Мозаика Парсифаля Ладлэм Роберт

— Вовсе не обязательно. — Человек в гражданском, к которому обращались «майор», спокойно вынул из кармана руку в перчатке. В руке был маленький автоматический пистолет 22-го калибра, почти незаметный в темноте под дождем. Человек поднял пистолет и выстрелил.

Сержант упал. Его окровавленная голова скрылась под мокрой военной накидкой. Человек в гражданском вытер оружие о свой плащ, присел и разогнул пальцы правой руки трупа.

Двухцветная спортивная машина неслась по проселочной дороге в Мэриленде. Яркие лучи фар выхватывали из темноты скалы, придорожные валуны в высокой траве, низко стелящейся под порывами ветра, косые струи дождя. Водитель в темном плаще и низко надвинутой на лоб широкополой шляпе увидел то, что ожидал, и начал притормаживать. Прежде чем машина остановилась полностью, ее фары погасли. На обочине дороги, рядом с изгородью из колючей проволоки маячил белый корпус машины скорой помощи с правительственными номерными знаками и надписью на дверце: «Военно-морской госпиталь, Бетесда. Скорая помощь. 14».

Водитель поставил автомобиль бок о бок с длинным белым микроавтобусом. Он вновь извлек зажигалку, откинул крышку и поднес на короткий момент пламя к правому окну. Дверца медицинской машины открылась, и из нее на дождь выскочил молодой человек. На вид ему не было и тридцати. Под распахнутым форменным плащом виднелся белый халат госпитального служащего.

Водитель спортивного автомобиля нажал на кнопку в подлокотнике своего сиденья. Правое стекло опустилось.

— Влезайте! — прокричал он, перекрывая шум дождя. — Вы там насквозь промокнете!

Молодой человек с характерной латиноамериканской внешностью втиснулся в машину, захлопнул за собой дверцу и смахнул рукой капли влаги со смуглого лица. Под буйной черной шевелюрой ярко сверкали крупные, выразительные глаза.

— Вы мой должник, мамочка, — произнес латинос. — О, большая мама должна мне большую шоколадку.

— Я, конечно, заплачу, хотя можно сказать, что вы всего-навсего погасили свой старый должок.

— Давайте без шуток, мама майор.

— Если бы не я, вас бы давно уже расстреляли в районе военных действий или в лучшем случае вы ворочали бы до сей поры камни в Ливенуорте. Не забывайте, капрал, об этом.

— Я пустил в расход этого шамана для вас! Платите!

— Вы пустили в расход, как вы выражаетесь, двух военных полицейских в Плейку, которые застукали вас в тот момент, когда вы пытались украсть наркотики из военного грузовика с медикаментами. Разве вам не повезло, что я оказался рядом? В реке очутились еще двое «пропавших без вести».

— Еще бы, мамочка, конечно повезло! А кто была свинья, сообщившая мне о грузовике? Это были вы, майор!

— Я знаю, что вы весьма, предприимчивая личность. Все эти годы я внимательно наблюдал за вами. Вы меня ни разу не видели, но я видел вас и всегда знал, где можно вас отыскать. Долги надо возвращать.

— Это верно, но вы ошибаетесь, майор. Недавно я видел вас вечером в телевизионных новостях. Вы вылезали из здоровенного лимузина в Нью-Йорке. У здания ООН, не так ли? Или это были не вы?

— Думаю, что нет.

— Конечно вы! Я всегда узнаю свою большую мамочку, как только завижу. Вы, должно быть, крупная шишка! Так что придется платить, мама. Придется платить, и очень много.

— Бог мой, до чего же вы мне надоели!

— А вы заплатите, и дело с концом.

— Прежде всего пистолет, — возразил человек в плаще. — Я его вам дал и теперь хочу получить назад. Я сделал все для вашей безопасности, никакая баллистическая экспертиза не сможет установить его происхождения.

Санитар сунул руку в карман форменного плаща и вынул маленький пистолет, размером и калибром идентичный тому, который водитель спортивной машины использовал всего час назад на стоянке у Потомака.

— Он разряжен, — заметил латиноамериканец, протягивая в темноте пистолет. — Вот он, берите!

— Передайте его сюда!

— Да забирайте! Что за черт, я в этой темноте ничего не вижу! Черт! Что это?!

Водитель, потянувшись за пистолетом, промахнулся, и его ладонь скользнула по голой руке собеседника, задрав широкий рукав плаща.

— Простите, — произнес он, — Мой перстень, кажется, оцарапал вам руку.

— Плевать, мамочка. Деньги. Давайте мне мой заслуженный заработок.

— Сейчас. — Человек в черном плаще опустил пистолет в карман и чиркнул зажигалкой. В свете пламени стала видна лежавшая между ними на сиденье пачка банкнот, скрепленная эластичной лентой. — Вот они. Пятьдесят штук по сто долларов. Деньги чистые, разумеется. Пересчитаете?

— Зачем? Теперь я знаю, где вас можно найти, — осклабился санитар, открывая дверцу машины. — И вам, большая мамочка, придется частенько встречаться со мной.

— Буду ждать с нетерпением, — ответил водитель.

Санитар захлопнул дверь и направился к своей машине. Ветер раздувал полы его плаща. Человек в машине отклонился в тень и внимательно наблюдал за ним, взявшись за ручку дверцы, готовый выскочить наружу, как только произойдет то, на что он рассчитывал.

Санитар начал спотыкаться, потом потерял равновесие и повалился вперед, уцепившись в последний момент за борт «скорой помощи». Задрав голову, он взвыл от боли, и через три секунды рухнул на мокрую траву.

Человек в плаще выскочил из машины и быстрым шагом направился к покойнику, доставая на ходу из кармана стеклянный цилиндр. Присев рядом с лежащим санитаром, он закатал широкий рукав на безжизненной руке. Держа в левой руке стеклянный пузырек, в правую взял шприц, наполнил его и вонзил иглу в расслабленную плоть. Спустя некоторое время шприц был пуст. Не вынимая его, человек в плаще перегнулся через лежащее перед ним тело, подтянул вторую руку покойника и зафиксировал его пальцы на стекле и головке шприца. Потом отпустил ее. Рука упала.

