Самоучитель Игры Синицын Алексей

1

Засунув руки в карманы и нервно насвистывая что-то врезавшееся в память из Дюка Элингтона, Ричард подходил к «Усталому Дракону». Он прекрасно знал, что застать хозяина заведения здесь в дневное время было делом почти безнадёжным. Но то, что произошло вчера вечером в игровом зале, будоражило его воображение всю прошедшую ночь так, что заснуть новоиспечённому «рабовладельцу» удалось с превеликим трудом уже только под утро. И потом, друг Джозеф ведь сам говорил ему, что если он внезапно понадобится корреспонденту, тот его может быстро отыскать через Сянь Пина. Ричард счёл совершенно необходимым безотлагательно уведомить Кроуза о случившемся накануне. И поэтому сразу по пробуждении направился в «Усталый Дракон», рассчитывая там заодно и позавтракать. Китаец в расшитом бутафорским золотом лиловом сюртуке, в парике с буклями и в ситцевых чулках над башмаками с пряжками, стоящий, как всегда, у дверей заведения, встретил репортёра непривычно, если не сказать, неприлично холодно. Открыл перед ним дверь молча и ответил на приветствие, как-то стыдливо отворачиваясь, едва-едва.

«Так, что-то уже не так» — думал с тревогой Ричард, спускаясь по слабоосвещённым ступенькам лестницы ниже уровня городских мостовых. — Можно подумать, я здесь вчера устроил пьяный дебош, только об этом ничего не помню, в то время, как остальным всё известно в подробностях».

— Добрый день, дружище Сянь Пин!

За спиной привычно брякнули деревянные висюльки.

Вместо ответа бармен приложил к губам указательный палец.

Репортёр с тревогой оглядел зал — четыре посетителя за разными столиками спокойно и сосредоточенно уплетали свой ланч. Осторожно приблизившись к барной стойке, он почти шёпотом спросил:

— Что-нибудь случилось?

— Случилось, — Сянь Пин отчего-то старался не смотреть ему в глаза. — Мистер Кроуз там, — уйгур указал на коридор, освещённый изумрудным светом.

— К нему можно войти?

— Думаю, раз уж пришли, нужно, — старик говорил так же тихо, чтобы их не могли слышать посетители, хотя вряд ли кто-нибудь из них понимал по-русски.

— Хорошо, я и не надеялся его застать здесь в столь ранний час.

Ответ бармена не на шутку озадачил Ричарда. Что это значит, «раз уж пришли»? Стараясь не привлекать к себе лишнего внимания посетителей, корреспондент быстро скользнул за полупрозрачную занавеску. Место расположения кабинета хозяина заведения он узнал ещё в прошлый раз, оказавшись в мире изумрудного света вместе с Ци Си. Кстати, где она? Ричард поймал себя на мысли, что её отсутствие он воспринял, как, несомненно, дурной для себя знак, и окончательно запутался в происходящем.

Джозеф Кроуз предстал перед корреспондентом, сидящим за столом, совершенно бледным и пьяным. Его непривычная, неестественная бледность, почти слилась с ослепительной белизной его волос. «Вот тебе и белый Господин!» — Ричард удивился, своей дурацкой аллегории. С первого взгляда было ясно, что у непоколебимо всесильного и всегда уверенного в себе Кроуза случилось что-то непоправимо страшное.

— Джозеф, что?!

— Милинда… Милинда сегодня ночью перерезала себе горло опасной бритвой, — не сказал, а с трудом прохрипел он.

У корреспондента чуть не подкосились ноги.

— Джозеф, я не хотел, я и представить себе не мог, что она…

— Сядь! — Кроуз дотянулся до своего личного бара и достал оттуда вторую, внушительных размеров пузатую рюмку, после чего наполнил её до краёв русской водкой. — Пей!

Ричард на ватных ногах, с трудом доковылял до стола. После чего, не говоря ни слова, залпом опорожнил граммов семьдесят пять прозрачной, немного вязкой жидкости, и тут же рухнул на мягкий восточный ковёр.

