«Трое на качелях» и другие пьесы Лунари Луиджи
Ты добился того, что хотел! Доволен? Как ты это сделал? Устроил пресс-конференцию? Или дал эксклюзивное интервью? А? Сколько тебе за это заплатили? А почему не телевидению? Оно ведь тоже там было?
Бомж берет у брата газету, разворачивает и читает, не обращая внимания на эмоции Синьора.
Мама, выйди, пожалуйста! Я должен сказать вам одну вещь! Вам обоим!
Женщина появляется на пороге лачуги.
Сегодня утром, час назад, я дал поручение адвокату начать дело о лишении прав…
Бомж. Меня?
Синьор. А кого ж еще?
Бомж. Мне кажется, это бессмысленно. Разве я и так не подписываю все, что ты заставляешь меня подписывать?
Синьор. Да. А что делать с этим? Что? (Вырывает газету из его рук). По крайней мере, я смогу говорить: что вы от него хотите, он сумасшедший! Он сумасшедший и, к сожалению, гуляет на свободе, а не находится в дурдоме!
Бомж. Ты можешь это говорить и без заморочек с адвокатом. Уверяю тебя, я не стану ничего опровергать.
Синьор, не слушая его, ищет в газете и находит.
Синьор (читает). «Потому что этот механизм, который все время несет нас вперед и наверх, делающий нас все богаче… деньгами, вещами, позволяющий нам владеть, бесконечно работая… чтобы производить еще больше, чем можно было бы владеть… этот механизм поражен вирусом, все разъедающим, все развращающим и, в конце концов, ведущим к гибели. Вперед, вперед, все время дальше и выше… Но что на финише, скажите, Бога ради?.. Ведь в результате это движение вперед не больше, чем иллюзия, на самом деле мы пятимся назад… работая, ну не абсурд ли, по десять часов в день, двенадцать часов в день, в субботу, воскресенье…». Ты хоть знаешь, во сколько мне обошлось бы остановить конвейер в пятницу вечером и погасить печи, а потом запустить все заново в понедельник утром? Знаешь? (Продолжает читать). «Женщины не видят своих детей, а отцы – лишь по вечерам, когда те уже спят в своих кроватках…».
Бомж. А разве не так?
Синьор. А это? «Карл Маркс послал в задницу Иисуса Христа!». Что это такое? А заголовок? «Промышленник в Каноссе: покаяние или бред сумасшедшего?»
Долгая пауза.
Женщина. Я могу уйти?
Ей не отвечают.
Женщина уходит.
Синьор. Я не понимаю… Я не знаю, почему так долго терплю все это… Ведь это не в моем характере! Только потому, что ты мой брат? Но этого мало! Потому что надеюсь в конце концов понять тебя?.. Или что ты меня поймешь?.. Сколько раз я старался найти ответ. Может, потому, что ты учился, а я нет?.. Тебе повезло, ты появился на свет, когда у нас уже были деньги! Ты учился в лицее, в университете… философия и все такое… а я с тринадцати лет должен был вкалывать… Никто в этом не виноват, я знаю. И тем не менее, это так. А сейчас у меня есть прекрасный повод сказать: я благодарю Бога, что у меня не было возможности учиться, если учеба дает вот такие результаты! Хочу надеяться, что это не зависть. Потому что чем больше я размышляю над этим, тем больше убеждаюсь, что, в конце концов, я тебя презираю! Я не верю тебе, Джанни! Я не верю в твои проблемы! Ты просто-напросто трус! Ты дезертир! И только делаешь вид, что единственный из людей прозрел и все понял!..
Бомж (перебивая). По-моему, мы об этом уже говорили.
Синьор. Да, говорили. Я помню. Но это не все. Есть еще кое-что, что касается только нас двоих. Меня и тебя. О том, что мы говорим и что на самом деле из себя представляем. Мы двое. Ты и я. Давай посмотрим в лицо реальности. Думаю, ты не будешь спорить, что не ошибается тот, кто ничего не делает. Но вот ты, ты ничего не делаешь, и что, ты, действительно, считаешь, что не ошибаешься? Какую и кому ты приносишь пользу? Я могу ошибаться, это бесспорно, но каждое утро, когда я открываю ворота фабрик, тысячи мужчин и женщин входят в них и, засучив рукава, производят то, что делает жизнь сотен тысяч приятней и удобней. Где бы мы были, ни будь этого? Сидели бы на ветке, ловя блох и вшей у наших деток, вместо того, чтобы научить их жить так, чтобы не иметь вшей? Прятались бы по пещерам и землянкам, до сих пор голые или одетые в шкуры, и умирали бы в двадцать лет от чахотки или отравы, успев произвести на свет десяток себе подобных, восемь из которых померли в первый же день, а двое, может быть, дожили до наших двадцати? Ради этого стоит рождаться на свет? А не для того, чтобы следовать зову, который внутри каждого из нас? Чтобы учиться, создавать, развиваться, предвидя риски, избегая опасности, исправляя ошибки! Ты не веришь в людей, Джанни! Ты не веришь в людской здравый смысл! Выигрывают не бегством от жизни! Не в ожидании того, что кто-то явится и поможет тебе! Только участвовать! Искать! Стремиться! Учиться! Пробовать и опровергать! И создавать: дома, хлеб, одежду, вещи, машины, которые изменяют труд! Которые продлевают наши руки до бесконечности! Пока у каждого на этом свете, без исключения, будет все, что сделает его жизнь легкой и счастливой!.. Создавать, Джанни, трудиться!
Бомж (помолчав, спокойно, смиренно). А если созидание потеряет смысл, который ты в него вкладываешь?
Синьор. Когда? Завтра? Через месяц? Не потеряет. Может, через сто лет… Через тысячу… В таком случае тебе не все ли равно?
Бомж. Да уж… Тем более, что никто не сможет рассказать, как там будет через тысячу лет…
Синьор вытирает пот со лба.
Из лачуги выходит Женщина.
Женщина. Вы закончили?
Синьор. Да, закончили. Или только начали, не знаю. (Брату) Как ты думаешь, что сказал бы по этому поводу папа?.. Что молчишь? Скажи! Ты хвастался, что имеешь прямую связь с ним. А он всю жизнь созидал. Не получив образования, как и я.
Бомж. Что с тобой? В твоем возрасте и при твоих заслугах… индустриальный генерал, герой труда… ты все еще спрашиваешь, как малое дитя: что бы сказал папа?.. Ты помнишь, мама, когда я был маленьким, он и тогда все время говорил мне: что бы сказал папа? Если я делал что-нибудь не так, ломал какую-нибудь вещь…
Женщина (с неожиданной энергией). Прекратите говорить о вашем отце!
Синьор. О! Наконец-то, реакция! Наконец, что-то отличное от обычного, мама, а то всегда: не знаю, не слышала, не поняла!.. Молодец! Говори, раз начала!
Женщина. Я сказало только, чтобы вы прекратили упоминать отца. Всуе. Он не имеет никакого отношения к вашему спору. Когда он начал работать, для него это был единственно правильный выбор. Не было никакой нужды чем-то жертвовать. Людям не хватало всего, и мы, в меру наших сил, пытались сделать для них хоть что-то. Это сейчас все наоборот…
Синьор. То есть?
Женщина. Сейчас все иначе.
Синьор. В каком смысле, мама? Скажи, ради Бога!
Бомж. Она права. Сейчас изобретаются потребности, под которые надо производить вещи. Здесь начало водоворота. Все больше вещей – все больше новых потребностей. Все острее необходимость зарабатывать больше, чтобы покупать новые вещи, и все меньше времени для жизни… Мама права, папа остановился раньше, чем его окончательно затянуло.
Синьор. Папа не остановился! Он умер!
Бомж. Потому что все понял.
Синьор. Понял? Как ты? Тогда почему ж он не поступил, как ты? Не бросил работу, не отрекся от всего, не сбежал?
Бомж молчит.
Мама, скажи ему ты!
Женщина (резко). Прекратите! Никто не имеет никакого права говорить за него. (Помолчав). Раз уж вы дошли до жизни такой… разбежались в разные стороны, один туда, другой сюда… не вам осуждать других. Тем более, вашего отца. Меня. Вы ничего о нас не знаете! Ничего!.. А сейчас оставьте меня одну.
Братья, переглянувшись, уходят по тропинке.
Женщина остается одна.
7
Женщина внезапно кричит долгим, полным боли, безумным криком. Падает на колени, спрятав лицо в ладони. Долго молчит. Прислушивается. Снова кричит.
Женщина. Боже мой! Нет, нет, нет!.. (Закрывает глаза, крестится, молитвенно складывает руки, бормочет). Аве Мария… исполненная любви и сострадания… да пребудет с тобой Господь милосердный… да будет благословен плод лона твоего…
Молитву прерывает звук выстрела. За ним второй, третий.
При каждом выстреле Женщина вздрагивает, словно пули попадают в нее.
Делает глубокий вдох, похожий на вдох освобождения от кошмара.
По тропинке сбегает Синьор с пистолетом в руке. Он тяжело дышит, возбужден, но не расстроен.
Коленопреклоненная Женщина стоит спиной к нему. Она не видит, кто идет. Зажмуривается, чтобы не видеть.
Женщина. Кто?
Синьор. Я.
Женщина (кивает головой). Я так и знала.
Молчание.
Синьор. Я застрелил его. Он мертв. Мне очень жаль.
Женщина. Это все, что ты можешь сказать?
Синьор. Он собирался убить меня.
Женщина. У него не было оружия.
Синьор. Когда ты спросила: кто?… Кого ты предпочла бы видеть перед собой?..
Женщина. Я не знаю. Я не знаю, кого. Но раз уж такому суждено было случиться…
Синьор. Так случилось. Было что-то сильнее меня… сильнее его… сильнее всего…
Женщина встает и уходит по тропинке, оставив Синьора наедине со своими мыслями. Он в ярости бросает пистолет на землю.
Женщина возвращается.
Женщина. Я закрыла ему глаза. Теперь он упокоился. Может, для него так и лучше… Надеюсь, они скоро приедут.
Синьор. Мне очень жаль, что так случилось, мама. Это твоя вина. Это ты настроила нас друг против друга. И он оказался лишним… Мне очень жаль.
Женщина. Он больше не нуждается во мне. Он всегда говорил, что не ему, а тебе нужна моя помощь.
Синьор. Была нужна.
Женщина. А сейчас?
Синьор. Я не терял головы, мама. Ни на секунду. И сейчас я в порядке. Я сам отдамся в руки правосудия. Другого выхода нет. Смешно думать иначе.
Женщина. А компания?
Синьор. Компания? Я о ней забыл… О компании позаботишься ты, мама. Как когда-то… Ты самая сильная из нас. Ты потеряла двух сыновей и думаешь о компании!
Женщина. Я уже стара для того, чтобы заниматься компанией. Я устала, и на мне слишком много грехов.
Синьор. Какие грехи, мама!..
Женщина. Разве не ты сказал, что это я настроила вас друг против друга?
Синьор. Я сказал, просто чтобы что-то сказать.
Женщина. Боже мой, Боже мой, святая Мадонна, Господе Иисусе!.. До каких пор будет дозволено сваливать на детей грехи их родителей? Когда они, наконец, восстанут, чтобы убить своих отцов?..
Синьор. И матерей?..
Женщина (решительным тоном). Послушай. Сделай, как я советую. Подчинись мне, твоей матери, которая знает выход… Мы оба скажем, что это сделала я.
Синьор. Что?!..
Женщина. Мы скажем, что стреляла я.
Синьор. Мама, ты сошла с ума! Это невозможно. Я стрелял. Сегодня такие вещи легко доказуемы, даже если все отрицать. На пистолете мои отпечатки.
Не говоря ни слова, Женщина поднимает с земли пистолет и дважды стреляет в воздух.
Женщина. А теперь мои.
Синьор. Но, мама, это глупо! Тебе зададут кучу вопросов, поймают на противоречиях, и правда выйдет наружу!
Женщина. Наймешь мне хорошего адвоката. Не экономь на деньгах.
Синьор. Мама!..
Женщина (упрямо). Хватит! Прекрати ныть. Так будет правильнее. И лучше для всех. И для всего. Хватит! Я устала потакать твоему отцу, тебе, твоему брату!..
Синьор. Мама, я тебя не понимаю. О чем ты говоришь?!
Женщина. Хватит! Будет так, как сказала я! Найди мне хорошего адвоката. И позови полицию. Звони сейчас же. Нет, езжай за полицией. Уходи отсюда! (Голос ее задрожал). Я хочу… я хочу остаться одна…
Синьор. Боже, мама, из какого материала ты сделана?!.. Каин убил Авеля, а Ева, их мать…
Женщина (глухо, требовательно). Уходи. Ничего не говори больше. Уходи!
Синьор медленно пятится, затем поворачивается и бежит, спотыкаясь, по тропинке.
8
Женщина одна.
Женщина. Сколько лет прошло с того дня?.. Очень много! Тогда все прошло хорошо… Во всяком случае, как я задумала. Адвокат тем еще пройдохой… и никто, ни карабинеры, ни судьи, не задали мне много вопросов. Меня признали убийцей, как я и заявила. Дело почти моментально закрыли. В тюрьме я не пробыла и дня… Пара недель в клинике… под охраной, как положено… две, три, четыре экспертизы… и смешной вердикт… только чтобы напомнить, что нельзя убивать никого, даже собственного сына… смягчающие вину обстоятельства… условное наказание… и тут же на свободу. Мешок денег адвокату. И все!
Появляется, или уже появился, Бомж. Его рубашка в крови на уровне сердца.
После суда я чувствовала себя выжатой, как лимон. Мне не хотелось жить. На кладбище я ходила каждый день, иногда даже чаще, чем раз в день, и разговаривала с ним… Когда он был жив, всегда говорил он. А когда его не стало, разговорилась я. Мало-помалу. Потом…
Вошел, или войдет, Синьор. На шее у него петля, которую он носит как шарф или фуляр.
Потом я потеряла второго. Его нашли в ванной офиса… он оставил записку, где было всего одно слово: хватит!..
Синьор. Мне было достаточно.
Женщина. И ничего для матери: извини меня, или что-то подобное… Так я осталась одна. С компанией на моих плечах. (Короткий горький смешок). И сразу налетели мародеры. Со стороны и изнутри. И я сказала: да заберите вы все, и пропадите пропадом!.
Синьор. Ты ждала моего прости, мама? Но за что? Разве не ты должна просить у меня прощения?
Женщина тихо плачет.
Бомж. Не трогай ее. Даже сейчас ты не можешь оставить ее в покое. (Подходит к Женщине). Тихо, мама, успокойся. Все прошло. Теперь тебе ничего не нужно.
Синьор. Все прошло? А если, наоборот, все только начинается? (Другим тоном). Мама, я спрашивал тебя много раз, но ты мне так и не ответила: почему ты ушла с ним?
Женщина молчит.
Бомж. Скажи ему, мама. Заодно и я узнаю.
Женщина. Однажды, много лет назад, когда он был совсем маленьким, а я целыми днями пропадала на работе… я вернулась очень поздно… он уже лежал в кроватке. Я захотела его поцеловать, но он грубо оттолкнул меня и сказал: мне было так плохо без тебя, а тебя все не было и не было… а сейчас уйди, я хочу спать.
Синьор (не понимая). Это все?
Женщина. Это все.
Синьор (пораженно). Это и есть ответ?.. Мама, ты шутишь!
Женщина падает на колени и, тихо плача, молится.
(Брату). Ты что-нибудь понял?… Мама!..
Бомж. Оставь ее в покое.
Синьор. И так всегда! Когда она не знает, что ответить, начинает молиться!
Бомж. Вот и не мешай ей!
Женщина (не обращая на них внимания). Святая Мадонна… ты, видевшая сына своего распятым на кресте… скажи мне, чувствуешь ли ты свою вину?.. За то, что не смогла остановить его, твоего ребенка?.. За то, что не удержала его рядом с собой?.. Упрекала ли ты когда-нибудь себя?.. Не пыталась ли дать ему то, что он искал, лишь бы он не платил за это своей жизнью?.. Или ты тоже была плохая мать?.. (Замирает, бормочет слова молитвы себе под нос).
Синьор с недоумением смотрит на нее, делает жест, в котором читается: что она несет?…
Бомж, также жестом, просит брата не мешать матери.
Оба брата отходят и поворачиваются к ней спинами.
Женщина начинает говорить все громче и громче.
Женщина. В свободное время… а у меня теперь много свободного времени… я думаю о вас, дети мои… о вашем отце… о себе тоже, но это значит, опять о вас! Я стараюсь понять, в чем должна упрекать себя… могла ли я каким-то образом попытаться помешать… еще когда вы были детьми… или позже… и даже в последний момент… тому, что с вами случилось… А теперь мой старший сын спрашивает: разве не я должна просить у него прощения?.. Не знаю, что ему ответить… Может, и ему… уже взрослому, как и его брату в детстве, было очень плохо без меня, а меня не было с ним рядом… И если я ушла с младшим… об этом я тоже часто думала… то потому, что постепенно… словно куски кожи и мяса… с меня срывало наносное… скрывавшее правду жизни… мои глаза освобождались от пелены… все становилось простым и ясным… Я поняла, что эта мания бездумного труда, безоглядных замыслов, интриг и соперничества… повсюду… без сна и без отдыха… сродни капле воды, которую подхватывает поток, низвергаемый затем водопадом… Безумная суета из-за крохи богатства, из-за мгновения власти, видимости славы… до тех пор, пока укол булавки не выпустит воздух из этого пузыря гигантской лжи и не закроется занавес этой смехотворной комедии!.. И вдруг я почувствовала, что мне самой больше ничего не нужно, и на сердце у меня стало так легко!.. Но мои сыновья!.. (Опускает голову, плачет). Что мне осталось теперь?.. Надеяться, что я могу быть полезной другим… хотя не знаю, как… Порой мне просто хочется сесть на краю дороги и смотреть на людей, проезжающих на автомобилях, или, намного реже, идущих пешком… Смотреть на мужчин, которые всегда куда-то спешат, и на женщин, плетущихся за ними… Женщины! Я хотела бы остановить вас. Одну за другой. И сказать каждой: сядь рядом со мной, поговорим! Не ходи за ним, за этим мужчиной, пусть он идет один, пусть несется к своей Голгофе, к своим инфарктам, губя душу своими деньгами, своей карьерой, своими самоубийственными войнами… А ты останься здесь, со мной. Я расскажу тебе мою историю… и мы вместе подумаем над ней… Я закрываю глаза, я хотела бы вернуться назад…
Закрывает глаза.
Сыновья медленно оборачиваются к ней.
Бомж. Мама!..
Синьор. Мама!..
Женщина (как бы издалека). Я здесь, дети мои… Я с вами…
Медленно гаснет свет.
Конец
Последняя победа
Действующие лица
Марта
Алиса
Роберто
1
Открытое пространство сцены, воспринимаемое всякий раз в зависимости от потребности ситуации.
Сейчас оно представляет собой интерьер спортивного зала, на задней стене которого экран, на нем демонстрируются кадры награждения победителей Олимпийских игр в фехтовании.
Камера фиксируется на лице молодой женщины в костюме фехтовальщицы. Она со счастливой улыбкой поднимается на верхнюю ступеньку пьедестала, улыбается и поднятыми руками приветствует публику. За её спиной под звуки итальянского гимна на флагштоке поднимается флаг Италии.
Свет на сцене становится ярче, и на первом плане, чуть левее экрана видна сидящая молодая женщина. Она в обычной одежде, но рядом на полу лежит рапира и фехтовальные жилет и маска. Удобно устроившись в кресле, она смотрит на бегущие по экрану кадры. Это АЛИСА.
Такая же рапира и фехтовальная экипировка лежат в противоположной стороне сцены, словно в ожидании своего владельца.
Внезапно с той же стороны на сцене появляется МАРТА. На ней майка, бриджи и туфли для фехтования. Полотенцем она осушает волосы, видимо только что вымытые. По её лицу видно, что кадры на экране раздражают её.
Марта. Прекрати! Выключи это! Сделай мне одолжение, выключи. Зачем ты поставила эту кассету?
Алиса (извиняющимся тоном, почти оправдываясь). Но… это же твоя последняя Олимпиада.
Марта. Замечательно. Тем более, выключи. (Спешит к Алисе, чтобы выключить проигрыватель). Это действует мне на нервы!
Алиса. В чем дело? Приступ скромности? Тебе не нравится, когда тебе напоминают о твоих золотых медалях?
Марта. Нет, это как раз мне нравится. Мне на нравится… подожди, сейчас покажу тебе кое-что другое. (Достаёт из кармана маленький ди-ви-ди диск и протягивает Алисе.) Поставь это.
Алиса. А что это?
Марта. Поставь и увидишь.
Алиса возится с проигрывателем.
Конечно, я не против, чтобы о моих золотых медалях говорили все, кому не лень. Что мне действует на нервы, так это вся идиотская шумиха вокруг моих побед. Меня миллион раз показывали в теленовостях и спортивных программах… и везде, как мне кажется, я выгляжу полной идиоткой, и наверняка так кажется всем, кто это смотрел. Ты побеждаешь, скачешь от радости, как обезьяна, все тебя обнимают, потом ты у пьедестала, на самую низкую его ступеньку встаёт бронзовая медалистка, на среднюю – серебряная, а ты стоишь позади и как кретинка хлопаешь в ладоши, и, наконец, называют твоё имя и ты запрыгиваешь на верхнюю ступеньку, к тебе, шаркая ногами, подходит старикан, который выиграл олимпиаду лет шестьдесят назад, улыбается тебе, жмёт тебе руку, целует тебя в щеку и вешает на шею золотую медаль, путаясь в волосах – в моих, а не в собственных – а ты смеёшься, потом делаешь серьёзной свою физиономию, потому что приходит время твоего национального гимна и подъёма флага, на этом действе тебе полагается расчувствоваться, стереть слезинку мизинцем левой руки, потому что в правой у тебя тряпичный разноцветный попугай – твой очередной амулет… и ты чувствуешь себя…
Алиса. Полной идиоткой.
Марта. Это я так сказала?
Алиса. Да. Только что.
Алиса, наконец, справляется с проигрывателем, и на экран, сменяя один другой, проецируются черно-белые рисунки церемонии награждения победителей то ли Олимпийских игр, то ли чемпионатов мира в фехтовальных дисциплинах.
Рисунки выполнены в современной экспрессивной манере. чем-то напоминающей Дон Кихота у Пикассо. С той лишь разницей, что их главным действующим лицом является молодая женщина, победительница индивидуального зачёта у рапиристок. На одном из рисунков она срывает маску жестом триумфа после победного укола. И мы видим, что это Марта. На следующем рисунке она в объятьях и тренера и подруг по команде. Затем она же на самой верхней ступеньке пьедестала, получает медаль, прижимая к груди свой амулет. Потом крупным планом её взволнованное лицо во время ритуала исполнения гимна и подъёма национального флага. Хотя в эту минуту с экрана звучит вовсе не гимн Италии, а песня АББЫ «Мама миа»:
- I’ve been cheated by you since I don’t know when
- So I made up my mind, it must come to an end…
- Mamma mia, here I go again…
- Mamma mia! Mamma mia!..
Марта (закончив вытирать волосы или причёсывать их). Всё, можешь выключать. Дальше не интересно.
Алиса нажимает на кнопку пульта, экран гаснет. В помещении зажигается полный свет.
Что скажешь?
Алиса. Ну… неплохо. Но почему Абба, а не итальянский гимн?
Марта. Потому что «Мамма миа» мне нравится, а итальянский гимн – нет. А как тебе рисунки?
Алиса. Здорово. Кто это нарисовал?
Марта. Один мой друг-художник.
Алиса. Друг, или… друг?
Марта. Или друг.
Алиса (морщась). Ох, Марта!
Марта (с улыбкой). А что – Марта! Я спросила у него, что я ему должна за работу, а он ничего не хотел. А я… я не знала, как мне его отблагодарить, и…
Алиса. И ты залезла к нему в постель.
Марта. Скажем так, я позволила себе затащить меня в постель.
Алиса. Ну и как было?
Марта. В постели? (Хмыкает). Как художник – он лучше. (Подходит к Алисе, поднимает ногу и опирает на подлокотник её кресла). Будь добра, потрогай мышцу.
Алиса. Какую?
Марта. Икру.
Алиса. Что ты хочешь услышать?
Марта. Как она?
Алиса (мнёт мышцу). По-моему, все в норме.
Марта. Тебе не кажется, что она слишком напряжена?
Алиса. А сама-то, что чувствуешь?
Марта. Мне кажется, немного задеревенелая.
Алиса (пожимая плечами). Если у тебя что и задеревенело, так это голова.
Марта. А ступня?
Алиса. И с твоей ступней все в порядке, маньячка. И с латеральной, и медиальной мышцами, и со всем икроножным триплексом… Довольна?
Марта. Тебе бы только смеяться над этим! Ты же сама хорошо знаешь, что именно из-за судороги в икре я пропустила укол от венгерки на чемпионате Европы.
Алиса. Но ты все равно выиграла у неё пять-два!
Марта. И что? А если бы её укол оказался решающим!.. Слушай, давай немного поработаем в паре!
Алиса. Опять?! Сейчас? Нет… Я голодная… не выспалась…
Марта. Давай! Хочу проверить одну штуку. Я просмотрела съёмки моих боев с Радновской. У неё такая скоростная контратака, что я постоянно не успеваю адекватно среагировать. Мне надо что-то придумать, чтобы опережать её!
Алиса. Брось дёргаться. Тебе давно на дорожке нет равных.
Марта. В общем, не хочешь мне помочь?
Алиса. Нет. Сегодня я уже с тобой намахалась рапирой. По-моему, тебе уже пора избавиться от своей дурацкой маниакальности. Надо же, когда ты выиграла вторую Олимпиаду, я подумала: ну уж на этот раз, она успокоится и прекратит мандражировать по каждому пустяку!
Марта. Когда было успокаиваться? За Олимпиадой сразу же каждый год чемпионаты мира!..
Алиса. Ну, да! Ещё вспомни чемпионаты страны, чемпионаты вооружённых сил, Средиземноморские Игры…
Марта. А через четыре года новая Олимпиада!.. Я ни на минуту не могу прекратить тренироваться!
Алиса. Шесть часов в день тебе мало?!
Марта. Венгерки тренируются по восемь часов. А немки, так по десять!
Алиса. Ну да, а после Олимпийских игр начинают говорить басом и вынуждены бриться каждый день. А в России их берут на работу лодочниками на Волге.
Пауза.
Марта подходит к шкафу с одеждой и замирает, словно размышляя, что выбрать.
Марта. Что мне надеть?
Читать бесплатно другие книги:
