Шерлок Холмс пускается в погоню (сборник) Эллиотт Мэтью

Тиран-Висельник

1. Письмо от клиента

Думаю, я могу сказать со всей честностью, что после нескольких лет, когда все, кроме двух человек, считали мистера Шерлока Холмса мертвым, его возвращение к публичной жизни нигде не вызвало большего удивления и недоверия, как в моем собственном доме. После смерти любимой жены я посвятил медицинской практике все мое время, исключая те немногие часы, которые проводил в клубе. Если допустить, будто человек, потерявший то, что составляло смысл его жизни, может быть счастливым, полагаю, допустимо утверждать, что я был счастлив. Или, по крайней мере, не был несчастен, что, несомненно, одно и то же.

Но какое же потрясение я испытал весной 1894 года, когда обнаружил, что мой друг Шерлок Холмс, живой и здоровый, стоит передо мной в кабинете моего кенсингтонского дома, избежав цепкой хватки заклятого врага, покойного профессора Мориарти.

И вот через несколько месяцев я стоял один в том же самом кабинете, разглядывая обои, которыми никогда особенно не интересовался, хотя и не высказал возражений, когда их выбирала моя любимая жена Мэри. «Яркие цвета порадуют твоих пациентов, Джеймс», – сказала она. На самом деле в комнате не осталось ничего другого, что можно было бы разглядывать, потому что все мое движимое имущество перекочевало в фургон для перевозки мебели, который ожидал у парадной двери.

Я уже точно не помню, как пришел к такому решению, но мне снова захотелось быть рядом с Холмсом, вернуться в квартиру на Бейкер-стрит, которая служила мне домом в годы холостой жизни.

Был ли я настолько безумен, что надеялся на новые увлекательные приключения, сопровождавшие мое существование на протяжении значительной части последнего десятилетия? Насколько я знал, за несколько недель до того Холмс уже отказал одной влиятельной персоне.

Нельзя сказать, чтобы я принимал переезд со спокойной душой. Скорее, я решился на него просто из желания хоть что-то переменить в своей жизни. С тем же успехом я мог бы сесть на корабль, идущий в Австралию, или вернуться в свой полк. Новое появление Холмса в моей судьбе не столько принесло мне облегчение, сколько повергло в полный сумбур. Моя жена умерла, а лучший друг, которого я считал погибшим, был жив. Это возбудило во мне множество противоречивых эмоций, которыми я не собирался докучать Холмсу и которые, мне приятно это признать, сегодня уже прочно позабыты.

Кто-то тихонько постучал по открытой двери у меня за спиной.

– Погодите еще немного, – сказал я через плечо. – Я уже почти готов ехать.

– Рад это слышать, – произнес хорошо знакомый голос. – Нельзя терять ни минуты, Уотсон. Нас ждут в Пэнгборне к полудню. Если поторопимся, успеем на следующий поезд с вокзала Паддингтон.

Я повернулся и обнаружил Шерлока Холмса, который ждал в дверях. Он был одет в свое длинное серое дорожное пальто, а лицо его освещалось тем, что я могу почти без колебаний назвать теплой улыбкой.

– Холмс! – воскликнул я и тотчас спохватился, осознав его последние фразы: – В Пэнгборн, сейчас? А как же моя мебель?

– Уверен, она дождется вашего возвращения на Бейкер-стрит. Одевайтесь, дружище, и не мешкайте!

Мы с трудом успели на поезд, идущий в Беркшир, и тольк устроились в вагоне, как я почувствовал приступ усталости. Минувшая ночь выдалась беспокойной. Я прикрыл глаза, собираясь вздремнуть немного, но надолго провалился в сон. Не могу сказать, сколько времени мы провели в дороге, когда меня неожиданно вернул к действительности резкий окрик Холмса:

– Уотсон! Я сказал, что, возможно, нам будет угрожать опасность. Полагаю, армейский револьвер у вас с собой?

– Простите, Холмс, – сказал я, стараясь прикрыть зевок ладонью. – Он сейчас переезжает на Бейкер-стрит с остальными моими вещами. Я не имел понятия, что мы займемся делом так быстро.

– А, ладно! Возможно, наша корреспондентка преувеличила угрозу ее жизни.