— Не хватало мне, чтобы ты ещё сейчас убился насмерть, разбив свою ничего не стоящую голову о дорогую антикварную мебель, — хозяин «Усталого Дракона» оттирал корреспонденту виски нашатырём и периодически совал ему под нос резко пахнущий тампон.

К Ричарду медленно возвращалась ясность очертаний окружающего мира.

— …Ты просто, всё ещё не понял что такое Игра, Рич, — Кроуз говорил тяжело, как будто ворочал каменными жерновами, — Татху, обнаруживший, что Ляо убила рукопись Ся Бо, не смог в то же время, простить самому себе гибели людей на пожаре, устроенном им в ночь с 23 на 24 июня 1894 года в квартале Устриц. Мне было тогда, примерно, столько же лет, сколько сейчас тебе, и я тогда тоже считал его вину несомненной.

— А разве это не так? — американец потирал ушибленный затылок.

Кроуз сморщил лицо и с энергичным отчаянием сильно пьяного человека завертел головой.

— Нет. Тебе, возможно, будет трудно сейчас это понять, а мне нелегко это объяснить. Но когда-нибудь ты сам всё поймёшь.

— А что случилось с Татху?

— Он не смог вписать семнадцатиугольное стихотворение в окружность и погиб, — Джозеф одним махом опрокинул в себя рюмку.

Ричарду показалось, что кто-то один из них, или он, или Кроуз сошёл с ума.

— Семнадцатиугольное стихотворение? О чём ты?! — корреспондент и сам уже изрядно захмелел.

— После того, как Наместник Лунгху обескуражил нас новостью о том, что Самоучитель Игры — это не какой-то старинный манускрипт, как об этом думали все монашествующие игруны, а та самая флейта, которую мы с Татху сами на своих ногах принесли в монастырь, я попросил Наместника продемонстрировать, каким же образом, она, то есть он действует. На что Наместник ответил мне, что это может сделать только сам Патриарх Тлаху.

— Так, значит, Патриарх в то время находился в обители? — к Ричарду на секунду вернулась трезвость.

— Да, это так. Он появился неожиданно, как будто сгустился из разряжённого горного воздуха. Но я едва узнал его. От желтозубого китайского замухрышки Ся Бо не осталось и следа. Перед нами стоял самый настоящий Патриарх Тлаху, чудесный светящийся старец — Блюститель Игры. Тогда, прежде чем повторить свою просьбу, я сначала выказал самую решительную готовность вернуть Патриарху его рукопись.

— Джозеф, ты захватил её с собой в монастырь Тяо Бон?!

— Да, Рич. Но об этом я не сказал даже своему спутнику и другу Татху. Я решил, что на пути чистых помыслов сердца так и только так будет правильно.

Корреспондент восхищённо смотрел на совершенно пьяного и убитого горем Кроуза и представлял, каким тот был когда-то молодым, как теперь он.

— И что же ответил Патриарх Тлаху?

— Он сказал мудрые слова: «Если ты принёс рукопись в обитель, ты уже вернул её мне, но пусть она останется у тебя». «Почему, — спросил я, — он, не хочет взять её обратно?» «Во-первых, — ответил Патриарх, — рукопись ему не нужна. А, во-вторых, он поздравил меня с победой».

— С какой победой?

— Вот и я спросил тогда то же самое — с какой победой? — передразнивая любопытствующую манеру Ричарда, повторил Кроуз. — На что Патриарх терпеливо пояснил мне, что рукопись может оставаться только у того, кто победил в себе страстную привязанность к ней и нашёл в себе силы возвратить её законному владельцу, прекрасно осознавая, какие она открывает возможности её обладателю.

Какое-то время приятели помолчали, обдумывая мудрые слова Патриарха.

— Но ведь, можно сказать, одно прикосновение к рукописи убило Ляо, а ведь она даже не пыталась ею завладеть! — вдруг вспомнил корреспондент.

