Джентльмены чужих писем не читают Горяйнов Олег
Потом она ринулась искать вазу для цветов, нашла, сунула туда розы, забыв налить воды, бросила в зеркало последний взгляд на себя, поправила какую-то невидимую миру складочку на розовом пеньюаре, сквозь который вызывающе просвечивал заросший диким волосом лобок, и тут из ванной вышел Максим.
Чресла его были обёрнуты полотенцем, самым пушистым из арсенала Ольги Павловны. Фигура у него была именно такая, какая Ольге Павловне всю ночь не давала спать: плоские мышцы, никакого намёка на жир, живот настолько впалый, что даже пупок торчит не внутрь, а наружу, кожа гладкая, загорелая, безволосая.
Ольга Павловна почувствовала во рту вкус железа. Уже и рука её дернулась, чтобы сорвать покровы тайн, но – бухгалтер и в койке бухгалтер – она осадила себя и спросила с нежной небрежностью:
– Я… наверное, должна спросить, сколько?..
– Я не профессионал, – мягко ответил ей таксист-тополог и улыбнулся белыми зубами. – Не будем омрачать праздник низкими материями. Сколько захотите потом – столько и дадите. Посмотрим, может, я ещё ничего не заработаю…
На этом кокетстве Ольга Павловна сломалась. Утробно урча, она встала на колени и зубами взялась за кончик полотенца, в которое была замотана ходовая часть этого московского мальчика с античною фигурой.
И настал на улице Ольги Павловны Бурлак безудержный праздник!
Максик оказался любовником изобретательным и причудливым. Это уже не он на разукрашенной доске летал взад-вперед по волнам океанского прибоя, а сама Ольга Павловна взлетала вверх и рушилась вниз на волнах чудовищной страсти. Пальцы рук его играли на её теле как на рояле, и тело пело неистовые канцоны, изгибаясь в припадке яростного сладострастия, исходя всесокрушающими взрывами непрерывных оргазмов. Уже, казалось бы, и соков никаких не оставалось в обессиленном организме, но Макс пёр вперед, настойчивый, как бульдозер, из которого пьяный механизатор вывалился на пашню, и Ольга Павловна, взъендрившись, раскрывала навстречу волшебному любовнику все свои сокровенные входы.
В конце концов она провалилась куда-то.
Вдруг зазвонил телефон.
Ольга Павловна открыла глаза. Макса рядом не было.
Мелькнула и растворилась вялая мысль о деньгах в комоде. Телефон всё звонил.
Между звонками Ольга Павловна прислушалась и услышала, как за тридевять земель льётся вода в ванной. Она пыталась приподняться, но тело ей не повиновалось. Мышцы дёргались и сокращались сами по себе. Кровь билась в жилочке пульса. Всё нещадно ныло и болело. Ольга Павловна постаралась максимально расслабиться, а потом включила правую руку. Так ей удалось поднять и поднести к ближайшему из ушей телефонную трубку.
– Марк?.. – она не сразу припомнила, что за Марк такой. – Да. Да. Но мы же только вчера виделись… Что? Позавчера?.. Нет, я не могу сегодня. Завтра… завтра тоже не могу.
Телефонная трубка в руке весила килограммов пятнадцать. Господи, ну почему эти старые евреи все такие зануды?..
– Марк, у меня безумно болит голова. Я тебе позвоню. Милый.
А ведь нужно ещё донести эту трубку до аппарата…
Вода в ванной всё лилась. Жизнь, пульсируя, возвращалась в изумлённое тело. Пожалуй, уже можно было представить себя железным Амундсеном и сделать попытку покорить пространство до холодильника, где посреди жёлтых лимонов зеленел белый “Чинзано”, во льдах морозилки пузатела бутылка “стандарта”, и даже можно было чем-нибудь закусить на скорую руку.
Ольга Павловна надевала на себя прозрачный розовый пеньюар медленно, будто исполняя стриптиз наоборот. Держась за стенку, она побрела на кухню. На кухне голый Максик разложил на столе сверхсекретные бумаги, извлечённые из её комода, и фотографировал их маленьким фотоаппаратом.
Ольга Павловна ахнула и побежала в спальню, почти не касаясь паркета. Пачки денег лежали, нетронутые, на том самом месте, куда она их накануне положила вместе с бумагами.
– Держи деньги в темноте, а девку в тесноте, – засмеялся Максим, вслед за ней войдя в спальню. – Не волнуйтесь, Ольга Павловна, мы их вам оставим. Если, конечно, придём с вами к взаимовыгодному соглашению.
Ольга Павловна села на пол. Силы опять покинули её. Сознание заволокло каким-то туманом.
Из тумана протянулась рука со стаканом.
– Треть водки, две трети сухого вермута, лед, лимон, – сказал Максим. – Всё как вы любите.
Ольга Павловна приняла стакан и выпила поднесённое одним командирским глотком. Сразу силы вернулись в тело, и в мозгах прояснилось.
– Откуда вы знаете, как я люблю? – спросила она, собираясь с мыслями.
– Подсмотрели.
– Где?
– В Акапулько.
Ольга Павловна выронила стакан.
– Я в разработке? – застонала она.
– Да.
– У кого?
– Пойдёмте на кухню, сядем, поговорим, – предложил Максим и протянул ей руку. – Вы колоссальная женщина.
Чтобы не отвлекаться, он уже был одет в широкие трусы.
– Дороговато мне обходятся ваши сексуальные услуги, – пошутила Ольга Павловна по дороге на кухню.
– Я рад, что вы умеете проигрывать, – галантно сказал Максим. – Поверьте, это умение стоит десятка других. Вам сделать ещё коктейль?
– Да.
Макс взял в руки водку и вермут, глазами стрельнул по полкам.
– Шейкер ищете? – холодея, спросила Ольга Павловна, и вдруг каким-то душевным содроганием вспомнила, что не кого иного, как именно этого Макса неделю тому назад она видела за стойкой пляжного бара в фешенебельном отеле “Пье де ля Куэста” на берегу Тихого океана в солнечном, беззаботном маньянском городе Акапулько.
Макс засмеялся, показав зубы.
– Вот я и раскрыт, – сказал он, наполняя стакан.
– Наливайте себе тоже, не стесняйтесь, – предложила Ольга Павловна.
Воли к сопротивлению, к каким-нибудь хитрым играм не осталось никакой. Было ощущение, что из-под ног внезапно выбили опору, и очень хотелось снова эту опору нащупать. Чтобы ситуация эта так или иначе, но поскорее закончилась. Чтобы её оставили в покое и дали поспать.
– Я не стесняюсь, – сказал Максим. – Но я не могу. Я же за рулём, вы забыли? Хорош я буду оперативник, если перед носом гаишника, который остановит меня за управление автомобилем в нетрезвом виде, начну размахивать карточкой Интерпола и объяснять, что выполнял спецзадание. Тут ещё подъедет какое-нибудь “Чрезвычайное происшествие” или “Петровка, 38” – представляете?
– Представляю, – сказала Ольга Павловна и отпила половину бокала. – Стало быть, Интерпол… Послушайте, а к чему были такие сложности – с постелью, с наёмным любовником? Не легче ли…
– Не легче, – сказал Максим. – Вот уж не легче. К вам довольно трудно подобраться. За вами присматривают, Ольга Павловна. Можете полюбоваться на жучок у себя в спальне за комодом. Я, правда, его пока придушил немножко. Для них мы с вами как бы спим, утомлённые ласками. Но это не надолго. Минут через двадцать нужно будет просыпаться.
– Кто присматривает-то?.. – устало спросила хозяйка.
– Компаньоны.
– Компаньоны?..
– Ну да. Ваши компаньоны по этим сделкам, – он кивнул в сторону кухни, где остались лежать на белом столе несколько белых бумажек, стоящих целое состояние. – А учитывая, что в их распоряжении довольно мощный арсенал разнообразных средств, они каждый ваш шаг держали под контролем. Так что это был самый простой вариант до вас добраться и поговорить с вами по душам, без посторонних ушей, Ольга Павловна. Кроме того, мне должна же работа доставлять какую-то радость…
– А вам-таки доставила?.. – зарделась хозяйка, на которую спиртное уже начало оказывать своё благотворное действие. Известие о жучке за комодом взволновало её куда меньше, чем это признание.
– Ещё какую. Я же вам уже сказал, что вы – колоссальная женщина. A lot of woman, как говорят наши заокеанские коллеги.
– Бессовестный льстец, – сказала Ольга Павловна и снова взялась за стакан.
Но Максим укоризненно покачал головой, и она поставила стакан на место, после чего сложила руки на коленях, глядя на своего собеседника шаловливым взглядом маленькой девочки.
– Ну что, поиграем в игру “я спрашиваю – вы отвечаете”? – спросил Максим.
Маленькая девочка кивнула и потупила глазки.
– Только телефон я на время отключу, хорошо? Это ведь вам Марк звонил?
