Шерлок Холмс пускается в погоню (сборник) Эллиотт Мэтью

– Вы вполне можете выступать в роли хозяина, когда только пожелаете… мой дорогой Уоттерс.

Если подшучивание Тэрстона я принимал с юмором, то теперь сильно разозлился. Я уже открыл рот, чтобы разразиться гневной отповедью, теперь уже и не припомню какой, ибо она так и не прозвучала. С улицы до нас донесся жуткий крик, страшнее которого мне слышать не приходилось. Как врач и компаньон Холмса я нередко внимал воплям агонии – гораздо чаще, чем хотелось бы. Но этот особенно поразил меня, потому что я узнал голос Чарльза Тэрстона.

Мы кубарем скатились вниз по лестнице, я распахнул дверь и наткнулся на толпу зевак. Расталкивая любопытных, я протиснулся вперед, но опоздал. Тэрстон уже не нуждался в моей помощи. Он лежал мертвый у наших ступеней, и кровь текла из глубокой раны у него на груди. Я услышал за спиной усиливающийся ропот и понял, что брешь в толпе зевак сомкнулась за мной и теперь Холмсу приходится заново расчищать себе путь. Я огляделся в слабой надежде поймать взглядом тех, кто совершил жуткое нападение. К моему удивлению, надежда эта оправдалась. Я заметил, как высокий и худощавый молодой человек, одетый в длинный плащ, повернулся к нам спиной и удаляется. По тому, как неестественно он прижимал к телу правую руку, было ясно, что этот малый старается скрыть что-то важное. В одно мгновение я вскочил на ноги и ринулся следом. Сначала преследуемый как будто удивился, но, поняв, что я уже наступаю ему на пятки, бросился бежать. Длинные ноги, пожалуй, мигом донесли бы его до середины Бландфорд-стрит, если бы ему не приходилось держать орудие убийства. Что же до моих собственных ног, то ярость заставляла их двигаться быстрее, даже когда казалось, что боль старой раны вот-вот вынудит меня остановиться. Я повалил неизвестного на землю, сильно надавив на его руку, чтобы заставить выронить оружие. Это был нож с длинным тонким лезвием, который выглядел странно знакомым. Но в тот момент мой гнев был слишком неистов, чтобы отчетливо воспринимать все детали. Во время борьбы с моего противника слетел котелок. Схватив негодяя за рыжеватые волосы, я вдавил его лицо в уличную грязь. Страшно подумать, до чего могла бы довести меня ярость, не появись в тот момент Холмс.

– Уотсон! – крикнул он. – Уотсон, вы в порядке?

При звуке его голоса гнев остыл, и я сразу почувствовал, что растратил все силы, стараясь схватить убийцу Тэрстона.

– Со мной все в порядке, Холмс, – выдохнул я, хотя, по правде, чувствовал себя нехорошо.

Я попытался поднять моего пленника, но он оставался лежать словно мертвый на мостовой. С помощью Холмса я перевернул его лицом вверх. Он был в полном сознании. Молодой человек лет двадцати пяти, узколицый, с прямыми рыжими волосами. Но в его голубых глазах я не увидел проблеска мысли.

Хотя миссис Хадсон настаивала, чтобы я остался на Бейкер-стрит и позволил ей позаботиться обо мне, я торопился выяснить все, что возможно, о безумце, который убил моего друга. Назначенный вести дело инспектор Лестрейд, конечно, был только рад нашей помощи. Поэтому через несколько часов мы трое оказались в камере участка при главном уголовном суде на Боу-стрит, когда арестованный начал выходить из своего странного сна-бодрствования.

Он по очереди осмотрел нас, а потом сосредоточился на окружающей обстановке.

– Что… что это за место? – пробормотал он. – Где я?

– Вы в камере на Боу-стрит, – ответил Лестрейд. – Итак, как ваше имя?

Молодой человек на мгновение задумался.

– Мое имя Александр Хайделл. Меня за что-то арестовали?

– «За что-то»?! За убийство, приятель!

Мне не положено было участвовать в допросе, но я не мог и дальше молчать.

– Почему вы убили Чарльза Тэрстона? – спросил я резко.

– Кто вы? – в ответ спросил Хайделл.

