За чертой Маккарти Кормак

— В жизни не видал, чтобы было темнее, — сказал Бойд.

— Понятное дело. Думаю, будет дождь.

Утром вышли на гривку и огляделись, но с северной стороны не было видно ни костра, ни дыма от него. Дождь пронесло стороной, день был ясным и безветренным. В холмистой степи не было никого и ничего.

— Ну и места тут, — сказал Билли.

— Думаешь — всё? Те пацаны — с концами?

— Найдем.

Сели опять верхом и парой километров севернее занялись поиском следов. Нашли намертво остывшее кострище; Билли сел перед ним на корточки, дул на угли, плевал в пепел, но так ни малейшего шипения и не добился.

— Да они вообще утром огня не разводили.

— Думаешь, видели нас?

— Нет.

— Поди пойми теперь… И когда ушли — непонятно…

— Эт-точно.

— А что, если они приготовили нам засаду?

— Засаду?

— Ну да.

— С чего ты это взял?

— Да так… Мало ли.

— Не станут они останавливаться, что-то там готовить… Просто выехали сегодня пораньше.

Сели верхом, поехали дальше. След лошадей, ломившихся сквозь высокую траву, был отчетливо виден.

— Надо поосторожнее на пупырях: чем так-то с ходу выскакивать, лучше бы все же с оглядкой, — сказал Бойд.

— Я как раз тоже подумал об этом.

— Но тогда можно со следа сбиться.

— Не собьемся.

— А если почва пойдет другая? Если твердая и каменистая? Об этом думал?

— Да. Думал и об этом.

Когда утро было уже в разгаре, вдруг видят: милях в двух восточнее на гребне показались двое всадников с гуртом лошадей. Часом позже вышли к дороге, ведущей на восток и на запад, на дороге остановились, опять вглядывались в землю. В пыли нашли следы большого табуна лошадей, стали осматривать горизонт в восточном направлении, куда ушла ремуда. Направились на восток по дороге и к полудню впереди себя стали замечать оседающий пыльный туманец, особенно в тех местах, где дорога шла по низинам. Еще часом позже вышли к развилке. Вернее, к месту, где лощина, берущая начало в горах и постепенно превратившаяся в овраг, пересекала дорогу и продолжалась дальше, пробороздив увалистую степь в южном направлении. Посреди дороги верхом на хорошем американском кавалерийском коне сидел маленький смуглый человечек неопределенного возраста, в стетсоновской шляпе и дорогих сапогах красной юфти с круто скошенными вперед высокими каблуками. Сбив шляпу на затылок, он спокойно курил сигарету и ждал, когда к нему приблизятся.

Замедлив аллюр коня, Билли начал оглядываться — нет ли поблизости других коней, других всадников. Подъехав почти вплотную, остановился и тоже сдвинул шляпу на затылок.

— Buenos das,[383] — сказал он.

Человечек коротко зыркнул на мальчишек черным глазом. Его руки расслабленно лежали на луке седла, в расслабленных пальцах дымилась сигарета. Чуть сместившись в седле, он обернулся, окинул взглядом дорогу за спиной; дорогу, над ухабами которой все еще витала поднятая прошедшим табуном тонкая пыль, похожая на цветень, какая бывает в начале лета.

— И каковы ваши планы? — сказал он.

— Не понял, сэр, — отозвался Билли.

— Ну, ваши планы. Поделитесь. Вашими планами.

Он поднял руку с сигаретой, медленно затянулся и медленно выпустил дым. Казалось, ничто не может заставить его поторопиться.

— А вы кто? — спросил Билли.

— Меня зовут Кихада. Работаю у мистера Симмонса. Я управляющий асьендой Науеричик.

Сказал и сидит молчит. Опять медленно затянулся сигаретой.

— Скажи ему, что мы разыскиваем своих лошадей, — сказал Бойд.

— Я сам буду решать, что говорить ему, — сказал Билли.

— Каких лошадей? — сказал человечек.

— Лошадей, которых украли с нашего ранчо в Нью-Мексико.

Человечек изучающе на них поглядел. Дернул подбородком в сторону Бойда:

— Это ваш брат?

— Да.

Он кивнул. Еще раз затянулся. Отбросил окурок на дорогу. На упавший окурок уставился его конь.

— Вы должны понять, что дело-то это серьезное, — сказал он.

— Для нас — да.

Он снова кивнул.

— Езжайте за мной, — сказал он.

Он развернул коня и двинулся по дороге. Оглядываться, проверять, послушались его или нет, он не пытался, но они послушались. Ехали как велено, не позволяя себе пристроиться рядом.

Часам к трем дня въехали в густое облако пыли. Лошадей, которые эту пыль подняли, где-то впереди было слышно, но видно не было. Кихада направил своего коня с дороги прочь, и, проехав через сосняк, они вскоре оказались снова на дороге впереди гурта. Caporal,[384] ехавший во главе, увидев Кихаду, поднял вверх руку, и его место тут же занял другой бакеро, а капораль поскакал к начальнику, они с Кихадой съехались и потолковали. Гуртовод при этом все оглядывался на двоих мальчишек, вдвоем сидевших на костлявой кляче. Что-то крикнул своим подчиненным. Лошади на дороге тем временем сбивались в кучки, затевали нервную толчею, и один из всадников поскакал в хвост колонны, попутно выгоняя лошадей из придорожных зарослей. Когда лошади остановились, успокоились и все стояли на дороге, Кихада повернулся к Билли.

— Которые ваши? — спросил он.

Крутнувшись в седле, Билли охватил взглядом табун. Голов тридцать лошадей стояли или понемногу переступали с ноги на ногу на дороге, закидывали и опускали головы в туче золотистой пыли, посверкивающей на солнце.

— Тот большой гнедой, — сказал он. — И тот светло-гнедой, что рядом с ним. И тот — с белой отметиной на лбу. И вон тот пестренький, что позади. Чубарый.

— Отделите их, — сказал Кихада.

— Есть, сэр, — сказал Билли. И повернулся к Бойду. — Слезай.

— А можно я? — сказал Бойд.

— Слезай.

— Пускай он сделает, — сказал Кихада.

Билли бросил взгляд на Кихаду. Гуртовод развернул свою лошадь, и теперь двое мужчин сидели рядом. Билли перекинул ногу через переднюю луку, соскользнул наземь и отступил. Бойд перебрался в седло, отстегнул веревку и начал вывязывать петлю, одновременно коленями пустив коня по обочине шагом в направлении хвоста колонны. Бакерос закурили, сидят смотрят. Он ехал медленно и на лошадей не смотрел, петлю держа свисающей с ближнего к зрителям, а лошадям невидимого конского бока. А потом он махнул ею как-то снизу вдоль высаженных у дороги чахлых сосен, и петля, вылетев у него из-за спины и сама собой раскрываясь прямо в воздухе, пролетела над вдруг заволновавшимися чужими лошадьми и упала прямо на шею Ниньо (такой бросок ковбои называют «хулиган»), но это было еще не все: слитным движением, без задержки Бойд поднял руку, чтобы еще не натянувшаяся веревка не задела спины лошадей, оказавшихся между ним и Ниньо, той же рукой мгновенно намотал веревку на рожок и уже ворковал, уговаривал, просил заарканенного коня выйти из табуна. Бакерос курили. Смотрели.

Ниньо пошел вперед. За ним и Бейли; оба, запинаясь, кося расширенным глазом, прокладывали себе путь среди чужих и незнакомых лошадей. Бойд пристроил их сзади себя и поехал вдоль обочины дальше. Отвязав от седельного рожка коренной конец лассо, он сделал из него вторую петлю, доехал до хвоста колонны и не глядя набросил ее на голову Тома. После чего провел троих коней вдоль обочины мимо табуна и остановился, тесно прижав их Бёрдом друг к другу; и вот они стоят, то вскидывая, то опуская голову.

Отвернувшись к гуртоводу, Кихада поговорил с ним, капораль кивал. Затем Кихада снова повернулся к Билли.

— Забирайте своих коней, — сказал он.

Билли поднял руку, взял у Бойда поводья и помешкал.

— Мне надо, чтобы вы написали нам бумагу, — сказал он.

— Какую еще бумагу?

— О передаче коней. Отказ от права. Прогонную, фактуру, или как она там у вас называется. Какую-то справку с вашей подписью, чтобы я мог этих коней отсюда вывести.

Кихада кивнул. Повернувшись в седле, отстегнул клапа седельной сумки, пошарил в ней, вынул маленькую записную книжку в кожаном переплете. Раскрыл, вынул из кармашка на переплете карандаш и приладился писать.

— Как ваше имя? — спросил он.

— Билли Парэм.

Он записал. Когда все написал окончательно, вырвал страницу, вложил карандаш назад в карман обложки, закрыл книжечку и подал бумагу Билли. Билли взял ее, не читая сложил, снял шляпу и, заложив бумагу за ленту внутри тульи, снова надел ее.

— Спасибо, — сказал он. — Я очень вам благодарен.

Кихада снова кивнул и опять заговорил с гуртоводом. Тот что-то крикнул погонщикам. Бойд наклонился, взял у Билли поводья и направил коня шагом в пыльный придорожный сосняк, где вместе с конями развернулся, и все они стали смотреть, как бакерос вновь приводят табун в движение. Двинулись. Вот и последние лошади прошли — толкаясь между собой, вращая глазами, — а за ними всадник, последний, замыкающий. Он приостановился, посмотрел на Бойда, сидевшего среди деревьев на коне верхом в окружении других коней, поднял руку и слегка еще этак дернул подбородком.

— Adis, caballero, — сказал он.

После чего догнал табун, который в сопровождающей его туче пыли ушел по дороге в сторону гор.

Вечером напоили коней из специально устроенного abrevadero,[385] выложенного тесаным известняком. Над водоемом медленно поворачивались лопасти водяного колеса; их длинные скошенные тени неспешно пробегали по нагорной прерии, будто крутится медлительная мрачноватая карусель. Под седло определили Ниньо, и теперь Билли, спешившись, ослабил на нем подпругу, чтобы дать ему подышать, а Бойд сполз с Бейли (теперь он ехал на нем); братья попили из трубы, потом сидели на корточках, смотрели, как кони пьют.

— Люблю смотреть, как пьют кони, — сказал Билли.

— Ага, — кивнул Бойд. — Я тоже.

— Как ты думаешь, эта бумага крепкая?

— Конкретно в этих местах, думаю, крепче стали.

— А немного отъедешь, и можно подтереться.

— Ну-у, да… Немного отъедешь — и с приветом.

Бойд сорвал травинку, сунул в рот.

— Как ты думаешь, почему он нам коней отдал?

— Потому что понял, что они наши.

— А как он это понял?

— Да просто. Понял, и все тут.

— Но мог бы все равно ведь не отдавать.

— Это да-а. Еще как мог бы.

Бойд сплюнул и снова сунул травинку в рот. Он неотрывно смотрел на коней.

— А ведь как нам повезло-то! — сказал он. — Это ж надо было нам на них нарваться!

— Эт-точно.

— И много еще, интересно, у нас удачи осталось?

— Это ты насчет того, чтобы найти и остальных двух лошадей?

— Ну, как бы да. Насчет них. Да и вообще…

— Не знаю.

— И я не знаю.

— Думаешь, девушка будет там, где она сказала?

— Да! Обязательно!

— Да, — сказал Билли. — Я тоже думаю, что она там будет.

Голуби, слетавшиеся к водопою со всей здешней сухой степи, при виде сидящих около него людей пугались, трепеща крыльями, разворачивались и улетали. Вода из трубы бежала с холодным металлическим звуком. На западе солнце, зашедшее под груду облаков, всосало в себя весь золотистый свет, и земля без него сделалась голубоватой, прохладной и молчаливой.

— Я знаю: ты подумал, что и остальные лошади у них, я прав? — сказал Бойд.

— У кого?

— Сам знаешь у кого. У тех охранников, что приехали из Бокильи.

— Ну не знаю.

— Но ты ведь подумал так, скажи?

— Ну-у, да. Я так подумал.

Он снял шляпу, вынул бумагу Кихады из-под внутренней ленты, развернул, прочел, снова сложил по сгибам, положил обратно в шляпу и надел ее.

— А тебе это не нравится, так?

— А кому это понравится?

— Ну не знаю. Ч-черт.

— И как ты думаешь, что бы на нашем месте сделал отец?

— Сам знаешь, что бы он сделал.

Бойд вынул изо рта травинку, продел ее в петельку клапана на кармане изодранной рубашки, согнул ее в кольцо и завязал узлом.

— Ага. Но его нет, и он не подтвердит, ведь так?

— Не знаю. Иногда мне кажется, он всегда будет с нами.

На следующий день к полудню, гоня перед собою коней, они въехали в Бокилья-и-Анексас. Бойд остался с лошадьми, а Билли сходил в лавку, купил сорок футов четырехмиллиметрового шнура из сизальской пеньки^{66} на оголовья. Когда вошел, женщина за прилавком отмеряла материю, сматывая с рулона. Придерживая край ткани подбородком, она растянула ее на длину руки, а потом отрезала ножом по линейке, сложила и придвинула по прилавку молоденькой девушке. Девушка нехотя выпустила из кулачка свои деньги, среди которых были серебряные песо и скомканные бумажки, медяки и даже старинные тлакос,^{67} женщина отсчитала нужную сумму, поблагодарила ее, и девушка ушла, зажав сверток с тканью под мышкой. Когда девушка вышла, женщина подошла к окну и долго смотрела ей вслед. Она сказала, что материю девушка купила для своего отца. Билли отозвался в том смысле, что из нее получится хорошая рубашка, но женщина сказала: нет, материя пойдет не на рубашку, а на обивку гроба. Билли бросил взгляд в окно. Женщина сказала, что семья этой девушки небогата. А всех этих глупостей она набралась, работая у жены асьендадо, вот и потратила теперь все деньги, что копила на boda.[386] Девушка со свертком ткани под мышкой уже перешла к этому времени улицу. На углу стояли трое мужчин, которые при ее приближении отвернулись, но, когда она прошла, двое стали смотреть ей вслед.

Братья сидели в тени беленой глинобитной стены и ели завернутые в промасленные бурые бумажки фахитос, купленные у уличного торговца. Пес наблюдал. Пустую бумажку Билли скомкал, вытер руки о джинсы, достал нож и, раскинув руки в стороны, отмерил нужную длину шнура.

— Останемся пока здесь? — спросил Бойд.

— Ага. А что? У тебя где-нибудь свидание?

— А почему бы не перейти вон туда? Аламеда все-таки… бульвар, деревья…

— Ну давай.

— Как ты думаешь, почему они на коней свои клейма не поставили?

— Не знаю. Их уже, наверное, по всей стране раз двадцать перепродали.

— Надо бы нам свои поставить, а?

— Да чем же, интересно, ты их клеймить собрался?

— Не знаю.

Билли отрезал кусок веревки, отложил нож и согнул веревку по форме нахрапника. Бойд сунул в рот последний уголок фахито, сидит жует.^{68}

— И что, интересно, они кладут в эти фахитос? — сказал он.

— Кошатину.

— Кошатину?

— Конечно. Ты заметил, как на нас пес смотрел?

— Да ну, не может быть, — сказал Бойд.

— А кошек ты на улицах видишь?

— Сейчас слишком жарко. Будут тебе кошки в такую жару по улицам шляться.

— А в тени ты их видел?

— Ну, где-нибудь, может, прячутся, где тень погуще.

— Да ты, вообще-то, здесь хоть сколько-нибудь кошек видел?

— Ты бы не стал есть кошатину, — сказал Бойд. — Да и смотреть, как я бы ее ел… Неужто смог бы?

— А вдруг?

— Да ну тебя.

— А что? С хорошей голодухи я бы…

— Но сейчас-то ты не такой голодный.

— С чего ты взял? Ты сам-то разве был не голодный?

— Ну, как бы да. Но теперь наелся. Но мы же ели не кошатину, правда?

— Нет.

— А если бы это была кошатина, ты бы это распознал?

— Ясное дело. И ты бы тоже. А ты вроде хотел перейти на бульвар.

— Тебя жду.

— А вот ящерица тоже, — сказал Билли. — Ее поди отличи еще от курятины.

— Ну тебя к черту, — сказал Бойд.

Они перевели лошадей через улицу под сень деревьев с побеленными снизу стволами, там Билли занялся примеркой оголовий, специально не обрезая волочащуюся лишнюю веревку, чтобы можно было на нее наступить, если конь вдруг решит гульнуть; Бойд улегся на выжженную жалкую травку, за неимением подушки положил голову на пса и уснул. Весь остаток дня на улице никто не появлялся. Билли надел на коней оголовья, привязал их и подошел к Бойду, тоже растянулся на траве и довольно скоро тоже уснул.

Под вечер однокий всадник на коне, явно для него слишком хорошем, остановился на улице против бульвара, оглядел спящих и оглядел их коней. Наклонился, сплюнул. Потом развернулся и ускакал туда же, откуда явился.

Проснувшись, Билли приподнялся и поглядел на Бойда. Бойд лежал на боку, с псом в обнимку. Билли протянул руку, поднял валявшуюся в пыли шляпу брата. Пес открыл один глаз, посмотрел на него. По улице к ним приближались пятеро всадников.

— Бойд, — сказал он.

Бойд сел, стал шарить вокруг в поисках шляпы.

— Вон там, смотри, едут, — сказал Билли.

Встал, подтянул на Бёрде латиго, отвязал чумбур и со стремени взлетел в седло. Бойд нахлобучил шляпу и пошел туда, где стояли кони. Отвязал Ниньо, подвел к чугунной парковой скамье, встал на нее и перекинул ногу через спину животного — слитно, махом, не останавливаясь и не останавливая коня, — после чего повернул коня и, проехав между деревьями, выскочил на улицу. Всадники приближались. Билли оглянулся на Бойда. Бойд сидел на коне, слегка наклонясь вперед, ладони обеих рук положив на холку. Он нагнулся, сплюнул и вытер рот тыльной стороной ладони.

Приближались медленно. И на коней, стоящих под деревьями, даже не смотрели. Все молодые мужики, все вроде безоружны. Кроме одного, однорукого.

— А вот и наш приятель, — сказал Билли.

— Угу. Jefe.

— Вот не верится, что он такой уж большой хефе.

— Почему?

— Его бы здесь не было. Кого-нибудь прислал бы. Из остальных никого не узнаёшь?

— Нет. А что?

— Пытаюсь понять, много ли сабель в полку, с которым мы имеем дело.

Тот же самый человек в тех же сапогах с тиснением на голенищах и в той же плоской шляпе повернул перед ними лошадь вполоборота, будто собираясь проехать мимо. Но затем круто ее развернул. Остановился прямо перед ними и кивнул.

— Bueno,[387] — сказал он.

— Quiero mis papeles,[388] — сказал Билли.

Парни позади хефе переглянулись. Manco[389] смотрел изучающе. Спросил, вы, ребята, что — может, с ума сошли? Билли не ответил. Вынул из шляпы бумагу и развернул ее. И пояснил: вот, дескать, справка на коней.

— Factura de donde?[390]

— De la Babicora.[391]

Однорукий повернул голову и сплюнул в уличную пыль, не отрывая глаз от Билли.

— La Babicora,[392] — сказал он.

— S.

— Firmado por quin?[393]

— Firmado por el seor Quijada.[394]

Выражение лица однорукого не изменилось.

— Quijada по es alguacil,[395] — сказал он.

— Es gerente,[396] — сказал Билли.

Однорукий пожал плечами. Связанные вместе поводья набросил на рожок седла и протянул руку.

— Permtame,[397] — сказал он.

Билли бумагу сложил и спрятал в карман рубашки. И сказал, что они хотят, чтобы им вернули еще двух лошадей. Однорукий снова пожал плечами. Сказал, что помочь им он ничем не может. Не будет он помогать всяким мальчишкам-американцам.

— А нам и не нужна ваша помощь, — сказал Билли.

— Cmo?[398]

Но Билли уже обогнул его справа и выехал на середину улицы.

— Стой там, Бойд, — сказал он.

Хефе повернулся к всаднику справа от себя. Велел ему взять лошадей под контроль.

— Te los encargo,[399] — сказал он.

— No toque esos caballos,[400] — сказал Билли.

— Cmo? — сказал хефе. — Cmo?

Тут из-за деревьев выехал Бойд.

— Стой там, — сказал Билли. — Делай, что велено.

Двое всадников подъехали к привязанным коням. Третий попытался преградить путь коню Бойда, но Бойд мимо него проскочил и тоже оказался посреди улицы.

— Не вылезай сюда! Назад! — крикнул ему Билли.

Обойденный Бойдом всадник развернул коня. Оглянулся на хефе. Ниньо начал вращать глазами и бить копытом. Взяв поводья своего коня в зубы, манко подскакал к нему ближе и начал было расстегивать клапан кобуры. Но от Ниньо — может быть, через его дикий взор и выпученный глаз — непрошеное какое-то предчувствие передалось и другим лошадям, участвовавшим в уличной потасовке, потому что и под хефе конь заподдавал задом и задергал головой. Билли сорвал с головы шляпу и, сжав коня шенкелями, подскочил к хефе и замахал ею перед глазами его коня, отчего конь хефе взвился на дыбы, присел на задние ноги и сделал два шага назад. Хефе цапнул рукой свой широченный, похожий на плоский гриб cabeza de silla,[401] но не успел толком ухватиться, как его конь снова попятился, чуть повернулся и вдруг завалился спиной на мостовую. Отчаянно передернув удилами, Билли стал разворачивать коня, который по ходу дела сперва наступил прямо на шляпу хефе, а заканчивая поворот, отшвырнул ее копытом через всю улицу. Краем глаза Билли видел, как Ниньо встает на дыбы, а на нем, вонзив каблуки коню в бока, тоже чуть не в рост подымается Бойд. Конь хефе забился, стал на колени, тотчас же вскочил и затрусил по улице прочь со свисающими поводьями и хлопающими по бокам пустыми стременами. Хефе лежал на мостовой. Его глаза метались из стороны в сторону, пытаясь уследить за злыми выкрутасами пляшущих вокруг лошадей. Бросил взгляд и на свою растоптанную шляпу.

Пистолет хефе лежал в пыли. Из его подчиненных двое пытались обратать и вывести коней из-под деревьев, те не давались, бились в своих легких недоуздках, дергали чумбуры, а третий спешился и кинулся на помощь упавшему. Четвертый обернулся, взглядом уперся в пистолет. Бойд соскочил с коня и, одновременно хлестнув его по голове поводьями, ногой отбросил пистолет на середину улицы. Ниньо попытался было снова сдать назад и даже оторвал уже мальчишку от земли, но тот смирил коня, успев перед самым носом подоспевшего всадника развернуться и, отрезая его от цели, ткнуть его коня двумя пальцами в ноздри, отчего конь стал пятиться и трясти головой. Бойд наклонился, поднял пистолет, сунул за пояс и, ухватясь за гриву, подтянулся, вскочил верхом и развернул коня.

Билли оказался один посреди улицы. Кто-то из помощников однорукого, кто спешился еще раньше, стоял на коленях в пыли, и вот они уже вместе с Билли принялись поднимать хефе. Но тщетно: тот не мог даже сидеть. Они приподнимали его, а он бессильно, как тряпичный, снова заваливался то на сторону, то навзничь, обвисая у них на руках. Они-то думали, он просто оглушен: пытались говорить с ним, хлопали по щекам… На другой стороне улицы уже начали собираться зеваки. Два других всадника побросали поводья, спрыгнули наземь и подбежали.

— Пустое, — сказал Билли. — Бесполезно.

Один из бакерос повернул голову.

— Cmo? — сказал он.