Сонька. Конец легенды Мережко Виктор

— Я вас не понимаю.

— А я не понимаю вас. Вы сообщаете мне сведения до такой степени нелепые, что иногда может показаться, что их нашептала ваша благоверная перед сном.

Жандармский офицер с трудом сдержался от смеха, следователь стал багровым от обиды и оскорбления, захлопнул папку.

— У меня к данному господину на сегодня больше вопросов нет.

— И слава богу, — Гончаров поднялся. — Благодарю, судари, за визит. Надеюсь, не последний.

— Да уж определенно не последний, — кивнул штабс-ротмистр, вынимая из своей папки листок. — Вам предписано оставаться под домашним арестом, поручик. В этой связи прошу сдать оружие и прочие надлежащие вашему чину принадлежности.

Никита Глебович пробежал глазами листок, согласно кивнул.

— С радостью подчиняюсь! — Взял со стола револьвер, со стены снял ружье, из шкафа вынул саблю. — Прошу, господа.

Жандармский офицер собрал все это, окинул взглядом комнату, кивнул следователю.

— Пошли, Елизар Григорьевич.

— С божьей помощью, — ответил тот и первым шагнул к двери.

Допрашивал приказчика ювелирного магазина на Мойке Фиму лично Миронов Мирон Яковлевич. Приказчик был бледен и несчастен, он смотрел на главного сыщика города со страхом и почитанием.

Миронов взял со стола несколько рисованных портретов, поднес к лицу допрашиваемого.

— Взгляни, душа, повнимательнее и укажи на дамочку, в которой можешь признать ту самую злоумышленницу.

Фима прошелся взглядом по рисункам и растерянно посмотрел на Мирона Яковлевича.

— На какую ни глянь, все на одно лицо, — пробормотал он.

— А ты не торопись. Повнимательнее гляди.

Приказчик снова стал изучать лица.

— Кажись, эта, — ткнул.

— Уверен?

— Не совсем.

— Так зачем тычешь?

— Спрашиваете, вот и тычу.

— Стреляла дамочка исправно?

— Цельно, — кивнул Фима. — Всех уложила, только меня пожалела.

— Хорошо, что пожалела. Будет кому рассказать. — Миронов взял оба портрета Таббы, придвинул к лицу приказчика. — А эти мамзельки?

— Не-е, — покрутил тот головой. — У той ни кисейки, ни очков не было.

— А глянь-ка под очками. Видишь тут чего?

— Вроде шрамик.

— Молодец! — удовлетворенно кивнул сыщик. — А у твоей дамочки шрамика не заметил?

— Вроде был.

— У этого глаза?.. Или у другого?

— Сейчас вспомню, — Фима прикинул, показал пальцем на портрет. — Как у этой. С правого глаза. Махонький такой.

— Совсем молодец, — улыбнулся Миронов. — А как по-твоему, в цацках она разбиралась?

— Очень! Выбрала наилучшие!

— То есть дамочка со вкусом?

— Говорю же, не с улицы пришла. Как к нам явилась, так сразу будто по намеченному все выбрала.

— Хорошо, — Миронов положил рисунки на стол. — Сейчас отвезут тебя опять в госпиталь, а там, глядишь, еще когда-нибудь понадобишься.

Утро было ненастное, по-питерски сырое и ветреное.

В нападении на тюремный фургон участвовали два экипажа.

Пролетка, в которой находился Завьялов, стояла за поворотом с набережной на Финляндский мост. Вторая расположилась на противоположной стороне поворота, из нее следила за происходящим Ирина.

Карманные часы Степана показывали уже девятый час утра, однако гонца от ворот «Крестов» все еще видно не было.

Мимо проносились редкие экипажи и автомобили. Прохожие, сгорбленные от непогоды, торопились по делам и нуждам. Полицейских нарядов вблизи видно не было.

Завьялов обменялся с Ириной кивками, оба снова стали ждать.

Неожиданно от тюрьмы на набережную вынесся лихач на одноконке, который хлестал лошадку сильно и весело, и стало понятно, что фургон с заключенным выехал из тюрьмы.

Степан и Ирина приняли сигнал, извозчики пролеток напряглись, все приготовились к акции.

