Мы над собой не властны Томас Мэтью

48

Был вторник в начале июля. Они лежали в постели, оставив окна открытыми. Эйлин пробовала читать, но все время нервничала и отвлекалась. В конце концов она отложила роман и вытащила книгу о болезни Альцгеймера — у нее под кроватью скопилась целая стопка таких книг. Предполагалось, что Эд тоже читает, а на самом деле он лежал, сложив руки на груди, и смотрел в потолок.

Прошло уже четыре месяца с тех пор, как им сообщили диагноз. Эйлин невольно поддалась загадочной логике той минуты: «Никому не говори». Но ясно же, что Эд уже не в состоянии правильно оценивать такие вещи.

Рассказать всем без спросу она не могла — Эд не простил бы такого предательства.

Закрыв книгу, Эйлин облокотилась на подушку.

— Может, позовем гостей? Соберем самых близких друзей и всем сразу скажем.

— Я бы не хотел.

— Так лучше, чем разговаривать с каждым по отдельности.

— А кто сказал, что вообще нужно их оповещать, хоть вместе, хоть по отдельности?

— Устроим хороший ужин... И всем миром подступимся к этой проблеме. Попробую пригласить всех на субботу.

Эд скрипнул зубами:

— Я смотрю, ты уже все решила.

— Нужно сказать Коннеллу.

— Нет! Здесь я провожу черту, — почти прорычал он. — Я не хочу, чтобы он видел во мне обломок человека. Хочу пока еще побыть его отцом.

— Ты всегда будешь его отцом, — сказала Эйлин, желая его успокоить, и только себя растревожила мыслями о том, что стоит за этим «всегда»: время, когда болезнь разрушит связи в его мозгу, уничтожит его личность.

— Все равно, — сказал Эд. — Лучше подождем.

Коннелл часто уходил играть в бейсбол, или гулять по городу, или к какому-нибудь приятелю. А когда был дома, сидел в своей комнате. Если очень постараться, можно еще какое-то время держать его в неведении.

— Ну хорошо, потянем еще немного, но ты все-таки приготовься. Невозможно вечно от него скрывать.

— Я бы смог.

— Милый, не обижайся — не смог бы.

— Если меня не станет, — мрачно проговорил Эд, — ему не придется видеть меня таким. Он запомнит меня, каким я был.

— Вот это мило. Просто очаровательно. Сейчас же выбрось эту мерзкую мысль из головы!

— Если б осталось хотя бы как сейчас, — уже совсем другим тоном сказал Эд. — С этим я мог бы жить.

Он натянул одеяло до подбородка.

— Может быть, лекарства подействуют, — отозвалась Эйлин. — Или разработают другие, более эффективные. Наука не стоит на месте. А мы будем делать все, что в наших силах. Будем вести активный образ жизни. Ты будешь много читать...

Его книга лежала на прикроватном столике — Эд уже неделю к ней не прикасался.

— Будем вместе решать кроссворды, ходить в театр, ездить по разным городам. Будем держать оборону!

Эйлин взяла Эда за руку — рука была холодной и словно занемевшей. Эйлин положила свободную ладонь ему на грудь, чтобы чувствовать, как бьется сердце.

Она не знала, верит ли сама в то, что говорит, но от этих слов стало вроде немного легче. Эйлин снова раскрыла книгу. В главе, которую она сейчас читала, шла речь о том, что любые отклонения от привычного образа жизни могут ухудшить состояние больного. Хорошо знакомые люди и обстановка служат профилактикой от потери памяти.

Эйлин вспомнила, как Эд противился переезду. Неужели она виновата, что ему стало хуже? Угрызения совести быстро переросли в панический страх.

— Нельзя больше скрывать от Коннелла! — сказала Эйлин. — Что, если он сам случайно узнает? Например, услышит, как я говорю по телефону?

— А ты не говори об этом по телефону.

— Скажем ему завтра.

— Подожди еще неделю!

— Хорошо. В эту субботу зовем друзей, а в следующую — поговорим с Коннеллом.

— У него будет матч.

— Ты знаешь на память его расписание?

— Он всегда играет по субботам.

— Значит, после матча. Поверь мне, так будет лучше.

