Чистилище. Охотник Кликин Михаил
– Точно?
– Ну! Может, Нестор прикалывался? Он про тебя рассказывает всякое. Мол, ты голубям бошки сворачиваешь и жрёшь.
– Врет! – возмутился Галунин. – Они сами дохнут! Погоди-ка… – Он вдруг вспомнил странную встречу, случившуюся как раз перед тем, как он отправился жарить подыхающую птицу. – А это не Одноглазый ли пошутил? Я на него чуть не налетел, он спешил куда-то… Тащил что-то – точно! Ботинки под мышкой!
– Айрат? – удивился Витёк. – Ты чего-то путаешь, Голубятня. Не мог он.
– Да точно он! Я его окликнул, а он отвернулся, будто не услышал, и побежал! Он это! Он! Одноглазый! Скажи ему, пусть вернет одежду!
– Да помер Одноглазый, – сказал Витёк.
– Как помер? – удивился Галунин. – Когда? Я же совсем недавно с ним… Вот как с тобой…
– Показалось тебе, Голубятня. Это кто-то другой был, не Айрат. Одноглазый сегодня в пропасть свалился, разбился насмерть. Не возвращался он в лагерь. Мичман сказал, заберем тело и похороним, когда к дикарям в деревню пойдем.
– Как… – Галунин хлопал ресницами. – Точно же он… Плащ… И винтовка…
Он вдруг что-то понял – на его лице отразился испуг. Оттолкнув Витька, радист, как был – босой и в нижнем белье, кинулся вон из палатки.
– Дикари! – завопил он. – Дикари здесь!
Строй бойцов распался. Мичман Теребко, выпучив глаза, кинулся Голубятне наперерез, схватил его за горло.
– Ты чего несешь, Галунин?
– Дикарь был на КП, – прохрипел связист. – Я видел его. Он мою одежду украл. Карты трогал. Я заметил…
– Точно? – Мичман разжал пальцы.
– У него плащ был, как у Айрата. И винтовка его.
– Ах ты… – Теребко завернул такое ругательство, что два новых слова пополнили лексикон Галунина. – Давно это было?
– Да голубь еще живой был, – начал было связист, но тут же осекся, поняв, что ляпнул лишнее.
– Баламут! – заорал мичман. – Бери людей, осмотри вокруг! Остальные – становись! Двадцать минут на сборы! В деревню входим с боем! Стреляем в каждого, у кого в руках оружие – неважно, автомат или нож…
Он хотел сказать еще что-то, но не успел. Стремительная тень сшибла его с ног, оторвала голову связисту Галунину и врезалась в строящихся бойцов, разметав их, словно кегли…
62
Хлопки выстрелов были почти так же болезненны, как удары пуль.
Ламия взъярилась.
Тремя ударами она убила еще пять человек, выгрызла последней жертве горло, метнулась в сторону. Она слышала близкие крики врагов, чувствовала их страх. Вкус и запах крови еще больше раззадорили её – на мгновение она даже забыла, что эти люди – не главные враги, а просто еще одна помеха на пути.
Убийцы её детей были совсем рядом – она знала это. Она вот-вот должна была их настигнуть.
Мощный взрыв подбросил Ламию и оглушил. Она вскочила, тряся головой, разбрызгивая кровь и слизь. Кинулась вправо, раздавив трех человек. Бросилась влево – разорвала пополам еще одного.
Пасть наполнилась свежей плотью. Ламия ощутила дикий голод – он был во много раз сильней того голода, что терзал её прежде. Не в силах сдерживаться, она вырвала кусок мяса из бока подвернувшейся жертвы, проглотила, нависла над бьющимся в агонии человеком, раздирая его на куски. Вспышки пламени стегали её бока. Острые незримые клювы со всех сторон вонзались в кожу, били в череп. Ламия рычала, кружилась на месте, но терпела – голод пересиливал всё, его нужно было утолить.
Какой-то враг попытался лишить её глаза – она отмахнулась лапой, разворотив ему грудь.
Что-то тяжелое ударило её в брюхо – она задохнулась, подпрыгнула, обрушилась сверху на человека с рокочущим орудием в руках, втоптала его в землю.
Она чувствовала их всех, видела их тепло, слышала биение сердец, обоняла их дыхание. Они не могли от нее убежать, не могли навредить ей, хоть и очень старались. Они были пищей. Из них получались забавные игрушки.
