Фестиваль Власов Сергей

Глава четвертая

Расставшись с девушкой на «Комсомольской», Сергей пообещал звонить, впрочем, так и не поинтересовавшись, хотя бы для приличия, номером телефона, и тут же почувствовал огромное облегчение. Однако непростая первая половина прошедшей ночи продолжала давать о себе знать в виде неприятных ощущений – Сергей почувствовал легкий приступ тошноты. Бесцельно помотавшись по бестолковым переходам и эскалаторам еще около получаса, Флюсов решил не ехать дальше, вышел на первой попавшейся остановке, оказавшейся станцией метро «Китай-город», и поднялся наверх – на улицу.

«Срочно нужны положительные эмоции… – Он оглянулся. – Патологически тупые рожи. И не одна, не две. Их целое море, имя им – легион. А как целеустремленно смотрят вперед, нет, от их созерцания если и может захотеться петь, то что-нибудь исключительно заунывное, типа «Интернационала» или «Беловежской пущи»

– Эй, гражданка! – внезапно обратился он к проходящей мимо женщине в бесформенных лиловых штанах, тащившей на вытянутых вдоль тела узловатых руках два изрядно потертых гигантских баула, доверху набитых какой-то наверняка поддельной зарубежной парфюмерной дрянью. – Куда вы торопитесь, тетушка? На блошиный рынок? Его давно разбомбили американские агрессоры… Нет-нет, не пугайтесь – я пошутил… Да подождите вы, остановитесь, посмотрите вокруг – жизнь-то проходит!

– Шо? Шо вы сказали?

– Все-все-все… Больше – ни слова! Иначе исчезнет все очарование вашего воздушного бального наряда, весь флер, который… Эй, куда же вы?

Гражданка с баулами, не дослушав флюсовскую тираду, смачно выругалась на родном украинском языке и потащила свой скарб дальше, ежесекундно с подозрением оглядываясь на странного приставучего человека.

«Ну, кошмар! До чего довели, суки, родной город! Куда они все бегут? Эй, товарищ, вот вы куда спешите? Никуда не спешите? Просто так решили пошляться по центру Москвы? Молодец… А ведь, наверняка, если остановить любого и убедительно объяснить, что ехать ему по его дурацким делам совсем не обязательно – он ведь не поедет… Дурак-то у нас смышленый! С народной хитринкой в уголках глаз, с щербатинкой, с червоточинкой, с загогулинкой, твою мать… Это ж сколько транспорта может высвободиться, какая будет экономия средств и времени… Хотя, с другой стороны, если дураки не поедут по своим делам, они автоматически останутся на местах, и вся их энергия с энергетикой вкупе, нерастраченная в путешествиях по городу, может вылиться хрен знает во что с абсолютно непредсказуемыми последствиями. А все потому, что дурак на знакомом ему месте более опасен, так как имеет там хорошо налаженные идиотские связи с другими полудурками…»

Разглагольствуя сам с собой, Сергей не заметил, как к нему подошла симпатичная особа и вежливо попросила разрешения прикурить.

– Какой прикурить! Извините за фамильярность, но своим очаровательным лицом вы вывели меня из оцепенения, связанного с негативными результатами процесса изучения толпы… Если вы сейчас же не уделите пятнадцать минут своего бесценного времени почти что классику мировой литературы, я сейчас же прямо здесь громко заплачу!

Девушка, с интересом посмотрев на Флюсова, спрятала сигарету обратно в пачку:

– Хорошо, совершенно случайно у меня есть немного свободного времени. Мы будем общаться и курить прямо здесь, на пути у всех? Давайте хотя бы отойдем в сторонку, чтобы не мешать прохожим.

– А мы им не мешаем, хотя в главном вы правы – здесь действительно неудобно ни разговаривать, ни курить. Вон видите симпатичную кафешку на той стороне улицы? Предлагаю отправиться туда, – сказал Сергей и, быстро открыв портфель, достал из него свою книжку «Скажи, Серега». – Дарю вам в качестве визитной карточки…

– Спасибо… Кажется, я в вас не ошиблась, – сказала девушка громко, про себя подумав: «Ох уж мне эти писаки…» – Меня зовут Лена, можно на «ты».

Перейдя с девушкой улицу, Сергей распахнул перед новой знакомой стеклянную дверь, и они оказались в полутемном помещении, в котором играла негромкая музыка, стояли удобные кресла и, кроме немолодой крашеной барменши, никого не было.

…Они разговаривали уже минут тридцать, а Лена еще ни разу не сделала попытки посмотреть на часы или игриво намекнуть, что обещанное время подошло к концу, девушка непринужденно пила кофе, запивая его минеральной водой, ела шоколад…

«Хоть один положительный эпизод за последнее время…» – подумал писатель.

– Леночка, хотите шампанского?

– Если я выпью вина – я что-нибудь забуду из того, о чем хотела бы у вас спросить…Я очень люблю всех обо всем спрашивать – это у меня с детства…

– А я как раз с раннего детства больше всего люблю отвечать на всякие там коварные вопросы…

– Ну, что – начинаем?

– Давай…

– На поверку многие крепости оказываются всего лишь карточными домиками. Плесни мне еще минералки, поухаживай за классиком, если тебя это, конечно, не затруднит. – Флюсов поудобнее уселся в кресло и продолжил: – Десять лет назад я представлял элиту телевидения и эстрады неординарными суперинтеллектуалами. Потом понял – все блеф и жульничество. Когда добрался до вершин политического истеблишмента – ужаснулся еще больше. Ну, а когда познакомился с самыми-самыми и в государстве, и в творчестве, и во всем другом – стало просто противно. Порой бывает так: чем сильнее желание что-то осуществить, тем несбыточней предполагаемое для этого действие. Недоверие к самим себе унижает людей, парализует волю. Они хотят всем нравиться, понимая при этом, что это невозможно. Каждое утро ты можешь давать себе хоть миллион клятв начать новую жизнь – ничего из этого не выйдет. Не выйдет, пока не будет объективных обстоятельств, которые вынудят тебя это делать. Вот что, по-твоему, является источником любого творчества, кроме тщеславия?

– Жажда денег! – Девица выкрикнула так громко, что даже испугалась своего голоса. – Или женщин, – уже спокойней через мгновение добавила она.

– Дурочка… Последний раз я говорил это слово вчера во время своего интервью на телевидении, и вообще я его очень люблю и часто употребляю, сейчас тебе произнесу его снова. Это слово – «пароксизм» или по-другому – раздражение. Правда, хорошо звучит?

Девица прищурилась, сделала из чашки глоток кофе и резко задумалась, вероятно, процесс осмысливания информации был ей не так уж и хорошо знаком. А может, ее просто поразила красота незнакомого слова и она усиленно пыталась его запомнить сейчас, морщила гладкий лоб, сдвинув к переносице слегка накрашенные брови.

Сергей с ненавистью внезапно стал махать руками, отгоняя жужжащую возле его головы назойливую муху:

– Как же я ненавижу этих летающих тварей. Откуда их здесь столько, вроде приличное заведение…

Девушка поддержала:

– Могли бы развесить между столиков клейкие ленты…

– А всем посетителям раздать по увесистой мухобойке…Кстати, о мухах. У меня есть по этому поводу пара лирических поэтических зарисовок. Желаете послушать?

– Конечно, желаю…

– Сказано – сделано…

– Как?

– Мне понравилось.

– Тогда еще:

– А это стихотворение – вообще, гениально…

– Ну, вот видишь… Слушай, я опять забыл, как тебя зовут.

– Лена… Хотя на самом деле в третий раз интересоваться, как имя девушки – в течение одного часа – это хамство…

– Хамство, конечно, – согласился писатель, – но сделай скидку на мой возраст. Понимаешь, невероятно, но факт – с годами люди стареют, в связи с чем у них ухудшаются здоровье, память и все такое другое…

– Тогда не надо приставать на улице к молоденьким девушкам. Тем более это аморально!

– Больше не буду, – пообещал Сергей. – Зачем мне к кому-то приставать, если я уже с тобой познакомился. Давай вечером сходим куда-нибудь, посидим, выпьем.

– Почему нет… А во сколько?

