Давай попробуем вместе Гайворонская Елена

41

Декабрь 2000 г.

За окнами тряской электрички поплыли старенькие бревенчатые домики, кособокие хатки, щитовые дачки за хлипкой оградой. Дорогой пригород закончился. Дедок в облезлой ушанке, сидящий напротив, залез в холщовую сумку, вытащил пакет с вареными яйцами и смятыми бутербродами. Предложил ей. Она, поблагодарив, отказалась. Дедок принялся жевать, смачно чавкая. Прервавшись, неожиданно спросил:

– Как думаешь, дочка, когда-нибудь заживем по-человечески?

Она ответила, что не знает.

Дедок прокряхтел: «Э-хе-хе…», вытащил бутылку с коричневой жидкостью, шумно отхлебнул, вытер губы рукавом.

– Чай, – пояснил он. – А ты что подумала?

Она неожиданно сконфузилась, пробормотав, что вовсе не думала ничего такого.

– Пил я и покрепче, конечно, – с достоинством поведал дедок. – Да здоровье уж не то. Годы, они свое берут. Радуйтесь, пока молодые. Тебе сколько, тридцать?

Она кивнула. Ей было двадцать семь. Но это не имело значения.

– Девчонка совсем. Все еще впереди. Живи да радуйся.

– Да, – повторила она эхом. – Живи да радуйся…

Объявили станцию. Она поднялась, направилась к выходу, услыхав за спиной:

– Счастливо, дочка.

Дом стоял возле леса. Добротный деревенский дом, из тех, что служат не одному поколению, и ничего им не делается. Разве потемнели бревна да слегка покривились резные ставенки. За забором хрипло залаяла остроухая овчарка. Из дома вышла немолодая настороженная женщина в валенках и наброшенном на плечи пальто, приветливо улыбнувшись, поспешила навстречу.

– Фу, Лора, свои.

Сббака, покорно урча, удалилась.

– Добрый день, Верочка. Было время, и на замки-то не запирались…

– Береженого бог бережет, – сказала она, прикусив губу. Всякий раз ей было тяжело приезжать сюда. Мысленно бранить себя за невольную зависть к чужой жизни, пусть даже омраченной тяжелой болезнью.

– Как Саша?

– Ничего… – Горько вздохнув, женщина покачала головой. – Правду врачи сказали: свежий воздух творит чудеса. Но зрение все падает, а он-то, как маленький, слушать никого не желает. Ему читать запретили, так он наоборот. «Ослепнешь», – говорю. А он: «Я знаю». И снова за книжку…

– Разве ничего нельзя сделать?

– Пока нет. – Женщина несколько раз быстро моргнула. – Потом, со временем… Говорят, возможна операция… Платная. А Саша говорит: «Вот и хорошо. Квартиру мою продадим. Чего волноваться-то?» Он всегда таким был. Верил, что все к лучшему. Даже в черном умудрялся белое увидеть… – Женщина вздрогнула, осекшись на последнем слове, прикусила смятый платок. – Вы-то как?

– Тоже ничего. Помаленьку.

– Да вы проходите, – заторопилась хозяйка, – что ж мы на пороге…

В доме вкусно пахло пирогами. Она почему-то подумала, что так и не научилась их печь. Скинула куртку, заглянула в комнату. В кресле у окна сидел коротко остриженный человек, читал книгу, сосредоточенно кусая губы. Она постучала:

– Добрый день.

Человек обернулся, отложил книгу, улыбнувшись чуть смущенно. Сейчас, полубоком, в северном свете, он напоминал хилого подростка.

– Здравствуйте, Вера.

– Разве вам можно читать?

Он поправил очки.

– Теперь все можно. – Он говорил с оттенком тихой горечи. – Один раз живем… Простите. – Он опустил глаза. – Мне так жаль… Я часто думаю, почему я остался, а все они – нет. И почему именно здесь, сейчас… Когда все самое страшное, казалось, позади… Это так несправедливо. – Он страдальчески сморщился, взявшись рукой за затылок.

– Полно, – сказала она, уселась напротив. – Вам ни к чему думать об этом. Особенно сейчас. Поберегите себя, хотя бы ради их памяти. Они все любили вас…

– Я тоже. – Его губы слегка искривились. – Они были моими лучшими друзьями. Каких уже не бывает…

– Что вы читаете? – решилась она прервать повисшее молчание.

– Ремарк. «Земля обетованная». Последний роман, незаконченный. В России впервые издали. Сильная вещь…

– О чем?

– О жизни. Одиночестве. Страхе. Об иллюзии свободы. Знаете, мне кажется, это даже лучше, что он не дописан. Когда хорошая книга заканчивается, для меня это вроде окончания чьей-то жизни… А так – финал открыт. И думаешь, что все-таки лучшее впереди… Жизнь продолжается, понимаете?

– Вроде. Я уже забыла, когда в последний раз книгу открывала. Кроме учебников первого класса.

– Хотите, я вам дам после, как прочту?

– Хочу, – ответила она, чтобы его не расстраивать.

– Знаете, – он печально усмехнулся, – меня здесь навестили из милиции. Аж трое, а один в штатском. Снова задавали вопросы, на которые я уже отвечал: про нападавших, которых я не видел: они же подошли сзади… Что пропало из сумки? И мне в каКой-то момент показалось, что это только предлог. А интересует их совсем другое: материалы, сделанные мною в командировке. Я сказал, что у меня ничего не осталось. Часть была в той сумке, пропавшей во время нападения… Я же как раз шел в редакцию. Кое-что хранилось дома, но после ограбления я и того не нашел. Странные грабители, не правда ли? Вам не кажется?

– Думаю, не надо сейчас думать об этом.

– И все же почему-то думается всегда именно о том, о чем не следует или не хочется. Прямо-таки лезет в голову… Не замечали?

Взгляды мужчины и женщины встретились. Она опустила глаза.

– Но вы правы, – спохватился он, – что толку от бесполезных мыслей. Мне нечем порадовать ни господ из правоохранительных органов, ни вас, ни себя самого. Единственная моя сомнительная ценность – рукопись, которая не интересна никому, ни издателям, ни читателям…

– А вот и неправда. – Таким бодрым тоном она обычно успокаивала детишек в детсадовской группе. – У меня как раз хорошая новость. Вашу рукопись приняли.

– В самом деле?! – Он подскочил, снял очки, повертел в руках, неловко водрузил обратно на переносицу. – Боже мой! Спасибо, огромное спасибо вам! – Он сжал ее пальцы мягкими, чуть влажноватыми ладонями и принялся трясти. – Вы даже не представляете, как я вам благодарен. Для меня это так много значит…

– Для меня тоже. – Она осторожно высвободила пальцы. – Вы сможете подъехать в издательство для переговоров?

– Конечно… Конечно, смогу. Попрошу папу, он отвезет.

– Будьте осторожны, – попросила она, отводя глаза.

– Пообедайте с нами, – предложила вошедшая хозяйка, но Вера качнула головой:

– Нет, спасибо. Мне еще за Мишкой надо успеть. Он сегодня на пррдленке остался.

– Как он?

– Ничего. Пятерки носит. – Она почувствовала, как соленый ком вновь подкатывает к горлу, и кашлянула. – Дерется иногда… Как все мальчишки.

– Вы ему так и не сказали? – почему-то полушепотом спросила женщина.

Вера опять покачала головой:

– Я пыталась… Не смогла. Для него папа в Америке. Мишка письма ему пишет, картинки рисует. Знаю, нужно все рассказать, расставить по местам. Вот только соберусь с силами… Я уже решила: потом отправлю его к отцу. Биологическому… – Она криво усмехнулась. – Там он будет в безопасности. Вырастет, выучится. А здесь я за него боюсь. Теперь боюсь…

А вы?

– Я? Нет. Мое место здесь. Здесь у меня мама, а теперь вот Слава похоронен… Да и его родителям кто поможет? Нет, здесь мое место. – Незваная слезинка прокатилась по щеке. Вера смахнула ее, на секунду зажмурилась. А потом, распахнув глаза, улыбнулась сквозь влажный туман. – Ну, что ж… Мне пора.

– Вера… – окликнул ее Александр, – я вас провожу.

– Я провожу, – заторопилась хозяйка.

Но он резко обронил:

– Я сам.

Женщина бросила на нее косой ревнивый взгляд матери:

– До свидания.

– У меня скоро день рождения, – проговорил он виновато, набрасывая куртку на Вери-ны плечи.

– Второй? – невесело пошутила она.

– Нет, первый. Биологический. – Он смущенно улыбнулся. – Может, приедете? Больше мне некого пригласить.

– Сколько же вам стукнет?

– Двадцать.

– Боже мой, – прошептала она тоскливо. Только двадцать… Ох, мальчики, мальчики… Что с вами делают. И с нами тоже.

– Придете? – В его голосе послышалась робкая надежда.

– Я не знаю. Правда. Не могу обещать…

– Извините. Вера… – Он робко удержал ее за рукав. – Я хочу еще раз сказать вам спасибо… Вы… необыкновенная женщина. Пожалуйста, не исчезайте…

– Простите, – мягко произнесла она, – мне действительно пора…

Спиной ощущая взгляд человека, оставшегося позади, она направилась к станции сперва бегом, потом, запыхавшись, перешла на быстрый шаг.

Электричка показала ей дымный зеленый хвост. До следующей оставался час. Вздохнув, она опустилась на скамейку и, обхватив руками колени, помимо воли, снова принялась прокручивать в памяти события полугодичной давности, не оставлявшие ее ни на минуту…

Она даже не подозревала, что может быть так больно. Эта боль отупляла, оглушала, вытесняя все чувства, разрастаясь, подобно дрожжам, заполняя собой каждую клеточку тела и мозга. Когда тот, первый, Славик предал ее, было тоже больно. Но не так. Наверное, она не вынесла, если б не сын. Она не сказала ему правды, потому что боялась, что ему будет так же больно, как ей. Просто папа уехал. Куда? В Америку? Да, верно. Так она создала чудовищную мистификацию, соединив двух абсолютно разных людей с одинаковыми именами. Живого и призрака…

Иногда она сама начинала верить в собственную ложь. И ей становилось легче. Правда, ненадолго. Тогда, чтобы как-то забыться, она начинала убираться в квартире, перебирать вещи… И ей попалась на глаза синяя картонная папка. На обложке стояло имя Александра Огурцова д телефон. Она позвонила и узнала, что он в больнице и только недавно пришел в сознание.

Она приехала позже. Вернуть папку. Он сразу спросил про друзей. Она хотела соврать ему так же, как сыну. Но он сказал, что это неправда. Она спросила, что ему известно. Он ответил, что видел сон. Странный сон, после которого очнулся и понял, что остался один.

Они долго разговаривали, и ей становилось легче оттого, что она могла разделить это с кем-то. Тогда она и решила, что возьмет на себя роль литературного агента. Или доверенного лица. Какая разница? Главное – результат. Это было важно для Славиного друга и, наверное, для него. А значит, и для нее.

Но сама она так и не смогла прочесть больше страницы.

Было слишком больно…

– Ну вот и все, – мысленно произнесла она, выронив дымящийся окурок.

В будке кассира бубнило радио: «Вчера вечером подверглась обстрелу колонна федеральных войск на территории Чечни. Трое военнослужащих получили ранения, один человек погиб. Немногочисленные остатки бандформирований упорно не желают признавать свое окончательное поражение. Но сегодня обстановка на Северном Кавказе, как никогда, находится под контролем. И уже никто не сомневается, что в следующем году…»

– А ведь и правда, – сказала Вера вслух, – скоро Новый год…

42

Она не сразу услышала шаги. Эти люди возникли из наступающего сумрачного тумана бесшумно, как призраки. Двое в милицейских формах и один в штатском.

– Ваши документы…

– Пожалуйста. – Пожав плечами, она протянула паспорт.

– Иванова Вера Михайловна.

– Да, верно.

– Пожалуйста, пройдемте с нами…

– Но почему? – воспротивилась она. – На каком основании? У меня уже билет на электричку куплен. Мне домой пора, у меня ребенок в школе…

– Не волнуйтесь, – мягко, почти ласково выговорил человек в штатском, развернув какое-то удостоверение. – Мы только зададим вам пару вопросиков, и вы будете абсолютно свободны. Как птичка. – И легонько подтолкнул молодую женщину в сторону от платформы, к строгому черному джипу с синей пилочкой на крыше.