— Ты опять ничего не понял. — Кроуз наливал по новой. — Ляо просто проиграла.

— Что значит «проиграла»? — в голосе Ричарда послышалось живейшее несогласие. — Она действовала в соответствии со своей внутренней моралью.

На этот раз Кроуз сморщился уже откровенно брезгливо.

— Из текста рукописи можно было составить, при желании, десять тысяч всевозможных танка и хокху, но именно эту увидели только двое — она и Татху.

Американец снова задумался.

— Ляо действительно была дочерью Ся Бо? — спросил он после паузы, заполняемой мерным хрустом, пережёвываемого солёного огурца.

— Нет, у Ся Бо не было детей. Тем более, их не могло быть у Патриарха Тлаху. Это всё причуды Игры, Рич, как и то, что произошло сегодня ночью, — взгляд бывшего полицейского инспектора потемнел, будто бы кто-то залил ещё тлеющие угли.

Ричард не мог поверить, что Кроуз ни в чём не винит его.

— Когда я женился на Милинде, я и представить себе не мог, что увижу у неё на ноге этот чёртов шестой палец, точно такой же, какой я видел давным-давно у Ляо в морге доктора Кинсли.

(«Милинда сказала, что я могу называть её Клеопатрой, Клео. Что это? Ведь у Клеопатры тоже, как гласит предание…»)

— Однако когда я увидел его, я понял, что Игра решила разыграть со мной давно забытую партию вновь, и эта партия снова закончится не в мою пользу. Только теперь Милинду погубила не рукопись, которую я прятал, пойми ты, прежде всего, от неё, а уж потом от твоего шефа, Такагоси, и всех остальных, — Кроуз с третьей попытки прикурил сигару. — Разумеется, это было с моей стороны глупой мальчишеской наивностью. Но, пойми, Рич, я любил её, — он с силой выдохнул. — Игра же нашла другой убийственный ход, она заставила проиграть Милинду в «Дьявольской радуге». Точнее, не дала ей выиграть.

— Джозеф, но ведь именно мне пришла в голову эта дурацкая мысль сделать её своей «рабыней», этого могло не произойти. Ты же не будешь отрицать, что именно я…

— Дурак ты, Рич, — к безутешному вдовцу вдруг вернулось какое-то странное равнодушное спокойствие. — Хочешь, я тебе расскажу, как погиб Татху?

— Да, не скрою, узнать об этом мне было бы очень интересно.

— Когда я попросил продемонстрировать Патриарха Тлаху, как работает Самоучитель, он спросил меня, готов ли я проиграть Игре и заплатить за этот проигрыш своей жизнью? Я был таким же молодым придурком, как ты сейчас. Знаешь, что я ему ответил? — Я не проиграю!

— Почему ты был в этом так уверен, Джозеф? — удивился корреспондент, примеряя на себя данную ситуацию, — ведь ты никогда не пробовал играть с самой Игрой.

— Я не был уверен, я просто так ответил, — уточнил Кроуз. — А вот Татху сказал, что, вне всякого сомнения, готов умереть.

— И в этой разнице скрывался какой-то существенный смысл?

— Оказалось, что на тот момент, да. Как бы тебе это объяснить, — бывший полицейский подёргал мочку своего уха, — для Игры важен не смысл сказанных слов, а состояние твоего духа и что-то ещё, о чём можно только догадываться. Но, скажу тебе, лучше этого не делать. Игра не любит, когда кто-то пытается выведать все её тайны.

— Это я уже понял, — Ричард постучал зажигалкой по столу.

Кроуз с сомнением посмотрел на своего молодого приятеля.

— Под руководством Патриарха мы с Татху сели на специальные войлочные коврики, поджав по себя ноги, и закрыли глаза. Через некоторое время, Патриарх тихо заиграл на флейте, а Лвангха начал мерно бить в гонг, подвешенный в специальной шестиугольной деревянной беседке на восточной окраине монастырской площади.