– Ну, мне нужно еще в Госдуму забежать на часок, потом – еще в одно место и… И до следующего вторника я абсолютно свободен! Буду вести себя разухабисто, прожигать жизнь, приставать к тебе, не будучи представленным. А ты – ко мне…

– Размечтался! Я девушка…

– Не говори больше ничего! Этого хватит. Просто и ясно. Я – девушка. Я буду об этом писать. Я настрочу поэму и посвящу ее тебе, Ленка. Видишь, я уже запомнил твое имя, оно уже вошло в мое героическое сердце. Так что, не отказывай мне ни в чем или, хотя бы соври, что не будешь отказывать, иначе у моего главного, после мозгов и души, органа может случиться преждевременный инфаркт…

– Ненормальный!

– Ну и что? А как может быть нормальным вообще писатель, тем более писатель-сатирик, и еще тем более мечтающий разбогатеть литературным трудом? Никак. Потому что для этого нужно писать так, чтобы вас прочли люди, имеющие дело с мотыгой и отбойным молотком и считающие, что Марк Твен жив, а доктор Геббельс был врачом.

Лена засмеялась:

– А я знаю анекдот из этой серии!

– Ну, так поведай…

– В совковые времена выступает на собрании ткачих ударница и говорит: «Я не знаю, где это Чили и не знаю, что такое Хунта, но если эти козлы завтра же не отпустят Луиса с карнавала, я больше на работу не выйду…»..

– Смешно. Только почему она на работу-то решила не выходить?

– Из солидарности…

– А-а-а…Вот теперь все понятно…

Тут девушка неожиданно посерьезнела и задала только с виду наивный, но на самом деле крайне коварный вопрос своему матерому визави:

– Сергей, а что такое «талант»?

Флюсов не любил серьезных вопросов от несерьезных собеседников, но для новой знакомой сделал исключение:

– Ремесло – это область человеческой деятельности, где успеха можно достичь тренировками, усидчивостью, в конце концов, с помощью опыта, причем – любого, в том числе, и самого дурацкого. Талант же – от Бога, его достичь ни этими, ни другими составляющими нельзя. Поэтому он и непонятен, понятно лишь его предназначение – улучшать мир.

– Здорово! А я, кстати, тоже пишу стихи… Все говорят, что у меня большая склонность к поэзии.

– Знаешь, дружок, поэт-пародист Александр Иванов однажды сказал: «Не писал стихов – и не пиши…» Дальше я не помню. Но это, разумеется, не про вас, мадемуазель. Все дело в том, что творчество – субъективно. К тому же на него в большей мере, чем на что-либо другое, распространяются законы, закономерности и все остальное: научное, антинаучное и даже потустороннее. Жванецкий и Хазанов будут нести со сцены полную околесицу – и зал будет рыдать от восторга, захлебываясь смехом и тараща глаза на «гениальных» исполнителей. Если же то же самое будет читать кто-то другой, причем на том же уровне исполнительского мастерства – реакции зрителей может и не быть совсем. Плеваться они, скорее всего, не будут и в конце вежливо поаплодируют, но не более того. Или другой пример. Известный артист работает в концерте – читает монологи в Театре эстрады четыре дня подряд. Три дня все идет замечательно – зритель принимает его по высшему разряду – цветы, слезы умиления и малограмотные поселянки у служебного входа с ученическими тетрадками для автографов. А на четвертый день погода меняется, с утра льет дождь, и вечерний концерт, а вместе с ним и номер известного артиста летят к ядреной бабушке. Почему? А потому, что в дождь зрителю хочется спать. Люди у нас и так инертны, аморфны и фригидны. А в дождь… Аплодисменты – жидкие, артисты – в шоке, в результате всего – послеконцертное пьянство вперемежку с сомнительными связями.

Девушка уже давно что-то собиралась сказать, но не прерывала Сергея из-за природной вежливости. Проницательный писатель это заметил:

– Секунду, Ленок, а то забуду. Я же по поводу стихов хотел сказать. Так вот, стихи должны оцениваться только с одной точки зрения – точки зрения энергетики. Вас что-то волнует – вы об этом пишите, передавая энергию бумаге посредством написания букв и слов. То есть происходит переход эмоций на бумагу, а потом – обратно, когда стихи кто-то читает. В зависимости от силы воздействия на читателей и надо оценивать написанное. И вот что я подумал. Надо переименовать Министерство энергетики в Министерство стихов, а тебя назначить первым заместителем министра.