– Угрозу? Холмс, похоже, у вас появилась ужасная привычка начинать историю с середины. Вы забываете, что я пока ни о чем не имею понятия.

Ничего не отвечая, Холмс достал из кармана пиджака свернутый листок бумаги и протянул мне.

– Это от нее? От вашей… от нашей клиентки?

– Весьма загадочное письмо, Уотсон. Будьте добры, напомните мне его содержание.

На самом деле, обладая замечательной способностью удерживать в памяти мельчайшие детали, Холмс, хотя он и утверждал обратное, не нуждался в напоминаниях. Однако, казалось, мой друг получал какое-то удовлетворение, слушая, как читают вслух его корреспонденцию. Поэтому я с готовностью подчинился. Письмо было отправлено из Филд-хауса, в Пэнгборне, а говорилось в нем следующее:

Дорогой мистер Холмс,

недавно я пережила очень неприятные события и не уверена, к кому следует обратиться за советом и помощью. Газеты заполнены статьями о Вашем поразительном воскрешении. А благодаря рассказам Вашего хорошего друга доктора Уотсона я знаю, что Вы обладаете большим умом и великой мудростью.

– Я польщен, Уотсон! – прервал меня Холмс, а я продолжал читать:

Прошу простить мое нежелание доверять бумаге детали и приезжать к Вам в Лондон. Если мне угрожает опасность, я не желаю, чтобы ей вместо меня подвергались слуги.

Буду очень благодарна, если Вы наведаетесь ко мне завтра в полдень. Пожалуйста, попросите сопровождать Вас доктора Уотсона. Не могу гарантировать, что в случае его отсутствия Вам не будет отказано в приеме.

Искренне Вашамиссис Фрэнсис Картнер

Я посчитал содержание письма весьма интригующим, в том числе потому, что мое присутствие, видимо, было важно для нашей корреспондентки. Возможно, она больна и нуждается в услугах врача? Я поделился этим соображением с Холмсом.

– Конечно, все очень загадочно, – заметил он, – но мы не узнаем, в чем тут дело, пока не поговорим с нашей клиенткой. Да, я решил взяться за ее дело, хотя тем самым нарушу правило, которое установил со всей решимостью только две недели назад. Однако случай слишком интригующий, а леди явно нуждается в моих – как там сказано? – большом уме и великой мудрости. А пока из этого письма мы можем сделать несколько выводов о ее обстоятельствах и личности. Она явно женщина с сильным характером и раньше была довольно богата, но ей пришлось резко изменить образ жизни, и произошло это, без сомнения, после смерти ее супруга. И до чего же печально быть бездетной вдовой!

– Только подумать, что совсем недавно вы были озабочены мнимой утратой ваших способностей! Из содержания письма я вижу, что у нее сильный характер, но что касается утраченного богатства… Признаюсь, я не прочел ничего, что указывало бы на это обстоятельство. Она пишет, что держит слуг.

– До недавних пор, Уотсон, у вас тоже была прислуга, и даже весьма добросовестная.

Я не представлял себе, откуда Холмс сделал такой вывод. На мой взгляд, наглостью и ленью наша Меган превосходила саму Мэри Джейн Келли[38]. Я с превеликой радостью дал ей расчет.

– Мои выводы основаны не на содержании письма. Я исхожу из другого. Бумага самого лучшего качества, но с левой стороны, как раз под сгибом, она разорвана. Ее порвали не после написания письма, так как леди явно постаралась обойти это место. Строка, которая начинается со слов «великая мудрость», специально искривлена. Итак, почему состоятельная дама не выбросила порванный лист и не взяла целый? Это только предположение, но заметьте, что чернила – также самого лучшего сорта – закончились раньше, чем последний параграф. И конец его написан дешевыми чернилами, какие держат в большинстве отелей. Помните, расследуя дело о шантаже фон Ламмерайн, я провел специальное исследование истории производства чернил? Я тогда не написал монографии по этому вопросу, но собираюсь заняться этим, когда позволит время. Указанные факты могут иметь только одно объяснение: наша корреспондентка использовала последний лист дорогой бумаги и последнюю бутылку дорогих чернил, чтобы призвать нас на помощь. Мы должны чувствовать себя польщенными.