Сначала я слышал всё по отдельности — музыку флейты, мерные удары гонга, шум ветра. Но потом все звуки окружавшие меня странным образом слились в единый лиловый поток, который насквозь стал проходить прямо через мой мозг, не находя для себя внутри моей черепной коробки никаких препятствий. Сколько-то я с удивлением наблюдал за этим причудливым течением, а потом всё пропало.

Кроуз умолк, его голова стала склоняться на грудь, и Ричарду показалось, что он сейчас заснёт, сидя в своём кресле.

— Джозеф, а потом, что было потом?

Этот вопрос заставил рассказчика встрепенуться.

— Ты встречал когда-нибудь птиц, разбирающихся в геометрической поэзии? — заплетающимся языком спросил Кроуз.

«Эх, опьянел на самом интересном месте» — с досадой подумал корреспондент.

— Тогда налей ещё.

— Джозеф, тебе уже хватит.

— Наливай, кому говорю! — Кроуз сдвинул, как он это умел, свои густые брови, изображая нешуточный гнев.

Но в его серых с проледью глазах Ричард не увидел ничего, кроме смирившейся со своим одиночеством печали.

— Здесь нет ничего, — американец повертел перед его лицом и в самом деле почти пустой бутылкой.

— Нужно срочно выпить абсенту, что-то меня и в самом деле развезло. Прими бокалы.

— Какие бокалы, у кого? — Ричард подумал, что Джозеф начал бредить.

— Да у Ци Си, чёрт возьми! У кого ещё…

Китаянка, как всегда, внезапно обнаружилась за спиной ничего не подозревающего Ричарда. В руках она держала поднос, на котором стояли два бокала, наполненных наполовину жгучей зеленоватой жидкостью.

— Ци Си… — корреспондент только и смог произнести эти два слога.

Девушка слегка поклонилась, но не произнесла ни слова в ответ и была предельно серьёзна и сосредоточенна. Наблюдавший за ней Ричард почувствовал, что она очень хочет встретиться с ним взглядом, но считает это в данной ситуации совершенно неуместным, а потому невозможным. «Китаянка…» — вздохнул про себя репортёр и уныло подпёр кулаком свою щёку.

Проделав с абсентом в бокалах стандартные пиротехнические процедуры, она ещё раз поклонилась мужчинам и бесшумно удалилась в неизвестность, из которой же и возникла несколькими минутами ранее.

Абсент, и в самом деле, резко взбодрил Кроуза. Сжав кулаки и передёрнув плечами, он посидел в своём кресле какое-то время, наслаждаясь разливающимся по телу, приводящим в чувства каждую клеточку его организма живительным огнём, а потом продолжил, как ни в чём не бывало.

— Игра может сделать тебя кем угодно, поставить в любые обстоятельства. Нам с Татху она предложила стать птицами и посостязаться друг с другом. Но, повторяю, мы были не простыми птицами, ведь наше сознание превосходило любые птичьи и человеческие возможности.

— Так в чём же заключалось состязание? — нетерпеливо поинтересовался корреспондент.

Причиной такого нетерпения был всё тот же горячий, зелёный абсент.

— Мы должны были взлететь над обителью ввысь и в безупречной синеве неба начертать своими крыльями столь же безупречные семнадцатиугольники вписанные в окружность. Но этого мало, — задвигался в своём глубоком кресле Кроуз, — в каждом углу этой сложной фигуры, задачу построения которой при помощи циркуля и линейки удалось решить только великому Гауссу, должен был располагаться иероглиф, да ещё таким образом, чтобы при их последовательном прочтении образовывался глубокомысленный и прекрасный стих, — Кроуз, вспоминая о состязании, вскинул голову, как настоящий вдохновлённый поэт.

— Подожди, Джозеф, а в каком порядке, я имею в виду последовательность углов, должен был читаться этот стих?

— Ты мыслишь в верном направлении, друг мой, — похвалил корреспондента потеплевший Кроуз. — Игра потребовала от нас, чтобы стих складывался, как при просмотре иероглифов в направлении хода часовой стрелки, так и против него. А, кроме того, мы могли на своё усмотрение усложнять себе задачу сами, чтобы создать ещё более совершенные геометрические стихотворные формы.

— Как это?

— Помимо всего прочего, в конструкцию своего стихотворного произведения, мы могли вписывать другие, малые стихи, читающиеся, например, по чётным и нечётным углам семнадцатиугольника, или по тем углам, нумерация которых соответствовала простым числам. Здесь Игра давала полную свободу нашему воображению и нашей способности вычерчивать в небе крыльями иероглифы.

Ричард не сразу вспомнил, что такое «простые числа».

— Мда, это даже трудно себе представить, — философски согласился корреспондент. — Но что же всё-таки случилось с Татху?

— Поначалу у него получалось всё гораздо быстрее и лучше, чем у меня. Вычерчивая в пространстве свой стих, я успевал наблюдать за тем, что делал он и поражался, и, откровенно говоря, завидовал тому великолепию и той вдохновенной лёгкости, с которой выстраивалось его геометрическое произведение. Я, безусловно, проигрывал и уже отчаялся победить в состязании, предложенном Игрой, пока не заметил в планах Татху одной пугающей странности. Его семнадцатиугольник был слишком велик, и одним из своих углов касался земли. Что это значит? Я подумал, что он ошибся в своих расчётах и стал делать ему энергичные знаки, отчего стал отставать от своего друга ещё больше. Но он не обращал на мои отчаянные попытки указать ему на грозящую опасность никакого внимания. Хотя я и сейчас абсолютно уверен, что мои тревожные предупреждения не остались незамеченными им.

— Значит, Татху сознательно рисковал? — предположил Ричард.

— Татху сознательно стремился к гибели, — твёрдо возразил Кроуз. — Но стремится к гибели и хотеть уйти из жизни — это не одно и то же. Можно потерять интерес к жизни, Рич, но при этом не потерять интереса к Игре. Улавливаешь, о чём я?

— Пока что, не совсем.

— В глубине души он до последнего надеялся спастись. Пока окончательно не осознал, что для исполнения его победного шедевра всё-таки придётся погибнуть.

— Ты хочешь сказать, что Татху заплатил объявленную цену?

— Видишь ли, друг мой, много кто, играя с Игрой, делает различные ставки, объявляет цену, блефует, срывается и откровенно идёт в разнос, искренне полагая, что ему уже всё равно. Но только когда настаёт момент истинного выбора, когда нужно реально заплатить по счетам здесь и сейчас, только тогда становится понятно, кто ты. И важнее всего здесь то, что это становится понятно тебе самому.

Ричард вспомнил отца, бросившегося в залив Сан-Франциско вниз головой, когда его партия с Игрой была безнадёжно проиграна. И всё случившееся с Милиндой увиделось ему вдруг совсем в ином свете. «Милинда была настоящим игроком, — подумал корреспондент. — А я? Кто я?»

— Так чем же закончилось Ваше состязание, Джозеф? Я имею в виду, как на самом деле погиб Татху?

Кроуз откровенно удивился, отчего его лицо даже слегка перекосилось.

— Что ты имеешь в виду, говоря «на самом деле»? Заканчивая свой семнадцатиугольный стих, он разбился о землю, совершенно справедливо посчитав, что без этого задуманное им не может иметь совершенного вида.

— Но, по окончании Игры, я так полагаю, Вы обнаружили именно мёртвого человека, а не мёртвую птицу? — робко предположил Ричард.

— Разумеется, если с Игрой начинает играть человек, для человека Она и заканчивается. Если тебя интересуют физические подробности, изволь, он бросился со стены обители в пропасть. Только зря ты уделяешь этому такое большое значение, — Кроуз сделал маленький равнодушный глоток абсента.

