Женские истории пером павлина (сборник) Беспалов Николай

– Мне страшно. Когда делят власть, то могут и на тот свет вместо трона отправить.

– Ну, дорогая, где трон, а где я. Мое дело – обеспечение нашего здравоохранения.

Знаю я, откуда опыт в этом деле у мужа моего.

Он к себе в Комитет, я к себе в КБ. Дела, дела. Няня накормит сына, оденет, и они пойдут гулять в Таврический сад. Певица Тамара, это я знаю точно, заварит себе в турке кофе, плеснет в чашку коньяку и до десяти часов будет пить этот напиток, курить и читать Бальзака. Так решен квартирный вопрос не для одних нас. Две женщины тоже не без крыши…

Смена одного умирающего на другого умирающего руководителя государства. Страну начинает «колбасить». Как-то я услышала такое высказывание: «Уровень культуры в стране можно определить по общественным уборным. Уровень благосостояния – по прилавкам винных магазинов».

«Коленвал», «Андроповка». Отчего началась эта чехарда с наименованием водки. Отчего исчезли привычные – «Московская», «Столичная»? Уровень общественного производства падает. В сельском хозяйстве развал. Надо бы на этом сосредоточить силы народные. Нет, пусть у этого народа голова болит от забот о водке.

Я помню прошлые мои командировки на верфи и стапеля. Вы можете себе представить, чтобы в заводском буфете продавали в розлив водку? И не было пьяных. Монтажник корпусов работает на открытом воздухе при температуре минус двадцать, а то и больше. Сто граммов водки согреют его. И только.

– На аппарате гемодиализа долго не протянешь, а уж эффективно управлять страной подавно невозможно, – это все, что сказал Илларион, возвратясь из Москвы.

Год одна тысяча восемьдесят второй. А новый мы втроем встречали на даче в Репино. Наш сын Иван остался дома с няней и моей помощницей.

«Волга» с ошипованными шинами (Илларион привез их из Финляндии) уверено «держала» дорогу, и на всем пути не было машины, чтоб обогнала бы нас.

Вы помните, какая была погода в тот вечер? Вот и я не помню. Помню одно. Ощущение комфорта и покоя. Я достигла того, о чем и не мечтала. У меня муж… Хотела сказать «любимый», но осеклась. Есть ли это так называемая любовь? У нас с Илларионом не было гуляний под Луной, не было приторно сладких объяснений. Цветы в руках Иллариона я видела один раз. Когда он неведомо как оказался в квартире Евгения. И все же я удовлетворена. Не это ли и есть суть счастья?

Мой сын не глуп и, слава Богу, здоров. Я не считаю каждую копейку и могу позволить себе не обычную цирюльню, а салон красоты на Невском проспекте или, на худой конец, парикмахерскую при горисполкоме.

Новогодняя ночь в окружении заиндевевших елей и сосен, при свете пяти разноцветных большущих свечей (их муж тоже привез из Финляндии), с шампанским, которое я не переношу, из «подвалов» дома на Старой площади, и в довершение гусь, испеченный в камине. Что может быть лучше?

Первого января мы уже парились в русской бане на даче полковника КГБ.

Короткое отступление.

Пройдет менее десяти лет, и этот полковник, к тому времени ставший генералом, изменит присяге и станет предателем.

Он, этот полковник и паскудник одновременно, попытался, едва муж закрыл дверь в парной, овладеть моим телом. С каким наслаждением я ошпарила его толстый живот и все, что ниже.

У него хватило выдержки и ума не заорать от боли.

– Погоди, сука, доберусь я до тебя и твоего бандита!

Я бы и словом не обмолвилась при муже об этом, мягко говоря, банном инциденте, но эта фраза буквально взорвала меня. То-то был скандальчик в «благородном» семействе. Мы с Илларионом ушли по-английски. Не попрощавшись с хозяевами.

– Он может навредить?

– Я знаю его давно. Он трус. Есть люди в его ведомстве и покруче. Обломают рога. Не бери в голову.

Я добавила привычной шуткой – бери на метр ниже. Мы оба рассмеялись.

1991 год. Я уже не работаю в КБ. Илларион не служит в комитете. Михаил Сергеевич сделал все, что требовалось по плану, разработанному в недрах Госдепа США. Развалены ВПК, армия и флот, уничтожено крупнотоварное сельское хозяйство. Повылазили, как грибы поганки, всякого рода ООО, ЗАО, ОАО. Откуда ни возьмись, появились посконные миллионеры. На прилавках продмагазинов – импорт со сроками реализации не позже окончания Второй мировой войны. Ножки Буша, спирт «Роя л»…

Этот разговор произошел у нас с Илларионом ранним майским утром. Он торопился на какую-то встречу – вернулась лексика прошлых его криминальных лет – на стрелку.

– Сегодня никуда не уходи. Ивана тоже в школу не отпускай. Я вернусь не позже часа дня. Не будет меня, уматывай, – так он не выражался никогда, – отсюда быстро. За моим столом кейс. Того, что там, вам с Ваней должно хватить на первое время. Езжай на мою заимку. Там жди меня семь дней и, если меня не будет, езжай самоходом в Финляндию. К кому там обратиться, найдешь в кейсе.

Я видела, что задавать вопросов в этот миг нельзя. Я жила одной надеждой. Я верила мужу. Ни на йоту я не сомневалась в успехе всех его дел.

Не знала я, не ведала, как изменился мир криминала. И его проела ржа отступничества и предательства.

Ровно в два дня я, подхватив заранее собранный чемодан на колесиках и кейс, позвала Ваню.

– Иван, ты уже большой. Все позже поймешь, а теперь мы поедем с тобой за город.

– Не надо лечить меня, ма. Я, что же, по-твоему, глух и слеп? Петькины родители уже неделю как умотались в Венгрию к каким-то родственникам. Ты поведешь «мерс»?

– Сначала я, потом ты, – в свои двенадцать лет Иван умел водить машину, владел английским и немецким языками, хорошо разбирался в компьютерах.

То, что муж назвал заимкой, было домом, срубленным из калиброванных бревен. Теперь я могу сказать, где была эта заимка. Дом стоял в метрах сорока – пятидесяти от берега озера Пасторское. Откуда здесь, в болотах Выборгского района, это не православное, а католическое название? Мне ли знать. В городе и ближнем пригороде машину вела я. Уже на трассе № 122 Иван сел за руль.

Пятнадцатого мая, заправив полный бак и еще раз проверив, все ли документы в порядке, мы с Иваном уехали с берегов Пасторского озера.

– Ты, ма, так не переживай. Наш отец найдет нас, где бы мы ни были.

В салоне машины оглушительно пахло ландышами.

Наш «Мерседес-190», ведомый Иваном, резво бежит по трассе. Мы благополучно минули и наш таможенный пункт в Брусничном, и финский.

– До свиданья, папа, не горюй, не грусти. Пожелай нам доброго пути, – перефразируя старую для него советскую песню, орет мальчик во все горло.

Я хорошо понимаю, так он пытается заглушить тревогу.

Впереди не только двести с лишним километров. Впереди неизвестность. И пусть в кейсе сумма в американских долларах достаточная для обустройства безбедной жизни за рубежом, но все же тревожно мне. Я неустанно думаю об Илларионе. Тревога сменяется бесшабашной уверенностью, что все у него сложится благоприятно для него.

Нас обгоняют двенадцатиметровые фуры «рено», «скания», «вольво». Обдадут грязной пылью – и ну таковы.

Мы мчимся в будущее, нам не известное. Тревожно. Одно мы знаем – пункт назначения. Финский городок Кеми. Очень похоже на нашу Кемь. Была один раз в этом городе на берегу Белого моря. Какой палтус я ела там!

Пытаюсь таким образом отвлечься от плохих мыслей.

– Мам, пора нам сделать остановку. Кушать хочется, – улыбнулся так по-отцовски, – зверски.

Я смотрю в карту-атлас. Я в нашей команде штурман. До места назначения нам надо проехать почти всю Финляндию. В данный момент наш «мерс» мчится к городу Тампере. Помнится, в этом городе проходили Олимпийские игры.

– Шеф, газуй. Через девяносто километров Тампере. Там и поедим, там и заночуем.

Иван вдавливает педаль газа, наши немецкие девяносто лошадей взвывают, и меня вжимает в спинку кресла.

Через один час и двадцать три минуты мы въезжаем в Тампере.

Огни города радуют. У них, этих капиталистов, даже в небольшом городке освещают так, как будто это европейский центр. Заглянула в справочник. Население Тампере – 280 тысяч человек. Это наш Калининский район.

– Штурман, куда крутить?

– Почем я знаю? Тормози. У тебя английский лучше моего, вот и спроси.

Поужинали мы плотно. И это на ночь. Спали в маленьком отеле. И спали хорошо. Обошлось без приключений.

Это только один эпизод из нашей одиссеи.

Были приключения. В другом селе-городе у нас чуть не угнали машину. Но обошлось.

В Кеми мы приехали спустя десять дней с момента выезда за границу.

– Куда теперь?

– В Магистратуру. Там должны находиться документы на наше будущее обиталище.

Неожиданно быстро чиновник местной власти понял, что хотят эти сумасшедшие русские. И дело было не в хорошем знании английского языка у Ивана. Финну было, наверное, за семьдесят. Его познания английского были минимальны. Зато опыт у него огромный. Дослушав тираду русского, он хитро улыбнулся и исчез в недрах архива.

– It is your documents, – перед нами красивая папка с надписью по-английски и, о чудо, по-русски:

«Документы на владение недвижимостью на земле Республики Финляндия – Suomen Tasavalte».

Вот так! Восхищение сменилось неким разочарованием, когда я рассмотрела схему участка со строениями. Дом стоит на берегу реки Кемийокки в нескольких километрах от города. Что ж, все верно. Это территория Республики Финляндия.

– Missis Inin is upset?

Сын чего-то отвечает.

– Чего он хочет? – спрашиваю. – Взятку?

– Мама, ты не в Союзе. Тут за взятку руки отрубают. Он посчитал, что ты расстроена.

Финн продолжает лопотать.

– Чего он?

– Он говорит, что если господа, это мы то есть, подождут минут десять, то он с удовольствием сопроводит нас к нашему особняку. Он именно так сказал.

И вновь наш «мерседес» в свои девяносто лошадей везет нас куда-то. Старый финн безостановочно лопочет.

Ваня уже устал переводить. Мы едем по узкому шоссе вдоль реки. То тут, то там в перелесках мелькают яркоокрашенные домики.

– Это, как у нас, их зона отдыха, – переводит Иван.

Я вспоминаю дачу генерала КГБ около Рощино. Как тогда я восхищалась ею! Дом, сложенный из калиброванных бревен. Крыша покрыта алюминиевой черепицей. Солидно и основательно. Даже баня и та выглядела фундаментально.

Тут все, как будто игрушечное.

– Вот, мама, мы и приехали. Финн говорит, что это наш дом.

Одноэтажная Г-образная постройка с односкатной крышей была больше похожа на сарай. В отдалении еще одно строение. Сосны и ели окружают дом.

Старик финн показал нам границы нашего владения, любезно согласился выпить русской водки и, отказавшись от предложения отвезти его обратно, засеменил к шоссе.

– Ну что, сын, как тебе наша недвижимость?

– Эй, – не ответив мне, сын побежал вслед финну, на бегу крича: – А ключи?!

Разница в возрасте и здоровье позволили Ивану быстро догнать старика.

– Старый дурак. Бумажки оставил, а ключи с собой упер, – сын даже не запыхался. Откуда такое здоровье?

Середина мая тут – не то, что у нас. Подмораживает. Я продрогла до костей. Скорее бы укрыться в нашем владении.

Замок на удивление поддался сразу. И вот мы в доме. Чудесно! Неказистое снаружи строение оказалось внутри очень комфортабельным и объемным.

Нас с Иваном поразила обстановка. Такое впечатление, что люди, живущие или жившие здесь, вышли на минутку по делам. Пыли почти нет. Я обратила внимание, что у камина аккуратно сложены березовые дрова и даже приготовлена береста для розжига.

– Мам! – позвал меня Иван из-за перегородки. – Мам! Смотри, тут жрачки на целую роту.

Холодильник неведомой мне марки и вправду был полон продуктов. И пускай я дерьмовая хозяйка, но смогла сразу оценить содержимое.

Вот тут, пожалуйста, все для экспресс-ленча. Ниже в герметпакетах мясо и овощи. Отдельно набор самых разнообразных консервов. Рыбные и мясные, овощные и фруктовые.

– Мам! Это по твоей части, – мой сын держит в двух руках по бутылке.

В пять вечера мы с сыном зажгли весь свет и разожгли камин. Я не стала заморачиваться с «большим» столом и приготовила, что называется, на скорую руку.

– Мам, это все отец?

– Больше некому, Иван, – защемило, защемило.

Прошло две недели, как Илларион распрощался со мной. По сию пору я чувствую на своих губах вкус его поцелуя и слышу его голос: «Жди!»

Я жду.

Почти две недели мы с сыном обживали наш дом. Нас не интересовало, кто обитает рядом, и если живет, то кто эти люди.

– Знаешь, мам, мне кажется, мы с тобой тут одичаем. Какая-то глухомань.

Я понимала, молодому, здоровому организму требуется выход энергии. Но понимала я и другое. Пока мы должны жить уединенно и тихо. Из Союза информации я не имела. Как там Илларион? Он человек, как говорится, активной жизненной позиции и определенно ввяжется в какую-нибудь политическую игру.

– Илларион Платонович, – голос в трубке телефона был никакой. Ни нотки эмоций, – вас ждут в пятнадцать тридцать не смотровой площадке Воробьевых гор.

Ради этой встречи Илларион Платонович, практически бросив жену и сына, приехал в столицу. Два дня он безвылазно провел в номере люкс гостиницы «Россия». Пил исключительно нарзан и ел сухие хлебцы. Илларион Платонович с давних пор ввел в правило – по возможности как можно больше перед стрелкой разгрузить желудок. Сам был свидетелем трудной смерти раненого в живот пацана из Юго-Восточной группировки.

– Ваш опыт и знания могут сослужить добрую службу, простите за тавтологию, делу консолидации здоровых сил общества. Для вас не является секретом, что мы давно отслеживаем ваш, так сказать, трудовой путь. У вас богатые деловые связи в Питере, – говоривший в этом месте скривил рот в подобие улыбки, – есть и капитал. Вы сумели сохранить его в период дефолта.

Илларион Платонович слушал идущего рядом с ним человека не перебивая. Внизу в легкой дымке виднелись арена «Лужников», крыши коттеджей и едва зазеленевшие кроны лип. У него промелькнуло – как они там? И где они вообще в данный момент?

– В стране сохранились здоровые силы, и они готовы взять на себя груз ответственности за резкий поворот в политике к возвращению уважения и силы государства. К возрождению былой мощи и в военной, и гражданской областях. Особенно мы, – говоривший не уточнил, кто эти «мы», – надеемся на возвращение достойного места в обществе органам государственной безопасности и внутренних дел. Еще не все потеряно. Сохранилось основное ядро кадров. Однако мы, – опять это «мы» без уточнения, – полагаем, что они одни не способны консолидировать здоровые силы для решительных действий в день «Ч».

Дальнейший их разговор происходил уже в салоне автомашины за стеклянной перегородкой и под тихо звучавшую музыку.

– Значит, мы договорились, вы, уважаемый Илларион Платонович, берете на себя труд обговорить интересующую нас проблему с известными вам людьми. Нам необходимо знать, сколько таких людей и какими силами готовы будут поддержать нас.

– У меня один вопрос. К какому времени надо быть готовыми?

– Вы знаете, что сейчас идет суетная возня с этим новым союзным договором. Подписание же этой филькиной грамоты намечено на август. Так что ориентируйтесь. Мы не должны допустить этой профанации.

Иллариона Платоновича высадили на Васильевском спуске, и он не спеша пошел к гостинице. Противоречивые мысли роились в его голове. Он, как и многие его товарищи по «ремеслу», тоже был недоволен восцарившейся вакханалией. Откуда ни возьмись, появились некие проходимцы. Стали лезть в дела. Грубо, без понятий, наезжать на «честных» дельцов. В конце концов, отбирать кусок хлеба. С другой стороны, и нам стало вольготнее добывать «трудовую» копейку. Но известно, легкий рубль так же легко и улетучивается. Нет, раньше такого не было. Было бы смешно даже представить, чтобы, например, его «куратор» из Большого дома потребовал откат. Теперь это повсеместно и нарастает, что снежный ком.

Сегодня Илларион Платонович позволил себе богатый обед. С обильными и разнообразными закусками, крепкой выпивкой и большим куском бараньей ноги, изжаренной на углях.

В Питер он вернулся с четким планом действий. Он за неделю прозондирует настроение людей и, если окажется, что большинство поддерживает идею возрождения прежних порядков, информирует Москву и ждет. Ежели он почувствует отторжение, то попытается свернуть все дела и уехать в Германию. Сматываться по одной тропке не в правилах конспирации.

Тридцатого мая, в четверг, Илларион Платонович рано утром, еще не было и шести, вылез из-под одеяла. Зябко в доме.

«Это что еще за фрукт рядом?» – с трудом вспоминая вчерашний вечер, подумал мужчина под пятьдесят и пошел как был нагишом в ванную.

Стоя под струями горячей воды, он постепенно восстановил весь вчерашний день. Не зря старики говорят – не забивай стрелку в среду. Среда – тяжелый день. Пренебрег советами и устроил встречу «смотрящих» всех районов.

Собрались в «стекляшке» в Приморском парке Победы. И хотя стол ломился от закуски и выпивки, все собравшиеся за ним лишь пригубили из стопок. Они готовы были слушать, что скажет Илларион.

Он был краток, но речь его была насыщена эпитетами, прилагательными и образными сравнениями. Не раз слушатели прерывали этот спич одобрительными возгласами.

– Я сказал – вы слышали. Решать нам всем. А теперь, чтобы мозги наши заработали лучше, выпьем по малой и закусим, чем Бог дал.

Застучали ножи и вилки, забулькало в бокалах и рюмках. Кто-то бросил:

– Под такой добрый закусь и мысли должны быть добрыми.

Так было сказано всуе, но не так обернулся разговор на самом деле.

За столом сидели двадцать три человека. Это не считая самого инициатора встречи. Мнений было почти столько же, сколько было едоков и слушателей. Одни были категорично за: «Давно пора упаковать в осиновые смокинги этих господ-товарищей».

Другие на том же градусе накала против: «Обратно взад к райкомовским дуракам! Ну уж нет. Перетрется, мука будет. Потерпим».

Были и третьи: «Куда торопиться? У нас пока не каплет. Посмотрим».

Иллариону Платоновичу стало ясно, в городе трех революций отсутствует единство взглядов. Но он не Ленин и не ему убеждать, что вчера было рано, а завтра будет поздно.

– Все высказались? – молчание было знаком согласия. – Решим так. Нам, и правда, спешить некуда и не к лицу. Скажу, бардак, что устроил меченый и его кодла, к добру не привел и не приведет. Жить можно, конечно, и на параше. Но кто с этим согласится? Людям в Москве скажу, что питерские думают.

Выпили и закусили. Больше тут делать нечего.

– Это нехорошо, – начал смотрящий по Юго-Западу. – Людям знать надо точно, где мы будем. В своих норах каждый прятаться будет или вместях пойдем. Я так кумекаю: надо собраться в августе, под конец его. Подобьем бабки, сообразим, что к чему, и решим.

Кто бы из них знал, какие события развернутся в конце августа!

Вот тогда-то и подошла к Иллариону эта девушка:

– Мужчина не угостит девушку сигаретой?..

– Тебя как зовут? – девица успела одеться, пока Илларион принимал душ.

– Вчера ты звал меня Машей. Папа с мамой меня назвали Олей.

– Маша-Оля, марш на кухню готовить завтрак.

У мужчины не было и намека на стыд или сожаление, что он переспал с этой достаточно искусной проституткой. Это своеобразный санитарный ритуал. Не более.

Ровно в десять часов утра тридцать первого мая 1991 года девушка села в маршрутное такси на пятнадцатом километре Приморского шоссе.

Где она вышла из него или ее «вышли», никто не узнает. У Горького: «А был ли мальчик?» Мы скажем: «А была ли девочка?»…

Мы с Ваней через неделю, после того как открыли дверь загородного дома, полностью его освоили. Сын занял самую дальнюю комнату с выходом на террасу. Что же, он мальчик уже большой. Пускай у него будет отдельный выход. Я заняла ближайшую к главному входу комнату с двумя окнами.

Кстати, я не рассказала, что вообще представляет наш дом. Итак, это одноэтажное строение на каменном фундаменте высотой восемьдесят сантиметров. Двускатная крыша, имеющая одну крутую и другую пологие плоскости, крыта керамической черепицей.

Вход, как и положено, с восточной стороны. Крыльцо под далеко выдающимся вперед козырьком. К крыльцу ведет дорожка, выстланная битым кирпичом. Та в свою очередь обрамлена металлическими скобами.

Вот вы входите в дом и сразу попадаете в нечто подобное русским сеням. По одну строну дверь в туалет. По другую – в кладовку. Там хранится всякий шансовый инструмент. Таких лопат я раньше не видела.

Из «сеней» мы попадаем в большой каминный зал. О нем более подробно расскажу позже. В зале две двери напротив входа. Одна и ведет в мою комнату, а другая – в небольшой коридорчик.

Что-то я устала. Сказываются волнения последних дней. Камин растопил Ванька. Поразительная способность молодого организма приспосабливаться к новым условиям. Сколько часов провел за рулем авто! Недосыпал, ел кое-как. Утром, съев приготовленную самим же яичницу с ветчиной, чмокнув меня в щеку и бросив на ходу «Пока мам!», пошел на реку. Он еще там, в России, увлекался рыбалкой. Естественно, все рыбацкие причиндалы мы оставили там. Мальчик у нас сообразительный. Вот и сообразил. Удилище вырезал из ветки орешника, леску и крючки где-то нашел в кладовке.

Дрова потрескивают в очаге. Тишина и покой. Как же так, думаю я, я тут рассиживаю в тепле, пью припасенное кем-то, (а кем, кроме Иллариона или его порученцев?) виски и курю дорогие для меня сигареты по два доллара за пачку.

Незаметно для себя я засыпаю.

– Тамара Инина, встать, суд идет!

Жуть! Почему суд идет напрочь голый? Три бабы, и все разные.

– Суд постановил, – начинает вещать самая толстая, – приговорить тебя, сука драная, к пожизненному воздержанию. Будешь ты жить среди молодых и здоровых мужиков, но с ними тебе не спать. Тут откуда ни возьмись Илларион. В его правой руке большой нож, которым разделывают мясо. И начинает он кромсать теток. Кровь брызжет, и капли ее долетают до меня. Они отчего-то холодные. От этого я начинаю орать: «Не смей и меня кровью поливать!»

– Мам, ты что? – передо мной Ваня. Брызжет мне в лицо водой.

– А что, Ваня?

– Ты так кричала.

– Приснилось.

– Папа приснился?

– Почему ты так решил?

– Так ты ему кричала.

– Что?

– Ладно уж. Нечего всякую похабщину повторять. Лучше пойдем, я тебе покажу, чего я наловил.

На террасе в ведре штук десять в блестящей чешуе рыбин. Красота!

– Уху сварим.

– Может быть, пожарим?

– Нет, мам. Уху и на костре. Я и место на участке присмотрел.

Так и не дорассказала я вам, какой у нас дом. Пусть его. Как-нибудь в другой раз. Но что за сон! Чушь какая-то. Это было пятое июня.

К трем часам дня Иван разжег костер и начал варить уху. Через полчаса к нам на участок явился некий господин.

Долго он говорил что-то. Ни Иван, ни я, ничего не понимая, лишь кивали головами. Наконец он понял, что мы ни слова по-фински не понимаем, и ретировался.

– И чего пристал? – Ваня продолжил «колдовать» у тагана над котлом с рыбой. Аромат ухи распространялся далеко вокруг.

Еще через десять минут, когда мы уже собирались испробовать ушицы, к нам опять пришел тот же мужчина, уже не один.

– Наш староста, – начал на вполне понятном русском языке второй, – хочет сказать вам, господа русские, что тут не Россия и никто не может безнаказанно нарушать правила. В реке не можно ловить рыбу без, – он запнулся и, не подобрав русского слова, сказал по-английски, – permission. Вы понимать меня?

– Мам, ты слышала? У них без чьего-то разрешения рыбу ловить нельзя. Это же какая-то, – мой сын не сдержался. Простим ему это, – фигня.

– Так, так. Без этого нельзя, – финн ничего не понял, – платить надо. – И вновь его заклинило. – Fine, fne.

– Заело, – сын был крайне расстроен. – Он говорит, что меня оштрафует.

Тут вмешался первый финн. Он долго и экспрессивно говорил что-то второму финну. Мы слушаем, не понимая ни слова. Тирада закончена. Опять вступает русскоговорящий финн.

– Господин boy, – слово «мальчик» он позабыл или думал, что boy – это интернациональное, – не мог знать правил. Он недавно тут. Господин староста ему прощает. У нас, – опять заело, – season начинается через две недели. Приходите к господину старосте, и он с, – снова заело, – big pleasure продаст вам разрешение.

– Tank you very mach, – на том и расстались.

Вдогонку Иван сказал другое:

– Идиотизм капиталистический.

Уху все же съели с большим удовольствием.

– Илларион Платонович, – звонок по межгороду раздался поздно вечером в понедельник, третьего июня, – мы ждем вас пятого. Не надо пользоваться самолетом. Лучше езжайте «Красной стрелой». В дороге сможете отдохнуть.

«Какая трогательная забота о моем здоровье! Не к добру это». Сон сбило напрочь, и Илларион пошел в кабинет покурить. Набил трубку отличнейшего табаку, сделал первую затяжку. Приятно закружилась голова. Воспоминания пришли из глубины сознания. Подвал, где трудами его был создан ресторан. Молодую, страстную, готовую на поступок Тамару. Ее руки с крупными ладонями и длинными пальцами. Как завораживающе подействовало на нее пение другой Тамары, студентки консерватории. Те рулады, что вставляла в свое пение она, сыграли-таки свою роль. Как там они сейчас? Последнее сообщение пришло неделю назад. Они благополучно прибыли в Кеми, получили документы и обживают дом. Тамара – женщина опытная. Обживется. Лишь бы Иван не набедокурил. У финнов строгие правила.

Табак в трубке испепелился. Пора в койку.

Набрав скорость, локомотив «шкода» прошел входные стрелки, и машинист поставил контроллер на положение режима крейсерской скорости. Впереди 650 километров «шелкового» пути.

Через пятнадцать минут хода по главному пути тот же машинист получил по радиотелефону приказ сбросить скорость до тридцати километров, что для такого экспресса просто шаговая скорость. А уже на въезде на станцию Малая Вишера он получил приказ там и оставаться. До особого распоряжения.

В это время на перегоне Окуловка – Бологое пожарные, бойцы батальона Внутренних войск МВД, медики и просто путевые рабочие пытались спасти пассажиров поезда № 122 сообщением Симферополь – Санкт-Петербург.

Специалисты взрывотехники определят позже силу заряда, что свел с пути состав. 500 граммов тротила. Машинист, перед тем как потерять сознание, успел включить экстренное торможение. Не сделай он этого, жертв было бы несравненно больше.

В Москву Илларион Платонович приехал в шесть утра шестого июня. К этому времени тот, который пригласил его в Москву, был уже холоден и тело его лежало на прозекторском столе в морге Первой Градской больницы. Тело без нижних конечностей.

Он и еще трое его сподвижников, узнав о происшествии на железной дороге и поняв, что гость из Питера может задержаться на неопределенное время, решили провести запланированное совещание в назначенный ранее срок. При выезде с площади трех вокзалов под железнодорожным мостом сработала радиоуправляемая мина под днищем машины. Все трое пассажиров погибли на месте. По счастливой случайности в живых остался один шофер.

Так и получилось, что приехавшему в столицу питерцу стало некому доложить об обстановке в городе на Неве.

Помыкавшись в гостинице два дня, изрядно перенервничав, Илларион отбыл обратно…

Начало августа 1991 года. Как красива речка в конце лета! Воды ее неспешны. Высокое сине-синее небо отражается в нем с точностью до малейшего облачка. В лесу пора многоцветья. От краплака до лимонной желтой окрашена листва. Идешь по тропке – и тут перед тобой белочка. Сидит и хитро смотрит на тебя. Ничего не боится стервочка лесная.

С доброй улыбкой вспоминаю нашего старосту. Когда начался сезон весенней охоты и рыбалки, я пошла вместе с Иваном к нему. Запаслись русско-финским разговорником, потренировались и пошли. Старостин дом на краю нашего поселка, что тут именуется, как в Швейцарии, кантоном. Не по-фински, но так именно.

Дом каменный, что редкость, с высоким крыльцом и башенкой. Староста принял нас в своем кабинете. Бюро, вероятно, позапрошлого века и длинный деревянный диван. Вот и вся обстановка.

– На какое количество добычи господа желают купить лицензию? – тут я буду, естественно, излагать наш разговор на русском языке.

– А сколько стоит одна добыча? – это Иван.

Староста называет сумму. Тут бы успокоиться. Купить или уйти восвояси. Мы с Иваном люди не бедные, но и не пустые транжиры.

– Несовершеннолетним у вас нет скидок? – все тот Иван.

– Есть скидки только для почетных граждан города.

Тут мы услышали лекцию о том, как и кто может стать почетным гражданином города. Оказалось, что для этого надо, по крайней мере, быть ужасно старым человеком. Дальше можно было не слушать.

Купили мы с Ваней лицензию на вылов пяти (!) рыбин и отстрел двух уток. Уток мы стрелять не думали. Купили на всякий случай. И пригодилось же. Подарили соседу через улицу. Он чуть в обморок не упал. Не принято у них делать такие подарки.

Этот финн по имени Урхо потом завалил нас в буквальном смысле этого слова грибами. Эти дары природы у них еще собирают без лицензии. Вот была бы умора – лицензия на сбор пяти боровиков, семи красных, десяти подберезовиков и так далее по восходящей.

Иван словил свои «лицензионные» рыбки за полчаса.

– Ну и что с ними теперь делать? – резонно спросил он и сам себе ответил: – Отнесу старосте, этому местному крестному отцу. Накопчу и отнесу. Пускай костями подавится. Рыбки ему отмстят за нас.

Я со страхом до дрожи в коленях услышала нотки Иллариона в голосе сына. Вспомнила его слова в далеком восемьдесят пятом: «У меня принцип – не убий». Потом он улыбнулся и добавил: «Своими руками».

Староста рыбьими костями не поперхнулся, остался жив. Но зато стал частым гостем у Ивана. Приходил, как правило, после обеда, тактичный человек, и они надолго уединились в комнате Ивана.

Я не спрашивала, о чем они там говорили. Придет время, Иван сам расскажет. Меня беспокоило другое. И не одно. Первое – как Илларион, и второе – где будет учиться сын. В этом захолустье русской школы нет. Значит, надо отправлять Ивана в Хельсинки.

О чем они говорили, я узнала скоро. Иван – что значит молодой ум – навострился говорить по-фински так хорошо, что и разговорника почти не требовалось.

– Мам, староста предлагает мне идти к нему в помощники.