– Звучит вполне убедительно, – признал я. – Но почему вы решили, что леди – вдова? Она ведь подписалась «миссис Картнер».

– А почему в минуту опасности она не обратилась за помощью к своему мужу, Уотсон? Зачем писать нам? Почему муж не отошлет ее в безопасное место? Что-то тут не сходится.

– Он может быть где угодно, например путешествовать по делам бизнеса.

– Резонное возражение, Уотсон. Приятно видеть, что вы не отстаете. Но что это за муж, которого деловые интересы способны удержать вдали от жены, когда ей грозит опасность? Я снова спрашиваю: где этот муж, если он не мертв?

– Положим, они разведены! – торжествующе объявил я. – Муж не хочет больше иметь с ней дело, поэтому она вынуждена одна противостоять своей беде, в чем бы та ни заключалась.

– Вы рисуете яркую картину, доктор. Я мог бы добавить в пользу вашего возражения, что и после развода леди вправе называться фамилией мужа. Поздравляю, старый друг! Похоже, сон стимулирует ваши умственные способности.

Услышав эти комплименты, я почувствовал острое удовольствие, которого не испытывал уже целый год.

– Значит, вы согласны с моим заключением, Холмс?

– Ни в коей мере. Вы полностью заблуждаетесь.

– О…

– Но вы, определенно, ухватили суть моего метода – рассмотреть все вероятные объяснения, чтобы выбрать единственно возможное. Однако вы по-прежнему слишком нерешительны в своих выводах. Если эта женщина разведена, как вы предполагаете, она наверняка озаботилась тем, чтобы добиться содержания от бывшего мужа. Тогда почему она вынуждена писать незнакомым людям на порванной бумаге скверными чернилами?

Я откинулся на спинку сиденья, побежденный. После почти пятнадцати лет тесного знакомства мне следовало больше доверять логике друга. Но полагаю, я бы никогда в полной мере не оценил чудо его дарования, если бы всегда принимал на веру, без возражений все его выводы. Однако его меткие наблюдения заставляли меня разочароваться в собственных способностях. Я желал блеснуть перед Холмсом демонстрацией дедуктивного метода, но не смог внести стоящий вклад в расследование. Когда я это обдумал, мне в голову пришла одна мысль.

– Подождите, Холмс! – сказал я. – Вы говорите, что эта женщина бездетна. Думаю, я понимаю ваши аргументы: будь у нее дети, она наверняка отослала бы их подальше, чтобы не подвергать риску, и как любящая мать страдала бы от разлуки с ними, о чем не преминула бы упомянуть.

Холмс только кивнул в ответ.

– Но разве автор письма не может быть пожилой дамой, чьи дети уже выросли и оставили дом? Я знаю, что вы собираетесь возразить. Взрослые дети пожелали бы защитить свою мать, как муж – жену. Но что, если у нее только дочери и нет сыновей? Конечно, она бы не подвергла их опасности.

Холмс слегка застонал, как будто испытывая неудобство.

– Насколько понимаю, доктор, вы основательно потрудились, осваивая мой метод, пока меня не было в Лондоне, так?

– Да, но в основном развлечения ради и лишь в той мере, в какой позволяли мои скромные возможности, – ответил я.

– Тогда меня разочаровывает, что вы не изучили мои заметки о науке исследования доказательств. Вы помните загадку Рейгйта?

– Дело, в котором был замешан местный сквайр?

– Сквайры, Уотсон. Без сомнения, ваша неспособность запомнить такие существенные детали объясняет, почему вы не удосужились познакомиться с моими исследованиями почерка. Возраст женщины можно установить по нему столь же точно, как и мужчины. Эта женщина хотя и не первой молодости, но все же еще очень далека от инвалидного кресла. Есть страсть в ее «Д» и сила в ее «Т». В последние три года я расширил мои изыскания и включил в них множество разных языков и алфавитов. Поэтому я считаю, что моя монография по данному вопросу нуждается в некотором пересмотре. Возможно, я захочу, чтобы вы внесли в нее поправки, когда будет подходящее время, Уотсон.