— Ладно, — сказал Эд. — Я тебе верю.

Эйлин ощутила смутное разочарование. Слишком быстро он сдался — это знак, что отношения между ними изменились. Скоро Эд станет для нее чем-то вроде второго ребенка.

В субботу, когда Эйлин металась по дому, завершая последние приготовления, Эд вдруг подошел к ней и потребовал все отменить.

— Это неправда! — говорил он. — Получится, что мы их обманываем!

— Любимый...

— Это вранье!

Отменять ужин было поздно. Кадэхи, а может, и Магуайры, уже выехали. На плите томились в кастрюльках всякие вкусности.

— Они наши друзья!

— Это неправда!

— Может, тебе будет легче, если я сама им скажу?

— Делай как хочешь! — Эд махнул рукой, словно рассерженный старик.

— Они скоро приедут. Скажи, как мне поступить?

— Это твое дело.

Эд пустил воду в раковине и подставил стакан под струю. Вода быстро наполнила стакан и потекла через край. Эд так и стоял, словно специально устроил фонтанчик.

— Мне кажется, нужно сделать так, как мы решили.

— Нет! — крикнул Эд. — Не надо им ничего знать. Это все вранье!

— Думаешь, они сами не догадаются? — закричала и Эйлин. — По-твоему, никто ничего не замечает? Как будто у них глаз нет и ушей! И мозгов!

Она в ту же секунду пожалела, что это слово у нее вырвалось.

— Ничего они не заметят, — со злобой проговорил Эд. — Нечего замечать!

И вышел из комнаты.

Эйлин отыскала его угрюмо сидящим на ступенях крыльца и устроилась рядом.

— Нужно когда-то им сказать.

Она потянулась к нему, но Эд шарахнулся в сторону. По ту сторону улицы соседи подстригали траву. Эйлин до сих пор еще с ними не познакомилась. Ждала, пока сможет представиться, ощущая твердую почву под ногами, но это время так и не наступило, а теперь уже неловко подходить, после того, как столько времени смотрели друг на друга поверх живой изгороди, не здороваясь, даже рукой друг другу не махали.

— Нечего тут рассказывать.

— Ты хочешь, чтобы никто не знал?

Эд не ответил.

— Если ты думаешь, что мы и сами справимся, только ты, я и Коннелл, то я так не могу. Наверное, я не такая сильная, как ты. Думала, что сильная, а оказывается, мне нужна поддержка друзей. Сейчас — больше, чем когда-либо.

Эд обернулся и посмотрел ей в глаза.

— Сегодня я не буду ничего говорить, — сказала Эйлин. — Сделаем это, когда ты будешь готов. Только при одном условии.

Эд заморгал.

— До тех пор — не оставляй меня одну с этим грузом. Посмотрим правде в глаза: Коннелл должен знать. Другие пусть не знают, но я должна быть уверена, что наша семья не прячется от реальности.

— Ладно, — сказал Эд.

— У тебя синдром Альцгеймера.

— Не произноси это!

— Вот о чем я и говорю. Мы должны все вместе признать правду.

— Ладно. Хорошо.

— Я знаю, что ты понимаешь, но мне необходимо услышать, как ты скажешь это вслух.

— Да знаю я.

— Тогда скажи.

— Что сказать?

— Что у тебя синдром Альцгеймера.

— С ума сошла? Не буду я это говорить!

Эйлин было уже все равно: пусть Эд хоть совсем не выходит к гостям. Всегда можно сказать, что он приболел, а если вдруг передумает и появится, она пошутит насчет чудесного исцеления. Может, это покажется им странным, а может, и нет. Может, они все замечают, а может, предпочитают надеть шоры. У Эйлин уже не было сил беспокоиться по поводу чужого мнения. Почти не волновало, что друзья могут нечаянно забрести на второй этаж и увидеть разгром в доме, где лишь малая часть была тщательно вылизана для приема гостей.

Они приехали практически одновременно, словно специально для такого случая арендовали автобус: Фрэнк и Рут, Синди с Джеком, Том и Мари, Эван и Келли. Эйлин постаралась их отвлечь суетой с напитками, с развешиванием пальто и беготней в кухню за тарелками. Она все еще не придумала алиби для Эда, когда он вдруг появился в дверях и стал здороваться со всеми по очереди.