Человек распрямился. Он заметил, что несколько банкнот из тех, которые он только что передал санитару, валялись на земле. Остальные, очевидно, оказались под трупом. Шагнув к «скорой помощи», он открыл дверцу. Внутри царил полный порядок — как и полагается в военно-морском госпитале. Вынув из кармана маленький автоматический пистолет, он бросил его на сиденье. Потом из внутреннего кармана плаща извлек четыре стеклянных флакончика — два полных и два пустых. На каждом была наклейка с одинаковым текстом:

Военно-морской госпиталь, Бетесда. Использование под строгим контролем. Содержимое: С17 Н19 NO3 H2O.

Морфий.

Подержав флаконы в руке, человек в плаще бросил их на пол кабины.

Неожиданно резкий порыв ветра швырнул ему в лицо холодные струи дождя. Мужчина попытался удержать свою шляпу, но опоздал. Шляпа, ударившись о борт микроавтобуса, покатилась по траве. Человек в плаще поспешил к ней. Даже в темноте была видна густая проседь, пересекавшая ото лба к затылку его волнистую темную шевелюру.

По правде говоря, Николай Петрович Маликов был сильно раздражен, и намокшие волосы были лишь частичной причиной его раздражения. Он опаздывал. В силу своей должности — заместителя госсекретаря Артура Пирса ему еще следовало переодеться и вообще привести себя в приличный вид. Человек, занимающий столь высокое положение в правительственном аппарате США, не должен бегать по грязи под проливным дождем. Вернувшись домой, нужно срочно вызывать лимузин — ведь он договорился провести вторую половину вечера с английским послом, чтобы за бокалом обсудить проблемы, связанные с ОПЕК[44], и подумать о тех совместных мерах, которые могли бы предпринять их правительства.

Строго говоря, это было не то, что ожидало получить от него руководство в Москве, но сведения о возможной англо-американской стратегии в области нефтяной политики тоже были небезынтересны. Любая информация такого рода приближала Военную к власти, которую она искала и к которой стремилась с того времени, когда Ягода подвигнул ВКР на эту стезю более чем полвека назад. Только один-единственный человек, человек, который знает тайну Энтони Мэттиаса, сможет привести Военную контрразведку к ее окончательному триумфу. Триумфу во благо всего человечества.

Артур Пирс, выросший на ферме в Айове, но рожденный в русском поселке Раменское под Москвой, повернулся и зашагал к своей машине. Он не имеет права на усталость. Нельзя остановиться ни на мгновение, разгадывая эту бесконечную шараду.

Посол Эдисон Брукс в недоумении уставился на Брэдфорда.

— Вы утверждаете, что их тайный агент, этот «крот», знает кто такой Парсифаль! Позволительно спросить, на основе чего вы сделали столь экстраординарные заявления?

— На основании событий на Коста-Брава, — ответил заместитель госсекретаря. — А также и тех, что произошли за последние семьдесят два часа.

— Давайте все по порядку, — распорядился президент.

— На последней стадии операции «Коста-Брава» Хейвелока снабдили радиопередатчиком, калибровка настройки которого была изменена, — начал Брэдфорд. — Это сделали специалисты ЦРУ в Мадриде — они, естественно, не имели ни малейшего представления о том, с какой целью это делается или кто им станет пользоваться. Как вы знаете, вся операция на Коста-Брава готовилась и координировалась Стивеном Маккензи, наиболее опытным специалистом ЦРУ по проведению мероприятий такого рода. Секретность операции была полностью гарантирована.

— Абсолютно, — вмешался Беркуист. — Маккензи умер от коронарной недостаточности три недели спустя. В его смерти не было ничего подозрительного. Врач, широко известный и уважаемый специалист, подвергся самому тщательному допросу. Маккензи умер естественной смертью.

— Ему одному были известны все, подчеркиваю, все детали, — продолжил Брэдфорд. — Он нанял катер, двух мужчин и женщину-блондинку, которая знала чешский. Этого должно было быть вполне достаточно — в темноте и на некотором расстоянии, — чтобы точно сыграть ту роль ужасов на пляже. Все трое — обычные подонки общества: два мелких торговца наркотиками и проститутка. Им обещали весьма приличное вознаграждение. Вопросов они не задавали. Хейвелок послал свое радиосообщение, пользуясь шифром КГБ. Он думал, что сообщение получит группа Баадера-Майнхоф, находящаяся на катере неподалеку от берега. На самом деле сигнал принял Маккензи и дал команду своим людям приступать. Через несколько минут Хейвелок увидел то, что ему полагалось увидеть. Операция на Коста-Брава завершилась.

— И вновь я должен сказать, — нетерпеливо прервал его голос, — мы с генералом знакомы с основными фактами...

— Операция на Коста-Брава завершилась, — невозмутимо, но все же чуть быстрее продолжил Брэдфорд. — Кроме президента и нас троих о ней никто не знал. Маккензи организовал ее подготовку и проведение так, что ни одна группа не знала, что делают остальные. Мы же сообщили лишь о том, что полностью отвечало версии об агенте-двойнике. Нет никаких сверхсекретных докладов или материалов в досье, которые противоречили бы этой версии. Со смертью Маккензи ушел последний человек вне нашей группы, знавший правду об операции.

— Не совсем так, — произнес Хэльярд. — Осталась Дженна Каррас. Она скрылась от вас, но она тоже знает.

— Она знает лишь то, что ей было сказано. Кстати, ведь именно я беседовал с ней в отеле в Барселоне. И у меня было две задачи. Во-первых, напугать ее и тем самым заставить поступать так, как мы хотим. Таким образом, мы якобы спасаем ее жизнь. Во-вторых, лишить ее равновесия, заставить вести себя необычно, что вызвало бы подозрения у Хейвелока и укрепило бы его в мысли о том, что он имеет дело с агентом КГБ. У него не должно было остаться ни сомнений, ни эмоций. Если бы женщина строго следовала моим инструкциям, то сейчас находилась бы в полной безопасности. Можно сказать и иначе: если бы мы вовремя нашли ее, то сейчас ей не приходилось бы убегать от человека, стремящегося убить ее (и Хейвелока тоже), с целью сохранить в тайне всю правду о Коста-Брава. Их хотят убрать, потому что они оба знают правду.

