Обратная сторона войны Сладков Александр
На его левой щеке видны синие точки, словно остатки татуировки. Это порох въелся в кожу после подрыва. Пару недель назад, во время штурма Углегорска, танк шел рядом и наехал на мину. Осколками Абхаз был ранен в руку и ногу. Лечиться никуда не уезжал. Здесь же, в Донецке, ему сделали три опрации. Теперь его левая кисть малоподвижна, пальцы чуть растопырены. Иногда он, видимо, машинально, поглаживает их правой рукой.
– Ну что, мы к тебе?
– Да без проблем, ребята, я вас жду.
Приезжаем. «Пятнашка» располагается на территории бывшего католического интерната. Довольно просторная территория, окруженная кованым забором на кирпичных столбах. Несколько современных четырехэтажных зданий, асфальтированные дорожки, своя столовая, котельная, подстанция, библиотека. Большой сад, даже детская площадка есть. Но… Сразу видны атрибуты военного времени. В разных сторонах, у забора, оборудованы пулеметные гнезда, обложенные мешками с песком. Везде нарыты окопы для стрельбы лежа. Аккуратные, прямоугольные, с брустверами. Ходы сообщения, тоже сделанные по науке, зигзагом, чтоб стрелков осколками не убило, если снаряд в ров попадет. А еще тут и там расположены ДОТы, зияющие амбразурами.
Нас встретил не Абхаз, а Чук. Так он представился. Доброволец лет пятидесяти. Поджарый, среднего роста, в «анновской» «горке», с раскрашенным белой краской автоматом и в десантном берете.
– А почему Чук?
– А как? Позывной такой. Здесь все по позывным.
– Маскируетесь?
– Зачем? У нас двадцать Саш, тридцать Олегов, Сергеев человек сорок… Вот и придумываем позывные, чтоб не путаться. Пойдемте, покажу ваше логово.
Выяснилось, что это не логово, а довольно приличная двухкомнатная квартира.
Мы перенесли в нее наше добро. Аппаратура: большая камера, штатив, сумка с проводами, аккумуляторами, зарядным устройством, микрофонами. Маленькая камера, еще совсем маленькая и так далее. Походный комплект: спальные мешки, полиуретановые коврики, бронежилеты, каски, полевые аптечки. Ну и личные вещи.
Одежду мы взяли такую, чтобы особо в среде обитания не выделяться. Не военную, но и не праздничную. Хотя… На этой войне украинским товарищам до одного места, журналист ты или сотрудник ОБСЕ. Пальнут, не думая, если в прицел попадешь.
Так. Теперь наша задача крутить головой, наблюдать, знакомиться, заводить связи.
Одним словом, внедряться в среду, в которой мы оказались. Малейшая мелочь, которая покажется интересной, тут же должна быть обласкана нашим вниманием. Вот девушка прошла в форме и с автоматом. Ничего себе. Амазонка? Или, скажем, дети на площадке. Откуда они здесь? Это же опасное место. Если будет бить украинская артиллерия, то, скорее всего, по гарнизонам и по штабам. Хотя о чем это я? Они разрушают школы, больницы, детские сады. По остановкам троллейбусным, убивая десятками гражданских людей. Странная у них стратегия. Такое впечатление, что Киев прощается с Донбассом, стараясь все напоследок разрушить.
Отвлекся. Еще о «Пятнашке». По утрам здесь зарядка. Общий кросс. Потом завтрак. И – кто куда. Одна группа на передовую, людей менять. Еще на какие-то задания группы выезжают. А все вновь прибывающее пополнение – а таких много – берут автоматы и в сад, на тактическую подготовку. Прямо у нас под окнами инструкторы учат их правильно перебегать, прикрывая друг друга, прятаться в складках местности, идти группой при штурме здания и так далее… Взрослые и молодые люди, в новеньких «горках», старательно выполняют все, что им говорят.
А в это же время с другой стороны дома на детской площадке маленькие девочки и мальчики с прутиками в руках тоже бегают. Сами, без взрослых. И азартно покрикивают друг на друга:
– Так, быстрее, быстрее!!!
– Выровни фланг!
– Ложись!!!
– Отставить! Отставить!!!
Обычная воинская часть. Но. Абхаз тут меня огорошил.
– Я человек не военный. И все эти люди не солдаты.
– А кто же они?
– Добровольцы. Они бойцы по обстоятельствам, по собственному желанию. И дисциплину они поддерживают добровольно.
– Ага, добровольно. Я слышал, что у вас в «Пятнашке» за употребление алкоголя стреляют в ногу.
– Стреляют. А что ты хотел? Я на боевые уезжаю, и чтобы у меня еще голова болела за то, что творится на базе? Мне о войне надо думать.
– А сам стрелял хоть раз?
– Нет. Я командиров заставляю. Взводных, ротных.
