Фестиваль Власов Сергей

Поэту Грушевскому все нравилось, на душе у него было хорошо… Нравилось, что его узнают вообще и сегодня в частности, нравилось, что он уже принял грамм семьдесят коньяка, что оставшиеся в бутылке пятьдесят грамм у него никто не просит, нравилось, что по договоренности с редактором Театра эстрады Галиной Николаевной Руковец он сегодня работает на площадке – ближе к концу концерта.

Вообще надо заметить, что в последнее время широкий зритель плохо ходил на эстрадные юмористические концерты, что, конечно, имело негативный отзвук в груди народного поэта. Но зато этот немногочисленный зритель по-прежнему покупал его книжки, которые Володя собственноручно продавал в фойе Театра эстрады до, после, а иногда и во время концертов, подкарауливая припозднившихся или задержавшихся после антракта посетителей театра и предлагая им свой ходовой литературный товар с присущими ему бескомпромиссностью и остроумием.

Любая книга от Владимира Петровича украшалась не только дарственной надписью с указанием имени, отчества покупающего, но и различными пожеланиями в его адрес и массой автографов поэта Грушевского в самых разных местах его печатного издания. Некоторым дамам он даже писал телефон, адрес и схему, как лучше найти его дом с указанием дверного кода.

Вандурин и Башуков уже битых полчаса спорили по поводу московской богемы, Башуков хотел быть в ее первых рядах, а Вандурин – категорически нет.

– Хочешь, я тебе научно объясню, наконец, что такое «богема»? А то ты употребляешь это слово, наверное, уже лет десять, абсолютно не представляя, что оно в действительности обозначает.

– Ну, попробуй. – Михаил поправил прическу и прищурил один глаз.

– Так вот. В принципе, богема – это творческие люди, не имеющие твердого материального обеспечения, но зато обладающие беспорядочным образом жизни и неадекватным типом поведения. Это официальная точка зрения.

– Согласен.

– Замечательно. Теперь дальше. – Коля Вандурин затянулся. – Я не могу себе позволить богемных вещей, хотя иногда хочется. И абсолютно от этого не страдаю. А знаешь почему? Потому что так называемая нынешняя богема – сборище недоумков. Это либо провинциальные педики, в силу своих наклонностей получающие «зеленый свет» в столице, либо местные барыги с вполне устойчивым материальным и крайне необеспеченным умственным потенциалом. Бабки они нарыли на заре перестройки, будучи «ломщиками» у «Березки» и мелкими сутенерами, а сейчас возглавляют передовой отряд родного отечественного шоу-бизнеса. Но по сути они – такое же быдло, как и те, кому они впаривают «фанерные» концерты малограмотной попсы.

– Тебе бы в «ОКНАХ РОСТа» работать, плакатный ты наш дядя Коля!

– Нет, не потянет – дыхалка не та, – Флюсов ухмыльнулся, – видишь, выдал тираду – и обмяк. А все потому, что говорил ты обыкновенную ерунду, причем серьезную, причем нового – в частности мне – ничего не сообщил. Тогда зачем это все? Пустые разговоры… Давайте лучше я вам анекдот расскажу. А еще лучше – одну историю, абсолютно невероятную! Я просто уверен – она вам понравится.

– Сергей Львович, да не смотри ты так на замечательную девушку в красном. Она уже так смущена, что сливается со своим платьем. – Вандурин захихикал. – Девушка, да-да, вы, идите к нам. Писатель Мондратьев расскажет вам массу интереснейших вещей! Вас это захватит хотя бы потому, что больше половины вы все равно не поймете.

При этих словах Мондратьев вздрогнул и быстро-быстро замигал белесыми ресницами.

– Ну так что насчет истории? Рассказывать? – Флюсов потер ладони.

– Времени еще – вагон. Давай!

– Подожди. Девица-то, видно, решилась. Видишь, это она тебе улыбается. Так-так… идет… идет после такого приветствия – значит, бедняжка, совсем без мозгов.

В то же время Сергей Львович преобразился. Спина его выгнулась буквой «зю», плечи расправились, а из ушей, казалось, еще секунду – и повалит густой удушливый дым. Флюсову даже показалось, что на лестнице запахло ипритом. Чистый Конек-Горбунок!

– Добрый вечер. – Мондратьев неестественно улыбнулся, глаза при этом у него стали еще злее. – Простите, мы с вами вчера в Кремле на торжественном полднике не встречались?

Это была его дежурная дурацкая шутка, на которую реагировали большинство девиц. Сергей Львович, как и Гете Вольф ганг Иоганн, предпочитал незначительных женщин, а проще сказать… Нет, лучше ничего не говорить.

– Здравствуйте, – несмело протянула незнакомка.

На ее фригидном милом личике Мондратьев тут же увидел крайнюю предрасположенность к юмористическому жанру. Только этим можно объяснить его следующий вопрос:

– Вы любите юмор?