– Марк… А вы откуда знаете? Он что – тоже из ваших?..
– Нет, он не из наших. Поначалу была идея выйти на вас через него. Но пробили… в общем, кино он не только для широкой публики снимает. Но и для узкой.
– И давно меня вот так… пасут?..
– Кто именно?
– Вы. Интерпол, или кто вы там?
Ну, если вам это важно знать…
Важно.
– Нам передали вас в Акапулько. С тех пор и пасём.
– Кто передал?
– Вы хотите полной окровенности?
Хочу.
А вы тогда будете с нами тоже полностью откровенны?
Тогда – буду.
Вас вели люди из Внешней разведки. Передали вас ЦРУ. А ЦРУ – нам, потому что вопросы юрисдикции и ареста – не в их компетенции.
– Меня арестуют?
– Если вы нам поможете – не арестуем. Наоборот, дадим защиту. Вплоть до политического убежища в европейской стране. Причём с этой же минуты.
– Чем я должна буду помочь?
– Показаниями.
Полагаете, мне понадобится защита?
– Обязательно. Когда вы перестанете быть им нужны, вас сактируют. Как отработанный материал.
Ольга Павловна взяла с подоконника сигареты и нервно закурила.
– Убьют? – прищурилась она на Максима.
– От вас избавятся, – сказал Максим. – Слишком большие деньги на кону.
Ольга Павловна вдруг отбросила сигарету и заплакала. Максим подвинул к ней стакан с недопитым коктейлем. Она выпила, стуча зубами о стекло, и успокоилась.
– Какие вы все гады, – сказала она Максиму. – Ладно, спрашивайте. Нет, дайте сперва я спрошу. Можно?
– Спрашивайте.
– Это серьёзный вопрос.
– Хорошо.
– Вы думаете, вы сможете что-нибудь сделать с этой… этими…
– Этой бандой?
– Да. Вы думаете, вы сможете их остановить, посадить, отобрать у них то, что они уже украли… А?..
– В этой стране – нет, не сможем. Поскольку здесь они и есть государство. Но им необходимо выбираться за пределы своего государства. Чтобы распихивать деньги по банкам. Там-то мы сможем с ними сделать всё что нужно.
Посадите в тюрьму? Трёхзвездного генерала Генерального штаба?..
Нет, в тюрьму не посадим. Потому что сделка не состоится. Мы её предотвратим с вашей помощью. Согласитесь, никому не нужно чтобы какие-нибудь террористы или наркобароны купили подводную лодку с полным вооружением. Ну что, работаем?
Куда же деваться слабой одинокой женщине в этом жестоком мире… Работаем.
Что с этими бумагами?
Я их сегодня должна отдать Клесмету. Он вечером опять полетит в Маньяну.
Тогда вперед!
Глава 40. Persona, как говорится, non grata
Солнце дипломатической карьеры полковника Бурлака закатилось ровно во вторник утром, когда в дверь его квартиры позвонили и чиновник МИД Маньяны вручил ему официальное предписание убраться из страны Маньяны к чёртовой матери в двадцать четыре часа за деятельность, несовместимую со статусом дипломатического представителя дружественной страны.
В углу плотной бумаги, на которой был отпечатан бланк, дурацкий орёл, сидя на кривом кактусе, в припадке идиотизма разрывал на части охреневшую змею. Кто под кем разумелся в этой аллегории, сказать было трудно. То ли резидент российской разведки был змея, а орёл олицетворял бравую маньянскую контрразведку. Но надо ли говорить, что штатные бурлаковские соглядатаи Давидо и Пруденсио, то есть та часть маньянской контрразведки, с которой наиболее близко соприкасался Бурлак, никак не походили на орлов. То ли орлом на кактусе сидел всё-таки Бурлак, а змея являла собой традиционные маньянские ценности, как то: демократию, незыблемость границ, последовательно развивающуюся экономику, национализацию недр и пр. Нельзя исключить и тот вариант, что бригадир русских шпионов был подлежащим искоренению зловредным кактусом, об который славный маньянский орёл, уконтрапупивший ядовитую змею зловредного нортеамерикановского империализма, исколол всю свою героическую задницу.
Бурлак вернулся на кухню, где на столе подле плиты дожидался его только что смешанный коктейль из водки с тоником и разбитым туда яйцом, который он в последнее время привык употреблять вместо завтрака. Первым делом он вылил невостребованный напиток в раковину, сполоснул стакан и по открытой линии позвонил в посольство.