Ламия в два прыжка настигла убегающего человека, оторвала ему руки.
Уже не слышно было раздражающих хлопков, и незримые железные клювы не рвали кожу, не крошили кости. Голод слегка унялся, но еды было еще много.
Ламия рвала свежее мясо, глотала, давилась, не в силах остановиться. Её дважды вырвало, но она заглотала всё, что исторглось из не успевшего расшириться желудка. И продолжила отвратительную трапезу.
Когда брюхо раздулось настолько, что стало мешать, Ламия повалилась на бок и заурчала. Глаза её закрывались. Всё, что она смогла еще сделать, – это заползти в кусты. Там Ламия впала в оцепенение – как было всегда, когда она наедалась до отвала.
Она словно бы спала, но при этом подергивала лапами, скалила зубы. И её раны, сочащиеся розовой пузырящейся слизью, быстро подсыхали и затягивались.
За стремительным процессом заживления с ужасом наблюдал единственный уцелевший человек, спрятавшийся в этих же кустах. Ламия чуяла его сквозь дрёму, но он не представлял опасности, а она уже пресытилась – потому и оставалась в приятном зыбком небытие.
Вскоре человек исчез.
И Ламия тут же о нем забыла – навсегда.
63
Три раза в день охотники делали короткий привал, чтобы перекусить, привести себя в порядок и передохнуть. В это время кто-то из них забирался на гору или на высокое дерево, обозревал округу – не видно ли где дымка, не кружат ли над лесом вспугнутые птицы. Нагнать отряд моряков и похищенных женщин не получалось. Видимо, чужаки тоже спешили, не жалея сил, торопясь доставить Коктейль на базу. А может, им просто хотелось как можно скорей оказаться дома, в окружении товарищей, под защитой привычных стен.
Охотникам стены были не нужны. Они и в лесу чувствовали себя в безопасности. Единственное, чего надо было бояться, это мутов – чем дальше маленький отряд уходил от деревни, чем больше была вероятность нарваться на опасную тварь. Хорошо хоть, что путь отряда пролегал на север, а не на юг. На севере для прожорливых мутов было мало пищи, да и условия были слишком суровые – поэтому они здесь встречались нечасто, несмотря даже на избыток столь любимой ими воды.
Гонка со временем давалась охотникам нелегко. Иван понимал, что рано или поздно ему придется дать людям нормальный отдых. Он видел, что Антон Птицын засыпает на ходу, Кондрат Котов прихрамывает и время от времени украдкой щупает колено, а неунывающий весельчак Илко Тайбарей уже не пытается шутить, а только тяжело дышит и сплевывает густую слюну. Одному Федьке, казалось, всё нипочем. Иван, глядя на него, только диву давался: и почему этот низкород всё так же легко, как и в начале пути, перелезает через стволы упавших деревьев, перескакивает бобровые каналы. Он не притворялся, не бодрился. Он действительно не устал – Федька отмахивался от комаров и мошки, а ведь любому наблюдательному человеку известно, что первое, чем перестает заниматься по-настоящему уставший путник в лесу, – это отгонять надоедливый гнус.
Чем ближе было море, тем реже становился лес. Всё чаще под ногами хлюпал набравший влаги мох, всё ниже и корявей становились деревца. Если бы охотники повернули на восток и прошли в том же темпе еще сутки, а может и меньше, то они очутились бы в настоящей тундре, на оленьих пастбищах, где родился Илко Тайбарей и где кочевали роды Большаковых и Вылковых – они хоть и считались частью общины, придерживались правил Кодекса, но жить предпочитали отдельно, навещая дальних родственников и друзей всего несколько раз в году для того, чтобы обменять оленину и шкуры на соль, железные предметы, самострелы, тканую одежду, мёд и Коктейль…
– Тебя бы, Федька, запрячь в волокушу, – пробурчал Иван, в очередной раз наблюдая, как низкород легко преодолевает лесной завал. – Ты бы нас всех, наверное, утащил бы.
Ему подумалось, что не случайно, наверное, Тая выбрала Федьку, именно ему подарив заячью лапку. Почувствовала, должно быть, в нем какую-то силу, твердость, надежность.
Иван отогнал неприятные мысли, поравнялся с Федькой, пошел с ним рядом, словно соревнуясь. Так вдвоем они и выбежали точно на мута, ворочающегося в тине на берегу лесного озерца.
Мутант жрал лося. Сам он убил животное или нашел падаль – понять было невозможно. От рогатого великана мало что осталось – видимо, пир продолжался не один день.
Почуяв людей, мут резко повернулся и зарычал. Таких уродцев Ивану видеть еще не приходилось. Он вскинул свое новое ружье, рявкнул Федьке:
– Пригнись! – и спустил курок.
Пуля попала мутанту в грудь – в область сердца. Однако это его не убило. Мут завизжал, полез на берег, выволакивая кучу вонючей тины.
Федька, не дожидаясь, когда Иван выстрелит второй раз, вскинул автомат. Две короткие точные очереди опрокинули мута в вязкую топь.
– Зачем стрелял?! – накинулся Иван на Федьку. Тот растерялся, развел руками:
– Он же к тебе лез. Мог прыгнуть.
– Ты же нас выдал только что!
На берег озерца выбежали отставшие охотники. Убитого мута они не увидели – он полностью погрузился в грязную воду. Зато охотники заметили останки лося.
– Твой автомат могли услышать те, за кем мы гонимся, – сказал Иван. – А моя винтовка бьет тихо. Понимаешь теперь?
Федька виновато кивнул. Иван махнул рукой:
– Да что уж теперь. Дело сделано…
Остаток дня они были очень осторожны. Уже не торопились, двигались с оглядкой, опасаясь засады. Если чужаки услышали выстрелы, если они заподозрили преследование, то стычки не миновать.
Только к вечеру Иван успокоился и велел остановиться на отдых.
– Антон, ложись спать, Федька, разводи огонь, Илко, готовь ужин, Кондрат – ты сторожишь. Останемся тут до утра, так что набирайтесь сил, пока есть возможность. Завтра – решающий день.
Ветер пах морем. Бухта была совсем рядом.
Иван сел на землю, прислонился к теплому стволу ёлки и мгновенно уснул. Ровно через тридцать минут он очнулся, обтер лицо мокрым мхом, немного погрелся у костра, дожидаясь горячей похлебки, раз за разом снимая пробу, шумно прихлебывая обжигающее варево из деревянной ложки. Решив, что блюдо готово, Иван сам снял закопченный котелок, позвал к огню остальных. Только Антона будить не стали и Кондрата оставили на посту – свои порции они получат потом.
Ужин прошел в молчании. Охотники передавали котелок по кругу, черпали варево единственной ложкой. Насытившись раньше остальных, Иван поднялся, развернул плащ, накинул его на плечи.
– Я скоро вернусь, – сказал он. – Отдыхайте.
Никто не стал спрашивать, куда он собрался. Это и так было понятно.
64
Лабораторию готовили быстро, в сжатые сроки, но с большим старанием, так как дело находилось под личным контролем больших людей. Поначалу её планировали оборудовать в кубрике рядом с медицинским помещением на борту подлодки. Но, подумав, высокопоставленные командиры решили не рисковать безопасностью Чистых и обустроили одну из комнат в трюме баржи. Её самым тщательным образом загерметизировали и простерилизовали, сделали отдельный вход с так называемым «горячим тамбуром», смонтировали вентиляционную систему. Зарам в этой части баржи появляться запретили настрого. Исключение сделали только для трех охранников, известных своим послушанием, но и они не должны были подходить к лаборатории и её системам ближе чем на пять метров.
В подготовленном помещении установили столы и пару шкафов. Главным за научную часть экспедиции назначили Валеру Истомина – сухопутного лейтенанта медслужбы, бывшего «пиджака», окончившего лечебный факультет гражданского вуза, а до этого успевшего поработать фармацевтом. Дальше лабораторией занимался он – сам восстановил ручную центрифугу, сделал перегонный куб, набрал всякого стекла – банок, бутылочек, пузырьков, подготовил свои предложения, касающиеся сложного оборудования.
За пару месяцев до старта морской экспедиции командование снарядило четыре поисковые кампании. Одна группа так и не вернулась из кишащего мутантами города. Зато остальные принесли требуемое – пробирки и колбы из больниц, пластиковые шприцы, весы и мензурки из аптек, толстые справочники, учебники и даже кое-какие химические реактивы либо вещества, из которых эти реактивы вроде бы можно было получить.
Пиджак Валера, обрядившись в белый халат, быстро научился делать важный и занятой вид. Но немногочисленным друзьям жаловался, что не знает, как готовить лабораторию, чего ждать от неведомого Коктейля. Он признавался, что просто стаскивает в свое блистающее царство разный мусор, от которого, возможно, и проку никакого не будет в предстоящем исследовании.
– Ну что я могу сделать? – жаловался он. – Ну, плотность посчитаю. Ну, кислотность замеряю. Ну, скажем, электропроводность узнаю…
Тем не менее Валера стал реже появляться на людях, большую часть времени читая книги и разбирая трофеи. Начальство старалось его не беспокоить.
Хоть лаборатория и считалась стерильной, но посещал её Валера исключительно в изолирующем костюме, который не снимал и во время работы. Однако большую часть времени Валера проводил в своей каюте на атомном подводном крейсере. Штудировал книги, писал конспекты.
И постоянно чувствовал себя немного виноватым, догадываясь, что в лаборатории секрет Коктейля ему не раскрыть. Но признаваться в этом ему, конечно же, не хотелось. Он уже успел привыкнуть к спокойной легкой жизни, и ему хотелось верить, что еще месяц-другой он сумеет водить за нос начальство, подсовывая им заумные, мало что значащие отчеты. Уж что-что, а обманывать начальство за свои пятьдесят с хвостиком лет Пиджак Валера научился хорошо…
Как ни странно, но о прибытии Коктейля на плавучую базу Валера узнал в числе последних. Он дремал с тяжелой книгой на груди, когда в каюту заглянул бородатый матрос, постучал пистолетом об комингс и велел отправляться в боевую рубку, где уже началось внеплановое собрание. Там-то Валере и сообщили, что халява кончилась и ему пора продемонстрировать свои умения.
Валера тяжело вздохнул, облачился в оранжевый костюм, заклеенный в трех местах, и отправился к торпедопогрузочному люку, который давным-давно был переделан для безопасного выхода наружу…
65
Море Иван увидел примерно через час.
На берег он выходить не стал, притаился на узком каменистом выступе, внимательно осматривая бухту, благо ночь была светлая, небо чистое, а глазу помогала оптика. У него еще оставалась надежда на то, что они обошли отряд моряков, сопровождающий похищенных женщин, опередили его. В этом случае появившуюся из леса группу можно будет перехватить прямо здесь, под носом у основных вражеских сил; главное – действовать максимально быстро. Вряд ли бойцы будут ждать нападения на пороге дома.
Примерно в полутора километрах от берега светились яркие огни. Некоторые мерцали – так горел огонь. Другие сияли ровно – видимо, чужаки использовали электрический свет. Ивана мало беспокоил плавучий посёлок – он находился далеко и был виден как на ладони. Куда большую опасность могли представлять строения на берегу. Иван уже заметил двух человек, дежурящих на крыше плоского бункера. А сколько людей спряталось внутри? И что за оружие у них?
Высокие пирамидальные кучи хвороста он сначала принял за шалаши. Потом понял – это сложенные костры. Если муты пойдут в атаку или какой-то другой враг нападет ночью – запылает весь берег.
Настоящие шалаши стояли около бункера – большие и крепкие.
Из одного из них выбрался человек, потянулся, раскинув руки, – похоже, внутри всё же было тесновато. Наклонившись, он заглянул в шалаш – должно быть, что-то сказал, может быть, позвал кого-то. И через минуту появился другой человек – ростом пониже и одетый иначе.
Человек сделал пару шагов, и Иван понял, что это женщина. Сердце забилось сильней. Он сполз с камней, перебрался к ободранному ветрами кусту ивы, залег у корней.
Женщина и её спутник медленно шли к воде. Теперь Иван точно видел, что это Тая. Он прицелился в моряка – между ними было метров четыреста, но Иван, уже пристрелявший винтовку, был уверен, что не промахнется.
Палец мягко лёг на спусковой крючок.
Один выстрел – и Тая свободна. Но что делать потом? У охраны на крыше, возможно, такие же винтовки. А может и лучше – более дальнобойные, с сильной оптикой. Убежать не выйдет, тем более с девушкой…
Убрать сначала охрану? Но получится ли сделать это быстро?