Посол Брукс присвистнул от изумления.

— Итак, мы наконец добрались до последних семидесяти двух часов, — сказал он, — которые начались со звонка в Рим — звонка, происхождение которого нам так и не удалось установить. Перед этим был произнесен пароль. Его предложил Дэниел Стерн.

— Да, сэр. Коль-де-Мулине. Мне уже что-то показалось подозрительное в докладе агента-наблюдателя. Но я не мог определить для себя, что именно. Теперь, после разговора с ним, многое видится четче.

— Некий тип по имени Риччи, которого он раньше не видел, — произнес Брукс. — Два специалиста-взрывника, о которых ему также ничего не было известно.

— И мощный взрыв, произошедший через двенадцать минут после, подчеркиваю, после перестрелки на мосту, — добавил Брэдфорд. — А кроме того, его формулировка — Каррас как укол по самолюбию Советов. Дескать, пусть Москва подавится своей приманкой...

— Все это сплошная ложь, — вмешался генерал Хэльярд. — Бомба предназначалась для машины, в которой находилась Каррас. Сколько, вы говорите, было убито? Семь человек на дороге у подхода к мосту? Господи, да заряд такой мощности просто разнес бы в клочья и автомобиль, и всех, кто в нем сидел. И выясняется, что наши люди ничего не знали об этом.

— В результате стараний человека, именуемого Риччи, — добавил Брэдфорд. — Какой-то никому не известный корсиканец и с ним два человека огневой поддержки, которые на самом деле являются специалистами-взрывниками. Их прислал Рим. Но двое исчезли и даже не делали попытки вступить в контакт с посольством. По словам нашего агента, это ненормально. Они просто не осмелились вернуться в Рим.

— Их посылали наши люди, — сказал Беркуист. — Но возникли они со стороны. У них была особая договоренность с человеком, который сделал последний звонок в Рим. «Двусмысленность».

— Тот же самый человек, господин президент, который способен связаться с Москвой и заполучить подлинные шифры КГБ, в которые только и мог поверить такой профессионал, как Хейвелок. Человек, который знает всю правду о Коста-Брава и который стремится не меньше, а может, и больше нашего сохранить суть операции в тайне.

— Но почему? — спросил генерал.

— Потому что, если мы вернемся к истокам и тщательно проанализируем все ее аспекты, мы сможем установить, что он там присутствовал.

Президент и генерал отреагировали на эти слова так, как реагируют люди, узнавшие о неожиданной смерти близкого человека. Только Брукс остался спокоен. Он внимательно смотрел на Брэдфорда, не скрывая, что по достоинству оценил его интеллектуальные способности.

— Ничего себе заключеньице, сынок, — только и смог произнести генерал.

— Никак иначе я не могу это объяснить, — продолжил Брэдфорд. — Казнь Хейвелока была санкционирована. Необходимость ее была понята даже теми людьми, которые уважали его за прошлые заслуги. Он стал другим — психопатом, убийцей, представляющим опасность для всей агентурной сети. Но почему женщину решили переправить через границу на Коль-де-Мулине? Почему специально подчеркивалось, что она не больше, чем подсадная утка, а ее бегство — урок для русских, в то время как уже была приготовлена взрывчатка, которая должна была разнести машину с Каррас так, чтобы от нее ничего не осталось? Зачем?

— Затем, чтобы поддержать версию ее гибели на Коста-Брава, — сказал Брукс. — Если она останется жива, она может попросить убежища и рассказать все. Ей нечего терять.

— То, что было только имитировано той ночью на пляже, должно было произойти на самом деле, — пояснил президент. — Она должна была быть уничтожена в районе моста, чтобы никто уже не мог опровергнуть версию о ее смерти на Коста-Брава.

— Значит, вы утверждаете, что человек, который позвонил и санкционировал казнь Хейвелока, — неуверенно произнес помрачневший генерал, — вы полагаете, что тип, который использовал пароль «Двусмысленность» и послал Риччи с двумя нитроглицеринщиками на Коль-де-Мулине через Рим... он был на побережье той ночью?

— Все говорит за это, генерал.

— Но, Господи, каким образом...

— Потому, что этот человек знает, что Дженна Каррас жива, — ответил Брукс, по-прежнему не сводя глаз с Брэдфорда. — По крайней мере, ему известно, что на Коста-Брава была убита не она. Больше никто об этом не знает.

— Все это не более чем умозрительные рассуждения. Все осталось бы в тайне, если бы мы сами не разыскивали ее вот уже без малого четыре месяца.

— Мы ищем, даже не упоминая о ней, — возразил заместитель госсекретаря. — Естественно, не намекая на то, что она жива. Разыскивается не конкретный человек, а некая женщина, опытный специалист в конспиративной деятельности, которая может обратиться к людям, с которыми она работала раньше под различными псевдонимами. Мы обращаем внимание лишь на внешние данные и знание языков.

— Не могу согласиться с вами, — покачал головой генерал с видом военного стратега, заметившего ошибку в плане тактического маневра. — Маккензи сделал из операции на Коста-Брава мозаику, целостная картина которой была известна только вам. ЦРУ в Лэнгли ничего не знало о Мадриде, а о вашей встрече в Барселоне не ведали ни в Лэнгли, ни в Мадриде. И в этих условиях кто-то сумел вычислить то, о чем не мог иметь ни малейшего представления? Если вы, конечно, уверены в том, что Маккензи вас не продал или не допустил промаха.

— Я не думаю, что виноват Маккензи. — Заместитель госсекретаря выдержал паузу. — Полагаю, что человек, использовавший пароль «Двусмысленность», занялся проблемой Парсифаля три месяца назад. Он знал, на что следует обращать внимание, и поэтому был крайне встревожен вызовом Хейвелока в Мадрид под грифом секретности «четыре ноля».

— Следовательно, это человек с максимальной степенью допуска к государственным тайнам — здесь, в госдепе, — вмешался посол. — Он имеет доступ к самым секретным служебным материалам.

— Да. Он следит за деятельностью Хейвелока и чувствует, что что-то происходит. Он летит в Испанию, находит Хейвелока в Мадриде и следует за ним до Барселоны. Там уже был я, так же как и Маккензи. Он безусловно знает меня в лицо, поскольку мы с Маккензи дважды встречались, логично допустить, что он видел нас вместе.

— И дополняя ваше предположение, вполне резонно полагать, что в КГБ на Маккензи имеется досье. Оно настолько пухлое, что советская разведка не могла не встревожиться. — Брукс наклонился вперед, глядя прямо в глаза Брэдфорду. — Пересылается фотография, и человек, которого мы сейчас стараемся вычислить, увидев вас с Маккензи в Барселоне, тотчас понимает, что заваривается серьезная секретная операция.

— Да, все могло произойти именно так. Согласен.

— С чересчур большим количеством теоретических допущений свашей стороны, — упрямо гнул свое генерал.

— Мне кажется, Мэл, что заместитель госсекретаря еще не закончил. — Посол кивнул на бумаги, которые перелистывал Брэдфорд. — Не думаю, что он дал разгуляться своему воображению без достаточного на то основания. Разве я не прав?

— В целом правы.

— Почему не ответить простым «да»?

— Да, — поправился Брэдфорд. — Боюсь, что могу предстать перед судом за свой вчерашний поступок; но я счел это необходимым. Мне надо было скрыться от телефонных звонков и посетителей. Я понял, что нужно перечитать все материалы и как следует все обдумать. Я отправился в хранилище секретных документов Управления консульских операций и взял показания Хейвелока, сделанные под действием химических препаратов. Я забрал сверхсекретный документ домой и изучал его до трех ночи, сравнивая с устным отчетом Маккензи по возвращении из Барселоны. Между ними имеются некоторые противоречия.

— В чем именно? — спросил Брукс.

— В том, что планировал Маккензи и что видел Хейвелок. Он видел то, что мы хотели, — бросил президент. — Вы сами сказали это несколько минут тому назад.

— Не исключено, что он видел больше, чем мы думаем, и значительно больше того, что намеревался продемонстрировать Маккензи.

— Но Маккензи сам там был, — запротестовал Хэльярд. — Что за чертовщину вы несете?

— Маккензи находился примерно в семидесяти ярдах от Хейвелока и пляж ему был не очень хорошо виден. Его больше интересовала реакция Хейвелока, чем тот спектакль, который он неоднократно репетировал. По сценарию все должно было произойти у самой воды. Пули уходят в воду, женщина падает на песок, ее тело перекатывается в волнах прибоя... Неподалеку, в пределах досягаемости — катер... С определенного расстояния и в темноте это должно было создать нужный эффект.

— Выглядит весьма убедительно, — согласился Брукс.

— Да, очень, — кивнул Брэдфорд. — Но в описании Хейвелока все было иначе. То, что видел он, оказалось несравненно более убедительно.

Под влиянием препаратов в клинике в Вирджинии он буквально пережил все это заново, включая и эмоциональный шок. Он видел, как пули врезались в песок, как женщина с криками бежала по направлению к дороге, а не к воде, и двух человек, уносящих тело. Двух человек.

— Но ведь двое и были наняты, — удивленно заметил Хэльярд. — В чем проблема?

— Один из них должен был оставаться в двадцати футах от берега на катере с работающим двигателем. Второй — стрелять из автомата, потом доставить «мертвое тело» к катеру и затащить на борт. Расстояние, степень освещенности, игра луча прожектора — все это было отработано заранее. Прожектор остался единственным элементом первоначального плана; Хейвелок видел его. Перед ним развернулся вовсе не спектакль. Хейвелок был свидетелем настоящего убийства.

— Боже мой! — Генерал откинулся на спинку кресла.

— Маккензи ни о чем подобном не упоминал? — поинтересовался Брукс.

— Я не думаю, что он вообще видел всю сцену. Мне он только сказал: «Похоже, мои артисты устроили спектакль что надо». Он оставался на холме над дорогой еще несколько часов, наблюдая за Хейвелоком, и ушел перед рассветом, опасаясь, что Хейвелок заметит его.

Эдисон Брукс потер подбородок ладонью и задумчиво произнес:

— Значит, человек, которого мы ищем, который нажал на спусковой крючок на Коста-Брава, человек, узнавший пароль «Двусмысленность» от Стерна и объявивший Хейвелока «не подлежащим исправлению», является советским агентом, засевшим в государственном департаменте?

— Да, — ответил заместитель госсекретаря.

— И он стремится так же отчаянно отыскать Парсифаля, как и мы, — заключил президент.

— Да, сэр.

— Но, если я правильно вас понял, — поспешно заговорил Брукс, — здесь есть одна крупная неувязка. Он не передал информацию потрясающей важности своему руководству в КГБ. В ином случае мы непременно знали бы об этом.

— Больше того, господин посол, он не только не переправил информацию, но и сознательно ввел в заблуждение одного из крупных руководителей КГБ. — Брэдфорд выбрал из пачки один документ и уважительно передал его направо седоволосому политику. — Это я приберег напоследок. Не случайно и не с целью поразить вас, а лишь потому, что документ не имеет смысла, если предварительно не обсудить все связанные с ним вопросы. Честно говоря, я до сих сам не до конца в нем все понимаю. Это шифрограмма от Петра Ростова из Москвы. Он начальник Управления внешнеполитической стратегии КГБ.

— Шифрограмма из советской разведки?! — с изумлением воскликнул Брукс, принимая листок бумаги.

— Вопреки широко распространенным представлениям, — улыбнулся заместитель госсекретаря, — разработчики стратегии противостоящих разведок часто вступают в контакт. Это очень практичные люди, занимающиеся чертовски практичным делом. И не любят создавать ненужных проблем там, где их нет. Судя по сообщению, КГБ не имеет никакого отношения к событиям на Коста-Брава. Он хочет, чтобы мы знали об этом. Подполковник Бейлор в своем докладе, кстати, сообщал, что Ростов в Афинах выследил Хейвелока, и, хотя имел возможность вывезти его из Греции через Дарданеллы в Россию, почему-то решил этого не делать.