Кто-то из молодых посольских шустряков обескуражил Бурлака известием о том, что посла вызвали в МИД, и когда ждать его превосходительство обратно – неизвестно. После этого Владимир Николаевич вылил в раковину всё, что оставалось в бутылке.
Чтобы не соблазняться.
Он тщательно побрился и надел лучший из имевшихся у него костюмов. Сдобрил гелем кудлатую башку, чтобы не так торчали густые волосы. Кокетливо расправил в нагрудном кармане туго накрахмаленный белый носовой платок. Известно, как военнослужащий обязан при ядерном взрыве держать автомат: в вытянутых руках, чтобы расплавленный металл не капал на казённые сапоги.
Одутловатый консьерж сидел за своей конторкой с каменным лицом, делая вид, что в упор не замечает никакого Бурлака, что по-русски называется “кривить морду”. Патриот, ядрёна мать. На выезде с автостоянки “опель” российского резидента поджидали сразу три машины с маньянскими наружниками. Ну да, все двадцать четыре часа его теперь будут вести плотно, до самого самолета, входы-выходы из посольства перекроют, оторваться на дороге не дадут. Не исключено, что и в “опель” что-нибудь неприметное и неприятное засунули, сучары…
Значит, что? Значит, прощай, страна Маньяна?
Даже в самом лучшем варианте, даже если пропустят его через конвейер, измудохав до полусмерти, выколотив из него всё, что только можно, а то даже обойдясь без всяких конвейеров и ничего из него не вымудохивая, а наплевав на него и растерев, оставив его наедине с нищенской пензией, то есть той самой мерзкой зелёной слизистой старухой, пропахшей нафталином, которая, спеленав его, как младенца, примотает тело его неподвижное к салазкам и потащит куда-то вниз сквозь чёрный вонючий тоннель, в конце которого никакого даже намёка не будет на свет… – даже тогда ему не вернуться сюда, потому что где родная держава не подсуетится, там неродная держава на дыбы встанет и ни за что не пустит его назад, ибо персона нон-грата – она и в Африке персона нон-грата, и в Латинской Америке персона нон-грата, и у негра в афедроне персона нон-грата, и в…
Словом, везде.
Ну нет, нет ему пути домой. Что бы там ему в вину не вменили. Даже если бы и вовсе ничего не вменили – нету ему пути домой.
На чём же он прокололся? На чём его подловили, ядрёна вошь? Бурлак выехал со стоянки, и вся кавалькада автомобилей устремилась вслед за ним. Не хуже Всенародно избранного, понимашь, усмехнулся Бурлак. Хотя смешного в создавшейся ситуации, надо признать, не было ни хрена.
Или Сашка Ноговицын наврал, что донос сучонка существовал на белом свете в единственном экземпляре? Донос этот он, как обещал, Бурлаку передал сразу по окончании их так называемой “инспекции”. Опять же в старое время Бурлак эту цедулю заставил бы сучонка сожрать без воды и хлеба, но теперь – ельзя, теперь у нас – гуманность и демократия – особенно в отношении рукастых-волосастых, и Владимир Николаевич, порвав бумагу на кусочки, спустил её в командирский унитаз.
Паркуя машину на посольской стоянке, он увидел, как в ворота въезжает лимузин посла. Ну, значит, сейчас всё и разъяснится. Бурлак прямым ходом направился в приёмную. В полутёмном холле столкнулся с громилой из смежного ведомства, как его, Серебряков, что ли?.. Тот посмотрел на военного атташе с хитринкой, не поздоровался – уже знает, сволочь. Не ихняя ли, кстати, работа? Не Петров ли змей ручонку приложил?..
Более чем вероятно.
Бурлак вошёл в приемную. Секретут даже не приподнялся из-за своих телефонов при виде военного атташе. И этот уже всё знает, подонок. Один Бурлак ни хера не знает!.. Тихо, тихо, сказал себе Владимир Николаевич. Не время нервничать. Не время.
Вошёл посол. Хмуро прищурившись на Бурлака, кивком пригласил его в кабинет.
Мурло, подумал Бурлак. В былые времена на цирлах бегал вокруг резидента ГРУ, на доклад записывался, а теперь – большой стал, ебиёмать, начальник. Ну совсем большой.
От попыток посла разыграть истерику Бурлаку опять сделалось смешно, но виду он не подал. Посол даже пытался брызнуть в пространство какой-нибудь слюной, но от перенапряжения у него во рту пересохло, и брызги из оскаленной в меру пасти не вылетели.
– Я… у меня нет слов! – пыхтел посол, исходя ржавыми пятнами. – Вы всех нас опозорили, запятнали честь державы…
– Чем? – спокойно спросил Бурлак.
– Он ещё спрашивает!.. – подавился посол. – Да вы сами не догадываетесь, что ли, что произошло?..
– Нет, – сказал Бурлак и честно пожал плечами.
– Вы допустили непростительную небрежность в работе! – прошипел посол.
– Какую?
– Вам объяснят! С этой минуты вы под домашним арестом! Здание посольства не покидать вплоть до эвакуации! Я немедленно связываюсь с Центром и жду указаний по поводу вас. Как только получу их, вы будете извещены! Это приказ. Можете идти.
Бурлак развернулся и вышел из кабинета. Секретут уткнул лукавую морду в телефоны и старался с бывшим резидентом взглядом не встречаться.
– Козёл! – сказал ему Бурлак.
Шагая по коридору, он снова столкнулся с громилой Серебряковым. Они меня пасут, что ли? Точно, пасут. Чтобы не сбежал. Ох, что же я такого натворил жуткого, что аж до этого дошло?..
Он выглянул в окошко и увидел двух смежников, вяло перекуривавших у ворот посольства. Одного из них он помнил в лицо: Талалаев, кажется, звание – капитан; другой был какой-то молодой, неизвестный. Гэбэшные морды топтались на одном месте, время от времени стреляя глазами в сторону парадного входа.
Пасут.
В “танцклассе” резидентуры его встретила напряжённая тишина. Двое молодых ходоков, сидевших в углу, уставились на него как на привидение наркома Троцкого или бабушки Коллонтай.
– Спокойно, ребята, – усмехнулся Бурлак и прошёл к себе. – Я ещё не умер.
Пятый шифровальщик Гришка встал при его появлении и протянул ему бумагу. В глазах Гришкиных, до сего дня вечно наглых и зелёных, теперь сквозила тоска агнца, обреченного на заклание, причем агнца с мозгами, всю эту муйню отчетливо понимающего.
Рядом, плотоядно ухмыляясь, стоял и источник этой тоски – майор Мещеряков Валерий Павлович, секретный внутренний позывной – “сучонок”. Бурлак взял бумагу и попытался прочесть, что там написано. Буквы почему-то разбежались в разные стороны и встали как им заблагорассудилось. Ни черта не понять. Да и буквы какие-то нечеловеческие, если присмотреться. Может, я её держу вверх ногами, подумал Бурлак и перевернул документ. Получилось ещё хуже.
– Что здесь написано? – спросил он. – Ни хера не вижу без очков.
Гришка протянул руку к бумаге, но сучонок опередил его, выхватил лист и с наслаждением садиста зачитал:
– “Совершенно секретно. Приказываю командира дипломатической резидентуры ГРУ-043-М полковника Бурлака Владимира Николаевича отстранить от командования. Командование резидентурой вплоть до особых распоряжений принять на себя первому заместителю командира дипломатической резидентуры ГРУ-043-М майору Мещерякову Валерию Павловичу. Полковнику Бурлаку помещения резидентуры не покидать вплоть до особых распоряжений. Начальник ГРУ генерал армии Корабельников.”
Дочитав, Мещеряков протянул бумагу Бурлаку. Бурлак опять повертел её так и сяк, и опять ничего не разглядел.
Этак никуда не годится, подумал он. Теряю над собой контроль. До вчерашнего дня, вроде, дальнозоркостью не страдал…
Именно что не страдал, подумал он с сарказмом, оценив смысл слова “дальнозоркость”. Вот и донестрадался.
– Ладно, – глухо сказал он. – Пусти меня в мой кабинет.
– Я не могу этого сделать, Владимир Николаевич.
Ах ты, говно, подумал Бурлак и спросил:
– Почему?
– Я, извините, не обязан вам докладывать, почему. Откройте ваш кабинет. Или скажите шифр замка. Вы должны сдать оружие, ключи от сейфа и печать.
Сейчас, разбежался, подумал Бурлак. Хорошо ещё, что не старые времена, когда заместители резидента имели оружие. Теперь пистолет только у Бати, лежит в столе, смазанный, вычищенный Гришкой, последние пять лет ни разу не стрелявший… Ждёт хозяина…
– Гришка, выйди в танцзал, будь другом, – сказал Бурлак. – Мне с Валерий Палычем нужно обсудить кое-что.
Гришка посмотрел на Мещерякова. Тот, подумавши, кивнул.
– Валера, – сказал Бурлак совсем замогильным голосом. – Мне нужно уединиться. Ненадолго. Ты – мужчина и офицер, ты меня понимаешь. Потом ты войдешь. Я не буду дверь запирать. Обещаю.
Бурлак поднял глаза и посмотрел сучонку прямо в лицо. Тот колебался. Соблазн дать своему ненавистному врагу застрелиться был огромен. Мысли безудержно ворочались под черепной коробкой. Среди них была и такая: кто ведь знает его, пидараса старого, что он там наговорит про меня, ведь два-три слова, и кердык карьере, это опасность вполне реальная, имея в виду, какая меж нами любовь, а пуля в башку всё спишет, хотя, конечно, и нагорит мне за то, что его пустил и без присмотру оставил, но это окупится тем, что никаких характеристик от него на меня начальству не поступит, да и в бумагах под шумок можно будет спокойно пошуровать…
Коварная мысль быстро оформилась, расправила плечи, навешала трюнделей окружающим её разным прочим мыслям более гуманного свойства, остальных распихала в стороны и, вырвавшись на оперативный простор, заставила своего носителя промямлить со странной ухмылкой:
– Ладно, Владимир Николаевич, чего там, уединяйся. Входить не буду, так и быть. Можешь даже крючок накинуть – чтобы рука не дрожала. Только шифр замка напиши на бумажке, а то мало ли… Ну, чтобы потом замок не пришлось менять. Ага, спасибо. Даю тебе минуту.
– Пять, – сказал Бурлак.
– Две, – сказал сучонок, с непониманием на него посмотрев. – Ладно, три. Время пошло.
С этими словами новоиспеченный “батя”, сжимая в потной руке бумажку с шифром, вышел из приёмной.
Бурлак открыл дверь и вошёл в свой “пакгауз”. Накинув крючок, он подошёл к столу, отпер один из ящиков, дотянулся до потайного ящика под отпертым, нажал на одному ему известную шляпку гвоздя и достал оттуда девять тысяч долларов, перевязанных ниткой и запаянных в полиэтиленовый пакет. Он разорвал пакет, прибавил к тому, что там лежало, ещё три тысячи, полученные от Ноговицына, и заклеил пакет. Спустив брюки, он прилепил пакет скотчем к внутренней стороне бедра, после чего застегнулся. Потом он достал оттуда же маньянский паспорт с водительскими правами, выписанные на подставное лицо маньянской национальности, но с его фотографиями, и сунул в задний карман, застегнув его на пуговку. Семь бед один ответ. Хуже уже не будет. Открыв другой ящик, он достал пачку маньянских денег и беспорядочно распихал их по карманам пиджака. Наконец, он выдвинул верхний ящик и взял в руку пистолет ТТ калибра 7.62 мм со звёздочкой в кружочке и буквами “СССР” на рукоятке.
Вставив в пистолет обойму и подняв предохранитель, он прицелился во входную дверь. Подержав дверь на мушке, он вздохнул и разрядил боевое оружие. Кабы не гэбэшные морды на воде-выходе, может, и был бы шанс уйти. Замочить сучонка и Гришку, запереть трупы в кабинете, да и дать деру. Сутки форы у него бы было. За сутки можно многое успеть. Можно раствориться бесследно в дебрях континента, и не только это. Но дядьки… Слишком много придется валить народу, слишком много шуму будет из этого ничего, это при самых благоприятных раскладах. Не дадут уйти. Что-то надо придумать поумнее.
Обоймы с патронами к “ТТ”, основную и запасную, он бросил в унитаз, правда воду спускать не стал. Пусть сучонок за ними лезет.
Да, кстати!..
Он открыл тяжёлую дверцу сейфа – не современного хромированного и никелированного, блестящего, как Майкл Тайсон на девятнадцатом раунде, а старого, облезлого несгораемого монстра, полученного, судя по всему, ещё в счёт репараций после второй мировой войны, но с замком, до сих пор работающим как швейцарские часы. Быстро перебрав разные бумаги, Бурлак вытащил на свет божий тонкую папочку, извлек из неё пачку бумаг, листов десять, свернул и положил в нагрудный карман пиджака. Авось, сучонок его обыскивать не решится. А там, глядишь, и пригодится в хозяйстве.
Он открыл дверь пакгауза. Сучонок топтался в приемной, с любопытством пытаясь уловить хоть какой-нибудь звук из-за звуконепроницаемой двери. Степень разочарования на его круглой физиономии при виде Бурлака, живого и незастрелившегося, описанию не поддаётся.
– Валера, – позвал Бурлак. – Заходи.
Мещеряков осторожно ступил в святая святых – командирский пакгауз, где огребал трендюлей ещё зеленым старлеем, затем, в капитанских чинах, тоже огребал трендюлей, да и в майорах неоднократно бывал смешан с говном, которое, выйдя отсюда, спешил отжать на сослуживцев и безответных шифровальщиков.
– Ключи, печать и пистолет на столе, – сказал Бурлак. – Владей, дорогой. Ни в чем себе не отказывай. Я пойду прогуляюсь напоследок. Насколько я понял, приказу вязать меня по рукам и ногам от высочайшего руководства не поступало…
Сучонок взглянул на него страдающим взором.
– Что, думал, что я застрелюсь? – усмехнулся Бурлак. – А я вот передумал.
На двери стояли те самые двое ходоков, что первыми попались Бурлаку, когда он припёрся в резидентуру. Взглянув понимающе на их виноватые морды, Владимир Николаевич миновал “танцкласс” и поднялся в радиоконтроль. Говно собачье, усмехнулся он. Выйди, дай команду этим волкодавам на меня наброситься – за документы и деньги, которые ты бы на мне нашёл, тебе бы лишнюю медаль дали потом, если не подполковника сразу. Я бы так и сделал на твоем месте. А у тебя никогда духу не хватит так сделать. Поэтому я – Батя, а ты – говно на палочке.
На лестнице из какого-то закоулка внезапно вынырнул пятый шифровальщик Гришка и, с ужасом оглянувшись по сторонам, сунул ему листок со свежей шифровкой.
На этот раз зрение Бурлака не подвело. Он прочитал: “Совершенно секретно. Приказываю врио командира дипломатической резидентуры ГРУ-043-М майору Мещерякову Валерию Павловичу обеспечить встречу в аэропорту Маньяна-сити полковника ГРУ Ноговицына Александра Петровича и полковника ГРУ Клесмета Игоря Владимировича, вылетающих рейсом…”
Что за ерунда, нахмурился Бурлак. Что за хитрые игры, что за шпектакль в ёпперном театре?.. Некого больше послать эвакуацию учинить резиденту?.. Молодые мордовороты в красной армии перевелись?..
“…содействовать в организации эвакуации резидента…”
Ну, дальше всё понятно. Но почему Клесмет, почему Ноговицын Шурка?..
Значит, игра. ГРУ ведет игру.
Значит, не факт, что впереди – конвейер, гражданская казнь, пензия и нищета.
Значит, есть шанец выкрутиться.
Гришка робко взял из рук патрона бумагу, шмыгнул носом и поплёлся вниз по лестнице – озабочивать сучонка.
Ну, спасибо тебе, Гришка, подумал Бурлак, глядя в его удаляющуюся согбенную спину. За верность, за службу. За смелость. Не обессудь, ежели что не так. Я всегда с тобой старался поступать по справедливости. Будь моя воля – ни за что бы не отдал тебя на съедение сучонку. Но воля тут моя, к сожалению, закончилась на хер.
Глава 41. Эвакуация и эвакуаторы
Можно с уверенностью поручиться, что никто в маньянской резидентуре, да, пожалуй, и во всем “Аквариуме” не знал географию маньянской столицы лучше полковника Бурлака. Поэтому направление на Амекамеку, в район городских свалок, которое резво взял севший за руль Игорь Клесмет, как только они, прикрыв Бурлака пледом, выехали за ворота посольства, Владимиру Николаевичу весьма не понравилось. Резидента, засветившего своего нелегала, не везут на свалку на ночь глядя. Фигурально – да, и то не всегда, но в буквальном смысле что-то таких ситуаций не припоминается.
В мозгах у Бурлака всё как-то перемешалось, всё куда-то сместилось и упрямо не желало выстраиваться в стройные логические цепочки. Хотя ему как будто ничего пока не кололи. И вообще до того, как они свернули со сто пятидесятой магистрали и направились неведомо куда, всё складывалось скорее в пользу Бурлака, чем наоборот. Ну, если, конечно, глядеть на вещи философски. Скандал – мерзость – ну а не будь скандала, тихо-мирно отправили бы его на пензию. На то и существует должность командира легальной резидентуры, чтобы его подставляли время от времени. На битых во втором главупре – тоже спрос.
Конечно, текст ноты, который Ноговицын дал ему почитать, был для бывшего резидента как удар по яйцам. Где и когда он умудрился засветить Ивана Досуареса – до сих пор непонятно. Неужели Иван сам проболтался? Кому? Бабе своей? Папашке?
Ну хорошо. Допустим, бабе своей он мог проболтаться. Он, в конце концов, никогда не был профессионалом, этот Иван Батькович Досуарес, агент 4F-056-012. Расходный материал. Так, человеческое приложение к своей бойкой шишке. Сентиментальное говно. Допустим, он ей во всем признался. Допустим, она об этом доложила своим, мать их за ногу, террористам, своей “Съеле Негре”. Тогда понятно, почему его порешили.
Но совершенно непонятно, откуда об этом узнала маньянская контрразведка!
У неё что, свои люди в “Съело Негро”?..
Так не бывает. То есть раньше бывало, но теперь, после 11 сентября, не бывает.
Полковник Ноговицын был весел, много шутил, вспоминал баню, сетовал на то, что при сучонке такая хорошая баня захиреет, но ничего, он, Ноговицын, приложит все усилия для того, чтобы этот гадёныш недолго протирал своим толстеньким афедроном резидентское кресло, дескать, найдутся в Красной Армии штыки, заменим на достойного человека, а сучонка отправим оказывать интернациональную помощь братьям таджикским моджахедам. Бурлак даже не удивился тому, что Ноговицын для обозначения Валерия Павловича Мещерякова употребляет бурлаковский термин, хотя сам Владимир Николаевич это слово как будто вслух никогда не произносил. Его очень интересовала собственная дальнейшая судьба и конечная точка их маршрута. Напрямую спрашивать было нельзя. Всё равно хрен бы ему ответили, только покосились бы с удивлением.
Наконец они подъехали к двухэтажному зданию серого кирпича. Ноговицын подошёл к двери и два раза треснул в неё кулаком. Тотчас в доме загорелось окно, и из-за двери что-то проскрипели.
– Асуньон! – сказал Ноговицын и нервно зыркнул по сторонам. – Abre. Somos nosotros.[76]
Дверь открылась и на пороге показалась тощая женская фигура.
– Fuera[77], – сказал Ноговицын и сделал Бурлаку с Клесметом приглашающий жест.
Женщина молча побрела в темноту. Бурлак выполз из машины. Ноги слушались плохо, но в мозгах шестерёнки крутились в бешеном темпе. Было весьма похоже, что здец3.14 придвинулся к нему вплотную, и нужно было срочно придумать что-нибудь своевременное и эффективное. Клесмет как-то незаметно оказался рядом с ним, так что в рэмбо играть было поздно, да и вообще бесполезно: настоящий разведчик перед живой силой противника беззащитен как котёнок, ему для своей обороны башка на плечи привинчена.
На негнущихся ногах Владимир Николаевич побрёл в дом. Клесмет шёл следом. Ноговицын пропустил их обоих в полутёмную прихожую, ещё раз зыркнул по сторонам, вошёл следом и запер дверь на засов.
– Прямо по коридору, и направо будет дверь, – сказал он топтавшемуся в прихожей Игорю Клесмету.
В комнате всей мебели было два кресла, табуретка, журнальный столик на колёсах и телевизор в углу. Столик оказался неожиданно накрыт: там стояла литровая бутылка “William Grant’s”, три стакана и блюдо с нарезанными овощами, мясом, хлебом, сыром.
И чего я боюсь, подумал Бурлак. Сейчас водки выпьем, поговорим как люди. Тем более что за весь день ни глотка внутрь изношенного на разведработе организма не принял. Мнительный я.
– Садись, Володя, – радушным тоном предложил Ноговицын. – Что стоишь как неродной?
– Да?.. – поддержал Клесмет.
Бурлак сел в кресло. Клесмет рядом с ним – на табуретку.
Ноговицын отвинтил пробку и наполнил стаканы до краев.
– Ну, давайте, военные, – сказал он и поднял стакан. – Чтобы не последняя.
Бурлак всё-таки задержался на секунду: убедился, что полковники льют в себя благородного цвета пойло без всякого обману, и только тогда проглотил своё. Огненная вода упала в пищевод, но приятного взрыва внутренностей Бурлак не ощутил. Слишком близко сидел Игорь Клесмет, сто тридцать пять килограммов живого веса, слишком близко.
Значит, афедрон-таки чувствует беду, подумал Бурлак. И уговаривать его, афедрон, можно сколько угодно. Он всё равно будет пипикать как спутник на орбите: пи-пи, чувствую беду, чувствую беду. Не только для того, чтобы виски выпить, привезли его сюда два полковника. Будет разговор. И… кто знает, что там за этим разговором последует?..
Читать бесплатно другие книги:
