Фестиваль Власов Сергей

Глава восьмая

– Валера, ты уже ел манную кашу?

– Сейчас, я говорю по телефону! Да, да… Все будут в счастье! Да!

Валерий Канделябров ловко метнул трубку на рычаг аппарата и, медленно передвигая ноги, направился на кухню.

К своим тридцати четырем годам известный телеведущий Канделябров оказался на финансовой мели и сейчас всеми доступными и не совсем способами пытался улучшить свое материальное положение, все больше и больше, часто без разбора, пуская в ход гремучую смесь из провинциального нахальства и национальной сообразительности.

Сутью его очередного «гениального проекта» была тропинка к сердцу спикера Ивана Петровича Рыбкина. Канделябров пытался ее найти уже полтора месяца в надежде, что именно она выведет его к оазису теневых госдумовских финансовых потоков. Знакомство с Иваном Петровичем состоялось, благо приятели-телевизионщики подсобили – да не прост оказался бывший второй секретарь Волгоградского обкома партии по идеологическим вопросам.

Однако ивано-франковский Бендер не терял надежду и «рыл землю» своим полукруглым, как банан, шнобелем с остервенением, присущием только серьезным деятелям шоу-бизнеса.

На кухне важно восседалала, ожидая отрока, его чудная молодящаяся мама – Лариса Степановна.

– Валера, не забудь надеть под брюки леггинсы – на улице кругом сквозняки! И не ешь мороженого больше трех порций, и еще…

– Мама, я все помню. – Валера ухватил огромной конечностью накаченный кремом сверх всякой меры тошнотворный эклер и незамедлительно отправил его в темное, как метростроевский тоннель, отверстие рта.

При этом он чмокал, икал, шевелил усами, стряхивал с пуловера крошки и пританцовывал на месте то ли от умиления, то ли от нетерпения, то ли попросту давно хотел в отхожее место.

Через полчаса Канделябров уже мчался на частнике в направлении «Останкино», мучительно прикидывая в уме, сколько же ему придется отдать своих кровных денег водителю, и заранее расстраиваясь от этого на первый взгляд несущественного факта.

Ежедневно решая сложные задачи, Валера в конце каждого рабочего дня присаживался за свой письменный стол и каждый вечер педантично, по-бухгалтерски выписывал доходы и расходы дня, то приходя в восторг, то частенько чуть не теряя сознание от неумеренной жадности.

Он закрыл глаза, пытаясь отвлечься, и не заметил, как задремал. Но пытливый мозг Канделяброва не отдыхал даже во сне. Мало того, мания величия, которой он страдал в реальной жизни, во сне ожесточалась, принимая совсем уж гротесковые формы.

И было телеведущему Канделяброву видение, будто на дворе уже 2012-й год. Валера обновляет записную книжку, соображая, кого вычеркивать, а кого пока оставить, кто еще пригодится, а кто уже не нужен и не будет нужен больше никогда.

«Так, Рубубайс… Это кто ж такой будет? – Валерию снилось, что он пытается вспомнить и не может. – А-а… Рыженький такой был, приватизатор… Так он еще когда десятку схлопотал. Наверное, уже вышел. Нет, не нужен ты мне такой сомнительный. Так, Борька Самцов… Пуделек. Этот, по-моему, еще работает… на кирпичном заводе на Чукотке. Вычеркиваем…»

Машину тряхнуло на ухабе. Валера пришел в себя, вдалеке уже виднелся шпиль Останкинской телебашни.

Сегодня ему предстоял нелегкий разговор с одним из руководителей общегосударственного первого канала – Вячеславом Смагиным. Канделябров ждал звонка от Вячеслава Ивановича целую неделю. Он не решался идти к нему сам, чтобы не подать вида в своей крайней заинтересованности, но Смагин не звонил. Тогда Валерий стал систематически ошиваться на этаже, где был расположен его кабинет, ища, как бы невзначай, случайного контакта. И вот позавчера они столкнулись нос к носу – Вячеслав Иванович, извинившись за длительное молчание и пообещав любое возможное содействие в съемках будущей передачи «Родные просторы», наконец-то определил конкретный день и час долгожданной аудиенции. В назначенное время Канделябров постучал костяшками пальцев в заветную дверь.

В довольно тесном кабинете с большим окном стояли несколько человек. На столе, заваленном деловыми бумагами, стояла бронзовая статуэтка Пельцина, а по сторонам от нее почти что в полной симметрии возвышались две пирамиды, состоящие из профессиональных кассет «Сони-бетакам». За столом в кресле сидел Смагин и просматривал какие-то бумаги. Кабинетный народ подобострастно, по-собачьи внимал процессу, боясь каким-нибудь неосторожным движением или шорохом ему помешать.

Наконец телебосс поднял на присутствующих тяжелый взгляд, внимательно их осмотрел, затем издал глубокий вздох разочарования, после чего опять молча опустил голову.

– Думает о чем-то важном, – догадался кто-то из толпящихся.

– М-да… – пробурчал Вячеслав Иванович и тут заметил Канделяброва. – Как поживаешь, Валера?

– Ничего, спасибо…

– Присаживайтесь, мы через пару минут закончим, – сказал останкинский босс и, обращаясь к остальным, добавил: – Все, что вы мне здесь изложили, – чушь собачья. Попрошу всех написать объяснительные по поводу срыва прямого эфира и поконкретней, с именами, фамилиями… Все понятно? Тогда я вас больше не задерживаю. Валерий Пименович, подсаживайтесь поближе и, если можно, – сразу к делу.

