Самоучитель Игры Синицын Алексей

2

Поездка через весь Китай с Юго-востока на Северо-запад, к предгорьям Тибета заняла чуть больше недели и невероятно измотала Кроуза, не смотря на всю его предусмотрительность в прокладке маршрута, основательность подхода к остановкам на ночлег, а также на предупредительную разумность в выборе одежды и пищи для путешествия.

А вот бродячему коммивояжёру Смиту было всё хоть бы хны. Если из инспектора их дальнее странствие день ото дня последовательно высасывало жизненные силы, то послушнику оно их только прибавляло. Он, как дикий жеребец, вырвавшийся на волю, с каждым днём становился всё более ретив и весел. Часто беспричинно смеялся, мечтательно о чём-то щебетал (у Кроуза даже не было сил вслушиваться, о чём) и постоянно указывал своему унылому спутнику на какие-нибудь красоты ландшафта, что ещё больше того раздражало.

Наконец, миновав лесистые долины Уханя, посетив расположившийся среди множества холмов и рек цветастый и благоуханный Чунцин, заночевав напоследок в предгорном Чэнду, путешественники двинулись чуть южнее Сунпаня, углубляясь, таким образом, в обширное и необжитое пространство Тибетского нагорья с его восточной стороны.

— Смотрите, дорогой Джозеф, какой странный осёл! Если внимательно вглядеться…

— Ну хватит, Лемюэль, прошу Вас! Все эти долины, залитые полуденным светом, валуны, напоминающие шанхайские лепёшки, странные ослы… Я очень устал и хочу есть. Давайте присядем, съедим по куску вяленого мяса и выпьем немного вина.

— Вот вина я бы вам не рекомендовал, дорогой друг, лучше чистой воды вон из того ручья. Слышите, где-то недалеко за кустами журчит ручей, — Смит приложил ладонь к уху. — Нам предстоит подъём в горы, а горы, уж поверьте мне, не терпят никакой нетрезвости.

— Ну, хорошо, хорошо, только за водой тогда, пожалуйста, сходите Вы, — выдохнул совершенно измождённый Кроуз.

После привала путники неторопливо двинулись дальше в горы (Смит лишил инспектора и послеобеденной сигары). Они входили в совершенный и загадочный горний мир, в котором, по всей видимости, не было места ничему «земному», во всяком случае, уж точно — ничему приземлённому.

Полицейскому казалось, что с каждым часом продвижения температура падала, по крайней мере, на пару-тройку градусов, и он предложил Смиту переодеться в заранее припасённые тулупы из оленьих шкур, выменянные инспектором в Чэнду за 100 коробков спичек. Но тот, к его удивлению, отказался, продолжая скакать по острым камням с ловкостью горного козла в своём лёгком «дирижёрском» фраке.

— Вы одевайтесь, милый Джозеф, а я, знаете, привычен, — отозвался он, издали оторвавшись зигзагами футов на сто вперёд замерзающего и задыхающегося от недостатка кислорода Кроуза.

Выругавшись, и с досады плюнув в остроконечный, размером с доброго быка, камень, инспектор навьючил на себя тёплое, сшитое из больших косых лоскутов одеяние, и неловко спотыкаясь и чертыхаясь, поспешил догонять коммивояжера.

Ещё через полчаса Кроуз объявил своему спутнику, что не в силах идти дальше и приказал Смиту развести костёр из ещё попадавшихся на их пути редких сухих колючек.

— Вы точно знаете, что мы на правильном пути? — почти со злостью спросил Кроуз.

— Дорогой инспектор, это станет ясно только ночью, когда над этими чудесными заснеженными вершинами появятся звёзды, — с вежливым поклоном отозвался коммивояжёр.

— То есть вы хотите сказать, что мы как древние мореплаватели будем ориентироваться исключительно по звёздам?! — оторопел инспектор.