Иван перевел прицел в сторону бункера. Мысленно попросил братьев-заступников, своих легендарных дедов: пожалуйста, отвлеките одного! Пусть охранник отвернется! Сделайте так, чтобы он не заметил смерти товарища! Всего-то и нужна одна секунда. А следующая пуля заберет и его жизнь.
Никогда прежде не обращался Иван к мертвым предкам столь искренне и жарко. И – чудо! – молитва сработала: один из бойцов отвернулся и подошел к краю крыши. Кажется, он собирался помочиться вниз.
Иван мысленно возликовал. Прикинул еще раз в уме, поводя стволом от цели к цели: бесшумно снимаю первого охранника, потом второго – справляющего нужду, потом стреляю в конвоира, ведущего Таю к лодкам… И она свободна!
Он вдруг заметил еще одного бойца, поднявшегося из лодки, и не смог сдержать вздох разочарования.
Берег охранялся куда надежней, чем ему показалось сначала.
Наверное, и на тяжелом плоту, привязанном у берега, кто-то дежурит – не зря же на нем установлен еще один бункер, похожий на береговой, но меньший размером.
Иван, скрипя зубами, следил, как Тая забирается в лодку, как два моряка стаскивают суденышко на глубину. Потом один сел за вёсла, а второй устроился на корме. Каждый взмах вёсел отдалял девушку от Ивана; он уже не мог её видеть, но продолжал следить за прыгающей на волнах лодкой, пока она не слилась с темной тушей корабля, поверху усеянной огоньками.
Медленно Иван отступил к лесу, спрятался за деревьями, замечая на их стволах множество пулевых отметин. В обожженных взрывом кустах он наткнулся на мутанта, перепугался. Но мут был мертв – он висел на обломанных ветвях, словно огородное чучело. Еще нескольких мутов, а верней, то, что от них осталось, Иван нашел на вырубке – их обугленные тела лежали среди углей и пепла. Теперь стало ясно, с кем шел бой на берегу этой бухты.
В последний раз Иван окинул взглядом расположение врага. Он уже собирался уходить, как вдруг его внимание привлекло движение неясных теней около бункера и нарастающий шум. Он поднял винтовку, приложился к наглазнику…
Один из охранников оставил свой пост на крыше. Он выволок из шалаша пленную девушку, бросил её на землю, начал стаскивать с нее одежду. Две женщины, вырвавшись на свободу вслед за подругой, попытались остановить насильника, но он ударами и руганью загнал их назад. Его товарищ стоял на краю крыши, смотрел на происходящее, отпускал какие-то шуточки и сам же громко над ними хохотал…
Иван не убил их.
Но это далось ему очень и очень непросто.
66
Капитану второго ранга Ларионову не спалось вот уже третью ночь. Голосовой связи не было ни с руководством, ни с Теребко – опять аппаратура барахлила. Хорошо хоть, телеграф продолжал работать – два раза в день радист отбивал ключом морзянку, сообщая в штаб о положении дел: Коктейль получен, анализ начат, заложники под охраной, ведутся допросы, за последние сутки среди личного состава одна вовремя замеченная мутация и еще два зара отравились какой-то бурдой, но пока живы, поисковые отряды на связь не выходят.
От Теребко не было даже голубей. Ларионов убеждал себя, что птицы могли передохнуть. Но спокойней ему не делалось.
«Впрочем, – убеждал он себя, – основная задача выполнена. Коктейль у нас, да еще в таком количестве, на которое мы и надеяться не могли».
В обед он не выдержал, велел устроить встречу со сгинувшим в своей лаборатории Пиджаком. Отчет, который капитан получил вчера, был совершенно непонятен.
Лейтенант Истомин появился только вечером – раньше никак не мог: ему надо было переправиться с баржи на подлодку, отсидеться в горячем шлюзе, переодеться, пройти стерилизующую камеру, выждать голым положенное время в «сушилке», потом сдать экспресс-анализ… Может, и не следовало отрывать Пиджака от работы?
– Ну так что там, Валера? – спросил капитан Ларионов у наконец-то явившегося гостя. Встреча проходила в личном кубрике. На прикрученном к полу столике дымилось тушеное мясо с овощами, приготовленное коком по личной просьбе капитана.
