В поисках Колина Фёрта Марч Миа

Глава 11

Вероника

Веронике нравилось находиться на съемочной площадке, нравилось сидеть в этой большой палатке с шутливой надписью: «ЗАГОН ДЛЯ МАССОВКИ». Даже если весь вчерашний день и большую часть сегодняшнего она и ее коллеги только и делали, что ждали… и ничего, в общем, не дождались. Она в основном провела время за разговорами, шепотом обсуждая общее обожание Колина Фёрта, обдумывала рецепты новых пирогов и гадала, как справились ее ученики с собственными шу-флаями. С вечера понедельника, уже два дня, она собиралась обзвонить их и спросить, испекли они дома шу-флай по рецепту, который она им дала, или нет. Но именно этой группе Вероника боялась показаться навязчивой: чувствовавшему себя неловко Демарко, который, как думала его дочь, может захотеть «попросить прощения» у ее матери, и десятилетней Ли, потерявшей мать в столь юном возрасте, с такой надеждой на милом личике. Вероника не могла представить, что звонит высокомерной в прошлом Пенелопе, переживающей загадочные неприятности, хотя не удивилась бы, если бы та позвонила ей сама. А Изабел, которую Вероника воспринимала в первую очередь как клиентку, а уж потом как ученицу, и ее сестру Джун она недостаточно хорошо знала для близкого общения, поэтому просто решила дождаться вечера следующего понедельника и получить ответы на свои вопросы.

Вероника до сих пор не могла поверить, что Вселенная подарила ей такую удачу – попасть в массовку. Поздно вечером в понедельник, когда ученики уже давно разъехались по домам и она прибралась на кухне, на ее мобильный поступил вызов. Веронику охватило возбуждение – чувство, которое она не испытывала с подросткового возраста; оно началось с покалывания в пальцах ног и, поднимаясь по позвоночнику до затылка, взорвалось внутри ее фейерверком, застав врасплох. Она хотела поработать статисткой на съемках фильма с Колином Фёртом, да. Но не осознавала, что до такой степени. Возможно, она давно не позволяла себе ничего желать с такой силой. Это было неким уходом от действительности, возможностью увидеть Колина Фёрта – а влюбленность в актера представлялась Веронике роскошью, потачкой себе.

И вот она принята в массовку, о чем всего несколько дней назад восторженно говорила в закусочной ее подруга Шелли. Начальница только порадовалась за Веронику и сказала, что работа подождет до окончания ее волшебной сказки. А это действительно немного походило на сказку – наблюдение за всеми этими, такими киношными с виду, людьми, спешившими мимо палатки с планшетками и айфонами, тащившими оборудование и созывавшими совещания. Статистам велели прийти в обычной одежде, поэтому Вероника выбрала свою униформу, заслужив возглас «замечательно! от костюмерши, которая проверяла каждого участника массовки и многих отсылала в соседнее помещение переодеться. Вчера и сегодня в большой белой палатке вместе с ней находились около сорока человек, некоторые из них читали книжки с названиями типа «Внимание, мотор!» и «Как добиться успеха в Голливуде». Вероника и другие статистки составили список всех фильмов с участием Колина Фёрта, какие только могли вспомнить, а из Интернета Вероника с удивлением узнала, что актер снялся более чем в пятидесяти фильмах и еще несколько находятся в производстве. Вероника собралась смотреть по одному каждый вечер. Киномарафон с Колином Фёртом представлялся райским наслаждением после долгого дня мечтаний увидеть его во плоти. Если он и находился в городе, на съемочной площадке не появлялся. Вероника глядела во все глаза, как и несколько других сидевших рядом с ней женщин, старательно скрывавших свою Колиноманию от Патрика Ула, не терпевшего назойливых поклонников звезд.

Вчера Вероника и еще тридцать человек собрались к восьми утра для каких-то проб с освещением, а потом ожидались съемки, но днем актриса ушибла колено, и съемки все откладывались и откладывались.

Время близилось к четырем часам, наконец в палатку вошел Патрик Ул и объявил, что процесс пошел. Ура! Статисты вокруг Вероники подобрались от возбуждения. Патрик объяснил сцену на сегодня: ведущая актриса, красавица, имя которой Вероника постоянно забывала, стояла на соседнем лугу среди полевых цветов вместе со своей эгоистичной матерью, которая делилась с дочерью своими опасениями насчет ее предстоящей свадьбы с идеальным, как той казалось, мужчиной, не Колином Фёртом. Мать играла актриса, которую Вероника много раз видела в кино. Патрик напомнил правила – никаких разговоров со звездами. Никаких разговоров, и точка. И никаких фотографий.