— Ну почему же, исключительно, — весело хохотнул Смит, уносясь за колючками, — в дневное время нам будет помогать наша волшебная флейта.

— И сколько же ещё продлится наше путешествие к монастырю? — спросил Кроуз, когда коммивояжер уже разводил огонь под охапкой собранных колючек.

— Видите ли, дорогой друг Джозеф, — послушник, смирив прежнюю весёлость, говорил очень серьёзно, — наверняка это сказать невозможно. Может быть, мы достигнем монастыря Тяо Бон за 3–4 дня, может, за неделю, а возможно, и не найдём его никогда.

Нет, инспектор не верил своим ушам! Что значит, возможно, не найдём никогда?! И при этом, Смит говорил всё это как о чём-то само собой разумеющемся. Так же спокойно он мог бы рассказывать своему другу о перспективах торговли карманными часами с секундной стрелкой в отдалённых провинциях Поднебесной.

Видя нешуточную обескураженность своего друга, Лемюэль Смит сам поспешил дать разъяснения.

— Разве Вы забыли, дорогой друг, что писал Патриарх Тлаху в своей рукописи? Никогда нельзя быть вне Игры. А что такое монастырь Тяо Бон? Это и есть самое средоточие Игры! Я вижу, что Вы отчаялись и уже готовы, что называется, бросить карты, перестать играть с Игрой. Но именно это было бы вернейшим путём к гибели! Роковой ошибкой! Нужно во что бы то ни стало продолжать играть. Слышите? Всеми силами поддерживая свой интерес к Игре для того, чтобы она, не дай Бог, не потеряла интереса к нам. Только так, мой милый друг, только так у нас есть хоть какой-то шанс выйти победителями.

Не то тепло разгоревшегося костра благотворно подействовало на Кроуза, не то он действительно осознал всю серьёзность писаний Ся Бо и сказанных ему послушником слов, но ему почему-то вдруг стало невероятно легко. И он через некоторое время громко и радостно расхохотался, глядя на своего друга, так, как это случается только с людьми, которые на какое-то мгновение теряют страх смерти, ибо ощущают вдруг всю полноту жизни. А прозрачный горный воздух разнёс этот его победный смех в горах на многие-многие километры, десятки раз отразившись эхом. Именно это заставило наместника Лунгху повернуть свою гладко обритую голову чуть влево, как бы к чему-то прислушиваясь и слегка улыбнувшись, сказать одному из своих помощников: «Лвангха. У нас скоро будут гости».

16 сентября 1894 года Джозеф Кроуз сделал следующую запись в своём походном блокноте: «Мы поднимались по крутой тропе, огибавшей гору. И вдруг монастырь Тяо Бон предстал перед нами. Меня поразила не толщина монастырских стен, а громадность постройки. Восьмиугольное сооружение сбоку выглядело четырёхугольником. Южные грани возвышались над центральной монастырской площадью, а северные росли из склона горы и отважно повисали над многокилометровой бездной. Снизу, с некоторых точек казалось, будто не монастырь, а сама каменная скала громоздиться до неба. Подойдя ближе, я увидел, что на каждом углу квадратного основания стояла семигранная башня, из семи сторон которой пять были обращены вовне так, что четыре стороны большого восьмигранника оказывались превращены в четыре малых семигранника, которые снаружи представлялись пятигранниками. Витиеватость и определённая многозначность форм строений монастыря Тяо Бон внушала робость и почтенное благоговение всякому взору, которому вдруг открывалось сие зрелище. Добро ещё в тот ясный день у постройки был не такой мрачный вид, как это могло привидеться в ненастную погоду».

— Моё смиренное почтение, Наместник Лунгху, — Лемюэль Смит низко склонил голову перед человеком, встретившим их в самом центре монастырской площади, выложенной грубым, серым булыжником. — Я не выполнил данного мной обета.

