Евангелие от атеиста Богоссян Питер
(Долгая пауза.)
КП: Да, думаю да.
ПБ: Отлично. Теперь нам нужно расширить горизонты и поговорить о том, почему мы не нуждаемся – не должны нуждаться – в вере вообще. Вера, просто скажи «нет».
(Смех.)
Копай глубже
Книги
Christopher Hitchens, The Missionary Position: Mother Teresa in Theory and Practice (Hitchens, 1995).
Christopher Hitchens, The Portable Atheist: Essential Readings for the Nonbeliever (Hitchens, 2007).
Victor Stenger, The Fallacy of Fine-Tuning: Why the Universe Is Not Designed for Us (Stenger, 2011).
Victor Stenger, God and the Atom (Stenger, 2013).
Phil Zuckerman, Why Are Danes and Swedes So Irreligious? (Zuckerman, 2009).
Видео
«Is God Necessary for Morality?» William Lane Craig versus (American philosopher) Shelly Kagan Debate, URL: http://www.youtube.com/watch?hl=en&client=mvgoogle&gl=US&v=SiJnCQuPiuo&nomobile=1
Примечания
П1. Чтобы выйти за рамки аргументов в поддержку веры и сосредоточиться на аргументах в поддержку существования Бога, я очень рекомендую книгу американского автора Гая П. Харрисона «50 причин, по которым люди верят в Бога», написанную просто и доступно (50 Reasons People Give for Believing in a God, Harrison, 2008). Я обращаюсь к ней в курсе атеизма, который читаю в Портлендском государственном университете. Кроме того, я рекомендую книгу американского математика Джона Аллена Паулоса «Иррелигия: математические объяснения, почему доказательства существования Бога не суммируются» (Irreligion: A Mathematician Explains Why the Arguments for God Just Don’t Add Up, Paulos, 2008). В этой небольшой книге он оспаривает классические и современные доказательства существования Бога.
П2. Я обычно избегаю доказательства Лоуренса Краусса о том, что ничто не стабильно и что рано или поздно из ничего берет начало нечто (Krauss, 2012). Во-первых, это доказательство выходит за рамки моего концептуального понимания. Во-вторых, у меня нет никаких познаний в области теоретической физики, чтобы обсуждать эту позицию. Если вы не знакомы с физикой в общем, а не только применительно к этой идее, я советую не прибегать к этому доказательству.
Книга Краусса «Вселенная из ничего: почему что-то вероятнее, чем ничего» (A Universe from Nothing: Why There Is Something Rather than Nothing) важна. Однако размышления, представленные в ней, лучше подходят для дискуссий, которые ведет уличный эпистемолог.
П3. И это смертельный удар для космологического доказательства Калам, которое с недавних пор столь полюбилось апологетам христианства. Оно звучит примерно так:
Предпосылка: Все, что начало существовать, имеет причину своего существования.
Предпосылка: Вселенная начала существовать.
Вывод: У Вселенной есть причина для существования.
П4. Это вариант «чайника Рассела», британского философа (1872–1970). Рассел заявлял: если по эллиптической орбите между Землей и Марсом вращается маленький чайник, который нельзя обнаружить с помощью телескопов, то поверите ли вы в его существование, если не можете опровергнуть это утверждение? Лично я большего успеха добиваюсь не с чайником Рассела, а с существами и Венерой. Возможно, потому, что люди не могут представить себе плывущий в космосе объект, который нельзя обнаружить, или потому, что проще показать противоречия на большом количестве объектов, находящихся в ограниченном пространстве. Если в вашей практике «чайник Рассела» будет работать эффективнее, чем мой пример, используйте первое.
П5. Когда кто-то пытается доказать существование Бога, на свет вытаскивают «старых знакомых», наиболее распространенными из которых являются тонкая настройка и сложность. Доказательство тонкой настройки утверждает, что Бог(и) точно определил(и) первоначальные условия Вселенной, чтобы сделать ее пригодной для возникновения жизни. Физик Виктор Стенджер разносит его в пух и прах в своей превосходно написанной книге «Ложная идея тонкой настройки: почему Вселенная не создана для нас» (The Fallacy of Fine-Tuning: Why the Universe Is Not Designed for Us, Stenger, 2011).
Идея, лежащая в основе концепции сложности, иногда называемой «доказательством часовщика», состоит в том, что механизм часов слишком сложен, чтобы он мог возникнуть сам по себе, и таков же механизм Вселенной. Вселенная слишком сложна, чтобы она могла возникнуть без конструктора. Докинз и другие много пишут об опровержении этой идеи.
Своим ответом, который я использую при вмешательстве, нацеленном на помощь людям в отказе от необоснованного убеждения, я обязан коллеге; я спрашиваю о торнадо: «Вы когда-нибудь видели торнадо? Как вы думаете, Бог просто держит палец на кнопке и проектирует эти невероятно сложные природные явления?» Идея в том, что сложность может быть естественным результатом системы, а не быть спроектированной или организованной некой сущностью.
П6. Доказательство от незнания – это объяснение Богом того, что мы не можем объяснить научно. Например, если современная наука не может объяснить вспышки молнии, верующий скажет: «Бог сделал это». Как только молния получает научное объяснение, верующий переходит к другому явлению и приписывает его существование тоже Богу. Тем не менее пробелов становится все меньше и меньше.
Сегодня Разумный замысел – это вид доказательства от незнания. Идея, вытекающая из Разумного замысла, такова: «Мы не знаем, как возникла и развивалась жизнь, значит, это Бог создал и поддерживал ее». Вопросы о происхождении жизни представляют еще одно доказательство от незнания: «Мы не знаем, как живая материя возникла из неживой материи; поэтому ее создал Бог».
П7. Поначалу я удивлялся, когда люди спрашивали меня, почему я считают такое утверждение из ряда вон выходящим. Но потом удивление прошло, так как меня спрашивали об этом слишком часто и эмоции притупились. Если воскресение из мертвых – это каждодневное событие и прямо-таки ожидалось, что оно случится, тогда из ряда вон выходящим происшествием было бы невоскресение из мертвых. Но в нашей Вселенной люди не восстают из гроба сплошь и рядом. Поэтому утверждение, что кто-то воскрес из мертвых, – это поразительное утверждение.
Когда я говорю, что это утверждение требует необычных серьезных доказательств, мне отвечают: Библия – это не только надежный источник, но и необычное доказательство, поэтому такое убеждение более чем оправданно. Вот как я реагирую на такой ответ: «Допустим, вы услышали историю о женщине, которая умеет проходить сквозь стены. Предположим, вы следователь, которого наняли узнать, правда ли это. Что вы стали бы делать?» Я побуждаю человека, верящего в истинность утверждений Библии, использовать те же стандарты доказательства, которые используют современные следователи: как зовут свидетелей? где они живут? у них надежная репутация? сколько людей было свидетелями происшедшего? вы опрашивали их? откуда вы знаете, что им можно верить? каковы взаимосвязи между ними и обсуждаемой персоной?
Если опытный уличный эпистемолог задаст эти вопросы, многие люди признают, что Библия – ненадежный источник, который мог бы служить обоснованием для веры в эти необычные утверждения. Как правило, разговор возвращается к вере, которая затем может быть отмечена как ненадежная эпистемология.
Однако в своих вмешательствах я не продолжаю разговор о воскресении Христа и доказательствах этого утверждения, а говорю о Мухаммеде, который на крылатой кобыле вознесся на небо. Я спрашиваю собеседника, почему он не верит в это утверждение на основе веры, особенно учитывая то, что есть очень много доказательств того, что Мухаммед был исторической личностью. Дистанцирование от определенного религиозного учения часто помогает субъекту понять, что такое необычные доказательства для необычного утверждения. (Это вариант идеи Джона У. Лофтуса о проверке веры со стороны.)
П8. Например анасази[45], аборигены острова Пасхи, майя и гренландцы норвежского происхождения. Среди причин, по которым поселения викингов в Гренландии стали безлюдными, называется, например, такая: их религиозные учения запрещали есть моллюсков и другие местные доступные продукты питания. Коротко говоря, религиозные запреты на употребление пищи (аналогичные запрету на свинину в иудаизме и исламе) ответственны за разницу между успехом и неудачей.
П9. Краткий, но глубокий анализ, к сожалению, без дополнительной литературы, предлагает книга Тома Барлетта «Смахивая пыль с Бога» (“Dusting Off God”, Bartlett, 2012).
П10. Чего хотят верующие и что они якобы знают – это то, что Вселенная была создана с абстрактными категориями, такими как смысл и цель. Вера в то, что у Вселенной есть абстрактные категории смысла и цели как присущие ей свойства, снимает с человека ответственность за самостоятельное придание смысла своей жизни.
В своей книге «Человек в поисках смысла» Виктор Франкл обсуждает смысл, который он и другие заключенные нашли, находясь в Освенциме. Эта книга оказала глубочайшее влияние на мое понимание того, как мы ищем смысл своей жизни. Она помогла мне понять, насколько сильно смысл зависит от ситуации, как мы создаем собственный смысл и цель и как мы можем найти смысл в каждый момент нашей жизни.
П11. Академические левые круги склонны смотреть на верующих с состраданием, но мгновенно расстраиваются, когда кто-то начинает сомневаться в вере. Они расценивают атаки на веру как тип интеллектуальной гегемонии и эпистемологический колониализм (см. главу 8).
П12. Я часто слышу упрощенческое, редукционистское утверждение, что между нацизмом и атеизмом можно поставить знак равенства, например такие фразы, как: «Атеизм приводит к Гитлеру/нацизму». Аналогичные утверждения делаются в разных областях: нацизм – это неизбежный результат теории Дарвина, или учения Лютера, или Версальского мирного договора, или опер Вагнера, или философии Ницше или Гегеля. Все они разбиваются об очевидное возражение: есть масса атеистов, дарвинистов, лютеран, несогласных с Версальским договором, любителей Вагнера, ницшеанцев и гегельянцев, которые не стали нацистами. Это бессодержательные аргументы с точки зрения историографической перспективы.
Был ли Адольф Гитлер атеистом? Гитлер не был прилежным христианином, но его нельзя назвать атеистом. Его не воспитывали в антихристианском духе; он посещал религиозные службы с матерью, и ему нравилось петь в церковном хоре. Величественное и пышное убранство Церкви повлияло на становление нацистских съездов и ритуалов.
Рожденный в католической семье и воспитанный как католик, Гитлер номинально оставался им до конца своих дней. Он никогда официально не выходил из церкви, но был враждебно настроен по отношению к стремлениям церкви заботиться о слабых, немощных и психически неполноценных, которых хотел уничтожить. Но Гитлер не запрещал христианство.
Он сомневался не в божественном происхождении Иисуса из Назарета, а в том, что тот был евреем, и утверждал, что Христос был арийцем! Портреты светловолосого голубоглазого Христа, украшающие множество американских домов, без сомнения, получили бы одобрение Гитлера.
Я приведу конкретные факты, опровергающие утверждение, будто Гитлер был атеистом.
• Когда Мартин Борман закрыл монастырь, в котором монашествовала тетушка Евы Браун, Гитлер отменил приказ, сказав Борману, что такие меры приносят больше вреда, чем пользы.
• В гитлеровской армии служили полевые католические и протестантские капелланы. Солдаты всех подразделений носили ремень с пряжкой, на которой орел держал в когтях свастику, а вокруг была выбита фраза «Gott mit uns» (Бог с нами).
Гитлер сокрушался, что Библия, «этот еврейский артефакт», имеет такое влияние на немецких христиан. В нескончаемых монологах, обращенных к окружавшим его людям, он никогда не признавался, будто является атеистом или неверующим в Авраамова Бога ислама, иудаизма и христианства. Из этих трех религий он больше всего восхищался исламом, особенно его военными традициями.
• Переживший более двадцати заговоров с целью убийства и покушений, Гитлер считал, что его спасли для совершения Великой Миссии «Божественное провидение» и «всемогущий Бог». Накануне вторжения в Советский Союз, захватнической войны и массового уничтожения людей Гитлер закончил свое обращение к войскам словами: «Господь Всемогущий, благослови нашу армию!».
Первым удачным внешнеполитическим ходом нацистской Германии стал «конкордат[46] с Ватиканом», согласно которому в обмен церковь обязывалась придерживаться политического нейтралитета, но сохраняла независимость, а католические школы не закрывались. Это стало признанием и легитимизацией режима. Церковь также «приветствовала» операцию «Барбаросса» – кампанию против безбожного Советского Союза. Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер и идейный руководитель Холокоста Рейнхард Гейдрих, оба католики по вероисповеданию, никогда не отлучались от церкви Святым Престолом. По сей день они остаются католиками с хорошей репутацией, по мнению Истинной церкви Христа.
• Что же до запрета на посещение церкви (как нередко утверждается), Гитлер говорил так: «Если бы моя мать была сегодня жива, она, без сомнения, посещала бы церковь, и я не стал бы ей препятствовать». Когда слишком рьяные нацистские чиновники убрали распятия со стен школьных классов в Баварии, Гитлер лично отменил приказ и распорядился снова их повесить.
• Некоторые из мифов об атеизме Гитлера объясняются неудачным переводом книги «Застольные беседы Гитлера» (Table Talk). Эта книга – запись разговоров Гитлера с близкими ему людьми. В некоторых переводах с немецкого появились утверждения, которых не было в оригинале.
Ян Кершоу, Аллан Буллок и другие биографы представляют Гитлера и нацизм в целом антогонистами религии. Но это нужно воспринимать как политическую реакцию, которая, скорее всего, ничего не говорит о религиозных взглядах Гитлера или говорит об отсутствии таковых. Гитлер уважал католическую церковь и даже побаивался ее как возможного противника (институционально, как нацистской партии Германии). Вместе с социалистическими и коммунистическими союзами, рабочими и, конечно, евреями действующие католики поддерживали нацистскую партию меньше всего в те годы, когда еще были свободные выборы. Возможно, по этой причине Гитлер был готов идти на соглашения с католическими авторитетами (через головы обычных католиков), когда это отвечало его целям.
Протестанты больше поддерживали нацизм, и по этой причине Гитлер считал протестантские церкви покорными (и презирал их). Однако попытку Гитлера наладить сотрудничество с католической церковью нельзя считать удачной, результатом было создание Исповедующей церкви, ставшей одним из центров сопротивления нацистам (Барт, Нимеллер, Бонхеффер и др.). Возможно, его позиция – следствие культурных предпочтений, сложившихся в маленьком провинциальном австрийском городке, где преобладал католицизм (в то время как протестантизм был распространен на севере Германии и Пруссии).
П13. Коммунизм как догма и религия – это идеологические системы, которые требуют веры. У них отсутствует механизм самокоррекции. (Сравните марксистскую идеологическую обработку с религиозной идеологической обработкой – вспомните католический катехизис[47].) Атеизм базируется на скептицизме, а не на догме, и не ограничивает любопытство и стремление познавать мир.
Глава 8. Вера и образование
Колледжи и университеты могли бы сделать гораздо больше для борьбы с верой, слабыми типами мышления, эпистемологическим релятивизмом и плохой логикой. В этой главе я объясняю, почему они этого не делают и что можно с этим сделать. Также я покажу читателям шаблон, который использую, чтобы избавить людей от эпистемологического релятивизма (то есть того, что каждый путь к знанию не менее хорош, чем остальные).
Участие университетов в борьбе – одна из главных целей в общей стратегии, направленной на войну с верой, содействие распространению разума и логического мышления, а также рациональности и скептицизма. Многие из выпускников станут следующим поколением влиятельных политиков. Мы должны подготовить преподавателей, которые станут не просто обучать студентов критическому мышлению, но и направлять их отношение к вере по нисходящей спирали.
Эта глава, состоящая из трех отдельных разделов, адресована руководству университетов, ученым, преподавателям, а главное – студентам. В первом разделе «Левизна современного академического сообщества: как критика плохого способа мышления стала безнравственной» описывается проблема; «Религиозные утверждения в аудитории» предлагают конкретное решение; третий раздел – «За гранью релятивизма» – предлагает сценарий действий для преподавателей и уличных эпистемологов, желающих избавить людей от эпистемологического релятивизма.
Левизна современного академического сообщества: как критика плохого способа мышления стала безнравственной
Когда разговор заходит о толерантности, часто смешивают людей и идеи, что создает среду, в которой разум и рациональность не могут использоваться для различия между добром и злом. Когда мы отказываемся признать, что наши предпочтения не определяют реальность, мы создаем среду, в которой реальность нельзя улучшить.
Мэтт Торнтон, общественный деятель
В этом разделе я объясню, как доминирующая ипостась [научного] либерализма, который я называю «левизной современного академического сообщества», накладывает моральное табу на эпистемологическую критику. Чтобы доказать это, я начну с краткой истории либерализма; затем перейду к объяснению паразитических ценностей, вкравшихся в либерализм; продолжу дискуссией об исламе и исламофобии; и закончу эффектом ложного толкования современного либерализма в отношении феминизма и веры.
Классический и социальный либерализм
Либерализм – это творение XVII века, его отцом был английский философ Джон Локк (1632–1704). Для Локка либерализм означал ограниченную власть правительства, верховенство права, правовые гарантии, свободу: свободу вероисповедания, свободу слова, свободу печати, свободу собраний, отделение церкви от государства и разделение государственных полномочий по департаментам, надзирающим друг за другом.
Со временем классический либерализм Локка развился в социальный либерализм – творение XIX века; его «отцом» является другой английский мыслитель – Томас Хилл Грин (1836–1882). Грин писал о позитивной свободе, считал людей хорошими по своей сути и ратовал за социальный и экономический порядок, способствующий общественному благу.
В XX веке социальный либерализм продолжил свое развитие, и его доминантной чертой стала современная левизна высшей школы.П1 Современное проявление либерализма – это остов из бывших инкарнаций и лучше всего описывается не через то, чем он является, а через паразитические идеологии, которые придали этому остову искривленную форму: релятивизм, субъективность, толерантность, расовое многообразие, мультикультурализм, уважение к иному мнению и инклюзивный подход.П2 Эти инвазивные ценности изменили историю классического и социального либерализма, которые выступали за базовые свободы и боролись со всеми формами тирании.
С исторической точки зрения, либерализму не присуще ничего такого, что обязательно связывает его с идеологиями, идущими за ним «прицепом». Факты таковы, что не существует обязательной взаимосвязи между классическими формами либерализма и ценностями, которые в нынешний момент охвачены академической левизной. Это позволяет надеяться на то, что левизна современного академического сообщества может быть отделена от этих внешних, инвазивных ценностей, подрывающих надежду на освобождение, предложенную классическим и социальным либерализмом, а также на то, что либерализм вернется к своим историческим корням.
Инвазивные ценности и предпочтения
Достаточно сложно выделить и дифференцировать ценности и идеологии, связанные с либерализмом, но точкой отсчета является культурный релятивизм.
Современные ученые левого толка в массе своей усвоили культурный релятивизм и продвигают его как ценность. (Я еще не встречал консерватора, который был бы культурным релятивистом.) Основная идея культурного релятивизма заключается в следующем. Поскольку каждый судит о какой-либо культуре со своей собственной, культурно обусловленной точки зрения, невозможно сделать надежные утверждения относительно других культур и культурных практик, – значит, их нельзя судить. Например, в Бразилии едят авокадо с сахаром и сладостями, а в США – с солью и солеными продуктами (например, с гуакамоле). Это культурные практики, и ни одна из них не является правильной или неправильной.
Постулированная неспособность делать надежные утверждения о культурных практиках была неоправданно объявлена моральной ценностью. Произошел сдвиг от «мы не можем судить о культурных практиках» к «мы не имеем права судить о культурных практиках». Обратите внимание на подлог: невозможность рациональной критики культурных предпочтений подменяется аморальностью суждений о культурных предпочтениях.
Релятивизм и аморальность критики перешли из культурной плоскости в эпистемологическую, то есть от невозможности делать надежные утверждения о культурных предпочтениях к аморальности надежных суждений о системах познания мира. А поскольку нет единой предпочитаемой культурной точки отсчета, опираясь на которую можно выносить объективные суждения, по такой логике, нет и предпочитаемой эпистемологической точки зрения, опираясь на которую можно выносить объективные эпистемологические суждения.
Эпистемологический релятивизм либо сопряжен с идеей, что любой процесс, используемый человеком для формирования убеждений, ничем не хуже других (своего рода эпистемологический эгалитаризм), либо с идеей, что процессы нельзя оценивать, поскольку один процесс всегда оценивается другим процессом. В последнем случае получается, что базис для надежного эпистемологического сравнения отсутствует.
Например, люди из общества А используют Коран для познания и понимания окружающего мира, а люди из общества В – научный метод. Для эпистемологического релятивиста это просто разные способы познания мира. Если человек использует научный метод в попытке привести свои убеждения в соответствие с реальностью, тогда он вынужден оценивать другие процессы – например использование Корана – как менее значимые и смешные. Кстати, это касается и человека, для которого точкой отсчета является Коран. Если человек исходит из предпосылки, что Коран – это идеальная книга и лучший способ познать объективную действительность, то все другие процессы будут расценены как менее значимые и неверные.
Эпистемологический релятивизм привел к повороту к субъективности (субъективный поворот) и конкурировал с ним.П3 Таким образом, мы отказались от мышления с учетом объективно познаваемого мира в пользу субъективно познаваемого мира. В субъективно познаваемом мире все, что истинно для меня, истинно. В объективно познаваемом мире реально существует нечто, с чем можно оправданно привести в соответствие свои убеждения – некая общая, стабильная реальность или, используя философский язык, коллективная, фиксированная, независимая метафизика (Boghossian, 2006b, 2012a). Другими словами, представьте объективность следующим образом: если кто-либо – и вы в том числе – исчезнет, Вселенная останется такой же, как была. Независимо от того, во что вы верите, есть то, что есть. Но в мире, где субъективности отдана пальма первенства, нет объективной истины: то, что истинно, просто истинно для вас.
Таким образом, эпистемологические системы сводятся к предпочтениям. То есть одни люди в конкретной культуре предпочитают использовать для формирования убеждений процесс А (гадание, астрология, обращение к священному тексту), а другие – процесс В (гипотеза и эксперимент, опровержение, научный метод). Эпистемологические системы напоминают начинку в пицце: выбирайте ингредиенты по своему вкусу, который не может быть истинным или ложным.П4
Мультикультурализм
Идея о том, что эпистемологические системы субъективны и, по сути, являются предпочтениями, связана с мультикультурализмом и прокладывает ему дорогу. Здесь все довольно хитро, поэтому необходимо прояснить термины.
«Мультикультурализм» – это слово часто звучит в стенах высших учебных заведений. (Канада использует этот термин, начиная с 70-х годов XX века.) Он базируется на идее, что разные культуры могут и должны мирно сосуществовать. Первоначально мультикультурализм был стратегией, призванной объединить людей в большую инклюзивную культуру, состоящую из множества различных групп. Мультикультурализм – так, как термин используется сегодня в академической среде – означает нечто совершенно иное.П5
Влияние мультикультурализма распространилось на другие виды совместного существования, например когнитивные и эпистемологические системы. И как могут гармонично сосуществовать люди разных культур и национальностей, так же гармонично могут сосуществовать и эпистемологические системы, если на них не нападать.
Теперь мы видим, как классический либерализм трансформировался в идеологию, подрывающую свободный потенциал критической рациональности.
Левизна современного академического общества наложила моральное табу на эпистемологическую критику процесса, используемого кем-либо для познания реальности.
То, что я собираюсь написать, может смутить людей, вращающихся в современной академической среде: критицизм процесса (например, процесса установления возраста Земли по текстам древних книг), или критицизм культурной практики (например, использование метрической системы или принуждение носить паранджу), или критицизм религиозного текста (например, Книги мормона или Книги Урантии) – это не то же самое, что критицизм человека.П6 И не то же самое, что критицизм национальности человека. Мультикультурализм несет ответственность за смешение этих понятий, так как распространил неотъемлемые характеристики человека – национальность, пол, сексуальную ориентацию, религию – на все эпистемологические системы, культурные способы познания, религиозные традиции, местные мифологические системы и т.д.
Другая доктрина современной академической левой политики – это убеждение, что у идей есть достоинство. Когда кто-то верит, что достоинство – это свойство идей, а не характеристика людей, тогда критика идеи становится равной критике человека. Другими словами, с нравственной точки зрения нельзя критиковать физический облик племен, обитающих в странах Африки к югу от Сахары или скандинавов, например, и таким же образом нельзя критиковать идеи, религиозные традиции и т.д.
Приписывание идеям достоинства приводит к двум последствиям. Первое: критика религиозных традиций расценивается как вариант разжигания вражды – как сказать «ниггер». Такой вид политической корректности еще больше ограждает веру от диалектического критицизма. Большинство людей не хотят критиковать веру из страха, что о них подумают, будто они – плохие, подлые, злые, фанатичные, полные предрассудков, равнодушные, полные ненависти.
Второе следствие – это медикализация[48] индивидов на основании их критики. Критикующему (например, религиозные положения ислама) индивиду ставят диагноз, оканчивающийся на «-офобия». Обратите внимание на параллелизм: исламофобия, гомофобия, верофобия. Скрытое послание состоит в том, что рациональный анализ и критицизм указывают на психическое расстройство.
Навешивание на кого-либо, критикующего идеи в любой области, ярлыка «движимый страхом или другим патологическим состоянием», по сути ярлыка психически неуравновешенного, – это абсолютный отказ от ключевых идей классического и социального либерализма, то есть от права человека жить по своему усмотрению, быть свободным, добиваться счастья и наслаждаться правом на самовыражение. (Люди различных вероисповеданий и национальностей испытывают на себе дискриминацию и гонения. Объединяя категории идей и людей и медикализируя рациональный критицизм, общество обесценивает страдания личности от дискриминации и одновременно лишает главной свободы – свободы рационально анализировать и критиковать.)
Толерантность и ислам
Толерантность – еще одна либеральная ценность, которая в результате тех же рассуждений оказалась искажена.П7 Толерантность работает только тогда, когда есть взаимодействие. То есть она не очень хорошо борется с нетерпимостью. Когда толерантность – и предоставляемая терпимостью защита – переходит с людей на идеи, мы начинаем защищать нетерпимость, антинаучные взгляды, иррациональность и другие виды предубеждений. Примеры этого мы видим в Европе, где либеральные демократии заняли нейтральную позицию по отношению к исламским радикалам.
Существует еще и социальная толерантность. Многие общества, которые лелеют религиозные процессы, глубоко нетерпимы: нетерпимы к гомосексуалистам, правам женщин, правам меньшинств, другим религиям, свободе слова, свободе собраний, свободе вероисповедания и т.д.П8 Левая политика и тянущиеся за ней ценности, о которых я говорил выше, включили в область толерантности социальные, культурные и эпистемологические практики. Например, массовые протесты и убийства из-за осквернения Корана в Афганистане (Partlow & Londono, 2011; Sieff, 2012) и волна бунтов из-за карикатур на пророка Мухаммеда, опубликованных в датской газете Jyllands-Posten.
Фильм «Невинность мусульман» спровоцировал яростные протесты в Ливии, Египте, Индонезии и даже в Австралии. На Западе эти акты интерпретировались через призму толерантности. Академическое левачество считало, что корни проблемы кроются в нашем обществе, то есть наше общество, в частности США, должно быть более чувствительным, толерантным и понимающим по отношению к ценностям и вероисповеданиям других культур (Davis, 2012; Falk, 2012; Williams, 2012). Но общества, в которых в качестве акций протеста совершались убийства, возможно, самые нетерпимые на Земле.
Люди в этих обществах устраивают беспредел не потому, что мы недостаточно толерантны или потому, что просят быть к ним терпимее. Массовая истерия случилась, когда святые для них тексты были осквернены не ценящими их другими как путь к знанию и к истине.П9 Тем не менее многие представители левых кругов интерпретировали такое поведение как призыв к большей толерантности с нашей стороны, и многие публично выступили за введение цензуры (Malik, 2012).
Есть кое-что еще, что вызывает беспокойство в связи с протестами исламского мира. Многие представители левых кругов придерживаются идеи, что люди, не живущие в одном из таких обществ, расстраиваются из-за такого поведения, поскольку не понимают эти культуры и их эпистемологические системы. Если бы люди просто поняли другие культуры, они не расстраивались бы. Здесь идея заключается в том, что нечто в понимании человека препятствует его ясному взгляду на вещи в противоположность расцениванию уличных беспорядков и убийств из-за оскорбленных религиозных чувств как абсолютно неприемлемых – и, если на то пошло, взгляду на религиозные эпистемологические системы как абсолютно ложные.П10
Лично я считаю, что люди волнуются не потому, что не понимают, почему другие протестуют на улицах, а потому, что хорошо понимают, почему люди протестуют на улицах.
Левые круги, феминисты и воскрешенный классический либерализм
Современные левые круги не могут увидеть моральный и эпистемологический дисбаланс из-за инвазивных ценностей, прилепившихся к классическому и социальному либерализму и лишивших его возможности и способности выносить моральные и эпистемологические суждения. Сегодня мы имеем хорошо образованных и воздерживающихся от суждений «левых», которые учат других поступать так же, в чем-то самодовольных и ханжеских, но не имеем хорошо обоснованных фактических суждений.
Большинство преподавателей в американских университетах – академические левые именно такого толка, как я описал, и даже те из них, кто не полностью окунулся в эту идеологию, испытывают трудности с пониманием разницы между уважением ценностей индивида и вынесением критического суждения касательно эпистемологии (Gross & Simmons, 2007; Jaschik, 2012; Kurtz, 2005; Rothman, Lichter, & Nevitte, 2005; Tobin & Weinberg, 2006). Плачевный результат этого: профессура учит студентов воздерживаться от суждений, особенно моральных.П11 Воздерживаться от эпистемологической критики неправильно, и эта практика должна быть прекращена. Преподаватели должны учить студентов тому, как выносить лучшие, более проницательные суждения: как отличать надежные способы мышления от ненадежных.
Я был бы виноват, если бы забыл упомянуть о провале современного академического феминизма. Феминизм сегодня сопряжен или, скорее, сосуществует, с левизной высшей школы. Вследствие этого феминизм впитал те же экзогенные ценности, что и либерализм. Таким образом, мы наблюдаем трагический, катастрофический и почти полный провал феминизма, который отказывается выступить против неистового, беспощадного женоненавистничества Талибана, ужасного и широко распространенного домашнего насилия, от которого страдают женщины Папуа—Новой Гвинеи, сексуального и физического насилия, которому часто подвергаются аборигенки Австралии, и так далее, и так далее.
Если абстрагировать феминизм от таких ценностей, как толерантность, разнообразие, мультикультурализм, примененных к идеям, то что останется? Будут американские феминисты больше или меньше критиковать обращение с женщинами в других культурах? Ответ очевиден. Молчание феминизма понятно, поскольку его позиции подпорчены длинным списком инвазивных ценностей, таких как мультикультурализм и релятивизм.
Вера
Левизна современного академического сообщества – нечаянный союзник веры, а ее представители вывели критику веры из игры.П12
Мультикультурализм и смежные идеологии дают «разнообразным» эпистемологиям – особенно вере – иммунитет от критицизма. Мультикультурализм ограждает религиозные процессы от критицизма, смешивая национальность и культуру и рассматривая атаки на веру и рациональное мышление как этически равноценные атакам на национальность, пол и другие неотъемлемые характеристики человека. Рациональная критика становится безнравственным действием.П13
Ложно трактуя классический и социальный либерализм, современная академическая левизна трансформирует акт критики веры и религиозных утверждений в моральную проблему – даже моральный недостаток. Критиковать веру становится неэтично, аморально, оскорбительно и ненужно. К тому же люди, озвучивающие подобную критику, считаются безнравственными, нетолерантными, вносящими раскол, жестокими и даже полными ненависти. Это неоправданное и ошибочное движение.П14
Вера – это не неотъемлемая характеристика; люди отходят от веры, переходят из одной веры в другую. Это не то же самое, что пол или национальная принадлежность. Есть даже специальное слово «апостазия» (вероотступничество).П15 В некоторых частях мира наказанием за вероотступничество является смерть (United States Department of State, Bureau of Democracy, Human Rights and Labor, 2011a).П16
Демонстрация уважения к практике убийства людей, оставивших веру, – это гротескно неуместное использование ценности «толерантность», которую мыслители эпохи Просвещения превозносили во времена Джона Локка и Томаса Хилла Грина. Это не толерантность, это скорее идеологическая слепота и моральная трусость.
Надежда
Левизна современного академического общества спровоцировала нарастающую социальную, моральную и эпистемологическую катастрофу. Она разрушила ценность рационального мышления и создала условия для процветания веры, религии, суеверий, псевдонауки и ошибочных эпистемологий всех видов. Она несет прямую ответственность за целое поколение студентов, не использующих свою способность к критической рациональности и верящих, что это делает их более хорошими людьми.
Я надеюсь, что современная левая политика вернется к либерализму и будет освобождена от релятивизма, субъективности, мультикультурализма и испорченного мышления – следствий смешивания достоинства человека и идеи. Харрис, Хитченс, Деннет и другие убедительно говорят об ограниченности нового либерализма и необходимости воскресить классический и социальный либерализм, чтобы он снова стал живым и эффективным проводником перемен.
Религиозные утверждения в аудитории
Когда в научной среде кто-то притворяется, будто знает то, чего не знает, его поднимают на смех.
Мэтт Торнтон, общественный деятель
Все студенты вашего вводного курса по философии прилежно учились до экзамена в середине семестра.П17 После всех экзаменов вы объявляете студентам, что теперь будете оценивать их знания по говорящей доске для спиритических сенсов: вы будете класть руки на дощечку, а духи подскажут вам оценку.
Какая реакция будет у студентов? Злость? Недоумение? Потрясение?
Конечно, пара групп сочтут эту идею отличной: студенты со слабыми знаниями будут надеяться, что кубик выкинет проходной балл, и небольшая группа людей, которые искренне верят, что доска «уиджа» – это надежный механизм для определения честных оценок. Все остальные будут ошарашены и не преминут об этом заявить.
Эта ситуация напоминает ту, в которой находятся сами профессора, когда критикуют ход мыслей студентов, но только современная академическая среда не позволяет этого сделать. Благодаря этой среде они до смерти боятся усомниться в конкретном ненадежном процессе мышления – не в любом процессе. Религиозные верования занимают уникальное завидное место, защищенное культурным, социальным и интеллектуальным щитом непроницаемости.
В гуманитарных науках (социологии, философии, антропологии и т.д.), если студент утверждает, что верит в высказывание, поскольку оно соответствует его религиозной традиции, оно – и процесс мышления, который к нему привел, – рассматривается как оправданное утверждение о знании, базирующееся на неуязвимой логике. Считается само собой разумеющимся, что религиозные утверждения имеют иммунитет против критики и дальнейших расспросов.
Это интеллектуальное «окоченение» характерно не для всех дисциплин. Опять же, в гуманитарных науках вопросы о механизме формирования убеждений у студента подлежат табу, но в точных (математике, химии, биологии и т.д.) сомнения в утверждениях и мыслительных процессах – неотъемлемая часть учебного процесса, необходимая, чтобы научить студентов мыслить эффективно.
Чтобы продемонстрировать, как выглядело бы использование веры в качестве оправдания в точных науках, давайте рассмотрим гипотетическую дискуссию между преподавателем биологии и студентом:
Профессор: [Х] случается, когда вирус гриппа заражает клетку.
Студент: Нет, это не моя теория.
Профессор: Какая же ваша теория?
Студент: [Y] случается.
Профессор: Почему вы так думаете?
Студент: Я верю в то, что моя теория правильная.
Всего одно слово «вера» – и рациональной дискуссии приходит конец.
В гуманитарных науках преподаватели притворяются, что рациональный диалог не был прерван. Апелляция к вере в качестве обоснования для умозаключений рассматривается как охраняемая и даже привилегированная практика. Базовая позиция – уважение чувств верующего и социальная легитимность.
С этим пора покончить. Коррекция процессов мышления у студентов и отсутствие поддержки религиозных ответов должны стать академической, культурной и педагогической нормой во всех академических дисциплинах.
Вера – это попытка познать мир, которая снижает вероятность нахождения истины или, выражаясь философическим языком, использование веры не приводит к обоснованному убеждению. Почему мы это знаем ? Потому, например, что различные религии делают противоречащие друг другу заявления, и они не могут быть все верны, однако они все могут быть ошибочными.
К сожалению, и в академической среде, и вне ее вера не рассматривается как ложная эпистемология. Вера покоится на прочном фундаменте моральной системы, которая дает ей моральную действенность и культурную и социальную легитимность. Что особенно интересно – высокое моральное положение веры имеет место не только в умах верующих; в системе образования оно стало институционализованным таким образом, что другие, даже те, кто не использует веру в качестве эпистемологии, вынуждены соблюдать неприкосновенность основанного на вере мышления.
Если профессор корректирует религиозные утверждения студента, это считается невежливым, грубым, агрессивным, навязчивым и даже антидемократичным. Причем ожидается, что преподаватель поставит студенту на вид, если тот выскажет антиэгалитарные или принижающие другую национальность убеждения. (Это показывает, что в отношениях между преподавательским составом и студентами нет ничего такого принудительного или насильственного, что не давало бы преподавателям права избавлять студентов от определенных убеждений; скорее, здесь играют роль социальные, культурные и даже политические факторы, решающие, какие убеждения подлежат тщательной проверке. Это очевидные двойные стандарты.)
Преподаватели гуманитарных наук должны усвоить подход, который столь важен для точных наук: не поощрять обоснования, основанные на вере. Не принимать религиозные утверждения всерьез. Донести до говорящего, что вера – неприемлемый базис, чтобы на его основе сделать надежный вывод. Требовать у студентов доказательства, аргументы и причины их умозаключений, в случае их отсутствия говорить, что такие утверждения нельзя воспринимать серьезно, – и обратно в песочницу!
Точно так же как доска «уиджа» – ненадежный процесс выставления оценок, религиозные утверждения – неприемлемая основа для надежных умозаключений, и преподаватели должны стоять на этом.
За гранью релятивизма
Вступление
Когнитивный, эпистемологический и моральный релятивизм – это токсины, которые студенты гуманитарных направлений получают в больших дозах чуть ли не каждый день. Их учат воздерживаться от суждений касательно других эпистемологий, культурных практик и моральных систем. Как следствие, их способность к критической оценке сильно повреждена.
Прежде чем развенчать веру как ошибочную эпистемологию, жизненно необходимо освободить людей от релятивистского представления о том, что все эпистемологии равны – странный и противоречивый «эгалитарный релятивизм» – или что их нельзя оценивать.
Цель этого раздела – научить читателей, как избавлять других от эпистемологического релятивизма. Сначала я кратко опишу свой опыт, основываясь на котором я создал педагогический антирелятивистский шаблон. Затем я объясню, как уличные эпистемологи и преподаватели могут использовать шаблон для того, чтобы помочь другим людям справиться со своим эпистемологическим релятивизмом (см. приложение В).
«Это истинно только для вас»
Более двадцати лет назад, когда я только начинал вести курс критического мышления, мои попытки ослабить позиции релятивизма наталкивались на общее возражение студентов: «Это истинно только для вас». Любой аргумент, который я приводил, встречался либо этой мантрой, либо схожим высказыванием: «Вы смотрите сквозь призму своей культуры» или: «Вы не можете увидеть дальше своего западного, господствующего, империалистического, ситуативно обусловленного взгляда белого мужчины». Сначала эти ответы ставили меня в тупик. Неважно, какие примеры я приводил или каков был путь моих размышлений, на все следовала эта линия «возражений».
Со временем – в результате опыта работы с заключенными, десятками тысяч студентов колледжей и университетов по всей стране и людей на улицах – я пришел к выводу, что это не просто распространенная проблема, но что она не дает мне обучать людей тому, как улучшить свое мышление. Чтобы хорошо мыслить, человек должен уметь исключать неважные или несогласующиеся альтернативы. Но человек не может этого сделать, если считает, будто нельзя вынести объективное суждение об этих альтернативах.
Например, я хочу решить, идти ли мне к доктору натуропатической медицины, чтобы попробовать вылечиться при помощи методов альтернативной медицины, или же обратиться к сертифицированному врачу, чтобы получить лечение, основанное на парадигме научных данных. Для этого я должен разработать надежный механизм, который приведет меня к ответу на вопрос: что будет лучше для моего здоровья? Если я начну с умозаключения, что это просто различные системы медицины, которые нельзя измерять одной мерой, я потеряю мотивацию к формулированию механизма для вынесения суждения. Нет смысла обучать тому, как выносить более обоснованные суждения, если то, о чем я сужу, нельзя оценивать и если мой механизм для вынесения этих суждений полностью субъективен.
Для преподавателя борьба с релятивизмом должна быть на первом месте. Каждый курс я уделяю тридцать–шестьдесят минут широкой сократической дискуссии, где прибегаю к шаблону (см. приложение С). Я сделал этот процесс легким и простым в использовании и надеюсь, что он сослужит хорошую службу преподавателям и уличным эпистемологам в любой дискуссии.
Неверная интерпретация реальности
Вполне возможно до какой-то степени нейтрализовать вред, нанесенный студентам левизной современного академического сообщества, если посвящать сократовскому методу от тридцати до шестидесяти минут. Использование этого шаблона в качестве модели поможет студентам избавиться от релятивизма за час, в зависимости от размера группы. Сделать это сложно, если курс посещают более ста студентов, поскольку ответы на все вопросы занимают много времени. За пять лет использования шаблона попался только один студент (насколько я знаю), который не избавился от эпистемологического релятивизма.
Вопрос 1: Возможно ли, что некоторые люди неверно интерпретируют реальность? Большинство студентов отвечают «да» или кивают головой. Тех, кто отвечает «нет» или выглядит неуверенным, я спрашиваю: «Если Фрэд думает, что два плюс два равно восемнадцать, а Сью думает, что сорок один, и оба представляют себе эту математическую операцию одинаково, то есть ли у кого-либо из них неверная интерпретация реальности?» Ни один студент не ответит «Нет».
Вопрос 2: Существуют ли люди, неверно интерпретирующие реальность? Второй вопрос переходит от возможности неверной интерпретации реальности к факту, что такие люди существуют.
На этой стадии важно, чтобы вы не приводили примеры – пусть студенты делают это сами. Печально, но факт: студенты больше доверяют примерам других студентов, чем примерам преподавателя. Эта стадия занимает обычно больше всего времени; я трачу от пяти до семи минут, стараясь активно задействовать как можно больше студентов.
Бывают студенты (обычно они специализируются по антропологии – дисциплине, сильно погрязшей в релятивистской догме), для которых это проблематично. В таких случаях я спрашиваю, существует ли что-либо познаваемое, и прошу предоставить примеры вещей познаваемых и непознаваемых. Тавтологий[49], характерных для математики и лингвистики («Холостяк – это неженатый мужчина»), обычно достаточно, чтобы студенты согласились с наличием познаваемых вещей. Если это не сработало, я привожу в пример факт: сейчас мы беседуем, и если они не соглашаются, значит, на каком-то уровне они понимают, о чем я говорю, а это в свою очередь означает, что некоторые вещи являются познаваемыми. Обычно это позволяет перевести на следующую стадию и к следующему набору вопросов даже самых упорных релятивистов.
Вопросы 3, 4 и утверждение 5: Если кто-либо хочет познать реальность, то всякий ли способ хорош? Есть ли плохие способы? Если так, то это должно означать, что одни способы лучше других. Теперь я привожу собственные примеры.
Я избегаю дискутировать о вере. Если всплывает эта тема, я говорю: «Мы обсудим это позже. Сейчас давайте найдем ненадежные способы, по поводу которых мы будем единодушны». Я привожу в пример откровенно ненадежные способы, например подбрасывание монеты или принесение в жертву козла. Очень просто заставить студентов согласиться, что подбрасывание монеты – это зыбкая основа для принятия решений: орел – я буду учиться на математическом факультете, решка – пойду учиться танцам. Я побуждают студентов привести свои примеры таких способов.
Я перехожу к следующему этапу вопросов, приводя утвердительное высказывание: «Итак, если некоторые способы плохие, например подбрасывание монеты, это означает, что на них нельзя положиться. Но если есть плохие способы, это должно означать, что есть и хорошие. Под “хорошими” я понимаю надежные. Так как “плохой” – это относительное слово, нет смысла говорить о плохом способе, если не существует хорошего способа, не так ли?»
Если студенты выражают сомнение в том, что «плохой» – это относительное слово, я обсуждаю другие относительные слова, например «глупый» или «вкусный». Я спрашиваю: «Если кто-то считается глупым, означает ли это, что существуют люди, которые считаются умными?» Обычно этого достаточно, чтобы продвинуть дискуссию вперед. Однако в некоторых случаях студенты зависают на слове «плохой». Я объясняю, что под «плохим способом» подразумеваю такой, который уводит человека от объективной действительности. Если непонимание продолжается, я спрашиваю, в каких случаях они используют слово «плохой». Их определение обычно совпадает с тем, как я использую слово «плохой», но если нет, я использую прием Сэма Харриса и говорю, что не только не уверен в том, как они используют слово «плохой», но даже думаю, что они сами не знают, как они используют это слово. После краткой дискуссии о слове «плохой» я перехожу на следующую стадию с вопросами 6 и 7.
Вопросы 6 и 7: Как мы можем определить, какие способы плохие, а какие – хорошие? Здесь закладывается фундамент. После того как мы обсудили, что понимать под словами «надежный», «хороший» и «плохой», мало кто продолжает цепляться за релятивизм применительно к способам, которые уводят человека от реальности или приближают к ней.
Я прошу студентов озвучить их идеи относительно того, как можно отличить плохие способы от хороших. Вне зависимости от их ответов я спрашиваю, откуда они знают, что их критерии отбора позволят отличить плохие способы от хороших. С небольшими подсказками студенты приходят к выводу, что способы, опирающиеся на рациональное мышление и доказательства, хорошие, в то время как другие – плохие.
Рекомендации
• Не переходите к следующей стадии, пока не все студенты с вами согласны. Если есть студент, который не понимает, потратьте больше времени на эту стадию. Используйте вопросы как возможность помочь студентам. Если понятия все еще неясны,П18 пригласите студентов прийти к вам позже и продолжить разговор.
• На стадии первого вопроса вам, возможно, придется обсудить, что такое объективность и субъективность. Как отмечалось во второй главе, я прошу студентов подумать о различии как о предпочтениях – например, к ягнятине красное вино подходит больше, чем белое.
• На стадии второго вопроса обязательно хвалите студентов, когда они приводят примеры людей, неверно интерпретирующих реальность. В целом похвала как способ продвижения диалога вперед используется недостаточно часто.
• Второй вопрос также предлагает возможность помочь студентам понять, что количество людей, придерживающихся определенного утверждения, никак не повышает вероятность истинности этого утверждения. Вы можете, например, спросить: «Повышает ли количество людей, неверно интерпретирующих реальность, вероятность того, что их убеждения истинны? Например, если Джо думает, что на заднем дворе – пришелец, и убедил в этом Бетти, повышает ли это шансы на то, что во дворе и правда пришелец?»
Вмешательства
Вмешательство 1
Я никогда не поднимаю трубку телефона в кабинете. Но один раз изменил своей привычке. На другом конце провода был расстроенный родитель (РР). Его сын посещал мой курс, и он переживал из-за того, что я подвергал сомнению веру студентов. Я предложил ему прийти в часы приема, чтобы обсудить это. (К лучшему или к худшему, после перевода вектора действия на кого-то другого разговор обычно заканчивается, поскольку большинство людей не идет дальше первого контакта.)
Он был у меня через тридцать минут. РР, мужчина около 55 лет, суровый на вид, но с мягким рукопожатием, с крашеными темными волосами. Он сел и подозрительно огляделся по сторонам. Он выглядел недовольным и говорил так, словно его дело не терпело отлагательств.
РР: Я сказал вам по телефону. Вы перешли грань, когда задали вопросы о вере моего сына…
ПБ: Хорошо-хорошо, минутку. Во-первых, какой курс посещает ваш сын?
РР: Критическое мышление.
ПБ: Понятно, спасибо. А почему вы думаете, что о вере нельзя разговаривать?
РР: Потому что вы злоупотребляете своей властью. У вас нет права задавать студентам подобные вопросы. Они молоды и поверят во все, что вы им ни скажете. [Он продолжал в таком же духе несколько минут, повторялся, по сути. Я слушал.]
ПБ: Ладно, о чем, по-вашему, я должен разговаривать со студентами в курсе критического мышления?
РР: Обо всем, кроме этого.
ПБ: Об алгебре?
РР: Это нелепо. Вы сами знаете, что вы не должны говорить об алгебре.
ПБ: Верно, но я пытаюсь обозначить границы – то, о чем я должен и не должен говорить. Правильно? Итак, я не должен говорить об алгебре. А как насчет других вероисповеданий? Как насчет ислама? Я должен говорить об исламе?
РР: Нет. Курс могут посещать студенты-мусульмане. Нет. Определенно, нет.
ПБ: Должен ли я говорить о том, как люди приходят к знанию?
РР: Да, да, до тех пор, пока вы не затрагиваете вопросы веры.
ПБ: Итак, внесем ясность: я должен говорить о том, как люди приходят к знанию, пока это не связано с верой? Такова ваша позиция? Я не хочу вкладывать свои слова в ваши уста.
РР: Да. Все правильно.
ПБ: А что насчет Ноева ковчега? Могу я говорить о нем?
РР: Что? А что с ним?
ПБ: Дозволено ли мне говорить о том, как люди узнали о большой лодке с разными видами животных и всем таким?
РР: Нет. Нет.
ПБ: Как насчет коалы?
РР: А что насчет коалы?
ПБ: Могу я говорить о том, как коала попала из ковчега в Австралию?
РР: О чем вы толкуете? Какая коала?
ПБ: Ну, вы знаете, такие милые маленькие медведи. Они называются медведи коала. Они живут в Австралии. Вы когда-нибудь были в зоопарке?
РР: Я знаю, кто такой медведь коала, но почему вы говорите о нем сейчас?
ПБ: Потому что я хочу знать, как медведь коала оказался в Австралии, и хочу узнать, могу ли я, по-вашему, говорить об этом?
РР: Но при чем тут вообще коала?
ПБ: Ну, когда коалы покинули ковчег, как они попали в Австралию?
РР: Они мигрировали. Мигрировали. Понимаете?
ПБ: Но коалы едят только листья эвкалипта, а там, где ковчег предположительно осел, нет эвкалиптовых деревьев. Так как же они добрались до Австралии?
РР: Они питались чем-то другим.
ПБ: То есть они развивались?
(Долгая пауза.)
ПБ: Так можно мне говорить про медведя коалу или нельзя?
РР: Вы не должны, потому что на самом деле вы говорите про веру и злоупотребляете тем самым своей властью.
ПБ: Хорошо, я пытаюсь прояснить ситуацию для себя. Я чувствую, что чего-то недопонимаю, но я действительно хочу понять вашу точку зрения. Я могу…
РР: Коалы живут в Австралии.
ПБ: Это вопрос?
РР: Нет, я говорю, коалы живут в Австралии.
ПБ: Ну да.
(Долгая пауза.)
Читать бесплатно другие книги:
