Сонька Золотая Ручка. История любви и предательств королевы воров Мережко Виктор

— Слыхал о твоей затее. Российский общак, да?

— А чем твои воры лучше других?

Матвей Абрамыч помолчал, думая о чем-то, шлепнул жирными губами:

— Вот что, мадам. Будешь лезть на дерево, чтоб оказаться над Мотей, подумай о жопе. Чтоб часом не поцарапать. Ты, Сонька, уехала-приехала, а я на всю жизнь тут. Покумекай об этом.

Сонька и одетый в генеральский мундир Горелов сидели в помпезном ресторане при гостинице, не спеша поглощали вкусное быстро тающее мороженое. Сонька, чтобы не вертеть головой, достала из сумочки зеркальце и принялась вроде бы поправлять прическу, но больше старалась рассматривать находящихся в ресторане клиентов. Отдыхающих здесь было довольно много, но никто особого внимания не привлекал.

Вдруг Сонька увидела внимательно наблюдающего за ними молодого черноволосого господина в легком белом костюме, несколько манерного, но чертовски красивого. Она спрятала зеркальце, негромко приказала штабс-капитану:

— Сходи-ка на полчаса в номер, папенька. Тут наблюдается клиент, с которым мне хотелось бы побеседовать… — и совсем тихо добавила: — На выходе посторожи. Мне кажется, клиент из наших, из марвихеров.

— Это который?

— Молоденький, в белом костюме.

Горелов бросил взгляд по залу, нашел указанного господина, поинтересовался:

— Что я обязан проделать, дочь?

— Перехвати его в вестибюле. Думаю, он непременно в чем-нибудь облегчит меня.

«Папенька» понятливо кивнул, поднялся, громко и сурово предупредил девушку:

— Смотри, дочь! Народишко здесь ушлый, вороватый, чтоб не случилось чего! А я часок посплю в нумерах. — И с прямой по-генеральски спиной не спеша удалился.

Сонька поставила свою серебристую сумочку на освободившийся стул, не успела поднести чашечку с кофием ко рту, как рядом оказался тот самый молодой господин.

— Преогромное пардон, мадам, — с очевидным южным акцентом произнес он. — Не возражаете, если я причалю к вам на пару минут?

Сонька измерила его снисходительным взглядом, пожала плечами.

— Попробуйте.

— Папочка? — кивнул молодой человек вслед ушедшему штабс-капитану.

— С чего вы взяли?

— Из собственных ушей, — засмеялся молодой человек. — Генерал гаркнул так, будто не в ресторане, а на плацу.

— Прошу не комментировать действия моего отца, — сухо попросила Сонька.

— Извиняюсь, больше не буду. А то не дай бог пристрелит! — Снова засмеялся, протянул руку: — Володя Кочубчик.

Сонька некоторое время изучала длинные пальцы Владимира с двумя довольно простоватыми кольцами, не спеша, положила свою ладонь в его руку.

— Софья.

Молодой человек смотрел прямо ей в глаза.

— Не русская?

— Вас это беспокоит?

— Интересует. Вдруг сегодня влюблюсь, а вы уже завтра съедете.

Она с интригой улыбнулась.

— Нет, завтра я еще не съеду. А вы кто, Володя Кочубчик?

— Неродной сын миллионера и родной сын прачки, — ухмыльнулся тот. — Похоже?

Сонька прошлась взглядом по лицу парня, оно было завораживающе красиво: большие черные глаза, крупный алый рот, сильный подбородок. Девушка с трудом отвела от него взгляд, неожиданно произнесла:

— Вы мне нравитесь, неродной сын миллионера и прачки. В вас есть порода.

— В Одессе все с породой, — продолжал веселиться Кочубчик. — Кто без породы, того в море!

Воровка поймала быстрый взгляд молодого человека, упавший на ее сумочку.

— Вы часто бываете в этом ресторане?

— В других часто, но этот — любимый. — Володя непринужденно пересел на стул, на котором находилась сумочка Соньки. — Смотрите, дамочка, какая интересная жизнь протекает за этим окном! Знаменитая улица Дерибасовская всего в двух шагах от вашей изумительной и любимой в народе гостиницы. Если же вы хотите оказаться возле памятника Ришелье, то это вообще не проблема…

Сонька видела, как Кочубчик, продолжая азартно рассказывать про Одессу, профессионально открыл сумочку, вытащил оттуда кошелек, брошку, браслет и сунул все в карман.

— …Вы берете пролеточку, изящно садитесь в нее, и вас с ветерком несут прямо к памятнику. А там море, там причал, там настоящая одесская жизнь!

Молодой человек снова пристально посмотрел в глаза девушки, грудным играющим голосом проворковал:

— Когда прелестная мадам желает окунуться в страсть огня, любви и печали?

Сонька улыбнулась, коснулась его руки.

— Ступайте. Я непременно вас найду, Володя.

Кочубчик поднялся, довольно галантно поцеловал руку, хотел было двинуться к выходу, но Сонька придержала его.

— Если на выходе вы увидите моего папеньку-генерала, не обескуражьтесь. Он непременно вам сообщит кое-что интересное.

«Генерал» стоял неподалеку от гостиничной конторки, листал газеты и журналы, выставленные здесь для гостей. Увидев быстро выходящего из ресторана Кочубчика, он отложил газету, двинулся ему наперерез.

— Простите, уважаемый господин. Вы ничего не забыли в зале?

— В каком зале? — удивился тот.

— В ресторанном. — Горелов крепко взял Володю за руку. — Прошу вас вернуться обратно.

Кочубчик дернулся.

— Генерал, что за шуточки? Вы, наверно, с кем-то меня спутали.

— Вы только что сидели с моей дочерью и забыли поцеловать ей руку.

— Я поцеловал.

— Недостаточно. Она недовольна! — Штабс-капитан свойски улыбнулся, показал глазами на усатого полицейского, дежурившего здесь. — Прошу вас, господин хороший, иначе придется звать на помощь городового.

Сонька с улыбкой наблюдала, как к ее столу направлялся Кочубчик в сопровождении Горелова. Она кивнула на стул, когда тот приблизился вплотную.

Володя сел и вопросительно посмотрел на девушку:

— Разве я вам не поцеловал ручку на прощанье?

— Поцеловал. Но я хочу еще.

— Не понял. Издеваетесь, что ли, мадам? — возмутился парень.

— Вам не нравится целовать женщине ручку? — удивилась она.

— Целуй, — толкнул его в плечо «папенька». — Раз дочка просит, целуй.

Тот взял Сонькину руку, поцеловал.

— Славный мальчик, — тихо произнесла она и попросила: — А теперь выложи на стол то, что украл.

Кочубчик вспыхнул, но все-таки шепотом стал отпираться:

— Ничего не крал! Это наговор! Зовите полицию!

— Позову, — кивнула девушка. — Тебе это надо? — И опять же с улыбкой велела: — Украл — верни. Нехорошо воровать у своих.

— Свои — это кто?

— Свои — это я.

— Я вас понял. — Володя рассмеялся. — Хотел тикать, не вышло. — Неожиданно поинтересовался: — А вы кто, мадам?

Она помолчала, интригующе взглянула на штабс-капитана, неожиданно выложила:

— Сонька… Сонька Золотая Ручка.

Володя ошалело уставился на девушку:

— Ты — Сонька? Брешешь!

Она молчала, с улыбкой смотрела на красивого парня.

— Не верю. Чтоб Сонька — в Одессе? Не, брехня… Ты, говорят, все больше по заграницам да в Кацапии — Питере, в Москве.

— Доставай ворованное.

— Надо же… У самой Соньки спер… — Кочубчик послушно вынул из кармана кошелек, брошь, браслет. — Вроде все.

Сонька не сводила с него восхищенного взгляда.

— Все! — со злостью выкрикнул Володя. — Чего еще хочешь от меня?

— Хочу, чтобы отправился сейчас со мной.

— Куда?

— Покажешь свою Одессу, — ответила Сонька и поднялась. — Пошли, Кочубчик.

Сонька и новый ее знакомый одесский вор Володя Кочубчик прогуливались по набережной. Он о чем-то рассказывал гостье, показывал на море, на корабли, пришвартованные у причала. Ветер полоскал длинные волосы Соньки, она с нежностью заглядывала в глаза Кочубчика, по делу и без дела хохотала, подносила к своему лицу его узкую, по-женски утонченную ладонь.

Сонька и Кочубчик лежали на широкой постели в гостиничном номере Соньки. Воровка, опершись на локоть, влюбленно смотрела на парня, нежно гладила его по волосам, по лицу, по губам.

— Красивый.

— Все бабы так говорят, — ответил Володя.

— Сколько тебе лет?

— Много. Уже восемнадцать… А тебе?

— Мне? — Сонька усмехнулась. — Мне больше.

— Сколько?

— Больше… У меня уже две дочери.

Кочубчик даже приподнялся:

— Старуха, что ли?

— Не совсем, — воровка поцеловала его. — Хотя для тебя, может, и старуха. Давно воруешь?

— Даже не помню. Лет с семи, наверно.

— Отец с матерью тоже воровали?

— Не-е… Померли. Утопили их. А до этого жили богато. Лавка была своя, дом. И фамилия у меня была хорошая — Бромберг.

— Хорошая. Владимир Бромберг.

— Не-е, не Владимир. Отец с мамкой почему-то назвали меня Вольфом. Все одно, что собаку какую-нибудь или волка. Сам себя переиначил в Володю.

Сонька какое-то время печально любовалась им, произнесла:

— Плохо, что ты вор.

— Это как? — удивился Володя.

— Я — воровка, ты — вор. Нехорошо.

— Разве вор — это плохо? Мне, к примеру, нравится быть вором.

Воровка села, посмотрела ему в лицо.

— Со мной такого еще не было, Володя. Я влюбилась.

— А раньше что, ни в кого не влюблялась?

— Раньше было другое.

— А я все время влюбляюсь! Как увижу красивую, так и влюбляюсь. По десять раз на дню могу!

— Нет… Я как увидела тебя, поняла — все. Поняла, что встретила того, кого всю жизнь искала. И никому тебя не отдам!

Володя отодвинулся от нее.

— Сонька, ты чего? Совсем, что ли? Ты ж старая для меня!

Она проглотила оскорбление, тихо промолвила:

— Ничего, привыкнешь. Привыкнешь и тоже полюбишь. Я сделаю все, чтоб так было. Я буду любить тебя. Буду ради тебя жить. Ты мой единственный и желанный! — Сонька принялась страстно целовать молодое сильное тело.

В предвечернее время Сонька прогуливалась по Дерибасовской.

Шла в отдыхающей толпе, иногда останавливалась возле витрин магазинов, любовалась модной одеждой, украшениями в витринах ювелирных лавок, глазела на танцующих цыганят, выпрашивающих деньги.

Вечернее время в Одессе — это чтобы себя показать и на других пальцем потыкать.

Она заметила ярко освещенный кафешантан, через окно понаблюдала за танцующей азиатской красавицей, перед которой млел сплошь мужской зал.

И тут Сонька вдруг увидела, что больше всего дурел перед дивной красоткой ее возлюбленный Володя Кочубчик. Он вскакивал из-за стола, что-то орал, подбегал к танцовщице, падал на колени, целовал ей руки, совал под подол платья мятые купюры. Сонька осатанела.

Не помня себя, она ринулась в кафешантан.

