Дочь кардинала Грегори Филиппа
– Бэкингем оказался настоящим другом. Он ненавидит жену, которую его заставили взять, равно как и все семейство Риверсов. В его распоряжении немалое состояние и много людей. Еще я могу рассчитывать на моих людей с севера, конечно. Джон Ховард, мои личные друзья, приближенные моей матери, твои родственники, разумеется, все Невиллы…
Я внимательно слушаю.
– Этого недостаточно, – говорю я. – И большинство наших сил располагается на севере. Она же может поднять весь королевский дом, придворных и свою собственную семью, которую она всю пристроила на весьма важные посты. Она может попросить помощи у Бургундии, у своих родственников в Европе. Кто знает, может, она уже заключила союз с королем Франции? Конечно, Франция предпочтет поддержать ее, а не тебя, потому что решит, что потом им будет проще давить на женщину, если она встанет у власти. А еще, как только разойдется весть о том, что ты сейчас в Лондоне, поднимутся шотландцы.
– Я знаю, – кивает он. – Но у меня есть принц, и это мой козырь. Помнишь, как было со старым королем Генрихом? Если ты держишь в своих руках короля, то против тебя не найдется контраргументов. Последнее слово окажется за тобой.
– Если только кто-то не решит короновать кого-то другого, – напоминаю я ему. – Именно это мой отец сделал с твоим братом. Он держал Генриха под стражей, но короновал Эдуарда. Что, если она возведет своего второго сына на престол? Даже если истинный наследник находится в твоих руках?
– Я знаю. Мне необходимо забрать у нее и второго сына. Мне придется взять под стражу всех, кто может заявить свои права на корону.
Мы с матерью Ричарда вместе коротаем время в дальних комнатах замка Бейнардс. Сквозь распахнутые окна до нас доносится надоедливый гам людных улиц и едкий смрад в горячем воздухе, но Ричард просит нас держаться подальше от прохладных садов, ведущих к реке, и вообще не подходить к окнам, выходящим на реку. Нам нельзя выходить на улицу без сопровождения вооруженной охраны. Ричард не уверен в том, что Риверсы не наняли убийц, чтобы расправиться с нами. Герцогиня бледна от беспокойства. Она держит в руках вышивку, но очень редко шьет: лишь берет в руки, чтобы снова отложить, стоит ей только услышать новый звук за окном.
– Господь свидетель, как бы мне хотелось, чтобы он ее убил! – внезапно произносит она. – Надо положить ей конец. Ей и всем этим неизвестно как нагулянным детям.
Я молчу. Сказанное настолько совпадает с моими собственными мыслями, что у меня не находится смелости это признать.
– С тех пор как она наложила свое заклятье на моего сына Эдуарда, я не прожила ни одного счастливого или спокойного дня, – говорит герцогиня. – Из-за нее он лишился любви твоего отца, потерял шанс заключить достойный и выгодный брак, который принес бы долгожданный мир между нами и Францией. Он попрал честь своей семьи, позволив ей привести в свой дом весь ее живучий выводок. А теперь она собирается посадить одного из своих недалеких и непонятно откуда взявшихся сыновей на трон. Это она велела ему убить Джорджа, я знаю, я была там, когда она сказала ему это сделать. Эдуард сам никогда бы не вынес смертный приговор. Это ее шпионка убила твою сестру, а теперь она замышляет убить моего последнего сына, Ричарда! В тот день, когда он падет жертвой одного из ее заклятий, она положит конец моему роду.
Я киваю, не смея произнести что-либо вслух.
– Ричард болен, – бормочет она. – Клянусь, это ее рук дело! Он говорит, что у него болит плечо и что он не может спать. Что, если она уже стягивает веревку вокруг его сердца? Надо предупредить ее, что, если она хоть чем-нибудь навредит ему, хоть один волос упадет с его головы, мы убьем ее мальчишку.
– У нее два сына, – говорю я. – И два шанса занять трон. И, убив принца Эдуарда, мы всего лишь передадим трон принцу Ричарду.
Она с удивлением смотрит на меня. Она и не знала, насколько я ожесточилась сердцем. Но она также не знала и того, что я наблюдала за тем, как корчится от боли моя сестра, как кричит, пытаясь родить ребенка во время шторма, вызванного ведьминым ветром. Она умерла от ведьминого яда. Если бы мое сердце было трепетным и нежным, оно бы не выдержало, и я бы с ума сходила от страха. У меня тоже есть сын, которого я должна защитить, как и маленьких племянников. И у меня есть муж, который по ночам ходит по спальне, вцепившись в правую руку, боль в которой не дает ему спать.
– Ричарду придется захватить и второго мальчика, – говорит она. – Нам придется забрать обоих наследников семейства Риверсов.
Тем вечером Ричард, вернувшись домой, приветствует нас с герцогиней с отсутствующим видом. Мы идем на свое место за обеденным столом, и он мрачно кивает в ответ на радостные приветствия его людей. Все знают, что мы подвергаемся опасности и в замке витает ощущение осады. Когда он опирается на правую руку, чтобы сесть на свое место, она подгибается под ним, и он чуть не падает, морщась и хватаясь за плечо.
– Что случилось? – тревожно шепчу я.
– Рука, – отвечает он. – Она отказывает мне. Эта ведьма делает свое черное дело. Я знаю.
Я прячу свои страхи поглубже и улыбаюсь всему столу. Среди тех, кого я вижу, есть те, кто доложит обо всем королеве, скрывающейся за толстыми стенами святилища. Они расскажут ей о том, что ее враг стал уязвимым. Она совсем недалеко, внизу по течению реки, в сумрачных залах под Вестминстерским аббатством. Я почти ощущаю ее присутствие в зале, подобно холодному, зараженному дыханию. Ричард окунает руки в серебряную миску, которую ему поднесли, и вытирает их о полотенце. Слуги начинают носить блюда с едой из кухни и расставлять их по столам.
– Сегодня дела идут неважно, – тихо говорит Ричард, обращаясь ко мне. Его мать наклоняется поближе с другой стороны стола, чтобы тоже слышать. – Я нашел доказательства заговора между Гастингсом и королевой, о котором подозревал. Его шлюха действительно была посредником. Мортон в этом тоже участвует. Я обвинил их прямо в совете и арестовал.
– Молодец, – немедленно отозвалась его мать.
– Ты отдашь их под суд? – спрашиваю я.
Он качает головой.
– Нет, – всего лишь отвечает он. – Времени нет. Это – неизбежные потери войны. Гастингсу отрубили голову в Тауэре. Мортона я передал заботам Генриха Стаффорда, герцога Бэкингема. Ротерхама и Томаса, лорда Стэнли, я пока подержу под подозрением. Я велел обыскать их дома, чтобы найти доказательства их измены, и казню их незамедлительно, если обнаружу, что они вступили против меня в преступный сговор.
Я не произношу ни слова, потому что к нам подходит слуга с куриным фрикасе. Когда он отходит, я шепчу:
– Обезглавил? Уильяма Гастингса? Без суда? Вот так запросто?
Его мать бросает на меня горящий взгляд.
– Вот так запросто! – повторяет она. – А почему бы нет? По-твоему, королева требовала справедливого суда для Джорджа, когда требовала ему смертной казни?
– Нет, – отвечаю я, признавая за ней правду.
– Ну, в любом случае дело уже сделано, – сказал Ричард, разламывая буханку белого хлеба. – Я не мог посадить принца на трон, когда Гастингс был заодно с королевой против меня. Как только принц получит корону и сможет сам выбирать себе советников, его заберут у меня, а ему на стол положат указ о вынесении мне смертного приговора. И он его подпишет. Когда я с ним говорю, я ясно вижу, что он целиком и полностью их кровь и душой и сердцем служит их интересам. Мне придется казнить Энтони Вудвилла, Ричарда Грея и Томаса Вогана. Они все стали бы настраивать принца против меня, поэтому я буду в большей безопасности, если их не будет в живых. – Он смотрит на мое потрясенное лицо. – Только так я могу возложить на него корону, – поясняет он. – Мне придется разрушить круг, в который его заключила мать. Я должен оставить ему только одного советника – себя. Когда они все умрут, мне останется иметь дело только с ней, и заговору будет положен конец.
– Тебе придется омыть свой путь кровью невинных, – тихо говорю я.
Он встречается взглядом со мной, и в его глазах нет ни малейшего сомнения.
– Для того чтобы посадить его на трон, чтобы сделать его хорошим королем, а не их марионеткой, о да, я готов на это.
В полумраке своего укрытия королева вершит свои темные обряды, бормоча заклинания и наговоры. Я почти ощущаю ее присутствие, как скользкую морось, липнущую к нашим окнам замка Бейнардс. От своих дам я слышу, что королева перепоручила второго сына заботам своего друга и родственника кардинала Буршье. Кардинал поклялся ей, что ее мальчик будет в безопасности, и, приняв от нее маленького Ричарда, отвел его в королевские покои, где его старший брат, Эдуард, готовился к коронации.
Мне трудно поверить, что события развиваются таким образом. Даже если мы оставим мальчиков под своей опекой и привезем их в Миддлем, будем обращаться с ними как с собственными детьми, это ничего не решит. Принц – не простой ребенок и с ним нельзя обращаться как с обыкновенным воспитанником. Принцу уже двенадцать лет, и его всю жизнь готовили к тому, что он станет королем. Он обожает свою мать и никогда ее не предаст. Его растили и обучали под присмотром его дядюшки, Энтони Вудвилла, и он никогда не перенесет свою любовь и преданность на нас, потому что мы для него так и останемся чужаками, которых он, возможно, уже по их наущению считает врагами. Они воспитывали его с младых ногтей, и он стал тем, чем его хотели сделать эти люди. Ничто сейчас этого уже не изменит. Она украла его у нас, у его истинной семьи, так же, как она украла его у своего мужа, у его матери и его братьев. Ричард вскоре коронует мальчика, который чуть погодя станет самым непримиримым его врагом, как бы хорошо мы с ним ни обращались.
Ричард сделает Елизавету Вудвилл матерью короля Англии. И она примет титул, принадлежавший моему отцу, – создатель королей. Я нисколько не сомневаюсь в том, что она будет делать так, как сделал бы мой отец на ее месте: ждать удобного момента и постепенно, один за другим, избавляться от врагов и конкурентов.
– Что еще я могу сделать? – требует у меня ответа Ричард. – Что еще я могу сделать, кроме того, как возложить корону на чело мальчика, которого вырастили как моего личного врага? Он – сын моего брата, мой племянник. Даже если я признаю, что он растет моим врагом, что, во имя всего святого, я могу тут поделать?
Его мать, сидящая возле камина, поднимает голову, чтобы прислушаться к нашему разговору. Я чувствую на себе взгляд ее темно-синих глаз. Взгляд женщины, стоявшей на центральной площади Ладлоу в ожидании, когда повстанческие войска во главе со злой королевой прорвутся сквозь городские ворота. Женщины, не знавшей страха. Она кивает мне, словно давая разрешение сказать одну, весьма очевидную вещь.
– Тебе следует самому занять трон, – просто говорю я.
Ричард смотрит на меня. Его мать улыбается, откладывая в сторону свое шитье. Она уже несколько дней не могла сделать ни одного приличного стежка.
– Сделай то, что сделал твой брат, – говорю я. – Не один раз. А даже дважды. Он отнял трон у Генриха в бою, и сделал это дважды. А у Генриха были куда более основательные права на эту корону, чем у мальчиков Риверс. А принц еще не коронован, даже не рукоположен. Он всего лишь претендент на трон, не более того, и ты можешь претендовать на него тоже. Он может быть сыном короля, но он еще мальчишка. Он вполне может оказаться не родным его сыном, а бастардом, одним из многих. А ты – брат короля, взрослый мужчина, готовый править королевством. Забери у него трон. Так будет безопаснее всего для страны, лучше всего для твоей семьи и для тебя. – Я чувствую, как мое сердце внезапно забилось с забытым честолюбием, мечтой моего отца. Возможно, я все-таки стану королевой Англии.
– Эдуард назначил меня лордом-протектором, а не своим преемником, – сухо ответил Ричард.
– Он не знал истинной сути своей королевы, – горячо заговорила я. – Он так и ушел в могилу под ее заклятьем. Он стал ее марионеткой.
– К тому же мальчика нельзя считать наследником Эдуарда, – внезапно вмешивается герцогиня.
Ричард поднимает руку вверх, словно намереваясь ее остановить.
– Анна об этом не знает.
– Значит, пришло время ей об этом сказать, – заявляет она и поворачивается ко мне: – Эдуард был женат на другой женщине, твоей родственнице, Элеоноре Батлер. Ты об этом слышала?
– Я знала о том, что она была… – я задумалась, подбирая правильное слово, – фавориткой.
– Она была не просто шлюхой, они были тайно обвенчаны, – прямо заявляет герцогиня. – Он проделал с ней тот же трюк, что и с Елизаветой Вудвилл: пообещал жениться, а потом провел некую церемонию с неким безграмотным проповедником…
– Едва ли это был безграмотный проповедник, – перебивает ее Ричард со своего места, глядя на огонь в камине. – С Элеонорой Батлер его венчал епископ Стиллингтон.
Его мать этот аргумент нисколько не смутил.
– Итак, его брак был законным. Значит, с Елизаветой Вудвилл его венчал священник без имени и рукоположения. В общем, его брак с Елизаветой Вудвилл был незаконным. Эдуард был двоеженцем.
– Что? – перебиваю ее я, ничего не понимая. – Что вы говорите?
– Спроси своего мужа, – отвечает она. – Епископ Стиллингтон рассказал ему об этом сам, не так ли? – потребовала она участия Ричарда. – Епископ все знал и не сказал ни слова, когда Эдуард игнорировал свою законную жену, леди Элеонор, и она ушла в монастырь. Эдуард же отблагодарил его за молчание. Но потом епископ увидел, что Риверсы сажают мальчика-бастарда на трон, и пошел к твоему мужу, чтобы рассказать ему все, что знал. Когда Эдуард тайно венчался с Елизаветой Вудвилл, он уже был женат. Так что, даже если церемонию вел надлежащего сана священник, даже если церемония была проведена надлежащим путем, она все равно ничего не означает. Второй брак Эдуарда незаконен. Эти дети, все их дети, – бастарды. Дома Риверсов не существует. Королевы нет. Она – его любовница, а ее бастарды не имеют права на трон. Вот и все.
– Это правда? – Я в изумлении поворачиваюсь к Ричарду.
Он бросает на меня обеспокоенный взгляд.
– Не знаю, – отвечает он. – Епископ говорит, что сочетал Эдуарда и Элеонору по всем канонам. Теперь они оба мертвы. Эдуард называл Елизавету Вудвилл своей женой и ее сына – своим наследником. Разве я не должен чтить заветы моего брата?
– Нет, – прямо заявляет герцогиня. – Нет, если его заветы были неправильными. Ты не должен ставить бастарда перед собой в линии претендентов на престол.
Ричард снова поворачивается к огню, поглаживая рукой плечо.
– Почему ты никогда не говорила об этом раньше? Почему я услышал об этом только от епископа?
– А о чем было тут говорить? – спрашивает она, снова беря в руки шитье. – Все и так знали, что я ее ненавижу и она ненавидит меня. Пока был жив Эдуард и был готов в любой момент назвать ее своей женой и признать детей, какая была разница, что я могла сказать? Да кто вообще тут мог сказать что-либо значимое? Если он добился молчания епископа Стиллингтона, зачем было высказываться мне?
Ричард качает головой.
– С того самого момента, как Эдуард сел на трон, его окружают скандалы, – говорит он.
– Но о тебе нет ни единого дурного слова, – напоминает она ему. – Прими же трон сам. В Англии нет ни одного человека, который стал бы защищать права Елизаветы Вудвилл, если только он не член ее семьи или она не подкупила его. Все же остальные прекрасно знают, что она ведьма и соблазнительница.
– Она станет моим смертельным врагом, – замечает Ричард.
– Тогда не выпускай ее из святилища до конца ее дней, – парирует старая герцогиня, на губах которой блуждает почти ведьмовская улыбка. – Пусть остается на святой земле, в полутьме, вместе с выводком дочерей. Арестуй ее и держи ее там, вместе со всем ее нечистым племенем.
Ричард поворачивается ко мне:
– А ты что скажешь?
В комнате повисла тишина, все ждут моего решения. Я думаю о своем отце, который убил своего могучего боевого коня, чтобы остаться на поле битвы, где он и принял поражение в борьбе, чтобы посадить меня на трон Англии. Я думаю о Елизавете Вудвилл, которая отравляла все мои дни и лишила жизни мою сестру.
– Я думаю, что у тебя больше прав на трон, чем у ее сына, – говорю я вслух. А про себя думаю: «А у меня больше прав быть королевой, чем у нее. И я стану ею, королевой Анной Английской».
Но Ричард все еще колеблется.
– Заявить права на трон – значит принять очень серьезное решение.
Я подхожу к нему и беру его за руку. Мы словно снова стоим у алтаря, держась за руки и принося свои клятвы о верности. Я ловлю себя на том, что улыбаюсь и что у меня раскраснелись щеки. В этот момент я была истинной дочерью своего отца.
– Это твоя судьба, – говорю я ему и слышу, с какой уверенностью звучит мой голос. – По праву рождения, по воспитанию ты – лучший король, который может быть у Англии в эти нелегкие времена. Решайся, Ричард. Воспользуйся своим шансом. Это и мое право, равно как и твое, так давай же воспользуемся им вместе.
И снова я стою в королевских апартаментах в Тауэре, глядя в сводчатые окна на лунную дорожку, протянувшуюся по темной поверхности речной воды. Снова я остро ощущаю тишину, сквозь которую с трудом прорываются далекие звуки музыки. Сегодня ночь перед нашей коронацией, и я пришла сюда от праздничного стола, чтобы помолиться и посмотреть на быстро текущую реку, стремящуюся встретиться с морем. Я буду королевой Англии. Я снова шепчу себе обещание, некогда данное мне отцом. Я буду королевой Анной Английской, и завтра день моей коронации.
Я знаю, что она будет стоять возле маленького окошка и смотреть в темноту за пределами святилища. Ее красивое лицо будет искажено горем, пока она будет возносить молитвы за своих сыновей, зная, что они оба у нас в руках и что ни один из них никогда не станет королем. Я знаю, что она будет проклинать нас, сжимая в руках тряпичную куклу или восковую фигурку, заговаривая травы и бросая их в огонь. Все ее внимание будет приковано к Тауэру, как взгляд луны, которая сегодня проложила на воде яркую серебристую дорожку, ведущую прямо к окнам их спальни.
Их спальни, спальни ее мальчиков. Потому что оба этих мальчика сейчас в Тауэре, со мной, всего лишь этажом выше. Если бы я прошла всего лишь один пролет ступеней вверх и велела стражникам отступить в сторону, то увидела бы, как они спят в своих кроватях, как лунный свет касается их бледных лиц, как поднимаются и опадают их теплые бока под украшенными кружевами рубахами, как покоятся они в глубоком детском сне. Принцу всего лишь двенадцать лет, над его верхней губой только стал появляться светлый пушок, и он спит, разбросав ноги по кровати, как нескладный жеребенок. Его брату Ричарду в следующем месяце исполнится десять, он родился в том же году, что и мой собственный сын, Эдуард. Смогу ли я когда-нибудь смотреть на ее сына и не думать о своем? Он веселый маленький мальчик и даже во сне улыбается каким-то своим смешным сновидениям. Эти мальчики теперь находятся под нашей опекой и останутся с нами, пока не повзрослеют. Нам придется держать их в замке Миддлем или Шериф-Хаттон, одном из наших северных домов, где мы можем довериться слугам во внимательном наблюдении за ними. Что-то подсказывает мне, что нам придется отправить их туда навсегда. Они вырастут и из очаровательных ребятишек превратятся в заключенных, потому что мы не сможем их отпустить.
Они всегда будут представлять для нас опасность, являясь средоточием воли несогласных и символом борьбы для тех, кто захочет оспорить наше правление. Елизавета Вудвилл посвятит свою жизнь тому, чтобы выкрасть их у нас и восстановить их право на корону. А мы повезем с собой домой самую страшную угрозу для всех нас. Их отец, Эдуард, никогда не стал бы терпеть присутствия подобной угрозы для своих родных. Как и мой отец. Однажды мой отец удерживал короля Эдуарда, и, когда тот покинул место своего заключения, чтобы вернуться на трон, он сказал, что у него нет иного выбора, как в следующий раз схватить и убить его. Эдуард хорошо запомнил этот урок, полученный от отца. Когда он арестовал старого короля, Генриха, то держал его неприкосновенным, только пока был жив его ланкастерский наследник. Смерть моего мужа, принца Эдуарда, стала смертным приговором для его отца. Когда король Эдуард увидел, что может положить конец дому Ланкастеров, то сделал это в тот же вечер: он убил короля Генриха, а его братья, Джордж и Ричард, стали соучастниками цареубийства. Они поняли, что, пока он жив, он останется символом бунтарских настроений и будет представлять собой опасность для них. А когда он умрет, он будет оплакан и благополучно забыт. У меня нет ни малейших сомнений в том, что живые мальчики Вудвилл представляют собой опасность для нас. Нет, правда, ни одного из них не стоит обрекать на мученическую жизнь. Только моя слабость, нежность к этим детям и любовь Ричарда к почившему брату заставляют нас пощадить их жизни. Ни мой отец, ни брат Ричарда не были бы такими мягкосердечными глупцами.
Я поглубже запахиваю плащ, хоть ночь стоит теплая. Я чувствую ночную прохладу в ветре, дующем со стороны реки. Я думаю о том, как рассмеялась бы сейчас Изабелла, увидев меня сейчас, в мехах Елизаветы Вудвилл, в том же самом бесценном горностае, который она когда-то давно положила в свой сундук, чтобы украсить им свои платья, а потом была вынуждена вернуть обратно. Изабелла смеялась бы с триумфом. Сегодня вечером мы победили, несмотря ни на что, и маленькая девочка, которая играла в королеву в ночь после коронации Елизаветы Вудвилл, в этой самой башне, завтра сама наденет корону.
И те слова, которые прошептала мне мать и которые зародили во мне сомненья, уже не имеют никакого значения. Неважно, стал ли мой брак законным или нет, но моя коронация будет совершена архиепископом с соблюдением всех церемоний и с помазанием. Я стану королевой Англии и смогу найти в этом покой. Ричард сделал меня своей женой перед лицом Господа и сделает своей королевой перед всем народом. Мне больше не должно сомневаться, любит он меня или нет. Он надел на меня свое кольцо, когда мы были одни, и собирается надеть на меня корону при всем честном народе. Я стану королевой Анной, как и хотел мой отец.
Я скидываю мех и отбрасываю его от себя на стоящее рядом кресло, словно дешевую тряпицу. Теперь у меня есть целый гардероб, полный мехов, у меня есть прекраснейшие украшения, и мне каждый год будет выдаваться баснословная сумма, чтобы поддерживать королевский быт на достойном уровне. В моем распоряжении все платья Елизаветы, и их ушьют по моему размеру. Я забираюсь на подогретую постель, заправленную шелковистым бельем. Надо мной висит роскошный балдахин с золотым куполом и красными бархатными занавесями. С этого дня меня будут окружать только самые лучшие вещи. Я родилась дочерью создателя королей, и завтра план моего отца наконец будет исполнен и я стану королевой. И когда умрет мой муж, наш сын, Эдуард, внук создателя королей, займет его место на троне, и дом Уориков станет королевским домом Англии.
То, как нас принимают и приветствуют на каждой остановке, дает нам знать, что мы приняли правильное решение. Королевство пребывает почти в безумии от облегчения: войны не будет, мой муж ведет страну к миру. Ричард окружил себя людьми, которым он может доверять. Генрих Стаффорд, герцог Бэкингем, оставил дома свою жену, в девичестве Вудвилл, чтобы ввести Ричарда в собор как лорда Чемберлена. Джон Говард, которому удалось отбить флот у Риверсов и вернуть под руководство моего мужа, становится первым Говардом, герцогом Норфолка и получает разрешение оставить себе те суда, которые отбил у неприятеля: он теперь лорд-адмирал. Мой родственник, граф Нортумберлендский, получил на год статус смотрителя севера. Мы путешествуем без охраны, ощущая защиту в уверенности, что нет в Англии людей, которые не приветствовали бы наше появление. Наши враги мертвы или заперты в святилище, мальчики Риверсы находятся под неусыпной охраной в Тауэре. И в каждом городе, где мы останавливаемся: Рединге, Оксфорде, Глостере, – в нашу честь устраиваются празднества и торжества, чтобы приветствовать нас и уверить в своей преданности.
Риверсы настолько измучили народ своей жадностью, что люди готовы принять любого сильного правителя, только бы он не был мальчишкой, чья семья способна поглотить всю страну. Но теперь люди видят на троне не просто короля, а Плантагенета, моего мужа, который так похож на своего отца, так горячо любимого в народе, чей брат спас королевство от спящего короля и злой королевы и который сам спасает страну от не менее амбициозной женщины.
Никто даже не спрашивает о мальчиках, которых мы оставили в Тауэре, в Лондоне. Никто не хочет вспоминать о них или об их матери, заточенной во мраке святилища. Создается такое впечатление, словно все хотят как можно скорее забыть о целых месяцах страха перед возможным будущим и неделях неопределенности насчет того, кто станет следующим королем. Теперь у нас есть король, принявший корону перед лицом народа и помазанный Господом. И мы вместе с ним едем по всей Англии в зените лета, обедаем под открытым небом, под жарким солнцем и деревьями, останавливаясь в прекрасных городах, где люди принимают нас как спасителей.
Только один человек спрашивает меня о мальчиках Риверсах, оставленных в тихом Тауэре, и об их матери, живущей в святилище всего в нескольких милях от них. Сэр Роберт Брэкенбери, ныне ставший минцмейстером и комендантом лондонского Тауэра, и именно на нем сейчас лежит ответственность за содержащихся там пленников.
– Так что же будет с бастардами Риверсов, ваше величество? Сейчас они в вашей власти и под моей охраной, но что будет с ними в будущем?
Он честный человек, и я готова доверить ему почти все, что знаю. Я беру его под руку, и мы идем по садику красивого оксфордского колледжа.
– У них нет будущего, – говорю я ему. – Они не смогут стать ни принцами, ни простыми людьми. Нам придется держать их под замком всю их жизнь. Но я, как и мой муж, понимаю, что все это время они будут представлять собой большую опасность для нас, просто своим существованием. Пока они живы, они очень опасны.
Он останавливается и поворачивается ко мне. Взгляд его честных глаз направлен в мои.
– Благослови вас Господь, ваше величество, неужели вы желаете им смерти? – просто спрашивает он.
Под влиянием внезапного прилива стыда и отвращения я тут же отвечаю:
– Я не могу им этого желать. Как можно, они же дети, просто невинные дети.
– О, как вы мягкосердечны…
– Я не могу желать им смерти, но что за жизнь им предстоит? Они будут вечными пленниками. Даже если они откажутся от всех притязаний на трон, всегда найдется кто-то, кто захочет сделать это за них или просто использовать их. И о каком покое и безопасности мы сможем говорить, пока они живы?
Мы едем в Йорк, где наш сын, который теперь именуется принцем Эдуардом, получит титул принца Уэльского. Тем, что эта церемония будет произведена в Йорке, мы отдаем дань уважения городу, поддерживавшему Ричарда от начала до конца, и где его любят сильнее, чем в любой другой части страны. Таких приветствий, которыми одарили нас люди этого обнесенного высокими стенами города, мы не видели и не слышали никогда раньше. В высоком сводчатом кафедральном соборе Йорка Эдуард, мой мальчик, идет вперед под взглядами своих кузенов, Эдуарда и Маргариты, и принимает золотой скипетр и маленькую золотую корону принца Уэльского. Приветственные крики, которыми взрывается площадь, когда он после выходит на ступени собора, заставляет всех городских птиц взмыть в небо. Я осеняю себя крестным знамением и шепчу: «Слава Богу!»
Я знаю, что сейчас мой отец смотрит с небес на то, как его внук принимает титул принца Уэльского, и понимает, что его битва наконец завершилась победой. Внук создателя королей стал принцем, и со временем на трон Англии сядет мальчик из семьи Уорик.
Некоторое время мы проведем на севере, который навсегда останется для нас домом, и здесь мы чувствуем себя счастливыми, как нигде больше. Мы собираемся перестроить замок Шериф-Хаттон, где будут жить наши дети, в безопасном удалении от болезней и моров Лондона и, как мне думается, достаточно далеко от гнетущего присутствия побежденной королевы в сыром убежище под Вестминстерским аббатством. Мы сделаем этот новый дворец на севере достойным соперником Виндзору или Гринвичу, и богатство двора начнет изливаться на наших друзей и соседей, на северян, которым мы доверяем. Мы создадим великое северное королевство, способное соперничать с самим Лондоном. Сердце страны будет находиться здесь, где король и королева, северяне по рождению и зову души, будут жить меж зеленых гор и холмов.
Мы с моим сыном Эдуардом и его кузенами Маргаритой и Тедди едем в Миддлем верхом, словно отправляемся на прогулку. Я проведу там с ними весь остаток лета, как королева Англии и хозяйка своего времени. Зимой мы все вернемся в Лондон, и дети будут жить со мной в Гринвиче. Эдуард продолжит заниматься с учителями и тренироваться в конной выездке, ему придется вырабатывать у себя силу и выносливость, потому что он все еще худощав. Ему необходимо подготовиться к правлению королевством. Через несколько лет он должен будет уехать в Ладлоу, а его совет будет управлять Уэльсом.
Когда мы поворачиваем к Миддлему, Ричард прощается с нами и направляется на юг вместе с небольшой компанией доверенных людей. Среди тех, кто сопровождал его, были сэр Джеймс Тиррелл, ставший теперь начальником пажей, Френсис Лоуэлл, Роберт Брэкенбери и другие. Перед тем как расстаться с нами, Ричард целует детей и благословляет их. Крепко обняв меня, он шепчет, чтобы я приезжала к нему сразу, как только позволит погода, и я чувствую, как тает мое сердце от любви к нему. Наконец-то мы одержали победу, наконец-то вкушаем благословения Божьего. Он сделал меня королевой Англии, исполнив мое предназначение, а я дала ему принца и наследника. Вместе мы исполнили видение моего отца. Это и есть самая настоящая победа.
По дороге на юг Ричард пишет мне торопливое письмо:
«Анна,
Риверсы, подобно раненому зверю, деятельны и сейчас более опасны, чем когда-либо. Они сумели организовать нападение на Тауэр, пытаясь освободить мальчиков, и их нападение было с большим трудом отражено. Мы никого не можем арестовать, потому что все исчезли чудесным образом. Говорю тебе, Анна, я приставил такое пристальное наблюдение за ней, что был уверен: никто не сможет попасть к ней в святилище или выйти из него, но она как-то сумела собрать небольшую армию, которая на нас напала. На них не было ни эмблем, ни отличительных знаков, они пришли и ушли, подобно призракам, и теперь никто не может мне сказать, куда они делись. Кто-то собрал это войско и заплатил ему, но кто? Мальчики по-прежнему у нас, слава Богу. Я распорядился увести их поглубже в Тауэр, но я потрясен размахом силы, которая находится в ее распоряжении. Она выждет время и снова нападет. Скольких еще она сумеет нанять? Сколько знатных особ, торжествовавших с нами на нашей коронации, снабдили ее людьми и оружием? Я предан и не знаю, кому могу доверять. Сожги это письмо».
– В чем дело, ваше величество? – маленькая Маргарита уже стояла рядом со мной, не сводя синих глаз с моего встревоженного лица. Я обнимаю ее и чувствую тепло прильнувшего ко мне ребенка.
– Только бы это были не дурные вести, – говорит она. – Это же не о короле, не о нашем дяде?
– Он обеспокоен, – говорю я, думая о злой воле женщины, которая прячется в темноте и из-за которой эта девочка стала сиротой. – У него есть враги, но он смел и силен, и у него есть верные друзья, которые помогут ему справиться со злой королевой и ее так называемыми сыновьями-бастардами.
Я отвечаю Маргарите с уверенностью, но время показывает, что я ошибаюсь. У нас с мужем гораздо меньше друзей, чем мы думали.
Спустя несколько дней приходит еще одно письмо, явно написанное второпях:
«Самый вероломный друг, гнуснейший из предателей – герцог Бэкингем. Он самое лживое из известных мне живых существ».
Я на мгновение роняю руку с письмом и не могу заставить себя читать дальше.
«Он присоединился к двум злейшим женщинам, одна чернее другой. Елизавета Вудвилл соблазнила его встать на ее сторону и заключила ведьмину сделку с Маргаритой Бофорт, которая несла подол твоего платья на коронации, которая с такой любовью и добротой относилась к тебе, женой моего доверенного друга, лорда Томаса Стэнли, которого я сам сделал лордом Чемберленом.
Сплошная ложь и обман.
Маргарита обручила своего сына, Генриха Тюдора, с Елизаветой, дочерью Риверс, и теперь они объединились против нас в заговор и ждут прибытия Генриха Тюдора морем из Бретани. Генрих Стаффорд, герцог Бэкингем, человек, которому я был готов доверить свою жизнь, отрекся от меня и примкнул к ним. Теперь он готовит свои войска в Уэльсе и скоро собирается напасть на Англию. Я немедленно отправляюсь в Лестер.
Хуже того, да и вообще самое худшее в этой истории это то, что Бэкингем говорит всем, что принцев нет в живых и они погибли от моей руки. Это означает, что Риверсы будут сражаться за то, чтобы посадить на трон Тюдора и принцессу Елизавету. Это означает, что страна и народ в истории будет считать меня убийцей, погубителем детских душ, тираном, поднявшим руку на сыновей своего родного брата и пролившего родную кровь. Я не перенесу подобного поругания моей чести. Эта клевета пристанет ко мне как смола. Молись за меня и за наше дело.
Ричард».
Я делаю то, о чем он просит. Я иду прямо в часовню, не говоря никому ни слова, опускаюсь на колени и не свожу взгляда с распятия над крестной перегородкой. Я смотрю на него, не моргая, словно этот образ сможет выжечь из моей памяти письмо, которое все еще стоит перед моими глазами. Письмо, в котором говорится, что люди, которых мы считали своими друзьями, милейший герцог Бэкингем, победоносный лорд Томас Стэнли, его жена Маргарита, которая была так добра и приветлива ко мне, когда я впервые прибыла в Лондон, которая вместе со мной отправилась в королевский гардероб и помогла мне выбрать платье для коронации, – что все они лжецы. Епископ Мортон, которого я долгие годы любила и которым искренне восхищалась, – тоже. Но одна фраза преследует меня особенно настойчиво, перебивая и заглушая тихую молитву «Аве Мария», которую я повторяю снова и снова: «Бэкингем говорит всем, что принцев нет в живых и они погибли от моей руки».
Когда я поднимаюсь с колен, на улице уже темно. Это ранние осенние сумерки, я чувствую, что замерзла, когда священник приносит свечи, а за ним входят наши слуги и домочадцы на вечернюю службу. Я склоняю голову, когда он проходит мимо, но не остаюсь, а с трудом выхожу на холодный вечерний воздух. Белая сова громко ухает и пролетает низко над моей головой, а я пригибаюсь, словно мимо меня проносится вещий дух, предупреждающий меня о том, что против нас ополчились огромные силы.
«Бэкингем говорит всем, что принцев нет в живых и они погибли от моей руки».
Я думала, что когда принцев не станет в живых, то некому будет претендовать на трон, что срок, отведенный моему мужу как королю, пройдет спокойно, а мой сын займет его место, когда Господь сочтет нужным нас призвать к себе. Теперь я понимаю, что каждый человек в своем роде создатель королей. Трон никогда не пустует, и к нему все время примеривается новый кандидат. Стоит только пройти слуху о том, что прежний обладатель короны умер, то появляется целая поросль новых принцев, как сорняки среди пшеничного поля.
«Бэкингем говорит всем, что принцев нет в живых и они погибли от моей руки».
Так и теперь на сцене из ниоткуда появился еще один человек, считающий себя полноправным претендентом на власть. Генрих Тюдор, сын Маргариты Бофорт из дома Ланкастеров и Эдмунда Тюдора из дома Тюдоров, о нем вообще никто не должен был вспомнить, раз уже он скрылся из страны. Он уже много лет не появлялся на этой земле, с тех пор как его мать торопливо спрятала его от смертоносного взгляда дома Йорков. Когда на троне был Эдуард, этого мальчика очень многое отделяло от возможности получить корону, но даже, несмотря на это, Эдуард непременно заключил бы его под стражу в Тауэре, а потом тихо бы его убил. Вот почему Маргарита Бофорт держала его подальше от Лондона и вела очень осторожные переговоры о его возвращении. Я даже жалела ее, потому что она скучала по своему сыну. Она сочувствовала Джорджу вместе со мной, когда тот тоже собирался отослать своего сына. Я думала, мы понимали друг друга. Я думала, что мы были подругами. Но все это время она просто выжидала, ждала и думала, что, когда ее сын вернется, он станет врагом короля Англии, неважно, короля Эдуарда или моего мужа, Ричарда.
«Бэкингем говорит всем, что принцев нет в живых и они погибли от моей руки».
Итак, Генрих Тюдор собирается претендовать на трон, опираясь на свое происхождение из дома Ланкастеров, и его мать больше мне не подруга: скинув маску мягкой нежности, она вот-вот станет разжигательницей войны. Она пойдет на нас войной. Она будет говорить всем, что принцы мертвы и что мой муж – детоубийца. Она будет всем говорить, что следующим наследником престола будет ее сын и что они просто должны свергнуть правящего сейчас тирана и цареубийцу.
Я поднимаюсь по темным ступеням северной башни, по которым я так часто ходила с Ричардом под вечерним светом затухающего дня, разговаривая о радостях, которые дарили нам дети, о земле, об управлении севером. Сейчас здесь темно и холодно, и луна покрывает серебристым светом дальний край горизонта.
«Бэкингем говорит всем, что принцев нет в живых и они погибли от моей руки».
Я не верю, что мой муж отдал приказ умертвить собственных племянников. Я никогда этому не поверю. Он уверенно занимал свой трон, он объявил их бастардами. За все это время никто о них даже не вспоминал. О них благополучно забыли, а нас приняли. И только я, разговаривая с комендантом Тауэра, сказала, что, даже не будучи способной желать принцам смерти, я знала, что должна о ней думать. И это констебль Тауэра, их тюремщик, заметил, что я мягкосердечна. Ричард никогда не смог бы отдать такой приказ, в этом я уверена. В то же время я знаю, что не одна я люблю Ричарда и хочу защитить его от опасности. Я не одна считаю, что мальчики должны будут умереть.
Неужели кто-то из наших друзей решился на такой грех, как отнять жизнь у десятилетнего мальчика и его двенадцатилетнего брата, пока они спят? Неужели они думали, что, совершая это, они порадуют нас? Не мог ли кто-либо решить, что таковым было мое сокровенное желание? Неужели этот человек, с которым я гуляла по садику в оксфордском колледже, решил, что я попросила его это сделать?
Мы ждем новостей, и Ричард пишет мне почти каждый день, понимая, как сильно я волнуюсь. Он рассказывает о том, что собирает силы, что люди сами стекаются к нему, чтобы предложить свою службу, что знатные люди его края решают помочь своему королю справиться с герцогом, который ранее был соратником короля. Его друг детства Фрэнсис Лоуэлл не отходит от него ни на шаг, а Томас, лорд Стэнли, несмотря на то что его жена, Маргарита Бофорт, вступила в сговор с Елизаветой Вудвилл, присоединяется к Ричарду и приносит ему присягу на верность. Мне кажется, что бывшей королеве не удалось приблизить к себе достойных мужчин. Она могла одержать победу в борьбе за Маргариту Бофорт, имевшую амбициозные планы на будущее своего сына, но не может перетянуть на свою сторону Томаса, лорда Стэнли, который остается верным нам. Я ни на мгновение не забываю о том, что Томас Стэнли – законодатель мод, ведущий за собой остальных, как послушное стадо. Если он примкнул к нам, значит, его подсчеты сказали ему, что в этой схватке победим мы. Джон Говард, наш добрый друг, тоже остается верным нам, и Ричард пишет о том, как Говард сдерживает повстанцев в Суссексе и Кенте, чтобы не дать разразиться войне против нас.
А затем Господь благословляет нас. Именно так. Бог на нашей стороне. Он посылает нам дождь, который вымывает все мысли о предательстве из людских голов и злобу из их сердец, изливаясь на землю день за днем холодными льдистыми струями, смешанными со снегом, и те, кто тренировался в воинском деле в Кенте, возвращаются домой, к сухим теплым очагам. Те, кто собирался выступать из Суссекса, вдруг узнают, что дороги стали непроходимыми, а жители Лондона ищут спасения за стенами своих домов, расположенных вдоль Темзы, и не могут думать больше ни о чем другом, кроме того, что поднимающиеся воды могут затопить расположенное в подземелье укрытие королевы. Именно там Елизавета Вудвилл вынуждена ждать, лишенная известий о ходе поднятого ею мятежа, постепенно теряя надежду.
Господь посылает дождь на Уэльс, и все горные ручейки, которые так красиво играли каплями в летних солнечных бликах, вдруг наполняются мутными водами, становятся быстрее и тяжелее и сливаются с гор в реки, которые затопляют и размывают свои берега. Они объединяют свои воды с рекой Северн, которая поднимается до тех пор, пока не разливается по долинам, угрожая затопить один город за другим и деревушки, расположенные вдоль русла реки. Эту лучше любой другой преграды запирает лживого герцога Бэкингема в Уэльсе, в то время как набранные им войска тают, как сахар в воде. Его надежды теряют силу, и он сам пускается в бегство от людей, которых обещал вести в бой, и его собственный слуга сдает его как предателя, польстившись на небольшое вознаграждение.
Господь послал дожди и на пролив, отделяющий Англию и Францию, и он набух и стал темным и неспокойным, так что Генрих Тюдор так и не отважился взойти на корабль. Я знаю, каково это, смотреть на неспокойные темные воды из порта и видеть на них белые барашки волн, и поэтому радуюсь теплу и сухости находящегося в глубине острова замка Миддлем. Мне представляется, как Генрих Тюдор стоит на причале, подставив рыжую голову бесконечным струям дождя, и молится о хорошей погоде, но никто, даже женщина, которая, как он надеется, станет его тещей, ведьма Елизавета, не может остановить шторм.
Вот наконец воды успокоились, и он садится на корабль, и его дерзновения хватает, чтобы пересечь пролив, но прошло слишком много времени, и его намерения остыли. Он даже не высаживается на английский берег. Он бросает взгляд на побережье, которое хочет назвать своим, и не может найти в себе смелости ступить на мокрый песок береговой линии. Он раскрывает свои мокрые паруса и разворачивает корабль домой, чтобы успеть в Бретань до прихода холодных ветров. И если бы он захотел принять мой совет, то так и остался бы там, чтобы умереть, как и все другие претенденты на трон, в изгнании.
Ричард пишет мне из Лондона:
«Все позади.
Все закончилось, осталось только назвать имена предателей и назначить им кару. Искреннюю радость доставляет мне известие о том, что Уэльс сохранил свою верность мне. И что южное побережье не предложило безопасной высадки Генриху Тюдору. Ни один их город не открыл ворот для бунтовщиков, ни один барон или граф не предал меня. Мое королевство мне верно, и я буду наказывать провинившихся, не сумевших противостоять последним усилиям Риверсов учинить смуту, не так сурово, как мог бы, или не наказывать вовсе. Сделав ставку на Генриха Тюдора, Риверсы совершили ошибку. Не следует ожидать от матери этого мальчика, Маргариты Бофорт, что она откажется от дела и прав ее сына, но она проведет остаток своей жизни под домашним арестом и бдительным присмотром своего мужа, Томаса, лорда Стэнли. Я передал ее состояние в его руки, что для женщины ее амбиций, мне кажется, уже само по себе станет достаточным наказанием. Он будет присматривать за ней. Его жену лишили всех преданных ей слуг и друзей, к ней не пускают даже ее исповедника. Я разрушил круг ее союзников и последователей так же, как сделал это с Риверсами.