Вероника и еще примерно сорок статистов подошли к ограждению с надписью: «Массовка ждет здесь». Патрик Ул разместил человек десять из них в кадре – кого-то на дорожке между прудом и лугом, кого-то на лугу – изображать компанию на пикнике, двое выгуливали собак. Веронике следовало пройти мимо матери, когда та произнесет первую фразу, при этом никуда конкретно не смотреть и один раз взглянуть на часы. Женщина позади нее должна была нести коричневый бумажный пакет с продуктами. Мужчина – помахать кому-то в отдалении. Остальным надлежало просто пройти мимо обычным шагом.

Патрик сказал: «Приготовились», – и снова Веронику охватило возбуждение. Она находилась так близко от двух актрис, стоявших на краю луга, что видела морщинки на лбу матери и действительно изысканную красоту молодой актрисы.

Режиссер дал команду снимать, и Вероника, дождавшись, пока мать произнесет первые слова, пошла мимо актрис, никуда конкретно не глядя, как ее проинструктировали. Но когда она проходила мимо, мать ткнула в лицо дочери пальцем с таким презрением, с такой злостью, что вызвала воспоминание, от которого у Вероники задрожали руки. Она прошла со всей естественностью, на какую была способна, посмотрела на часы, как ей велели, и легким шагом удалилась из поля зрения камеры, чувствуя, что ее трясет. Господи боже. Что с ней такое? Кто-то ткнул на кого-то пальцем, и она выбита из колеи?

Вероника редко позволяла себе думать о родителях, о жестокости матери. Но стоя по другую сторону ограждения, внезапно почувствовав себя такой одинокой среди множества людей, снующих вокруг и наблюдающих за съемками, – она вспоминала, как ее собственная мать вот так же резко тыкала пальцем ей, шестнадцатилетней, в лицо, услышав о беременности.

Она не позволит себе вспоминать тот разговор. Особенно не здесь и не сейчас. Присутствие на съемочной площадке, участие в этом волшебстве немного напоминало Рождество. Но правда заключалась в том, что и двадцать два года спустя этот направленный на нее палец, безжалостные слова, боль воспоминания нисколько не померкли.

Вероника зажмурилась, отгоняя непрошеные мысли, но в голове возникло столько других слов, фраз, – которые она никогда не забудет, – сказанных ее матерью и Тимоти. «Сосредоточься на съемках, – приказала она себе. – На твоих глазах снимается кино. Да, может, завтра ты увидишь Колина Фёрта!» Но лицо матери не исчезало – злое, полное стыда. Теперь, когда она вернулась домой, у нее новая нормальная жизнь. Разве она приехала не для того, чтобы встретиться с прошлым? Но каким образом ей помогут воспоминания о жестокости родителей? Что способны принести эти мысли, кроме жгучей боли и напоминания об отсутствии семьи, если не считать подруг?

Однако ей как-то надо справляться со своим прошлым. Она сейчас дома, и воспоминания тут повсюду. Она обрадовалась, когда Патрик крикнул статистам: «Отличная работа, ребята!» – и отпустил их на сегодня, сказав, что на следующее утро снова ждет к восьми часам для пересъемок этой сцены в двух других вариантах.

Два других варианта. Возможно, не сосчитать, сколько их еще будет. Она должна преодолеть страх перед этим указующим перстом, если хочет стать частью данного фильма.

Выйдя из палатки и накинув из-за ветра кардиган, Вероника услышала позади себя шаги.

– Роскошная, – произнес мужчина и прищелкнул языком, словно восхищаясь собственным определением, данным Веронике. – Я пришел сюда посмотреть съемочную площадку и увидел тебя в большой палатке. Может, выпьем вместе? Расскажешь мне о жизни массовки.

Ох! Этот несносный Хью Фледж. «Сделай вид, что не слышишь его, и дуй отсюда», – сказала себе Вероника. Судя по нечеткому произношению, он уже выпил. Она ускорила шаг.