– Ты располагайся. – Ларионов был сама любезность. Ему, впрочем, было немного некомфортно – он побаивался людей, только что вернувшихся из «большого мира», пусть даже они прошли все хитроумные системы, созданные для того, чтобы сохранить стерильность помещений атомной подлодки.
– Отчет твой мы получили и ни черта не поняли, – признался Ларионов, нарезая свежую лепешку. – Так что ты давай попроще. Чтобы даже мне понятно было.
Пиджак кивнул и присел на табурет. Было заметно, что и он чувствует себя стесненно: глазки так и бегают, руки ерзают. Ларионов отлично понимал, что лейтенанту нет смысла начинать с козырей – он сейчас как сыр в масле катается. А работа кончится – опять начнет в чужих болячках ковыряться, полы мыть и туалеты чистить согласно графику дежурств.
– Ну-у, – протянул Истомин, вожделенно поглядывая на мясо, – основу Коктейля составляет обычная вода. Твердых осадков после испарения жидкости – чуть менее девяти процентов…
– Ты бери-бери, – вкрадчиво, почти ласково разрешил капитан. – Кушай.
Истомин вилкой подцепил ароматный кусок, отправил его в рот, заработал челюстями.
– Вкусно? – спросил капитан, по-доброму улыбаясь.
– Угу.
Ларионов вдруг резко подался вперед, схватил Пиджака за горло, развернул, прижал к переборке. Глаза у него сделались холодные, улыбка превратилась в оскал.
– Ты меня не дури, Пиджак, – хрипло проговорил Ларионов. – Отвечай прямо – что это за Коктейль такой? Из чего его варят? Правда ли то, что о нем рассказывают дикари?
Истомин засипел, задергал ногами. Непрожеванное мясо вывалилось у него изо рта, шлепнулось на пол.
Ларионов отпустил подчиненного. И опять улыбнулся:
– Ты кушай-кушай. Только гляди не подавись.
– Николай Иванович… Да я… Даже не думал… Я от всей души… Честно…
– Да-да, – кивнул Ларионов. – Ты на вопросы мои отвечай. Что про Коктейль думаешь?
– Компот это, Николай Иванович, – сказал Истомин. – Или кисель ягодный.
– Обманули нас, значит, дикари, – вздохнул Ларионов.
– Да с самого начала понятно было, что не может у них лекарства быть!
– Экий ты! – Капитан хищно взглянул на Истомина. – Всё ему ясно… И чего мы, дураки, попёрлись сюда, последние ресурсы потратив? Надо было сразу Валеру Пиджака спросить!
– Ну правда же, – прошептал Истомин. – Сами знаете, сколько времени идут работы по поиску лекарства. И какие люди этим занимаются, какие ресурсы подключены! А тут – дикари лесные. Да что они могут?
– А то, – сказал Ларионов, повысив голос, – что у них средняя продолжительность жизни до мутации минимум на пять лет больше, чем везде. А то и на восемь – это как считать… Похоже, ты думаешь, что мы про это племя только недавно узнали… Как бы не так! Дикие зары, которые жили к востоку от нас, много чего рассказывали о загадочной большой общине, живущей за Великими болотами. Задолго до Нолея в наши руки попал охотник, которому исполнилось тридцать лет. И он рассказал нам, что пьет Коктейль, чтобы не мутировать. Однако последнюю каплю снадобья он выпил как раз перед тем, как попасть в плен. И что ты думаешь? Через три дня он превратился в мута! Совпадение? Подозрительно много совпадений!..
Валера Пиджак молча слушал. Он не переменил свою точку зрения и по-прежнему считал, что Коктейль – это не более чем легенда. Но перебивать и спорить с командиром уже не решался. Горло всё еще болело. И даже мяса расхотелось.
– Мы в отчаянии, – продолжал изливать душу капитан Ларионов. – Перспектив не видно. Техника стареет, люди стареют. Этот Коктейль – соломинка, за которую цепляется утопающий. Понимаешь? Ты должен узнать о нем всё, что возможно. И что невозможно – тоже.
Ларионов замолчал, явно ожидая ответа. И только поэтому Пиджак решился ответить.
– Да, – сказал он. И, поскольку командир ждал от него чего-то еще, тихо предположил: – А может, мы не то ищем?
– Как это?