Я потом познакомился с этой экзекуцией ближе. Снимать такое я посчитал неэтичным. Но происходит все так. Нарушителю снимают портки. На бедре оттягивают кожу и, накрыв полотенцем, простреливают ее. Кровь, стоны… Хотя, как я понял позже, это еще вполне гуманно. Вот Моторола, в своем батальоне «Спарта», может запросто, с ходу пальнуть в колено. Согласитесь, это, как говорится, уже другой коленкор.
Сам Абхаз ходит в «горке», а под курткой – ярко-красная майка. На ногах черные кроссовки с желтыми шнурками. Он даже видом этим подчеркивает, что не военный.
– Я человек сугубо гражданский. Вот закончится война, уеду домой. У нас с братом ферма в Абхазии. Буду опять выращивать овощи.
Однажды во время нашего пребывания в Донбассе нам случилось попасть с «Пятнашкой» в ночной клуб. Да-да, в «Чикаго». Абхаз всех своих привез. И нас заодно. Слушали рэп. «Пятнашка», оказывается, помогает уличным рэперам Донецка, фестивали для них устраивает. Абхаз всех бойцов на их выступления возит.
– Они же не всегда будут солдатами. Я их приучаю к возвращению в мир. Тут некоторые бунтовали, мол, музыка такая не нравится. А я говорю: слушайте, вы от войны отвлекаетесь, это вам надо.
– А если мы по бокальчику вина выпьем, нам тоже в ногу стрельнут?
– Вы же гости. Нет.
В ночном клубе рядом с Абхазом была молодая дама – супруга командира «Пятнашки». Беременная. Я заговорил с ней:
– Сколько?
– Пятый месяц.
– В Абхазии были?
– Собираюсь.
Еще я заметил, в Интербригаде нет никаких построений. В ту же столовую люди ходят кучками или по одному. Я уверен, Абхаз может быстро всех к казарменным формальностям приучить. Он этого специально не делает. Добровольцы все должны делать добровольно. Нет? Значит, свободен. Езжай домой или ступай в другой отряд. Я тут спросил у Чука:
– А кто же у вас пол моет, мусор выносит? Тоже бойцы?
– Зачем, есть же роботы.
– А это еще кто, пленные?
– Не совсем.
Выясняется, в Донецке силовики ДНР следят за порядком. Пьяные, дебоширы и так далее задерживаются. В качестве наказания к ним применяют административный арест. Если проще, их кидают в кутузку на неделю, на десять дней. А добровольцы приезжают в участок и набирают сидельцев в качестве бесплатной рабочей силы. Это и есть «роботы». Кстати, бывает, что в кутузке оказываются и сами бойцы ДНР, со всеми вытекающими последствиями. А так… Жизнь в «Пятнашке» течет размеренная. От операции к операции, от войны до войны.
Хацапетовка
Едем в Углегорск. Его взяли неделю назад. Но до сих пор украинская артиллерия его обстреливает. Для них потеря Углегорска – это очередной провал Киевской военной стратегии. Теперь в Дебальцево образовался очередной котел. Во дают ребята! Кто ж им так советует, что они в окружение все время лезут? Американцы, наверное. Теперь там, в ловушке, несколько тысяч украинских военных, бойцов Нацгвардии и еще хрен знает кого. Говорят, и поляки там, и американцы из ЧВК. В общем, пройдет немного времени и посмотрим.
До Углегорска рукой подать, а едем из Донецка часа три. По полю ехать страшно. Ощущаешь себя «бегущим кабанчиком», есть такая мишень в спортивной стрельбе. Как только выскакиваем на открытые места, разговоры в салоне нашей машины стихают. Жутковато. Никаких указателей и знаков. Где мы? Чья это территория? ДНР или Украина?
Объезжаем позицию артиллерии. Самоходные установки. Флаг ДНР. Пушки дают залп, Док – он за рулем – жмет на акселератор. Правильно, Док, надо отсюда сматываться, потому что сейчас из Дебальцева прилетит «ответка». Украинские пушкари используют те же разведкомплексы, что и республиканцы. Условия одинаковые. Кто кого – решает профессионализм. САУ, громко фыркая, тоже срываются с места. Через пару минут на их месте уже рвутся снаряды. Вязкий грунт брызжет на сотни метров вокруг.
Окраина Углегорска. Частный сектор. Нам нужен Передовой командный пункт 3-й бригады. Улица со слякотной, грязной дорогой перекрыта броней. Война – это ведь грязь. Грязища. Жижа, черная, как уголь. И в прямом, и в переносном смысле. Здесь за каждым домом «Уралы». Кучки офицеров, бойцов. Экипированы небогато, но правильно. Все в стальных шлемах советского образца. Обычный камуфляж, бушлаты. У некоторых разгрузки. Автоматы Калашникова старые, с деревянными прикладами, калибр 7,62. Видно, что усталые, но не унылые. Улыбаются, шутят, показывают на нас пальцем. Я, в своем новом бронежилете, в шлеме с чехлом, смотрюсь, как цыган в библиотеке.