– Ты не сможешь долго сопротивляться моему обаянию и красоте, – со смехом бросил он ей вдогонку, когда она уже заворачивала за угол.

Даже вечность будет недостаточно долгой. Он когда-нибудь прекратит за ней следить?

Однако Хью Фледж не слишком-то отвлек Веронику от ее мыслей. Она обошла стороной причал, где много раз целовалась с Тимоти Макинтошем. Тем не менее воспоминания преследовали ее до самого дома.

Вероника взяла за правило, готовя пирог, не думать ни о чем другом, поэтому дома она принялась за «Любовь» для соседкиной подруги, думая только о Колине Фёрте – как он говорит Элизабет Беннет, что любит ее, незаметно покорившую его сердце: «Я полюбил вас прежде, чем понял, что со мной происходит». «О, мистер Дарси», – вздохнула Вероника, скатывая тесто в шар. Неудивительно, что она помнит столько реплик из этого фильма. Сегодня она, наверное, в десятый раз посмотрит «Реальную любовь», пусть это и рождественское кино. Ей требовалось именно такое.

Зазвонил телефон, и Вероника схватила трубку, испачкав ее мукой.

Это была Бэт – клиентка, заказавшая пирог «Изгнание».

– Ничего не получилось, – произнесла она. – Надо было сразу догадаться, что это полная чушь.

Ого! Женщина злилась, но в ее голосе Вероника распознала кое-что еще: боль.

«Успокой-ка ее немного», – сказала она себе.

– Вы думали о том, чтобы выбросить этого человека из сердца, пока ели пирог?

– Не мне нужно выбросить его из сердца. Это другому человеку нужно выбросить кого-то из своей проклятой головы.

Так и есть. Вероятно, у ее мужа действительно роман. Вероника никогда не была замужем, но вполне представляла, какую боль это причиняет. Она издала сочувственный возглас.

– Я только хотела сказать вам, что это чепуха, – произнесла Бэт с нарастающей злостью. – Я не стану платить.

– Мы так и договаривались, поэтому все нормально. Мне жаль, что у вас не получилось.

– Да, вам жаль. – Послышались короткие гудки.

«Что она хотела этим сказать?»

У Вероники пропало желание делать пирог «Любовь», поскольку злость и досада этой женщины ее не отпускали. Пусть тесто полежит полчаса в холодильнике, а она расслабится и представит Колина Фёрта выходящим из пруда в мокрой рубашке. Услышит, как он говорит Элизабет Беннет о своих чувствах к ней: «Мои чувства не изменятся. Вы должны позволить мне выразить мое горячее восхищение и любовь к вам».

Вероника убрала тесто в холодильник и уже собиралась положить в емкость миксера шоколад, когда позвонили в дверь. Она посмотрела на часы на стене. Ровно семь. Неужели она забыла о каком-то заказчике, который приехал за пирогом? Вряд ли. Последние два дня в палатке для массовки она только и делала, что думала. Заказчица «Любви» – застенчивая девушка, работавшая неполный день на выдаче книг в библиотеке, – должна была забрать пирог у соседки только завтра утром.

Вероника вытерла руки о фартук, пометила в рецепте шоколад, чтобы знать, на чем остановилась, и пошла открывать.

Ник Демарко.

На долю секунды она замерла, как всегда, увидев его. Стоял ли он совсем близко, в шаге от нее, как сейчас или два дня назад в ее кухне, был ли в городе, патрулируя улицы пешком или в полицейском автомобиле, Вероника на долю секунды замирала. Она выросла рядом с ним, но помнила лишь, что он был приятелем Тимоти. Когда год назад ее взяли в закусочную, Ник иногда приходил завтракать или на ланч, здоровался, говорил, что приятно снова ее видеть, а потом отстранялся. А может, она все это навыдумывала. Она не могла сказать, знает ли Ник ее потому, что считает своей обязанностью знать жителей города, или помнит школьницей, которую бросил его приятель – а может, сказал, что это она его бросила, – и которая потом таинственным образом исчезла. В отличие от других завсегдатаев закусочной, он не заигрывал с ней, не пялился, и Вероника не могла его разгадать. Что заставляло ее обращать на Ника особое внимание?

Извинившись за вторжение, Ник сказал:

– Я хотел сообщить, что мы с Ли больше не будем ходить на ваши занятия.