Наконец вдали показался фургон в сопровождении двух конных жандармов.

Завьялов достал из кармана куртки браунинг, приподнял шляпу, давая таким образом Ирине понять, что к нападению готов.

Девушка сдержанно кивнула в ответ, извлекла из сумочки два маузера, положила их на колени.

Фургон вскоре подкатил к повороту на мост, конвойные предупредительно зашли с двух сторон, полицейский на козлах хлестанул по сытым крупам лошадей, давая им возможность набрать силу и скорость.

В момент, когда фургон поравнялся с пролеткой, Завьялов вскинул револьвер и выстрелил в кучера-полицейского.

Того отбросило назад, он выронил вожжи, стал мешковато валиться на бок.

Ирина немедленно вскинула револьверы с двух рук, разрядила их в конных полицейских.

Лошади от выстрелов испуганно вскинулись, полицейские упали на мостовую.

Завьялов прыгнул с пролетки, бросился к фургону. В тот же момент дверь его распахнулась, в проеме показался удивленный сопровождающий конвойный. Степан выстрелил в него без промедления, заорал во всю глотку:

— Бежим!

Беловольский понял команду, выпрыгнул из фургона, споткнулся о неподвижного конвойного, бросился к пролетке вслед за Завьяловым.

— Быстрее! — кричал тот.

И тут случилось неожиданное.

Ирина вновь подняла на уровень лица оба маузера и разрядила их в бегущих.

Беловольский рухнул сразу Завьялов же удивленно споткнулся, выкрикнул что-то непонятное и тоже упал на мостовую.

— Гони! — крикнула Ирина кучеру, и тот изо всех сил хлестанул лошадей.

Две пролетки — одна с Ириной, вторая пустая — мчались по набережной Невы, вызывая удивление извозчиков и редких прохожих.

Через несколько кварталов пролетки завернули под арку, где уже стоял наготове автомобиль. Ирина и кучер повозки Завьялова запрыгнули на заднее сиденье, и машина рванула с места.

Губский сидел какое-то время молча, упершись лбом в костлявые кулаки, с трудом сдерживал чахоточный кашель. Наконец поднял голову, посмотрел на барона и Ирину.

— Жаль, — произнес хрипло и повторил: — Жаль… Не уберегли товарищей. — Снова помолчал, спросил Ирину: — Не может случиться так, что они вновь окажутся в руках следствия и не вынесут пыток?

— Нет, — усмехнулась девушка. — Теперь их будет пытать только Бог… Или дьявол.

— Понятно… — Губский перевел взгляд на Красинского. — Что-нибудь о госпоже Бессмертной слышно?

— Я встречался с графом Кудеяровым, попросил навестить княжну Брянскую.

— Навестил?

— Да, он мне отзвонил. Княжна уверяет, что мадемуазель покинула ее дом не попрощавшись.

— Что могло ее вспугнуть?

— К сожалению, она навещала театр и имела приватные разговоры с директором господином Филимоновым.

— Но я просил держать даму все время при себе!

— Ефим Львович! — развел руками барон. — Не могу же я присутствовать при ней круглосуточно?! Насколько мне это было бы приятно, настолько и невозможно!

— Может, ее чем-то насторожил именно директор?

— Не исключаю.

— Навестите его, барон. И постарайтесь в аккуратной форме понять, с чем в театр приходила бывшая прима и что в результате получила.

— Я сделаю это, Ефим Львович. А как быть с графом Кудеяровым?

Губский сдвинул брови.

— В каком смысле?

— Он беспокоится насчет визита к генерал-губернатору, и я могу это понять.

— Я тоже, — кивнул Губский. — Поэтому необходимо как можно быстрее выяснить нахождение госпожи артистки, и уже после этого будем принимать соответствующие решения.

Константин Кудеяров пил вечерний чай, когда в столовую вошел Петр.

Младший брат поставил чашку, вопросительно посмотрел на него.

— Слушаю.

— Я пришел попросить прощения, — сказал Петр.

— Проси.

— Прости, брат, я был неправ.

— Прощаю. Все?

Кудеяров-старший взял свободную чашку, налил тоже себе чаю.

— Ты не намерен со мной поговорить? — поинтересовался он.

— Поговорить?.. О чем?