Эйлин пригласила гостей садиться за стол. Она скажет, что собрала их без особой причины, — просто захотелось повидать самых близких друзей, не дожидаясь Рождества. Это будет не совсем ложь — ей в самом деле приятно их видеть. Уже несколько месяцев она под разными предлогами уклонялась от дружеских встреч.

Воспользовавшись тем, что у Фрэнка скоро день рождения, Эйлин усадила его во главе стола — там, где обычно сидел Эд, — а Эда поместила поближе к себе. Если Фрэнк и разгадал ее маневр, вслух он ничего не скажет. Под шум общего разговора Эйлин положила еду на тарелку мужа.

Она была зла на Эда за то, что он тянет с таким важным разговором. Пускай теперь сам справляется как может, а если вывалит на себя еду или прольет вино на брюки — его дело. Эйлин пробовала прислушиваться к тому, что обсуждают друзья, но впервые в жизни ей не было с ними легко. Она сидела с таким отрешенным видом, что Джек, выбрав минутку, спросил, не случилось ли чего.

Когда приступили к горячему, Эд вдруг постучал ножом о бокал. Эйлин инстинктивно сжала его колено. Разговоры за столом стихли. Эд поднялся на ноги.

— Друзья, я хочу вам кое-что сказать, — начал Эд.

Эйлин встала с ним рядом, плечом к плечу.

— Я рад, что вы все пришли сегодня к нам. Так приятно вас всех видеть!

Тут он замолчал надолго, словно уже все сказал. Эйлин ободряюще погладила его по спине. Гости не знали, как реагировать. После такого торжественного вступления слова Эда показались довольно нелепыми. Эйлин почти ожидала, что Джек или Фрэнк скажет: «Мы тоже рады тебя видеть, а теперь садись на место и дай нам поесть нормально». Однако ни у кого язык не повернулся: слишком серьезен был Эд.

— Я хочу вам рассказать новость, — продолжил он. — И новость эта нерадостная.

Все молчали, замерев.

— Мы тут проконсультировались с очень хорошими врачами...

Эйлин поразило, что Эд способен так великодушно отозваться о докторе Халифе. Сейчас проявилось его глубинное мужество.

Он снова умолк, вцепившись в край стола. У него дрожала нога. Эйлин подумала, что он не сможет больше ничего сказать. Вот почему он упирался — хотел избавить ее от необходимости говорить об этом самой. А она его заставляла... Эйлин положила руку ему на плечо, чтобы вновь усадить.

— Видимо, у меня болезнь Альцгеймера, — сказал Эд.

Потрясенная тишина, испуганные взгляды, потом кто-то ахнул, кто-то прижал ко рту ладонь. Фрэнк треснул кулаком по столу и немедленно забросал Эда вопросами. Джек советовал еще раз перепроверить — вдруг поставили неправильный диагноз. Эван и Келли, придвинув стулья поближе друг к другу, схватились за руки, в то же время уверяя, что помогут и поддержат. Синди заплакала. Мари сидела с несчастным видом. Рут пыталась шутить. Том выхлебал один за другим несколько бокалов вина, непрерывно продергивая салфетку меж сложенными в кольцо большим и указательным пальцем. К еде никто не притрагивался. У Эйлин не хватило духу подать сладкое. Она предложила всем перейти в гостиную и там осмыслить известие. Друзья один за другим подходили к Эду и обнимали его. Он как будто ожил, стал увереннее в движениях, словно вскрыл нарыв, давно его мучивший. Страшно подумать, сколько душевных сил ему потребовалось, чтобы так долго скрывать от всех. В своем роде настоящий подвиг.

В кухне к Эйлин подошел Джек, еле ворочая слова, словно они были ореховой скорлупой, которую он боится проглотить.

— Как ты могла? Зачем выставила его на позор?

Эйлин с трудом удержала руку, чтобы не влепить ему пощечину.

— Эд сам так решил.

— Ни один мужчина по доброй воле на такое не согласится.

Джек вышел из кухни, держа спину по-военному прямо.