Вероника смотрела на него, надеясь что-то прочесть по лицу, но оно было, как обычно, непроницаемо. Лицо копа. Он мог бы позвонить. Но пришел лично, а значит, тут кроется что-то еще.

– Ли расстроилась из-за шу-флая? – спросила Вероника. – Я знаю, что ей всего десять лет, и, возможно, я слишком…

– Нет, ничего… – Он судорожно вдохнул и покачал головой.

Опять непроницаемое лицо. Вероника распахнула дверь.

– Входите. Я сейчас готовлю пирог «Любовь». Можем поговорить на кухне.

Ник был в форме и снял фуражку, которую Вероника положила на рабочий стол рядом с яблоками в вазе. Он ладонью откинул назад темно-каштановые вьющиеся волосы. Кухня была большой, сама Вероника – немаленького роста, но Ник со своими шестью футами и двумя или тремя дюймами и мускулатурой словно бы заполнил собой все пространство. Подавить своим присутствием Веронику – задача не из легких.

Она положила в шоколад яйца, коричневый сахар и кукурузный крахмал и, сбивая смесь, взглянула на Ника, стоявшего по другую сторону рабочего стола. Тот явно чувствовал себя неловко, и она решила не торопить его.

– Вообще-то, пирог сработал для нее даже слишком хорошо, – наконец прервал он молчание. – После занятия она съела три куска и говорит, что каждый раз ощущала рядом мать, чувствовала запах ее духов, мягкость любимого красного свитера.

– Так, значит, все в порядке, да? – спросила Вероника.

– Бабушка и дедушка – родители ее матери – считают это чепухой вроде вуду, и им это не нравится. На самом же деле, это я им не нравлюсь.

Вероника посмотрела на него, и Ник отвел глаза, уставился в окно.

– Я полагаю, это не вуду, – сказал он. – Просто сила внушения. Это ведь всего лишь пирог.

Она улыбнулась.

– Да. Это просто пирог. С запеченными в нем молитвами, желаниями и надеждами. Чудо-пироги помогают людям благодаря искре надежды, заложенной в их названиях – «Выздоравливай», «Любовь», «Душа».

Ник прислонился к холодильнику.

– Нет ли у вас пирога, чтобы не потерять своего ребенка? – Его голос дрогнул, и он отвернулся к окну, сунув руки в карманы.

– Ник? Что происходит?

Он взглянул ей в лицо.

– Бабушка и дедушка Ли считают, что ей будет лучше с ними. Если бы она жила с ними, говорят они, ей не пришлось бы оставаться в школе после занятий. Она сразу бы ехала домой на школьном автобусе к ожидающей ее любящей бабушке, а не к одинокому отцу с непредсказуемым графиком, непредсказуемой работой. По их мнению, она нуждается в материнском влиянии, особенно со стороны бабушки. Мысль, что я могу снова жениться, для них неприемлема. Каждый раз, когда я просто приглашаю кого-то на свидание, они, похоже, узнают об этом. – Он посмотрел на Веронику. – Какого черта я делаю? Я пришел сюда сказать вам, что мы не будем у вас заниматься, а рассказываю историю своей жизни.

– Я рада, что вы объяснили, – произнесла Вероника. – Ли такая славная девчушка, а шу-флай, по-моему, по-настоящему ее успокоил.

– Я знаю. Больше всего меня выводит из себя то, что, когда она попросила водить ее на эти занятия, я подумал: «Отлично, им это понравится – хорошее, полезное совместное развлечение для отца и дочери». – Он закатил глаза. – Вместо этого моя бывшая теща позвонила мне сегодня на работу и закатила истерику по поводу «колдовства с пирогами», о котором говорит Ли, и повторила, что собирается подать заявление на опеку.

– Серьезная угроза, – заметила Вероника. – Она просто расстроена или, по-вашему, действительно подаст?

Он пожал плечами.

– Не знаю, нужны ли ей заверения, что все в порядке, или она и правда хочет это сделать. Я схожу с ума. Даже не знаю, зачем все это вам рассказываю. Просто пытаюсь объяснить, почему мы не придем в понедельник. Я не могу снабдить эту женщину оружием против себя.

– Я понимаю, – сказала Вероника. – Мне неприятно, что это стало источником проблемы. На самом деле я стремлюсь принести покой и утешение. Только и всего.