– Да! – ответила девушка. – У меня папа – артист, мама – дирижер, а брат танцует в детском хореографическом коллективе, – ни к селу ни к городу сообщила она. – Нет, наоборот. Извините, я очень волнуюсь… такие известные люди. Мама у меня – артистка, брат – дирижер, а папа…

– Что?! – первым не выдержал Вандурин. – Танцует в детском хореографическом коллективе?

– Тьфу! – Девушка засмеялась. – Брат, брат танцует, а папа – дирижер.

– Ну, наконец-то разобрались.

– Меня, кстати, зовут Изольда Викторовна.

Писатели и артисты почти хором сообщили каждый свое имя и начали расточать многочисленные двусмысленные комплименты. Однако Флюсов, внезапно вспомнив, что собирался поведать смешную историю, предупредил:

– Мужики, если сейчас обещанную историю не расскажу – потом забуду. Короче, у меня есть знакомая, которая учится во Втором меде, у них на курсе есть женщина-преподаватель – весьма уважаемая и почтенная дама в возрасте. Так вот, эта дама решила обратиться по поводу решения какого-то житейского вопроса к депутату Госдумы. Дом, где она живет, – это его округ, от которого он избирался. Здесь все нормально. Фенька в другом. Раньше, достаточно давно, эта достойная женщина как врач работала с умственно отсталыми детьми.

– С дебилами, что ли? – спросил Башуков.

– Сам ты дебил. С даунами, – пояснил Мондратьев.

Сергей Сергеевич поправил:

– Неважно, как они называются – у детишек было… ну, скажем… замедленное умственное развитие. И вот, когда эта дама вошла в кабинет депутата, она увидела, что за огромным столом сидит и идиотски улыбается один из ее бывших подопечных. Она его, разумеется, узнала и говорит: «Здравствуй, Вася! Я очень рада тебя видеть вновь, но видишь ли, мне надо срочно решить один вопрос с депутатом Государственной думы. Где он?» – «Как где? – удивляется подопечный. – Я и есть депутат», – и показывает крючковатым пальцем на прикрепленный к лацкану пиджака значок. «Кто?! – не понимает женщина. – Ты?! – и медленно оседает на пол. – Как же это может быть? Ты же был…» – Флюсов поморщился, – выражаясь терминологией Сергея Львовича, «ты же был дебил!». Тот спокойно парирует. «Ну и что, – говорит, – во-первых, я им и остался, этот диагноз, как вам прекрасно известно, – окончательный, он не лечится, а во-вторых, у нас в Госдуме почти все слабоумные, и я, между прочим, считаюсь там чуть ли не основным интеллектуалом».

Флюсовская история настолько поразила слушающих, что за то время, пока он говорил, никто не проронил ни слова, что бывает достаточно редко среди людей, которым через пятнадцать-двадцать минут выходить на концертную площадку перед почти тысячной аудиторией. Только Изольда Викторовна, когда Сергей Сергеевич сделал небольшую паузу, чтобы прикурить от мондратьевской зажигалки, тихо прошептала:

– Ну, блин, дела…

– Так вот, – Флюсов продолжил: – «Как же ты смог стать депутатом?» – спрашивает преподаватель медицинского вуза, по-прежнему офигевая. Он ей объясняет в том плане, что «Помните, Марь Иванна, вы сразу мне сказали, что я – дурак и поэтому должен во всем вслушаться вас. Другие мальчишки курили, безобразничали, прогуливали уроки, а я – нет. Потому что вы мне тогда говорили: “Не кури, не хулигань, не прогуливай”. Когда я закончил школу – пошел на завод, а там мужики каждый день пьют водку, выносят с завода ворованные детали и дебоширят в ближайшей пивной с последующим попаданием в вытрезвитель. Я же честно работал, был трезвенником, активистом и дружинником, в результате чего начал расти по служебной лестнице. Потом меня приняли в партию, выдвинули в партком, а затем и в депутаты Верховного Совета РСФСР. Ну а оттуда попасть в депутаты Госдумы – вопрос чисто технический». В общем, решил дебил-депутат все тетенькины проблемы за пять минут, куда-то звякнул, шмякнул – и все дела. Потом долго благодарил свою бывшую учительницу, тряс ее натруженную руку, а напоследок сказал ей фразу, от которой тетенька чуть не упала в обморок: «Трудное детство никогда не кончается». Вот и все. – Флюсов отвернулся к окну.

– Начало было смешным – просто супер, а конец грустный, – подытожил Вандурин.

Слушателям захотелось поспорить, но подошедший поэт Грушевский строго предупредил:

– Хватит трепаться. Все наверх. Через три минуты начинаем.