– А министром будете?

– Ну, а кто же еще.

– Скажите, Сергей, а как к вам относятся в писательской среде?

– Нормально, но есть и завистники. Им никто не нравится, кроме неудачников. Тех они любят жалеть и гладить по головке. Ты, надеюсь, понимаешь, что я имею в виду.

– Не совсем.

– Ну, это, может, и к лучшему. Значит, многие завидуют, остальные – уважают, но и те и другие признают мой несомненный талант.

– Хвастун!

– Нет, я не хвастун. То, что я говорю о себе – это правда! Объективная реальность, данная нам или вам всем в ощущениях. Ты знаешь, мне, к сожалению, уже пора. Я предлагаю продолжить нашу беседу вечерней порой где-нибудь в районе двадцати двух часов… Место встречи – Чистопрудный бульвар, возле памятника Грибоедову. Идет?

– Хорошо, – согласилась Лена, – постараюсь быть. А вы сейчас правда пойдете в Думу?

– Правда. У меня там намечена встреча с двумя очень известными в нашей стране людьми: депутатом Казимиром Златопольским и телеведущим Валерием Канделябровым.

– Вы и с ним знакомы?

– С которым из двух?

– Ну, неважно, – смутилась Лена. – Вечером расскажете?

– Разумеется, расскажу. Официантка, я пошел, счет принесете девушке…

Лена вздрогнула:

– Понимаете, у меня с собою совершенно нет денег. Я в залог могу паспорт оставить.

Почувствовав неладное, крашеная барменша моментально метнулась из-за стойки к столику:

– Никаких документов не принимаем. Вообще ничего не принимаем, кроме рублей и долларов.

Сатирик внимательно, с укоризной посмотрел на свою новую знакомую.

– Ну, эта-то ладно, – он указал глазами на работницу общепита. – Ей дурой по штату быть положено, но как ты, студентка высшего учебного заведения, могла подумать, что тебе придется за меня платить.

– Так вы пошутили?

– Пошутил. К сожалению, неудачно.

Глава пятая

– Пожалуйста, проходите. Казимир Карлович вас ждет. – Руководитель пресс-службы МППР Людмила Борисовна Носова вежливо приоткрыла дверь, за которой слышались знакомые интонации почти что национального героя.

Флюсов с Канделябровым смело шагнули в новый этап своей совместной творческой деятельности. За последние пару месяцев они бывали здесь частенько, обсуждая с лидером мануал-партократов идею создания полнометражного художественного фильма со Златопольским в главной роли.

Сегодня встреча обещала быть определяющей: или гениальный политик дает окончательное согласие на то, чтобы стать еще и гениальным актером, или… Об альтернативном варианте думать не хотелось – слишком много сил и нервов было положено на переговоры, уточнения деталей, написания сценария и многое-многое другое.

– Привет, друзья. Присаживайтесь, – на удивление спокойно сказал Казимир Карлович и сразу же почему-то вышел из кабинета, оставив гостей под присмотром Людмилы Борисовны, своего первого помощника Финакова и начальника личной охраны Махрюткина Владимира Михайловича, бывшего до недавнего времени секретарем парткома Девятого управления КГБ.

Финаков загадочно улыбнулся, показав при этом шикарную вставную челюсть, только на прошлой неделе окончательно установленную. Валентину Николаевичу данный факт был приятен вдвойне – кругленькую сумму дантисту оплатила одна из региональных организаций МППР, списав деньги на помощь пострадавшим от наводнения.

Златопольский появился минут через десять и произвел настоящий фурор, так как полностью был экипирован в форму капитана милиции. Высокая фуражка, отглаженный китель и даже резиновая дубинка в руке привели в полный восторг не только соратников, собравшихся в его кабинете и приемной, но и массу постороннего народа. Скорее всего, Карлович переоделся не у себя в комнате отдыха, а где-то еще, чтобы в новом обличье пройтись с аншлагом по длинным госдумовским коридорам.