Дело Канделяброва заключалось в просьбе по поводу предоставления эфира для давно задуманного им ток-шоу «Родные просторы», предполагалось, что шоу станет рейтинговым отстойником всевозможнейших сплетен и слухов, будоражащих как общество в целом, так и многочисленных индивидуумов в частности, и займет достойное место в перечне по-настоящему любимых народом программ. В принципе преград к этому особых не было, Валеру на «ящике» давно знали и любили.

– Время выхода в эфир – 18.30, в пятницу вам подходит? – участливо поинтересовался Смагин.

– Вполне… А скажите…

– Производство, копирайт – наши, – перебил Вячеслав Иванович.

– А насчет рекламы?

– Спонсорскую, внутри передачи, продаем пакетом из расчета шести тысяч и делим пополам.

– Спонсорские договора оформляются официально, с учетом реальных цифр?

– Только официально, Валерий Пименович! И больше никогда не задавайте мне подобных вопросов. За уточнением деталей обратитесь, пожалуйста, к моему помощнику. Зовут его Петя, сейчас он сидит у меня в приемной. Всего доброго.

– А скажите, утверждать сценарии первых шести программ будете вы?

– Нет, для этого в нашем штате имеются другие специалисты…

Валерий Пименович Канделябров пытался пробовать себя в разном качестве на разных творческих поприщах, в том числе и на литературном. Однажды, написав небольшую по объему повесть и отослав ее в издательство заказной бандеролью, он получил письмо с отказом, которое гласило: «К сожалению, мы не видим никаких коммерческих возможностей для издания этой книги и, следовательно, не можем сообщить Вам ничего обнадеживающего».

Тогда Валерий отправился лично к главному редактору издательства, который его, как ни странно, принял и с которым у будущей телезвезды получился крайне нелицеприятный разговор.

– Вы, безусловно, талантливый человек, – сначала вполне миролюбиво пытался объяснить суть дела редактор. – Но поймите, в любом деле необходим хотя бы элементарный навык или, говоря другими словами, минимальный профессионализм.

– Выхотите сказать, что у меня его нет? – сразу возмутился тогда Канделябров.

– В том-то и дело, молодой человек, в том-то и дело. Вам необходимо больше работать, больше писать, и тогда, смею вас уверить, удача не просто придет – она вас настигнет, даже вне зависимости от вашего же желания.

– Что вы предлагаете мне конкретно делать? Мне же нужно на что-то жить. Мне нужны деньги.

– К сожалению, деньги нужны абсолютно всем. А по поводу философского вопроса: «Что делать?»… Судя по всему, вам слишком легко достались строки вашей повести. Это сразу чувствуется и четко просматривается.

– Так, по-моему, это замечательно…

– Не совсем…В любом творчестве необходимы пот и слезы, слезы и пот…

Расставшись, Канделябров и редактор очень обиделись друг на друга. Валерий – за то, что его произведение не оценили по достоинству, а редактор расстроился из-за финальных валериных слов при расставании: «Прощайте, я ухожу… Больше мы с вами никогда, скорее всего, не увидимся… Потейте тут и рыдайте без меня…»

Утром на следующий после литературного фиаско день он купил краски, кисти и мольберт. Один знакомый художник согласился давать ему уроки, и Валера привел его к себе на квартиру посмотреть, не упустил ли он чего-нибудь нужного для живописи.

– Не упустил, – обрадовал его художник и тут же добавил: – Но, чтобы писать картины нужно, между прочим, учиться.

На что Канделябров со свойственным ему максимализмом ответил:

– Учиться мне некогда, да и незачем. Мне надо деньги зарабатывать.

В течение трех месяцев, с утра до вечера, он писал портреты, пейзажи, натюрморты, малевал батальные сцены и водную гладь в минуты рассвета, но все было без толку. «Гениальные холсты» не нравились ни их потенциальным покупателям, ни просто интересующимся живописью, ни даже родственникам и знакомым. Кстати, у самого Канделяброва после просмотра некоторых полотен становилось тошно на душе. Наконец Валерий плюнул и устроился на телевидение в главную редакцию программ для молодежи ассистентом осветителя. Прошло всего несколько лет, и фамилия Канделяброва замелькала в титрах телевизионных передач уже на почетных местах: сначала рядом со словом «редактор», а немного позже – вместе со словосочетанием «автор и ведущий».

Выйдя из кабинета Смагина, Валерий направился в туалетную комнату. Зайдя туда, он занял диспозицию возле крайнего к окну писсуара и, расстегнув штаны, прищурился, пытаясь рассмотреть его санитарно-гигиеническое состояние. Вода внутри белоснежного агрегата нежно струилась, и во всем помещении кроме ее журчания царила невозмутимая тишина – как будто все вокруг вымерло. Валерий кашлянул – звонко и мелодично отразился в пустоте его голос. «Эх, почему же я не стал музыкантом?» – подумал Канделябров и начал процесс.

Выйдя из туалета и сделав несколько гигантских шагов по коридору, Валерий вздрогнул:

– Блин, а где же мое пальто с шапочкой и шарфом? Неужели я его забыл в кабинете Смагина или же все-таки сдал в гардероб? Придется возвращаться и приступать к поискам. – Канделябров даже поздней весной и ранней осенью вышагивал по Москве в черном длиннющем, почти до пят мешковатом пальто, гавнодавах сорок седьмого размера фабрики «Скороход» и в обязательном порядке вязаной шапочке, за долгие годы употребления неимоверно растянутой и ставшей похожей на пожухлый использованный презерватив. В таком виде вполне бы мог спокойно существовать какой-нибудь советский служащий средней руки, но никак не человек, претендующий на всеобщее телеобожание.