Штаб – обычная хата-мазанка. Тесный дворик, забитый людьми. Узкий коридорчик, в нем, как в тамбуре электрички в час пик, тоже толпятся военные. Накурено. Двери снесены, пол затоптан. Дальше, в маленькой комнатке со спертым воздухом, низкий стол. Рядом, за углом, два дивана. А на столе карта. Дым табачный. По карте водят карандашами двое. Один в камуфляже, другой в «горке». Настоящей, старого образца. Это Брест. Комбриг. На диване, откинувшись и опустив на лицо капюшон, сидит третий. Словно пытается уснуть. Тот, что в камуфляже, бросает на стол карандаш и пихает в колено спящего:
– Давай, артиллерия, думай! Сколько ты туда положить сможешь?
«Артиллерия», не поднимая капюшона, басит. По-моему, слегка дерзковато:
– Да, …, сколько надо, столько и положу.
Я накоротке пообщался с Брестом. Мы давным-давно дружим. Впрочем, у нас и разговора-то не получилось. «Привет – привет». «Как дела – нормально». Все.
Он обратно вернулся к карте, я на улицу. А там, куда ни глянь – танки, МТЛБ, БМП, БТРы. Люди оживлены. Идет штурм Логвинова. Один военный с задранной на затылок маской увлеченно бьет кулаком ладонь.
– Вот пехота! Молодцы!
Углегорск. Только что сформированная армия ДНР
Его собеседник, естественно, в «горке» и в черной шапочке (классический наряд командира или бойца ДНР):
– Казаки – сволочи. Мы уже и так их уговаривали, и эдак, даже батюшку к ним водили. Ни в какую!
Из разговора я понимаю, что какие-то казаки отказались штурмовать какую-то высоту. А пехота пошла. Мимо проехали три БТРа, облепленные бойцами. Первый собеседник провожает их взглядом:
– Если все правильно сделают, живые будут.
Такое впечатление, что это декабрь сорок первого года. Наши бьются с итальянской фашистской дивизией «Торино». Тогда мы отступили, а сейчас, наоборот, атакуем. Отсюда азарт. И у бойцов, и у командиров.
Это не спецоперация, не зачистка. Не Кавказ. Сейчас здесь воюют две армии. Одна украинская, вторая напоминает российскую. Но это не наши полки и дивизии. Местные люди, донецкие. Хотя… Много добровольцев и из России. Говорю с пехотой – Подмосковье, Дальний Восток, Сибирь. Камчатка, Ямал, Калининград.
С обеих сторон применяются танки, артиллерия и ракеты. Два корпуса Новороссии – с одной стороны ДНР, с другой ЛНР – пытаются, словно клещами, пережать единственный путь в сторону Киева. На этой войне есть все, кроме авиации. Еще вначале, в Славянске, украинские военные активно использовали вертолеты. Обстреливали ополченцев с воздуха, высаживали группы спецназа то здесь, то там. Но это быстро закончилось. Один вертолет сбили, второй, третий… И пошло. Потом стали сбивать и бомбардировщики, и штурмовики. И все. Ополченцы потирают руки.
– Пускай летят! Мы по ним так вдарим, что одни колеса до земли дотянут.
А вот тактические ракеты украинские военные нет-нет да и применяют. Ну и «Грады», и «Ураганы». Это уже с обеих сторон.
Да, чуть не забыл. А знаете, как раньше назывался этот город? Хацапетовка!
Но кто знал об этом месте, пока его не принялись штурмовать?
На обратном пути проезжаем Горловку. Сюрреализм. Представьте себе современный город: высотные дома, супермаркеты, реклама, стеклобетон. А окна заклеены крест-накрест. Где бумагой, где скотчем. Война, мать ее етить…
В избушке на войну
На репортерском пути мне встречаются люди. Знакомые и незнакомые. Случается, человек уверен, что с тобой знаком, а ты его и не помнишь. Бывает, на каком-нибудь паркетном сборище подходит к тебе генерал, обнимает и по-свойски басит:
– Здорово, Саня! А помнишь, ты меня еще майором снимал!
Каким майором? Где? Компьютер мозга уже сканирует блок памяти.
А генерал уже вовсю с тобой балагурит, но ты – ни в зуб ногой. Иногда я начинаю задавать наводящие вопросы. Реже спрашиваю напрямик: мол, где все было и как. Человек удивляется:
– Ну как где, на войне!
И снова прощупываешь. Таджикистан? Балканы? Афган? Дагестан?
Приднестровье, Ош, Абхазия? Хорошо, если Чечня, то какая кампания, первая или вторая? Какой месяц? Конфуз.
Часто звонят на мобильный:
– Санек, это Виктор!
– Эээ… Какой?
А на том конце провода уже обижаются:
– Ты че, забыл? Грозный! Вы у нас жили!
Эх, блин, где мы только не жили. По каким блиндажам и землянкам не кочевали, в каких палатках не пили спирт и не ели сало с тушенкой, запивая все это дело чифирем.
Но! На войне любое знакомство или товарищество – как в преферансе сыгранный мизер. Одни плюсы: где-то голодным не останешься или важную информацию заимеешь, а то и вовсе будешь живым. Решишь, к примеру, наугад куда-то поехать, а знакомый рвет тебя за рукав.
– Ты куда собрался?! Ни в коем случае! Только завтра! Все успеете снять. Сегодня там полная ж…
Вот тут, в Горловке, у меня тоже произошла встреча.
Мы искали в городе штаб. Я хотел найти одного бывшего сослуживца, мне говорили, что он воюет за ДНР. Сунулись в одно место – мимо, в другое – тоже. Наконец приехали к дому, который был явно похож на штаб. Эдакий мощный кирпичный коттедж, обильно обложенный мешками с песком. Я представился часовому. И уже через минуту меня вели по темным коридорам подвала.
– Здорово!
– Здрасьте…
Передо мной военный лет сорока пяти. Без знаков различия, в горном костюме советского образца. Короткая стрижка, хулиганская челка, мощные низкие скулы. Взгляд дерзкий, азартный. Явно не друг, которого я ищу.
– Что, не помнишь?
Киваю, мямлю, но все равно не помню. Постепенно завязывается беседа. Я выковыриваю все нужное для себя.
– А что, будем Дебальцево брать?
– Ты знаешь, сколько у них там сил? Это ж укрепрайон! Никаких штурмов – людей положим. Кем потом воевать?
В общем, беседа и беседа. Ни два ни полтора. Но фразу о возможных больших потерях я запомнил хорошо. А вечером, уже на нашей базе в Донецке, к нам в жилище заходит Чук.
– Собирайтесь, через час выезжаем.
– Это куда же на ночь глядя?
– Дебальцево будем брать.
Вот тебе и «потеряем людей»… Не думал я, возможно, что речь пойдет в том числе и про меня. Собираемся. Так… Бронежилеты, каски, штатив, маленькая камера, большая, спальные мешки (кто знает, сколько мы там будем валандаться), аптечки. Вроде все.
Дебальцево. Толкаем «избушку» Дока
Нас определяют в машину Дока, точнее, добровольца с позывным Проныра. Его агрегат – гибрид «избушки на курьих ножках» и «Нивы-Шевроле».
Черный кузов, видать, пытались раскрасить под камуфляж, но получилась какая-то болотная хохлома. Из всех дверных ручек работали только две: одна внутри, водительская, и задняя снаружи. Меня посетила мысль: «Первое же попадание, и мандец, сгорим, не успеем выбраться». Оказалось, это еще не все прелести машины Дока. У нее не работал стартер. Когда надо было трогаться, мы, дружно матерясь, толкали ее в корму.
Да, о Проныре. О, это персонаж! Небольшого роста, сухонький, в дешевом бушлате с майорскими погонами, в очках и в черном берете. Нос чуть крючком. Знаете, на кого он похож? На Михаила Боярского и на Джека Воробья, такая маленькая смешанная версия. Почему Док? Да потому что он двадцать пять лет работал врачом «Скорой помощи». Почему Проныра? Да потому что он никогда не сидит на месте, двигается, суетится, что-то носит, дает, передает, но не продает. Док не шельма, он все делает для людей. Если бы он старался для себя, давно бы ездил на шикарном джипе и одет был, как «дорогой наемник». А еще Док скрывает свою сердобольность под личиной такого легкого цинизма. Он неприхотлив в быту и вынослив, как шерп-индеец, никогда не унывает, и с ним всегда комфортно.
«Пятнашка» собралась на войну за час. Человек пятьдесят. Все в «горках», с накинутыми поверх разгрузок бушлатами. Обвешанные оружием: автоматы, пулеметы, гранатометы. Я заметил, в касках – единицы. В бронежилетах – и того меньше. Настроение? Ровное. Ни азарта, ни депрессий. Как будто мужики собираются на производство у проходной родного завода.
Абхаз, еще не отошедший после ранения, остался на базе. Руководил серьезный мужчина, бывший полковник украинской СБУ, а ныне боец «Пятнашки» с красноречивым позывным «Хам». Он был небольшого роста, коренаст, его носогубные складки и мощные скулы выдавали его неуступчивый характер, черные глаза смотрели с вызовом. Итак… Тронулись где-то в час ночи. Сначала кружили по Донецку, с кем-то состыковывались в колонны, заезжали на какую-то базу заправляться, потом, теряя по дороге машины и протыкая колеса, петляли по ночным селам.
Я помню, как проехали последний дэнээровский блокпост с надписью на бетоне: «Добро пожаловать в Ад». Так чеченцы в Грозном писали, когда в него шли наши войска. В декабре 94-го. И, надо сказать, не обманули. Я там был, знаю. На блокпостах Новороссии много разных надписей. К примеру, на въезде в Донецк я видел такую: «Внимание, здесь говорят на русском языке!» Здесь, кстати, действительно говорят на русском. Но если вы, допустим, в ресторане скажете вместо «спасибо» – «дякую», вам без всякой иронии ответят: «Нема за ще».
Наконец наша колонна взбирается на большой террикон. Все, приехали в Штаб. Я и не предполагал, что наша «Избушка на курьих ножках» выдержит такой марш.
Странное счастье
Был у нас на «Вестях» еще в начале девяностых такой ведущий, Михаил Пономарев. Так он здоровался со зрителями чуть ли не в середине выпуска. Ну, и представлялся заодно. Затараторит, зачастит со старта: «Борис Ельцин прибыл в Германию! Будет обсужден вывод войск! Егор Гайдар и Анатолий Чубайс объявили очередной этап приватизации! Павел Грачев находится с рабочей поездкой в Крыму, он уже посетил штаб Черноморского флота России и встретился с командующим Военно-морских сил Украины, а я – Михаил Пономарев, здравствуйте!»
Вот и я, выдав уже добрую часть своих очередей, только сейчас представляюсь. Я – Александр Сладков. Раньше меня путали с Алексеем Самолетовым, моим другом и коллегой, таким же репортером, который так же, как я, мелькал на экране в связи с какими-то большими неприятностями обычных людей. Помню, послали меня в Белоруссию, в Минск, на «Чернобыльский шлях», это шествие такое, памятное, которое вечно грозит перерасти в большие беспорядки. И увидела меня одна старушка. Стала громко шептать подруге:
– Вон, видишь, этот бородатый! Прислали! Видать, дела-то у нас здесь не очень хорошие!
Такая вот у нашего брата репутация. А с Самолетовым мы были действительно похожи. Но потом я начал отращивать брюшко, и меня стали путать с Аркадием Мамонтовым. Постепенно. Сначала говорили: «О! Аркадий Самолетов!» или: «О! Алексей Мамонтов!» А потом уже все называли правильно, в смысле «Аркадий Мамонтов!», Действительно, мы с Аркашей имели одинаковые формы. И лишь однажды человек точно назвал меня. А было это в аэропорту «Шереметьево», мы вылетали в Киргизию, в Ош, там как раз начиналась очередная резня. Ко мне подошел человек. Натуральный индеец. Все, как положено: перья на голове, ожерелье из медвежьих когтей… Здравствуйте, говорит, Александр Сладков, дайте автограф. На ломаном русском языке. Наши ребята умеют подкалывать. Ну, думаю, наняли, подослали! Актера переодели. Выяснилось – нет. Товарищ оказался натуральным индейцем из Америки. Приехал на фестиваль российских родственников в Ханты-Мансийске. Чудеса… А потом у банкомата в Лефортове меня спутали с Павлом Лобковым. Проклятье! Нет, я ничего против Павла не имею, у него свои приоритеты, своя, скажем так, ориентация… Но я к этому отношения не имею. Все, думаю, надо худеть, надо менять внешность. Ну, и начал понемногу, теперь вот ботинки завязываю стоя, без усилий.
Короче, я – Сладков. Со мной здесь, в Донбассе, мои старички, моя команда. Оператор Володя Рыбаков и звукооператор Игорь Уклеин. С Володей я еще начинал на «ящике». В девяносто третьем. Тогда он был похож на молодого революционера, бомбиста, народовольца. Пышная борода, шевелюра, очечки. Высокий, прямой, как кол.
В принципе, все так и осталось. Только волосы у него были черные, а нынче «соль с перцем». Но так же, по-питерски, интеллигентен, учтив.
– Володя, зачем ты рыбу солишь, она и так соленая?
– Ну, знаешь, советская привычка. Я привык, чтобы рыба была соленая.
Обращаясь к незнакомым людям, он как бы заставляет себя это делать. Говорит при этом чуть тише обычного, пересыпая речь всякими «извините», «вы не могли бы». Прям писатель какой-то солидный или художник. Хотя… Нет. Он теперь напоминает мне актера Бориса Хмельницкого, был такой, помните, Робина Гуда играл в кино? Хотя нет, тот понаглее был, понапористей. А Рыбаков… Или Рыбакоп, или Рыба для самых-самых близких, он, как и прежде, увешан всякими фонариками, складными ножиками, переносными пепельницами и так далее. У него три телефона, электронная сигарета, курительная трубка, связки ключей… Ну оператор, что возьмешь, профессия такая. Прям не человек, а бродячая лавка «Тысяча мелочей». И так же неистово, как в молодости, Рыбаков болеет за свой питерский «Зенит». Его супруга, Лена, тоже, естественно, фанат, снабжает Володю оперативно-спортивной информацией из Москвы, по эсэмэс. Бывает, сидим в каком-нибудь опасном месте, думаем, как выбраться живыми. И тут у Вовы телефон: «Ой, хулиганы! А еще на телевидении работаете!» – рингтон такой у него на сообщениях. И Вова начинает нервничать по-настоящему. Курит одну за одной.