Человек, который стоял перед ними, был среднего роста, сух и светел как кленовый лист, через который проглядывало осеннее солнце. Инспектор подумал, что его трудно было бы отнести определённо к одной из человеческих рас. Он не походил ни на индуса, ни на китайца, ни на европейца, а будто бы был причудливой смесью всех известных малых и больших человеческих рас и народностей. Одеждой его, не смотря на высокогорный холод, служил самый обычный кусок жёлтой ткани, напоминавший индийское сари, а на ногах его Кроуз заметил простые плетёные сандалии. Инспектор так же отметил про себя, что слова Смита, произнесённые им с неким артистическим надрывом, не изменили в лице человека ничего. Оно оставалось таким же сиятельно спокойным и не выражало собой ни радости, ни сожаления.

— Откуда тебе это известно, Татху? Разве твоя игра закончена? — наместник Лунгху говорил по-английски, с каким-то странным едва уловимым гортанным акцентом. Как будто бы некоторые звуки английской речи давались ему с трудом, или его голосовой аппарат был устроен несколько иначе, чем у обычного человека.

Послушник только ещё ниже склонил голову, и его длинные волосы закосматил подувший с горных вершин ветер.

— Кто Вы, я знаю, — наместник перевёл взгляд на инспектора, — добро пожаловать в монастырь Тяо Бон, мистер Кроуз.

— И я, кажется, знаю, кто Вы. Благодарю, Наместник Лунгху, мне о Вас рассказывал, — на этом месте инспектор запнулся и покосился на, стоящего рядом Смита, сделав рассеянный жест рукой в сторону коммивояжера, — Татху. Но откуда Вам известно, кто я, для меня остаётся загадкой.

— Так уж и загадкой? — карие глаза наместника слегка сузились и заиграли лукавыми бликами. — Впрочем, неучтиво держать гостей столь продолжительное время на холодном ветру. — (Инспектор заметил, что при слове «гостей» Смита слегка передёрнуло) — Лвангха проводит вас в заранее приготовленные для вас кельи.

Лвангха один из монахов с поклоном пригласил Кроуза и Смита следовать за собой. Наместник же остался стоять посреди монастырской площади, провожая вновь прибывших своим чистым незамутнённым взглядом.

К своему удивлению, в продолжение всего пути, проходившего через ряд сводчатых галерей и тоннелей, сопровождавшегося спусками и подъёмами по самым разным прямым и закручивающимся каменным лестницам, иногда, вдоль старых полуразрушенных стен и бойниц, инспектор не заметил ни одного человека. Не услышал он также, как не прислушивался, ни единого звука человеческой речи. Более того, у него сложилось впечатление, что монастырь Тяо Бон не просто необитаем, а необитаем уже много лет! Как долго, сказать было трудно.

— Вам сюда, мистер Кроуз. — Лвангха указал инспектору на маленькую железную дверь в каменной стене. — Татху пойдёт со мной дальше.

«Так, вот нас уже и разделили» — с нарастающей в груди тревогой подумал инспектор. Ещё более его обеспокоили и обескуражили слова, сказанные Смитом. Нет, даже не сами слова, а то, как он их произнёс. Друг Лемюэль обернулся к нему и с виноватой улыбкой клоуна, идущего на эшафот, поджимая губы, вымолвил просто и сердечно:

— Прощайте, дорогой друг Джозеф.

Инспектор с недоумённым негодованием посмотрел на их проводника Лвангха. Что происходит? Что значит, прощайте?! Но тот и глазом не моргнул, а коммивояжер делал своим лицом примирительные гримасы, выражающие полную смиренность и покорность судьбе. Все понимали, что происходит. Но только не он, Джозеф Кроуз!

— Вам не следует беспокоиться, — наконец, выдавил из себя до того безмолвный Лвангха, — и добавил через пару секунд, — никогда.