Ник пересек кухню и, облокотившись на рабочий стол, снова посмотрел в окно.

– Я подавал на развод, когда произошел несчастный случай. Наш брак разваливался, и отношения между нами разладились. Моя жена… у нее был роман. Я узнал об этом, и это стало последней каплей. Но потом она умерла, и мои бывшие родственники, ничего не знавшие о романе, меня возненавидели. Уверен, они думают, что я подал на развод, поскольку сам изменял жене.

– О, Ник, я очень сочувствую.

– Сегодня вечером Ли у них. Все это так на меня действует, что я даже не хочу возвращаться домой. Потому что сразу начинаю думать, как это будет, если они попытаются отнять ее у меня.

– Можете помочь мне с этим пирогом, – предложила Вероника, показывая на миску. Она отказалась пока от намерения испечь «Любовь»; тревога, стресс и угроза тяжбы за опеку не слишком хороший фон для любовного пирога, который ждет полная надежд клиентка. – Простой шоколадный пудинг «Счастье», возьмете его домой. Никакой чепухи вуду.

Ник кивнул, пытаясь улыбаться.

– Достаньте тесто из холодильника, – попросила его Вероника, гадая, помнит ли он ее вообще. Он никогда не заговаривал о школе. Может, он даже не знает, что именно она была девушкой Тимоти, «обвинившей» его в своей беременности. Однако она поспорила бы на что угодно, что он помнит. – Оно достаточно охладилось.

Ник явно был рад чем-то заняться. Он достал тесто и принялся его раскатывать, посыпав стол мукой.

– Я вижу, на занятиях вы были внимательны, – заметила Вероника.

– Я всегда внимателен. Работа требует.

Да, конечно, он прекрасно знает, кто она.

– Не сомневаюсь. Как насчет кофе?

– Я бы выпил чашечку покрепче, – ответил Ник, продолжая раскатывать тесто.

Вероника отошла к кофеварке, радуясь минутной возможности отвернуться. Боже. Это неожиданно. Она добавила лишних пол-ложечки «Суматры» в фильтр, заметив, что руки у нее дрожат – не как на съемках, сильнее, будто под ногами зыбкая почва.

– Совершенно очевидно, что вы любите свою дочь, – сказала Вероника.

Она не собиралась произносить это вслух, просто подумала, но слова случайно вылетели.

Ник кивнул.

– Люблю. Больше всего на свете. Но родители жены кое в чем правы. Я не могу быть дома, когда она возвращается из школы. На своей работе я действительно рискую жизнью, а я единственный родитель. Я плохо готовлю.

– Вы знаете, как раскатать тесто для коржей, – сказала Вероника.

Он улыбнулся.

– Да, благодаря вам.

Корж был готов, оставалось положить начинку, но через несколько минут, выпив половину своего кофе, Ник сказал, что должен уйти.

– Мне нужно прогуляться и все переварить, обдумать, – объяснил он. – Может, я получу кусок шоколадного пирога в другой раз.

– Ну конечно, – согласилась Вероника.

И он ушел.

Вероника не могла избавиться от мыслей о нем. Она ему сочувствовала. Но было тут и нечто другое, нечто неожиданное – влечение к Нику Демарко, которое она старалась не замечать.

Она села в нише кухонного окна и, глядя на задний двор, потягивала приготовленный для них двоих кофе. Его недопитая чашка так и стояла на кухонном столе, куда он поставил ее перед уходом, в спешке, как будто ему не терпелось уйти. Наверное, из-за того, что так много рассказал.

Шел девятый час, и на улице начало смеркаться. Но как бы ни старалась Вероника отогнать мысли о Нике, переключиться на пирог, который все еще предстояло испечь, на сборы сумки для грядущего долгого дня в «загоне», на просмотр расписания на завтрашний вечер, Ник не шел у нее из головы. Всегда ли он был таким привлекательным? Он высок и хорошо сложен, да, темные волнистые волосы и темно-карие глаза и отличная линия подбородка с маленькой ямочкой, но никогда прежде она не обращала на него внимания как на мужчину; он всегда олицетворял для нее что-то другое – ее очень давнее прошлое. Тимоти. Жизнь, связи с которой она уже почти не чувствовала, однако и перечеркнуть не смогла за минувший год.