– Неважно, кто он, просто отвечайте на его вопрос, – приказал Лестрейд.

– Я никогда не слышал о Чарльзе Тэрстоне.

Инспектор поднял руки к небу, как будто прося даровать ему терпение:

– A, старая песня! Значит, вы ничего об этом не помните? Не помните, как ударили ножом в сердце мистера Чарльза Тэрстона, уважаемого члена лондонского делового сообщества, на ступенях дома номер двести двадцать один «бэ» по Бейкер-стрит?

Хотя в камере было темно, я заметил первые признаки понимания на лице молодого человека.

– Нет, я не убивал, то есть я помню убийство, но не уверен.

– Восхитительно, – пробормотал Холмс, и это было первое слово, которое он произнес, с тех пор как мы вошли в камеру.

– Нож, который мы у вас забрали, напоминает те, которыми пользуются врачи, – продолжал Лестрейд. – Но по-моему, на врача вы не похожи.

– Я не врач, я экспедитор, – возразил Хайделл. – Я же сказал вам: меня зовут Александр Хайделл, я живу на Болтон-стрит, и я никогда не слышал о человеке по фамилии Тэрстон!

– Меня не интересует ваша биография. Я хочу знать, где вы взяли нож!

– Я не помню, – последовал угрюмый ответ.

Хайделл лег спиной к нам и свернулся в клубок. Лестрейд только вздохнул. Я никогда не считал себя профессиональным детективом, но, полагаю, после двадцати лет, заполненных расследованиями, способен определить, когда человек что-то скрывает. Я увидел это тогда и посчитал очевидным признанием вины.

Когда стало понятно, что мы больше ничего не узнаем от убийцы, Холмс попросил разрешения изучить орудие убийства. Лестрейд провел нас в свой офис, крошечную комнату с огромной книгой на столе и телефоном, укрепленным на стене. Он остороно достал нож из ящика стола и передал его Холмсу, не считая нужным напоминать моему другу о необходимости осторожного обращения с уликой.

Около минуты Холмс изучал оружие с длинным лезвием.

– Уотсон, думаю, это скорее по вашей части. – Заметив мой рассеянный вид, он добавил: – Конечно, если вы в состоянии продолжать.

– Со мной все в порядке, Холмс, – заверил я. – Это бистури. Хирургический нож. Его много лет не затачивали, – сообщил я, рассматривая инструмент, который, однако, оказался достаточно острым, чтобы убить Чарльза Тэрстона.

– Печально, когда вещь, предназначенную для спасения жизни, используют, чтобы ее забрать, – вздохнул Холмс. – Лезвие изготовлено из лучшей шеффилдской стали. Компанией «Томас Ферт и сыновья», если не ошибаюсь. Гравировка на ручке характерна для мастерской Фезерстоуна из Найтсбриджа. Значит, этот заказ был выполнен для состоятельного клиента – бывшего хирурга.

– А почему не практикующего? – усомнился Лестрейд.

Холмс покачал головой:

– Нет. Какой практикующий врач допустит, чтобы его инструменты пришли в негодность? Вам будет довольно просто определить владельца, Лестрейд.

Последняя фраза меня изрядно озадачила. Какая разница, кому принадлежал нож, если Хайделл арестован? Инспектор высказал то же возражение.

Однако Холмс был непреклонен:

– Все так, но разве вас не интересует, как бистури, принадлежавший отошедшему от дел состоятельному врачу, попал в руки простому экспедитору с Болтон-стрит? Как вы сказали, Лестрейд, убийца уже за решеткой. Так какой вред будет в том, чтобы удовлетворить мое любопытство?

Холмс был прав: управляющий мастерской Фезерстоуна, знающий, хоть и несколько надменный джентльмен по фамилии Дэвисон, без труда назвал владельца бистури.

– Ах да, – объявил он резким тоном. – Это был не совсем обычный заказ. Знаете, как правило, мы имеем дело с дорогими столовыми приборами. Может, кто-то из вас, джентльмены, ищет подходящий подарок на свадьбу или к юбилею? Тогда я могу вам предложить… Нет? Ладно, думаю, могу без ложной скромности заявить, что мы удовлетворяем любые запросы самых взыскательных клиентов. И доктор Сондерс остался весьма доволен своей покупкой.

Не успел я опомниться, как мы уже стояли в элегантной приемной доктора Феликса Сондерса на Харли-стрит, хотя происшествие, которое направило нас по столь причудливому пути, – убийство Чарльза Тэрстона – произошло всего несколько часов назад.

Лестрейд присвистнул, оценив шикарную обстановку.

– Должно быть, от пациентов у доктора нет отбоя. Он явно процветает, чем бы теперь ни занимался, – заметил инспектор.

– Теперь он именует себя психоаналитиком, – подсказал Холмс, показывая Лестрейду визитную карточку, которую взял с подноса.

Инспектор протянул руку, явно желая изучить визитку, но Холмс, очевидно не заметив его движения, положил карточку себе в нагрудный карман.

Проигнорировав такое явное пренебрежение, Лестрейд продолжил:

– Значит, этот тип – психиатр, как тот немецкий доктор?

Грянувший из дверей голос заставил нас всех повернуться в ту сторону:

– «Тот немецкий доктор» родом из Моравии, и его зовут Фрейд.

Доктор Феликс Сондерс оказался настоящим гигантом. Его бугристое, изборожденное глубокими морщинами лицо и свирепые глаза не могли не привлечь внимания. Огромная седая борода цветом напоминала пепел сигары, усыпавший его жилет.

Между тем Холмса, казалось, нисколько не смутило внезапное появление внушительного хозяина приемной.

– Скажите, доктор Сондерс, термин «психоаналитик» придуман вами или это изобретение Фрейда?

Доктор вопросительно поднял бровь.

– Вы необычно любознательны для полицейского, – пророкотал он. – Неужели требуется сразу трое агентов, чтобы вернуть пропавший инструмент?

Я не мог оставить без внимания столь важный вопрос.

– Хирургический инструмент? – уточнил я.

– Ну не музыкальный же, – скривился Сондерс, заставив меня почувствовать себя глупо. – Я заявил о пропаже несколько дней назад. Смею предположить, что вы наконец-то его нашли. Кстати, что случилось с сержантом Рэнсом?

Лестрейд вышел вперед и представился. На Сондерса, похоже, это не произвело впечатления, как будто муха попыталась потревожить олимпийское божество.

– Я бы хотел задать вам несколько вопросов об Александре Хайделле, – продолжил инспектор.

Мгновение прошло в тишине, словно бы Сондерс раздумывал, как лучше ответить.

– Что ж, инспектор, – прогудел он, – я могу уделить вам несколько минут перед тем, как явится мой следующий пациент. Надеюсь, вы не поймете меня превратно, если я не предложу вам сесть. А эти джентльмены тоже офицеры полиции? Они, кажется, немного староваты, чтобы быть вашими подчиненными.

Холмс улыбнулся:

– Мы стремимся по мере наших скромных возможностей помогать правосудию, сэр. Меня зовут Шерлок Холмс, а это мой коллега доктор Уотсон.

– Правда? А я всегда считал, что вы такая же выдумка, мистер Холмс, как Дед Мороз. Так что вы хотите знать о Хайделле? Нужно ли вам напоминать, что я буду ограничен в своих откровениях этическими правилами, принятыми для представителей моей профессии?

– Значит, Хайделл – ваш пациент? – сообразил я.

– Да. И что с ним?

– Сегодня, несколько часов назад, он убил человека по имени Чарльз Тэрстон с помощью пропавшего у вас бистури, – ответил я резко.

Если я ожидал ошеломить Сондерса, то просчитался.

– Вот, значит, как, – только и произнес он.

– Вы были знакомы с мистером Тэрстоном? – подключился Лестрейд.

Сондерс пожал массивными плечами:

– Сомневаюсь, что хоть один врач на Харли-стрит не имел с ним дела.

Тут я вспомнил прощальные слова приятеля: «Половина этих врачей своими золотыми запонками обязана моим советам». Я посмотрел на Холмса, гадая, какие выводы он сделал из разговора, но, к моему удивлению, его, казалось, интересовал не столько наш громогласный хозяин, сколько содержимое книжных полок.

– Когда вы заявили о краже ножа? – вел допрос инспектор.