— Мы — братья. У нас есть вопросы, которые мы не можем обойти.

— Например?

— Совесть, честь, достоинство.

— У тебя есть ко мне претензии?

— Да, и я о них говорил.

Константин раздраженно отодвинул чашку.

— Это твоя точка зрения. Но не моя!

И поднялся.

— Пять минут, — попросил Петр.

— Говори.

— Если можно, сидя.

Константин опустился на стул.

— Ну?

Кудеяров-старший потеребил край скатерти, дрогнувшим голосом произнес:

— Мы можем потерять друг друга.

— Значит, судьба.

— Я не хочу этого.

— Я тоже. Но, видимо, наши линии жизни нарисованы именно так.

— Мы не можем их изменить?

— Можем. Но лишь частично. В остальном каждый останется при своих.

Петр неожиданно сполз вниз, опустился на колени, щеки его вздрогнули, он расплакался.

— Костя, милый… Любимый брат мой. Остановись!.. Тебя несет в пропасть! Я ведь многое понимаю и почти все знаю! Это путь в гибель! В бездну! Нельзя на крови построить то, что потом будет называться счастьем и светом! Вы все будете прокляты!

Константин силой заставил брата подняться, прижал к себе и стал ждать, когда он успокоится. Совсем как ребенку вытер слезы, улыбнулся.

— Ты фантазируешь, брат. Я все понимаю, осознаю. И если ты считаешь, что жизнь, которой живешь, есть благо, то глубоко заблуждаешься!

— Нет, нет! Я тоже все понимаю и осознаю. Жизнь, страна, власть — все гнусно и подло! Все надо менять! Авгиевы конюшни нужно чистить! Но не террором, не убийствами, не насилием! Кровь, Костя, несмываема! Она останется навсегда, как бы ты ни старался от нее очиститься!

Младший брат поджал губы. Довольно снисходительно произнес:

— Хорошо, брат, я подумаю. Подумаю и вернусь к тебе.

Петр достал из внутреннего кармана пиджака конверт.

— Это тебе.

— От кого?

— Принесла некая девушка.

— Благодарю, — Константин надорвал конверт, вынул записку, прочитал, задумчиво произнес: — Неожиданно… Хотя и любопытно, — поклонился и вышел из столовой.

Петр некоторое время стоял в отрешенности.

Прикрыв плотно дверь своей комнаты, он снял трубку телефонного аппарата, попросил:

— Барышня, соедините, — назвал номер, дождался ответа, на всякий случай оглянулся на закрытую дверь. — Господин следователь, это граф Петр Кудеяров. Мне необходимо с вами встретиться.

Гришин назначил место встречи Петру в сквере недалеко от Стрелки Васильевского острова, и теперь они сидели на скамье вдали от гуляющих парочек и нянек с детьми, вели неторопливую беседу.

— Значит, вы предполагаете, что записка написана именно госпожой Бессмертной? — спросил Егор Никитич.

— Уверен! — воскликнул граф. — Судите сами, — он напрягся, припоминая. — Вот!.. Записка была подписана инициалами «Т. Б.». А Т. Б. — кто это?! Разумеется, Табба Бессмертная! Иные варианты исключены!

— Девицу, которая принесла письмо, вы раньше когда-либо замечали?

— Кажется, это прислуга госпожи Бессмертной.

— Даже так?

— Да, я вспомнил. Однажды в стародавние времена я навещал приму, и сия девица открывала мне дверь.

— Вам не удалось разговорить ее?

— Сударь!.. Она никак не желала передавать через меня письмо! Колебалась, как француз перед казнью!.. Едва уговорил!

Егор Никитич достал пачку папирос.

— Не возражаете?

— Как пожелаете, — кивнул брат и тоже достал из пачки папиросу. — Позволите?

— Разумеется. Вдвоем даже курить веселее, — следователь передал собеседнику спичку, выпустил облачко дыма. — И вы, значит, граф, предполагаете, что бывшую приму и вашего брата могут связывать некие любопытные намерения?

— Любопытные?.. Кто вам сказал — любопытные?!

Гришин коротко рассмеялся.

— Я имел в виду, любопытные с точки зрения следствия.

Петр нервно отбросил недокуренную папиросу, пожал плечами.

— Ну… Возможны всякие противоправные действия.

— Террор, покушение, грабеж, вооруженные налеты?!

— Все возможно. Все!.. Я могу только догадываться, на что может сподвигнуть брата эта странная дама!

— Странная?

— Да, странная!

Гришин с усмешкой взглянул на графа.

— А вы не желаете проведать странную мадемуазель по новому адресу?

— Полагаю, вы шутите.

— Никакой шутки. Проведаете, посмотрите, приценитесь, возможно, что-либо поймете. И таким образом поможете не только брату, но и следствию.

— Так возьмите и сходите сами!.. Это как раз по вашей обязанности!

— Вы правы, это по моей обязанности. Но я при должности, и у меня пока нет оснований для прямого ведения следствия. Вы же, повторяю, вполне способны нам помочь.

— Нет, нет и нет!.. Исключено! — Граф поднялся, руки его мелко дрожали. — Позвольте откланяться.

— Пока не позволяю. — Егор Никитич тоже встал. — Всего лишь одно замечание, но отнеситесь к нему серьезно.

— Попытаюсь.

— Если следствие начнет вести дознавательные действия при вашем молчаливом неучастии, то больше всего от этого пострадаете вы. Как лицо, укрывающее особ, решившихся на противоправные действия.

— Это шантаж.

— Совет. Подумайте и позвоните мне, — следователь приподнял котелок. — Но на всякий случай напоминаю вам адрес мадемуазель Бессмертной: Крюков канал, тридцать шесть, квартира семнадцать. — И зашагал в направлении к Стрелке, за которой сверкала холодным серебром Нева.

Была плотная экваториальная ночь.

Капитан находился в своей каюте, проверял судовой журнал, когда в дверь постучали. Он оглянулся, недовольно нахмурился, но стук повторился.

— Кто там?

Через порог переступил мичман Гребнов, с очевидной неловкостью сообщил:

— Прошу прощения, Валерий Петрович, я исключительно по служебному вопросу.

— Позже! Работаю!

— Но это крайне важно, господин капитан. Через час мы причаливаем к Бомбею, и у нас могут возникнуть проблемы.

— У кого это — у нас?

— Прежде всего у вас, Валерий Петрович.

Капитан развернулся к нему, удивленно уставился на молодого человека.

— Интересно. Ну, докладывайте, мичман.

Тот сделал шаг поближе, с прежней неловкостью произнес:

— У нас на судне находятся пассажиры совершенно разного сословия и чинов. От господ, получивших позволение на отдых, до каторжан, помилованных государем.

— Вы, мичман, пришли морочить мне голову?

— Я, господин капитан, пришел сообщить вам, что на борту у нас также пребывают люди, не оформленные ни как члены команды, ни как пассажиры.

— Кто такие?

— Они вначале находились в трюмовой каюте номер пятьдесят пять, и я даже имел возможность беседовать с ними.

— Как они оказались на судне?

— Не имею представления. И, боюсь, никто не имеет. В том числе и вы, Валерий Петрович.

— Вы документы их видели?

— Не имел права спросить.

— Значит, спустись в трюм и приведи их ко мне.

— Их там больше нет.

Капитан смотрел на мичмана расширенными глазами.

— Как это?

— Я неоднократно побывал там. Каюта пустая, и пассажиров — двух женщин и одного господина — в ней не оказалось. Будто испарились.

— Вы часто выпиваете по ночам, мичман?

— Я непьющий, господин капитан. А указанных господ я истинно видел. Это может подтвердить ваш старпом.

— Что предлагаете?

— Искать. Я готов обследовать весь пароход, чтобы найти данных людей.

Валерий Петрович помолчал, размышляя, затем приказал Гребнову:

— Пригласите ко мне старпома, мичман!

— Слушаюсь, господин капитан, — тот ловко развернулся и покинул каюту.

С уходом Гребнова Валерий Петрович закурил трубку, посидел в раздумье и оторвался от мыслей, когда в дверь коротко постучали.

Ильичев вошел в каюту без приглашения, как давний приятель, снял фуражку, уселся в кресло напротив капитана, спросил:

— Он их засек?

— Пока нет.

— А зачем приходил?