Растолкав мужиков у входа, она на мгновение замерла посередине зала, наблюдая за танцовщицей и Кочубчиком, а потом вдруг рванулась на сцену.

— Сука паршивая!.. Шваль!.. Дешевка!

Озверев, она вцепилась в танцовщицу, стала бить ее ногами и царапать лицо, пытаясь стащить со сцены.

— Убью гадину!

Пораженный Кочубчик в первый момент онемел, затем бросился на помощь красотке.

— Сонька!.. Мама! — орал он. — Сбрендила, что ли? Сгинь, зараза!

Обезумевшая воровка тут же вцепилась в парня и начала лупить и его, не отпуская девицу.

В драку вмешались мужики. Они дружно скрутили Соньку и поволокли ее к выходу. Кочубчик, размахивая руками, что-то орал вслед, танцовщица рыдала, а мужики дотащили наглую воровку до дверей и силой вытолкнули на улицу.

От сильного толчка Сонька едва не распласталась на мостовой, вызвав живой интерес гуляющих. Она поднялась, поправила платье, оглянулась на кафешантан, ругнулась и поплелась прочь, давя в себе рыдания.

Было раннее утро. Сонька, одетая в длинный цветастый халат, покинула свой номер и пошла вдоль гостиничных дверей. По ходу аккуратно нажимала на дверные ручки, но все комнаты были заперты. Казалось, что утренняя охота ничем не закончится.

В самом конце коридора дверь неожиданно поддалась, и воровка проскользнула в номер.

В прихожей горел свет. Сонька тихонько прикрыла дверь и, касаясь висков с гримасой боли, проследовала в глубину номера. Из спальни доносился негромкий мужской храп.

Девушка, по-прежнему потирая виски, зажгла в ванной свет, взглянула на себя в зеркало, осталась довольна увиденным и прислушалась к тишине в номере. Сонька проследовала в спальню, увидела в утреннем полумраке спящего на просторной постели господина. Она открыла платяной шкаф и стала обследовать карманы висевшей там одежды. Извлекла бумажник с какими-то деньгами, сняла с галстука жемчужную заколку, принялась вынимать запонки из рукавов сорочки.

Неожиданно Сонька задела дверь шкафа — она громко стукнула, и шкаф заскрипел. Мужчина проснулся, удивленно уставился на ночную гостью. Воровка на миг замерла, но тут же нашлась и начала неспешно снимать с себя халат, ночную сорочку, не обращая внимания на хозяина номера.

— Мадам, вы кто? — не без испуга спросил мужчина.

Сонька вскрикнула, подхватила одежду, прижала ее к себе.

— А вы кто? Что вы делаете в моем номере?

— Какой это ваш номер? — Мужчина зажег свет и сел на постели. — Это мой номер! Что вы ищете в шкафу, мадам?

— Я переодевалась, — с трудом сдерживая слезы, сообщила Сонька. — Видимо, я перепутала номера. Какой это номер?

— Триста шестой, мадам.

— Боже… Кошмар. Простите меня. Конечно перепутала! Простите великодушно. У меня ужасно болит голова…

— При чем тут голова? Вы в моем номере! Да еще шарите в шкафу!

— Я перепутала. Ходила за врачом и случайно зашла не в свой номер. Стала раздеваться… Не будете же вы из-за этого вызывать полицию. — Сонька, держа пальцы у виска, набросила халат и быстро покинула чужой номер.

Кочубчик крепко спал, когда Сонька вернулась к себе. Она присела на постель, поцеловала спящего парня. Он недовольно поморщился, открыл глаза.

— Чего? Вышло что-нибудь?

— Вот, — показала Сонька добычу. — Но придется отсюда срочно съехать.

— Прямо сейчас?

— Лучше сейчас, пока господин из того номера не проснулся.

— Черт… — Кочубчик был недоволен. — А не могла как-нибудь поаккуратнее?

Она снова поцеловала его.

— Не сердись, дорогой. Зато теперь ты можешь некоторое время не работать.

