снова поцеловались — так же, как и в прошлый раз. Потом она, смеясь, пересекла тротуар, поднялась на крыльцо особняка принцессы и отперла дверь своим ключом. Возвращаясь в гостиницу, я думал о том, что если принцесса не одобряет, чтобы какой-то жокей подъезжал к ее племяннице, ей пора сообщить об этом нам обоим.

Я проспал как убитый пять часов, потом выбрался из постели, обнаружил, что на улице холодный ливень, и направил свой «мерседес» в сторону Блетчли.

В «Золотом льве» было тепло и вкусно пахло едой. Пока меня выписывали, я успел позавтракать. Потом позвонил в техобслуживание, узнать, как там моя машина (в понедельник будет готова), позвонил Холли, чтобы узнать, доставили ли номера «Знамени» с опровержением (доставили — торговец кормами звонил и сказал), а потом сложил свое имущество в машину и вернулся в гостиницу, где ночевал.

В регистратуре сообщили, что все в порядке, я могу оставить этот номер за собой, на сколько захочу. Да, конечно, я могу оставить вещи в сейфе.

Я поднялся наверх, упаковал пропуск Эрскина и кредитные карточки Уаттса в конверт и написал на нем: «Мистеру Леггату лично, в собственные руки, срочно». Потом сложил видеозаписи и все прочее имущество журналистов, кроме самих пиджаков, в один из гостиничных мешков для белья и скатал его в аккуратный сверточек. Внизу его обмотали клейкой лентой, прилепили ярлык и унесли в подвал.

После этого я приехал на Флит-стрит, остановился в том месте, где парковка запрещена, пробежал под дождем, оставил конверт для Леггата на проходной «Знамени», успел увести машину из-под самого носа у полисмена и с легким сердцем направился в Аскот.

День был мерзкий во многих отношениях. Дождь со снегом почти непрерывно хлестал прямо в лицо. Все жокеи успели промокнуть насквозь еще до старта, и во время заезда было ни черта не видно. От очков, залепленных снегом и летящей из-под копыт грязью, не было никакого проку; повод выскальзывают из мокрых перчаток; в сапогах хлюпало. В такой день надо стиснуть зубы и постараться не свернуть себе шею, брать препятствия как можно осторожнее и, главное, не поскользнуться на той стороне. Что поделаешь, ноябрь!

Народу было немного — всех распугал ливень и неутешительный прогноз погоды. Те немногие, кто стоял на открытых трибунах, сбились в кучки, похожие на грибы под своими зонтиками.

Холли с Бобби приехали, но остаться не захотели. Они пришли после первой скачки, которую я выиграл скорее благодаря удаче, чем благодаря своему искусству, и уехали, не дождавшись второй. Они забрали деньги из пояса, я вернул его помощнику и сказал «спасибо». Холли обняла меня.

— С тех пор как ты звонил, позвонили еще три человека и сказали, что прочли опровержение и очень рады за нас. Они снова предоставляют нам кредит.

Подействовало!

— Только смотрите, не наделайте долгов снова, — сказал я.

— Ой, ну что ты! Мы же еще с банком не расквитались.

— Я взял часть этих денег, — сказал я Бобби. — На той неделе верну.

— Да они на самом деле все твои…

Он говорил спокойно и дружелюбно, но голос его мне опять не понравился. Усталый, бессильный, апатичный…

Холли, похоже, замерзла — она вся дрожала.

— Не заморозьте ребенка, — сказал я. — Сходите в бар для тренеров, погрейтесь.

— Нет, мы домой поедем! — Холли поцеловала меня холодными губами. — Мы бы остались посмотреть на тебя, но меня тошнит. Меня почти все время тошнит. Просто ужас какой-то!

Бобби обнял ее за плечи и повел прочь под большим зонтиком. Оба наклонили головы, защищаясь от ледяного ветра. Мне стало ужасно жалко их обоих. А сколько еще опасностей придется пройти, прежде чем у них все будет в порядке!