— Когда вы это получили? — спросил отставной посол.

— Двадцать четыре часа назад, — ответил президент. — Мы долго изучали послание, стараясь полнее уловить смысл. Ответа, естественно, не требуется.

— Прочтите вслух, Эдисон, — попросил Хэльярд.

— Шифровка адресована Д. С. Стерну. Начальнику Управления консульских операций, государственный департамент Соединенных... — Брукс поднял глаза на Брэдфорда. — Стерн убит три дня назад. Разве Ростов может не знать об этом?

— Если бы знал, не послал бы. Он не имеет права допустить даже малейшего подозрения на то, что КГБ повинно в его смерти. Он действительно не знает, что Стерн погиб. Впрочем, как и все остальные.

— Было сообщение только о гибели Миллера, — пояснил Беркуист. — Мы не могли скрыть ее — шум поднялся по всему госпиталю в Бетесде. Но смерть Стерна и Даусона — секрет, пока, по крайней мере. Мы перевезли их семьи в хорошо охраняемый лагерь в Колорадо-Спрингс.

— Читайте, — сказал генерал.

Брукс поднес листок поближе к лампе и начал читать медленно, монотонно:

— "Предательская акция на Коста-Брава осуществлена не нами. Мы также не заглотили наживку в Афинах. Известное своей гнусностью Управление консульских операций не прекращает своих провокационных действий. Советский Союз продолжает протестовать против нарушения этим учреждением права на жизнь и против актов террора в отношении невинных объектов: как личностей, так и целых народов. А если это грязное подразделение американского государственного департамента полагает, что имеет агента за стенами, окружающими площадь Дзержинского, то пусть оно знает, что предатели будут разоблачены и получат заслуженное возмездие. Повторяю, Коста-Брава — не наших рук дело".

Дочитав, Брукс уронил ручку, сжимавшую листок бумаги, и тяжело вздохнул.

— Великий Боже, — прошептал он.

— Я понял слова, произнес Хэльярд, — но не понял, что он хочет этим сказать.

— Начнем с известного, — предложил Брукс. — На площади Дзержинского нет никаких стен.

— Вот именно, — произнес Брэдфорд и, обращаясь к президенту, добавил: — На это мы не обратили внимания. Стены есть вокруг Кремля.

— Как вокруг, так и внутри, в прямом и переносном смысле, — продолжил бывший посол. — Он хочет сообщить нам, что события на Коста-Брава не могли произойти без помощи агента или агентов в Москве.

— Это понятно, — прервал его Беркуист. — А как насчет стен? Кремль? Как вы это понимаете?

— Он предупреждает нас. Он говорит, что не знает, кто стоит за этой операцией, и до тех пор, пока не выяснит этого, не может контролировать ситуацию.

— Потому что с ними нет обычных каналов связи? — спросил президент.

— И необычных тоже, — добавил Брукс.

— Борьба за власть. — Президент повернулся к заместителю госсекретаря. — От наших разведслужб за последнее время поступало что-нибудь серьезное по данной проблеме?

— Ничего такого, что выходило бы за рамки обычных трений. Старая гвардия потихоньку вымирает, появляются более молодые честолюбивые комиссары.

— Какова позиция генералитета? — поинтересовался генерал.

— Половина из них желает взорвать Омаху, а вторая половина хочет переговоров по ОСВ-3.

— И Парсифаль может их объединить, — сказал государственный деятель. — Все руки потянутся к кнопке запуска ракет.

— Но Ростов ничего не знает о Парсифале, — возразил Брэдфорд. — Он не имеет представления...

— Он что-то подозревает, — прервал его посол. — Он знает, что операция госдепа на Коста-Брава каким-то образом связана с неизвестными ему людьми в Москве. Он пытается их выявить, но не может. Это его чрезвычайно беспокоит. Возникло какое-то неравновесие. Аномалия на самом высоком уровне.

— Как вы пришли к такому умозаключению? — произнес президент, изучая текст шифрограммы, словно надеясь обнаружить в нем нечто, ускользающее от его внимания.

— Здесь об этом не сказано, сэр, — ответил Брэдфорд, кивнув Бруксу. — За исключением слова «наживка», которое относится к Хейвелоку. Как вы помните, он решил не проводить захват Хейвелока в Афинах. Ростов знает о весьма необычных отношениях, существующих между Майклом Хейвелоком и Энтони Мэттиасом. Оба чехи, учитель и ученик, оба из тех, кто выжил... во многих отношениях отец и сын, в общем, два сапога пара. А если кто-то из них или оба связаны с кем-то в Москве? Если да, то с какой целью? Непредосудительные цели можно исключить, поскольку в таком случае незачем скрывать эти связи. Несколько месяцев назад мы уже задавались вопросом о том, что задумал Мэттиас, и какая роль в этом отводится Хейвелоку. Чтобы это выяснить, мы устроили спектакль на Коста-Брава.

— Но тут появился Парсифаль, и все остальные проблемы на этом фоне оказались несущественным, — вмешался Беркуист. — Мы оказались прижатыми к стене. И мы все еще прижаты к стене. Правда, она с той поры выросла, стала мощнее и даже раздвоилась, так что теперь мы оказываемся спиной к ней, в какую бы сторону ни повернулись. К поискам Парсифаля добавились поиски еще одного человека. Кого-то, находящегося здесь, среди нас, того, кто следит за каждым нашим шагом. Советский агент, способный достать секретный код из Москвы и изменить ход операции на Коста-Брава... Господи, мы просто обязаны обнаружить его! Если он доберется до Парсифаля раньше нас, то он и тот безумец в Кремле, которому он служит, смогут диктовать нашей стране любые условия.

— Вы же прекрасно знаете, где его искать, — откликнулся генерал. — Так отловите его! Ясно, что он принадлежит к самой верхушке госдепартамента, имеет доступ к посольской секретной связи и, очевидно, дьявольски близок к Мэттиасу. Ибо, если я вас правильно понял, именно он подставил Каррас. Он достал этот знаменитый шифр, он поместил шифр в ее чемодан, он фактически приговорил ее к смерти.

— Думаю, он организовал не только шифр, но и все остальное, — задумчиво произнес Брэдфорд. — Чемодан перебежчика от Баадера-Майнхоф, наши собственные шифры и инструкции из Москвы. Одним словом, все, что обнаружилось в Барселоне... неизвестно откуда и непонятно как.

— Полагаю, дальнейшее давление на Мэттиаса бесполезно, — полуутвердительно, полувопросительно произнес Брукс.

— Бесполезно, — ответил Брэдфорд. — Он не скажет ничего нового. «Улики неопровержимы. Все соответствует истине. Все данные поступили ко мне по особым каналам».

— До Святого Антония донесся благовест! — взорвался президент.

— "Крот" в госдепе! — не мог успокоиться генерал. — Господи, да неужели его так трудно вычислить? Со сколькими сотрудниками мог переговорить Стерн? О каком отрезке времени идет речь? Несколько минут? Несколько часов? Надо просто установить, с кем он общался в тот день, вот и все!

— Стратеги из Консульских операций работают в обстановке строжайшей секретности, — сказал Брэдфорд. — У них нет расписания встреч и совещаний. В случае необходимости они просто звонят нужному человеку из госдепа, ЦРУ или Совета Национальной безопасности и немедленно получают аудиенцию. Никаких протоколов при этом, естественно, не ведется. Все это делается из соображений внутренней безопасности. Любая записка такого рода заинтересованному человеку может дать массу важнейшей информации.

— Исказить любой ценой поток правдивой информации, — задумчиво, как бы про себя, произнес президент.

— По нашему мнению, Стерн мог говорить с кем-то из шестидесяти — семидесяти пяти сотрудников госдепа, — продолжил Брэдфорд. — И, скорее всего, эта цифра занижена. Надо учесть, что есть авторитетные лица в группах специалистов, и специалисты среди известных авторитетов, у каждого из которых допуск, по максимальной степени секретности. Список может оказаться бесконечным.

— Но мы же говорим только о государственном департаменте, — с нажимом произнес седовласый Брукс. — И всего о четырех часах, которые прошли между последним разговором Стерна с Римом и окончательным утверждением начала операции на Коль-де-Мулине. Это значительно сужает сферу поиска.

— Кем бы он ни был, он тоже прекрасно понимает это, — возразил Брэдфорд. — Именно поэтому он постарался скрыть свои перемещения. Проверка журнала прихода и ухода ничего не даст.

— Неужели никто так и не видел Стерна? — стоял на своем Брукс. — Ведь вы наверняка провели опрос.

— Да, и постарались не привлекать лишнего внимания. Ни один из опрошенных не признал, что видел его в интересующие нас двадцать четыре часа. Но мы и не ожидали ничего иного.

— Его никто не видел? — недоверчиво нахмурился генерал.

— Кое-кто видел, разумеется, — кивнул Брэдфорд. — В частности, секретарь внешней приемной на шестом этаже секции "Л". Даусон оставил для Стерна записку, и тот взял ее по пути к лифту. Он мог быть в одном из семидесяти кабинетов, расположенных за этой приемной.

— Кто в то время находился на месте? — Посол, не успев закончить своей фразы, энергично мотнул головой, показывая, что сам понимает бессмысленность подобного вопроса.

— Вот именно, — отреагировал не на слова, а на жест Брэдфорд. — Это не поможет. Судя по журналу регистрации, в это время на своих местах находилось двадцать три человека. Там проходили совещания, инструктажи, секретари вели протоколы; местопребывание каждого было проверено. Ни один из присутствовавших не отлучался на такой срок, чтобы успеть позвонить в Рим.

— Но, черт побери, вам же нужно разобраться всего с одним этажом! — воскликнул генерал. — Семьдесят пять кабинетов — семьдесят пять человек. Не сто пятьдесят или тысяча. Всего семьдесят пять; и один из них — ваш «крот»! Начните с ближайшего окружения Мэттиаса и вытяните из них все, что они знают. Если потребуется, поместите всех до одного в клинику!

— Возникнет паника. Весь государственный департамент будет деморализован, — сказал Брукс. — Если не... существует целая клика, особая группа среди его приближенных.

— Вы не знаете, что это за человек. — Брэдфорд сплел пальцы под подбородком, подыскивая слова. — Он же первый, единственный и неповторимый Доктор Мэттиас, учитель, просветитель, генерал идей. Сократ с Потомака, вокруг которого собираются толпы повсюду, где он появляется. Он превозносит тех, кто увидел исходящее от него сияние, и с невероятным сарказмом жестоко побивает тех, кто оказался Фомой неверным. При этом он умеет облачить эту жестокость в исключительно смиренные фразы. Как случается со многими самопровозглашенными арбитрами элитарных кругов, его высокомерие делает его дьявольски непостоянным. Какая-то группа попадает ему на глаза, и ее члены тотчас превращаются в его милых, любимых сыновей и дочерей. Но это продолжается лишь до той поры, пока не возникает следующая группа и он не выступает в нужный момент со льстивыми речами. Так происходит смена придворных, перед которыми он может вещать дальше. За последний год эта черта характера, естественно, получила развитие, но присутствовала она в нем всегда. — Здесь Брэдфорд позволил себе улыбнуться, хотя улыбка вышла натянутой. — Впрочем, я могу быть предвзятым по отношению к нему, ведь мне не приходилось попадать в круг избранных.

— А как вы думаете, — поинтересовался посол, — почему вас туда не пускали?