Сказав это, он закрыл глаза и оставался без движения, пока мы не приехали. Я попробовал снова задремать, но обнаружил, что не способен расслабиться. Не позволит ли мне ожидающая нас тайна, спрашивал я себя, доказать Холмсу, что за последние три года мое умение выросло и я вправе претендовать на роль его равноправного партнера?

2. Странная история Бэзила Валентайна

Памятуя замечание Шерлока Холмса о пошатнувшемся финансовом состоянии миссис Картнер, я полагал, что она ныне обретается в скромном сельском коттедже, какой нередко рисовали в своем воображении мы с Мэри, обсуждая, где поселимся, когда я оставлю медицинскую практику и удалюсь на покой. Филд-хаус оказался, однако, довольно большим строением, которое в старые времена, без сомнения, посчитали бы огромным. Впрочем, высадившись из экипажа, мы обнаружили, что здание обветшало и давно требует ремонта. Какое-то вьющееся растение, полностью засохшее, покрывало большую часть фасада. Разглядывая его, я неожиданно приметил беспокойное движение за одним из окон.

– Вижу, Уотсон, – сказал Холмс, прежде чем я успел обратить на это его внимание. – Будьте настороже. Должен признаться, я начинаю испытывать опасения. Не стоило просить вас сопровождать меня сюда.

– А если бы меня тут не было, кто знает, что могло бы случиться с вами? – возразил я, пока мы медленно подходили к парадной двери, осторожно ступая по гальке, хрустевшей под нашими ботинками.

– Вы забываете, Уотсон, что я уже был мертв. Этот опыт наполняет ощущением свободы.

Холмс решительно постучал в дверь. Должен признать, я не разделял его решимости. Через мгновение дверь приоткрылась на несколько дюймов, достаточных, чтобы я разглядел фигуру мужчины, загораживающего нам вход. Я различил мало деталей, кроме тех, что он был коренастого телосложения и ростом на дюйм или два ниже меня.

– Кто вы, джентльмены, и какова цель вашего визита? – прорычал он.

– Не такого приема я ожидал, Уотсон, – заметил детектив, намеренно игнорируя угрозу, прозвучавшую в тоне мужчины.

Вспомнив непредсказуемый характер его недавнего визитера, я подумал, что ему следовало бы вести себя не столь бесцеремонно.

Между тем из глубины дома послышался ровный женский голос:

– Довольно, Питер. Вы Шерлок Холмс?

Холмс снял дорожную кепку:

– Да, мэм. А это мой друг, доктор Уотсон.

Не видя обращавшуюся к нам особу и ощущая некоторую неловкость, я по примеру Холмса снял шляпу. Нас обыскали, хотя я и не понял, с какой целью.

– А вы похожи на ваши снимки, мистер Холмс.

– Мне многие это говорят, миссис Картнер, Но справедливости ради надо отметить, что доктор похож больше меня.

– Вы носите усы, доктор?

Я был поставлен в тупик этим замечанием и, по-прежнему чувствуя себя несколько глупо, просто согласился с тем, что у меня и впрямь есть усы.

– Мне всегда было интересно, есть ли они у вас в действительности, – сказала она. У нее был низкий приятный голос, но в нем слышались какие-то странные ноты. Возможно, страх, предположил я. – На журнальных иллюстрациях к вашим рассказам вы везде с усами, но они ни словом не упоминаются в тексте.

– Э-э, полагаю, я мог упоминать о них в «Морском договоре», одном из последних моих сочинений.

– Уотсон редко останавливается на собственных блестящих качествах, – сообщил Холмс. – Миссис Картнер, я, конечно, был бы счастлив простоять здесь весь день, обсуждая рисунки мистера Уолтера Пейджета…

– Сидни, – поправил я.

– Сидни. Спасибо, Уотсон. Думаю, однако, что вы пригласили нас сюда с иной, более серьезной целью. Вы позволите нам войти, чтобы обсудить все спокойно?