Принцесса пригласила к себе в ложу нескольких знакомых, из тех, что меня лично интересовали меньше всего — своих земляков-аристократов, — так что я ее в тот день почти не видел. Она вышла в паддок с двумя своими гостями, в красных дождевиках, перед заездом, в котором должна была участвовать одна из ее лошадей. Принцесса весело улыбалась, несмотря на хлещущий дождь, и спросила, каковы наши шансы. Потом она повторила этот вопрос полтора часа спустя. Я оба раза ответил:

— Приличные.

Первая лошадь пришла четвертой — и это было достаточно прилично, вторая пришла второй — это было тем более прилично. К загону, где расседлывают лошадей, принцесса не выходила — и ничего удивительного, в этом не было. Я тоже не стал заходить к ней в ложу — отчасти потому, что при этих ее знакомых нормально поговорить все равно бы не удалось, но в основном потому, что в последнем заезде я упал в дальнем конце ипподрома. К тому времени, как я доберусь до раздевалки и переоденусь, принцесса наверняка уже уедет.

«Ничего, — думают я, вставая с земли. — Из шести заездов одна победа, одно второе место, одно четвертое, два непризовых, одно падение. Нельзя же каждый день выигрывать четыре скачки из четырех, старик! И ничего не сломают. Даже швы выдержали». Я ждал, пока подъедет машина. В лицо летела ледяная крупа. Я снял шлем и подставил голову под струи дождя, чтобы слиться с этим непогожим днем. Я чувствовал, что снова дома. Зима и лошади, старая песня в крови! Кекс к моему приходу оказался весь съеден.

— Вот гады! — сказал я.

— Ты же не ешь кекс, — заметил мой помощник, стягивая с меня промокшие сапоги.

— Иногда ем, — возразил я. — Например, в такой сырой день, как сегодня, после того как свалюсь с лошади.

— Есть чай. Горячий.

Я выпил чаю, чувствуя, как кипяток согревает меня изнутри. В жокейской раздевалке всегда есть чай и фруктовый кекс. Это помогает согреться и прийти в себя. Жокеи обычно не едят сладкого, но иногда хочется. Служитель сунул голову в дверь и сообщил, что меня кто-то спрашивает.

Я натянул рубашку и ботинки и вышел через весовую. У меня было вспыхнула безумная надежда, что мне привезли чек от Нестора Полгейта. Но надежда быстро угасла. Это был всего-навсего посиневший от холода Дасти со слезящимися от ветра глазами. Он торчал в дверях весовой.

— Конь в порядке? — спросил я. — Мне сказали, вы его поймали…

— Поймал. Бестолочь. Вы как?

— Все нормально. Доктор меня уже осмотрел и допустил назавтра к скачкам.

— Ладно. Я передам хозяину. Ну мы поехали.

— Пока.

— Пока.

Он удалился в сгущающиеся свинцовые сумерки. Добросовестный Дасти решил лично проверить, в достаточно ли я хорошей форме, чтобы управиться завтра с его подопечными. Бывали случаи, когда он рекомендовал Уайкему меня отстранить. И бывали случаи, когда Уайкем его слушался. Дасти временами бывал куда придирчивей медиков.

Я принял душ, переоделся и вышел с ипподрома через дешевые трибуны.

«Мерседес» я оставил не на ипподроме, а на платной стоянке в городе. Возможно, они и не решились бы вторично устроить мне засаду на пустынной стоянке для жокеев, но я не хотел рисковать. А так я спокойно сел в свой «мерседес» и покатил в Лондон.

Там, в своем уютном убежище, я снова увеличил свой счет за телефон, и без того астрономический. Сперва позвонил своей услужливой соседке и попросил зайти утром ко мне в коттедж и сложить в чемодан какой-нибудь костюм, несколько рубашек и еще кое-какие вещи.

— Конечно, Кит, о чем речь! Но я думала, что сегодня-то, после Аскота, вы непременно приедете домой!