— Точно не могу сказать. За мной сложилась определенная репутация. Вероятно, она его не устраивала. Но, скорее всего, потому, что я давно и очень пристально наблюдаю за ним. Мне это нравилось, тем более, что я понимал, что это его тоже не устраивает. Понимаете, люди, подобные ему, обычно ведут «лучших и талантливейших» весьма странными путями. Многие мои коллеги достигли профессиональных высот, и я не думаю, что Мэттиасу это по вкусу. Ведь профессионализм предполагает трезвость взгляда. Томизм[45] уже не популярен; слепая вера Может испортить зрение и способность смотреть вперед. — Брэдфорд подался вперед и пристально посмотрел на Хэльярда. — Прошу прощения, генерал. Я отвлекся. Дело в том, что я не могу вычленить отдельную группу без гарантии того, что мы не спугнем «крота» раньше, чем обнаружим его. В этом я уверен. Если мы обнаружим его, он выведет нас на человека, которого мы зовем Парсифалем. Возможно, этот человек временно и потерял его, но он знает, кто такой Парсифаль.

Старшие члены группы молча переглянулись и вновь обратили свои взоры на Брэдфорда. В прозрачных глазах помрачневшего генерала застыл вопрос. Президент, слегка кивая головой, тоже смотрел на Брэдфорда, подперев щеку ладонью.

Наконец посол, внушительно выпрямившись в своем кресле, нарушил молчание.

— Весьма похвально, господин заместитель госсекретаря. Но могу ли я предложить несколько иной сценарий?.. Мэттиасу нужно создать неопровержимое дело против Каррас, чтобы по неизвестным нам причинам вынудить Майкла Хейвелока подать в отставку. К этому моменту какие-то предыдущие дела уже превратили Мэттиаса в марионетку Парсифаля — по сути, в заложника в его руках. Парсифаль понимает, что в его интересах поддерживать навязчивую идею госсекретаря. Он обращается к хорошо законспирированному советскому агенту в госдепе. Материалы, которые должны изобличить Каррас, получены, изучены и приняты. Обвинение принято всеми, за исключением двух сотрудников ЦРУ, которые приходят к вам и сообщают, что все это — ложь, выдумка от начала и до конца. И вы, Эмори Брэдфорд, получаете общее представление о том, что происходит. Президент, обеспокоенный возможностью заговора в государственном департаменте, посвящает нас всех, подчеркиваю — всех в сложившуюся ситуацию. Мы привлекаем специалиста по тайным операциям организовать... происшествие на Коста-Брава. Это происшествие или, лучше сказать, сцена оказывается убийством, и в этот момент, по вашему мнению, «крот» почему-то теряет Парсифаля из вида.

— Да, Парсифаль, кто бы он ни был, получил от «крота» все, что хотел, и отшвырнул его. «Крот» изумлен, не исключено, что он в отчаянии. Он наверняка дал Москве обещания, основанные на заверениях Парсифаля. Обещания, вне сомнения, сулили крупное поражение американской внешней политики и, не исключено, ее полный крах.

— Либо что-нибудь не менее приятное, — ровным голосом заметил президент.

— Тот, кто получает информацию от Парсифаля, сможет контролировать Кремль. — Брукс сидел по-прежнему прямо, раздвинув плечи. Напряжение читалось и на его бледном аристократическом лице. — Мы на пороге войны, — ровным голосом заключил он.

— Я повторяю, — воскликнул Хэльярд. — Надо перетрясти как следует этих несчастных семь с небольшим десятков чиновников госдепа. Устройте чистку, объявите карантин. Объяснение простое, но эффективное и вполне понятное. Это можно сделать вечером, после работы. Вытащить из квартир, из ресторанов и пропустить через ваши лаборатории. Надо найти этого «крота»!

Призыв генерала к силовым действиям произвел сильное впечатление на гражданских; все молчали. Генерал понизил голос.

— Я понимаю, что от этого дурно пахнет, но у вас просто не остается иного выбора.

— Нам потребуется двести человек в качестве санитаров и шоферов, — сказал наконец Брэдфорд. — И от тридцати до сорока машин с правительственными номерами. Никто ничего не должен знать.

— Кроме того, нам придется иметь дело с семьями и соседями, как только «санитары» примутся вечером стучать в их дома, — подхватил Беркуист. — Боже мой, вот сукин сын! Человек на все времена.— Президент глубоко вздохнул. — Нам не удастся выйти сухими из воды. Слухи распространятся со скоростью лесного пожара в засуху. Пресса поднимет крик и наклеит на нас все ярлыки, которые исхитрится придумать. И вполне заслуженно, по правде говоря. Массовые аресты без всяких объяснений — а ничего объяснить мы не сможем, штурмовые отряды, несанкционированные допросы с применением психотропных средств. Нас распнут во всех редакционных статьях по всей стране, наши чучела будут болтаться на виселицах во всех университетских городках. Короче говоря, нас проклянут со всех амвонов и на каждом углу, не говоря уж о братьях-законодателях, которые просто изойдут желчью. Импичмент гарантирован.

— Но что более важно, господин президент, — произнес посол, — и я прошу прощения за свои слова, более важно то, что подобное действие с нашей стороны приведет Парсифаля в состояние паники. Он увидит, что мы предпринимаем, поймет, кого хотим выявить, чтобы добраться до него самого. Он может привести в исполнение свои угрозы, совершить то, о чем даже страшно помыслить.

— Да, я все понимаю. Мы погибнем, если двинемся, и будем беспомощны в том случае, когда останемся на месте.

— Мой план может сработать, — стоял на своем генерал.

— Мог бы, если его провести осторожно и правильно, господин президент, — добавил Брэдфорд.

— Скажите же, ради Бога, каким образом?

— Тот, кто станет отчаянно сопротивляться нашим действиям, отказываясь от допроса, скорее всего, окажется человеком, которого мы ищем.

— Или человеком, которому просто есть что скрывать, — мягко добавил Брукс. — Мы живем в тревожное время, господин заместитель государственного секретаря. И, кстати, в городе, где планка, за которой начинается вмешательство в личную жизнь, расположена весьма низко. Вы можете загнать в угол человека, всего-навсего не желающего демонстрировать свое грязное белье — недоброжелательные высказывания о руководстве, непопулярные политические взгляды, любовную интрижку на службе.

Брэдфорд, признавая справедливость мысли политика, решил предложить иной путь.