Я одержал победу, даже не взяв меча в руки. Таково мое отмщение, и такова моя победа. Страна не стремится восстановить Риверсов в правах, и ей точно не нужен незнакомец, Генрих Тюдор. В Маргарите Тюдор и Елизавете Вудвилл видят сумасшедших матерей, вступивших в заговор, чтобы обеспечить будущее своим детям, и только. Герцога Бэкингема презирают как предателя короны и лживого друга. В будущем я стану осторожнее в выборе тех, кому предложу свою дружбу, но, как ты сама видишь, победа оказалась легкой и стала, несмотря на выпавшие несколько весьма тяжелых недель, частью нашего восхождения на трон. Молю Бога о том, чтобы мы оглядывались на пережитое и радовались тому, что так легко вошли в свои королевские права.
Приезжай в Лондон. Мы сохраним традицию рождественских праздников, которую заложили Эдуард и Елизавета, и отпразднуем Рождество не менее пышно в окружении истинных друзей и верных слуг».
Мы готовимся к проведению рождественских празднеств, которые, по обещанию Ричарда, должны будут стать самыми яркими за всю историю Лондона, и гости уже начинают прибывать ко двору и занимать отведенные им комнаты, получать описание своей роли в развлечениях, разучивать новые танцы. Именно в это время Ричард приходит ко мне в королевскую гардеробную, где я рассматриваю наряды былых королев, которые теперь принадлежат мне. Я собираюсь распустить два роскошных, но старомодных платья из золотистой и темно-лиловой ткани, чтобы сшить из них одно новое, по новой моде, с разрезами на рукавах, сквозь которые будет показываться золотая подкладка, и с собранными на золотой шнур манжетами. Рядом со мной лежат огромные тюки красивых тканей для новых платьев, сундуки с мехами и бархатом для плащей и курток Ричарду. Он выглядит обеспокоенным, но последнее время он всегда обеспокоен. Бремя короны дается ему нелегко, потому что он знает, что не может никому доверять.
– Ты можешь отвлечься от этого? – спрашивает Ричард, с сомнением глядя на горы роскошных тканей.
– О да, – отвечаю я, приподнимая край юбки и пробираясь между лежащими на полу отрезами. – Моя кастелянша куда лучше меня знает, что здесь надо делать.
Он берет меня под руку и ведет в небольшой уголок в стороне от главной гардеробной, где кастелянша сидит, записывая и ведя тщательный учет мехов, нарядов, рубах и обуви, переданных в ее ведение. В камине потрескивает огонь, и Ричард садится возле стола, а я присаживаюсь на подоконник и готовлюсь ждать.
После недолгой паузы Ричард заговорил.
– Я принял решение, – тяжело произносит он. – Оно далось мне нелегко, и я хочу обсудить его с тобой.
Я жду. Решение будет касаться этой ведьмы Вудвилл, я знаю об этом наверняка. Об этом мне говорит то, как он держит себя за правую руку, прижимая к себе плечо чуть повыше локтя. Эта боль теперь не покидает его ни на мгновение, и никто из лекарей не может сказать, в чем кроется ее причина. У меня нет доказательств, но я уверена в том, что всему виной эта женщина. Я представляю, как она затягивает веревье вокруг своей руки, пока она ни начинает неметь, и злой мыслью отправляет свою боль ему.
– Это касается Генриха Тюдора, – говорит он.
Я замираю на месте. Такой поворот оказался для меня неожиданным.
– Он собирается провести церемонию в кафедральном соборе Ренна, на которой провозгласит себя королем Англии и объявит о своей помолвке с Елизаветой.
На мгновение из-за мыслей о злой воле старшей из женщин я думаю о матери, забыв о дочери.
– С Елизаветой Вудвилл?
– С ее дочерью, Елизаветой, принцессой Йоркской.
Когда знакомое имя любимой дочери Эдуарда звучит в этой уютной комнате, я вспоминаю о девочке с кожей, похожей на теплую жемчужину, и обаянием ее отца.
– Он говорил, что она – самое драгоценное его дитя, – тихо произносит Ричард. – Когда нам пришлось с боем прокладывать себе дорогу домой из Фландрии, он говорил, что готов был пойти на все это только ради нее, даже если все остальные погибнут. И любые испытания стоили того, чтобы увидеть ее улыбку.
– Ее всегда ужасно баловали, – говорю я. – Ее брали с собой повсюду, и везде она вылезала на первый план.
– А теперь она выросла мне по плечо и стала редкостной красавицей. Жаль, что Эдуард не видит, какая она сейчас, по-моему, она даже красивее ее матери в этом возрасте. Она уже взрослая женщина, ты бы ее не узнала.
Внезапно с нарастающей злостью я понимаю, что он говорит о том, как она выглядит в настоящее время. Значит, он ходил к ней, он был с визитом у этой Вудвилл и видел там Елизавету. Пока я тут занималась приготовлениями двора к Рождеству, как к великому празднованию нашего прихода к власти, он тайно проник в темное логово, куда она бежала по собственному выбору.
– Ты с ней виделся?
Он пожимает плечами, словно этот факт не имеет ни малейшего значения.
– Я должен был увидеться с королевой, – отвечает он.
Но королева – это я. Похоже, что, нанеся один визит к этой Вудвилл, он позабыл все, что было нам так дорого. Все, за что мы так долго боролись.
– Я хотел спросить ее о сыновьях.
– Нет! – почти кричу я, потом прижимаю руку к губам, чтобы никто не смог услышать, что я спорю со своим мужем. – Милорд, умоляю, как можно было решиться на подобную опрометчивость? Зачем?
– Я должен был знать. – Он выглядит почти испуганным. – Мне рассказывали об измене Бэкингема и о том, что он говорил. Помнится, некоторые из его слов я даже приводил в письме тебе:
«Бэкингем говорит всем, что принцев нет в живых и они погибли от моей руки».
Я киваю:
– Я помню, но…
– Как только я услышал, что ходят слухи об их смерти, я отправил гонца в Тауэр. Все, что они могли сказать мне в ответ, было: мальчиков нет в их комнатах. Как только я вернулся в Лондон, то первым делом пошел в Тауэр. Там был Роберт…
– Роберт? – переспрашиваю я, словно забыла имя констебля Тауэра, Роберта Брэкенбери, того самого, который посмотрел на меня с самым искренним пониманием и сказал: «О, как вы мягкосердечны», когда я призналась, что мальчики должны умереть, но что я не могу заставить себя пожелать им смерти или отдать приказа это сделать.
– Роберт Брэкенбери, – говорит Ричард. – Верный друг. Он не предал бы меня. Он бы пошел на все ради меня.
– Ах да, – говорю я и чувствую, как во мне разливается липкий холодный страх, словно я выпила ледяную воду. – Я знаю, что он готов ради тебя на все.
– Он не знает, что случилось с мальчиками. Он – констебль Тауэра, и он не знает. Он только смог сказать, что, когда добрался до Тауэра, мальчиков уже не было. Все стражи говорят, что они вечером уложили их спать и, как обычно, охраняли двери всю ночь, но утром их в комнате уже не было.
– Как они могли оттуда исчезнуть?
И тут к нему возвращается былая сила.
– Это значит только то, что кто-то из них лжет. Кто-то, должно быть, подкупил стражника.
– Но кто?
– Я думал, что это могла сделать королева, что она выкрала их. Я уповал на то, что это сделала она. Поэтому я к ней и пошел. Я сказал ей, что никогда не стану их искать, не буду их преследовать. Что если она сумела выкрасть и спрятать их, то пусть они остаются в безопасности. Но я должен был знать.
– Что она ответила? Эта Вудвилл?
– Она упала на колени и заплакала как женщина, которая знает, что такое горе. Я нисколько не сомневаюсь в том, что она потеряла сыновей и не знает, у кого они сейчас. Она спросила у меня, не прячу ли я их где-нибудь. Она сказала, что нашлет проклятье на того, кто их убил, если они мертвы, что ее проклятье падет на сына убийцы и весь его род и все в нем будут умирать преждевременной и беспричинной смертью. И ее дочь присоединилась к ней в этом проклятье, и обе они были ужасны.
– Она прокляла нас? – прошептала я холодными губами.
– Не нас! Я не приказывал их убивать! – кричит он мне во внезапном взрыве ярости, и его голос множится эхом от деревянных панелей, укрывающих стены маленькой комнаты. – Я не приказывал их убивать! Все думают, что это сделал я. Неужели ты так думаешь тоже? Ты, моя жена?! Ты думаешь, что я мог бы это сделать? Ты думаешь, что я смог бы убить своих собственных племянников, пока они находились на моем попечении? Ты считаешь, что я способен на нечто настолько греховное, низкое и отвратительное? И ты назовешь меня тираном с обагренными детской кровью руками? Ты? Из всех людей, которые знают меня, ты? Ведь ты знаешь, что я всю свою жизнь и меч, и сердце посвятил отстаиванию чести! Неужели ты тоже считаешь меня убийцей?
– Нет, Ричард! Нет! Нет! – Я ловлю его руки и смотрю ему в глаза, качая головой. Я клянусь, что уверена в том, что он никогда не совершил бы ничего подобного. Я путаюсь в словах, глядя на его лицо, искаженное яростью, и начинаю плакать. Господь всемилостивый, как же я скажу ему, что это не он, а я могла невольно отдать приказ, приведший к их смерти. Это могли быть мои неосторожные слова, мои мысли вслух, что подписали им приговор. И это мой грех привлечет проклятье женщин Вудвилл на головы моего сына, Эдуарда, и его потомков, и наш род потеряет наследника. В тот момент, когда я думала о том, как защитить нас, я произнесла необдуманное слово, и оно запало в сердце Роберта Брэкенбери, именно тогда я уничтожила мое собственное будущее и все, ради чего так трудился мой отец. Я привлекла на голову моего возлюбленного сына праведный гнев самой опасной ведьмы в Англии. Если Роберту Брэкенбери показалось, что в моих словах он услышал приказ, побуждение к действию, если он делал то, что сделал, думая, что руководствуется моей волей, если он сделал это потому, что считал, что так будет лучше для Ричарда, то я сама почти собственными руками убила сыновей Елизаветы Вудвилл, и месть за мое преступление не заставит себя ждать. Я уничтожила свое будущее.
– Их незачем было убивать, – говорит Ричард, и почему-то мне его голос кажется жалобным и оправдывающимся. – Они же были в безопасности и под надежной охраной. Я объявил их бастардами, и они были признаны таковыми. Страна поддержала мою коронацию, и вступление в право было успешным. Нас везде принимали, везде признавали и воздавали должное. Я собирался отправить их в замок Шериф-Хаттон и оставить там. Вот зачем я велел его перестроить. А через несколько лет, когда они бы подросли, я собирался выпустить их и обращаться с ними с уважением, как с моими племянниками, велеть им приехать ко двору, чтобы служить нам. Я бы присматривал за ними сам, обращался бы с ними как с родными… – Он замолкает. – Я хотел быть для них добрым дядей, как для детей Джорджа. Я хотел заботиться о них.
– Этого бы никогда не получилось! – вырвалось у меня. – Только не с детьми этой женщины! С мальчиком Джорджа – да, но только потому, что Изабелла, его мать, была моей любимой сестрой. Но ни одно дитя этой Вудвилл никогда не станет для нас чем-то иным, кроме смертельного врага!
– Мы этого теперь не узнаем, – просто ответил он. Потом встал и начал тереть свою руку так, словно она онемела. – Теперь мы так и не узнаем, кем могли стать эти два мальчика.
– Она наш враг, – снова пытаюсь напомнить ему я, удивляясь тому, что он внезапно так поглупел, что не может этого вспомнить. – Она обещала свою дочь Генриху Тюдору, а он был готов напасть на Англию и посадить эту незаконнорожденную Вудвилл на трон как королеву. Она наш враг, и ты должен вытащить ее из святилища и бросить в темницу в Тауэре, а не ходить к ней с визитами. Ты не должен ходить к ней так, словно ты – не победитель, не король. Не должен ходить туда и встречаться с ее дочерью, этой избалованной дурочкой! – Я замолкаю, увидев темную ярость на его лице. – Да, избалованной дурочкой! – запальчиво повторяю я. – А что, ты хотел сказать мне, что она на самом деле бесценная принцесса?
– Она нам больше не враг, – только и отвечает он. – Она обратила свой гнев на Маргариту Бофорт. В похищении или убийстве ее сыновей она подозревает ее, а не меня. В конце концов, после их смерти Генрих Тюдор становится следующим в очереди наследования короны. Кому еще была выгодна их смерть? Только Генриху Тюдору, наследнику рода Ланкастеров. Решив, что я невиновен, она должна была обвинить Тюдора и его мать. Так что она теперь не сторонница бунта и собирается отказаться от помолвки с Тюдором. Она собирается опротестовать его права.
– Она перешла на нашу сторону? – У меня открылся рот от изумления.
Он криво усмехнулся:
– Теперь мы с ней можем заключить перемирие. Я предложил выпустить ее на свободу и перевести под домашний арест в месте, которое я выберу сам. Она не может оставаться в святилище до конца своей жизни. Она хочет выбраться оттуда. И эти девочки растут там, как цветы без солнца. Они должны выйти на свободу. Старшая дочь просто восхитительна, как статуя из перламутра. Если мы ее выпустим, она расцветет, словно роза.
Ревность растекается под моим языком как желудочная горечь. Я чувствую, что меня скоро может стошнить.
– И где же будет цвести эта роза? – язвительно спрашиваю я. – Только не в одном из моих домов, я не потерплю ее под моей крышей.
Он смотрел на огонь, но теперь повернул свое такое знакомое, такое любимое лицо, омраченное думами, ко мне.
– Я думал, что мы могли бы взять трех старших девочек ко двору, – говорит он. – Я думал, что они могли бы служить тебе в твоей свите, если ты не будешь возражать. Это же дочери Эдуарда, девочки из рода Йорков, твои племянницы. Тебе следует любить их так же, как ты любишь Маргариту. Я думал, что ты можешь присматривать за ними и, когда придет время, мы найдем для них хороших мужей и устроим их дальнейшую жизнь.
Я опираюсь спиной на каменный откос и чувствую живительную прохладу, вливающуюся мне в спину.
– Ты хочешь, чтобы они пришли сюда и жили здесь, со мной? – спрашиваю я. – Дочери Вудвилл?
Он кивает как ни в чем не бывало.
– Ты не найдешь более красивой фрейлины, чтобы украсить твою свиту, чем принцесса Елизавета, – говорит он.
– Госпожа Елизавета, – поправляю я его сквозь сжатые зубы. – Ты объявил ее мать шлюхой своего брата, а ее – незаконнорожденной. Так что она просто госпожа Елизавета Грей.
Он коротко смеется, словно над чем-то, что он забыл.
– Ах да, – говорит он.
– А что будет с ее матерью?
– Я поселю ее на окраине. Я доверяю Джонни Несфилду и поселю ее с младшими девочками в его доме, а он присмотрит за ними для меня.
– Они будут находиться под арестом?