После того, как две фигуры скрылись за ближайшим лестничным пролётом, бывший полицейский осторожно отворил дверь предназначенной ему кельи. Он ожидал увидеть перед собой нечто наподобие мрачного средневекового каземата. Но вместо этого его взору предстало залитое безупречным солнечным светом, свободно проникающим внутрь меду распахнутыми настежь оконными створками, укромное продолговатое помещение. Пол его для утепления был выстлан ячьим мехом, а голые каменные стены оказались задрапированными какими-то плетёными циновками с непонятными на них руническими начертаниями. Также в келье обнаружилась низенькая всего в несколько дюймов жёсткая лежанка с валиком у изголовья, и ещё нечто напоминающее стол, чуть большей высоты.

Когда Джозеф Кроуз, быстро расшнуровав свои походные ботинки, выглянул в оконце, на какое-то мгновение дыхание его перехватило. Внизу простиралась самая настоящая бездна, на дне которой поблёскивала тонкая полоска горной реки, а до проплывающих вверху редких перистых облаков, казалось, можно было дотянуться рукой. В ушах инспектора свистел ветер, и он вынужден был ухватиться за одну створку, чтобы ненароком от избытка чувств не вывалиться в оконный проём, сразу же по прибытии в монастырь Тяо Бон.

После этого инспектор с удовольствием завалился на лежанку, привычно скрестив ноги и заложив руки за голову. В келье было довольно прохладно, но оконных створок закрывать не хотелось, лишая себя припекающих и убаюкивающих солнечных лучей, почти прямо попадавших на его ложе, да к тому же, постепенно рассеивающих возникшую было в нём тревогу. Так он и сам не заметил, как провалился в сладкую дрёму, которую примерно через полчаса нарушил вкрадчивый стук в дверь.

— Мистер Кроуз, мистер Кроуз, — бывший полицейский, а ныне странноприимец загадочного монастыря Тяо Бон, узнал голос монаха Лвангха, — достопочтенный Наместник Лунгху приглашает Вас в трапезную с ним отобедать, если Вы, конечно, не против.

Его английский, отметил инспектор, был безупречен. Но он, по своей привычке, почему-то оканчивал начатую фразу после определённой паузы.

— Да, да, конечно, входите, — пригласил Кроуз, нехотя поднимаясь со своей нагретой теплом его тела лежанки.

Но монах предпочёл деликатно дожидаться его за дверью.

Затяжной переход из кельи в трапезную по многочисленным тоннелям, коридорам и лестницам, напоминающий движение в пространственном лабиринте трёх измерений, к изумлению инспектора, снова не выявил ни малейших признаков жизни в загадочной монастырской обители.

Каково же было удивление Джозефа Кроуза, когда в конце своего пути в трапезную он увидел сидящим за обеденным столом вместе с Наместником Лунгху своего друга Лемюэля Смита, который уже, было, так странно распрощался с ним. Однако Кроуз заметил также и то, что коммивояжер пребывал в весьма удручённом состоянии. Инспектору даже показалось, что тот ему как будто не рад, и что послушнику вообще тягостна вся эта ситуация предстоящего совместного застолья. Лицо же Наместника, как и прежде, не выражало ничего, кроме сиятельного спокойствия.

— Присаживайтесь, мистер Кроуз. Обычно мы не пользуемся столами, стульями и прочей мебелью, но для гостей у нас имеется, во всяком случае, я на это надеюсь, всё необходимое.

— Вот как, и часто ли монастырь посещают гости? — живо поинтересовался инспектор, усаживаясь на крепко сколоченный деревянный стул и омывая руки водой из кувшина, заботливо наклоняемого для него Лвангха и стекавшей горным водопадом в небольшой медный таз.

— До сей поры никогда.

Чтобы не выказать своей полной растерянности, Джозеф Кроуз больше не стал задавать никаких вопросов, а вместо этого стал с преувеличенным интересом рассматривать стоящие на обеденном столе прикрытые глиняные горшочки, источающие густой, насыщенный аромат какого-то варева и большую вазу с фруктами, представляющую собой, безусловно, сложно выполненную художественную композицию.