— Почему же зря?

— Хочешь взглянуть на Милинду? — вместо ответа внезапно предложил Кроуз.

Ричард подавился и закашлялся.

— Ты хочешь мне показать мёртвую Милинду?! Джозеф, но я…

— Тебе просто многое станет понятно, без лишних слов, — так же спокойно объяснил он.

Через каких-нибудь полчаса приятели уже спускались по ступенькам Британского военного госпиталя, стремясь в самый низ, в подвал.

— Только не упади снова в обморок, — с нехорошей усмешкой предупредил хозяин «Усталого Дракона» прежде, чем откинуть смертное покрывало усопшей.

Ричард ничего не ответил и только натужно сглотнул.

На металлическом настиле лежала средних лет отёчная, некрасивая японка с короткими кривыми ногами и неестественно вздувшимся животом. Корреспондент мельком успел заметить на её левой ноге маленький рудиментарный отросток — шестой палец. Вся она походила на большую мёртвую рыбину, кишащую червями-паразитами. На шее женщины зиял чёрный глубокий шрам запекшейся кровью.

— Кто это?! — обомлел Ричард.

— Откуда мне знать? — вынимая сигару изо рта, безразлично ответил Кроуз и задёрнул покрывало.

На этот раз корреспондент устоял на ногах…

3

— Что ты намерен делать дальше, Джозеф? — спросил Ричард, когда они снова оказались вдвоём в кабинете у Кроуза.

— Возвратиться в монастырь Тяо Бон. Больше мне здесь, в этом распадающемся мире делать нечего.

— Ты думаешь…

— Я не думаю, я знаю, — резко перебил он Ричарда, — скоро здесь в Гонконге камня на камне не останется от прежней жизни с её мнимым благополучием и вырожденчески-утончёнными тайными играми в «Господ» и «рабов». Да и не только здесь, скоро весь мир сыграет в эту игру по-настоящему.

— Все говорят о грядущей большой войне, — Ричард смотрел куда-то в пустоту перед собой. — А кто всё-таки начал в Гонконге играть в «Дьявольскую радугу», неужели это сделал снова Патриарх Тлаху?

— Ричард, да ты полный идиот! — расхохотался Кроуз. — Смит, Лемюэль Смит — Татху. Он же был просто одержим ею. Втёршись каким-то образом в доверие к масонам, он нашёл ключик к сердцу самого их Магистра. Ты, надеюсь, знаешь, мой друг, что именно сердце — вечный приют наших страстей. Он же был и автором первого Регламента, который воспроизвёл по памяти из того, что некогда монастырской братии предложил Патриарх Тлаху.

— И про «чёрную пустышку» тоже он прописал в Регламенте?

— Нет, «чёрного» игрока придумали позже, как и многие другие поправки. Это уже дело рук Высшего Совета Судий.

— Послушай, Джозеф, я не знаю, как ты, но Смит обязательно должен был спросить у Патриарха, как ему удалось сделаться Белым Господином и одержать безусловную и окончательную победу над всеми братьями.

— Ты не поверишь, Рич, но когда Татху снова оказался в монастыре Тяо Бон, его «Дьявольская Радуга» больше уже не интересовала, совсем. Она была его наваждением, мороком, который развеялся так же внезапно, как некогда внезапно его поработила эта страсть. Теперь Татху интересовала только чистая, подлинная Игра, с которой он никогда не играл, ведь он был только послушником, а не монахом. Так что, состязаясь с ним, мы были в равном положении. К чему я это тебе всё рассказываю? — усмехнулся Кроуз. — Этот вопрос Патриарху задал я.

— И Патриарх ответил тебе, рассказав о выигрышной стратегии?

— Я гляжу, ты сейчас из штанов выпрыгнешь, — засмеялся Кроуз, — а хуже того, приставишь мне нож к горлу и будешь выпытывать секрет Белого Господина.