Последовала короткая пауза, во время которой, полагаю, хозяйка дома втолковывала своему слуге, Питеру, что тот должен пропустить нас. Первое, что меня поразило, когда я вошел: тем погожим весенним утром в сумеречном коридоре словно бы царил ранний вечер. Моих ноздрей достиг затхлый запах, который ни с чем не спутаешь. Пока мой взгляд блуждал по стенам в поисках следов влаги на обоях, перед глазами появился преданный слуга Питер. Даже в лучшие времена его суровые черты и мускулистую фигуру вряд ли можно было назвать приятными для близкого созерцания, и становилось ясно, что никакие мои слова не сдвинут его с места, если он сам не пожелает сдвинуться. Я повертел головой, пытаясь разглядеть автора письма, нашу испуганную хозяйку, которая находилась за ним. Должно быть, выражение моего лица выдало, что я потрясен увиденным.

– Вам нехорошо, доктор Уотсон? – спросила леди.

Я встречал на разных континентах немало женщин, которых называли «красивыми», но уже не мог с этим согласиться, когда через много лет сравнивал их с миссис Фрэнсис Картнер. Ей было, как я решил, немногим меньше сорока. Почти одного роста со мной, темноволосая, она была одарена приятными глазу правильными чертами лица. Однако поистине неповторимой ее красоту делали пронизывающие голубые глаза. Должен признать, они заворожили меня настолько, что я не сразу отозвался, когда она заговорила со мной.

– Я… со мной все в порядке, миссис Картнер. В общем…

– Боюсь, Уотсон не слишком любит путешествовать, а наш довольно стремительный отъезд порядком расшатал его нервы, – вмешался Холмс.

Я согласился, что, возможно, в этом все и дело, и миссис Картнер настояла, чтобы я сел и пришел в себя. С явным недовольством взяв нашу верхнюю одежду, Питер провел нас в гостиную, которая выглядела на удивление жизнерадостно благодаря ярким лучам солнца, лившимся из большого живописного окна. Я заметил, что гостиная обставлена массивной дорогой мебелью, не соответствующей общему упадку и запустению. Нас пригласили сесть, а Питеру велели передать служанке, чтобы подала чай.

– Извините, а нельзя ли попросить кофе? – нерешительно произнес я. – Знаю, сейчас уже не время, но я не успел…

Еле заметные складки, залегшие в уголках маленького, но чувственного рта хозяйки дома, были единственным намеком на то, что я, сам того не желая, поставил ее в неловкое положение.

– Простите, вынуждена сказать, что у нас нет кофе, доктор, как и крепкого алкоголя. В последний год я должна была довольно резко сократить расходы.

– На самом деле это не имеет значения, – торопливо заверил я. – Это была пустая блажь.

– После смерти мужа, – продолжала она, явно не услышав моего последнего замечания, – я с ужасом выяснила, что его поверенный, мистер Рональд Сойер, регулярно нас обкрадывал, а когда это стало известно, скрылся от правосудия с большей частью наших денег. В свое время мой муж основал табачную компанию «Хейдок» и довольно быстро разбогател. Когда мы поженились, он уже продал свою долю в фирме и довольствовался тем, что до конца дней будет жить на отложенные и вырученные от продажи средства. Его жизнь оказалась слишком короткой, джентльмены, и в прошлом феврале он скончался от наследственной болезни. Вот тогда и стало ясно, что, хотя я не бедна, у меня украли большую часть капиталов, которые Фрэнсис зарабатывал тяжелым трудом и желал оставить мне. Не стоит говорить, что, если бы мне предложили выбирать между богатством и возвращением мужа, я предпочла бы, чтобы Фрэнсис всегда был со мной.

На одно ужасное мгновение я вспомнил ее письмо и испугался. Уж не считает ли миссис Картнер, будто Холмс на самом деле побывал в мире мертвых? Может, она собирается попросить, чтобы н вернул ее мужа из загробной жизни?

– Но я смирилась с тем, что не увижу его снова, как и с тем, что человек, укравший те деньги, никогда не будет привлечен к суду. Мне удалось узнать, что последний раз о мистере Сойере слышали на Цейлоне. Я реалистка, поэтому стараюсь жить сообразно средствам, чтобы платить по счетам. Я была вынуждена продать то ценное, с чем только могла расстаться. За картину Грёза дал очень хорошую цену знаток, который представился коллекционером.

Холмс вопросительно поднял брови.