— Так какова же цель Вашего визита в монастырь Тяо Бон, мистер Кроуз? — Наместник Лунгху оторвал от крупной, свисающей на бок грозди, чёрную виноградину.

— Я просто хотел помочь своему другу отыскать Самоучитель Игры, чтобы вернуть его обратно в монастырь, — он даже слегка поклонился Наместнику. — Но у меня возникли основания полагать, что Самоучитель не покидал пределов обители, — коротко изложил цель своего визита инспектор.

— Помочь другу? Это весьма благородно с вашей стороны, — рассудил Наместник Лунгху, — и насколько я понимаю, помогая своему другу, Вы рассчитывали также оказать добровольную услугу всей монастырской братии?

— Полагаю, что так, — ответствовал гость. — Правда, я должен признаться, что имел и некий собственный интерес в этом дальнем путешествии.

Лунгху понимающе кивнул.

— Мне хотелось узнать об Игре, о которой мне рассказывал мой друг, — Кроуз недоумённо глянул на как-то совсем поникшего и съёжившегося коммивояжера.

— Скажите, мистер Кроуз, — Наместник отщипнул ещё одну спелую сочную виноградину, — а Вы видели здесь кого-нибудь из монастырской братии?

— Пока что, кроме Вас, Наместник Лунгху, и Вашего помощника Лвангха я не видел здесь никого, — сознался в своём недоумении инспектор. — Не скрою, это несколько озадачило меня, но я подумал, что строение достаточно велико, и что впоследствии я буду иметь возможность увидеть монахов монастыря Тяо Бон. И, если это возможно, с Вашего позволения, познакомиться с их упражнениями в чистой Игре.

— В Игре всё возможно, — неопределённо отозвался Наместник, — если Она захочет Вам показать монахов, будут и монахи. Ну а ты что скажешь, Татху?

(Тот во всё время обеда так и не притронулся к кушаньям).

— Что же ты молчишь, дорогой друг, Лемюэль? — попытался взбодрить коммивояжера Кроуз. И чуть даже не хлопнул его по плечу, но решил, что в данной обстановке это не вполне уместно.

— Не называйте меня так, Джозеф. Я не достоин называться более Вашим другом Лемюэлем Смитом, я жалкий и ничтожный Татху, — из глаз послушника брызнули слёзы.

— Да объясните мне, наконец, что происходит?! — Кроуз отбросил на стол деревянную ложку, которой только что с удовольствием вкушал жирную чечевичную похлёбку.

Его вопрос был обращён, пожалуй, даже больше к Наместнику Лунгху, чем к самому внезапно переменившемуся его другу.

— Мне самому интересно, что сейчас происходит, — невозмутимо отпарировал Наместник, — только сам достопочтенный Татху может объяснить, какой ход сделала Игра, играя с ним.

— Вы смеётесь надо мной, Наместник Лунгху? — почти захлёбываясь, навзрыд произнёс коммивояжёр. — Вы только делаете вид, что Вам ничего неизвестно!

— Ты когда-нибудь видел меня смеющимся, достопочтенный Татху? И, кроме того, то, что известно мне не имеет никакого значения для того, что ты хотел бы рассказать, если я правильно понял, мистеру Кроузу. Только скажи, и мы с Лвангха оставим вас наедине.

Наместник уже приготовился встать из-за стола, но Смит умоляющим жестом остановил его.

— Нет, я должен рассказать это всем! Пусть и Вы, достопочтенный Наместник Лунгху, и досточтимый Лвангха и эти горы, и это Солнце, пусть весь мир услышит из моих собственных уст слова о моём позоре, мою исповедь. О том, как я, дав свой монашеский обет, не выстояв перед искушением, низко пал!