Раздался звонок в дверь, и Вероника вздрогнула, увидев фуражку на столе рядом с вазой яблок. Она даже не заметила, что Ник ее забыл. А Вероника обычно все замечала.

Полагая, что он вернулся, она пошла с фуражкой к выходу, чтобы сэкономить так нужное ему время.

И открыла дверь.

– Обычно я не оставляю свою фуражку на кухне в чужих домах, – коротко улыбнулся Ник.

– Я…

Зазвонил телефон, и Вероника его проигнорировала – пусть включится автоответчик. Она хотела предложить Нику взять остаток кофе с собой в стаканчике с крышкой, когда зазвучал, оставляя сообщение, мелодичный женский голос:

– Алло, Вероника? Меня зовут Беа Крейн. Я родилась двенадцатого октября девяносто первого года, в Бутбей-Харборе, Мэн. Я здесь, в городе, живу в гостинице «Три капитана». Мне бы хотелось с вами встретиться, если вам это интересно. Вы можете позвонить мне на мобильный – два-ноль-семь-пять-пять-пять-один-шесть-пять-шесть. Пока». – Щелчок.

Вероника ахнула и застыла, выронив фуражку. Она стояла в полном оцепенении, сознавая, что Ник пристально на нее смотрит. Потом он подвел ее к креслу в гостиной и помог сесть.

– Вероника? С вами все в порядке?

Она зажала рот ладонью. Ребенок. Ее ребенок. Дочь, которую она отдала на удочерение, позвонила.

Она заплакала и встала, потом села, опять встала.

– Вероника?

– Я… – начала она, но язык не повиновался. Она стояла и плакала, чувствуя, как ее обнимают руки, крепкие руки. Она позволила себе обмякнуть в его объятиях, не в силах остановиться, не в состоянии говорить. – Это… это…

– Ребенок, которого ты отдала на удочерение? – Он сел в соседнее кресло. – Ее слова и дата рождения… я просто сделал вывод.

Закрыв глаза, Вероника кивнула. Она не ошиблась – он помнил.

– Я всегда сообщала свои последние данные в досье агентства по усыновлению, чтобы она смогла найти меня, если захочет. Я ждала этого дня с того момента, как ей исполнилось восемнадцать. Сейчас ей двадцать два. Не могу в это поверить.

– Мне лучше уйти, чтобы ты спокойно ей позвонила.

– Вообще-то, я рада, что не одна сейчас. Это такое потрясение. Я почти потеряла надежду когда-нибудь получить от нее весточку.

Беа Крейн. Ее ребенка назвали Беа Крейн. У нее красивый голос. И говорила она так вежливо и приветливо. От слез у Вероники снова защипало в глазах.

Ник сходил на кухню и вернулся с коробкой бумажных салфеток, которую она держала на рабочем столе.

– Принести тебе воды? Или чего-то другого?

Она покачала головой.

– Вы с… Тимоти были тогда друзьями, верно? – Вероника резко втянула воздух. Она не хотела этого говорить.

Ник кивнул.

– Он отец?

– Да. Я знаю, он всем говорил, что это не так. Но он точно ее отец. У меня никого, кроме него, не было. У меня была та еще репутация для девушки, которая была девственницей, когда с ним познакомилась. – Она покачала головой. – Все в прошлом.

– Сказать по правде, я сейчас так же себя чувствую в отношениях со своими родственниками. Они считают меня жутким типом, хотя нет ничего более далекого от правды. И я позволяю им меня третировать? Из-за пирога?

Он давал ей возможность сменить тему, попросить уйти. Но Вероника, как ни странно, была рада его присутствию. Казалось, связь с прошлым, даже с Тимоти, успокаивала больше, чем что-либо другое. Она всегда оставалась наедине со своими мыслями о том времени глубокого одиночества и смятения, когда ей было шестнадцать. Когда она родила этого ребенка, одна, в «Скорой», с помощью фельдшера, оказавшегося, по счастью, добросердечным человеком. Она была одна с воспоминаниями о том, как отдала свою девочку и больше никогда ее не видела. Двадцать два года – огромный срок для жизни наедине с такими мыслями.

– Думаю, в шестнадцать лет я позволяла всем себя третировать, – сказала Вероника. – Я не умела постоять за себя, не знала, как заставить людей мне верить.