— Я тут у знакомых, — сказал я. — Я попрошу кого-нибудь, чтобы заехали к вам и забрали чемодан. Можно?

— Конечно-конечно!

Потом я уговорил другого жокея, тоже жившего в Ламборне, забрать чемодан и привезти его мне в Аскот. Он обещал, что привезет, если не забудет.

Потом я позвонил Уайкему, рассчитав, когда он должен вернуться домой после вечернего обхода конюшен, и сообщил ему, что та его лошадь, которая выиграла, держалась до последнего, две лошади принцессы в порядке, а одна из лошадей, не занявших призового места, решительно безнадежна.

— А Дасти говорит, что в последней скачке, на Свинли-Боттоме, ты здорово слажал. Он сам видел.

— Ага, конечно, — сказал я. — Если Дасти в такую метель, да еще в сумерках, видит, что происходит за полмили от него, значит, глаза у него куда лучше, чем я думал.

— Хм-м… — протянул Уайкем. — А как было дело?

— Передняя лошадь упала, ну и мой через нее кувырнулся. Он все равно не пришел бы первым, если вас это утешит. Он уже начинал уставать, и ему очень не нравилась эта погода.

Уайкем заворчал в знак согласия.

— Да, он у нас нежный, солнышко любит. Кит, завтра в большой скачке будет Ледлэм, лошадь принцессы. Он в прекрасной форме. Раз в сто лучше, чем на прошлой неделе, когда ты его видел.

Я вздохнул.

— Уайкем, Ледлэма давно уже нет в живых.

— Ледлэм? Разве я сказал «Ледлэм»? Нет, не Ледлэм. Как же зовут этого коня?

— Ледник.

— Родной брат Айсберга, — на всякий случай уточнил он.

— Он самый.

— Да, конечно, — Уайкем прокашлялся. — Ледник. Разумеется. Так вот, Кит, он должен выиграть. Серьезно.

— Вы будете? — спросил я. — Я надеялся увидеть вас сегодня.

— В такую-то погоду? — он искренне удивился. — Нет-нет! Вы уж там с Дасти и с принцессой без меня как-нибудь обойдетесь…

— Просто у вас на этой неделе целая куча победителей, а вы их даже не видели…

— Я видел их у себя в загоне. И на видеозаписях. Ты скажи Ледлэму, что он молодец, — он у тебя Гималаи перепрыгнет!

— Ладно, — сказал я. В конце концов, какая разница, Ледлэм или Ледник?

— Ладно. Отлично. Спокойной ночи, Кит.

— Спокойной ночи, Уайкем, — сказал я. Потом позвонил на свой автоответчик и прослушал сообщения. Одно из них было от Олдержона, того самого чиновника, владельца лошади, на которой я выиграл в Тоустере.

Я немедленно перезвонил ему по лондонскому номеру, который он оставил, и, похоже, застал его, когда он собирался уйти.

— А, Кит! Послушайте, вы сейчас в Ламборне?

— Вообще-то нет. Я в Лондоне.

— В самом деле? Чудесно. У меня есть кое-что, что может показаться вам любопытным, но меня просили никому это не отдавать. — Он поразмыслил. — Вы свободны сегодня после девяти?

— Да, — сказал я.

— Хорошо. Тогда приходите ко мне. Я уже буду дома.

Олдержон дал мне свой адрес. Он жил на улице к югу от Слоун-сквер, и от моей гостиницы до него было не больше мили.

— Кофе и бренди вас устроят? Организуем. Ну, всего хорошего.

Он бросил трубку. Я тоже положил свою, сказав про себя: «Класс!» Я не особенно надеялся, что Эрик Олдержон что-то для меня сделает, и уж тем более не рассчитывал, что он сделает это так быстро.