Эффект оказался сумасшедшим. Если бы депутаты увидели голого Зюзина или лежащего на лестнице в нетрезвом состоянии Пельцина – реакция была бы гораздо скромнее.

Но Златик – ментяра! Важно вышагивая и чеканя шаг по пути к кабинету, он успел стукнуть резиновой палкой по голове двух депутатов из своей фракции, одного – из ККФФ, а свою секретаршу игриво ткнул ею в живот и пообещал прибавить жалованье.

– Казимир Карлович! – Шикарная блондинка Людмила Борисовна аж подпрыгнула, будучи в восторге от переодеваний шефа. – Вы неисправимы! А как на вас сидит форма! Вот человек – любой костюм, любая амуниция ему к лицу!

– Что-что? В смысле, подлецу – все к… – Карлович с угрозой в голосе поднял дубинку.

– Ну что вы! – испугалась Носова, проклиная себя за оплошность. Уж кто-кто, а она-то прекрасно знала, что вождь с треском выгонял из партии и с работы и за более мелкие провинности.

Но сегодня Златопольский не хотел никого увольнять. Приняв еще утром бесповоротное решение «снимать кино», он уже находился на пути к роли:

– Итак, друзья, я решился. Последний вариант сценария мне понравился, а посему надо лишь вдвое уменьшить смету расходов, поскольку финансирую фильм я, и – по рукам.

– Как уменьшить?! – Канделябров в каком-то мазохистском экстазе, ломая себе пальцы на руках, чуть не упал со стула. Валера вырос в сельской местности, вблизи города Ивано-Франковск в обстановке крайней нищеты, поэтому последние слова Карловича он воспринял как личное оскорбление. – Нет-нет. Так нельзя! Нельзя так! – Взгляд Валеры был устремлен куда-то под потолок, наэлектризованные от нервного стресса волосы встали дыбом, правый глаз затуманился, а левый отсвечивал каким-то желтоватым нездоровым светом. Канделябров в этот момент напоминал гигантского птеродактиля. – Это несправедливо, потому что… Потому что у меня же все подсчитано… И что скажет мама?

– Чья? – учтиво спросила Людмила Борисовна.

– Разумеется, моя! Мамулечка! Она же меня из дома выгонит!

– А вы что, собирались взять большую часть денег, выделенных на фильм, себе и своей маме? – спросил помощник Финаков.

– С чего вы взяли?

– Тогда и нечего и беспокоиться!

– Дайте ему воды, – Златопольский немигающим взором посмотрел на Махрюткина, – а то еще в припадке здесь забьется. Знаю я этих телевизионщиков – сплошные неврастеники.

Молчавший до сих пор Флюсов поддержал:

– Правильно, Казимир Карлович, неврастеники, параноики, а ко всему – еще и шизофреники. Короче, для быстрешего достижения конценсуса я предлагаю следующее: сумму мы не делим на два, а уменьшаем на треть, а завтра подписываем договор и приступаем к съемкам… А у вас все к ним готово?

– У нас всегда все готово, – заверил собравшихся Сергей Сергеевич.

Канделябров сидел, уронив гигантскую голову почти что на колени. Его крупной лепки руки болтались вдоль туловища, как маятники, на лице была гримаса ужаса, при этом нижняя челюсть выдалась куда-то вперед настолько, что кто-нибудь посторонний мог предположить, что Валера исполняет какой-то специально задуманный актерский этюд.

Наконец он вскочил:

– Фильм – это же тяжелый изнурительный труд! Это же бесчеловечно – срезать нам бюджет!

– Сергей Сергеевич, пока у вашего друга небольшая рекламная пауза, не хотите ли выпить? – мудро предложил Златопольский.

– С удовольствием…

Именная водка «Златопольский» оказалась исключительной гадостью.

После первой выпитой рюмки писателем овладело мерзкое ощущение, что он только что выпил керосин, захотелось срочно побежать в туалет и вывернуть свой организм наизнанку…

– Прекрасная водка! – Он крякнул и демонстративно понюхал рукав канделябровского твидового пиджака.

– Хотите еще? – лучезарно улыбаясь, спросил Финаков.