– Я очень стараюсь научить свою дочь верить в себя, ведь только так можно чего-то добиться. Ты веришь в себя, и какое тебе дело, что думают другие?

Она кивнула.

– Ты хороший отец, Ник. Ее бабушка и дедушка должны это знать.

– Иногда люди видят то, что хотят видеть.

«Как это верно», – подумала Вероника.

– Последние двадцать два года – точнее, с того дня, как меня отослали в «Дом надежды», я как бы закрывала на все глаза. Изо всех сил старалась не думать об оставшемся в прошлом – о родителях, не желавших иметь со мной дела, о парне, которого я потеряла, о будущем. Тогда я даже не представляла, каково это, подспудно думать о чем-то жизненно важном, что изменило мою жизнь, однако не стало частью моего будущего. Мне пришлось загнать все глубоко внутрь, чтобы оно не казалось реальным.

– Помогло?

– Даже слишком, – сказала она. – Я очень много времени провела, стараясь ничего не чувствовать.

Он долго смотрел на нее.

– Но теперь твоя дочь здесь, совершенно реальная, хочет с тобой встретиться.

– Неправильно считать ее моей дочерью. Я ее не воспитывала. Я не была ее семьей.

Ник сжал руку Вероники.

Она закусила губу.

– Я могу прямо сейчас взять трубку и через секунду буду с ней разговаривать. С Беа Крейн. Невозможно поверить. Мне интересно, кто она, как выглядит.

– Перезвонишь ей сегодня?

Вероника растерялась. На самом деле она не могла себе представить, как снимает трубку и звонит Беа. Она не была уверена, что справится.

– Я хочу немножко посидеть и все осознать. Я не ожидала, что это окажется таким потрясением.

Ник поднялся.

– Тогда я тебя покидаю. Может, мы с Ли и придем в понедельник на занятие. Я не знаю. Не знаю, что мне делать.

– Поступай так, как считаешь правильным, – проговорила Вероника. – Просто делай то, что считаешь нужным.

– Ты тоже, – сказал он и опять ушел.

Два часа спустя Вероника сидела за кухонным столом, глядя на телефон. Она не была готова позвонить. Сначала собиралась поговорить с Беа из спальни, думая, что здесь, устроившись среди мягких подушек на кровати, в окружении знакомых вещей и сувениров, почувствует себя в безопасности, но потом поняла: нужно сделать это из кухни, где стоят блюда для ее пирогов, а в воздухе витает слабый аромат шоколада и карамели. Кружка свежесваренного кофе дымилась перед ней нетронутая, рядом с телефоном.

Беа Крейн. Здесь, в Бутбей-Харборе.

Она знала Беа Крейн девять месяцев и две минуты, а теперь – вот она, уже не те шесть фунтов веса, которые она прижимала к груди, а взрослая женщина двадцати двух лет. Вероника попыталась представить Беа – похожа она на нее? На Тимоти? Сочетание их обоих? Она не сомневалась, что Беа высокая; рост Вероники составлял пять футов десять дюймов, Тимоти вымахал выше шести. Интересно, унаследовала ли Беа красивые, густые светло-русые волосы Тимоти, изумительные, легкие волосы всех Макинтошей.

Вероника знала, что дочь спросит и о нем. Рассказывать ли ей всю правду? Как с ней обошлась ее семья? Кто ее биологический отец? Что она понятия не имеет, где сейчас Тимоти Макинтош и его родные? Конечно, можно коротко поведать собственную историю, но немыслимо сообщать полной интереса двадцатидвухлетней девушке о мучительных обстоятельствах ее рождения. Она скажет Беа, что ей было шестнадцать и она отдала ее на удочерение, желая обеспечить наилучшую из возможных жизнь. Ведь это правда, и это она Беа и поведает. Не обязательно сообщать девочке, что говорила мать Вероники, как ее называла. Или как Тимоти наорал на нее и ушел прочь. Ничего этого она дочери не скажет.

Вероника уставилась на телефон.

Они поговорят. Немного. Встретятся в закусочной за кофе или ланчем. Побеседуют о жизни. Беа, вероятно, захочет узнать свою медицинскую историю, и она, конечно, расскажет все, что знает. Но что потом? О чем говорить? Два чужих человека, связанные на самом главном уровне.

«Ну, перезвони уже ей наконец», – приказала себе Вероника, снимая трубку, но рука задрожала, и пришлось пережидать. Она пожалела, что Ник ушел: он подбодрил бы ее, призвав решиться, выпить кофе, действовать.

Она медленно набрала запомнившийся номер.

Два звонка. Потом:

– Вероника?

Судорожно вздохнув, после паузы:

– Да. Здравствуй.

Секундное молчание:

– Здравствуй.

Ладно, они обе нервничают.

– Я рада, что ты позвонила, – произнесла Вероника. – Я надеялась, что ты позвонишь.

– В агентстве по усыновлению сказали, что ты сообщала новые данные при каждом переезде, поэтому я не боялась звонить. – Голоса у них совсем разные. – Я рада, что ты рада. – Молчание. – О боже, я похожа на идиотку.

Вероника засмеялась.

– Нет. Ничего подобного. Я нервничаю точно так же, как и ты.

Молчание.

– Я очень долго ждала этого дня, – проговорила Вероника. – Надеялась снова встретиться с тобой, узнать, что у тебя все хорошо.

«Мне не полагалось думать о тебе. Я приказала себе не думать. Мои подружки в “Доме надежды” говорили, чтобы я этого не делала, что только так можно все преодолеть. Но как бы глубоко внутрь я ни прятала эти мысли, я думала о тебе каждый день. Счастлива ли ты? Любят ли тебя твои родители? Иногда в твой день рождения я не в состоянии была встать с кровати, но потом представляла, как ты задуваешь свечи на праздничном торте, и мне становилось легче…»

– У меня все в порядке.

– Хорошо, – сказала Вероника. – Больше всего мне хотелось знать это.

– Мы встретимся? – спросила Беа.

У Вероники сдавило сердце, к глазам подступили слезы.

– Я бы этого хотела.

– Я просто не знаю, как это должно происходить, – призналась девушка, – какие чувства полагается испытывать. Я ничего не знаю, – с трудом вымолвила она.

Принимая во внимание волнение Беа, ей, возможно, лучше прийти к Веронике домой, составить о ней представление, а не сидеть в нейтральной обстановке кафе или ресторана, сознавая, что люди за соседними столиками прислушиваются к их разговору. Вероника могла бы заварить вкусного чаю и испечь пирог, например «Счастье».

– Я бы лучше пришла к тебе, – сказала Беа, когда Вероника предложила ей выбор.

И опять она попыталась представить себе дочь. Похожа она на нее, только моложе? Унаследовала ли какие-то черты характера? Ее симпатии и антипатии? Вероника мало знала, как воспитание влияет на природу, но предполагала, что Беа хоть в чем-то будет походить на нее. Больше половины жизни Вероника работала официанткой; если не считать пирогов, неизвестно, в чем еще она могла бы преуспеть, а что ей не по плечу. Она не играла в теннис и к математическим гениям не относилась, но много читала, каждый вечер могла смотреть кино и очень любила путешествовать. Боже, завтра она до смерти утомит Беа своей личностью.

– Завтра вечером? Я приду домой часов в шесть или в семь. Я могу приготовить ужин или, если ты уже поешь, испеку пирог.

Беа несколько секунд молчала.

– Меня пригласили на ранний ужин, но, думаю, к восьми часам он закончится, если это подходит.

– Стало быть, завтра в восемь.

Вот так. Ее малышка, которую октябрьской ночью она держала у своей груди меньше двух минут, завтра постучит в ее дверь.

Глава 12

Джемма

В дверь ее номера в «Трех капитанах» постучали, и Джемма вздрогнула. Оторвалась от ноутбука, стоявшего на столике у окна, сквозь которое лился утренний солнечный свет, и взглянула на часы: начало десятого. Она работала с того момента, как поднялась два часа назад, и даже не спустилась к завтраку, но материал продвигался хорошо. Первые несколько абзацев своей статьи о «Доме надежды» – история, немного прошлой и нынешней статистики – она закончила, подойдя к длинной средней части – рассказам бывших подопечных, теперешних обитательниц. Подлинным судьбам.

Направляясь к двери, Джемма подняла руки над головой и потянулась. В коридоре стояла Беа Крейн с таким видом, будто сейчас взорвется.

– Я это сделала, – сказала девушка. – Я позвонила своей биологической матери вчера вечером. Сегодня мы встречаемся у нее дома. Меня трясет.