Кроуз уже привык, что в минуты душевного напряжения или подъёма его друг говорил с большим артистическим пафосом. Но вот такого оборота он, при всей его профессиональной проницательности, предвидеть не мог. Хотя, нельзя сказать, что инспектор не заметил того, что для Лемюэля Смита с самого начала в монастыре Тяо Бон что-то пошло не так.

— Помните, Джозеф, я рассказывал Вам об игре в «Дьявольскую Радугу»? Эту игру действительно придумал Патриарх Тлаху. Только я Вас обманул тогда, сказав, что Патриарх, да простит он меня, придумал её с той целью, чтобы захватить власть в обители. Человек, которого Вы знаете под именем Ся Бо, к тому временем уже был Патриархом монастыря Тяо Бон, и авторитет его среди монашествующих игроков был непререкаем. Единственной его целью было только испытание братьев на прочность в их приверженности чистой Игре. Но, видит Бог, что не один я впал в искушение, коему подверг Патриарх Тлаху братию, и во впадении в которое я превзошёл всех.

Смит сделал жадный глоток воды, и продолжал.

— Патриарх поставил себя в равное положение со всеми игроками, объявив, что победителю в этой игре достанется ни больше, ни меньше — патриарший трон монастыря и сан Блюстителя Игры! Братия с невероятной живостью тогда восприняла эту новость. Каждому хотелось преуспеть и доказать, что, таким образом, именно ему благоволит сама Игра. Но в результате честной борьбы, длившейся чуть более двух месяцев, победил Патриарх Тлаху, став Белым Господином над всеми. Вы понимаете, о чём я…

А потом, одним ранним весенним утром, когда Солнце ещё не взошло над горами и весь монастырь, окутанный туманной дымкой облаков, ещё спал, этот мудрый человек просто поднялся со своего ложа и ушёл. Ушёл, оставив нас, дав тем самым нам понять, что все мы, как в придуманной им игре были на самом деле только рабами, рабами своих суетных страстей и жажды власти над своим ближним. Из оставленного им короткого письма мы узнали, что ведение всех монастырских дел он препоручает Наместнику Лунгху.

Наместник Лунгху подтвердил свои полномочия лёгким кивком головы.

— Первое время монахи были невероятно подавлены, осознав, что на самом деле произошло. Однако потом кто-то вдруг вспомнил про Самоучитель Игры. Все знали о том, что, согласно древним установлениям, доступ к Самоучителю имеет только действующий Патриарх монастыря Тяо Бон, который и записывает в него свои откровения об Игре. Легенда гласила, что так происходит на протяжении вот уже многих сотен лет.

— Я помню. Вы рассказывали мне об этом в первый вечер нашей встречи в «Усталом Драконе», продолжайте.

— Так вот, выйдя из оцепенения, длившегося несколько дней, после ухода Патриарха Тлаху, братия вдруг в едином порыве стала требовать у достопочтенного Наместника Лунгху предъявить им Самоучитель. Но поскольку Наместник отказался это сделать, кто-то пустил слух, что Патриарх, покинув монастырь, унёс, — а некоторые прямо говорили «украл», — Самоучитель Игры, который, конечно же, никак не мог считаться его личной собственностью, а был достоянием многих поколений монашествующих игроков. Возникли ропот и возмущение. И среди тех, кто подозревал Патриарха в воровстве, каюсь, был и я. Ведь именно эта моя твёрдая уверенность в том, что Блюститель Игры совершил неблаговидный поступок, заставила меня испросить благословения у достопочтенного Наместника Лунгху на поиски беглеца и на возвращение святыни в пределы обители.

— И я его дал, — подтвердил Лунгху со странной, едва уловимой усмешкой на своём необычном лице «за семью печатями».

— Я Вам говорил, Джозеф, что разыскивал Патриарха много лет. Это тоже неправда, — продолжил коммивояжер, — я довольно скоро обнаружил его в Гонконге, ибо слава о таком человеке не могла не распространиться далеко за его пределы по всем юго-восточным и южным провинциям Империи. И потом, Вам не хуже меня известно, что он ни от кого не скрывался.