– Окончательный упадок наступил в тот день, когда стало ясно, что я больше не могу содержать фамильный особняк и большой штат прислуги. Я рассчитала почти всех слуг и поручила продажу дома агенту, который заслуживал больше доверия, чем мистер Сойер. Остатки моего имущества – все, что вы видите вокруг, джентльмены, – я перевезла в один из меньших домов мужа. Он держал их только для того, чтобы сдавать внаем. Впрочем, теперь я знаю, что небольшая арендная плата, вносимая съемщиками, не поступала на его банковский счет.

Эта откровенная речь была произнесена хозяйкой дома без заметных эмоций. На меня произвели большое впечатление решительность и сила характера, которые она проявляла, столкнувшись со столь сокрушительными переменами в ее жизни.

– Надеюсь, вы простите поведение моего слуги Питера после вашего приезда. Он яростно защищает меня и, вероятно, останется мне служить, даже когда я буду не способна платить ему жалованье, а этот день, боюсь, рано или поздно наступит.

Холмс наклонился вперед на своем стуле:

– А у Питера есть серьезная причина вас защищать, мадам? В письме вы утверждали, что вам угрожает опасность. От кого?

– Я… я видела только одного из них, – ответила она, впервые проявив нерешительность. – Человека, который называет себя Бэзилом Валентайном.

– Вы сказали «Бэзил»? – переспросил Холмс. – Странно, но это имя мне знакомо. Но, пожалуйста, расскажите нам историю вашей встречи с этим мистером Валентайном.

Миссис Картнер сложила руки на коленях, и я подумал, что вся ее полная достоинства поза свидетельствует о самообладании.

– Он написал мне пятого числа. К сожалению, я не сохранила письмо. В нем просто сообщалось, что автор его намеревается посетить меня и поделиться некими сведениями, которые, по его мнению, будут мне полезны. Однако странное предчувствие заставило меня спрятать его визитную карточку в надежном месте. Она на столе перед вами.

– Образцовый клиент, Холмс, – одобрил я.

– Очень жаль, что вы выбросили письмо… Оно могло бы дать нам полезные зацепки, – немного ворчливо заметил Холмс и, не спросив разрешения, взял карточку.

Мне было любопытно, станет ли он изучать визитку под лупой. Но, похоже, он не нашел в этом кусочке плотной бумаги ничего особо интересного.

– Толку от нее мало. На карточке написано: «Бэзил Валентайн, профессор мистических древностей, Виттенбергский университет». Это учебное заведение известно своими неординарными питомцами[39]. Не думаю, что, если мы попробуем навести справки в университете, там вспомнят человека, претендующего на столь расплывчатое, непонятное звание. Любой негодяй, обладающий крупицей сообразительности, способен заказать подобные визитки, не рискуя разоблачением. Я сам так делал.

Я взял карточку из его рук и внимательно ее изучил, надеясь обнаружить какую-нибудь любопытную деталь, пропущенную моим другом.

– Взгляните, Холмс, здесь на обратной стороне есть след большого пальца, – сообщил я.

– Скорее всего, он оставлен печатником, – отмахнулся детектив-консультант, не потрудившись посмотреть на мою находку. – Я еще не расследовал дела, которое было бы раскрыто благодаря идентификации такого следа.

– Я немало читал об этом в последние годы и понял, что каждый отпечаток пальца уникален.

– Мне доводилось слышать об этом, но услышанное меня не убедило.

Чувствуя некоторое смущение из-за того, что меня поставили на место не самым деликатным образом, я вернул карточку на стол и улыбнулся, глядя в ясные голубые глаза нашей клиентки, чтобы выразить ей свою поддержку. К удовольствию моему, она ответила мне улыбкой.

Не обращая на это внимания, Холмс продолжил задавать вопросы:

– Вы разрешили мистеру Валентайну навестить вас?

– Собственно, он не спрашивал у меня разрешения, мистер Холмс. Просто поставил перед фактом, сообщив, что прибудет на следующий день. Наглость, без сомнения, но я вообразила – по глупости, как теперь понимаю, – что он знает способ исправить мое финансовое положение. Конечно, деньги не самое важное из того, чего я лишилась в последнее время. И не будь я в момент получения письма в таком плачевном состоянии, наверняка бы на порог его не пустила. Просто удивительно, насколько иначе развивались бы события, поступи я так.