Ричард смутился, он и сам отчётливо видел теперь, что вкусив сладкий плод победы над Милиндой, поверив в свои возможности и в свою удачу, он уже и сам стал рабом «Дьявольской Радуги», как когда-то несчастный Татху.

— Патриарх рассказал мне, как это делается, но взял с меня слово, что я никому об этом не расскажу, и сам никогда не буду играть в эту игру.

«Так вот почему Кроуз никогда не играл», — понял Ричард.

— И тебе не позволю, — после небольшой паузы добавил он, — поэтому думай, как тебе поскорей убраться из Гонконга.

— Ты это серьёзно, Джозеф?

Ричарду совсем не хотелось покидать Гонконг, город, раскрывший перед ним за столь короткое время такое количество своих тайн, и явно благоволивший к нему. А ещё он должен был расстаться со своим другом Джозефом, никогда больше не видеть Сянь Пина, оставить Мэри-Энн, бросить Ци Си… Но посмотрев на своего приятеля, корреспондент понял всё без слов.

— Только Ци Си с собой не забирай, оставь уж, пожалуйста, её мне.

Ричард снова пришёл в полное недоумение. Могущественный Кроуз просил его об этом, как об одолжении. Как будто именно он, Ричард, единственный, кто теперь решал дальнейшую судьбу удивительной китаянки.

— Да, я и не думал об этом Джозеф… А можно я отправлюсь с вами в обитель? — ему, как и самому Кроузу 45 лет назад, пришла эта идея внезапно, как удар молнии, слова сами сорвались с губ, продравшись сквозь сонм толпящихся в голове мрачных мыслей и предчувствий.

Бывший полицейский долго и пристально смотрел на Ричарда.

— Твоя игра пока что не там, — наконец вымолвил он. — Пойми, Рич, для чистой Игры нужно дорасти, дожить. То, что я тогда остался жив — это удивительное, невероятное везение. Я не могу взять тебя с собой на заклание, прости. Может быть, когда-нибудь Игра сама приведёт тебя в монастырь Тяо Бон, кто знает? Но я этого делать не стану, — Кроуз печально улыбнулся.

— Я тебя понял, Джозеф, — вздохнул корреспондент.

В сизом сигарном дыму снова воцарилось пьяное, оцепенелое молчание.

— А знаешь, что я сделаю, — вдруг хриплым, надтреснутым голосом выговорил Ричард, — я действительно уеду из Гонконга, но не в Америку, а на Родину своих предков в Россию, или как там она теперь называется, USSR? Только я пока не знаю, как это возможно осуществить, в Китае повсюду идёт война, все границы перекрыты… Ты поможешь мне?

— А ты сам-то представляешь, что там теперь происходит?

— Да уж, наслышан, не забывай, что я всё-таки репортёр крупнейшего новостного Агентства, — Ричард бездумно щёлкнул подтяжками.

— И, тем не менее, ты готов? — сощурился Кроуз.

— Наверное, моя игра, Джозеф, именно там. А кирпич на голову может свалиться где угодно, да и где угодно ты можешь оказаться под колёсами какого-нибудь чёрного «Паккарда», — он иронически усмехнулся, вспомнив свой первый день пребывания в Гонконге.

— Хорошо, я помогу тебе. Вернее, Сянь Пин поможет, — отозвался Кроуз, после непродолжительных раздумий.

— Сянь Пин? Этот твой пройдоха, карточный шулер? — Ричарда разбирал смех.

— Без тех бумаг, которые может достать Сянь Пин, тебя расстреляют прямо на левом берегу Амура.

— А он, что…???

Кроуз утвердительно кивнул, устало прикрывая глаза.

— Он проинформирует там, кого нужно о тебе. Да, и заодно папочку вот эту передашь, кому следует, — хозяин «Усталого Дракона» полез в свой несгораемый шкаф с семизначным ручным кодовым замком.

— Откуда она у тебя? — Ричард мгновенно узнал коллекцию личных дел, которую он изучал по поручению Бульдога Билла в «Associated Press».

— Скажу, всё равно не поверишь.

— Ну?

— Сянь Пин выиграл её у твоего шефа Пикфорда в карты, — Кроуз сипло, откашливаясь, захохотал.

— Быть не может! Неужели правда? А я-то думал, к чему это он мне говорил про Родину, которую он восемь раз проигрывал с тем, чтобы потом десять раз отыграть вновь.

— Да, да, правда бывает фантастичнее любого вымысла, Рич, — продолжал весело откашливаться Кроуз и стучать себя по колену. — Старик Билл на старости лет стал совершенно одержимым картёжником. Ты ещё насмотришься подобного в жизни. Ладно, впечатлений на сегодня с тебя хватит, — заключил хозяин «Дракона». — Приходи в четверг, думаю, к этому времени, Сянь Пин всё успеет оформить и кого нужно предупредить. Папочка пока, для надёжности, полежит у меня. А сейчас проваливай, Ци Си тебя уже заждалась.

Ричард улыбнулся, он понял, что она снова стоит за его спиной.

— Слушай, Ци Си, — (корреспондент так и не узнал её настоящего имени), — он рассматривал расписной бумажный фонарик, висящий над кроватью, — а как ты догадалась про «фазана», а?

— Мои догадки здесь не причём, господин корреспондент, — (она так и не научилась называть его просто Ричардом), — это всё Игра…

— Может, ты знаешь, что Игра приготовила для меня дальше?

— Знаю. Руссакий борась и пель-мен-и, — девушка звонко и весело рассмеялась.

4

В гонконгском порту моросил мелкий противный дождь. Капли даже не падали, а просто тихо оседали, жадно впитываясь в человеческую одежду, кожу, в шероховатый каменный настил пирса, в железо стоящих на рейде кораблей, в слегка взволнованное пенистое море. Лица портовых рабочих были понуры, а движения неторопливы. Так что вахтенным офицерам и боцманам приходилось то и дело подгонять их крепкими матросскими ругательствами. Ричард ёжился, едва поспевая за не по годам проворным Сянь Пином. Ему было зябко, не смотря на 20 градусов по Фаренгейту, так как с залива дул пронизывающий холодный ветер. И только двум английским морякам, попавшимся им навстречу, всё было нипочём. Идя в обнимку, пошатываясь, они весело горланили свою одну на двоих разухабистую пьяную песню.

— Во Владивостоке тебя встретят, за это не беспокойся, — пояснял на ходу Сянь Пин.

К четвергу, как и предполагал Кроуз он успел сделать для корреспондента въездную визу в СССР вместе с удостоверением члена коммунистической партии США за подписью самого Джона Рида. Содержимое папки предварительно пересняли на микроплёнку и упаковали её в жестяное тело измерительной рулетки с торчащим металлическим наконечником. Так что разматывание рулетки даже на половину длины не позволило бы при обыске обнаружить того, что скрывалось в самой сердцевине ленточного рулона.

— А за что мне беспокоиться?

— Чтобы не наболтать лишнего, там этого не любят.

Репортёр саркастически хмыкнул.

— Ну, вот и твой Летучий Голландец! — констатировал Сянь Пин, останавливаясь.

— Нет, только не «Коннектикут», почему снова эта консервная банка? — корреспондент театрально закатил кверху глаза.

— Он отправляется во Владивосток, — Сянь Пин положил ему руку на плечо. — Такова уж, видно, Ваша судьба, товарищ Воскобойников, ничего не поделаешь, — и хитро по-уйгурски улыбнулся.

Эсминец издал призывный пронзительный гудок, будто позвавший Ричарда в неведомую и необъятную Россию, на Родину его странных, чудаковатых предков.

Крепко обнявшись на прощание со стариком-барменом, корреспондент решительно, не оборачиваясь, стал подниматься по влажному, скользкому трапу на корабль, который приготовила для него Игра.