– Что случилось-то?
– Да «Зенит»… Пропустили опять.
Вот такой Рыбаков. А Уклеин? Бывший «дикий гусь». Повоевал он в молодости, повоевал… Афганистан, Карабах, Балканы, Чечня. Это он потом нам достался.
Как надежный друг, как соратник, как нянька, санинструктор, телохранитель, ну и как звукооператор заодно. Знаете, он – «дядя». В царской армии так солдат звали, которые двадцать пять лет служили. Помните, у Лермонтова – «Скажи-ка, дядя, ведь недаром…».
Внешность Уклеина внушительная. Крупная седая голова покоится на мощной шее. Широкие массивные плечи развернуты, относительно узкий таз, на мощных ногах – ботинки с вечно развязанными шнурками. Когда он в хорошем настроении, зовет меня командиром, когда чем-то раздражен, то фюллером (от слова «фюрер»). Если совсем злится, говорит: «Маршал, вас заносит!» Когда он явился в две тысячи третьем, был относительно молод, легко возбудим и задирист. Он мог во время моих горячих споров с каким-нибудь оппонентом шепнуть на ухо:
– Командир, разреши, я надаю ему по пузу?
И, чуть отвернувшись, мы начинали шепотом препираться. Я шипел:
– Не надо, ты что?!
– А зачем он так с тобой разговаривает?
– Да нет-нет, ничего страшного.
Однажды я не уследил. Мы только приземлились в Симферополе, в девяносто третьем. И какая-то весьма импозантная дама в джинсах и в бейсболке провизжала ему что-то резкое и неприятное. Я и глазом не успел моргнуть, как Уклеин бабахнул ей кулачищем по голове. Челюсть дамы клацнула. Я подумал: все, «убил». Дама сглотнула. И вдруг заговорила с ним совсем другим, милым голосом. Она дала ему все свои телефоны, они даже перезванивались потом. Я ругал его.
– Странный у тебя, Игорь, метод знакомства.
Уклеин в ответ только разводил руками-оглоблями:
– Так получилось.
– Получилось… Не бей никого!
А еще однажды он при мне ударил человека в ресторане. В Перми. Тот собрал телом всю посуду, на него упал стол, шкаф с вешалкой, гардина, какие-то горшки с кактусами. В общем, труба.
Уклеин по-деревенски простоват, на первый взгляд. Но он много читает, просто запоем, в основном историческую литературу. То воспоминания Жукова, то Гудериана. Любит Кавказ. Бывает, мы пикируемся по каким-то мелочам.
– Игорь, Шамиля же в пятьдесят седьмом пленили?
– Пятьдесят девятом.
– Что ты мне трындишь!
Он опускает голову, вытягивает лицо как у бассета и дикторским голосом объявляет:
– Имам Чечни и Дагестана Шамиль был взят в плен войсками князя Борятинского в селении Гуниб двадцать пятого августа восемьсот пятьдесят девятого года!
А вообще-то мы редко спорим. Понимаем друг друга по жестам, по репликам. Да, а еще он глуховат – последствие контузии. Практически из-за нее не выпивает. Зато хорошо видит, по-хозяйски сметлив и остер на язык. Мы тут с Рыбаковым стали коллекционировать его витиеватые выражения. Однажды, увидев на блокпосту волосатого деда с берданкой, Уклеин присвистнул: «Ух ты, какой дед! Какая калорийная личность!» (Вместо колоритная.) Когда мы его попросили купить бутылочку дорогого виски, он, как хранитель денег, недовольно отреагировал: «Как будто водки нет. Я скоро возьмусь за вашу интеллигенцию!» В споре горячась, он может брякнуть: «Я забуду?! Да у меня память, как у орла!» Или: «Это что, наводящие ответы?» Сваливая на меня какую-то вчерашнюю оплошность, он скрипел: «Ты же взрослый был? Да? Да. А я маленький мальчик. Пьяный». Злясь на нас с Рыбаковым, может пригрозить: «Я вам цветность-то заритушу (вместо заретуширую)!»
Однажды на нашей базе в «Пятнашке» мы сидели с Уклеиным, ужинали. Рыбаков в соседней комнате что-то долго и нудно пилил своим офицерским швейцарским ножом. Потом оказалось – гильзу, чтоб высыпать порох и сделать брелок. Мне надоело.
– Что он там пилит?!
Уклеин среагировал без подготовки:
– Не знаю. Бежать хочет.
Бежать… Для кого-то судьба наша, как наказание. А я боюсь представить, что вот такие путешествия и в такой компании когда-то закончатся. Мне стыдно признаться, но я счастлив. Хотя многим это покажется странным.
Билет на тот свет
Мы приехали под Дебальцево. Шел снег и было холодно, а что вы хотите – февраль. Устав крючиться в тесном салоне, повылезали наружу. Террикон казался старой, поросшей лесами горой. На его плато, которое было размером с Красную площадь, кучковался вооруженный народ. Сколько? Непонятно. Повсюду мелькали огоньки сигарет. Урчала техника, два военных топливозаправщика скачивали из своих зеленых бочек бензин и соляру в подъезжающие к ним БТРы, БМП, «Уралы», джипы и микроавтобусы.
Ко мне подошли два добровольца. Развели руками:
– Ой, а вы тоже здесь?
– Ну, да.
Разговорились. Один худенький, бывший полицейский из Белгорода.
– Узнал, что война, все бросил, уволился и сюда. Уже семь месяцев здесь.
– Ну и как, много заработал-то, на новой работе?
– Заработал? Нам дают 1200 гривен в неделю. Это около сорока долларов.
Второй – высокий и мощный. С Алтая. Борода русая, пушистая, усы лихо, «по-верещагински», подкручены вверх, щеки пухлые и румяные.
– Я Пух. Позывной такой – Пух.
– А чего так немужественно?
Ополченец лукаво улыбнулся:
– Да чтоб отличаться. Тут кого ни спроси: Ястреб, Волк, Кобра. А я просто Пух.
Ага, значит, и в позывных можно запутаться, как и в именах. Пух служил в ВДВ в 45-м полку солдатом. Я спросил, зачем поехал. Он не открылся. Мол, я как все.
Видать, у него есть своя, персональная, история, не желает рассказывать. Что ж, здесь не все разговорчивы.
Здесь же, на горе, встречаю Семена Пегова, корреспондента «Лайф-ньюз».
Вот кто вырос на этой войне. Худой, кадыкастый, с торчащей, пышной рыжей бородой. Бронежилет, шлем. Вид не геройский, но репортажи его дерзкие, из самого пекла, запоминаешь, они выделяются из общего потока, идущего отсюда в Москву. У Семы астма и аллергия на пшенку. Но в груди у него сердце льва, и его навряд ли что-то осадит, если он уже почуял добычу своим репортерским нутром.
– Сема, у тебя ИПП есть?
– А что это?
– Индивидуальный перевязочный пакет.
– Нету. Я всегда так хожу.
Хочу отдать ему одну из наших полевых аптечек, но Семен исчезает. На дальнем краю плато в слабом освещении виднеется большое угрюмое здание, похожее на заброшенный районный Дворец культуры. Это и есть Штаб. Бойцы «Пятнашки» гуськом потянулись к нему. Док махнул рукой и нам.
– А вы чего? Давай-давай!
Стараясь в темноте не поскользнуться на утоптанных узких тропинках, шуруем за всеми и мы. Вот ведь как получается… В бригаде нам сразу дали понять: вы – одни из нас. Да, мол, задачи у вас специфические, вы их и выполняйте. У нас, в России, вот в такое воюющее подразделение не попасть. На Кавказе как? Сначала письмо в Минобороны напишешь, дождешься ответа, потом на месте тебя мурыжить будут, и все равно не попадешь. Тысячу причин найдут, чтоб не пустить в атаку: «Там стреляют», «Идти тяжело, не успеете», или, в конце концов, «Я не дам сопровождение, чтоб людьми из-за вас не рисковать». Правда, в январе девяносто пятого в Грозном с этим делом было все в порядке – иди, коль жизнь не мила. И здесь так же. Пожалуйста, хочешь вперед? Иди, дело добровольное, только не обделайся, если что.
Заходим в Штаб. Внутри сотни добровольцев. Они повсюду, сидят в коридорах на стульях вдоль стен, в большом кинозале, как во время сеанса в аншлаг. Но все это напоминает не Дом культуры, не кинотеатр, а вокзал. И все пассажиры в военной форме, в разгрузках, с касками на голове и с автоматами-пулеметами. Вокзал… У каждого билет на тот свет.
Кому-то удастся уехать обратно, кому-то нет. Лица сосредоточенные, никаких шуток, никакой ругани и толкотни. Никакого показного презрения к судьбе и к опасности. Молодые и старые, бритые и бородатые. Сильные, решительные, мужественные. Это не «мясо», пригнанное на убой. Добровольцы. Они просто сидят и ждут. Им безразлично, где и когда у них заберут жизнь. Они ее уже положили на алтарь войны за достоинство. И от этой решительной, большой, зеленой вооруженной массы исходит невидимая энергия.
Ополченец перед штурмом Дебальцева
Вдруг я увидел девушку. Боже мой, совсем ребенок. В каске, в разгрузке, с автоматом. Невысокая, худенькая. На лице спокойствие, взгляд уверенный, никакого страха. Обмундирование подогнано, сидит ладно. Без сумки с красным крестом, видимо, она не санинструктор, обычный боец, здесь такие встречаются. Один огромный боец попытался ее обнять, приободрить. Девушка его отстранила.
В коридорах людей становится все больше и больше. Сквозь лязг оружия и топот сапог слышны обрывки приглушенных фраз.
– Когда пойдем?
– Да говорят, в пять.
– По темноте?
– Ну да…
Док толкает меня в плечо:
– Идите, вон, подкрепитесь.
– А где?
– Вон там пункт питания.
Заходим в столовую. Довольно-таки просторное помещение. Столы простые, квадратные. За каждым по четыре человека. Перед раздачей длинная очередь. Все в военной форме, но обстановка не как в солдатской столовой. Никто ни на кого не покрикивает, никто не толкается. Там, в армии, у каждого свой статус. И это сразу видно. Здесь все равны. И старые, и молодые. У них одно на всех важное общее дело. За стойкой молодая женщина в несвежей майке и в камуфляжных брюках. Ей помогает старик с седой шевелюрой. И тоже в камуфляжном костюме. Он подает женщине мытые кружки. Тебе наливают чай и накладывают в алюминиевую миску половник слипшейся гречневой каши. Ты движешься к металлическому столу. Там банка с сахаром – клади себе сам, сколько хочешь, ложкой, облепленной сладким песком. Картонная коробка с сухарями и поднос с порционными кусочками масла из авиационных пайков. Иногда в очереди слышны обрывки фраз:
– Вот сейчас возьмем и поедем назад.
– Ага, столько ехали и впустую. Нет, пойдем обязательно!
Надо же, они думают, что сегодня им удастся взять Дебальцево. Они даже уверены. Бывал я в такой ситуации… В январе девяносто девятого на Кавказе в нашем МВД некоторые тоже думали, что возьмут Грозный за пару дней. А там боевиков было – тысяч двадцать. Ну и послали вперед ОМОНы и СОБРы, собранные со всей страны. А потом такое началось! Когда шли в атаку, я запомнил одного бойца, вихрастый такой…
Потом увидел его в Моздоке, он вышел покурить из госпиталя в казенном халате.
– Ну что, пришлось отойти?
– Отойти?! Да мы еле съе-сь оттуда!!!
А здесь, под Дебальцево, добровольцы, абсолютно уверенные в себе, совершенно спокойно перекусывают перед штурмом. С миской каши в одной руке, с кружкой чая в другой они лавируют между столами, выбирают свободное место, молча ставят к стене автоматы или вешают их на спинки стульев, быстро едят и уходят, уступая площадь другим. Здесь, естественно, не одна «Пятнашка» – все бригады, батальоны и отряды ДНР вперемешку.
– Эй! «Пятнашка»!!! Получать БК!
Засуетились. Пошли ящики. Зеленые, с цинками патронов, с гранатами. Бойцы их хватают и ловко, деловито складывают у стены. Это уже не первые ополченцы из Славянска, образца прошлого года. Что было там? Двустволки и вязаные маски, один автомат на десятерых. А эти хорошо организованы, экипированы и вооружены. Эти опытны и обстреляны, и, самое главное, им знаком вкус победы. Нынешние ополченцы знают, что могут бить пускай плохо подготовленную, но самую настоящую украинскую армию. До полного разгрома ее группировок.
– Все, вперед!!!
Котовский, Чапаев… И Захар
Ополченцы разом встают и мягко, без давки, увлекают нас на мороз. На крыльце я замечаю главу ДНР Захарченко. Я встречался с ним раньше на его базе в Донецке. Внешне с августа прошлого года он не изменился. Все тот же пацанский, хулиганистый вид. Высокий, стройный, волосы светло-русые, с челкой. Черты лица правильные, но вот глаза… По ним видно: этот парень смеет. Смеет поступать резко и дерзко. Такие в советском прошлом гоняли и двор, и район, а потом либо оставались в армии, либо садились в тюрьму. Но произвел ли Захарченко на меня впечатление тогда, в августе? Не сказал бы. Ну да, охрана серьезная, да, собственный штаб в здании местного телевидения, обложенный мешками с песком. Свой кабинет, стол, сейф, рабочая карта.
Все? Все. Как говорится, ничего героического. Один из многих полевых командиров, родившихся на этой войне. Бывший чекист Ходоковский, командир отряда «Восток», показался мне интереснее – серьезный, рассудительный. Миша Пятый? Да тоже со стержнем парень, и люди у него лихие – Русская Православная Армия. Их тогда много было, полевых командиров. Выделялся только Стрелков. О, это личность! Я общался с ним всего раз, накоротке, в его штабе в Славянске, весной четырнадцатого.
Он вежлив, образован, воспитан, но… Пожалуй, чересчур серьезен. Стрелков похож на отрешенного белогвардейского офицера, заранее решившего положить свою жизнь на алтарь Дела. Потом, правда, к неудовольствию многих, без боя покинул Славянск и отошел в Донецк. Как это было? Я могу только предполагать. Статус Стрелкова рос не по дням, а по часам. Добровольцы шли именно к нему. Собранные средства из России тоже (наверное). В окруженном Славянске стало тесно. Можно встретиться с «укропами» у горы Карачун и договориться:
Читать бесплатно другие книги:
