Драконов бастард Крымов Илья

Из мрака потянулись руки, которые сжали горло Тобиуса и схватили его за предплечья.

— Ты понесешь мою волю в мир, я заставлю тебя…

Серый магистр вырвался из объятий сна с надрывным сипением, пот тек по его лицу, щипал глаза, и хотя он уже не спал, черные руки продолжали сжимать его глотку. Тобиус коснулся шеи, но ощутил только прикосновение к собственной коже. Волшебник продолжал дышать, но ему казалось, что он задыхается… а еще руки словно онемели. Сигналы проходили по нервным волокнам, пальцы сжимались, осязание никуда не делось, но в руках словно поселилась та колючая немощь, которая появляется в онемевшей конечности. Прошли долгие секунды, прежде чем он понял самое ужасное: все заклинания в голове погасли. Все, что он носил в себе, исчезло, и он ослеп. Глаза мага видели каменные стены, увешанные шкурами, устланный ими же пол; уши слышали завывание бессильного ветра за маленьким окошком и дыхание спящего собрата по Дару. Но Тобиус больше не видел потоков магической силы, которые пронизывали мир, он не слышал отголосков пульса земли, из которой были добыты камни Карденвига. Он больше не видел и не слышал ничего, что было неотъемлемой частью его жизни как волшебника с самого детства, он потерял все, что возвышало его над простыми смертными. Магия исчезла.

Тобиус уже набрал воздуха в грудь, чтобы завопить от первобытного звериного ужаса, но дверь его покоев слетела с петель, и в проем стремительно и грациозно, как мурз, заскочил воин.

Маг схватил свой жезл, размахнулся и ударил. Треснул и развалился на куски щит, а его хозяин вылетел в коридор.

— Ко мне! — крикнул Тобиус.

Спокойно лежавший на полу мимик подскочил и прыгнул к хозяину на левую руку, изменил форму, став большим треугольным щитом.

Сквозь проем в комнату ворвались женщины с оружием. Маг бросился на них и стал крушить щиты и кости тяжелым жезлом, мимик хорошо защищал его левую руку, время от времени выбрасывая вперед щупальца с кривыми когтями. Кричащих раненых воительниц Тобиус вышвыривал прочь и вступал в бой с теми, которые еще не получили свое. Он дрался с отчаянием крысы, загнанной в угол, свирепо и безоглядно. Получив короткую передышку, волшебник сжал зубы покрепче, чтобы не застонать от боли в распоротом плече и кровоточащем порезе на груди. Ему повезло: могли бы и голову отрубить.

— Потом всех подлатаю, — послышался дребезжащий старушечий голос, — ничего без меня не можете! Ползите прочь отсюда, бесполезные девчонки! Эх…

Старуха прошла в комнату, тяжело опираясь на свой посох.

— Ну что, доходимец, допрыгался? Положи жезл и стряхни эту дрянь с руки.

— Я положу этот жезл на твой череп!

Старуха усмехнулась, показывая острые клыки.

— Спеленала тебя раз, спеленала второй раз. Могу и третий. А ты говорил, что не смогу, доходимец.

— Убери!

— Смешной. Глупый и смешной. Ты дурак, и уж поверь, тебе об этом еще не раз скажут!

Тобиус бросился на Орзу с твердым намерением убить снежную колдунью. Все мысли о ценности человеческой жизни и отвращении к такому тяжкому греху утонули в море страха и ненависти. Сила, с которой волшебники дорожат своим Даром, сравнима лишь с силой материнской любви, и он бы пошел на все ради возвращения бесценной пропажи.

— Замри, — небрежно выплюнула старуха.

Тело отказалось слушаться, и серый магистр рухнул на истоптанные шкуры, расшибив скулу. Его немедленно обезоружили и связали. Сгибались сведенные судорогой конечности плохо, но разозленные орийки не церемонились, причиняя сильную боль.

— Тащите его к остальным, только в отдельную яму.

— А с хворым что делать?

— Не твоя забота, Бринхилд, он для нас не опасен. Желтоглазого молодчика разденьте донага — нельзя, чтобы на теле остался хоть один артефакт. Пусть померзнет.

Чтобы снежная крыса приблизилась к тебе достаточно близко, нужно быть похожим на труп. Это Тобиус уяснил на шестой день своего заключения, шестой день без пищи и воды.

Чтобы быть похожим на труп, надо лежать на ледяном полу, не дышать, не двигаться и смердеть. Смердеть было легче всего, поскольку отхожего места к ледяной яме не предусмотрели. Крысы осторожничали — они жили и плодились в застенке, наверное, веками и успевали подъедать узников, прежде чем их промерзшие трупы выволакивали надзиратели. Первые дни «охоты» поймать крыс чистым способом не удавалось, приходилось бить их и подъедать ошметки. Но позже он стал достаточно ловок и… голоден, чтобы ловить их голыми руками и сворачивать шейки. Потрошить тушки без ножа оказалось трудно, а чтобы ловко орудовать осколком льда, нужно было еще наловчиться. Сырая крысятина поначалу плохо шла, но после третьей недели заключения желудок пообвык и переваривал мясо вместе с костями. К сожалению, его не хватало. Чтобы подманивать новых крыс в камеру, приходилось использовать останки пойманных. Крысы были умными тварями и прекрасно знали, где их поджидает опасность, а потому приходили довольно редко. Приходилось есть ледяных пауков. Этих изящных тварей в застенке водилось куда больше, они ползали по стенам, вили инистую паутину и не очень быстро убегали. Похрустывая ими, Тобиус радовался, что паучий яд разрушался желудочными кислотами, и думал о том, как же все-таки великолепна природа, как она приспосабливает живых существ к условиям любой враждебной среды. Несколько раз его, конечно, кусали, и тогда он впадал в оцепенение, но с каждым разом действие яда становилось слабее. Возможно, для нормального человека любой такой укус стал бы приговором, но Тобиус и в прежние времена неоднократно травился, поскольку усиленно изучал зельеварение. Это и способность мутировавшего тела лучше разлагать токсины помогли ему выжить и выработать иммунитет.