— Да, мне и самому приходилось видеть его пару раз в том же «Усталом Драконе», — напомнил инспектор.

— Сначала этот факт меня сильно озадачил. Публичная жизнь Патриарха в миру никак не вязалась в моей голове с образом вора, который, безусловно, должен был хорошо осознавать то, что его наверняка будут разыскивать и преследовать. Мне захотелось во всём разобраться самому, подтвердить или развеять свои сомнения. И тогда я стал следить за ним. Однако, чем больше я наблюдал за жизнью Патриарха, за его многочисленными победами в различных игровых состязаниях, тем больше чаша моих внутренних весов склонялась в сторону того, что Самоучитель Игры всё-таки находился у него. Ну, поймите, Джозеф, просто невозможно было поверить, что такое под силу одному, пусть даже самому умному и удачливому человеку! Наверняка с ним прибывала вся сила Игры, собранная опытом многих поколений. И эта сила была заключена, конечно же, в Самоучителе — самом загадочном и тайном манускрипте из всех тех, которые когда-либо знали люди! Тут у кого хочешь, голова пойдёт кругом…

Коммивояжер снова отхлебнул воды.

— Тогда я решил выкрасть Самоучитель у Патриарха, которого уже все знали в Гонконге, как Ся Бо! Но не для того, чтобы вернуть его сюда, в монастырь Тяо Бон, как следовало поступить в силу данного мной священного обета, о нет. Может быть, я хотел заполучить Самоучитель для того, чтобы сказочно разбогатеть или проделывать такие же фокусы, какие Ся Бо проделывал в тавернах Гонконга, спросите Вы? И я опять отвечу — нет. Меня интересовала только одна игра — «Дьявольская Радуга», игра, дающая власть над людьми, и не выходившая у меня из головы с тех пор, как Патриарх Тлаху покинул обитель. Я был уверен, что найду в Самоучителе Игры записи, сделанные рукой Патриарха и раскрывающие тайну его удивительной победы над своими собратьями. При этом я тешил себя мыслью, что выкрав Самоучитель у «вора», тем самым, не совершу большого греха. В конце-концов, почему ему можно, а мне нельзя?! Вот видите, собратья, насколько помрачился тогда мой разум. Я не хотел понять того, что, поступив подобным образом, совершил бы поступок куда более низкий и бесчестный. Ведь я бы стал не просто вором, а ещё и нарушившим обет предателем! Но, повторяю, мой разум отказывался это принять, ибо я был целиком захвачен искушением и страстью.

— Я Вас прекрасно понимаю, Лемюэль, и более того, пока что не заметил в Вашем рассказе ничего такого, что не было бы свойственно практически всем другим людям, окажись они в Вашем положении и на Вашем месте, — стараясь довести спокойствие своего голоса почти до равнодушия, заметил Кроуз.

(Ему ли было не знать о том искушении, о котором рассказывал Смит).

— Ах, не оправдывайте меня, Джозеф! — отмахнулся коммивояжер. — Ведь Вы не дослушали ещё мой рассказ до конца.

— Я много раз пытался пробраться тайком в его жилище, но всякий раз безуспешно. Всегда мне что-то мешало: то девчонка, которая приходила стирать ему портки, то хозяйка дома, у которой он снимал свою скромную комнатушку, то его многочисленные соседи. — Татху задумался, говорить ли о том, что произошло дальше, а, возможно, ему нужно было просто собраться с духом. — И тогда я решил устроить пожар.

— Так это Вы?! — остолбенел инспектор.

— Да, да, да, Джозеф! Это я устроил пожар в доме, где проживал Ся Бо. Противочумная дезинфекция, проводимая британскими властями в соседнем квартале здесь не причём, как и какой-то там русский самовар, о котором писали газеты. Он тоже не имел к пожару никакого отношения. Я лично поджёг дом!