— Есть еще один подход, на который нам пока не хватило времени. Необходимо проследить все заграничные вояжи. Надо установить местонахождение всех и каждого, работающего на этом этаже в ту неделю, когда имела место операция на Коста-Брава. Если моя догадка верна... если не ошибаюсь, его там не было. Он был в Мадриде, в Барселоне.

— Наверняка он позаботился о прикрытии, — возразил Хэльярд.

— Даже если так, генерал, ему все равно придется отчитаться за время отсутствия в Вашингтоне. Сколько таких случаев может быть?

— Когда вы сможете приступить? — спросил Беркуист.

— С самого утра...

— Почему же не с ночи? — прервал Брэдфорда генерал.

— Если бы материалы были под рукой, я смог бы начать и сегодня. Но они под замком. Чтобы их получить, надо вызывать сотрудника. В столь поздний час это может вызвать ненужные разговоры. Этого нельзя допустить.

— Даже утром, — вмешался посол, — как вы сможете избежать излишнего постороннего любопытства, удержать все в секрете?

Брэдфорд задумался, опустив голову.

— Допустим, я объясню тому, кто ведет отчетность по командировкам, что изучается вопрос рациональности использования рабочего времени. У нас постоянно кто-то занимается такой чепухой.

— Приемлемо, — согласился Брукс. — Банально и в силу этого вполне приемлемо.

— Совершенно не приемлемо, — откликнулся вдруг президент, разглядывая стену, на которую всего час назад проецировались лица четырех мертвых стратегов. — «Человек на все времена» называют они его. Тот, настоящий[46] был большим ученым, государственным мужем, создателем «Утопии»... одновременно он сжигал еретиков, хотя все почему-то благополучно забывают об этом. «Проклятие неверующим, они не видят того, что открыто моему взору, а я безгрешен»... Если бы мог, то, клянусь, я поступил бы с ним точно так, как толстяк Генри поступил с Томасом Мором. Я отрубил бы Мэттиасу голову и водрузил бы ее в качестве назидания на монумент Джорджа Вашингтона. Еретики — ведь тоже граждане республики, и в силу этого, мой дорогой святой Антоний, они по конституции не могут быть еретиками. Будь он проклят, этот сукин сын.

— Вы догадываетесь, что произойдет в таком случае, господин президент?

— Да, господин посол, догадываюсь. Народ, вытянув шеи, будет пялиться на его постоянно благодушную рожу, несомненно на ней останутся знаменитые очки в черепаховой оправе — и в своей неизбывной народной мудрости люди заявят: да, этот святой человек был прав, он был прав всегда. Граждане, включая еретиков, канонизируют его — и в этом, как в капле воды, проявится вся ирония истории.

— Я думаю, что он все еще способен на это, — словно сам себе проговорил Брукс. — Он предстанет перед народом, и вновь начнутся хвалебные крики. Ему предложат корону, и он откажется, но народ будет настаивать до тех пор, пока коронация не станет неизбежной. Еще одна ирония истории. Слава не Цезарю, а Антонию. Через палату представителей и сенат будет проведена конституционная поправка[47], и президент Мэттиас воссядет в Овальном кабинете. Невероятно, не исключено. Даже сейчас.

— А может, стоит предоставить ему такую возможность, — негромко, с горечью произнес Беркуист. — Может быть, народ — в его извечной мудрости — не ошибется? Может быть, этот великий человек действительно всегда прав? Иногда мне кажется, что я не знаю, как ответить на этот вопрос. Возможно, он действительно видит вещи, которые недоступны взгляду других. Даже сейчас.

Аристократичный посол и прямодушный генерал покинули подземное помещение, договорившись встретиться все вместе завтра в полдень. Им следовало прибыть поодиночке и войти через южный портал Белого дома, чтобы избежать назойливых журналистов. Однако, если утром Брэдфорд найдет что-нибудь существенное, время совещания может быть сдвинуто на более ранний час; президент готов ради этого изменить свой распорядок дня. «Крот» — прежде всего, ибо он может указать путь к безумцу, которого президент и его советники называли Парсифалем.

— "Весьма буквально, господин заместитель госсекретаря", — негромко повторил Беркуист, по-любительски подражая плавной, изящной манере речи посла. В интонации крылась не столько ирония, сколько уважение. — Один из последних представителей старой школы, не правда ли, Эмори?

— Да, сэр. Таких, как он, остались единицы. Да и среди них никто так не печется о своем облике, как господин посол. Налоги и демократизация либо отучили их от аристократических замашек, либо отторгли от общества простых людей. Им неуютно в этом обществе, и это, я полагаю, большая потеря для нашей страны.

— К чему этот похоронный тон, Эмори? Это вам не вдет. Нам нужен этот человек. Торговцы властью в Капитолии все еще без ума от него. Если у Мэттиаса и имеется соперник, то это только Эдисон Брукс. За такими, как он, стоят «Мейфлауэр»[48], Плимут Рок, Нью-йоркские Четыреста и состояния, заработанные горбами иммигрантов, что породило чувство вины у наследников — этих великодушных либералов. Либералов, которые рыдают при виде вздутого от голода черного брюха в дельте Миссисипи. При всем при этом — "дворецкий, не убирайте «Шато д'Икем»[49].

— Да, господин президент.

— Вы хотите сказать: «Нет, господин президент». Я вижу это по вашим глазам, Эмори. В глазах можно много прочитать. Поймите меня правильно, я восхищен этой элегантной старой перечницей и тем, что у него в голове. Так же как и «канатоходцем» Хэльярдом, одним из тех немногих старых вояк, которые еще читали Конституцию и понимают значение гражданских властей. Высказывание «война слишком важное дело, чтобы доверять ее генералам» — чушь собачья. Хотел бы посмотреть, как мы с вами осуществляли бы прорыв на Рейне. Другое дело — окончание войны и послевоенная жизнь. Генералы терпеть не могут первого и понятия не имеют о втором. Хэльярд не такое, и в Пентагоне это знают. Объединенный комитет начальников штабов прислушивается к нему, потому что он сильнее их. В нем мы тоже нуждаемся.