В салоне было тепло, играла магнитола. Ее усадили на заднее сиденье, по бокам пристроились люди в форме. Человек в штатском сел вперед и обернулся. Вытащил вскрытую пачку «Мальборо».

– Будете?

– Нет, спасибо.

– Что ж… Наше дело – предложить, ваше – отказаться.

Он убрал сигареты, мягко улыбнулся, но в немигающих темных глазах клубился остывающий пепел.

– Вера Михайловна, не расскажете ли вы нам, что привело вас в столь холодный ноябрьский день в эту глухомань? Дачный сезон, по моему разумению, давно закончился.

– Я приехала навестить больного друга, – сухо проговорила Вера. – Разве это преступление?

– Если бы вы совершили преступление, мы с вами разговаривали бы сейчас в другом месте. – В неестественно-вкрадчивом тоне прорезались угрожающие нотки. – А у нас с вами исключительно доверительная беседа. Вы ведь наставляете ребятишек в детском саду, как себя вести, что можно делать, говорить, а чего не следует… Это ваша работа, не так ли? От того, как вы ее выполняете, во многом зависит дальнейшая жизнь этих детей. А наша сегодняшняя беседа с вами – это наша работа. И от того, сумеем ли мы понять друг друга, тоже зависит многое.

– Нельзя ли покороче? Сейчас придет электричка.

– Я вас прекрасно понимаю, Вера Михайловна, друг вашего покойного… – собеседник на секунду замялся, – любимого… попал в беду. Вы стремитесь ему помочь. Это замечательно, очень гуманно, по-христиански. Каждый из нас когда-то оказывался в подобной ситуации, к сожалению… Был вынужден носить передачи в больницу своим близким и друзьям. Яблоки, апельсины, минеральную воду… Так вот, для всех будет лучше, если это ваше дружеское, человеческое участие ограничится именно этим набором. Яблоки, апельсины, минеральная вода… – повторил он, как врач, диктующий диету родственнику пациента. – Вы меня понимаете?

Внезапно его непроницаемый взгляд стал остр и цепок. От него повеяло холодом, как из приоткрывшейся двери. Холодом, сводящим колени…

– Я… не совсем понимаю, почему мной интересуется милиция. В связи с нападением на Александра? Но мне ничего об этом не известно. Мы и познакомились гораздо позже…

В ответ человек в штатском снова вытащил из кармана корочки и, развернув, подержал на уровне Вериных глаз.

– Видите, мы не совсем милиция.

– Да… – прошептала она, ощутив себя пойманной за кончик крылышка бабочкой. Непонятно почему заколотилось сердце. Этот страх, видимо, всегда гнездился внутри, старательно переданный генами целого поколения предков, привыкших вздрагивать, обливаться холодным потом при звуках магического слова-символа «госбезопасность». – А что, собственно, происходит? Какую угрозу стране может нести полуслепой мальчик, к тому же воевавший за интересы и безопасность этого вашего государства?

– Нашего? А вашего? – с усмешкой, в которой таилось ледяное угрожающее нечто, переспросил человек в штатском.

– Я оговорилась, – опустив глаза, прошептала Вера, съеживаясь в комок. – Извините. Пожалуйста, я прошу вас… позвольте ему издать эту книгу. В ней сейчас вся его жизнь…

– А вам не кажется, что вы слишком много думаете о других? Не пора ли вспомнить о себе?

Она молчала и ненавидела себя за эту унизительную, трусливую покорность. Наверное, ей стоило гордо покинуть машину, громко хлопнув дверцей, потому что ей нечего было бояться в цивилизованном обществе, в третьем тысячелетии… Но ей было страшно, и она продолжала сидеть, словно на скамье подсудимых, в ожидании приговора.

– Послушайте. – Человек в штатском вдруг улыбнулся почти ласково, ободряюще похлопав ее по ледяным стиснутым пальцам. – Я догадываюсь, как тяжело одной растить сына, да еще с такой копеечной зарплатой. Хотите, я устрою вас на нормальную работу? Вы, кажется, компьютером владеете, немного английским? Секретарем, в хорошее место. Стабильно, надежно, оклад приличный…

– Что? – Вера изумленно всматривалась в лицо собеседника: не ослышалась ли, но видела лишь маску учтивой заботы. – За какие же такие заслуги?

– Просто жалко мне вас, Вера Михайловна. Такая молодая, умная, красивая женщина достойна большего. Гораздо большего и лучшего.

– Вы что, следите за мной? – Беспомощно ссутулившись, она затравленно огляделась.

– Зачем? Просто все знать – наша работа. – Верин собеседник вновь перевоплотился из сурового обвинителя в доброго дядюшку. – Вам не очень-то везло в жизни. Поверьте: мы желаем вам только добра. Захотите, и перед вами откроется совершенно иная жизнь. Интересная, обеспеченная. Подумайте, возможно, это ваш единственный шанс. Вряд ли вам еще когда-нибудь представится подобный случай.

– Понимаю… – прошептала Вера. – Вам нужна информация?

– Сейчас всем нужна информация. Мы живем в век информационных технологий. Разве не так? Вы же видите, какая непростая жизнь. Государство должно защищать своих граждан, а для этого оно должно быть хорошо осведомлено обо всем, что творится внутри и снаружи. – Человек в штатском пожал плечами. – Это естественно, как дважды два четыре.

– Пожалуйста, – страдальчески сморщилась Вера. – Я не гожусь на эту роль. Оставьте меня в покое, прошу вас…

– От вас никто не требует подвигов, – возразил Верин собеседник. – Напротив, как сказал не помню кто, скромность украшает человека. – Он снова улыбнулся мягко, обволакивающе. – А вообще, человек даже не подозревает, на что способен… Я вам еще позвоню. А пока… позвольте сделать вам небольшой подарок, так сказать, на добрую память….

Он протянул Вере сумку. Потрепанную черную сумочку, к которой она протянула руку, но тотчас отдернула, отшатнувшись с немым вопросом на губах.

– Все очень просто. – Человек в штатском явно обладал телепатией. – Пару недель назад в ваших краях патруль заметил мужчину, который рылся в дамской сумочке. Это выглядело подозрительно, и его задержали. Берите же, открывайте, проверяйте. – Он подтолкнул сумку к Вере.

Она послушно взяла, открыла, убедилась в наличии той же порванной в уголке подкладки – все недосуг зашить. Помада, зеркальце, звенящий мелочью кошелечек; крупные она носит в кармане. Но что-то упрямо продолжало беспокоить, как незатихающий плач младенца за соседской стеной. Что-то…

– «И вечный бой, покой нам только снится…» — Он снова вкрадчиво улыбнулся. – Я правильно цитирую?

Вера молчала.

– И не забудьте наш сегодняшний разговор. – Его интонация изменилась.

Из магнитолы донеслась мелодия плавная, немного печальная.

– Сделаю погромче, – нарушил молчание человек в форме, сидевший справа. – Клевая песня. – И замычал в унисон: – Как упоительны в России вечера…

– Мне можно идти? – не узнавая своего голоса, спросила Вера.

– Ну разумеется, – снова мягко улыбнулся человек в штатском. – Вы свободны как ветер. Летите куда хотите, хоть до самой Америки. Только не опалите крылышки. Кстати, у вас замечательный сын.

Вера нетвердо зашагала прочь.

Стоп. В тот вечер в сумочке не было документов. Она это точно помнила: паспорт, записная книжка и все прочее, по чему можно было вычислить владелицу, оставалось дома. Она еще тогда сказала себе: «Слава богу, что в сумке не было больших денег и документов…»

Но как же тогда…

Она беспомощно обернулась. Джипа уже не было. Только тягучий запах выхлопа неприятно резал ноздри. Она зажмурилась, потрясла головой.

– Это сон, – прошептала она, – очередной кошмар. Это просто сон… Ничего не было. А может, я схожу с ума? У меня начинается паранойя?

Ей вдруг отчаянно захотелось, чтобы это действительно было так.

«Почему это происходит с нами?!

Господи, смилуйся, ибо не ведаем, что творим…»

Что-то невесомо-влажное коснулось ее щеки. Вера подняла голову, широко распахнула глаза, словно ожидала знамения. Из дымовой завесы иссиня-черного неба лениво посыпался мягкий снег, застилая подмерзшую земную грязь обманчивым покрывалом, делая ее чище, светлее, непорочнее…

Зима – это высшая ложь…

Невдалеке раздался длинный пронзительный гудок. К станции, пыхтя, подползала электричка.