Смит, похоже, наконец-то сказал то единственное, что хоть как-то, ненадолго, могло облегчить его душу.

— Но… но ведь в результате совершённого Вами поджога погибло столько людей! Вы понимаете, что Вы натворили?! — вот теперь Кроуз был по-настоящему ошеломлён.

Только теперь инспектор осознал весь ужас содеянного Смитом. Он посмотрел на Наместника Лунгху, но его, похоже, совсем не поразила громом эта новость. Лунгху оставался всё таким же отстранённым и спокойным и готов был слушать рассказ Татху дальше.

— Мне нет оправдания, Джозеф, — глухо отозвался коммивояжер, — я первый начал кричать «Пожар!», чтобы все жильцы дома успели спастись, выбежав на улицу. Но ветер, будь он проклят, в ту ночь был очень сильный ветер. И я не успел опомниться, как всё здание изнутри запылало адским огнём, а потом пламя стало перекидываться по крышам на соседние дома. А я, я стоял в оцепенении, смотрел на всё это и ждал, ждал, что из дома выбежит патриарх Тлаху с Самоучителем Игры, тем единственно ценным, что следовало бы в случае пожара ему спасти.

— Да Вы чудовище, Смит!

— Я знаю, инспектор. Дослушайте мой рассказ до конца, а потом делайте со мной, что хотите.

— Мои ожидания оказались напрасными, Ся Бо не ночевал в ту ночь у себя. Потом приехала пожарная команда, я это видел, наблюдая за всем происходящим с противоположной стороны улицы, спрятавшись за деревом. Они делали всё возможное, но от дома осталась лишь одна обгорелая головешка. И тут меня осенило: в комнате Ся Бо наверняка должен иметься тайник, в котором он, вероятно, прятал Самоучитель в своё отсутствие. Конечно, это было только предположением, тайник мог быть сделан совсем в другом месте, но моё предположение казалось мне вполне вероятным. Вы не хуже меня знаете, что в итоге оно оказалось верным.

Но проникнуть в выгоревший дом мне опять-таки не удалось. Сначала на пожарище крутился какой-то репортёришка, прибывший туда почти одновременно с пожарными. Я видел, он тоже пытался зачем-то заглянуть внутрь выгоревшего изнутри дома, но его спугнули приехавшие на место происшествия и оцепившие всё полисмены. Завидев полицию, репортёришка быстро ретировался. Я уже говорил Вам, Джозеф, что тогда я впервые увидел Вас и сержанта Хаттона. А что было дальше Вы уже и сами знаете, к этому мне добавить больше нечего…

«Да уж, хорош гусь», — подумал про себя Кроуз, а сам, после некоторой паузы спросил наместника Лунгху:

— Но, если Самоучитель Игры никому найти не удалось, и Патриарх Тлаху не выносил его из монастыря, значит, он действительно должен быть здесь, в обители, как я и предполагал?

— Тот, кто вынес Самоучитель из монастыря, тот его и вернул обратно, — отрезал Наместник.

Коммивояжер нервно вскинулся.

— То есть Вы хотите сказать, достопочтенный Лунгху, что Патриарх Тлаху, сначала вынес Самоучитель Игры из обители, а теперь вернул его обратно? — попытался уточнить инспектор.

— Нет, я этого не говорил. Это он, — наместник указал пальцем на Смита, — Татху вынес Самоучитель, а теперь вернул его обратно.

Смит открыл рот от удивления и побледнел.

— Я??? Но я… Джозеф, — он обернулся к инспектору, — клянусь, я рассказал Вам всю правду! Я не выносил Самоучителя из монастыря!

— Наместник, объясните, наконец, что всё это значит? — Кроуз был обескуражен не меньше самого, ничего не понимающего коммивояжера.

— А кто вам сказал, что Самоучитель Игры — это манускрипт?

Кроуз со Смитом переглянулись.

— Самоучитель Игры — это флейта.