Услышав, что скоро «в бой», Мондратьев занервничал:

– Милая девушка, я не знаю, что вы делаете в Театре эстрады, но если вы меня подождете после концерта, я вам открою многие тайны эстрадного искусства. Вкупе с…

– Вкупе – не надо!

– Да как вам заблагорассудится. Только учтите, что без «вкупе» удовлетворение от общения достигается не полностью, в том смысле, что не до конца. Нет, я имею в виду, что финал достигается в любом случае, просто он иногда бывает не таким, о каком мечталось сначала. Я доходчиво поясняю?

– Да-да. Хорошо, только….

– Никаких «только», «если», «может быть»… – скороговоркой сказал Сергей Львович уже почти на ходу. – Все закончится в двадцать два ноль-ноль плюс-минус десять минут. Я буду ждать вас у служебного входа.

Раненой газелью литератор метнулся к лестнице, и его мясистые ляжки замелькали в ее пролетах со сказочной быстротой.

Наверху за кулисами толпился известный народ: писатели – Лион Измайлов, Лев Новоженов, Леонид Французов, артисты разговорного жанра, несколько певичек, а также знакомые, знакомые знакомых, чьи-то приятели, любовницы и прочий разнообразный театральный сброд. Единственный, кто заслуживал здесь хоть какого-то внимания, был завсегдатай театральных представлений – колдун Кулебякин.

Сергей, выяснив, что «работает» ближе к концу вечера, не преминул поприветствовать старого знакомого:

– Здорово, Кулебякин!

Колдун был явно не в духе:

– Ну что за страна такая – кругом одни придурки!

– Что случилось? Что так взволновало вас, натуру спокойную и гармоничную?

– Я умею играть на гармони, когда у меня хорошее настроение, а тут… Пришел посмеяться на веселую тусовку, а меня не пускают на сцену.

– И правильно делают. На сцене люди работают, а веселятся, в зале.

– Я как раз хотел совместить два этих понятия, но получил от директора Корна отказ. – У Кулебякина сжались кулаки.

– Это и понятно, – съязвил Флюсов, – Валерий Григорьевич не любит авангардистских идей.

– Плевать мне на то, что он любит! У меня нет вопросов ни к правительству, ни к Администрации Президента – они там все слабоумные. А к Корну есть. Потеря директорского поста его так страшит, что он начал судорожно воровать. Воруя, он стал нервничать, а результаты его нервного перенапряжения почему-то должны сказываться на мне.

– А что вообще новенького в мире искусства? – спросил Флюсов. – Вы, гражданин Кулебякин, должны быть в курсе. Например, не далее как на прошлой неделе я лицезрел вас в концертной студии «Останкино», где вы объясняли одному мэтру телевидения, как надо правильно снимать музыкальные программы.

– А телевизионщики никогда не понимали, что такое настоящее искусство. Не понимали, что его появление всегда связано с конфронтацией между поколениями. Негодяи… – Кулебякин в замешательстве стал шарить по своим бездонным карманам. Ничего там не обнаружив, он строго попросил:

– Дай закурить!

– Пожалуйста. – Флюсов любезно протянул только что открытую пачку «Винстона».

Колдун приблизил ее к глазам, злорадно усмехнулся, а затем бросил в полиэтиленовый пакет, который держал в руке.

– До свидания! – Он попрощался и, резко повернувшись на каблуках, побежал к выходу.

– Ну вот, теперь надо идти в буфет за сигаретами, – вздохнул Сергей. – Ладно, заодно кофейку попью.

В артистическом буфете Сергей провел около часа, балагуря с буфетчицей Зиной и многочисленными знакомыми, забегавшими сюда в основном за разными мелочами. На стене у Зины висел динамик, поэтому весь ход концерта и реакцию зрителей можно было слушать прямо отсюда, а не бегать каждый раз на третий этаж, дабы узнать, кто на площадке, «хороший» ли зал и не случилось ли очередного провала у кого-нибудь из коллег.

Перед самым выходом на площадку Сергей еще раз проверил наличие материала – двух монологов и странички с миниатюрами и стал ждать, пока Башуков с Вандуриным, в данный момент кривляющиеся на сцене, не скажут свои так хорошо знакомые ему финальные реплики.

– Сергей Сергеевич, вы готовы? – Ассистент режиссера, отвечающая за порядок и четкость появления участников концерта на площадке, предупредила: – Вы следующий…

Наконец массовые хлопки, предназначенные санкт-петербургскому дуэту, стихли, и лысый мордастый конферансье Валерий Москалев начал в витиеватых выражениях, путая падежи, склонения и факты автобиографии, представление нашего героя…

…Флюсов отработал нормально – на четыре с плюсом – и ушел за кулисы под долгие, продолжительные аплодисменты. Его выступление длилось всего минут пятнадцать, а ему показалось, что прошло не менее двух часов.

– Молодец, Сергей Сергеевич, как всегда – молодец! – Откуда-то из темноты вынырнула фигура редактора – Галины Руковец. – Пойдем ко мне в редакторскую – заполнишь договор, и я угощу тебя очень вкусными конфетами с коньяком.

– Я ж не пью.

– Слушай, ты совсем заработался, в конфетах коньяк не считается, и потом, поступили сведения, что ты не пьешь только со мной, а с другими хлещешь горькую в три горла.

– Наговоры, завистники сплетни распускают!

– Ну, ладно, ладно. Я же знаю твою особенность. От всего откажешься, если что…

– Так это же «если что», Галина Николаевна.

Руковец понарошку насупилась:

– Ты когда мою Дашку в своей передаче снимешь?

– В следующей – обязательно.

…Выйдя из театра за десять минут до окончания концерта, Сергей первым делом посмотрел на часы – светящиеся стрелки показывали: без десяти минут десять, вздохнул полной грудью вечерние запахи с Москвы-реки и усталой походкой пошел в направлении станции метро «Библиотека имени Ленина».

Он любил это время – время перехода через мост от Театра эстрады на другую сторону. За эти восемь-десять минут на него опускался какой-то странный беспричинный восторг, Сергей сразу становился равнодушным к многочисленным дневным неурядицам, к бездарной быстролетности жизни и весь наполнялся какой-то сомнительной радостью и спокойствием. Много лет, переходя мост после концертов, он задавал себе один и тот же вопрос: что это за непонятное состояние, которому нет логического объяснения и которое при том при всем так приятно, что перед ним тускнеет многое, испытанное за эти годы…

По красной прямой ветке электрический поезд подземки домчал писателя до «Преображенской площади» за двенадцать минут, из которых последние восемь он с интересом рассматривал симпатичную юную блондинку, сидевшую напротив. Блондинка вышла тоже на «Преображенке» и, фривольно покачивая бедрами, направилась в ту же сторону, что и Сергей. Он было хотел что-нибудь спросить у нее, но потом, представив, что даже при самом благоприятном раскладе надо будет идти в магазин за шампанским, а в дежурную аптеку за презервативами, – передумал.

«Всех баб не отымеешь…» – Флюсов вспомнил первую часть древней истины. Сто метров до подъезда он прошел на чистом энтузиазме, не встретив никого из знакомых припозднившихся гуляк, частенько ошивающихся возле расположенного здесь винного магазина, и только войдя в подъезд, увидел пожилую соседку со второго этажа.

– Как поживаете, Екатерина Степановна? – собрав в кулак весь оставшийся оптимизм, поинтересовался он.

– Да как поживаю, Сережа, помаленьку… Вот лифт опять не фурычит с самого обеда…

– А что случилось?

– Твой сосед с седьмого этажа… Этот ненормальный преподаватель Третьяков привел к себе в квартиру человек двадцать народу. Они весь день ездили на лифте туда и обратно, в конце концов вот он и не выдержал. И что странно – все третьяковские гости приблизительно одного возраста. Ребята и девчата – лет по двадцать – двадцать пять.

– Да, действительно подозрительно…Может, они задумали что нехорошее… – автоматически подыграл женщине писатель.

– Не знаю, не знаю… – Екатерина Степановна поманила Флюсова пальцем. – Я на всякий случай предупредила участкового. А заодно стукнула и председателю нашего кооператива – Павлу Францевичу.

– Ох, какая же вы молодец. Однако мне пора в путь, хотя чувствую, что до восьмого этажа я могу и не дойти.

– Дойдешь как миленький. Потому как ночевать в подъезде по нынешним временам небезопасно. Вон в соседнем доме позавчера в два часа ночи мужика раздели и все деньги отняли.

– У меня не отнимут: во-первых, у меня их нет, а во-вторых, с моим теперешним настроением я сам готов у кого-нибудь что-нибудь отнять.

– Никак переутомился?

– Есть немного. – Сделав первый шаг, Флюсов споткнулся о ступеньку и чуть не упал.

«Надо купить новые ботинки – дело, наверное, в них…» – Казалось, эта на первый взгляд ничем не примечательная мысль придала ему сил. Между вторым и третьим лестничными пролетами он вспомнил, что давно не покупал себе новых вещей, между третьим и четвертым – желание приобретения обновки получило подтверждение где-то в глубинах подсознания, а между пятым и шестым стало реальной необходимостью.

Когда Флюсов, задыхаясь, наконец-то дошел до восьмого этажа, он четко осознал, чего он хотел многие годы: «Куплю-ка я себе завтра футбольные бутсы! И не просто бутсы, а бутсы с навинчивающимися металлическими шипами. А с шипами я наверняка стану похож на чайную розу. Тьфу, блин, я действительно переутомился – какая галиматья лезет в голову – так недолго и свихнуться…»