Леди снова погрузилась в меланхолию. И кто бы ее осудил за это? Только не я. Не раз и не два в своей жизни я ощущал, что глубоко погрязаю в тоске без явной причины. Я узнал, что работа – лучшее лекарство от грусти, но миссис Картнер, конечно, не могла воспользоваться этим рецептом.

– Пожалуйста, расскажите подробно о визите мистера Валентайна, – резко произнес Холмс, вырывая нашу хозяйку из трясины уныния. – И постарайтесь припомнить как можно больше деталей, даже самых незначительных, на ваш взгляд. – Он откинулся на спинку и по привычке сложил домиком длинные пальцы, готовясь осмыслить услышанное, но взгляд его, в отличие от затуманенных и блуждающих взоров клиентки, оставался ясным и прямым.

– Должна сказать, что все подробности визита этого человека представляются мне незначительными. Когда он прибыл восемь дней назад, для меня сразу стало очевидным, что он вряд ли джентльмен, обладающий профессорским званием в какой бы то ни было области. Знаете, у него были очень большие усы. Ваши, доктор, в сравнении с ними следует назвать скромными. И я все гадала, зачем он их отпустил, что они маскируют: его истинную наружность или возраст? Он явно был не старше двадцати пяти лет. К невозможной внешности добавлялся сомнительный вкус в одежде, больше подходящей для комика из мюзик-холла. Клетка на пиджаке была до вульгарности яркой.

Последнее замечание заставило меня вспомнить нашего старого знакомца, сэра Генри Баскервиля.

– А не был ли он канадцем или американцем? – предположил я. – У наших заморских друзей не такие строгие понятия по части выбора одежды.

Она мягко покачала головой, и это движение было чрезвычайно пленительным.

– Нет, доктор Уотсон. Я уверена, что он англичанин. Разве что судьба свела меня с чрезвычайно одаренным актером, однако преподнесенная им невероятная история заставляет в этом усомниться.

– И что это за история? – оживился Холмс.

– Он поведал мне ее в этой самой комнате. Я сидела в том же кресле, но мистер Валентайн присесть не пожелал. Он метался по комнате, вышагивая к окну и обратно. Я посчитала бы такое возбуждение странным, если бы к тому моменту не поняла, что в этом человеке странно все, что ни возьми.

«Я полагаю, имя Эдварда Келли вам не знакомо, дорогая леди?» – спросил он.

«Не думаю, что встречала кого-нибудь с таким именем», – ответила я.

Он расхохотался самым неприличным образом. Подобная развязность больше подходит для курительной комнаты, где джентльмены отдыхают после обильных обеденных возлияний.

«Действительно! – пролаял он. – Это было бы странно, ведь он жил и умер за несколько веков до вашего рождения! Келли, также известный под фамилией Толбот, был сыном бедного пекаря, но стал одним из величайших алхимиков Англии. Знаю, знаю, что вы думаете об этом!»

На самом деле я очень сомневалась, что мистеру Валентайну известно мое мнение на сей счет.

«Разные невежды, моя дорогая леди, обычно считают, что алхимики пытались превратить свинец в золото, тогда как любой мало-мальски разумный человек скажет вам, что трансмутация невозможна. В действительности алхимики, как и предполагает само это слово, экспериментировали с самыми разными веществами, преследуя цели в большинстве своем гораздо более практичные, нежели стяжание звнкого металла. Думаю, не будет преувеличением, если я скажу, что современная фармакология была бы невозможна без открытий пионеров-алхимиков. Если бы не они, мы, должно быть, до сих пор обходились бы постановкой пиявок и кровопусканием».

Я начала опасаться, что мой гость – торговый агент, намеревающийся всучить мне какой-то сомнительный товар, и стала обдумывать, как бы поаккуратнее выпроводить его из Филд-хауса, прежде чем разговор примет неприятный оборот.

«Ровно двести двадцать один год назад Келли, как полагают, был в этой местности и приобрел здесь алхимический трактат под названием „Книга святого Дунстана“[40] и флакон с красным порошком, обладавшим замечательными свойствами. Конечно, в книгах и письмах того времени эти свойства именовались магическими или божественными, но в наш просвещенный век, чуждый невежеству былых времен, становится очевидно, что порошок этот – уникальный медицинский препарат. Келли закопал флакон в одному ему известном месте, и с тех пор порошок нигде не объявлялся. Однако если бы его удалось обнаружить и отдать на анализ кому-нибудь из наших выдающихся химиков, чтобы затем синтезировать, он мог бы стать ценным подспорьем при выхаживании пациентов, выздоравливающих после хирургических процедур. Мой собственный дорогой брат был тяжело ранен во время афганской кампании. Ему ампутировали ногу, и он умер от шока через три дня после операции. Если бы врачи имели доступ к красному порошку Келли… мой милый Джон мог бы все еще быть с нами».

Не стоит говорить, джентльмены, что я не поверила ни единому слову из этой нелепой болтовни, включая историю о несчастном брате, и решила, что называется, брать быка за рога.

«Очень занятная находка для собирателя старинных преданий, мистер Валентайн, – сказала я. – Но каким боком она касается меня?»

«Это не сказка, дорогая леди, уверяю вас. Не стану утомлять вас деталями моих исследований, но смею уверить, что красный порошок обладает подлинной ценностью для медицинской науки. Келли нашел очень мало этой загадочной субстанции, так что должно было остаться всего несколько гранул, когда он ее припрятал. Последние семь лет моей жизни были посвящены поискам места, где спрятан флакон. Некоторые подсказки, обнаруженные мною в книге „Алхимия и британская история“ Экермана, позволяют утверждать со значительной долей уверенности, что место это находится где-то поблизости от Филд-хауса. Я желал бы – разумеется, с вашего разрешения – провести археологические раскопки в имении с помощью моих ученых коллег. Надеюсь, все предприятие займет не более недели. Чтобы вы не испытывали каких-либо неудобств, я снял для вас на это время номер в отеле на Нортумберленд-авеню, в Лондоне. Думаю, слуг вы можете отпустить. Не вижу смысла оставлять их здесь в отсутствие хозяйки дома».

Я решила, что исполнила долг вежливости, позволив этому мистеру Валентайну произнести свою речь, и не обязана долее терпеть утомившее меня балаганное представление.

«Мистер Валентайн, – произнесла я вежливо, но твердо, – благодарю за время, потраченное на визит, и за ваше интересное предложение, но, к сожалению, вынуждена сообщить, что меня оно не привлекает. Я желаю, чтобы Филд-хаус и его окрестности оставались в их нынешнем виде».

К моему удивлению, отказ его как будто не разочаровал.

«Вижу, мадам, просить вас передумать бесполезно, – изрек он. – Но мне следовало бы проявить настойчивость ввиду того, что это дело имеет особую важность не только для широкой общественности, но и для вас лично».

«Но я здорова, мистер Валентайн», – ответила я.

«И я молюсь, чтобы вы оставались в добром здравии. Но ваш отказ очень меня огорчает. Действительно очень огорчает».

Уже начиная нервничать из-за его замечаний, я вызвала звонком Питера, который выпроводил гостя за пределы дома. Когда я услышала, что за Валентайном закрылась дверь, меня вдруг осенило: отнюдь не нервная ажитация заставляла его метаться по комнате, как я подумала. Вероятно, он выглядывал в окно, высматривая кого-то, должно быть сообщника, ждущего снаружи.

– Кого-то? А может, что-то? – предположил мой друг.

– Нет, мистер Холмс. Я успела разглядеть этих двоих под березой.

Холмс поднялся и направился к окну. Заинтригованный, я последовал за ним, но не приметил ничего любопытного, а только удостоверился, что миссис Картнер действительно могла наблюдать двух мужчин, разговаривающих под большой березой за воротами.

– К сожалению, второй субъект оставался в тени, и я не могла его хорошо разглядеть. Разобрала только, что он на голову ниже мистера Валентайна, который не слишком высок. Кажется, волосы у второго мужчины черные, но ручаться за это я не могу. Они разговаривали около двух минут. Мой посетитель то и дело указывал в сторону дома или оглядывался на него. Я стояла у окна, но полагаю, он не мог меня не видеть.

– В общем, случай необычный, – заметил Холмс, возвращаясь к своему стулу.