Больше всего Канделябров боялся сквозняков как частностей и простуды как целого комплекса существенных неприятностей, поэтому любые напитки, включая минеральную воду и соки, потребляемые им в различных местах города, он требовал разбавлять кипятком в пропорции половина-наполовину. А садясь в любое авто и первым делом представившись: «Здравствуйте, я – Валера Канделябров», – тут же категорически заявлял: – «Прошу сейчас же закрыть в автомобиле все окна и заткнуть все щели! И пожалуйста – здесь всегда на его усатом лице появлялась мученическая гримаса, – пожалуйста, не надо курить!». Однажды водитель частной машины после очередной Валериной тирады, долго пытавшийся понять, на каком основании неизвестный странный субъект с марлевой повязкой на лице – в летние жаркие месяцы Канделябров опасался еще и микробов, находящихся в обычном воздухе, – и весь замотанный шарфами, не успев усесться, уже выдвигает целый ряд маразматических требований прямиком, не обращая внимания на возмущенные комментарии пассажира и для начала открыв в автомобиле все окнаи следом за этим закурив вонючую «Приму», отвез Валерия не туда, куда он просил – на Арбат, а на Загородное шоссе и высадил его возле психиатрической больницы имени Кащенко. «Зачем ты меня сюда привез?», – спросил его тогда Канделябров. «Здесь твое место!», – спокойно объяснил ему частник и уехал.

Кроме не совсем обычной начинки черепной коробки, все остальное в облике, повадках и манерах телеведущего абсолютно было такое же, как у всех людей: обыкновенный гигантский крючковатый нос, весь испещренный красновато-синими гипертоническими прожилками, полностью закрытый усами, как будто нарисованный невнятный рот, вечно испуганные по-птичьи глаза и двойной, с ямочкой бабий подбородок.

Поручив поиски своей одежды двум миловидным девушкам, только что набранным в штат готовящейся стать суперпопулярной программы «Родные просторы» на должность младших редакторов, Валерий Пименович отправился в просторное помещение концертной студии «Останкино» для того, чтобы лично просмотреть собравшийся там многочисленный отряд никому не известных актеров и актрис на предмет использования их в съемках своей телепередачи в качестве подставных главных ее героев и проинструктировать лучшую часть из них – каким образом можно достичь при этом большей убедительности.

Заходя в студию, он вспомнил свой любимый афоризм какого-то американского режиссера: «Я никогда не говорил, что все актеры – быдло. Я говорил, что с ними надо обращаться как с быдлом». Еще раз мысленно согласившись с незнакомым ему географически, далеким, но все равно таким близким иностранным другом, Канделябров звучно поприветствовал собравшихся:

– Я – Валерий Канделябров! Для тех, кто не знает, – автор, режиссер, продюсер и еще многое и многое другое нового проекта под кодовым названием «Родные просторы». У меня к вам ко всем есть одно очень интересное и перспективное дельце…

Глава девятая

…Сергей и Лена стояли у окна возле друг друга. Ночь расстилалась перед ними, словно громадный, усеянный серебряными блестками покров. В первый раз за время своего знакомства они говорили не о безразличных вещах, Лена живо интересовалась вкусами и симпатиями писателя-сатирика: какие женщины ему нравятся и какой шашлык он предпочитает всем остальным… Она не случайно затронула тему любовных приключений, ей хотелось выведать побольше, узнать что-нибудь сокровенное, скрытое от посторонних назойливых глаз и еще не окончательно задушенное лицемерным окружением Сергея Сергеевича.

– У тебя было много женщин?

– А у тебя?

– У меня – ни одной, – она рассмеялась, – я же не лесбиянка…

– А у меня – человек двести-триста. Хотя приравнивать женщину к человеку не совсем правильно, это понятия альтернативные. Тем паче если человек-то на самом деле хороший. Но я чист перед всеми ними, никого никогда ни к чему не склонял, обычно дамы все инициировали сами. Я вообще не имею привычки предлагать что-то аморальное тем дамам, кто морально к этому еще не готов.

– Ой ли?

– Правда-правда. Если честно, с бабами вообще лучше не связываться – все беды в мире от них, тем более, что понять или изучить вас практически невозможно. Это только тот, кто имеет одну жену, убежден, что знает о женщинах почти все. А настоящий мужчина, имеющий кроме жены еще и восемь любовниц ни в чем чаще всего не уверен. По поводу количества и последовательности партнерш и партнеров у меня есть одна миниатюра…Могу прочитать, если вспомню. Называется «Любовь к истории»: Петр у Наташи был первый. Николай – второй. Рамзес из общаги им. Лумумбы – восьмой. Людовик оттуда же – четырнадцатый. Он, кстати, и оказался последним. С исторического факультета МГУ бедняжку Наташу выгнали за аморальное поведение.

– Грустно все это, я тебя считала более серьезным немолодым человеком. Ладно, я пошла спать. – Лена подошла к дивану, не раздеваясь, плюхнулась на него и тут же, свернувшись калачиком, задремала.

– Сегодня, кажется, наступила моя очередь спать в сортире, – философски заметил Сергей и, вспомнив, что у него должен был остаться коньяк, отправился сначала на кухню, а затем уже с бутылкой и рюмкой – на балкон.

В сгущающейся темноте Преображенка с восьмого этажа представлялась хаотическим бессмысленным награмождением сомнительных строений. Гремя всеми многочисленными внутренностями, последние трамваи торопились в депо – им очень хотелось помчаться наперегонки, наперерез обстоятельствам, подсекая и обгоняя друг друга и задевая – жалких конкурентов на дороге – мешающих мчаться автомобили за полированные бока, но сделать этого они не могли, ведь путь в каждую из двух противоположных сторон был всего один, и поэтому, пребывая в неудовольствии и раздражении, трамваи выражали свои эмоции утробными гудками и переливчатым треньканьем…

На ресторане «Молдавия» еще мигала испортившаяся неоновая реклама, несколько припозднившихся прохожих спешили домой, и над всем этим – суровая неторопливость прохладной осенней ночи, уравновешивающая шансы попавших сейчас на улицу людей как на романтическое любовное приключение, так и на попадание с травмой головы в институт Склифосовского…

На седьмом этаже у Третьякова царило невообразимое веселье; находящиеся там люди громко, не стясняясь позднего часа, разговаривали, о чем-то спорили и в конце концов дружно надолго запели. Флюсова поразил не сам факт полуночного хорового исполнения, удивило другое – репертуар, основу которого составляли военные марши со словами и неоднократно исполненный «Интернационал».

«Добив» бутылку, Сергей вернулся в комнату, подошел к дивану и стал наблюдать за капризной игрой лица дремлющей девушки. Он смотрел на нее и чувствовал зеленую скуку вместе с раздражением от факта, что меньше чем за двое суток привязался к ней более, чем того хотел сам. Коньяк подействовал – захотелось поговорить, но только с кем-нибудь достаточно посторонним.

Прихватив с собой телефонный аппарат – благо длина его резинового шнура позволяла, Флюсов опять отправился на кухню. На этот раз – звонить. Для начала он решил разбудить малознакомую девушку Катю Он совершенно не помнил, кто она такая, откуда взялась и чем занимается. Сообразив, что узнает это из разговора, набрал семь загадочных цифр:

– Алле! Добрый вечер. Это Катя? Да? Очень приятно, извините за поздний звонок. Дело в том, что я очень… соскучился. Как – по кому? По тебе, конечно. Куда пойти? Как это невежливо. Хорошо, хорошо. Оттуда и перезвоню.

«Нет, так дело не пойдет, – подумал Сергей. – Пойти, что ли, прогуляться… Пусть Ленка спит себе на здоровье, а я пойду разомнусь».

Проходя через комнату, он прислушался: в мягкой тьме методично постукивали часы, из-за темных окон по-прежнему доносился постепенно затихающий шум ночной улицы.

Сергей вышел из подъезда, и им тут же овладело ощущение, что время на секунду остановилось. Перед глазами отвесной стеной стояла лишь непроглядная тьма без формы, цвета и запаха, без настоящего и прошлого, без каких-либо эмоций, стояла пугающая, как будто созданная из миллионов банок просроченного гуталина, с разрешением здесь стоять – на века.

Флюсов прибавил шагу, предположив, что резкими перемещениями в пространстве сможет нарушить данную унылую гармонию, и через какое-то время ему показалось, что его антинаучный эксперимент, кажется, удался.

– Хоть бы один прохожий – для разнообразия. Эй, люди, отзовитесь! – выкрикнул он в немигающую, начинающую пахнуть кошмаром темноту и нервно рассмеялся. – Хотелось подумать. Просто так. О вещах несуетных, о человеческой природе. Одно из забавных ее свойств ведь как раз и заключается в том, что каждый человек стремится доигрывать собственный образ, навязанный ему окружающими… Со временем он настолько входит в роль, что отдельные его – образа – качества бессознательно перенимаются и становятся чертами характера, что и приводит в результате к деформации собственного «Я».

Обнаружив невдалеке функционирующую круглосуточно палатку, Сергей Сергеевич, сообразуясь с правилами хорошего тона, сначала слегка «добавил» с помощью легких напитков, потом, поговорив с женщиной-продавцом о международном положении и видах на урожай, еще «добавил», но уже «не по-детски». Дальнейшее усугубление проходило в обществе двух незнакомых молодых людей, оказавшихся здесь, по их словам, совершенно случайно. Будучи не москвичами, они приехали в гости к своему армейскому товарищу и, празднуя встречу, не заметили, как запасы спиртного закончились, вышли для их пополнения на улицу по причине невменяемости самого хозяина и – заблудились. Рассказ незнакомцев выглядел довольно странно в силу хотя бы того факта, что улица Старослободская, на которой, по словам молодых людей, жил их товарищ, находилась отсюда на расстоянии как минимум пяти километров.

В полшестого утра редкие озирающиеся прохожие с удивлением смотрели на джентльмена средних лет, с трудом держащегося за фонарный столб, на его грустные голубые глаза, наполненные тоской и алкоголем, на его помятый, много раз перекрученный галстук, который он в конце концов сорвал и метко метнул под колесо проезжающего велосипедиста, непонятно откуда появившегося здесь в такую рань.

Домой писателя привела около восьми часов какая-то сердобольная старушка. Сережа мычал, икал и пускал слюни, пытаясь объяснить ей, что давно является активистом общества «Трезвость» и лично знаком с его основоположником – Мишкой Горбачевым:

– Скажу тебе, бабушка, по секрету: Михаил Сергеевич – скрытая пьянь, жуткий взяточник и редкостная сволочь…

Голова начала постепенно работать и одновременно мучительно трещать только к двенадцати. Сергей открыл глаза, и тут же зазвенел телефон.