Некоторое время я сидел, размышляя о кассете с интервью Мейнарда и о приведенном в конце списке компаний, пострадавших от его филантропии. Просмотреть кассету было негде, приходилось полагаться на собственную память, и единственная фирма, которую я мог вспомнить, была «Перфлит Электроникс». Это название я запомнил, потому что в свое время проводил в Перфлите каникулы, катаясь на яхте с одноклассником.

В справочной мне сообщили, что фирма «Перфлит Электроникс» в списках не значится.

Я почесал в затылке и решил, что единственный способ что-то найти — это съездить и поискать. Ездил же я в Хитчин — а завтра поеду в Перфлит.

Я поел, сделал еще несколько звонков, а в девять отправился на Слоун-стрит и нашел дом Эрика Олдержона. Дом был узкий, двухэтажный, стоявший в длинном ряду таких же домов, выстроенных во времена королевы Виктории для людей с низкими доходами; теперь же эти дома служили временным пристанищем для богачей. Все это Эрик Олдержон любезно сообщил мне, открыв темно-зеленую дверь своего домика и приглашая меня внутрь.

Дверь с улицы вела прямо в гостиную. Гостиная была шириной во весь дом — впрочем, весь дом был шириной метра четыре. Крошечная комната вся светилась: светло-зеленые с розовым обои в косую решеточку, атласные занавески, круглые столики с салфетками, фарфоровые птички, фотографии в серебряных рамочках, пухлые кресла в чехлах, застегивающихся на пуговицы, китайские кремовые коврики на полу. Комната была освещена мягким светом бра, и потолок тоже был оклеен обоями в решеточку, так что комната напоминала летнюю беседку.

Осмотрев комнату, я одобрительно улыбнулся. Хозяин, похоже, ничего другого и не ждал.

— Замечательно! — сказал я.

— Это все дочка.

— Та самая, которую вы готовы были защищать от «Знамени»?

— Да. Дочка у меня одна. Садитесь. Дождь перестал? Бренди хотите?

Он шагнул к серебряному подносу с бутылками, стоявшему на одном из столиков, и налил коньяк в простенькие пузатые стаканчики.

— Кофе уже готов. Сейчас принесу. Да вы садитесь, садитесь! — Он исчез за дверью, скрытой под обоями. Я принялся разглядывать фотографии в рамочках. На одной была ухоженная девушка — должно быть, его дочь, на другой — его лошадь, а верхом на ней — я. Олдержон вернулся с другим подносом и поставил его рядом с первым.

— Моя дочь, — сказал он, кивнув на фотографию, которую я рассматривал. — Часть времени живет здесь, часть — у матери. — Он пожал плечами. — Так уж вышло…

— Мне очень жаль.

— Да… Что ж, бывает. Кофе? — Он налил две чашечки и протянул одну мне. — Сахару? Да, конечно, сахару не надо. Садитесь. Вот бренди.

Его движения были такими же аккуратными, как его костюм. На язык просилось слово «пижон»; но в нем была и решительность, и деловитость. Я опустился в одно из кресел, поставив кофе и бренди рядом с собой. Он сел напротив и принялся прихлебывать из чашки, не сводя глаз с меня.

— Вам повезло, — сказал он наконец. — Я тут сегодня утром прощупал почву, и мне сообщили, что одно значительное лицо завтракает у себя в клубе.

— Он помолчал. — Я был достаточно заинтересован в вашем деле, чтобы попросить одного моего знакомого встретиться с этим господином — они хорошо знакомы. И беседа их была, можно сказать, плодотворной. В результате я сам встретился с этим господином и получил от него несколько документов, которые я вам сейчас покажу.

Он очень тщательно подбирал слова. Видимо, это вообще характерно для высшего слоя чиновников: говорить уклончиво, намеками и никогда не выказывать того, что у тебя на уме. Я так и не узнал, что это за «значительное лицо» — очевидно, потому, что мне этого знать не полагалось; это и неудивительно, если принять во внимание, что именно показывал мне Олдержон.

— Мне дали письма, — продолжал Олдержон. — Точнее, копии писем. Вы можете их прочесть, но отдавать их вам мне строго-настрого запретили. В понедельник я должен их вернуть. Это… м-м… это понятно?

— Да, — ответил я.

— Хорошо.

Он не спеша допил кофе и поставил чашку на стол. Потом поднял скатерть, достал из-под столика коричневый кожаный кейс-атташе и положил его к себе на колени. Открыл замки, поднял крышку и снова замешкался.

— Они довольно любопытны, — сказал он, слегка нахмурившись.

Я ждал.

Словно бы приняв решение, которое он до последнего момента откладывал, Олдержон достал из кейса листок бумаги и передал его мне.

Письмо было адресовано премьер-министру и было отправлено в сентябре компанией, которая изготовляла фарфор на экспорт. Председатель совета директоров, написавший письмо, сообщал, что он и прочие директора приняли единодушное решение просить отметить какой-либо значительной наградой огромные заслуги Мейнарда Аллардека перед отечественной индустрией.

Мистер Аллардек великодушно пришел на помощь их исторической компании, и двести пятьдесят работников компании не потеряли работу исключительно благодаря его усилиям. А между тем среди этих людей были уникальные специалисты, владеющие мастерством росписи и золочения фарфора на уровне мировых стандартов. Теперь экспорт компании возрос и ее ожидают блестящие перспективы. Поэтому совет директоров просит посвятить мистера Аллардека в рыцари.

Я закончил читать и вопросительно посмотрел на Олдержона.

— Это обычное письмо? — спросил я. Олдержон кивнул.

— Вполне. Государственные награды чаще всего выдаются именно в результате таких рекомендаций, присланных на имя премьер-министра. Кто угодно может предложить наградить кого угодно. И если просьба представляется обоснованной, человека награждают. Комиссия по наградам составляет список лиц, представленных к награждению, и премьер-министр его утверждает.

— Так, значит, все эти люди, которых награждают орденами и медалями… пожарники, преподаватели музыки, почтальоны и прочие, награждаются потому, что так предложили их коллеги? — спросил я.

— Э-э… да. Правда, чаще такие предложения вносит начальство, но иногда и коллеги тоже.

Он достал из кейса второе письмо. Оно тоже было от компании, работающей на экспорт, и в нем подчеркивался неоценимый вклад Мейнарда в редкую отрасль индустрии, а особенно то, что он помог сохранить большое количество рабочих мест в регионе, страдающем от безработицы.

Невозможно преувеличить заслуги мистера Аллардека перед своей страной в области индустрии, и компания полагает, что его следует посвятить в рыцари.

— Разумеется, комиссия проверила, правда ли все это? — поинтересовался я.

— Разумеется, — ответил Олдержон.

— И, разумеется, это оказалось правдой?

— Меня заверили, что да. Кстати, человек, с которым я разговаривал сегодня днем, сказал мне, что если они получают шесть-семь похожих писем, в которых предлагается наградить человека, неизвестного широкой публике, они могут предположить, что этот человек хочет наградить сам себя и заставляет своих знакомых писать такие письма. Поскольку эти два письма тоже очень похожи, у их авторов специально спрашивали, не были ли они написаны по подсказке Мейнарда. Но оба энергично это отрицали.

— Хм, — сказал я. — Еще бы им не отрицать, если Мейнард наверняка пообещал им заплатить!

— Фи, как грубо!

— Еще бы! — весело ответил я. — И что, ваше значительное лицо внесло Мейнарда в списки на соискание титула?

Олдержон кивнул.

— Условно. До выяснения обстоятельств. Но тут они получили третье письмо, где основной упор делался на благотворительную деятельность — Мейнарда Аллардека, о которой уже было известно, и вопрос был снят. Мейнарду Аллардеку было решено присвоить рыцарский титул. Было уже составлено письмо, предлагающее ему принять титул, и оно должно было быть отослано дней через десять.

— Должно было? — переспросил я.