Если Тобиус не занимался добычей пищи, то забирался в угол, прислонялся голой спиной к ледяным стенам и сжимался в комок. Порой на него нападал очередной приступ безумного гнева. Тогда он почти терял рассудок и бросался на стены и дверь, проклиная своих тюремщиков и суля им страшную месть. Завершался приступ рыданиями бессильной злобы лежа на полу. Истощение сделало приступы частыми и очень острыми, оковы самообладания, в которых волшебник старался держать свой рассудок, таяли, а безумие подкрадывалось из темных уголков подсознания все ближе и ближе. Наставники в Академии учили, что разум волшебника гораздо шире, гораздо открытее для мира, это позволяет пользоваться Даром, но и ослабляет духовную броню носителя. Там, где темный пейзанин не получит никаких ментальных травм, волшебник может полностью лишиться рассудка, если не будет держать себя в руках. Клетка самоконтроля рассыпалась, безумие, вызванное муками, росло, как и отчаяние. Гнев рос, а зубы выпадали.

Порой он часами повторял имя Керубалеса, надеясь, что недавно обретенный соратник сможет помочь ему. Но великан огэбо не появлялся, и стены ледяной тюрьмы не рушились. Зато Шепчущий был рядом постоянно. Нет, он больше не являлся Тобиусу во сне, не проявлял себя иными путями, но волшебник знал, что эта разрушительная сила таится где-то рядом и выжидает, тихо радуясь его, Тобиуса, страданиям. Правда, временами у мага случались прояснения разума, тогда он понимал, что захвачен паранойей и собственные страхи пленяют его не хуже ледяных стен темницы.

Часами волшебник неотрывно смотрел на свои руки, на светящиеся линии и узелки, окутывающие предплечья наподобие частой сети или тончайшего шатрадского кружева. Ошейник из таких же кружев прочно сидел на его шее. Он не видел этого ошейника, но точно знал, что он там, потому что наблюдал эфемерную ниточку, соединяющую наручи, и видел две других ниточки, которые тянулись от них к его шее. Все, что осталось от его магического зрения, — это возможность видеть нити заклинания, вплетенного в его тело.

Поддевая эти потоки энергии отросшими ногтями, волшебник мог передвигать их. Поначалу он чересчур легкомысленно относился к этой возможности, тянул за разные ниточки наугад, они передвигались, одни узелки развязывались, другие завязывались, казалось, все это не имеет значения, пока однажды он не совершил непонятной для себя самого ошибки, потянув нити так, что узелков стало больше… какая же то была боль! Несколько минут он корчился и хрипел, даже выть не мог, а потом все вновь стало как прежде. С того момента Тобиус изучал свои оковы, следя за тем, как переплетаются нити. Он пытался сосчитать узлы, но сбивался то после седьмой тысячи, то после десятой. И все они были взаимосвязаны — потянешь за одну нить, и вся паутинка придет в движение. А там уж либо путь к свободе, либо новое затягивание удавки, которое его добьет.

По отсветам на потолке, едва просачивающимся через крошечное духовое отверстие наверху, волшебник упорно считал дни и ночи Оры.

Заканчивался третий месяц заточения, волшебник думал, что наступил фебур, но не был уверен. Его внутренний хронометр, обычно не дававший сбоев и точно отсчитывавший время, постепенно начал сбоить, числа путались в его памяти, хотя прежде держались там крепко. С той же вероятностью могло статься, что уже давно наступил мархот или эпир. Чувство реальности почти покинуло его, остались лишь дни, ночи и ледяные стены. Тобиус держался. Он ел крыс с пауками, сыпал проклятьями, выл от тоски, но еще он изучал свои руки, запоминая наизусть расположение узлов, а мысль о мести стала единственным, что грело его в этом ледяном чистилище. Маг почти забыл звуки человеческого языка, глаза его привыкли к густому полумраку, а тощее тело перестало чувствовать холод. Порой он забывался тревожным сном, а проснувшись, видел, что нарастающий на стенах и полу лед нарастал и на нем. Узилище пыталось поглотить своего узника.

Однажды Тобиус поймал на удивление упитанного крыса. Тот отчаянно кусался и царапался, рвался к свободе всеми силами, но в конце концов устал и притих. У волшебника появился питомец. Пришлось кормить новый рот, но оно того стоило. На останках собственных сородичей крыс пух довольно быстро. Он привык к хозяину, с удовольствием принимал пищу из его рук и даже научился некоторым фокусам. Малая подвижность и дармовая еда позволили крысу нагулять жирку. А потом Тобиус свернул ему шею и обильно поел. Заканчивая свою трапезу, маг думал о том, что не следовало давать питомцу имя. Все же он знал, чем закончатся эти непродолжительные отношения. Отчего-то оставшийся от трапезы хвостик Скакуна, который Тобиус теребил в руке, развеселил его. Приступ истерического смеха закончился кровавым кашлем, а дальше последовал тяжелый сон.

То была особая ночь. Четвертый месяц заточения минул… или пятый, Тобиус уже не знал. Близившийся рассвет готовился ознаменовать его освобождение. Ночь заканчивалась, заканчивались и узелки. Без устали работая длинными изгрызенными ногтями, волшебник натягивал нити и распутывал узелки. Наконец один из наручей исчез, и с тихим шелестом вся структура заклинания распалась.

Торжествующим криком экстаза волшебник поприветствовал свою потерянную силу, поприветствовал новые краски и звуки, которыми наполнился мир. Он вновь слышал сердцебиение мироздания, голоса камней, шепоток духов коварной изморози. Он вновь был магом.

— Керубалес.

— Прости меня. Я слышал и видел все. Но без твоей магической силы я не могу являться в Валемар. Прости меня, я такой бесполезный, такой глупый! Я подвел тебя, не успел предупредить… я самый медлительный…

— Оставь это, брат мой. — Тобиус поднялся на тощие синеватые ноги, покачнулся от головокружения, но улыбаться не перестал. — Если я дал себя пленить, это только моя вина. Открой мне дверь.

Из пола высунулась фаланга огромного пальца и продавила дверь наружу, в узкий коридор. Тобиус впервые за долгое время покинул свое узилище. Он направился по проходу во льду и камне, шепча словоформулы и складывая пальцы в магические знаки. Практики не хватало, промерзшие конечности плохо слушались, но он был упорен и старателен. Из соседних камер доносились голоса, взволнованные крики. Кто-то даже называл его имя, но магу было не до того. Смяв троих стражей телекинезом, он подобрался к большой, окованной железом двери. К этому моменту заклинание было готово и начало действовать — тощее изможденное тело наливалось силой, на глазах менялись мускулы, скелет, маг рос, становясь все громаднее.

Гигант, вырвавшийся из ледяной кишки, пылал оранжево-красным светом внутреннего жара, волосы ему заменял огонь, а глаза сверкали как сгустки плазмы. Лучи восходящего солнца первыми поприветствовали его.

Тревога поднялась тот же час, все защитницы Карденвига облачались в броню, хватали оружие и сыпались из казарм. Тобиус шел медленно, давая им увидеть его в облаках молочного пара от тающего под ногами снега. Он слышал, как жар, поднимающийся от его тела, вступает в схватку с ледяными ветрами Оры, он смеялся над стрелами, сгоравшими, не успев прикоснуться к нему, и над воительницами, которые падали, скошенные тепловым ударом, едва приблизившись на расстояние в три десятка шагов. Он шел по камням, трещавшим от его жара, благословенное тепло переполняло его, и это было прекрасно.

— Где ты? Пришло время исполнять обещания, а я многое успел пообещать тебе, пока вмерзал в лед!

Он прикоснулся к воротам чертога, испепелив древесину и расплавив металл. Зал пиршеств пустовал. Тогда Тобиус вышел обратно и направился к оленятням. Животные бесились, чувствуя его приближение, а он слушал и считал их голоса. Мало. Не больше десятка оленей, хотя в денниках могло поместиться гораздо больше животных. Конани не было в Карденвиге, она уехала куда-то вместе с дружиной.

Маг закричал от разочарования, а когда крик иссяк, опустил руки и втянул носом воздух, принюхиваясь. Быть может, правительницы и не было в Карденвиге, но ее советница — была. О да, сгусток пульсирующей морозной силы представал перед чарами Истинного Зрения сквозь стены продолговатого дома на высоких опорах, который окружала низкая деревянная оградка.

— Старуха!

Он одним прыжком преодолел расстояние в полсотни шагов и обрушился на дом, ютившийся под крепостной стеной, сорвал крышу и оказался внутри языческой молельни.

Белая Бабушка сидела на коленях возле грубо обтесанной ледяной глыбы, над которой мерцали голубоватые огни. Пустые глазницы волчьих, лисьих, медвежьих и заячьих черепов, насаженных на шесты вокруг, взирали на нее, слушая тихую молитву. За спиной Орзы пылал ужасный жар, но она будто не чувствовала этого. Кряхтя, старуха поднялась с колен, прежде чем вода от тающего алтаря успела к ней подобраться.

— Как ты вырвался, болезный?

Тобиус издал рокочущий рык:

— Умом и терпением, благо времени было вдосталь! Я убью тебя!

— Молодые, вы такие прыткие…

Старуха взмахнула рукой, подвешивая в воздухе нить с шестью нанизанными на ней сосульками. В следующее мгновение шесть Ледяных Копий врезались ему в грудь, пронзая раскаленную кожу. Земля дрогнула, когда гигант, выброшенный из полуразрушенной молельни, рухнул на камни двора.

— Сидел бы ты лучше тихо, доходимец, — прошамкала Орза, взлетая.

Тобиус поднял руки, и небо над Карденвигом наполнилось потоками ревущего огня, направленными к Орзе. Но старухи на прежнем месте уже не было, она юркой куницей нырнула вниз и атаковала его Ледяным Тараном. Страшное заклинание ударило гиганта в живот длинным ледяным стержнем размером с древесный ствол, а потом раскололось на тысячу осколков и во множестве мест распороло кожу Тобиуса.

— Я растоплю твой мир в огне, старая тварь! — взревел он, истекая потоками кипящего пара.

— Сначала я сброшу на тебя айсберг, желтоглазый недомерок!

Орза закрутилась снежным вихрем, сыпля смертоносными осколками льда. Часть ее атак просто таяла, попадая в поле раскаленного воздуха вокруг огненного гиганта, но другая часть достигала цели и наносила слабые повреждения. Чтобы спасаться от его прямых атак, волшебница постоянно перемешалась по Карденвигу. Тобиус же швырял свое тело вперед со скоростью пушечного ядра, крушил постройки и испепелял все, с чем соприкасался. В ином обличье магические способности Тобиуса сильно урезались, но возрастала его власть над огнем, подпитываемая ненавистью и яростью. Одним прочтением заклинания Топор Шааба он метнул сразу три ревущих снаряда, а Огненные Копья летели из его рта, оставляя глубокие раны на крепостных стенах. Белая Бабушка укрылась в Сфере Ледяного Мрамора, а затем, бросив еще горсть простых боевых заклинаний, отлетела подальше.

Пока раны, нанесенные Орзой огненному гиганту, зарастали, старуха сорвала со своего посоха одно из причудливых ожерелий с пучками сушеных трав, грибов, разными камушками и мумифицированными мышиными лапками. Она поднесла ожерелье к лицу, что-то коротко шепнула и швырнула его в снег. Оттуда немедленно, словно подснежники по весне, полезли крохотные фигурки. Снежные фетиши — порождения дикой магии.

— Что это? Големы-лилипуты? Ты совсем ополоумела, старая?!

Но Орза в ответ лишь тихо прошептала:

— Как комочек снега, катящийся по склону.

Фетиши немедленно начали расти. Они вбирали в себя весь окружающий снег, который еще не успел растаять, и в мгновение ока достигали трех человеческих ростов. Тобиус бросился в бой. Противников стало больше, но они все еще были лишь снегом, а он источал жар раскаленного гномского горна. Огненный гигант расправился с ними за неполную минуту, но этого оказалось достаточно, для того чтобы Орза завершила магический рисунок костяным кинжалом.

— Эльбехельмарук, к вою прибавится вой! Туаханзаа, стылыми спинами белых сугробов!

Старуха сунула ладонь в поясной мешочек и вытащила оттуда пригоршню волчьих клыков. Она швырнула их прямо в рисунок, линии которого тут же засветились ярче, и из них, словно из врат иного мира, полезли огромные белые волки. Те звери имели сапфировые глаза, синие языки и сабельные клыки, их дыхание источало мертвящий хлад, а мокрые камни там, где они ступали, покрывались мохнатым инеем.

— Разорвите его!

Стая набросилась на него, оглашая Карденвиг злобным лаем. Тобиус метнул одно Магматическое Копье, второе, а потом его свалили с ног обжигающе холодные туши. Он свирепо отбивался, но волки вцепились в его руки и ноги, рвали его грудь и тянули синие пасти к его горлу. Маг резко крутанулся, переворачиваясь и давя чудовищ тяжестью своего тела, выплюнул несколько ударных струй огня, оторвал голову одному зверю — она тут же распалась тающим снегом. Несмотря на тяжесть, сковывающую руки, Тобиус сотворил шесть магических печатей и окружил себя плащом огня, который уничтожил призванных монстров. Продолжая подпитывать этот плащ собственной силой, он сотворил длинный огненный посох, чтобы сражаться привычным оружием, но было уже слишком поздно.

Пока снежные волки занимали его, Белая Бабушка провела ритуал Единения с Воздухом. Она слилась воедино с одной из первостихий и перевоплотилась в образ парящей девы-воительницы. От старой уродливой оболочки не осталось ничего, вместо Орзы на мага взирала величественная дева в доспехах, при круглом щите и с длинным копьем. Ее распущенные волосы колыхались, словно их ласкал нежный бриз, в то время как ее призрачный плащ развевался как при ураганном ветре. Воительница подняла копье и метнула его, да так, что порыв ветра едва не сломал Тобиусу спину. Новое ветряное копье появилось в ее длани, и Орза устремилась вниз пикирующим ястребом. Тобиус выбросил вперед огненный посох, и ее щит треснул, а ее копье вошло в его грудь, пройдя лишь немного правее сердца. Боль разорвала его тело, огонь, бывший его естеством, поглотил сгущенный в копье кислород, пламя взорвалось в грудной клетке, а Орза успела сбежать с потоком стылого ветра.

Тобиус упал на колени, зажимая глубокую рану, из которой хлестала плазма, в то время как колдунья создала себе новое копье и новый щит. Она устремилась вниз, целя в пульсирующий комок магической силы, который был основой заклинания Огненный Гигант, преобразившего Тобиуса. Обратив мага обратно в человека, она бы расправилась с ним играючи. Когда острию воздушного копья осталось всего ничего до сердцевины заклинания, южанин распахнул рот, до предела высовывая язык, и исторг поток белоснежного огня. С оглушительным визгом боли и ужаса колдунья пала на оплавленные камни в своем прежнем обличье. Белый драконий огонь разодрал ее воздушную ипостась, вернув старуху в бренное тело.

Тобиус стоял на коленях, тяжело дыша и истекая кровью, горячей как магма. Развороченная грудь его медленно зарастала, мускулы и кожа наращивались на черных как обсидиан ребрах, сами ребра срастались заново, закрывая сердце. Мощь утекала из тела, мышцы-валуны иссыхали, пышущая жаром оранжево-красная кожа тоже бледнела, пламя на голове превращалось в волосы, и огнедышащее чудовище вновь превращалось в слабого истощенного человека. На его груди появился шрам длиной в ладонь — все, что осталось от раны, которая чуть его не погубила. С трудом, едва ли не теряя сознание, он встал с колен и зашаркал к поверженному противнику, подобрал посох с лисьим черепом и кинжал из моржового клыка. Орза лежала неподвижно, казалась мертвой, не дышала, но огонь жизни в ней все еще теплился. Тобиус посмотрел на морщинистое одутловатое лицо, перекошенное от мучений. Все ее морщины проявились очень четко, одна из толстых белых кос сгорела, большая часть правой руки стала сплошным ожогом, от нее осталась почерневшая культя.

Тобиус сжал трофеи и в мгновение ока развоплотил их. Посох и нож истаяли, оставив после себя лишь несколько крупиц ярко сияющего вещества, белого, подернутого слабой синевой. Эти крупицы напоминала самородки, вымытые из речной гальки, такие маленькие, но такие ценные. Волшебник заключил их в кулаки и втянул их силу в себя. В его ладонях зажглись нежно-голубые бутоны живого подвижного льда. Зрелище было чарующим — живой лед. Цветки вытянулись, приняли острую клиновидную форму и застыли в образе кинжалов, источающих морозный дымок. С ними Тобиус навис над Орзой и замер.

— Что же ты медлишь? — спросила она надтреснутым голосом через долгие мгновения.

— Решаю — жить тебе или умереть.

— Еще сомневаешься?

— Я всегда сомневаюсь, когда берусь кого-то убивать.

— Ждешь мольбы? — слабо проговорила она, держась в сознании из последних сил. — Не жди, я слишком стара, чтобы цепляться за жизнь.

— Мне ни к чему твои мольбы.

— Я хотела убить тебя. С первого дня я поняла, что ты принесешь беду…

— И где ты теперь? Лежишь полумертвая в ожидании моего приговора. Чего стоили все твои козни, если в итоге я победил и даже стал сильнее?

— Волшебники юга, от вас одни беды, лживые предатели…

— Ну хватит!

— Тот, кто был перед тобой, отмеченный твоим же проклятием, принес лишь боль в мое сердце… Уста его источали патоку и дарили горячие поцелуи, а потом он сбежал, оставив меня в томлении и муке… ненавижу вас, драконьих ублюдков!

— Довольно уже! — Тобиуса передернуло от омерзения — было похоже, что старуха помутилась рассудком и потерялась где-то в закоулках своего разума, начав бредить. Да и на что мог позариться этот несчастный Финель Шкура?

— Семьдесят лет назад я бы раздавила тебя одним ногтем.

— Семьдесят лет назад я еще не жил.

— Бей уже!

— Великий Карл Картарузский[53] сказал, что милосердие — это дорогая привилегия, доступная не всякому победителю. Меня больше не прожигает желание убить тебя, и сегодня я достаточно богат, чтобы оставить тебя в покое.

— Какой глупец…

— Но как только ты попытаешься отомстить мне, мы завершим эту беседу именно так, как и должны были.

Тобиус огляделся и внутренне ужаснулся тем разрушениям, которые они с Орзой учинили, пока пытались уничтожить друг друга. От большинства построек Карденвига практически ничего не осталось, оленятни горели, благо какая-то воительница была достаточно смела, чтобы прокрасться мимо сражающихся и выпустить оленей. Сильно пострадал чертог конани, на его каменных стенах виднелось много черных следов и потеков расплавленного камня. Вдоволь насмотревшись на дело рук своих, маг вспомнил, что стоит нагишом посреди зарождающегося ненастья. Те массы горячего воздуха, которые он создал, превратившись в огненного гиганта, сцепились с холодным воздухом Оры, и в результате перепада давления вот-вот должна была разразиться буря.

— Я знаю, что вы здесь! Выходите! Старухе нужна помощь!

Несмотря на страх, орийки все же поднялись из своих укрытий.

— Отнесите ее в чертог и сгоните туда всех, кто есть в Карденвиге!

Сам волшебник первым последовал своим указаниям.

— Керубалес! Ты знаешь, где мои вещи?

— В покоях колдуньи. Она заперла все в большом сундуке.

— Отнеси меня!

Огромная ладонь поднялась из земли, и на ней, словно на корабле, волшебник устремился в здание. При этом часть его магической силы утекала, чтобы обеспечить существование Керубалеса в измерении Валемара.

В жилье Орзы Тобиус сунулся осторожно, боясь нарваться на волшебный капкан или приставленного сторожа. Сундук нашелся сразу — старый, массивный, сделанный из потемневшего за время дерева, с вырезанной на нем рунописью. Система замкнутых друг на друга защитных чар укрывала его мерцающей сетью, и распутывать ее у волшебника не было никакого желания. Он сплел заклинание Рвач — и вскоре уже доставал свои вещи. Отдельным словом Тобиус помянул Орзу, когда увидел свой посох: колдунья уменьшила его до размеров менторской указки, чтобы он поместился в хранилище.

— Ладно, обойдусь пока.

Соприкосновение с родным жезлом мгновенно придало истощенному волшебнику сил. Найдя свой пояс, Тобиус вытащил из поясного кармашка крошечный фиал с ярко-синей жидкостью, откупорил и залпом осушил его. Чистая магическая сила бушующим потоком потекла по телу, наполняя внутренние резервуары иор за иором.

— Давай ко мне на плечи, одеваться некогда!

Мимик, лежавший на дне сундука, прыгнул к хозяину и обнял его, превратившись в стальные доспехи. Тобиус достал из сумки свою книгу заклинаний, попутно вытряхнув оттуда сонного Лаухальганду, и ринулся наружу — возводить защитный барьер над Карденвигом, пока снежное ненастье не сбросило резиденцию конани в пропасть.

— А голова не треснет?

— Не треснет. — Тобиус показал Орзе свои пальцы, а затем с удовольствием сотворил на них длинные ледяные когти. — Заклинание Ледяные Когти успешно освоено. А вот с твоими фетишами все не так просто, ты ничего не скрываешь?

— Дикая магия. Я не виновата, что ты ее не понимаешь.

— А ты понимаешь? Пользуешься и цивилизованной магией, и дикой? Это ненормально.

— Сказал мальчишка, не проживший в мире и полувека! — осклабилась старуха.

— Нет-нет! Это совсем разные вещи! Это… основа основ! Принцип контроля магической силы против принципа отсутствия контроля! Нельзя пользоваться обоими принципами!

— Это тебе наставники сказали? — хмыкнула она. — Можно либо держать силу в стальной хватке, порабощая ее, либо не контролировать ее вообще, а лишь мягко направлять в надежде, что все получится? Это чушь! Настоящий маг может и контролировать, и отпускать! Цивилы, интуиты![54] Пфе! Разорвали магию на части… увечные! Одни душат ее, другие обращаются как с живым существом! Глупцы!

— Южан ты не любишь.

— А за что вас любить?

— Ну, может, за то, что все мы такие замечательные?

— Дурак. — Орза натянула на себя все шерстяные одеяла и повернулась на другой бок, заставив старинную кровать как следует поскрипеть.

— Дурак дураку рознь, — хмыкнул волшебник.

Тобиус вернулся к своей книге заклинаний и продолжил вписывать в нее строчку за строчкой. Он уже больше трех недель только тем и занимался, что вытягивал из Белой Бабушки все, что только мог. Старуха неохотно делилась знаниями, но деваться ей было некуда — ведь после поражения она так и не оправилась. Белый драконий огонь повредил не только ее тело, но и нанес удар по ее способностям. Маги боятся драконов не потому, что они огромны и опасны, а потому что они неуязвимы для магии и их огонь испепеляет все, даже самые великие защитные чары. Драконы — естественные враги волшебников, а их белый огонь есть самое страшное оружие. Если Орза когда-нибудь и встанет на ноги, то прежних сил она уже не обретет. Не в ее возрасте.

Тобиус приказал устроить старуху в ее прежних покоях, на мягкой перине, под множеством теплых одеял. К ней приставили троих мужчин-служанок, которые днем и ночью следили за состоянием колдуньи. Сам волшебник делал лишь то, чего не могли они, — обновлял целебные заклинания и готовил мази. Разумеется, все магические принадлежности он приказал убрать от нее как можно дальше.

— А волчьи зубы для призыва духов стылого ветра нельзя ли заменить собачьими? Разницы-то и нет…

— А заклинание для сращивании нервов можно заменить чарами от мозолей? — ворчливо огрызнулась колдунья. — Я устала, иди вон, доходимец!

Тобиус со вздохом закрыл книгу и оставил старуху в покое.

— Стереги ее и следи за челядинами.

Кресло, на котором он доселе сидел, издало тихий урчащий звук и пододвинулось ближе к кровати.

После победы над Орзой Тобиус стал единовластным хозяином Карденвига. Поскольку конани увела дружину, а Орза оказалась не у дел, никто больше не мог защитить местных от волшебника. Им пришлось подчиниться. Особенно после того как он кистью нарисовал на лбу у каждой воительницы по каракуле и назвал их «Печатями Огня». Он сказал им, что за неповиновение выжжет содержимое их черепов, и при этом постарался быть правдоподобным. Для острастки пришлось нарисовать каракулю на полене и воспламенить его пирокинезом.

По его воле все настоящие защитницы Карденвига были сосланы… на кухню. Сначала он хотел рассовать их по ледяным камерам, дабы они вкусили всю сладость жизни в вечном холоде, но затем передумал, поняв, что безвредное заточение на кухне станет гораздо более болезненным наказанием для женщин, презирающих такие вещи, как кухарство. Йормен сразу был категорически против такого вмешательства в уклад его вотчины, ибо «бабам на кухне не место». Его не грела мысль о толпе озлобленных рубак, которые в жизни не очистили ни одной вшивой картопелины, топчущейся между мойками и печами. Кроме того, повара-мужчины страшно боялись такого соседства, и властитель кухни заранее понимал, во что выльется «удачная» идея Тобиуса. Однако волшебник упросил рыжего просто посадить этих женщин за черную работу, все, что угодно, лишь бы они были при деле и дело это им не нравилось.

— Глядишь, вкусив тяжелой мужской доли, в будущем они станут более уважительно относиться к мужчинам, которые днем и ночью трудятся, дабы угодить им, — закончил тогда Тобиус.

Йормен еще сомневался, но последняя мысль пришлась ему по нутру, и, размахивая громадной поварешкой, он принял командование новыми рекрутами. Его южный характер и зычный бас заставили суровых ориек двигаться быстрее, а огрызаться меньше.

— Как здоровье?

— Поправляюсь.

Тобиус привычным жестом зажег целительные заклинания, наложенные на Томеха Бэлзу, и отметил прогресс.

— Скоро будешь здоров как бык.

— Без тебя бы точно подох, мудрейший.

— Диморисийцы — крепкие люди. Оправился бы.

— Не, — покачал тот светлой головой, — я же чувствовал, как холод смерти скребет мою грудину изнутри. Кашель был такой, что…

— Довольно жаловаться. Тебя хотя бы кормили и полушубок дали.

— А ты действительно крыс жрал и пауков?

— В сотый раз: да!

Томех хмыкнул, покачал головой и приложился к кружке с лечебным отваром.

— Никак привыкнуть не могу, вкус сливочный, но и травяной, не сладкий, но соленый, с перцем… что это вообще?

— Рецепт тебе ни к чему. Ты лучше еще одно одеяло накинь и вообще иди спи. Сон…

— Лучшее лекарство, да, помню.

Они сидели в пиршественном зале за одним из столов. Наемник, едва не умерший от двустороннего воспаления легких, постоянно носил на плечах несколько толстых одеял и войлочный плащ, а волшебник следил за его состоянием и выслушивал жалобы. Гномам в ледяной тюрьме пришлось гораздо легче, они уже оправились от холода и нагуляли жирку.

Перед Тобиусом лежала его магическая доска с клином, миска с вином и медальоном Академии в ней, еще несколько мелочей, ни одна из которых не приносила какой-либо пользы.

— Не получается?

— Битый час кручу ручки, пытаюсь настроиться, но они там словно все повымерли. Медальон тоже бесполезен, никакой связи с Академией через море.

— На тебя все рукой махнули?

— У нас говорят «сбрили бороду».

— Э? Ты же не…

— Раньше перед похоронами волшебнику сбривали бороду, завязывали ее узлом, зачаровывали против воскрешения и сдавали в хранилище.

— Это ты так шутишь?

— Нет. В прежние времена, во времена войн Некромантов и Пламенных Походов, маги, погибшие в бою с некромантами, могли восстать в облике «призраков войны». Такие случаи были настоящими катастрофами, потому что магов тогда не отпевали священники и не хоронили на святой земле. Их тела успевали основательно пропитаться темной некротической силой, и порой в них селились обрывки сознаний сотен погибших вокруг людей и нелюдей. Так называемые «предсмертные крики». Восставшие таким образом волшебники были чудовищами, совершенно лишенными разума и цели, но раздираемыми предсмертными мучениями многих уже мертвых людей. Они думали, что все еще находятся на поле боя, и нападали на все живое. Эта нежить натворила много бед, пока не был составлен ритуал. Сбрить бороду, завязать узлом и провести все манипуляции. Отсюда и пошло выражение… ты что такой бледный?

— Жуткие вещи говоришь, мудрейший, — прошептал Томех, — спаси Господь-Кузнец, какие жуткие! А что здесь так темно-то? Это…

— Ты что, испугался? — Волшебник улыбнулся и продолжил настраивать доску. На успех он не надеялся, но это занятие его успокаивало. Под конец, устав, он оттолкнул артефакт и уронил голову на сложенные на столе руки.

— Слушай, а раньше ты этой штукой пользовался?

— Один раз.

— А может, ты просто неправильно ее крутишь?

— Исключено.

— Ну мало ли…

— Вот ты мог бы забыть, как надо точить топор? Очищать доспехи от крови, чтобы не завоняли? Торговаться с нанимателем?

— Ну нет! Я же этим живу! Я же… А!

— Вот-вот. Волшебники очень тщательно подходят к работе с артефактами. Они — треть нашего могущества.

— Треть? А остальные две трети?

Тобиус сонно зевнул, не поднимая головы.

— Собственная сила и магические союзники.

— Вот как? Союзники? А это кто?

— Это… это… это вроде тебя.

— Э? — не понял Томех. — Наемники, что ли?

— И наемники тоже. Все существа, духи, нечисть любых пород, которых мы можем призвать, с которыми можем заключить договор или, на худой конец, поработить, — они треть нашей силы. В трудную минуту именно они могут помочь кулаками, мечами или заклинаниями.

— Во как! А ты? У тебя они есть?

— Три.

— Фрр-р-р! — возмущенно донеслось из-под стола. — Фрр-р-ря!

— Вот чей бы шакалот выл, а твой бы пасть прикрыл! Ты только и делаешь, что дрыхнешь! Какой ты, к ахогам, союзник?

— Фрр-ря!

— Ну ладно! Ладно! Пусть будет четыре!

— Фрр-р! Фрр!

— Ох… устал я от него.

Томех Бэлза заглянул под стол, где Лаухальганда грыз баранью ляжку.

— Что это вообще такое?

— Не знаю. Я нашел его в самом пыльном и заброшенном углу библиотеки Академии. Ни в одной книге ничего подобного нет, лучшие бестиологи давно махнули рукой узнать, что он такое, и… Я устал. Надо переправиться через Седое море, надо отдать им свитки и вернуться домой. Джассар говорил, что истинный путь мага — это путь. Мы постоянно должны идти на поиски знаний, но видит Господь, я так устал куда-то идти!

— А я вот люблю идти. — Томех отставил опустевшую кружку. — Мои предки поколениями сидели сиднем на своей земле. Дед, прадед, прапрадед. Рождались, жили и помирали на одном месте. На церковном погосте можно было всех до седьмого колена пересчитать. А я с отрочества знал, что мне там не быть. Нет, где угодно, только не там! Лучше пусть вороны сожрут, коли голову сложу на поле боя. Поэтому когда шехверцы шли мимо, я сразу все решил. Мать за рубаху цеплялась, умоляла не ходить с душегубами. У нас, знаешь, все по подвалам прятались, как только душегубы появились, шехверцев в Диморисе любят не больше ахогов злобных. Но я тоже пошел. И вот куда я добрался. Многие у меня дома даже не слышали об Оре. А я ее видел. Пусть меня пару раз едва не убили, бросили в тюрьму и как следует поколотили, но я вот ничуть не жалею!

— Потому что ты дурак. И я дурак.

— Ага!.. Что-то домой потянуло!

Тобиус побрел прочь, думая о сне, но на выходе из пиршественного зала его настиг звук ревущего рога в холодной ночи. Волшебник замер и сжал кулаки. Он вернулся к столу и неспешно выложил на него магические перстни, жезл, оставил книгу заклинаний и посох. Затем подошел к стене, у которой на подставке лежали палица и круглый щит.

— Может, передумаешь, мудрейший?

— Нет. Я жду здесь именно ее. И как только все долги будут уплачены, я смогу просто уйти прочь. Вернуться в Вестеррайх, отделаться от управителей Академии и податься в Хог-Вуд. Домой. К семье. Как только все долги будут уплачены.

Он распахнул двери чертога и вышел под удары холодного орийского ветра, который кружил в небе мириады снежинок. Под повторяющийся рев рога сквозь ворота Карденвига въезжала кавалькада всадниц. Над ними, насаженные на пики и копья, виднелись отрубленные головы, уже сильно подмерзшие, со слипшимися от крови длинными волосами-сосульками. Поход на усмирение взбунтовавшейся правительницы одного из северо-восточных уделов закончился удачно.

Дружинницы соскакивали с усталых оленей, громко переговариваясь, возмущаясь: почему никто не выходит встречать их? Первой бредущего по двору Тобиуса заметила Бринхилд. Громадная воительница без промедления обнажила меч и бросилась на него, но по мановению брови волшебника оружие вырвалось из крепких рук орийки и прильнуло лезвием к ее горлу.

— Не надо, — тихо раздалось позади.

— Она бросила меня в камеру.

— Она моя жена.

— Которая много раз обижала тебя, и вообще…

— Она моя жена.

— Тогда разбирайся с ней сам, ахог подери!

Тобиус отвел меч, и Бринхилд безрассудно ринулась к нему, намереваясь задушить голыми руками, но Йормен вырос на ее пути, и они сцепились в схватке. Будто два обозленных медведя, муж с женой стояли друг против друга, вкладывая в противостояние всю силу, пробуя разные борцовские ухватки, пока мужчина с великим трудом не завел руки своей женщины за спину и не взвалил ее на плечи, чтобы унести прочь.

Дружинницы стояли с обнаженным оружием, направив копья в сторону Тобиуса и подняв щиты. Им нужен был только приказ. Серый магистр нашел среди них Йофрид.

— Ты и я, один на один, без магии. Если победишь, я уйду. Проиграешь — я обрушу Карденвиг в пропасть, вместе со всеми, кто не успеет уйти. Если откажешься, я испепелю всех твоих воительниц и тебя вместе с ними. Это весь выбор, который у тебя есть.

Йофрид перекинула из-за спины иссеченный сине-красный щит и легко вытянула из ножен длинный меч, позволила дружиннице снять их со своего пояса, чтобы не мешали. Как только она достаточно приблизилась, Тобиус зажег кольцо огня, которое заставило всех отпрянуть.

Без каких-либо слов маг и конани сошлись в рукопашной — он, чьи возможности выходили за пределы человеческих, и она, способная гнуть руками подковы и ломать шеи матерым волкам, решили помериться силами. Удары сыпались градом с обеих сторон, вскоре щит конани не выдержал очередного падения булавы и сломался, отбив ей руку. Йофрид сбросила обломки, Тобиус отшвырнул свой щит и продолжил биться одной рукой. Орийка будто забыла, что острие ее клинка остро заточено по южной традиции и им можно колоть, вместо этого она наступала с тяжелыми рубящими атаками, которые могли бы разрубить всадника вместе с лошадью пополам. Кровь поколений воинов кипела в ней, наполняя тело силой, а голову кипящей яростью. Но и маг не поддавался, он был проворен, вынослив и полон холодной решимости отомстить за свои страдания и унижения.

Наконец Йофрид пропустила удар, не успела уклониться, и булава врезалась ей в ребра с правой стороны, выбивая из конани весь дух. Вскрикнув, она выронила клинок, упала в истоптанный снег и тихо застонала. Каждая попытка хоть немного вздохнуть причиняла ей оглушительную боль, ребра были раздроблены, осколки повредили легкое, которое быстро заполнялось кровью. Тобиус присел рядом с поверженным противником и наклонился к самому уху Йофрид.

— Я пришел с миром, я избавил вас от чудовища, я не хотел никаких наград, а лишь стремился обратно домой. Но ты схватила меня и швырнула в ледяное чистилище, морила голодом и холодом. Чувство невыносимой несправедливости душило меня все это время. За что ты так со мной поступила? Что я тебе сделал?

Ей было тяжело, глаза, затуманенные поволокой боли, с трудом нашли лицо Тобиуса.

— Я многим отказала, но мне никто… Никогда еще не было так обидно… стыдно…

Он дрогнул, и дрогнуло пламя в его глазах.

— И это все? Это… это то, ради чего я мучился? Ущемленная гордость? Что же ты за тварь…