— Конечно, меня жалеть надо. Я ведь сирота.

Было обеденное время, Сонька как раз покинула ресторан гостиницы и направилась к широкому маршу главной лестницы. Дорогу ей пересек штабс-капитан. Он был в штатском, вид у него был озабоченный.

— Доченька…

Она удивленно посмотрела на него:

— Что здесь делаешь?

— Тебя жду.

— Что-то случилось?

— Пока нет. Но может случиться.

Сонька вопросительно посмотрела на «папеньку»:

— Ну?

— Мне он не нравится, — сглотнув, проговорил Горелов.

— Кто?

— Этот твой Володя.

— А почему он должен тебе нравиться? Главное, что нравится мне.

— Он гнилой, Соня.

Она молчала, неотрывно смотрела на штабс-капитана, и глаза ее медленно наливались злостью.

— Беги от него, дочка, — повторил тот. — Бежим вдвоем. Он доведет до беды.

— Ты кто такой? — спросила Сонька, продолжая смотреть ему прямо в глаза.

— Я? — штабс-капитан растерялся. — Горелов… Твой папенька.

— Ты пьяница и прощелыга! И не тебе меня учить!

Она резко развернулась и пошла прочь. Горелов постоял какое-то время, глядя ей вслед, и поспешил за ней. Догнал, коснулся руки.

— Доченька, ты хочешь, чтобы я исчез из твоей жизни?

— А мне все равно! Как появился, так и исчезнешь. И не смей больше делать мне замечания.

Штабс-капитан снова придержал ее:

— Я не уйду, я буду рядом с тобой. Даже тогда, когда тебе совсем станет худо. Знай это, доченька. — Он повернулся и медленно побрел к выходу из гостиницы.

Сонька подумала о чем-то, потом попросила:

— Разыщи Володю, скажи, что я его жду. Очень жду.

В выход ной полдень улица Дерибасовская просто-таки кишела публикой. Казалось, вся Одесса вышла показать себя и пообсуждать других.

В этом потоке вышагивала Сонька под ручку с Кочубчиком. Володя явно чувствовал себя некомфортно, пытался избавиться от Сонькиных нежностей, но она не отпускала его, улыбаясь с каким-то бабьим садизмом.

— Да не ходил я ни с одной девкой вот так! — злился парень. — Как на привязи!

— Ни с кем не ходил, со мной пойдешь.

— Ну, Сонь…

— Иди и молчи.

В какой-то момент к ним подвалил золотозубый местный блатной, увидел Володьку под ручку с незнакомой ему девахой и заржал:

— Вовка, ты это с кем? Что за шмару подцепил?

Сонька от такого обращения даже остолбенела:

— Это я — шмара?

— Ой, о чем ви говорите? — тут же нашелся блатной. — Куколка! Где ты, Вова, виковирял такую куколку?

— Выковыривают знаешь что? — надвинулся на него Кочубчик.

— Кто ж не знает, Вова? — Одессит был явно навеселе. — Козявки! Из носа! Противные выковыривают козявки! — Причем буква «ы» у него упорно выходила как «и».

— По-твоему, я — противная козявка? — не отступала Сонька.

— Ой, нет, что ви! — Блатной был уже не рад, что влип. — Ви самая лучшая в мире козявка!

— Моя дама — лучшая в мире козявка?! — Володя взял его за грудки.

— Послушай, Вова, только не надо меня душить. — Дернулся блатной. — Мне это не интересно.

— Значит, я шмара, козявка… Кто еще? — напирала с другой стороны Сонька.

— Принцесса! Королева! Графиня! Цыпа! Только оставьте меня в покое, барышня. Что ви от меня хотите? Топайте своей дорогой, как топали до этого.

Неожиданно Кочубчик вытащил из кармана нож с узким лезвием, приставил его к животу одессита и процедил:

— Сейчас же, козлодой, извинись перед дамой.