— Должно было. — Он криво улыбнулся. — Но теперь, после заметок в «Ежедневном знамени» и статьи в «Глашатае», это было сочтено неуместным.

— Роза Квинс… — сказал я. Олдержон непонимающе посмотрел на меня.

— Она написала тот обзор в «Глашатае», — пояснил я.

— А-а…

— А скажите, ваше… мне-э… значительное лицо действительно обратило внимание на те заметки?

— Ну еще бы! Тем более что газеты доставили прямо к нему в офис и статьи были обведены красным карандашом.

— Не может быть!

Эрик Олдержон вскинул бровь.

— Вам это что-то говорит? — осведомился он. Я рассказал о газетах, которые были присланы торговцам и владельцам лошадей.

— А, ну так оно и есть. Кто-то добросовестно позаботился о том, чтобы погубить Аллардека. На волю случая ничего не оставили.

— Вы говорили о третьем письме. Решающем, — напомнил я.

Он заглянул в кейс и бережно достал третье письмо.

— Оно может вас удивить, — предупредил он.

Третье письмо было не от коммерческой фирмы, а от благотворительной организации. Половину левой стороны страницы занимал список патронов. Организация оказывала помощь семьям умерших или больных государственных служащих. Вдовам, сиротам, старикам, инвалидам…

В письме говорилось, что Мейнард Аллардек в течение нескольких лет неустанно трудился, помогая выжить людям, не по своей вине оказавшимся в трудном положении. Он неустанно делился с ними своим состоянием, а кроме того, уделял обездоленным немало личного времени, непрестанно помогая нуждающимся семьям. Благотворительная организация сообщала, что почтет за честь, если человек, являющийся одним из самых надежных ее столпов, будет посвящен в рыцари. Этот человек был единогласно избран председателем их организации на следующий срок и вступает в эту должность с первого декабря сего года.

Письмо было подписано четырьмя членами организации: бывшим председателем, главным менеджером и двумя старшими патронами. Увидев четвертую подпись, я изумленно вскинул голову.

— Ну как? — спросил следивший за мной Олдержон.

— Странно…

— Любопытно, не правда ли?

Он забрал у меня письма и спрятал их в кейс. Я сидел, погруженный в сумбурные размышления, и мои предположения таяли, как воск. Я хотел знать, правда ли, что Мейнарду Аллардеку собирались предложить рыцарский титул, и если да, то кто об этом мог знать. А кто же об этом мог знать, как не те, кто его выдвинул?

На письме от благотворительной организации, датированном первым октября, стояла подпись лорда Вонли.

Глава 16

— А почему ваше значительное лицо разрешило показать мне эти письма? — осведомился я.

— Хм… — Эрик Олдержон сложил пальцы вместе и некоторое время их разглядывал. — А вы как думаете?

— Возможно, — сказал я, — он надеется, что я раскопаю некоторое количество помойных ям и нарою там некоторое количество нужных ему ответов, так что ему не придется рыться в грязи самому.

Олдержон посмотрел мне в глаза.

— Да, нечто в этом духе, — признался он. — Например, он хочет наверняка знать, что Мейнард Аллардек — не просто жертва очередной травли. Он хочет воздать ему по заслугам. Возможно, внести его в следующий список, летний.

— Ему нужны доказательства? — спросил я.

— А вы можете их добыть?

— Думаю, что да.

— Интересно, — спросил он с суховатым юмором, — что вы собираетесь делать, когда оставите скачки?

— Брошусь в пропасть, наверное.

Я встал. Он тоже. Я искренне поблагодарил его за хлопоты. Он сказал, чтобы я непременно выиграл в следующий раз, когда его лошадь будет участвовать в скачках. Я обещал, что сделаю все возможное, еще раз оглядел уютную комнатку и отправился обратно в гостиницу. «Лорд Вонли…» — думал я. Первого октября он подписал рекомендацию Мейнарду. А где-то в конце октября начале ноября к телефону Бобби подключили «жучок».

Страницы: «« « ... 1112131415161718 » »»