Ответ Империи Измеров Олег

18. Одиночный пролет

До Виктора донесся нарастающий тихий клекот; спустя секунды из-за верхушек деревьев выплыл небольшой красно-белый вертолет на лыжах вместо колесного шасси, из-за отсутствия хвостового винта слегка напоминающий 'Еврокоптер Экс-кьюб', но с большим вытянутым стеклянным фонарем кабины, что делало его похожим на большую стрекозу. Стремительные очертания фюзеляжа над силовой установкой, переходящего в толстый и недлинный хвост, двоившийся на конце стабилизатором в виде римской цифры V, производили впечатление скорости и мощи; за воздухозаборниками турбины красовались цифры '01'. Винтокрылая птица прошла прямо у них над головами — на удивление Виктора, негромко и словно крадучись, — обдала тугими, словно резина, потоками ветра, зависла над растрескавшимся бетоном бывшей автостоянки и начала снижаться. Тучи желтой листвы взлетели и закружились в вихре рукотворной метели вперемежку с брызгами из раздутых луж; полозья встретили твердую опору, турбина устало снизила обороты, и туманный круг винта превратился в мелькание четырех лопастей, неторопливо утишавших свой бег. Дверца кабины открылась и из нее вышли двое мужчин: тот, что пошел навстречу, был Гаспарян, а второй, оставшийся у вертолета, был незнаком Виктору.

— Постарайтесь поменьше говорить, — шепнула Светлана.

— Постараюсь. Если не будут расспрашивать.

Надо было понимать, дело пахло каким-то разносом. Однако Гаспарян, поравнявшись с ними, кричать и ругаться не стал, а очень спокойно поздоровался и обратился к Семиверстовой.

— Светлана Викторовна, — начал он, — доложите, пожалуйста, что у вас здесь происходит.

— Если кратко — оба агента задержаны, Виктор Сергеевич освобожден, как видите.

— Мне уже доложили. Интересует другое. Почему вместо рядового задержания двух человек вы устроили психологические опыты? Можете не рассказывать, сколько заложников вы планируете спасти таким макаром. Почему вы подвергли неоправданной опасности жизнь хроноагента и, возможно, поставили под угрозу всю операцию?

— Андроник Михайлович, — проглотив слюну, начала Светлана, — на мне лежит персональная ответственность за работу с хроноагентом, и я готова понести взыскание.

— Оценка вашим действиям, — сухо ответил Гаспарян, — будет дана по окончанию настоящего этапа операции по его итогам. Пока продолжайте работу с хроноагентом. Вернемся к делу. В Брянск полетите с нами на вертолете — безопасней и времени мало.

Они направились к красно-белой птице. Виктор подумал, что на такой машине он еще никогда не летал, и, возможно, в его реальности никогда не полетел бы.

— Да, нашли тело Брукса, — как бы небрежно на ходу обронил Гаспарян. — в Десне, чуть выше Моршколы. Похоже, они его и не слишком прятали — груз не был привязан. Что вы об этом думаете, товарищ Семиверстова?

— То же, что и вы, Андроник Михайлович.

— Тогда вам и карты в руки.

'Какие карты?' — подумал Виктор. Из сказанного он понял только одно, что двое милых похитителей из земли обетованной пришили Брукса, как свидетеля, но тело почему-то надежно не спрятали.

— Ну, а вы о чем задумались? — внезапно обратился к нему Гаспарян. От неожиданности Виктор выпалил первое, что пришло на ум:

— Да вот, интересно, это импортная машина или наша. Никогда не видел.

— Это фирма Камова. Новячок.

— Здорово, — Виктор понял, что Гаспарян хочет его разговорить, и начал подыскивать тему, которая не повредила бы Светлане. — А этих двоих как нашли, экстрасенсами?

— Нет, гораздо проще. У наших контрразведывательных служб есть своя мощная информационная система, которая собирает сведения о людях, полученные из различных источников, и анализирует на предмет выявления признаков шпионско-диверсионной деятельности. Например, некий инженер А, работая на режимном предприятии, интересовался работой, не входящей в сферу его компетенции. Тот же инженер А тогда-то находился на туристском теплоходе, где также находился дипломатический работник одного из иностранных государств Б, в отношении которого есть данные, что он связан со спецслужбами. И так далее. Разумеется, машина предлагает только возможные варианты, а проверку и решения производит человек. Также и здесь. Есть факт похищения, есть материал с камер в смежных зонах, есть данные о въезде таких-то лиц в СССР, есть программы идентификации биометрии… Короче, один из вариантов вывел в тот же день на ваш след. Естественно, сеть позволила более оперативно опросить вероятных свидетелей, работников ГАИ, милиции, просто отдельных граждан и сужать кольцо. Вот примерно так популярно.

— Тот, который называл себя Рафаэлем, говорил, что у него тут масса потенциальных сообщников. Заливал, наверное?

— В общем, да. Точнее, использовать так называемых 'сайаним', добровольных помощников, здесь палка о двух концах. У нас на каждого гражданина собирается колоссальное информационное досье. Правда, обычно в это досье никто не лезет, эти данные так и лежат. Но если возникает запрос, анализом можно выявить склонности, связи, контакты, и в результате такой добровольный помощник скорее выведет на того, кому он помогает. Есть, конечно, минус — такой помощник приходится один на энное количество честных граждан, которые по формальным признакам подпадают под подозрение, поэтому проверять нужно достаточно осторожно, ну и это один из поводов для Запада обвинять нас в государственном антисемитизме. Слышали?

— Да, по 'голосу'. Но пока не сталкивался.

— Ну, как вы, наверное, сами поняли, никакого государственного антисемитизма у нас нет, и даже нет еврейского вопроса. Есть вопрос Израиля, причем от улучшения дипотношений с Израилем он, к сожалению, не исчез. Дело в том, что есть определенная часть граждан, которая восприняла нашу военную помощь арабам, начиная с шестидесятых, как угрозу их нации. Так сказать, исторической родине, где живут их исторические родители, которых они никогда не видели, и которые их исторически воспитали, палец о палец не ударив, а только приглашая в качестве рабочих рук. Вот эти люди, считая себя борцами с преступным режимом, внутренне позиционируют себя как враги нашего государства. Сами позиционируют, это их свободный и сознательный выбор. Любое государство, будь оно хоть трижды демократическим, просто обязано делать так, чтобы люди, которые позиционировали себя его врагами, не имели существенного влияния на общество. С другой стороны, в нашем обществе на бытовом уровне существует определенное число демагогов и карьеристов, которые пытаются пользоваться ситуацией в своих личных целях. Ну, что-то вроде гопников, которым нужен повод, чтобы приколебаться. С ними тоже государству приходиться постоянно вести борьбу. В общем, проблема рассосаться может, особенно если избегать лобовых пропагандистских кампаний в прессе, но пока сам же Израиль ее же и культивирует. Правда, не столько для 'сайаним', сколько для абсорбции. Да и вообще-то мы не делаем при сборе данных различий между нациями.

— То-есть, если я правильно понял, в принципе каждый гражданин СССР должен бояться случайно совершить не тот поступок?

— Ну, чем лучше знаешь человека, тем проще понять, что какой-то поступок случаен и его проигнорировать. Верно? Да и собственно — вас здесь такие вещи как-то особенно тяготили? Вы вообще были здесь без документов, без прошлого…

— Ну, как сказать… Не знаю, привык наверное. Да и надо было устраиваться.

— А для других это вообще естественно с детства, как осень, как дождь идет, и надо зонтик брать. Кстати, зонтик ваш потом передадим.

— Да что зонтик — мелочи…

— А у нас мелочей не бывает, — усмехнулся Гаспарян. На вас тоже с появления в 'Коннекте' завели досье, проверяли сведения, запрашивали, не в розыске ли вы, не пересекали ли границу, нет ли случаев нарушения границы, которые можно с вами связать. Но — осторожно. Людей, взявшихся ниоткуда, гораздо больше, чем преступников, шпионов, или хотя бы алиментщиков, не говоря уже о хроноагентах. Ну, поссорился человек с домашними и ушел начинать новую жизнь. Или запутался. Не станешь же всех сгонять в фильтрационные лагеря, хотя это самое простое решение, если нет ЭВМ. Да и не наше дело копаться во всяком бытовом белье.

Салон новой камовской птички был на пять человек; помимо Виктора, Светланы и Андроника, в него сели еще двое товарищей в штатском, которые в разговоре не участвовали. Внутри вертолет скорее напоминал летающее такси для бизнесменов: отделка была белой с темно-синим, пол и потолок были покрыты пластиком под темное дерево, а удобные пузатые кресла с косыми крестами ремней и багажные ниши у заднего люка ничем не напоминали о пожарной охране. Между передними креслами, что были повернуты спинками от кабины пилота, стояла тумбочка с откидным плоским монитором, который, впрочем, здесь был не роскошью, а средством коммуникации. В заднем ряду кресел было три; Виктора посадили на среднее, а справа и слева от него сели два тех самых молчаливых сотрудника — то ли телохранители, то ли конвой. Турбина тихо загудела над головой и винт начал раскручиваться. Машина вздрогнула, оторвалась от земли и плавно пошла вверх, легко пробив грязную облачную вату: Виктор с удовольствием отметил, что это чудо советской техники не трясет, мощная шумозащита позволяла говорить, не напрягая голоса, и огорчало только то, что со среднего кресла он не сможет любоваться уходящими от него вниз пейзажами золотой осени.

'Твою мать, какую страну мы прогадили…'

Читателя, возможно, удивит, что для Виктора в этот момент технический прогресс оказался важнее неприкосновенности частной жизни. Но, если подумать, это не так уж неожиданно.

Во-первых, в нашей реальности право на неприкосновенность частной жизни есть. Она конституционно закреплена. И это радует. При этом гражданам откровенно надоело находить свои персональные данные в общедоступных базах данных, а также таких, что вроде как бы недоступные, но, при наличии небольшой суммы, их можно купить на компьютерной толкучке и в Интернете. Если вы не имеете желания тратиться на сведения о чужом белье, вас все равно будут доставать спамом, чтобы вы эти базы купили. В той же реальности, куда попал Виктор, это право на неприкосновенность вроде как бы и не уважали, но и в Домолинию этих данных никто не выложит, не говоря уже за то, чтобы продать, ибо первое — разглашение строго секретных сведений, а второе граничит со шпионажем. Вот и думай, что хуже. Можно сказать, что все зависит от того, доверяем ли мы тем, кто собирает о нас данные.

Во-вторых, мысли Виктора в этот момент были заняты совсем другим. Он внезапно подумал, что шизвидные идеи покойного Брукса в нашей реальности негласно стали чем-то вроде решений Политбюро. Действительно, есть меньшинство, для которого из кожи вон лезут, создавая условия в виде пуска скоростных 'Сапсанов', упрощения выезда за рубеж, проведения олимпиад и прочих тусовок: шизвиды должны быть мобильными и обрастать связями по всему миру. С другой стороны, есть большинство, которое буквально впихивают в быдляцкий образ жизни, культивируя потребительство и праздно-развлекательный образ жизни (достаточно включить телик, и ждать, когда за кадром подскажут, когда смеяться), и убивая всякие позывы к труду не только тем, что трудящийся, сколько бы он ни вкалывал, не получит больше того, кто ворует и паразитирует, но и абсолютно бесправным положением самого работника. Миллионы людей скажут, что на заводе работают одни дураки. Коллективизм не умирает, его последовательно и методично пытаются вогнать в гроб.

Но самое интересное при этом еще грядет впереди. Лет через десять родители уже не смогут кормить консумптариев. Работать те не смогут, потому как разучились, спились, да и просто западло пахать; так что они либо пересядут на шею государству, либо пойдут воровать и мы получим большой и неисправимый слой криминала. Что же касается шизвидов, они же нетократы, то они очень похожи на советских номенклатурных 'блатных', которые тоже держались на связях и доступе к информации, и они за те же десять лет поймут, что просто паразитировать на этих ресурсах проще, чем что-то создавать. И тогда нашему светлому компьютерному будущему наступает белый и пушистый полярный песец. А в свете этого о прочих вещах как-то не особо думается.

Наконец, просто действовала обстановка — мягкое кресло, комфорт летучего такси и расслабляющие звуки хита 'Энигмы' с двусмысленным названием 'T.N.T. For The Brain', что Виктор всегда переводил, как 'Вынос мозга'. Через пару минут он почувствовал, что его неудержимо клонит в сон, и начал клевать носом.

— Вздремните, — посоветовала Светлана, — приближается время, когда спать придется, когда свободное время появится.

'Что она этим хочет сказать?' — подумал Виктор, но голова его уже отяжелела, и он погрузился в распухающие перед глазами теплые клубы — или это музыка вызывала в воображении такие ассоциации.

…Его разбудили, когда вертолет уже коснулся земли, за лесополосой шоссе, на асфальтированной площадке неподалеку от высокого забора НИИагропроминформатики. Повели его почему-то не в 210-й к Момышеву, а в цоколь, куда у него раньше не было доступа. Впрочем ничего необычного он там не увидел: за постом был обычный офисный коридор с дверями по обоим сторонам, отделанный голубоватой гипсоплитой.

— Сюда проходите, пожалуйста, — вежливо сказал Гаспарян, открывая дверь в комнату с номером 017; сам он, однако, не вошел, оставив Виктора наедине со Светланой.

Кабинет 017 выглядел несколько странно. В нем не было окон, стены были обиты пепельного цвета кожзаменителем, как обычно обивают стальные двери, из мебели присутствовали лишь пара мягких кожаных кресел и кожаный диван. Пол был покрыт пробковыми матами, и все это неприятно напомнило Виктору 'Музыкальную шкатулку' из фильма 'Ошибка резидента'.

'Так, видать проверочные мероприятия начинаются', грустно подумал он. Впрочем, то, что Светлана пока находилась в той же комнате, внушало надежду. Пока внушало.

— Присаживайтесь — ее мягкая правая рука с тонкими пальцами указала на диван. Левой она держала какую-то черную папку, тонкую, как файл.

— Да я уже насиделся и належался, — полушутливым тоном ответил Виктор.

'Будет настаивать или нет? Что-то помещение странное.'ишьвовалитоолько пара мякких кожаных кресел иtymrb

— Ну, как хотите. Хотя лучше слушать сидя. Понимаете, есть сомнения в том, что ваши похитители всерьез планировали вас вывезти. Слишком рискованно.

— Я вот тоже этого боялся. Хорошо, ваши быстро подоспели.

— Да не слишком скоро. Понимаете, за это время вас могли завербовать.

— Ну да, конечно. Рафаэль начал потихоньку охмурять — дескать, людей у них ценят, то да се… Но я не давал никакого согласия и ни под чем не подписывался. Конечно, вы не станете мне верить на слово, но вы же в мыслях читать умеете, можете проверить.

— Виктор Сергеевич, — вздохнула Светлана, — дело немножко серьезнее, чем вы себе представляете. Дело в том, что вы можете не знать, что вас завербовали.

19. Вынос для мозгов

— Фигасе! — вырвалось у Виктора. — Это что, как у Жванецкого — 'грузин не знал, что он грузин'? Ну, послать человека из будущего, чтобы он там влиял чисто по своим убеждениям — это понятно. Но как человек может работать на Моссад, если он не знает, что на них работает?

— Вы говорите о сознательном сотрудничестве. Но может быть еще бессознательное. Используются определенные препараты, и по их действиям человека вводят в гипнотический транс и внушают. Потом сознание человека под воздействием определенной фразы или с течением времени оказывается под контролем и кодируется. При этом личность человека расщепляется на несколько отдельных 'Я', то-есть одно 'Я' можно спокойно проверять на 'детекторе лжи', оно абсолютно честно и искренне на все ответит, ничего не зная о другом 'Я', которое активизируется в определенный момент или по кодовой фразе. Такой человек может передавать информацию, как дискета, выдавать дезинформацию, вести себя соответственно заложенной программе и тому подобное. Собственно, вещь не новая, ЦРУ еще в 50-х вело исследование по программе 'Артишок', и, хотя тогда резульаты скорее вызвали недоверие, но за прошедшие сорок лет… В общем, теперь для вербовки требуется не больше часа. И людей, заподозренных в том, что они прошли подобную процедуру, приходится нейтрализовывать.

— То-есть, так в принципе можно каждого посадить? Мало ли, имел контакт с иностранцем, а тот его и… Так, что ли?

— Ну, сажают за сознательное сотрудничество, а при бессознательном у нас реабилитируют, как жертв этих самых спецслужб. Лацман, кстати, тоже могла это сделать, если бы получила такое задание. Но в ЦРУ опасались, что такой способ вербовки может повлиять на достоверность информации о вашей реальности, тем более, у них нет прямых сведений о вашей связи с нами. В Моссаде же узнают о вас благодаря утечке информации из ЦРУ и приходят к выводу, что рано или поздно вы заинтересуете нас и расшифруетесь, как хроноагент, причем на вас мы выйдем через наблюдение за агентами ЦРУ и анализ проявлений разведывательной деятельности. Вывести вас скрытно невозможно. Поэтому у Моссад будет большой соблазн использовать хроноагента, как агента влияния Израиля на будущую внешнюю политику СССР. Подменить то, что вы хотели бы нам сказать.

— Ясно. 'Шеф дает нам возможность реабилитироваться…' Да, 'Бриллиантовая рука' у вас была? Она ведь до хроноагента.

— Была, была. — Глаза ее погрустнели, и губы слегка вытянулись в трубочку, словно она хотела присвистнуть и передумала; черную папку она переложила на колени, пальцы правой руки потянулись к маленькому хромированному замку — и остановились на полдороге. После недолгой паузы Светлана продолжила:

— Должна вас предупредить… Вербовщик может специально запрограммировать в сознании такие установки, которые срабатывают при попытке раскодирования и приводят к нарушениям психики. Так сказать, самоликвидатор.

— Странно, что вы меня об этом предупредили, — Виктор оторвался от спинки дивана и положил руки на колени, — вы, наоборот, должны уверить меня в том, что все абсолютно безопасно. Зачем усложнять работу с вероятным зомби?

— Во-первых, положение. Мы обязаны официально предупредить реабилитируемого под роспись. Это по Указу Президиума.

— Ну, в таких случаях, можно и нарушить?

— Нет. По каждому случаю потом ведется проверка. И, во-вторых, мое личное мнение — вы человек мыслительного типа, и у похитителей должны были возникнуть определенные трудности даже при использовании гипноза с применением наркотических средств. А дело ответственное. Вдруг вместо желаемого вы убедите руководство дать арабам ядерное оружие?

— М-да, это было бы оригинально… То-есть, я могу отказаться. И что после этого со мной будут делать? Это же не могут просто так оставить, чтобы человек зомбированный ходил? Его надо как-то обезвредить?

— Ну, 'обезвредить' не значит 'ликвидировать'. Вас устроят на такую работу, на которой вы бы могли проявлять себя, зарабатывать, но ничего не менять. От вас ничего не будет зависеть, хотя никаких явных поражений в правах не будете чувствовать. В общем, сможете неплохо жить.

— Неплохо жить… Знаете, Светлана Викторовна, я искренне рад, что у вас все так гуманно… честное слово, спасибо…

— Да не за что. Закон такой.

— Закон… Только понимаете, а зачем я сюда попадал, даже этого не узнаю. Это у нас там мир вот так устроен, что вроде как есть все права, а ничего ведь не изменишь, ничего, и куча инстанций есть, куда можно обратиться, а ведь ничего же не сделают, покидают друг другу бумажки и вежливо ответят, что не сделали, и партий много, а уже знаешь, за какой будет большинство… что-то я не то говорю, наверное…

— Нет, почему же? Продолжайте.

— Ну так вот, нас вроде как большинство, огромное большинство, а все устроено так, как будто мы все зомбированы и нас надо обезвреживать… И вот вдруг я проваливаюсь в другой мир, может быть, жесткий, строгий, в котором нет каких-то прав и свобод в том виде, как их у нас привыкли видеть, но здесь у меня появилась возможность что-то изменить. Ну, не спасти мир, не спасти миллионы человек, может, быть десять, не знаю, но вообще что-то улучшить. Да, вы скажете, это принцип здешнего сталинизма или социализма, рационализировать, улучшать, да, но, простите, вы не понимаете, как это важно для человека! Вы привыкли, для вас это как воздух, это естественно. Вы дышите возможностью хозяйски менять свой мир и не замечаете. И если там, у нас, отсутствие этого воздуха как-то незаметно, потому что все так, то здесь, когда все лепят этот мир так, как видят в своих идеалах — здесь я не смогу жить без этого. Спиться, свихнуться, то же самое можно. Бумаги у вас в папке, да? Давайте, я подпишу согласие. В случае чего — не хочу растягивать. А так хоть есть шанс побороться за мир, который не состоит из паразитов и проходимцев, не хочу я того будущего, которое Бруксы нам готовят. Давайте бумаги.

— Подождите. Может вам дать время обдумать? Такое впечатление, что вы принимаете решение под настроение минуты…

— Светлана Викторовна! Я долго обдумал. Я всю жизнь думал, мне давно не двадцать лет. Давайте бумаги. Ручка у меня вроде есть. Да и вообще — как это жить, думая, что в башке какая-то мина. Вы не имеете права отказывать.

— Ну хорошо, хорошо. — Она щелкнула замком, вынула какие-то листы. — Только вычитайте все подробно. Вот ручка со спецчернилами.

— На электронную подпись еще не перешли?

— Нет, для этих документов ЦИ и ЦБИ пока не принимают… На каждой странице внизу пишете 'Ознакомлен' и расписываетесь, на последней — ставите подпись, число, расшифровку подписи.

'Ей надо снять с себя ответственность за хроноагента, в случае чего', сказал себе Виктор. 'Ну и ладно. Наши интересы совпадают'.

— Знаете, — задумчиво произнесла Светлана, пока Виктор углублялся в параграфы документа, — некоторые наши аналитики считают, что у вас там массы действительно зомбированы, в период этой вашей перестройки и гласности, и их подпускать к выбору государственных решений нельзя, они развалят Россию по сценарию госдепа США.

— Хм. У нас тоже так считают. Некоторые.

— Ну, вот, и верха у вас где-то в 90-х тоже это поняли, что реформы должны идти без участия народа, что должна быть фактически одна политическая сила у власти, иначе все колонизируют и разграбят. Такая есть версия. Только вот одна заковыка: будут ли ваши верхи стараться для народа или для тех, кто побогаче? У вас же там нет конкуренции общественных систем. Зачем тогда государственным деятелям для населения стараться, если проще свой карман набить?

— Простите, не сейчас, — вежливо ушел от ответа Виктор. — вот бумаги. Ваша совесть спокойна.

— Я поняла… — она сложила документы в папку, встала и подошла к двери. Взявшись за ручку, она повернулась к Виктору и улыбнулась.

— Держитесь. Увидимся!

— Обязательно!

В комнате появились двое в белых халатах: низенький пожилой мужчина с остатками некогда темных волос за ушами и на затылке, и изящная медсестра лет двадцати пяти, настолько хрупкая, что при одном взгляде на нее возникало желание защитить. Медсестра несла с собой какой-то чемоданчик. Плечистых санитаров в зоне видимости не появилось. Хотя они могли ждать а дверью.

— Добрый день!.. Э-э, сидите, сидите, я тоже сейчас присяду. Меня зовут Радий Николаевич, это, знаете, была мода на физиков, а я пошел по другой стезе. Как вас зовут, я знаю, можно не представляться. Ну что, решили узнать, есть или нету?

— Да. Так понимаю, с вашей помощью?

— Ну-у голубчик, с вашей помощью, только с вашей. Это вы будете мне помогать, а я что, это просто трудовые будни, они же праздники для нас. Не чувствуете чего-то в состоянии странного, непривычного?

— Да вроде нет, не чувствовал. В вертолете вздремнул.

— Вздремнули, это хорошо, это очень хорошо. Сейчас Машенька возьмет у вас кровь из вены. У вас раньше брали из вены?

— Ну конечно.

— Отлично. Возьмет, посмотрит по тестам, нет ли алкоголя, каких-то лекарств, которые могут помешать, а пока она это делает, мы с вами посмотрим снимки и вы, если какой-то предмет раньше видели, мне скажете. Договорились?

— Конечно.

Пока Виктор сидел с ваткой, зажатой согнутой рукой, и вдыхал запах медицинского спирта (Машенька взяла анализ крови так быстро, как будто Виктор присутствовал при фокусе), Виктор просматривал на фотографиях и рисунках разные вещи — одни из них оказались приборами неизвестного ему назначения, другие довольно понятными, хотя и несколько неожиданными предметами; так, среди них, например, оказался метроном для музыкантов.

— Нет, — убежденно заявил он, когда Радий Николаевич вновь сложил вместе глянцевые куски тонкого картона, словно собираясь их тасовать и раздать, — ни одного из показанных предметов я там не видел.

— И отлично. Не видели, так не видели, это все теперь неважно. Ватку можете уже выкинуть. Машенька, как у вас там?

— Все тесты положительные, Радий Николаевич.

— Ну вот, у нас с вами все великолепно. Вы свободны, Машенька, подождите в коридорчике.

— А если бы что-то нашли?

— Назначили бы гемодиализ, чтобы вывести. Ну — нет ничего, и нам ничто не мешает. Садитесь поудобнее и следите за пальцами…

— …Четыре… три… два…

Виктор открыл глаза. По всему телу разливалась приятная свежесть, словно он только что проснулся в анапском санатории, и в приоткрытое окно залетает утренний бриз, пахнущий йодом и водорослями, а впереди ждет удивительный день — купание в Малой Бухте, крабы и раковины в чистейшей воде, а под вечер — часовая прогулка на теплоходе под старый меланхолический блюз. Рядом с врачом стояла Светлана Викторовна и, чуть наклонившись Виктору, внимательно смотрела на него.

— Ну-с, голубчик, как мы себя чувствуем? — осведомился Радий Николаевич.

— Подозрительно помолодевшим.

— Не волнуйтесь, никакой химии, мы таких вещей не применяем принципиально. Вы и должны чувствовать себя свежим и отдохнувшим.

— Понятно. А я в Интернете читал, что после гипноза человек сонливый.

— Не читайте Интернет, это вредно, я вам как врач говорю… Сонливость — это, например, может быть, при первой стадии гипномании. А у вас откуда гипномания?

— Да, кстати, а результаты-то как? Почему не говорите?

— Ну, об этом я бы лучше доверил говорить женщине, — уклончиво ответил доктор и ретировался за дверь со словами 'Извините, спешу, у меня очередь из пациентов который час стоит'.

— Ну вы-то что скажете? Обратился Виктор теперь к Светлане. — Что нашли-то?

— Вы не волнуйтесь. Прежде всего, выяснилось, что у ваших похитителей действительно были планы вас завербовать, после чего инсценировать провал, оставив вас в наших руках со свидетельствами того, что вы хроноагент.

— И? — Виктор почувствовал, как по его спине ползают мурашки.

— Случайность помешала. Они лишились препарата, который надо было вводить для наркогипноза, ампулы раздавили. Надо было добраться до тайника, где спрятан запасной комплект, а это время. Короче, у вас ничего нет.

— То-есть, можно продолжать работу? Или сначала к следователю?

— Вы хотите что-то сообщить следователю? — несколько удивленно спросила Светлана Викторовна.

— Да, собственно, ничего, но, наверное, так положено?

— Да вызовут вас, если надо, не волнуйтесь. Что вы там можете сообщить? 'Шел, поскользнулся, упал'? Или они знакомили вас с секретными документами Моссада, пока вы макароны с тушенкой ели? На сегодня все, отдыхайте, тем более, что до конца рабочего дня полчаса. Вообще вам положен двухнедельный отпуск для реабилитации, но по оперативной обстановке пришлось заменить денежной компенсацией. Ее вам начислили на карточку. Это, конечно, меньше, чем вам Брукс давал, но все-таки.

— Прекрасно. Смогу сам выбрать нормальный пленочный фотик, а не тот, что Брукс навязывал.

— Что он навязывал?

— Цифровую камеру. Чтобы передавать информацию методом стеганографии.

— Ладно. Это уже большого значения не имеет. Вообще до конца этапа операции никаких встреч со связными.

— Что ни происходит, все к лучшему. А то из-за меня тут уже шесть трупов. Хотя, вообще-то не так много, всего шесть, тьфу-тьфу, чтобы не сглазить. Неужели движемся к гуманизму? Что-то я не то говорю…

— Это эйфория. Временная реакция, Радий Николаевич объяснял. К завтрашнему утру должно пройти. Момышев в курсе, что вас раньше отпускаем. Тем более, что по табелю вы в командировке.

'Что, еще и командировочные начислят?' удивился Виктор, но спросить не успел, потому что Светлана продолжала:

— Вещи ваши в отделе. Мобел мы, правда, вам заменили, модель та же, тот, что был, отправили на специсследования. Да и, кстати, вас уже на проходной ждут. Вероника Станиславовна тревожится за ваше здоровье.

20. Королевские выборы

— С вами все в порядке? Мне сообщили, я с работы отпросилась раньше.

Вероника была в красно-коричневой кожаной куртке, из-под которой виднелось толстое шерстяное коричневое платье, не скрывавшее приятных округлых колен над высокими черными, теплыми по случаю мокрой погоды, сапогами; прическа закрывала вязаная шапочка.

— Со мной? Великолепно, даже с работы пораньше отпустили. Слушайте, а давайте сегодня посидим в каком-нибудь ресторане или кафе. Мне сегодня дали что-то вроде премии, так что гуляем. Какие у вас тут приличные заведения, где можно нормально посидеть?

— Не хочу в ресторан. Вечером дождь пойдет, потом добираться… Хотела вас пригласить к себе и угостить чем-нибудь необычным. Вы пиццу любите?

— А у вас есть пиццерии или развозят на дом?

— Нет, пиццерий у нас нет. У нас есть блинные, пельменные, сосисочные, шашлычные… Это в туристских городах открывают пиццерии, сусси-бары, бистро, гаштеты, и как их там, чтобы интуристы могли обедать в привычной обстановке. А пиццу у нас в Союзе обычно готовят дома, каждый по своему вкусу. Какую вам сготовить?

— М-да, были у меня знакомые, что обедали в сусси-баре… Если честно, то предпочел бы русскую кухню. Кстати, какой у вас тут телефон радиотакси? — Виктор полез за мобилой в барсетку.

— Зачем такси? — удивилась Вероника. — Тут пять минут дойти до трассы и моторы свободные, как в метро. Это какой-то купеческий шик.

— Понятно. 'Наши люди в булочную на такси не ездят.' Извините, пожалуйста, просто хотелось для вас тоже что-то сделать.

— Слушайте, я все прекрасно понимаю, — зашептала Вероника в ухо Виктору, — вы еще не совсем отошли от жизни там. И переволновались. Меня Светлана предупредила.

Попутная маршрутка оказалась не совсем свободной; Виктор вспомнил правило 'садиться во второе такси, минуя первое', а на следующей уже сказывалось окончание рабочего дня. Несмотря на высокие потолки микроавтобуса, стоя в нем ехать все равно не разрешали (как объяснила Вероника — из-за большей, чем у троллей, скорости на поворотах), так что они попали только в третью машину.

Когда они вышли в микрорайоне у самолета, на лужах снова появились первые круги от редких капель, и начинающийся листопад пронес перед ними, будто на воздушном параде, эскадрилью березовых листьев цвета недозрелого лимона, вылетевшую из лесонасаждений вдоль шоссе на свое первое и последнее, как у камикадзе, задание, и Виктор подумал, что идея Вероники пригласить его к себе в гости была очень разумной. Где-то за серой пеленой облаков низко прогудел то ли крупный воздушный лайнер, то ли тяжелый транспортник, за ним еще один.

Стекляшка со скромной надписью из газосветных трубок 'Гастроном', не обремененная привычной для нашей реальности крикливой рекламой, была как раз по пути.

— Давайте заскочим на секунду.

— Зачем? У меня дома все есть.

— Ну не могу же я в гости с пустыми руками. Так не принято.

— Слушайте, ну какие предрассудки… Ну ладно, только недолго.

— Конечно, недолго…

Гастроном был на самообслуживании; взяв корзину, Виктор первым делом рванул к островку древней магазинной культуры, в котором покупатель и продавец были разделены нерушимой границей прилавка. То-есть, к винному отделу.

'А что же у нее будет, рыба или мясо?' — подумал он. 'И спросить вроде неудобно. А может, ни рыба, ни мясо? Тьфу, какая ерунда, лучше проконсультируюсь'

— Девушка, а какое вы мне посоветуете вино в гости? Дамское и такое, чтобы безошибочно к любому столу.

— Понимаю, — согласилась девушка, то-есть, на самом деле степенная продавщица, уже привыкшая к тому, что основной контингент ее покупателей в сталинском обществе не берет 'в трех', - есть беспроигрышный вариант, но это дороговато.

— Роли не играет. Что за вариант?

Продавщица подставила складную лесенку, как в старых купейных вагонах, достала откуда-то с верхней полки бутылку светло-янтарного вина и поставила на прилавок перед Виктором. Бутылка эта была похожа на невесту-мулатку из латиноамериканского фильма: ее этикетка и пробка сверкали девственной белизной фаты, красные и золотые надписи над обширным венком золотых медалей лишь подчеркивали это сияние.

— Советую вот это. Мускат Белый Красного Камня. Создано за несколько месяцев до начала Великой Отечественной. В свое время бочку этого вина каждый год привозили в Лондон для королевы Елизаветы Второй. Знаете, мужчина, такого вина в мире нигде больше не делают. Вроде как у них в Массандре виноград этот поливали из горного озера, где в воде серебро нашли, как в ионизаторах. И вот это серебро в вино переходило.

— А потом? — Виктор подозревал, что, как многие хорошие начинания на Руси, это тоже могло заглохнуть.

— Потом? Вино осталось то же, если вы имеете в виду. Королева сменилась. Это был выбор королевы. Берете?

— Конечно. Сколько с меня?

— Тридцать два сорок.

'Ого!' — подумал Виктор. Выходило вдвое-втрое дороже других приличных сортов. С другой стороны, если дама сама приглашает в гости…

В кондитерском отделе сразу же попался на глаза тоскующий за плоским толстым стеклом холодильной витрины в окружении собратьев килограммовый торт 'Рог изобилия' от местной домовой кухни. Это была загадка, мучившая Виктора с детства, с той самой минуты, когда он увидел это кулинарное чудо на странице книги 'Кулинария' пятьдесят пятого года; фотка артефакта в книге была, а вот рецепта почему-то не оказалось. Виктор даже слышал легенду, что сие чудо кулинарии имело дореволюционное происхождение и французские корни.

Торт и в самом деле был хорош на вид. На бело-розоватой кремовой плоскости, как на скатерти, вальяжно и буржуйски-вызывающе возлежал коричневый шоколадный рог стиля модерн, похожий на граммофонную трубу, из раструба которой глядели младенческие личики четырех белых роз в окружении ромбиков из цукатов и желе. Свободные места по бокам рога занимали сахарные кисти, изображавшие розовый виноград.

Торопясь к кассе (нельзя же заставлять ждать!), Виктор подумал, что надо бы какой-то десерт, и прихватил первое, что попалось, то-есть, анапский виноград и полосатую, как восточный халат, бухарскую дыню, смутившую его своим ароматом; перед самой кассой он заметил маленький закуток с вывеской 'Цветы', и обогатил свой джентльменский набор букетом пурпурных роз из бежицкого питомника. Кстати, в сравнении с нашей реальностью, розы оказались весьма недорогими. Скучающая кассирша (а вы видели в наших универсамах скучающих кассирш?) при его виде оживилась и тут же предложила блестящую подарочную сумку, но Виктор ограничился пакетом.

— Боже, ну зачем? — воскликнула Вероника при виде Виктора и цветов, — у меня же не день рождения… Дайте я хоть торт возьму, а то неудобно и помнется.

— Ни в коем случае. Детям — мороженое, даме — цветы.

— Действительно… Я просто растерялась, — промолвила Вероника, и взяла букет. — Они прелесть. Идемте же, я подержу над вами зонтик, а то у вас руки заняты.

Над головой опять неторопливо прокатился самолетный гул, и не успел он затихнуть, как где-то с севера послышался новый; не прекращаясь, волны глухого, словно придавленного периной облаков, рокота перекатывались через город.

'Не пассажирские, нет. Раньше не летали так часто. Военно-транспортные, низко. Из Сещи, наверное.'

Шестнадцатиэтажный пирамидальный крест, увенчанный стрелами антенн сотовой, при свете дня выглядел еще внушительнее.

— Да, знаете, у нас тут что-то днем с камерой на подъезде случилось, точнее, с кабелем, сразу починить не смогли, так представляете — ЖЭУ прислало этого, ну, как его, как за рубежом…

— Портье? — Виктор вдруг подумал, что ему надо поддерживать легенду о прибытии из очень дальнего зарубежья, а швейцаров зовут швейцарами только в России.

— Нет, портье, это в гостиницах, а в жилых домах, это иначе, тоже по-французски.

— Консьерж?

— Да, консьерж. Вы, наверное, больше в гостиницах проживали или в небольших домах — если не секрет, конечно?

— Ну, так консьержи и в гостиницах есть, — он попытался уйти от ответа.

— Я так и поняла.

— Ну так если он вместо камеры, это не консьерж, а секьюрити.

— Кто? А, понятно. Ну, ЖЭУ назвало, что консьерж. Может, они в названиях не разбираются, может у них по штату положен только консьерж, если дом с обслуживанием. Ну, например, дом для инвалидов.

Тот, кого Вероника назвала консьержем, не был похож ни на консьержа, ни на охранника. Сухощавый мужчина среднего роста в лыжном темно-синем свитере с оленями, с невыразительным, безо всяких эмоций лицом, недвижно сидел на раскладном рыбацком полукресле возле лифта, и ему явно не хватало удочек. Никакой формы на нем не было, только бейджик с номером ЖЭУ и телефоном. На всякий случай, Виктор вежливо поздоровался; в это время раскрылись двери лифта, и Вероника поспешила затянуть его в кабинку. Виктор оказался возле пульта.

— Нам на пятый, значит, жмите третью.

— Странный у вас лифт.

— Лифт? — она удивленно, чуть исподлобья, сверкнула на Виктора большими глазами. — Это квартиры такие. В двух уровнях. Поэтому коридоры через этаж. Сейчас увидите.

Зашипели створки; Виктору на мгновения показалось, что он попал в корпус санатория. Вокруг шахты лифта и лестницы звездой расходились четыре коридора со стеклянными дверями в конце, через которые проникал бледный свет угасающего вторника.

— Там у нас что-то вроде веранды, — прокомментировала Вероника, — большая такая общая застекленная лоджия, и все туда сносят фикусы и пальмы, что привезли со старых квартир. Получается зимний сад. Потом покажу, увидите…

'А консьерж, похоже, вовсе не консьерж'.

Виктор расстегнул барсетку, вытащил 'ВЭФ' и, набрав условный номер, заговорил, не дожидаясь ответа:

— Диспетчерская? Скажите, ЖЭУ присылало консьержа по аварии видеокамеры у самолета, ну, дом такой, как пирамида, — он досадовал, что не запомнил дома номера и улицы.

— Все в порядке, — ответил голос Светланы, — не волнуйтесь.

— Да. Да. То-есть, работы ведутся? Отремонтируют? Да? Большое спасибо. Извините за беспокойство. Починят скоро, сказали, — обернулся он к Веронике, которая уже отпирала дверь.

— Конечно починят. Проходите, тут прихожка, вешайте сюда.

Щелкнул выключатель; в коридоре, отделанном под желтоватый природный камень, Виктор увидел слева то, что хозяйка дома называла 'прихожкой', то-есть шкаф с вешалкой и зеркалом, красноватого цвета яблони. Справа от входа вверх вела неширокая лестница с деревянными перилами в тон.

— Это в спальни, — пояснила Вероника, положив розы на тумбочку и стягивая сапоги, туго обтягивавшие ее стройные крепкие икры. — Одна моя, другая — Таисии… Тапочки вот там.

— Красивое имя. Вообще хорошо, что вернулись к старинным русским именам.

Вероника вновь сверкнула глазами, в которых на мгновение Виктору почудились озорные огоньки.

— Только не смейтесь: это в честь Таис Афинской. Знаете, у Ефремова…