– Я бы предпочел, чтобы вы называли инструмент правильно, мистер Лестрейд. Я заявил о краже бистури в прошлую пятницу.

– А вы видели мистера Хайделла в тот день?

– Видел в прошлую среду. Но кражу обнаружил абсолютно случайно. Шесть лет назад, поменяв медицинское поприще, я вычистил мои хирургические инструменты и убрал в чемоданчик, который поместил в тот кабинет. В последнее время я редко заглядываю туда. По чистой случайности я сделал это в пятницу. И, предупреждая ваш вопрос, сразу скажу, что кабинет я обычно не запираю. Без сомнения, это оплошность с моей стороны. Можете быть уверены, с тех пор я принял все меры предосторожности.

Меня поразило противоречие между высокомерными манерами Сондерса и выбранной им медицинской специальностью. Меня лично перспектива провести час в его обществе, тем более в качестве пациента, привела бы в содрогание.

Но вот Холмс свернул разговор на главную тему.

– После непродолжительного наблюдения за Александром Хайделлом, – заметил он, – я сделал вывод, что ему вряд ли по карману ваши услуги, доктор. Как же ему удалось стать вашим пациентом?

– Я не беру… не брал с Хайделла плату за лечение. Его направил ко мне коллега, доктор Реджинальд Уорд. Я не одержим современной тягой к праздности и на досуге лечу тех, кто не может оплатить мои довольно дорогие услуги.

Мое мнение о Сондерсе изменилось к лучшему. Возможно, подумалось мне, я не разглядел за внешней беспардонностью его лучшие качества.

– Итак, как психо… аналитик, – Лестрейд споткнулся на диковинном термине, – вы лечите свихнувшихся. Скажите, доктор Сондерс: насколько сильно свихнулся Хайделл?

– Я нахожу это замечание очень вульгарным и бесчеловечным, инспектор, – проворчал врач, – и предпочитаю не отвечать на вопросы, касающиеся моих пациентов.

– А на умерших ваша медицинская этика распространяется?

Сондерс задумался на мгновение.

– Это, конечно, совсем другое дело.

– Ну так очень скоро мистер Хайделл будет повешен за убийство.

– Вот тогда и приходите. Тогда и поговорим.

Бесчувственность Сондерса снова неприятно поразила меня. Или я переоценил его, заподозрив в нем альтруиста, или ему удавалось удивительно хорошо скрывать добрую сторону своей натуры.

– Право, джентльмены, я не понимаю, зачем вы попусту тратите время – свое и, что важнее, мое. Понятно, что Хайделл украл бистури, когда я вышел из кабинета, а потом использовал его, чтобы убить Тэрстона, руководствуясь какими-то только ему ведомыми мотивами.

Снова заговорил Холмс:

– Воспоминания Хайделла о происшествии чрезвычайно расплывчаты. Но в отличие от вас, доктор, он утверждает, что был незнаком с мистером Тэрстоном.

Сондерс и бровью не повел, скрестив взгляды с Холмсом. Некоторое время они пристально смотрели в глаза друг другу.

– Интересно, – продолжал Холмс, словно бы не замечая буквально разлитого в воздухе напряжения, – вы применяете гипноз на своих пациентах? Я заметил на ваших книжных полках несколько трудов о гипнотизме, включая книгу самого Франца Месмера. Завидная коллекция.

– Зависть лежит вначале истинного величия, мистер Холмс. Правильно ли я понял, что, по вашему мнению, мистер Хайделл мог убить Тэрстона, получив установку на убийство под гипнозом?

– А такое возможно?

– Только не на расстоянии, – ответил Сондерс презрительно. – Подобные нелепые представления существуют единственно в умах авторов желтой литературы.

– Тогда как вы объясните тот факт, что Александр Хайделл напал на незнакомого человека и убил его? Или вам не позволяет этого сделать медицинская этика?

Сондерс аккуратно вынул толстую сигару из коробки на хорошо отполированном столе.

– Кто-нибудь из вас знаком с состоянием, известным как пориомания? – осведомился он.

Хотя я никогда не лечил пациентов, страдающих этой болезнью, термин был мне знаком. Я объяснил коллегам, что пориомания – это когнитивное функциональное расстройство, при котором больной может действовать определенным образом и потом абсолютно не помнить о своих действиях. На Сондерса, казалось, не произвела никакого впечатления моя демонстрация медицинских знаний.

– И вы диагностировали у Александра Хайделла пориоманию? – спросил я.

– Я – нет, но рискну предположить, что это объяснило бы его поведение. Он убил Чарльза Тэрстона во время одного из таких отключений сознания. Естественно, что его воспоминания о событии должны быть смутными.

Я принял это во внимание. Подобный диагноз не только объяснял безумное поведение Хайделла, но и мог бы спасти его от петли, хотя, к стыду моему, признаюсь, что в тот момент я не желал, чтобы он избежал наказания за убийство Тэрстона.

Звук дверного звонка положил конец нашей дискуссии.

– Мой следующий пациент, джентльмены, – сообщил Сондерс. – Полагаю, у вас больше нет вопросов?

– Думаю, нет, – ответил Лестрейд. – Спасибо, что уделили нам время, доктор, и спасибо за подсказку насчет порио… э… Спасибо, доктор.

Я был даже доволен, что до конца дня нужно оставить дела, а Лестрейд высказал мнение, что мы можем считать нашу миссию законченной. Если Александр Хайделл действительно был подвержен состоянию, при котором не отдает себе отчета в собственных поступках, а потом не помнит, что совершил, достаточно будет, чтобы доктор Сондерс посетил молодого человека в его камере и подтвердил диагноз. Холмс, однако, настаивал, чтобы мы поговорили с Хайделлом, и как можно скорее. Лестрейд сдался, но, не желая больше иметь какое-либо отношение к делу, удалился в свой тесный кабинет, предоставив нам вести допрос.

Мне было неуютно от мысли, что Холмс во время разговора может упомянуть о методах доктора Сондерса. Особо не сочувствуя Хайделлу, я полагал, что это вряд ли будет этичным. Меня особенно беспокоило предположение Холмса, что Хайделл мог убить Тэрстона под воздействием гипноза.

– Это непродуктивная версия, – заявил я ему, когда офицер в форме отпер нам дверь камеры. – Человека нельзя заставить совершить какое-либо действие, особенно убийство, против его воли или природы.

– Жаль, – вот и все, что Шерлок Холмс пожелал изречь, перед тем как войти в камеру.

Александр Хайделл раскачивался, сидя на своей койке, и выглядел еще более жалким, чем раньше. Он не поднял головы, чтобы встретиться со мной глазами. Меня встревожило то, что я заметил на полу камеры несколько клочьев рыжеватых волос, как будто он вырвал их в исступлении.

– Снова вы, – пробормотал он, обращаясь скорее к себе, чем к нам.

– Мистер Хайделл, – начал Холмс, делая попытку облегчить страдания этого человека, – ваш врач отправил вас на лечение к доктору Феликсу Сондерсу. Почему?

Александр Хайделл тяжело вздохнул и вытянулся на койке.

– Мне всегда было трудно сохранять работу, мистер Холмс, – признался он, – и спокойствие. В моей жизни была женщина. Лили. Мы собирались пожениться. Но она не смогла выносить мои помрачения. Я думал, что, если лечение поможет обуздать мой гнев, она вернется.

– И как же вас лечил доктор Сондерс?

– Его очень интересовали сны о моем дяде, – не сразу ответил Хайделл. – Дядя совместно с моим отцом, своим братом, владел процветающей стекольной фирмой в Манчестере. Когда я был совсем маленьким, дядя Морис выжил отца из бизнеса. Тот забрал меня с собой в Лондон, надеясь начать здесь новую жизнь.

– А что стало с вашей матерью? – спросил я, не в силах сдержать свое любопытство.

– Она умерла, когда я был ребенком. Мой отец так и не смог снова разбогатеть. Он умер озлобленным и сломленным человеком. Кажется, доктор считал, что все мои беды берут начало оттуда. Я, правда, не помню.

– И чтобы лечить это состояние, доктор Сондерс погружал вас в гипнотический транс? – поинтересовался Холмс.

Я громко откашлялся, но Холмс предпочел не обращать внимания на мое вмешательство.

– Он… говорил, что это поможет мне вылечить нервы. – К моему удивлению, черты молодого человека исказила неприятная, почти злобная усмешка.

– И что в этом такого забавного? – спросил я, не в состоянии скрыть свою неприязнь.

– Я просто подумал… это смешно. Во всех моих снах дядя всегда выглядит одинаково. Та же одежда, то же выражение лица. Я не виделся с ним с тех пор, как был мальчиком, и знаю его только по старой фотографии, которую держу в своей комнате. Смешно.

Лицо Холмса вспыхнуло и помрачнело. Его брови стали похожи на две жирные черные линии, а глаза сияли из-под них стальным блеском. Он положил руку на мое плечо, давая знать, что нам пора уходить. Другой рукой он постучал в дверь камеры. Я услышал, как в замочной скважине поворачивается ключ.

– Уверен, мы еще поговорим, мистер Хайделл, – пообещал Холмс, когда мы выходили.

Арестованный ничего не ответил.

В кабинете Лестрейда, куда мы вернулись, царила тишина. Инспектор сидел, закинув ноги на стол, и читал «Загадку кэба»[34]. При нашем появлении он сделал неуклюжую попытку спрятать книгу, но потом расслабился, обнаружив, что это мы.

– Ну, джентльмены, – сказал он со вздохом, – вы получили то, зачем пришли?

Я сам не знал, как ответить на этот вопрос, потому что не представлял толком, зачем, собственно, мы пришли. А Холмс вместо прямого ответа огорошил Лестрейда встречным вопросом:

– Инспектор, если бы вы увидели, как один человек стреляет в другого, вы бы арестовали пулю?

Полицейский озадаченно покосился в мою сторону:

– Вы знаете, о чем он толкует, доктор?

Я покачал головой.

– Верно ли, – гнул свою линию Холмс, – что в некоторых случаях я оказывал вам помощь в расследованиях?

– Я бы сказал, что вы преуменьшаете свои заслуги, мистер Холмс, – ответил полицейский с обезоруживающей честностью.

– Обещаю: мы спишем со счета все мои одолжения, если вы кое-что сделаете для меня сейчас. Я понимаю, это не мелочь, но уверен, что дело того стоит. Уотсон, будьте любезны, поймайте для нас кэб. Я не задержусь тут дольше чем на несколько минут.

Я давно привык к тому, что Холмс склонен окружать тайной свои намерения. Он все более и более неохотно делился всеми деталями своих плановдо их завершения. Однако сейчас я был уверен, что он нарочно отослал меня, дабы я не выдвинул возражений против просьбы, которую он собирался высказать. Остановив кэб, я почувствовал нарастающий гнев, но не позволил ему вырваться наружу. Дать волю столь бурным эмоциям значило бы вызвать ненужный разлад, и хотя нервы мои давно уже пришли в норму после афганской службы, я все еще питал отвращение к скандалам.

Всю дорогу до Бейкер-стрит я удерживался от соблазна расспросить сыщика о деле, но по возвращении понял, что больше не могу держать язык за зубами.

– Ну, Холмс, насколько я понимаю, ваше расследование еще не закончено? – спросил я.

– Способность к дедукции, должно быть, заразна, – заметил он, закуривая сигарету. – Вы правы, Уотсон. Доктор Феликс Сондерс знает гораздо больше, чем говорит.

Хотя я не пришел в восторг от высокомерных манер Сондерса, мне трудно было усмотреть какой-то умысел за его диагнозом.

Холмс рухнул в свое кресло:

– Хотел бы я разделять ваш доверчивый взгляд на это дело, старина. Однако, как да Винчи, я полагаюсь только на практический опыт. Может ли быть, чтобы Хайделла так надолго оставили одного в кабинете, что он успел найти, украсть и припрятать бистури?

– Холмс, вы сами говорили, что, если исключить невозможное, оставшееся, сколь бы невероятным оно ни казалось, должно быть правдой. Невероятно, что Хайделл оставался один достаточное время, но это вряд ли невозможно. Конечно, теория Сондерса о том, что Хайделл страдает пориоманией, объясняет ненормальное поведение молодого человека.

Мой друг с видом превосходства выпустил большое синее облако сигаретного дыма.

– Напротив, Уотсон, именно в этом месте его история разваливается. Как я уже указывал вам раньше, нет ничего более обманчивого, чем очевидный факт. Кража бистури указывает на умысел. Мы должны искать последовательность. Там, где ее нет, нужно заподозрить обман.

– Значит, вы утверждаете, что Сондерс дал Хайделлу бистури. Но, конечно, в этом отсутствует логика. Он должен был знать, что принадлежность такого необычного оружия легко установить и оно приведет к нему. И зачем заявлять о краже в полицию?

– Хитрый ход. Он хотел, чтобы происхождение ножа установили. Это позволило ему скормить нам басню о том, что Хайделл совершил убийство во время помрачения рассудка. История, которую, должен добавить, с готовностью проглотили и вы, и инспектор. Стыдно, Уотсон.

Во мне вновь вскипел гнев, но на сей раз я не стал его сдерживать.

– Но всеведущего Шерлока Холмса он ни на мгновение не обманул! – вскричал я. – Вы просто думающая машина, верно? Полностью лишенная эмоций! Однако теперь мы имеем дело не с одним из ваших «упражнений в логической дедукции», Холмс! Речь идет о смерти моего друга! У Лестрейда сидит под замком убийца, и есть разгадка! Почему вы не видите, какую боль причиняете мне своим упрямством?

Одно мгновение казалось, что Холмс будет защищать свою позицию с прежней энергией, но потом его черты смягчились. Ясные суровые глаза затуманило смятение.

– Простите, Уотсон, но дайте мне еще один день, чтобы закончить расследование. Если и тогда я не смогу подтвердить мои подозрения, клянусь, брошу это дело раз и навсегда.

Я обдумал его предложение и манеру, в которой оно было высказано.

– Клянетесь?

– Слово джентльмена. И, надеюсь, вашего друга.

В тот вечер о деле больше не было сказано ни слова, хотя я и провел еще некоторое время в компании Холмса, прежде чем, усталый, удалился в свою комнату. Я не был удивлен, когда встал и обнаружил, что Холмс уже уехал. Я даже сомневался, что он вообще спал. Хотя напряжение, которое мы испытали накануне, должно было ввести в ступор любого нормального человека, Холмс, казалось, подзаряжался от него силой. Я нашел записку, приколотую складным ножом к каминной доске. В ней говорилось:

Уотсон, сейчас вместе мы слишком бросаемся в глаза. Нам нужно пойти разными путями.

Ш. Х.

Я позволил себе усомниться в этом его объяснении. После ссоры предыдущей ночью для меня было очевидно, что Холмс желает работать без помех и без возможной конфронтации. Сделав вывод, что ему совсем не нужно, чтобы я «шел другим путем» в нашем нынешнем расследовании, я провел большую часть утра за разборкой записей о недавних делах. Во время ланча миссис Хадсон объявила о прибытии инспектора Лестрейда. Румянец возбуждения на его лице подсказывал, что он собирается сообщить какую-то важную информацию. Когда же полицейский обнаружил, что Холмс еще не вернулся, физиономия его стала удрученной.

– Наш друг ужасно непунктуален, доктор, – заметил Лестрейд.

– Значит, он вас вызвал?

– Около часа назад я получил телеграмму. Однако там не говорится, что у него на уме. Временами он бывает загадочным, как китаец. Клянусь, если бы он не добивался таких поразительных результатов…

В этот момент Лестрейда прервал вернувшийся Холмс. Он был воодушевлен и, очевидно, думать забыл о яростном споре прошлой ночью. Его глаза сияли, а щеки порозовели. Подобные сигналы к наступлению я наблюдал только в критические моменты.

– Добрый день, инспектор! Угощайтесь сигарой, прошу вас.

Лестрейд кивнул в знак согласия, а мой друг со вздохом облегчения опустился в свое любимое кресло.

– Ах, как же хорошо дать отдых ногам после такого хлопотливого дня!

– Вы готовы объяснить, что разузнали? – спросил я.

– Это не секрет, Уотсон. Я был в деловом районе. А после нанес визит на Болтон-стрит, где квартирует заключенный в тюрьму мистер Хайделл. Несколько соверенов, врученных алчной домовладелице миссис Экклстоун, открыли передо мной дверь в его скромное жилище.

– И вы нашли то, что искали, мистер Холмс?

– Рад сообщить, что мои поиски были напрасны, Лестрейд.

Естественно, нечего было и надеяться, что он это как-то разъяснит. По обыкновению, разгадку своего завуалированного ответа он приберегал до той минуты, когда посчитает нужным посвятить нас во все подробности.

– А вот вас, инспектор, явно переполняют новости. Поделитесь ими.

– Мне жаль, но вынужден сообщить, мистер Холмс, что ваши планы оказались несостоятельными. – Нескрываемое удовлетворение в голосе Лестрейда выдавало, что на самом деле ему совсем не жаль.

– Ну-ну? – сделал стойку Холмс.

– Я позвонил в полицию Манчестера, как вы попросили. Они без труда отыскали Мориса Хайделла и убедили его приехать в Лондон. – Теперь я, по крайней мере, знал, о какой услуге Холмс просил нашего приятеля из Скотленд-Ярда. – Сначала арестованный как будто не узнал своего дядюшку, но когда тот назвал себя…

– Александр Хайделл напал на него, – закончил Холмс нравоучительным тоном.

Лестрейд был поражен, когда обнаружил, что Холмс давно предугадал такое развитие событий, но его было трудно смутить.

– Потребовалось три наших сотрудника, чтобы оторвать руки безумца от шеи старика. По-моему, это не оставляет сомнений в виновности арестованного.

Холмс слегка усмехнулся:

– Мой дорогой инспектор, я бы сказал, что это доказывает как раз обратное. А теперь, если у вас, джентльмены, в ближайший час нет срочных дел, возможно, вы пожелаете отправиться со мной на небольшую прогулку? И в конце ее я собираюсь представить вас человеку, ответственному за убийство Чарльза Тэрстона.

– Право, джентльмены! – раздраженно воскликнул доктор Сондерс. – Вы должны понимать, что мне нужно заниматься моей практикой. Вы просто не можете тратить все мое время таким непростительным образом.

Лестрейд принес извинения и больше ничего не сказал, потому что, как и я, не имел представления, что привело нас снова в роскошную приемную психоаналитика с Харли-стрит.

– Боюсь, вашим пациентам теперь придется поискать себе другого врача, – небрежно произнес Холмс.

Доктор вынул сигару изо рта и сурово посмотрел на моего компаньона:

– Уж не потому ли, что вы собираетесь арестовать меня? Тогда готовьте факты, мистер Холмс. Важны только факты.

– Правда ли, доктор Сондерс, что, прежде чем вы начали сотрудничать с ЧарльзомТэрстоном, о ваших финансах пекся некий Фостер Баррингтон?

Это имя показалось мне смутно знакомым, и я решил, что, должно быть, видел его в картотеке Холмса под литерой «Ф».

– Я не делаю тайны из этого факта, – пожал плечами Сондерс. – Что из того?

– Фостер Баррингтон бежал из страны два года назад, когда выплыли наружу определенные нарушения закона, которые он допускал при ведении дел. Я считаю, доктор, что вы состояли в сговоре с Баррингтоном, а когда передали дела в руки Тэрстона, тот обнаружил злоупотребления и принялся вас шантажировать. Мне очень жаль, Уотсон, но у меня нет сомнений в том, что это чистая правда.

Я был потрясен его словами, но реакция Сондерса оказалась еще более драматичной. Свирепое лицо налилось кровью и побагровело, глаза засверкали, на лбу от возбуждения выступили узловатые вены.

– Абсурд! Тэрстон был богатым человеком, а я платил ему неплохие комиссионные. Зачем, Бога ради, ему понадобилось шантажировать меня?

– Да потому, что, как я недавно слышал, он выбрал своим девизом «Больше!».

– Очень проницательный и четкий диагноз, мистер Холмс.

Мой друг кивнул, принимая похвалу.

– За годы работы детективом-консультантом я научился угадывать подноготную человеческого поведения. Вы, например, поразили меня своей чрезвычайной методичностью и обстоятельностью.

Сондерс тоже кивнул.