Эйлин пришлось напомнить себе, что мужчины и женщины по-разному реагируют на подобные события. Сколько раз при своей работе в больнице она это наблюдала! А самые рослые и крепкие сильнее всего теряются, столкнувшись с несчастьем.

В гостиной Эд объяснял друзьям:

— Это связано с отложениями агрегатов белка бета-амилоида в головном мозге...

Обсуждая диагноз, он как будто становился сильнее; в голосе появились преподавательские интонации.

— Отложения, осадок, — растерянно повторил Фрэнк. — Я по работе с ними имею дело.

— Нарушается передача нервных импульсов, уменьшается масса мозга. Страдают его функции.

При всем том, что творилось у Эда с краткосрочной памятью, долговременная оставалась незыблемой твердыней — по крайней мере, пока. Слушая, как он с клинической беспристрастностью излагает происходящее с точки зрения нейрофизиологии, можно было бы забыть, что речь идет о нем самом. Он, кажется, радовался возможности говорить о своей болезни в абстрактном ключе. Судя по лицам, друзья оценили его бесстрашие и каждый невольно думал о том, как ужасно, что настолько творческий ум погибает из-за нелепой биологической случайности.

— Ранняя разновидность болезни — самая беспощадная, — сказала Эйлин, когда они с Мари ушли в кухню. — При ней человек теряет и память, и речь, и моторные функции. По сути, это и есть настоящая болезнь Альцгеймера, — прибавила она, помолчав, словно гордилась тем, что если уж ее мужа сгубит неврологическое заболевание, так уж самой что ни на есть высшей пробы — аристократ среди болезней мозга.

Вечер затянулся дольше обычного, словно никто не знал, когда можно начинать собираться. Быть может, им не хотелось оказаться на дороге наедине с мужем или женой и своими печальными мыслями.

В конце концов Эд рассердился.

— Конца этому не будет, что ли? — сказал он и в гневе ушел спать, не пожелав друзьям спокойной ночи.

Рут изогнула бровь, и Эйлин ответила ей тем же. Рут принялась подгонять всех к выходу.

Гости попрощались и ушли. Остались только Рут и Фрэнк.

— Я догадывался, что у него не все в порядке, — сказал Фрэнк, наливая в термос кофе на обратную дорогу.

— Наверное, это бросалось в глаза.

— Никак не могу осознать, что это взаправду. В голове не укладывается.

— Я то же самое чувствую.

— Страшно, — сказал Фрэнк. — Я иногда сам о таком думаю — когда теряю ключи или забываю, где оставил машину.

У него и правда был испуганный вид. Побледневшие щеки придавали Фрэнку сходство с трупом.

— Поговори с ним об этом. Он ведь по-прежнему твой друг. Пока он все еще с нами.

— Не знаю, как и сказать-то.

— Ты начни, а там уж как пойдет.

Фрэнк вышел за дверь, приволакивая ногу и высоко подняв термос, будто фонарь. Эйлин и Рут крепко обнялись, а потом Эйлин осталась в кухне одна. Груда грязных тарелок и стаканов, остатки еды надо частью выбросить, частью — накрыть пленкой и убрать в холодильник. Никогда еще Эйлин так не радовалась, видя беспорядок в доме. Еще целый час можно возиться в кухне, прежде чем настанет время выключить свет и подняться в спальню.

В следующую субботу они сидели за столом в ленивом молчании — так всегда бывало после матчей, в которых Коннелл играл питчером. Его усталость передавалась маме и папе, словно в системе сообщающихся сосудов.

— Удачно выступил? — спросила Эйлин.

Заново отделанная кухня еще блистала новизной, и от этого казалось, что они в чужом доме.

— Нормально, — ответил Коннелл.

— Нормально! — усмехнулся Эд. — Не то слово. Скольких ты выбил?

— Тринадцать.

— И ни один бэтмен толком не отбил твоего удара.

— Зато я восемь баз отдал.

— Над точностью удара тебе надо поработать, что верно, то верно. Лупишь почем зря.

Коннелл, словно по сигналу, потер плечо.

— Но ведь нет предела совершенству! Левша, да при такой силе удара... Если будешь и дальше тренироваться, станешь грозной силой.

Эйлин ждала, когда же Эд перейдет к разговору о своей болезни. Их взгляды встретились. Эд покачал головой: все отменяется. Эйлин нахмурилась, но Эд, избегая смотреть ей в глаза, уткнулся в свою тарелку.

Эйлин кашлянула:

— Эд!

Он поднял голову. У Коннелла от усталости уже глаза закрывались. Эд встал и нежно потрепал его по волосам. Потом отошел к раковине и остановился, глядя в окно.

— В чем дело? Вы что, опять поругались?

— Нет, — ответил Эд, не оборачиваясь. — Послушай, что мама скажет.

— Коннелл, ты уже совсем большой, — сказала Эйлин. — С тобой можно разговаривать как со взрослым.

Коннелл расправил плечи.

— Можно тебе рассказывать о таких вещах, которые обсуждают между собой взрослые. Например, мы с папой.

— Только не говорите, что речь о тычинках и пестиках! Я уже не маленький.

Эйлин невольно улыбнулась дрожащими губами. В горле застрял комок.

— Случилось кое-что плохое.

Коннелл мигом перестал дурачиться:

— Что?

— У папы проблемы со здоровьем, — помолчав, ответила Эйлин.

Эд снова подошел к столу и сел.

— Мама хочет сказать, что у меня обнаружили болезнь Альцгеймера.

— Ты знаешь, что это? — спросила Эйлин.

— Угу. — Он переводил взгляд с матери на отца и обратно. — Это когда все забываешь.

— Да.

— Это же у стариков?

— Чаще всего, — ответила Эйлин. — Однако иногда это случается раньше.

— И что теперь будет?

— Лекарств от этой болезни мало, — сказал Эд. — Я сейчас принимаю экспериментальные таблетки. Посмотрим. Во всяком случае, дальше будет хуже.

— Тебе страшно?

Впервые кто-то спросил Эда, что он чувствует. Даже Эйлин не задавала такого вопроса. Все только расспрашивали о болезни.

Эд выпрямился. Философски прищурился:

— Конечно страшно. Еще бы. — Он постукивал крышечкой от сахарницы, словно кастаньетой. — Я люблю жизнь и не хочу ее терять.

— Ты же слишком молодой, правда?

— С моей точки зрения — да. С точки зрения болезни — нет.

— А хуже станет очень скоро?

— Солнышко, — вмешалась Эйлин, — не закидывай папу вопросами.

Эд остановил ее взмахом руки:

— Может быть, скоро. А может, пройдут годы. Болезнь у всех протекает по-разному.

Коннелл ненадолго задумался.

— А меня ты перестанешь узнавать?

Лицо Эда приняло яростное выражение, словно он сильно рассержен. Эйлин уже хотела вмешаться, но тут Эд вскочил и обнял Коннелла:

— Я всегда буду знать, кто ты. Обещаю. — Эд поцеловал его в макушку. — Даже если тебе покажется, что я забыл, я всегда буду знать, кто ты. И ты помни. Ты — мой сын.

— Сам помни!

Коннелл встал и прижался к отцу.

Эйлин начала убирать посуду.

— Мам! — позвал Коннелл, неуклюже протягивая ей руку.

Эйлин подошла к ним. Коннелл, похоже, хотел, чтобы они все втроем обнялись. Эйлин считала, что он должен знать правду, а узнав — принять и стоически жить дальше, однако у него были совсем другие реакции. Они с Эдом прикладывали все силы, чтобы сыну легче жилось, чем когда-то им. Иногда она начинала сомневаться — не слишком ли они его оберегали.

Обниматься она сейчас не могла. Впереди ждут темные времена, и объятиями этот мрак не рассеять. Эйлин подобные жесты казались чем-то вроде шарлатанского зелья. Она трижды коротко погладила сына по спине, словно подводя какой-то невысказанный итог, и ушла к себе.

49

Теперь, когда они наконец рассказали Коннеллу, Эйлин могла открыто обсуждать с подругами состояние Эда. Она звонила им каждый вечер, прямо по списку: Рут, Синди, Мари, Келли, Кэти, тетя Марджи. Закончив один разговор, тут же набирала следующий номер. Чтобы ее не перебивали, садилась к телефону после ужина, пока Эд у себя в кабинете проверял лабораторные работы и готовился к лекциям. Подруги бросали все другие дела, когда она звонила. Иногда, взяв трубку, она еще не знала, о чем будет говорить, — беседа каждый раз складывалась сама собой, но речь неизменно шла про Эда. Эйлин казалось, если обсудить это со всех сторон, тема станет привычной и не такой пугающей.

Когда она звонила Магуайрам, если трубку брал Фрэнк, то сразу же звал к телефону Рут. Однажды — примерно через месяц — Эйлин, разозлившись, попросила Рут снова передать ему трубку.

— Куда ты пропал? — спросила Эйлин. — Почему тебя не видно? Не заходишь, не звонишь. Мог бы хоть пригласить его пива выпить! Черт вас всех возьми, вытащили бы его из дому! Он все вечера просиживает в кабинете.

— Мне трудно освоиться со всем этим.

— Он понимает. Хотя бы позвони, проявись.

— Я позвоню, — сказал Фрэнк.

И не позвонил. Неделю спустя Эйлин позвонила сама, попросила Рут позвать к телефону Фрэнка и передала трубку Эду — как будто это Фрэнк первый позвонил. Она боялась, вдруг Эд заметит, что звонка не было слышно, однако он взял трубку как ни в чем не бывало и стал говорить, захлебываясь словами, словно подросток. Они проговорили час. Эйлин слышала только реплики Эда. О болезни речь не шла. Вот различие между мужчинами и женщинами: мужчины предпочитают молчать о своих переживаниях. Этим даже можно было бы восхищаться, если бы не оборотная сторона: они прячутся каждый в свою скорлупу.

Забрав наконец снова трубку, Эйлин взяла с Фрэнка слово, что он скоро опять позвонит, но звонка так и не дождалась, а когда они в следующий раз пришли в гости к Магуайрам, Фрэнк за обедом и двух слов не вымолвил. Они ушли сразу после десерта.

Эйлин рассказала Рут, что ей снятся кошмары, будто бы у нее выпадают зубы и облезает кожа со всего тела. Неожиданно Рут посоветовала ей обратиться к психологу. Оказывается, она сама посещала психотерапевта и осталась очень довольна. Эйлин изумилась: ей и в голову не приходило, что подруга интересуется психоанализом. Не то чтобы Рут была какая-нибудь бесчувственная, — наоборот, она готова была часами выслушивать жалобы подруг на разные трудности и хвори, просто о себе никогда такого не рассказывала. Вы не увидели бы ее слез, даже если бы связали Рут и у нее на глазах удавили всех ее кошек одну за другой. Рут всегда говорила, что, вырастив младших братьев и сестер, она и думать не хочет обзаводиться собственными детьми. С нее, мол, хватит. Эйлин принимала ее слова за чистую монету, но однажды, в минуту откровенности, когда мужчины уже спали, Рут призналась, что попросту боится испортить своему ребенку жизнь, поддавшись алкоголизму, как когда-то ее мать. С тех пор, глядя, как Рут умиляется на Коннелла, Эйлин знала, что на душе у подруги есть такое, о чем никто не догадывается, даже Фрэнк.

Мысль о психотерапевте Эйлин поначалу отринула, считая, что это развлечение для тех, у кого слишком много лишнего времени и денег и слишком мало друзей. У католиков для тех же целей имеется исповедальня. А если с двадцати лет не ходила к исповеди, как быть тогда? Эйлин представила, как часа полтора перечисляет все свои грехи, получает от священника длиннющий перечень молитв, которые необходимо прочесть, и уходит с такой же смутой на душе, как и прежде.

Психотерапевта, которого хвалила Рут, звали доктор Джереми Брилл, и он вел прием неподалеку от места работы Рут — в одном квартале от небоскреба «Утюг». Встретив Эйлин у двери, доктор провел ее к креслу. Эйлин искала глазами классическую кушетку, но в кабинете были только письменный стол красного дерева, пара кресел да небольшой книжный шкаф и на стене над ним — три внушающих уважение диплома: Гарвард, Корнелл, Йель. Освещали комнату лишь торшер и слабый свет с улицы, сквозь жалюзи.