– Спасибо, достаточно, хорошего понемножку. – Здесь Флюсова прорвало. – А что же это вы сами свою водку не пьете?

– Я же на работе!

– А я – где?! – сурово спросил Сергей Сергеевич, чувствуя, что напиток, окончательно так и не провалившись, гуляет где-то по трубопроводу «гортань – пищевод – желудок» туда-сюда и может в любой момент достичь критической отметки в ротовой полости. – Можно я выйду на секундочку? Валера, тебе, кстати, тоже не помешало бы посетить известное заведение. – Зажимая рот руками, Сергей опрометью бросился из кабинета. За ним, подвывая и бормоча, поплелся Канделябров, вяло размахивая руками и с опаской поглядывая по сторонам.

Пока компаньоны отсутствовали, Казимир Карлович пожелал услышать мнения соратников о своей очередной авантюре полнометражного характера.

– Мне кажется – дело стоящее, – заметила пресс-служба в лице Людмилы Борисовны.

– Затраты наверняка окупятся, а эффект, в смысле рекламы, обязательно будет, – поддакнул Финаков.

– Надо пробовать, патрон. Чего мы теряем? На сегодняшний день рейтинги у нас не очень хорошие, – как бы подытожил мнение коллег Владимир Михайлович Махрюткин.

– Сам знаю. Ладно – рискнем! – оживился партвождь. – Я им такую мелодраму с элементами комедии устрою, вместо героинь – зрители рыдать станут! А потом сварганим кинопоказ в Думе и каждого депутата прикуем наручниками к креслу, чтобы раньше времени никто не убежал. А после сеанса я им еще полтора часа буду рассказывать о фильме, объяснять, что они видели и как это необходимо понимать. Ведь от чего зависят любые оценки? От того, что происходит на экране или от субъективного понимания увиденного. Я где-то недавно читал – в Америке сделали эксперимент: четырем группам людей показали кинофильм об обычае австралийских аборигенов – инициации – посвящении мальчиков в мужчины. При этом создали три варианта музыкального сопровождения. Первый – с тревожной музыкой – подсказал трактовку: нанесение ритуальных ран опасно и вредно; второй – с мажорной музыкой – настраивал на восприятие происходящего как радостного события; третий вариант был нейтрально-повествовательный, то есть никакой. Так вот, эксперимент показал, что один и тот же кинофильм может вызывать, а может и не вызывать стрессовую реакцию, все зависит от того, как зритель оценивает происходящую на экране ситуацию. В данном случае оценка навязывалась стилем музыкального сопровождения.

– Ну, коммунистам-то стресс мы организуем, – обрадовался Махрюткин.

– А Павлинскому тревожную музыку заведем. Может, у него после этого что-нибудь вроде энуреза начнется, – удачно схохмил Финаков.

В это время открылась дверь, и в кабинет вошли Флюсов и Канделябров.

– Ну что, все в порядке? – игриво спросил Златопольский.

– Да, мы по ходу обдумали еще раз ваше предложение, и хочу сказать. Короче, мы в принципе согласны, – как бы нехотя ответил Сергей и тут же добавил, увидев, что Канделябров открыл рот и собирается вещать. – Валера, помолчи, пожалуйста!

Каждый раз, когда дело касалось обсуждения финансовой стороны, Канделябров так нервничал, что впадал в прострацию и нес полнейший бред, поэтому пресекать любые попытки телеведущего в эти мгновения было первейшей обязанностью его немногочисленных компаньонов, в том числе, разумеется, наиближайшего из них – писателя Сергея Флюсова.

Однажды при проведении переговоров в Совете Федераций по поводу организации предвыборной акции по содействию действующему президенту одной полугорной республики в составе России в переизбрании на высокий пост уже тысячи раз оговоренную сумму – стоимость эфира, технического обеспечения съемок, гонорар артистам и многое другое – в самый последний момент обсуждения Канделябров ни с того ни с сего взял да и умножил на десять и вместо оговоренных шестидесяти тысяч «зелени» потребовал заплатить шестьсот. Противоположная сторона была в шоке, а Сергею сразу пришла на ум история, рассказанная одним знакомым о том, как господина Канделяброва не смогли призвать в Вооруженные силы родной страны по медицинским показаниям. Проект, разумеется, накрылся медным тазом, а Валерий Пименович, объясняя потом Флюсову свои ничем не оправданные действия и слова, просто сказал: «Блин, голова подвела!»

– Ну, раз согласны, моя юридическая служба к концу недели подготовит официальный договор, и я – в вашем распоряжении. – Казимир Карлович в непонятном вожделении даже потер руки. – А звание народного артиста мне присвоят?

– Для оценки вашего таланта артистическое звание еще не придумано, – сакраментально заметил Флюсов. – Значит, до пятницы?

– Я перезвоню, уточню время и все детали, – успокоила Людмила Борисовна.

Аккуратно пожав присутствующим руки, Валера с Сергеем направились к выходу. Всю дорогу от кабинета Златопольского до метро «Театральная» Канделябров глубокомысленно молчал, и только войдя в вестибюль станции, икая, снова понес околесицу:

– Какой нехороший человек – Златопольский. Мы к нему со всей душой, а он… А ты тоже хорош – сразу согласился.

– Я просто знаю, что спорить с Карловичем бессмысленно. Ничего не попишешь, дорогой друг. В условиях «совка» при решении творческих вопросов многим талантливым людям приходится действовать согласно выражению: «За неимением горничной имеем дворника». И потом, Валера, когда и кто давал тебе на съемки полностью ту сумму, которую ты просил? Правильно. Никто и никогда. В связи с этим, резюмируя наше сегодняшнее положение, могу сказать с чистой совестью и чувством выполненного долга – я удовлетворен.

Компаньоны уже сошли с эскалатора, когда Канделябров, впервые улыбнувшись за сегодняшний день, со вздохом сказал:

– А может, все и к лучшему!

Они разошлись в разные стороны, чтобы, наверняка встретиться завтра и довести до логического конца грандиознейший проект столетия – создание высокохудожественного, широкоформатного полотна, где на роль первой скрипки сегодня окончательно был утвержден самый авантюрный и артистичный политик нашего времени.

Проехав несколько остановок, Флюсов вышел на «Кузнецком Мосту» и направился на празднование дня рождения к своей старой знакомой – госпоже Ловнеровской.

«Хорошо было бы еще знать, сколько ей сегодня стукнуло, хотя бы в пределах плюс-минус двадцати лет, – подумал Флюсов, покупая шикарный букет роз. – А впрочем, какая разница…»

К шести вечера в квартиру Ирины Львовны Ловнеровской стали прибывать гости. За исключением адвоката Розенбаума и суперагента Вани, в миру – Ивана Григорьевича Райляна, все это были завсегдатаи ежегодных торжеств хозяйки.

Каждый принес какой-нибудь подарок: Мондратьев – кухонный комбайн, администратор Коля – красивую венецианскую, по его словам, вазу, Галина Николаевна Руковец – большую кружку и бутылку шампанского, а никому не известный певец Саша Чингизов – отвратительные домашние тапочки, причем почему-то сорок третьего размера. Флюсов подарил Ирине Львовне автоответчик, недавно подаренный ему самому одним приятелем.

– К столу! – важно пробормотала хозяйка и решительно опустилась на некрашеный табурет.

– К столу, к столу! – шумно загудели гости, двигая стульями и наперебой спрашивая друг друга, кто где бы хотел сидеть.

– Знаете, – сказал Сергей Мондратьев, успешно усевшийся прямо напротив бутылки «Абсолюта», – сколько лет сюда хожу – не перестаю удивляться той гармонии, которая существует в этой квартире, в чудесном Варсонофьевском переулке.

– А благодаря кому? – оживилась Ирина Львовна.

– Конечно же – вам, наша удивительная хозяйка. – Мондратьев поправил разноцветную бабочку, собираясь прочесть имениннице цветастые дифирамбы, но не успел.

Его перебил адвокат Розенбаум, успевший, правда, сказать только: «А вот я помню…» – и вынужденный тут же заткнуться, потому что его в свою очередь грубо оборвал суперагент Райлян Иван Григорьевич, ухватив могучей пятерней фужер с минеральной водой – он совсем не пил спиртного, резко, рывком поднялся над всеми и громогласно заявил: