Ответ Империи Измеров Олег
— Вот тогда в советской верхушке и пошло разделение на две основные силы — консерваторы, которые хотели сохранить советский строй, но не знали, как, и как его развивать, не знали, и интеграторы — те, кто хотел сдать социализм и как можно скорей интегрироваться в мировую экономику, пока все совсем не развалилось. У обоих ну очень благие намерения, только результат тот же. Если просто консервировать Союз — он развалится, если продолжить косыгинскую реформу и войти в рынок — времени не осталось. России ведь пришлось вторую промышленную после первой мировой делать, ускоренно. К сорок первому успели, вот с механизмами саморазвития общества и экономики… — и он развел руками. — А без этих механизмов нас в эту компанию все равно не примут, только будут полвека мозги парить обещанием отмены поправки Джексона-Веника.
— Ну а почему нельзя рыночную реформу было сделать? И демократизацию? — совершенно искренне удивился Виктор.
— А вы их сделали? Вы посмотрите, что вы у себя из них сделали, потом будете говорить… Ну, короче, полный тупик, и тут вот этот мозговой танк от КГБ выдает идею: глобализация к концу двадцать первого века упрется в болезни роста, тогда и вдарить. А чтоб страна к этому времени не загнулась — перезагрузить систему с нуля. Только, говорят, условие — дайте права менять все, что угодно — идеологию, сами научные понятия, все. И это в нашей верхушке, в общем-то, устроило и тех и других. Для консерваторов вроде как поражения нет, для интеграторов, для 'подлеска' — вроде как перемены, обновление… а дальше видно будет. Ну, не все, конечно, поняли и приняли, но это детали. А теперь у нас ситуация такая, что и сохранять старый Союз мы уже не можем — нечего сохранять, нет его, старого, и интегрироваться в это самое мировое сообщество не можем, потому что у нас разные модели поведения людей. Понимаете, Виктор Сергеевич, капитализм и социализм — это не разные государства, не разная политика, не разные законы — это разные поведенческие модели. Если мы пойдем к капитализму, как тогда у нас отличить умного от дурака? Сейчас можно видеть, что человек своими руками или головой создал, изобрел, выдумал. А тогда? Вот будет дурак учреждением руководить, и поставит всех своей властью так, что все будут выглядеть, как дураки, один он незаменимый и за всех думает. Шмуток накупит, говорить красиво научится, мозги начальству загаживать. По кошельку будут судить, а он кошелек за счет других набьет. И всё! Дураки и государство, и экономику нашу развалят и проворуют, потому что каждый будет грести под себя. Так что мы цивилизации разных планет. Нас нельзя к ним встроить. Вот что получилось. Назад дороги у нас уже нет. Хочу, чтобы вы это тоже поняли.
— Ну, нет так нет, — примирительно констатировал Виктор. — Оно ведь тоже неохота передовым странам вечно под хвост смотреть. Вперед-то хоть есть?
— Есть, и даже два. Как вы уже поняли по новостям, глобализм трещит. И падающего мы подтолкнем. После краха глобальной системы в мире начнут складываться несколько цивилизационно-образующих центров. Союз будет одним из них, и тогда настанет наше время подминать под себя шарик. Не весь конечно — тех, кто нам наиболее близок по поведенческой модели. Сложится несколько соперничающих коалиций, многообразие видов, так сказать. А мноогобразие — это залог устойчивости развития человечества, условия изменятся — кто-нибудь да выживет. Это путь экспансии.
— А другой путь есть?
— Есть и другой. Мировой рынок не рушить, договориться о смене правил, сделать его более демократичным, чтобы в рамках одного государства уживались и взаимодействовали экономические уклады для людей разных поведенческих моделей. Это путь конвергенции. Насколько я понял, об этом варианте товарищи из КГБ вам не рассказывали?
— Не довелось как-то, — дипломатично ответил Виктор. — А вы, если я правильно понял — из лагеря сторонников конвергенции?
— Можно сказать и так. Не хочу, чтобы на планете кровь лилась, и так хватит. А при экспансии локальных конфликтов больше.
— И советуете податься в ваш лагерь?
Гриднев улыбнулся, широко, так что в уголках глаз показались морщинки. Виктор внезапно понял, почему у его собеседника такая короткая стрижка: скрыть раннюю седину.
— Нет уж, как нибудь сами разберемся, — ответил Константин Никодимович. — А вы уж лучше в своем лагере. Знаете, у нас по всем прокруткам фантастов хроноагенты уж очень бузить любят. Лезут заговоры плести, исторических лиц пригрохивают. Вон давеча попался один роман, 'За все поколение' называется. Там наш человек попал в сорок первый год, фрицев валит направо и налево, а заодно и Никиту Сергеевича примочил, как верный сын советского народа. У вас там такого не пишут?
— А чем кончилось-то? — уклончиво ответил Виктор вопросом на вопрос.
— Культ личности Козлова после 22-го Съезда и ограниченный конфликт с США в шестьдесят шестом из-за Тайваня. Так что вы уж поосторожнее с историей.
— Вы тоже. У меня-то никакой власти, кроме нашего опыта.
— Информация-то и есть власть… Особенно у нас: дали не ту информацию, и бросятся рационализировать не туда. А за ЦК не волнуйтесь. Знаете, ваша тамошняя элита вполне могла бы сохранить СССР, им бы только немного больше политической воли, этим вашим… Даже не политической, вообще воли. Как салажня, обгадились и бросились сдавать все, за что триста лет русскую землю кровью поливали. Даже этот ваш ГКЧП — это бунт обгадившихся со страху. Противно… Но это я не о вас. Вас просто предали.
— Поэтому теперь ЦК набирают из тех, кто смерти в глаза смотрел?
— Не все ЦК. Что-то вроде ядра. Остальные — те, кто не побежит, если ядро не дрогнет. ЦК не сдрейфит — народ не сдрейфит, и за своих командиров любому порвет на флаг британский. Партизанский метод.
— Почему партизанский?
— Ну, это еще покойный Мазуров предложил, Брежнев тогда пошутил — 'Вот, товарищи, будет у нас партия партизанским отрядом имени Мазурова'. Говорят, когда начали 'Ответ', он даже мучиться меньше стал, ну, что после контузии и всего, и умер — лицо, говорят, было светлое, счастливое… А знаете, честно, без вашего негативного опыта, наверное, у нас так бы не получилось. Вы как разведка — пошли, не вернулись, но противника раскрыли.
А ведь Галлахер, пожалуй, слукавил, подумал Виктор. Они не пугают элиту внешней угрозой. Они возродили партию сталинских времен, обстрелянную, которая прошла через кровь, через ужасы, через всю мерзость войны и эта война осталась в них на всю жизнь, оставила солдатами, а солдату отступать некуда. Таких не запугать. Они всерьез готовятся драться со всем миром.
— Руцкой — человек ЦК? — внезапно спросил он.
— Руцкой одобрен ЦК.
— Будущий президент?
— На данный момент ЦК по будущему президенту решений не выносило. Удивляет кандидатура?
— В свете нашей истории — честно, да. Потому что не побежит?
— И поэтому. В общем, позже вы поймете, а пока я не могу вам сказать все.
— И, как я понимаю, в этот процесс я не должен вмешиваться?
— Вы уверены, что будет лучше, если вмешаетесь? Даже если бы я все объяснил?
— Не уверен.
— Ну, что ж, честно. Я ни к чему не принуждаю. Только прошу думать. У вас есть еще вопросы?
— Странно, я ждал, что вы будете задавать вопросы.
— Чтобы получить ответ, не обязательно спрашивать.
— А спрашивая, не всегда можно получить ответ?.. Ладно. Почему-то нигде не говорят про американскую ударную группировку в космосе. А ведь кризис кризисом, но уж эти на войнах и кризисах наживаются. И страна нехилая. Как там на самом деле-то обстоит?
Гриднев наклонил голову и почесал рукой в затылке за кепкой.
— Н-да, вопросец… Вот уж не думал, что вы такое спросите.
— Почему?
— Ну. наверное, человек вашей ЭрЭф должен что-то за себя похлопотать, случай такой… А вас, оказывается, судьбы планеты. Собрались бы такие, как вы, миллиардов примерно пять… Ладно, скажу. Продули американцы свою космическую группировку. Вчистую. Втянулись в расширение НАТО, строительство наземных баз, пусковых установок ПРО. Думали, наши если будут, то постепенно — опытные запуски, потом построят-запустят, ну и время им на раскачку. И когда у нас пошли выводы один за другим, они охерели… А НАСА же не может сразу все, и базы наземные надо достраивать, они же не могут, вот так, своих союзников новых сдать. У нас же научились работать совсем по-иному, у нас вот эти числовые методы такую революцию в ракетостроении дали, ну, вот рассказать вам не смогу, не обижайтесь… Короче, на текущий момент у нас есть ударная группировка в космосе, у штатов — нет. В Пентагоне от этого страшно мандражируют, в Белом доме.
— То-есть, все решится в ближайшие годы? Пока не очухались и свое не вывели?
— В ближайшие месяцы. Даже, может, недели. Вы тут как запальник. Потому все та же просьба — горячку не порите. Помочь у вас времени нет, а напортить — сами знаете.
Виктор смолчал. Разговор стал ходить по кругу: о чем бы ни пошла речь, все сведется к тому же 'Не встревайте'. Из-за реки, со стороны притаившейся за увядающей кучерявой полосой частных садов станции Брянск-1 донесся высокий вскрик электровоза; спустя секунд пять налетевший из поймы порыв ветра донес приглушенный стук колес.
— Коломенский… — задумчиво протянул Гриднев, — в Коломне теперь и пассажирские электровозы вместо чехов делают, слышали, наверное?..
— Как-то пропустил. Отрадно.
— Знаете, наверное, раньше махнули бы мы с вами в 'Дубраву' и отметили деловую встречу фляжкой 'КВВК'. Честно, это на всю жизнь память: человек из другого мира. Увы, нельзя. Ответработники дожны вести аскетический образ жизни. Награды, привилегии, обеспечение — потом, когда на пенсию проводят. А до того — вместе с массой, в одном метро, в стандартных квартирах, если надо — в цубиках. Знать, чем дышат, что едят…
— …О чем думают, — машинально добавил Виктор.
— О чем думают, чего хотят. В народе, знаете, подкалывают — живете, как воры в законе.
— Почему?
— Ну, положено пренебрегать богатством, роскошью, уютом. Каждый обязан быть отважен, решителен, находчив, беспощаден, уверен в себе в любой ситуации. К другим ответработникам относиться, как к братьям, быть предельно честным. Но самое главное — и они, и мы ищем дырки в законе. Только они — для себя, а мы эти дырки закрываем.
— И как воры к этому относятся?
— Странный вопрос.
— Извините.
— Ничего. Вон президент прямо сказал: 'Если партийцы перестанут быть авторитетами, на их место придут воры'.
7. Забудьте слово 'шанс'
'И все-таки у них были лихие девяностые', размышлял Виктор, подходя к остановке на Набережной. 'Только Космосы Юрьевичи подались в обновленную партию, вычищать плесень, накопившуюся после ухода обстрелянных в окопах политруков. Только вместо стволов бумажки. Ну что ж, может это и к лучшему. В девяностых самой эффективной структурой в нашем обществе, на фоне всего развала и бардака, оказались ОПГ. И сложились они быстро. А здесь что-то вроде атома в мирных целях. Может, правящую партию вообще надо формировать, как ОПГ? Или она такой и была в свои лучшие годы? Совсем запутаешься с этими реальностями…'
Темнело, и остановочный павильон сиял изнутри холодным люминисцентным светом; на крыше вспыхнула большая сине-фиолетовая буква 'Т' из светодиодных трубок; Виктор из любопытства вошел. Внутри оказалось два отдела: диски для плейеров и цветы по заказу через Домолинию для влюбленных. По-видимому, Набережная позиционировалась, как место отдыха молодежи. В углу стояла новинка — инфокиоск сети городского транспорта; Виктор с удовольствием обнаружил, что отсюда до Бульвара Информатики есть прямой тролль. Еще больше его порадовало, что девушка за прилавком не стала доставать его идиотским фирменным сервисом — 'Здравствуйте. Меня зовут Анжелика. Чем я могу вам помочь?', из которого напрашивается либо бестактный (а может, и не бестактный) встречный вопрос 'Девушка, а что вы делаете после работы?', либо нейтральный и более практичный ответ: 'Деньгами'. Здесь продавщица просто сидела за прилавком и терпеливо ждала, когда к ней обратятся, а не напоминала о себе, как тамагочи. Даже когда в павильон заскочили две щебечущие подруги, она только улыбнулась им, как знакомым, но не стала прерывать разговора и отвлекать от их мыслей.
'Видимо, тут какие-то этические нормы установили', подумал Виктор, 'выше прибыльности'. Припорхавшие подруги, видимо, работали в каком-то шумном цеху, и невольно обрели привычку громкой речи: Виктор стал невольным свидетелем разговора.
— Понимаешь, Люсь, ну вот как он не может понять, что методы оценки незавершенки — это не просто какая-то алгебра? Это зарплата! Когда-то на незавершенку падало до половины оборотных фондов. Сокращаем запасы незавершенки — это выход на снижение себестоимости и рост потребления. В этом же все заинтересованы, весь трудовой коллектив. Как можно быть безразличным?
— Катюха, подожди. Ну не могут все люди быть одинаковыми. Не живет он этим, ничего страшного. Он доски хорошо режет, вот это его мир. Из-за таких вещей комплексовать?..
'Это какое-то советское кино', мелькнуло в голове у Виктора. 'Впрочем, это не кино: это здешняя советская жизнь. В американском сериале эти чувихи говорили бы о сексе. Какой вывод? С сексом в СССР все в порядке.'
Плоскомордая сине-белая гусеница с широким светодиодным табло, на котором горела надпись 'Новостройка-Бульвар Информатики', подползла минут через пять, о чем Виктора услужливо предупредил все тот же инфокиоск. Длинный, освещенный холодным светом тоннель салона, пронзенный трубами оранжевых поручней, был полупустым; Виктор сел сзади, в прицеп после гармошки, на самое нелюбимое пассажирами место — на 'колесо' — и стал задумчиво смотреть на проплывавшие мимо желтые окна домов. Световой рекламы, как и обычной, здесь было тоже мало. Троллейбус щелкнул на стрелке, и начал подыматься на горку по Урицкого.
— Добрый вечер! Как прошла встреча с новой партийной элитой?
Виктор обернулся и увидел сбоку Гаспаряна.
— Отойдемте на заднюю площадку, чтобы не слышно было, — предложил он.
Они стали в углу напротив двери. Виктор заметил, что на задней не подбрасывает; видимо, не столько из-за подвески, сколько из-за хорошей дороги.
'А ведь в троллейбусах тоже наверняка не прослушивают', мелькнула у него мысль. 'Неподходящее место — шум, люди чаще молчат, да и пробалтываться меньше склонны — рядом чужие стоят. Значит, Гаспарян тоже хочет, чтобы беседа не под запись.'
— Вы хотели узнать, о чем был разговор? — спросил он.
— Собственно, суть мы знаем. Вообще, Виктор Сергеевич, нам известна даже самая большая ваша тайна — то, что вы подрабатывали в 'Фионве'.
'Фионва' была мелкой шарашкиной конторой и имела репутацию мусорки. То-есть там скупали и вывозили за символическую плату те компы, которые зажиточные граждане были готовы выкинуть в мусорный бак, делали из нескольких что-то работающее, и продавали, тоже по смешным ценам, в малообеспеченные семьи, которые брали для детей-школьников. Помимо директора и главбуха, их было несколько человек-железячников и Алина, скрывающая свой возраст незамужняя дама, которая вела базу объявлений о продаже барахла, оставшегося после апгрейда, и созванивалась с продавцами и покупателями. Но приработок был не лишний.
— Гриднев просил вас не вмешиваться в межведомственные отношения, — продолжал Гаспарян, — и я к его просьбе присоединяюсь. Собственно, я не сказал об этом раньше лишь потому, что вы и не пытались.
— Что ж, это упрощает. Не люблю лезть в чужой ништяк. Тем более, я здесь немного иностранец, и не мне разводить по понятиям ваших экспансистов и конвергентов.
— Ну, как человеку со стороны и в наших проблемах не замешанному, вам, возможно, было бы и проще разводить. Но мы как-нибудь сами. Да и не это сейчас главное.
— Собираетесь воевать?
— Собираемся.
В воздухе повисла пауза, которую прервало лишь шипение дверей и женский голос автоинформатора: 'Автовокзал! Выход к Советскому Рынку и классической школе.'
— Знаете, — продолжил Гаспарян, — в свое время я был связан с вот этими нашими интеллектуальными группами. Могу сказать, что в числе прочих прорабатывался вариант сдачи социализма и интеграции в сообщество развитых стран. Знаете, во что упиралось?
— В сопротивление Политбюро?
— Если бы… Нет, эти вундеркинды всегда упирались в вопрос, что делать с лишними людьми. Столько людей здесь для мирового производства не нужно. То, что эти люди дышат, думают, любят, мечтают о своем счастье, о смехе детей — все это, оказывается, ничего не значит. Бизнес зачислил их в недочеловеки. Тот же тупик, что и с фашизмом. Золотая чума.
— Отчего же тогда столько стран и в вашей реальности идут по этому пути? Соцстраны бывшие, например?
— Логика баранов. Стадо пошло этой дорогой, и все бараны выжили, значит, и нам надо идти туда же. Прекрасная логика. Только если сегодня стадо погнали на пастбище, то завтра — на мясокомбинат.
— А начать войну — это не тот же мясокомбинат?
— Виктор Сергеевич, вы живете памятью о прошедшей войне. Такой войны уже не будет. Если повезет, конечно.
— А если не повезет?
— Тогда ничего не теряем. Если не завалим глобализм в нынешний кризис, Штаты создают ударную космическую группировку и дальше — силовое решение проблемы.
— То-есть, выхода нет? И какие наши шансы?
— Забудьте слово 'шанс'. У нас все время твердили — 'Союз самый сильный, Союз самый сильный'… Все не так. В России всю историю схватка Давида с Голиафом. Побеждают хитрые и изобретательные. Это давно, это с ледникового периода. У человека, как биологического вида, не было шансов. Пища для саблезубых тигров и пещерных медведей. И тогда люди пошли поперек стихийного развития, чтобы выжить. А против них был весь животный мир, огромный и беспощадный.
— Поэтому здесь культ изобретательства?
— Это самый естественный культ в мире. Он не дал человеку пропасть и вывел в цари природы. Грех отказываться. Ну вот, собственно, моя остановка…
Он вышел у Таксопарка: в заднее стекло Виктор увидел, как к остановке тут же подкатил мини-вэн, типичная машина советского автолюбителя, открылась дверца и Гаспарян туда сел. Лучи фар конусами пересекли сгущающийся туман; мини-вэн развернулся и рванул в обратную сторону.
'Итак, меня предупреждают, чтобы я не совался в политику', подумал Виктор, 'и вообще, чтобы не дергался в ожидании войны. Боятся, чтобы не наделал глупостей. Между ЦК и КГБ есть согласие, видимо решили сначала завалить амерского кабана, а потом уже сало делить. А, может быть, в этой реальности как раз надо делать глупости? Ладно, не будем спешить. Делать глупости никогда 'еще не поздно'. Я слишком мало знаю. Надо еще вечером порыться в сети.'
На кольце перед Самолетом троллейбус свернул вправо, в сторону Бульвара Информатики. Между Полтинником и 'Электроникой' в оба салона набралось людей, спешивших домой в новый район, хоть и не так много; Виктор машинально подумал, что за эти десять лет не произошло какого-то значительного скачка в фасонах, многие и сейчас примерно то же носят, а вот манеры… Нет нервозности, нет напряга, даже несмотря на то, что войны ждут — ну и что, и в шестидесятых ждали, и в семидесятых, и с США, и с Китаем, и все-таки как-то обошлось без этого человечество; в лицах улыбчивость, предупредительность, как будто потом придется к этому человеку на работу наниматься, звонки мобелов тихие, не раздражающие, и не орут по ним, говоря в троллейбусе, то ли от того, что микрофон большой и у рта, то ли оттого, что привыкли о других думать. Да, скорее второе. 'Эгоист' здесь прозвучит так же, как 'козел'. Эгоист — изгой, опущенный. Высовываться можно, но потому что высунувшийся подтягивает за собой остальных, не просто делится удачей, а подтягивает, паразиты и иждивенцы тут что-то тоже редкость…
'А может, они просто меня боятся? И ЦК и КГБ? Боятся, что человек из другой реальности изменит будущее и полетят к черту планы конкретных обитателей конкретных кресел? Наверняка и это тоже. То, что ЦК живет жизнью послушников — это правда, или мне очки втирают? А, впрочем, чего я туплю? Можно же спросить. У кого? У старушек. Менее всего вероятно, что они на службе. Да и не столько у них сотрудников, чтобы устроить показательный троллейбус. А раз можно спросить, можно и не спрашивать. Те, кто со мной работают, на дураков не похожи, а раз так, то если и будут врать, то так, что не уличишь…'
Виктор прошел вперед: ему захотелось смешаться с этой гущей в синтетических и кожаных куртках, теплых фигуристых плащах, стильных натуральных полупальто и легких синтетических кожушках; хотелось снова стать обычным и незаметным, как в первый день своего прибытия. А CD-плейеры здесь скоро выйдут из моды, и их заменят флешками и функциями мобелов, внезапно подумалось ему, и от этой нехитрой идеи, что он может заглядывать хотя бы немного вперед, на душе как-то сразу стало легче.
Перед его остановкой троллейбус задержался: остановочный карман занимала большая зеленая маршрутка с ярко-желтой полосой. 'И здесь мешаются', подумал он, подойдя к кабине водителя, и взглянув через лобовое; но в этот момент он увидел, как из дверей маршрутки опустилась аппарель, и служащая в зеленой форме выкатила наружу инвалидную коляску с женщиной средних лет. Инвалид, обернулась, видимо, поблагодарив, раскрыла тент, и коляска на аккумуляторах покатилась к дому; аппарель убралась, а на полосе сзади Виктор прочел слово 'Соцобеспечение'. Выше светился номер маршрута: '28а Бульвар Информатики — Телецентр'.
'Вот почему у них нет низкопольных троллейбусов и мест для колясочников', догадался он. 'Их отдельно возят на микроавтобусах. Наверное, дешевле пускать такие маршруты, чем переделывать общие троллейбусы. Тем более, у них пробок нет.'
— Молодой человек, разрешите?
Виктор уступил дорогу; мимо него прошла женщина лет шестидесяти, ведя за рога гоночный велосипед. Спортивный народ, подумал Виктор. Взять бы пофоткать местную жизнь и сделать альбомчик. Девяностые, закат полароидов и расцвет мыльниц с проявкой…
'Стоп', внезапно подумал он. А ведь у меня 'Самсунг' с камерой. Так себе, два мегапикселя, но все же, все же… Почему я никогда ничего не снимал? Ни первые два попадания, ни сейчас. Боялся засветиться с мобилой? Ну, здесь понятно, а там кто бы пеленговал? Тем более, с корочками эксперта МГБ и тайного агента жандармерии? Почему я не купил не одной открытки? Почему не взял тот альбом о великих походах? Странно. То ли кто-то запрограммировал — ну, типа как алкашей кодируют — то ли кто-то знал, что я не стану снимать… Хотя почему не стану? С семи лет увлекался фотографией, а тут… Кстати, давно хотел накопить на нормальный 'Никон', чтоб с десятикратным оптическим зумом… не то, не то. Если так дела пойдут, возьму я здесь приличный 'Киев', зеркалку… что-то все время останавливало фоткать, словно нельзя, или словно забывал об этом. А почему сейчас вспомнил? Ну, неудивительно, мозг-то анализирует, говорят, даже когда человек спит, он информацию переваривает, сличает, ищет разницу, вот и наткнулся…'
Он подошел к лифту и нажал кнопку. Где-то далеко за светло ореховыми створками дверей щелкнуло, загудело, и стрелка у кнопки показала, что лифт идет сверху; Виктор внезапно повернулся и открыл ту же знакомую дверь на лестницу. Говорят, когда ходишь, лучшее соображение.
'А я ведь с вокзала свой 'Самсунг' еще не включал. Вроде как зачем бы? А пофоткать. Или они по сигналу опять прискочат? Типа еще один попаданец? И вот еще: а меня они со снимками-то выпустят? Или оно выпустит? Может, это условие такое — никаких свидетельств с собой не брать? А как же тогда монета? Хотя монету можно сделать и здесь. Подделка денег несуществующего государства… Не факт.'
Виктор остановился на площадке между вторым и третьим этажом; была тишина, и эта тишина, вместе с компьютерно — одноцветными гладкими стенами лестничной клетки вызывали впечатление какой-то искусственности происходящего.
'И все время получается, что я должен вернуться. И местные выпихивают, и семья там, почти как заложники, откажусь — и больше никогда их не увижу. Боже, боже, почему их нельзя сюда перетащить? Не хочу туда, в это вечное ожидание новой мерзости, в этот мир, разорванный на два класса, которые тихо ненавидят друг друга. 'Чтобы иметь иномарку, японский телевизор и ездить отдыхать за границу, надо работать 60 часов в неделю…' Да не хочу я иметь иномарку и японский телик, тем более, что они все китайские, не хочу, задавитесь ими, не хочу! Я хочу делать наши машины и наши телевизоры, наши, поняли вы, амебы в джипах?! Это вы, вы их делать не можете, и завидуете, и хотите, чтобы мы на вас за барахло ишачили! Хочу жилье по санитарной норме, а не ужасаться стоимости квадратного метра, грабительским процентам на кредит и фиге с маком, именуемой льготами по разным там программам доступного жулья! Хочу, чтобы не меняли условия моих отношений с обществом! Не продляли пенсионный возраст за среднестатистическую продолжительность жизни, не реформировали ЖКХ с опасностью потерять квартиру, не обкладывали грабительскими процентами эту квартиру, с понтом, недвижимость! Хочу, чтобы все были скованы одной цепью — да, да, именно так, чтобы имущие понимали, что они, если что, вместе с нами загремят, а не смоются с вывезенными капиталами в Лондон или еще куда! Как это все просто и как этого я раньше не понимал…'
Он бросился наверх, перешагивая через ступень; накопившаяся ярость жаждала выхода. И лишь знакомый коридор, похожий на деревенскую улицу с палисадниками, постепенно остудил его пыл и вернул способность спокойно соображать.
И тут он увидел у своей двери бутыль. Здоровую бутыль, навроде тех, что ставят в диспенсеры. На бутыли была прилеплена синяя этикетка: 'Вода питьевая. ГОСТ…'
Но ГОСТ Виктора уже мало интересовал.
'Ай, какая оплошность… А если это не… если это метилнитрат или нитрогидразин?!'
Он осторожно отступил назад.
'К соседу… Нет. Нет. Почему он не заметил? Наверняка есть связь с камерами наблюдения через терминал. Тогда почему? Не будем гадать. Свяжемся с Семиверстовой.'
Рука скользнула под куртку за телефоном.
'Стоп. Может быть взрыватель, реагирующий на СВЧ-излучение. В пробку такой впихнуть ничего не стоит.'
Он аккуратно отступил в конец коридора и укрылся за пластиковой доской объявлений для жильцов — для крепости она была на анодированном алюминии. По идее, в ту сторону должно экранировать.
— Диспетчерская…
— Светлана Викторовна! Докладываю, тут у меня какая-то бутыль под дверью. Что я должен делать?
— Простите, мы вас не предупредили. В комплексе питьевую воду разносят. Можете забирать, проверено, мин нет.
— Спасибо. Извините. Наверное, у меня уже мания преследования.
— Вы реагировали совершенно правильно. Это наша ошибка. Да, не забудьте пустую выставить в коридор, ее забирают для переработки. А то, чего доброго, оштрафуют.
Вздохнув с облегчением, Виктор вставил ключ в дверь и повернул. Ничего не произошло.
'Нервы, надо лечить, однако… Вон давеча на лестнице как понесло… Однако! Я же забыл, о чем начал думать — о фотографии! Это случайность или неспроста? Вроде какой-то защиты? Создается очаг возбуждения, другие мысли тормозятся… Ладно, обождем малость, с понтом, у меня с головы вылетело, а потом вернемся в тему: повторится или нет?'
В квартире все было как обычно. Комнаты заполнял сгустившийся мрак, сквозь закрытые окна не проникало уличного шума, и лишь негромко и привычно ворковал динамик на кухне:
— …Но разве не станет в будущем самой главной и первейшей потребностью получить больше способностей?
Что такое потребность? Пища, одежда, кров… Тысячи разных вещей. Но главная вещь — ум. Что приносит больше наслаждения — хороший автомобиль или хороший ум?.. Так почему автомобиль — это потребность, а ум — нет?! Утверждаю: развитие ума и способностей — самая важная потребность человека. Начинается эпоха новых пирамид. Не застывших на тысячелетия каменных гробниц, а живых пирамид знания. Они будут разрушаться и возникать вновь — каждая на более высоком уровне…
— Спасибо, Генрих Саулович! Напоминаем, что в гостях нашей студии сегодня — создатель теории опережения будущего товарищ Альтшуллер…
'Вот кто у них теперь вместо Маркса', подумал Виктор и прикрутил динамик. Воцарилась тишина, и только через форточку было чуть слышно, как в соседней квартире справа от входа чуть мурлыкает телевизор.
По идее, Виктору надо было тоже включить телик и услышать из него какую-то зацепку к разгадке роковой тайны этого мира. Но Виктор повел себя неправильно, то-есть, как все обычные люди в выходной: занялся уборкой квартиры и приготовил ужин, а потом пошел в душ. Завтра все-таки на работу.
Струи горячей воды из никелированной сетки приятно массировали тело и текли по пластиковой стенке душевой кабины, как ливень по лобовому стеклу. Шампунь отдавал ромашкой, яблоком, и еще чем-то знакомым из детства. Клубы пара оседали мелкой росой на однотонных крупных плитках бежевого кафеля, овале зеркала и персиковых пластмассовых шкафчиках и полочках. Казалось, что душевая плывет в облаках в неведомую землю.
Вытеревшись полотенцем и чувствуя во всем теле приятный расслабон, Виктор открыл секретер и, включив терминал, поискал в каталоге новостные сайты: первой шла ссылка на сайт ТАСС, и Виктор, недолго думая кликнул по ней. В разделе 'Главные новости этого часа' оказалась статья о выводе на орбиту грузовой ракетой 'Базальт' научного груза весой двести тонн. 'Опечатка, наверное, тонн двадцать' — подумал Виктор и кликнул 'Подробности'.
То, что он там увидел, ошеломило его, наверное, несколько поменьше, чем мобильный телефон в пятьдесят году. На снимке посреди степи высилась огромная башня, по сравнению с которой знаменитая 'семерка', которую он в натуре видел на ВДНХ, смотрелась бы примерно как горбатый 'Запорожец' на фоне карьерного самосвала. Больше всего она напоминала серебристую колокольню Ивана Великого, и размерами и формой — сходство довершал пояс из восьми разгонных блоков внизу, напоминавший церковь в первом ярусе. Из комментариев Виктор узнал, что 'Базальт' был малость пониже знаменитого 'Сатурна-5', на котором американцы слетали на Луну, но зато стартовый вес в полтора раза больше. 'Создание таких ракет', было написано в заявлении, 'ведется в соответствии с программой подготовки международной пилотируемой экспедиции на Марс и преследует в первую очередь мирные цели освоения космического пространства на благо всего человечества'.
'Ну да', подумал Виктор. 'Вот на чем, значит, они БКС выводят! Ясно, почему Штаты так дергаются. Тут лет десять догонять надо, если ничего нет, кроме шаттлов, да и то в утопленном виде. Развалить-то легко, потом хрен соберешь… Ну а что же все же у янки, тут скажут?'
В разделе международных новостей оказалось, что сегодня Штаты объявили дефолт из-за невозможности увеличивать размеры внешнего долга. МИД СССР отреагировал сдержанным заявлением, призывая мировое сообщество искать совместные пути преодоления возникших проблем, предостерег Запад от драматизации ситуации, и напомнил, что Советский Союз всегда готов к диалогу о расширении торгового, экономического и научного сотрудничества со всеми странами независимо от политической системы и идеологических ценностей. Вскользь было замечено, что 'кое-кто' хотел бы использовать нынешний кризис для обострения международной напряженности.
И напоследок, в где-то в разделе текущих организационных вопросов Виктор наткнулся на известие, которое шокировало его гораздо больше, чем 'Базальт'.
Черным по белому фону сайта было написано, что президент СССР Г.В. Романов в связи с резким ухудшением состояния здоровья временно передает руководящие полномочия вице-президенту А.В. Руцкому.
8. Попытка к бедствию
— Начнем сначала. Фамилия, имя, отчество, место рождения?
— Еремин Виктор Сергеевич. Уроженец города Брянска.
— Как оказались в расположении части?
— Вы же не поверите…
— Расскажите еще раз. Верить вам или нет — мы сами решим.
— Вечером… в одиннадцать часов вечера мне позвонили сотрудники госбезопасности по определенному им номеру и сказали, что мне надо выйти к подъезду.
— Они позвонили вам на квартиру?
— Нет, на этот мобильный телефон.
— На радиотелефон… Они представились, называли условные фразы?
— Там высвечивается на экранчике… Телефон мне тоже передали в госбезопасности.
— Спецтелефон, значит. Кто может это подтвердить?
— Здесь — никто.
— Что было дальше?
— Я оделся, вышел из подъезда, было темно почему-то, хотя на улице должно быть освещение.
— Вы проживали в Брянске?
— Да.
— В доме сколько этажей?
— Не помню точно… двенадцать или четырнадцать.
— Не помните, сколько этажей в доме, в котором жили?
— Я на днях вселился.
— Допустим. Что было дальше?
— Я увидел яркий свет… потом понял, что на меня едет машина.
— Так… Интересные пироги с котятами.
Старший лейтенант НКВД Рихштейн внимательно посмотрел на Виктора. Был он молодой, лет тридцать, не более, волосы стриженные 'под бокс', с проседью, и сам здоровый, как качок.
— Это хорошо, что вы считаете, что мы в это не поверим. Почему тогда настаиваете? Повторяете, как заученную легенду?
— Не вижу смысла врать и темнить.
— Настаиваете на том, что говорите искренне? Да или нет?
— Да.
— В Брянске нет домов в двенадцать этажей.
— В девяносто восьмом — будут. Бульвар Информатики, дом сто сорок два 'А'.
— Корпус 'А'?
— Корпус, простите, чего?
— Корпус дома.
— А, нет. Сейчас не называют корпусами. Просто дома и номера. То-есть, не сейчас. Я говорил, что очутился здесь из будущего.
— Бульвар Информатики как сейчас называется?
— Никак. Его нет. Он прямо на месте аэродрома построен. А аэродром будет за городом. За Супонево.
— Так далеко?
— Требования безопасности. Реактивные лайнеры.
— Ракетопланы?
— Вроде того.
— Кто дал вам радиотелефон?
— Капитан КГБ Доренцова, Варвара Семеновна.
— Что такое КГБ?
— Комитет госбезопасности СССР. Он будет отдельно от НКВД… то-есть, от МВД. После войны разделят.
— После какой войны?
— Великой Отечественной… В общем, с Германией будет тяжелая война, погибнет двадцать миллионов человек.
На лице старшего лейтенанта выразился неподдельный интерес.
— Когда начнется?
— Двадцать второго июня сорок первого года. В четыре утра, без всякого объявления. Немцы нападут.
— Сейчас уже двадцать седьмое. Сентября сорок первого. Войны нет.
— Как нет? — непроизвольно вырвалось у Виктора.
— Так нет. Панику сеете, гражданин. Завтра вон воскресенье, трудящиеся отдыхают.
— Воскресенье? Так, может, в это воскресенье, потому я и здесь? Товарищ гражданин, эти, как их, сосредоточение войск, провокации на границе, как, как там??? Тогда все понятно! Пять часов у нас, хоть что-то успеют, хоть из Брестской крепости народ выведут! Что там, на границе?
— Значит, из будущего, и спрашиваете, что в прошлом? И не знали, что НКГБ уже выделяли из НКВД и обратно объединили? Историю не учили? А по разговору вы, похоже, закончили при царе гимназию, а то и университет. Читали, похоже, много. Не вяжется.
— Знаю, свою знаю. Она у вас другая. Каждый раз немного другая история.
— Вы сказали 'каждый раз'. Что имели в виду?
— Я несколько раз попадал в прошлое и возвращался. Каждый раз оно другое. Да и сюда я попал из другого прошлого.
— Уже кое-что… Кто вас перебрасывает, каким путем, с какой целью?
— Понятия не имею. А домысливать не хочу, незачем. Знаете, как в кино: вот один кадр, а тут сразу другой. Ничего странного, необычного не замечал.
— Кино…
Старший лейтенант вынул из стола пачку листов бумаги и химический карандаш, и пододвинул их Виктору.
— Попробуйте изложить все связно и понятно. Я пока перекурю. Курите?
— Нет.
— Здоровье бережете. Это хорошо. О здоровье вам думать надо. Скажу, чтобы чаю занесли. Писать вам, похоже, долго придется…
Рихштейн поднялся, надел лежавшую на столе синюю фуражку, чтобы быть по форме, привычным жестом одернул серую суконную гимнастерку и вышел. Вскоре из-за фанерной перегородки ('фанера-лучший проводник звука') донесся его густой басок — с кем-то он там говорил. Неосторожно для представителя органов, подумал Виктор. А, впрочем, какая разница? Все равно не сбежать. На окне решетка, снаружи часовой, в коридоре тоже — заметил, когда вели. Черт, угораздило же попасть…
— Товарищ старший лейтенант, может, на него надавить? — сказал за стенкой тот, второй. — А то ж так и будет травить. И где он только наблатыкался…
— Нет, — отрезал Рихштейн, — трясти пусть следователи трясут, у них работа такая. А у нас с тобой, Фелюнин, пока за ним утром не приедут, задача выяснить, как он проник на охраняемый нами объект. Периметр проверил?
— Так точно. Все клянутся-божатся, муха не пролетела.
- 'Муха'… Эта муха по костюму третьего роста. Метр семьдесят шесть. И ничего, ни парашюта, не планера, ни хрена не обнаружили. Не съел же он их. Слушай, может он гипнотизер? Внушает охране и проходит?