– Может, не в Коктейле дело? Может, дикари нащупали какие-то принципы, изменившие их, сделавшие их племя более приспособленным для выживания в этих условиях?
– Ты говоришь о Кодексе?
– Я говорю о правилах. О какой-то системе, которую мы не замечаем. Вы же видели, здесь даже мутов заметно меньше, чем везде. Почему?
– Мало еды, суровый климат.
– Возможно. Но если не только это?
Ларионов надолго задумался, ковыряясь вилкой в тарелке, выбирая овощи и совсем не притрагиваясь к мясу – он-то знал, что это не свинина и не крольчатина.
– Может, в чем-то ты и прав, Валера, – сказал он. – А может и ошибаешься. Так или иначе, но выбора у меня не осталось. Я выбью из этой деревеньки все её секреты. Раздавлю её, словно ягоду. – Он сжал кулак и потряс им над столом. – Выдавлю весь сок до последней капли.
Он поднялся и стал ходить из угла в угол – пять шагов вправо, пять шагов влево, – у него был самый большой личный кубрик на лодке. Он был похож на хищного зверя в клетке – Истомин еще помнил, что такое зоопарк.
– А если эти дикари что-то сделали с мичманом… – Капитан остановился, устремил взгляд в потолок. – То перед смертью каждый из них пожалеет, что вообще когда-то родился на свет…
67
– Будет дождь.
Илко Тайбарей произнес это вслух, хотя сейчас его вряд ли кто слышал – все спали.
– Сильный дождь! – Илко словно бы пригрозил товарищам, но никто на его слова, конечно же, не отреагировал.
Где-то далеко в лесу осторожно попробовала голос кукушка, и Илко приподнялся, гадая, настоящая ли это птица. Сложив ладони перед лицом, он дважды крякнул, прислушался. Через несколько секунд кукушка ответила гораздо уверенней, и успокоившийся Илко сел на свое нагретое место.
– Будет дождь, – сказал он появившемуся из-за деревьев Ивану.
– Я знаю, – кивнул тот. – Надо спешить. Буди остальных, пора в путь.
Иван упал в сухую траву, раскинул руки. Он тяжело дышал. Илко понял, что командир, возвращаясь, немного сбился с пути.
– Я уж весь переволновался, – сказал Илко, обходя спящих, каждого трогая за плечо. – Ты где пропадал?
– Скоро сами увидите, – ответил Иван.
Отдышавшись, он всё же рассказал товарищам обо всем увиденном на берегу, объяснил свой план. Охотники молча слушали, помятые лица их были угрюмы и невыразительны. Иван не стал мучить их ожиданием. Объявил:
– Выходим, – и первым вошел в лес…
Предутренние часы оказались темней ночи. Низкие плотные тучи затянули небо. В считаные минуты сумерки обернулись настоящей тьмой.
– Бегом, – велел Иван.
Чтобы друзья не потеряли его, он на каждый пятый шаг бил кремнем по кресалу, высекая сноп искр.
Когда запахло морем и начал накрапывать дождь, Иван велел остановиться и проверить оружие. Дальше до самого берега двигались тихо. Залегли почти у воды, за двумя черными валунами, покрытыми слизью.
– Не шумим, – напомнил Иван, прикладываясь к прицелу трофейной винтовки, пытаясь рассмотреть бункер и вытащенные на берег лодки. Дождь усилился, тучи сгустились еще сильней. Шум моря и падающей с неба воды скрадывал все звуки. Мгла затопила мир.
Иван полагал, что раз он ничего не видит, то, значит, и его не заметят.
Он не знал о существовании сигнальных мин.
68
– Что за поганая погода! – Лёва Гоблин сплюнул на землю и полез с крыши бункера вниз.
– Эй, ты куда? – возмутился его напарник Шамиль Обрубок.
– Да успокойся ты. Возьму плащ и вернусь.
Помимо плаща Лёва прихватил бутылочку горлодёрки, припрятанную прошлой сменой, и шмат свиного сала, пожелтевшего от старости, но еще вполне съедобного.
– Я не буду, – сказал Шамиль.
– А я и не предлагаю, – ответил Лёва.
Он сел на край крыши, спустив ноги вниз, хлебнул жгучее пойло из горлышка, крякнул, срезал ножом тонкий слой сала, положил на язык и рассосал его.
– А, ладно! – решился Шамиль, глядя на лицо товарища, выражающее блаженство. – Давай и мне!
Они сели рядом, накрыв себя и оружие плащами.
– За скорейшее возвращение домой! – принимая бутылку, провозгласил Шамиль.
– И будь проклята эта погода, – добавил Лёва.
Их дежурство только началось, так что мокнуть под дождем предстояло долго. Покинувшая пост смена уже, должно быть, укладывалась спать. В бункере, конечно, уюта не было, но там, по крайней мере, не мочило и ветер не задувал так сильно. Зато в тесноте собранного из щитов укрытия сложно было избавиться от мысли, что кто-то из соседей в любой момент может обернуться мутом. Вероятность этого, конечно, не слишком велика, да и мутацию можно заметить сразу, если не терять бдительности. Но спокойствия подобные мысли не добавляли.
Уж лучше перебраться в шалаш, хоть это и запрещено правилами.
– Пять лет назад, помню, был у нас прибор ночного видения, – сказал Лёва, отрезая ломтик сала потолще. – Незаменимая штука!
– И где он? – спросил Шамиль.
– Сломался. Отдали ремонтникам, больше не видели.
– Жалко. Сейчас пригодился бы…
Из шалаша с пленницами выглянул Петька Горбунок, закурил самосад, смешанный с мхом.
– Выгнали тебя бабы? – весело крикнул ему Лёва. – Или сам сбежал?
– Давай поменяемся, – мрачно отозвался Петька. – Узнаешь…
Горбунок охранял пленниц уже сутки. Начальство, видимо, считало это дело легким: сиди себе под крышей у выхода на куче еловых веток, грози девкам оружием, без особого распоряжения никого не впускай, никого не выпускай. Горбунок поначалу так и делал, но быстро понял, что наживет себе врагов среди друзей, если будет действовать строго по инструкции. Поэтому время от времени он притворялся спящим, не реагируя на крики и шумную возню.
Впрочем, после того, как одна из диких девок выцарапала глаз Максу Чернявому, желающих позабавиться с пленницами поубавилось. Макса пришлось пристрелить – очень уж он рвался отомстить. А Горбунок за жизни заложников отвечал собственной шкурой – это ему Сэм Американец сказал, серьезный парень, друг Киры Баламута. Его слова нужно было воспринимать буквально. Если сказал «шкуру сниму» – значит, так и будет: возьмет нож и освежует, как кролика.
Петька Горбунок, спасаясь от дождя и ветра, перебрался поближе к бункеру. Шалаш из поля зрения он не выпускал – кто знает, что этим полоумным бабам в голову взбредет!
– Оставь покурить, – попросил у него Лёва и протянул бутылку: – Хлебни, согреешься.
Они поменялись: Лёва затянулся горьким дымом, Петька глотнул горлодёрки. Оба закашлялись, с ухмылкой поглядели друг на друга.
– Слушай, Петька, – спросил Шамиль, высунув нос из-под плаща. – А ты что Сэму сказал про Чернявого?
– Правду, – ответил Горбунок, перхая в кулак. – Он мутом стал, к бабам полез.
– Хитер ты, Петька, – одобрительно сказал Шамиль и протянул тюремщику кусок сала на кончике ножа.
Петька взял сало; Шамиль вдруг как-то странно накренился, подался вперед и стал падать. Петька попытался его придержать, но приятель был слишком тяжелый, да и высоко было.
Шамиль свалился на землю, неловко сложившись; от удара в нем что-то хрустнуло.
– Чего это с ним? – удивился Лёва Гоблин и на всякий случай прицелился в упавшего друга – уж не мутирует ли он?
Петька перевернул Шамиля, наклонился над ним, пытаясь понять, дышит тот или нет. И увидел небольшое черное отверстие под ключицей и растекающееся вокруг по мокрой ткани темное и липкое пятно.
– Снайпер, – удивленно сказал Петька.
Больше он ничего не успел ни сказать, ни сделать. Правый глаз его лопнул, и Горбунок повалился на тело Шамиля.
– Вы чего это?! – пьяненький Лёва вскочил. И тут же полетел вниз, сраженный третьей пулей снайпера.
69
Стрелял Иван примерно со ста пятидесяти метров. Промахнуться было сложно, несмотря даже на непростые условия и не самую удобную позу.