– Алле, Рабиндранат Кагор, он же Эбенезер Дорсет, эсквайр, он же… – здесь к горлу подкатил приступ тошноты, – короче, я слушаю…

– Здравствуйте, Сергей Сергеевич! – это звонил пятидесятишестилетний приятель Сергея – Юрий Иванович Воронин. – Как поживаете? Сережа, хотелось бы сегодня повидаться по поводу нашего совместного вопроса, заодно «коричневой чумы» бы выпили. Денек сегодня солнечный, в парке играет музыка, девушек доступных полно…

«Коричневой чумой» Воронин называл достаточно обычный напиток – кофе. Кто-то его этому научил, главный инженер, как всегда, запомнил модное выражение и последние годы с удовольствием пользовался.

– Юрий Иванович, я вчера… вернее сегодня слегка перебрал, и поэтому чувствую себя не в своей тарелке.

– Так заодно и опохмелишься! – не дав приятелю закончить, почти что прокричал Воронин.

Он страдал неутомимой жаждой общения с женщинами, он должен был ощущать их ежедневно по много раз, в различных позах и уголках своего родного города. Худые, толстые, замужние, разведенки, кандидаты наук, малярши, слабоумные или глухонемые – ему было решительно все равно. Завязав с употреблением алкоголя около двадцати лет назад – это мешало ему брать взятки на должности главного инженера одного из столичных ремонтно-строительных управлений, Юрий Иванович определил для себя главную цель в жизни. С тех пор ежедневно, в любую стужу, мороз, дождь или жару ровно в восемнадцать часов московского времени он заступал на свою героическую трудовую вахту возле выхода из станции метро «Сокольники» и обращался почти ко всем представительницам слабого пола с одними и теми же фразами типа: «Девушка, не торопитесь, подходите смелее, давайте покурим, и я расскажу вам последний анекдот…» – вне зависимости от их социальной, национальной или расовой принадлежности. Юрий Иванович был не только любителем женщин и денег, но и большим фантазером. Например, у него была теория узнавать дамский характер вкупе с физиологическими особенностями – по походке. По ней он моментально определял девушек, склонных к любовным игрищам в любую минуту, по ней же видел объекты, наоборот, склонные к длительному воздержанию, по походке читал их греховные или же благообразные мысли – нет, в своей после шестичасовой деятельности Воронин был, несомненно, уникален.

Или же – до сих пор никто в мире еще до конца так и не понял истинного значения денег, значения в том понимании, что деньги прежде всего означают вознаграждение моральное как возмещение честно затраченной энергии. Они ни в коем случае не привилегия, добытая незаконным путем. Юрий Иванович, четко осознав данную сентенцию, всячески стремился к тому, чтобы стать миллионером. Энергии ему было не занимать, а честнее Воронина, по его мнению, была только его жена, терпящая выкрутасы и нездоровую склонность мужа без нудных брюзжаний, намеков и никому не нужных подозрений. Да и какие могли быть подозрения, если, шагая каждый вечер с работы, она видела своего благоверного стоящим у метро…

Они встретились у входа в Сокольнический парк уже через пятнадцать минут. Флюсов молчаливым рукопожатием поприветствовал Юрия Ивановича и жестом пригласил проследовать в сторону ближайшей шашлычной:

– Трубы горят!

Воронин на ходу достал губами сигарету и, поправив на могучей шее золотой медальон так, чтоб он висел симметрично относительно вздувшихся на ней вен, надул грудь – то есть произвел комплекс необходимых движений из своего джентльменского набора, целью которых было желание кому-нибудь понравиться.

– Сергей Сергеевич, посмотри, какие девочки… – громко, так, чтобы его услышало полпарка, сказал Юрий Иванович.

– Юра, первым делом у нас сейчас – сто пятьдесят грамм, девочки подождут. – Не обращая внимания на то, что Воронин остановился, писатель пружинистым шагом помчался дальше.

– Товарищи, вы анекдоты любите? – От неестественности вопроса сидящие на лавочке две девицы почувствовали себя неловко. – А то я могу… бесплатно.

– Лучше приплатить за вредность, – ответила та, что посимпатичней, и забросила одну почти совсем оголенную ногу на другую.

Оценив профессионализм движения, гнусный характер реплики и вполне этим удовлетворившись, Юрий Иванович перешел к делу:

– Так под разговоры коньячок необходим. С музыкой. – Он присел на краешек скамейки и раскрыл дипломат.

В богатом кожаном дипломате девицы смогли рассмотреть две бутылки армянского коньяка, несколько шоколадок и небольшой магнитофон.

– Вот так просто здесь и запендюрим! Совершим деяние против как старой социалистической, так и новой капиталистической морали и вмажем по бездорожью и разгильдяйству по всей строгости нашего нелегкого революционного времени, – уверенно с интонацией продекламировал Юрий Иванович.

Стало понятно – все это хорошо отрепетировано и исполнялось уже не раз. Девушки были не против. Предвкушение потребления дармового коньяка их приятно взволновало. К тому же лавочка – как романтично! Им понравилось, что их не приглашают домой, а на улице они вольны делать все что захотят.

Может, познакомимся… дядя?

А зачем? Выпьем и разойдемся. Меня Юрий зовут, что в переводе означает – «землепашец», пашу с утра до вечера. Ну, это вы, наверное, по моему прикиду поняли. – Воронин сделал неправильное ударение в слове «поняли» и, невольно смутившись, подумал: «Да-а, Юрий Иванович, стареешь. Это тебе не в управлении подчиненных гонять» – А пашу я со сменщиком на раздолбанном помоечном автомобиле. Сегодня вот выходной выдался – я и вышел на лоно природы одеколона попить. Хорошего «тройника» не было, пришлось коньяк покупать.

– Валентина, – представилась та, что забрасывала ногу. – А она – Элла.

– Что ты говоришь за меня?

– Ты девочка у нас уж больно скромная, – улыбнулась Валя, показав ряд неровных зубов.

– Опять девочки-целочки попались! – прыснул в кулак Воронин и, решив, что дело на мази, начал под одобрительные реплики угощать подружек американскими сигаретами.

– Неожиданно вдалеке показалась одиозная фигура местного алкоголика и завсегдатая всех питейных заведений в округе – дяди Толи. Будучи трезвым, он никогда не здоровался с Ворониным, потому что очень стеснялся и даже побаивался его, но сейчас дядя Толя, выдававший себя в прошлом за личного шофера известного поэта Александра Трифоновича Твардовского, был в дымину пьян.

– Здорово, Юрок! – с расстояния около пятидесяти метров поприветствовал он Воронина.

Главный инженер в негодовании отвернулся, про себя посылая не вовремя появившегося алкаша куда подальше.

– Валя, Элла, а может, рванем куда-нибудь в кабачок, а то к этому часу в парк начинает стекаться разная шваль… Пойдемте зайдем за моим приятелем в шашлычную – и поедем…

– Так мы можем там и посидеть, и выпить…

– Нет, здесь не тот контингент, к тому же поблизости от ресторанчика, в который я вас приглашаю, у меня есть одна очень уютная конспиративная квартирка.

Мгновенно переглянувшись, девицы выразили новому знакомому недоверие:

– Нет, уважаемый, тогда мы – пас. На квартирку что-то не хочется.

Воронин стал медленно покрываться крупными помидорными пятнами.

Когда писатель через какое-то время с просветленным взором небрежной походкой вышел из питейного заведения, первое, что он услышал, был откровенный трехэтажный мат Юрия Ивановича Воронина, обращенный в сторону удалявшейся девичьей пары, так и не оправдавшей его надежд и грязных нескромных помыслов.

– И чтобы больше я в парке вас не видел! – крикнул Воронин в последний раз, при этом прекрасно понимая, что девушки его уже наверняка не слышат. – Вот прошмандовки, на квартиру они не хотят, а в ресторан – пожалуйста! Да ты, тварь, сначала заработай на ресторан, а потом туда и ходи! Ну что, я не прав? – Юрий Иванович внезапно умолк, ища поддержки на расслабленном лице Сергея.

– Юра, ты всегда прав!

– Пойдем назад в «шашлычку», – предложил Воронин. – Надо успокоиться, попить «коричневой чумы» в непринужденной обстановке…

– С удовольствием.

Люди, достигающие определенных успехов в чем-то одном: ремесле, профессии, – обычно ущербны во многом остальном. Самое отвратительное, когда эти успехи имеют физическую природу, а ущербность – умственную.

Действительно, достаточно взглянуть на большинство известных спортсменов или людей, связанных с тяжелым физическим трудом, – бесспорность данной сентенции ясна. С тех пор как он бросил пить, Юрий Иванович занимался самыми разнообразными видами спортивных единоборств, а в последнее время тяготел исключительно к самбо и карате, и посему мыслительный процесс не казался ему таким уж необходимым атрибутом в его жизни известного московского ловеласа. «Интуиция и рефлексы – вот те две вещи, которые должны обеспечить мою старость», – обычно говорил он подчиненным. В театры, кино, библиотеки и концертные залы он никогда не ходил, книг и газет не читал, а общение со знакомыми ограничивалось лишь темой «Многочисленные «телки»: их поголовье, привычки, слабости и как ими овладеть». Если же собеседник все-таки пытался поведать Воронину о чем-либо другом, не имеющем прямого отношения к строению женских половых органов, то тут же натыкался на профессионально, на века сложенную стену непонимания и подозрительности.

– Какие же все-таки бабы суки, причем – все, – грустно произнес Юрий Иванович, заказывая себе в шашлычной чашку кофе по-турецки.

– Да, в большинстве своем все они – конченые.

– Не в большинстве, уважаемый, – а абсолютно все. Без исключений, я настаиваю…

– А ты на чем обычно настаиваешь?

– Раньше, когда пил, – на лимонных корочках. Тьфу, что ты меня сбиваешь? При чем тут какие-то настойки? Я тебе о бабах толкую.

– Простите, что вы сказали? – переспросила барменша, выдавая сдачу.

– Это я не вам! – громко буркнул главный инженер, а потом вполголоса, повернувшись к Сергей Сергеевичу, тихо добавил: – Тоже, наверное, блядь еще та… смотри, как рожа размалевана.

Сатирик с подозрением глянул на женщину:

– Юрий Иванович, я ненадолго пришел в себя, давай обсудим наш главный финансовый вопрос.

– А чего его обсуждать. Говори, сколько.

– Лекарство патентованное, французское – от любой заразы. С ним можете забыть о резине, вам как суперценителю эротических наслаждений она больше не понадобится. Препарат будет во вторник – готовьте фанеру. Сколько – не знаю, но оплата в долларах.

– А на сколько его хватит?

– Хватит надолго, не беспокойся. Во всяком случае, на твой век хватит. Кстати, это снадобье, говорят, еще положительно влияет на активный рост волос. – Прищурившись, чтобы не расхохотаться, Флюсов указал пальцем на блестящую лысину собеседника.

– Иди ты?!

– Правду говорю… Кстати, мне уже действительно пора – в моей квартире в гордом одиночестве мною ненадолго оставлена одна юная особа… Нет-нет, Юрий Иванович, это не для общего пользования, она – из моего личного золотого фонда.

– Бросаешь меня…

– Юра, у меня дел по горло. А чтобы тебе не было скучно…Вон, видишь, человек сидит спиной. Это малоизвестный артист Театра имени Ленинского комсомола – Геннадий Хеков.

Он в телках толк понимает?

А как же. Он же артист, пусть и никому не известный…Он знаменит тем, что однажды убедил двух центровых проституток подождать с деньгами до утра…

– Сережа, поконкретней. Я не все понял, но ты же знаешь – это моя тема…

Все очень просто, Юрий Иванович. Проститутки всегда берут деньги вперед, другими словами, сразу. Гена же навешал им такую развесистую лапшу на уши, что они почему-то ему поверили.

Воронин громко расхохотался:

– Молодец парень! Классный чувак. Слушай, познакомь меня с ним сейчас же. Мне такие люди очень нравятся.

Сергей слегка подтолкнул главного инженера в сторону безмятежно похмеляющегося Хекова и попытался закончить историю:

– Утром девчонки настойчиво попросили расплатиться, на что наш актеришка скромно потупил свои нахальные заплывшие глазки и очень вежливо объяснил, в том смысле, что рад бы, девчонки, все бы вам отдать, да только, к сожалению, ничего нет. И в заключение добавил: «Дайте, родные, еще в долг – на пиво, опохмелиться».

– Ха-ха-ха! – Воронина от восторга начало трясти. – Что дальше?

– А дальше проститутки ему говорят: «Видели мы наглецов, но таких, как ты, – в первый раз». На что Гена им спокойно парировал: «Что вы, девочки, какой же я наглец. Все познается в сравнении. Вот у меня в театре есть приятель Дима, так вот он… Кстати, чудный парень. Могу познакомить.»

Хеков обернулся на звук знакомого голоса и натянуто улыбнулся:

– Кого я вижу?!

Флюсов, познакомив джентльменов, извинившись, ретировался, а Юрий Иванович, усевшись на своего любимого конька, начал грузить артиста своими многочисленными гнусными историями, планами и фантазиями.

– Не повезло бедняге Геннадию, – обернувшись при выходе из заведения, сказал Сергей. – Ну ничего – справится.

Войдя в свое скромное жилище, писатель с удивлением и горечью обнаружил, что там никого нет: «Ну и ладно, не очень-то и хотелось…» Мятую записку на столе он читать не стал и с остервенением спустил в унитаз.

– Женщин надо принимать со всеми нашими недостатками. Их окончательное решение редко бывает последним, – успокоил себя Сергей и закурил.

Через пять минут он уже почти забыл о Лене, потихоньку погружаясь в омут рядовых забот. Впервые за несколько дней он подошел к телевизору и, погладив рукой его пластмассовый корпус, нажал клавишу «Вкл». Агрегат загудел, его экран озарился разноцветными бликами, постепенно собравшимися в фигуру ведущего новостийной передачи.

– Ну, что нового в мире?

Железной формулы успеха для любой телепрограммы просто не существует. Существует лишь железобетонная формула неудачи: попробуйте всем понравиться. Однако всем нравиться вовсе не обязательно, можно сделать исключение лишь для телевизионных боссов – и все будет окей.

Пожалуй, любой более-менее сообразительный индивидуум мог бы догадаться о том факте, что глупость и распущенность – эти две верные спутницы человечества – находятся между собой в тесной зависимости. Флюсов знал много разного о деятелях, руководивших телевидением в смутное время. Все они без исключения – Яковлевы, Задовы, Лысенки и Сагалаевы – были середнячками не только в понимании телевидения как профессии, но и средними людишками вообще – со скудными интеллектами и узенькими, как коридоры «Останкино», кругозорами. Отсюда и результат: разгул распущенности кривляк и недоумков в кадре явился логичным последствием тупости телевизионных монстров.

Наш «цивилизованный» мир есть не что иное, как громадный базар, где все продается, но не все покупается, поэтому бесполезно искать в Государственной думе патриота-политика, в президиуме какого-нибудь Союза предпринимателей – честного бизнесмена, а в уголовном мире – робингудовское благородство.

Счастлив тот, кому еще в детстве родители смогли объяснить, что все мы находимся как бы на карнавале, что обилие лиц и образов, снующих вокруг туда-сюда, – только игра масок.

Россия – страна, измученная постоянным ожиданием светлого завтра. На переходном периоде от самой бездарной формы социализма к самой преступной капиталистической – средства массовой информации, в том числе и «ящик», приобрели ключевую роль. А раз так – телевидение стало местом не только передела материальной собственности, но также ареной передела постов, идей и творческих направлений, результатом чего – что чаще всего и бывает – мутная вода якобы демократических преобразований вынесла на поверхность эфирных высот представителей чиновничьей семьи далеко не самого высокого ранга.

Отлично понимая, что, как и почему делается на телекухне, Сергей Сергеевич редко доставлял себе удовольствие созерцать происходящее на голубом экране. Сейчас он просто хотел узнать, что творится в мире, но, понаблюдав две минуты за невнятной манерой усатого телеведущего с неандертальской узкой полоской лба над широким лицом, решил, что этого вполне достаточно.

«Где они берут эти рожи? Такое впечатление, что их набирают какие-то вредители для ухудшения настроения у многомиллионной аудитории!».

Пощелкав пультом еще некоторое время, он остановил свой выбор на юмористической передаче «Форшмак», где, как всегда, неестественно улыбаясь с испуганным выражением глаз забеременевшей десятиклассницы и немыслимой прической, ведущая Ясенецкая представила очередного участника. На сцену вышел невысокий немолодой человек и стал, обильно брызгая слюной в микрофон, телекамеру и первые ряды зрителей, картавя, не выговаривая половины букв алфавита, что-то читать по бумажке. Его небольшая головка была украшена почтенной лысиной, а редкие волосы, аккуратно уложенные на макушке через верх, словно железнодорожные нити, соединяли кучерявые, плохо подстриженные левый и правый бакенбарды, – эта оригинальная головка была насажана на короткую жилистую шею с резко выдающимся кадыком. Неправильный, картошкой нос, редкие брови и выцветшие серые глаза придавали его физиономии такое кошмарное выражение, как будто он в любой момент ожидает какой-нибудь неприятной неожиданности глобального характера, – например, апоплексического удара.

Пару раз ухватившись левой рукой за стойку микрофона, он приподнимал правую ногу, обутую в лакированный ботинок, таким образом, что каблук ботинка оказывался висящим в воздухе, а в зрительном зале складывалось впечатление, что плешивый через секунду-другую должен пуститься в пляс.

Закончив читать, под аплодисменты он несколько раз неуклюже поклонился и направился к ведущей, сидящей в углу сцены за журнальным столиком, и чмокнул ее в густо напудренную щеку.

– Спасибо, Михал Михалыч, – зарделась Ясенецкая, – поцелуй от классика жанра дорогого стоит, придется пригласить вас на съемки следующих выпусков «Форшмака». У меня к вам один вопрос. – Регина опустила голову в ворох бумаг, пытаясь найти нужную страницу с вопросом. – А, вот… Скажите, пожалуйста, наш уважаемый писатель… – Здесь она подняла глаза и с удивлением обнаружила, что лысый уже ушел за кулисы. – Ну что ж, придется в следующий раз проэкзаменовать нашего гостя.

Затем она представила следующего выступающего, который после прочтения длиннющего несмешного монолога также подошел к ней и облобызал, потом на сцене появилась криминального вида пара куплетистов, пропевших мерзкие куплеты на тему женских прокладок, затем кто-то еще пел, плясал и говорил…

Флюсов дремал на диване, одним глазом наблюдая за происходящим. Больше всего его поразили целования с ведущей всех без исключения участников концерта, как будто чувствовавших, что их номер без чмоканий Ясенецкой до конца нелогичен и незавершен. Даже вышедшая в конце концерта-съемки женщина-артист – и та не преминула оставить на шее ведущей популярной передачи то ли засос, то ли просто следы от густо накрашенных заграничной помадой губ.

Самым последним на площадке появился любимец публики – Арсений Вагантович в тинэйджерском антураже, который под громкую музыку, вероятно пародируя низкий духовный уровень современной молодежи, стал вызывающе кривляться, размахивать руками и ногами, чем окончательно привел и так довольную публику в неописуемый восторг. Этот закончил под настоящую овацию. Вероятно, от избытка нахлынувших на него чувств благодарности непонятно к кому он не просто губами прикоснулся к губам Регины, а еще и успел тихонечко ухватить ее за морщинистый зад, интуитивно ощутив под недорогой тканью костюма редакторское обжигающее тело.

– Ой, какой вы баловник, Арсений Вагантыч! – отыграла ведущая.

– Региночка, на самом деле я самый серьезный человек в мире. Можете спросить об этом у моей жены – заслуженной артистки России, лауреатке всероссийского и международного конкурсов артистов эстрады – Елены Сидоренко, концерты которой пройдут в Театре эстрады, распложенном на Берсеневской набережной, первого, второго, пятого и десятого числа этого месяца; пятого, десятого, пятнадцатого и двадцать второго – следующего, а также…

Не выдержав, Ясенецкая перебила:

– Арсений Вагантыч, секундочку… это уже смахивает на рекламу!

– …а также, – не обращая внимания на ее слова, продолжил артист, – двадцатого, двадцать первого, двадцать восьмого…

– Двадцать девятого… – начал хором скандировать зал.

– Арсений Вагантыч, я обещаю: в следующий раз мы титрами дадим все анонсы выступлений ваши жены на ближайшие полгода, а сейчас нам пора закругляться. До новых встреч, уважаемые телезрители, в самой развлекательной передачи российского канала «Форшмак, форшмак!».

Через час начался трезвон. Сначала позвонил Евгений Лабухов и нервно сообщил, что всех его вчерашних гостей, включая и соседку Нину Ивановну Мурашеву, забрали в милицию, и попросил за ними съездить – «отмазать».

– Женя, ты с ума съехал?! – сказал Флюсов. – Я абсолютно нетранспортабелен. Да. И звонить никому не буду! Хотя бы потому, что сегодня воскресенье! Честное слово, ведут себя как дети малые. Набедокурят – и в кусты, а мне – разбираться в их взрослых шалостях. – Сергей повесил трубку и здесь уже в самых ядреных выражениях высказал свое мнение по поводу и самого Лабухова, и его неумеренно пьющих приятелей.

Не успел он, как следует, от души насладиться собственным матом, как снова раздался звонок.

– Да! Я! – рявкнул он раздраженно. – Кто? А-а… Маша…

На другом конце звонкий голос весело зачирикал:

– Не ожидали, да, Сергей Сергеевич? А я вот подумала, как же вы будете мне звонить, не зная моего номера телефона, и решила облегчить вам задачу. Энергию классика нельзя разменивать на такие мелочи.