Мозаика Парсифаля Ладлэм Роберт
— Да, сэр. Как раз он и сумел убедить Карпентера вернуться на работу.
— Понятно.
— Но однажды утром он просто не появился на службе. На следующий день пришла телеграмма с просьбой о немедленной отставке.
— Это выглядит довольно странно, не так ли? Я бы даже сказал — неприлично.
— После того, что ему пришлось пережить, никто не хотел, настаивать на формальностях.
— Заместитель госсекретаря тоже так считал?
— Да, сэр. Собственно, мистер Пирс и высказал идею о том, что Карпентер решил просто исчезнуть. Надеюсь, с ним все в порядке.
«Он мертв, мистер атташе. Исполнитель мертв».
Восход солнца застал Брэдфорда по-прежнему за работой, от которой уже ломило глаза. Он изучал листки регистрации прихода и ухода на работу за тот день, когда кто-то воспользовался кодом «Двусмысленность» и направил в Рим команду «не подлежит исправлению». И он нашел то, что ожидал: Артур Пирс в этот день находился не в Нью-Йорке, а в Вашингтоне, в своем кабинете на пятом этаже. В шестом часу вечера он, естественно, отметил свой уход, одновременно, судя по записям, с несколькими другими сотрудниками. Не составляло никакого труда выйти с группой, зарегистрировать свой уход и тут же вернуться к себе. Он мог провести там всю ночь, утром отметиться в книге прихода, и никто бы ничего не заметил. Он сам сегодня поступит точно так же.
Теперь он вернулся к пентагоновским документам, набранным мельчайшей нонпарелью, повествующим о необычных достижениях юного героя на военном поприще. Где же, черт побери, таится зацепка, которая даст выход на его связи с Москвой?
К восьми часам утра Брэдфорд полностью утратил способность соображать, откинулся на спинку кресла и заснул. В восемь тридцать пять его разбудил шум за дверью кабинета. В государственном департаменте начинался новый день. Заработали кофеварки, секретарши перелистывали блокноты с расписанием деловых встреч, ожидая появления отутюженного и накрахмаленного начальства. Неписаный закон госдепа соблюдался неукоснительно: пышные кудри, неухоженные бороды и кричащие галстуки исключались напрочь. Брэдфорд встал и вышел в приемную, чтобы поздороваться со своей секретаршей, женщиной средних лет. Только увидев нескрываемое изумление на ее лице, Брэдфорд сообразил, что в мятой рубашке без галстука, со щетиной на лице и воспаленными от бессонной ночи глазами он производит весьма странное впечатление.
Попросив кофе, он направился в туалет, чтобы хоть как-то привести себя в порядок.
В десять утра, памятуя о предупреждении Хейвелока, он вышел на улицу, чтобы из автомата договориться о присылке пленок и фотографий из Нью-Йорка. У него возникло искушение позвонить президенту. Подумав, он решил не делать этого и пока ничего никому не говорить.
Брэдфорд взглянул на часы и обнаружил, что прошло всего три минуты с того момента, когда он это делал последний раз. Было двадцать две минуты первого. «Челнок» между Нью-Йорком и Вашингтоном летает с интервалом в пятнадцать минут. С каким же рейсом прибудет бесценный груз?
Негромкий стук в дверь прервал его размышления; сердце учащенно забилось.
— Войдите!
Но это оказалась секретарша. К утреннему удивлению на ее лице добавилась озабоченность.
— Если вы не возражаете, я пойду перекусить.
— Конечно, Лиз.
— Может, вам принести что-нибудь?
— Ничего не надо. Спасибо.
Женщина помялась в дверях, и, помедлив, спросила:
— Как вы себя чувствуете, мистер Брэдфорд? С вами все в порядке?
— Да. Все прекрасно.
— Могу ли я вам чем-нибудь помочь?
— Перестать обо мне беспокоиться и пойти поесть, — попытался улыбнуться Брэдфорд. Но улыбка не получилась.
— Хорошо, я скоро вернусь.
Если бы она только знала, подумал заместитель госсекретаря. Зазвонил телефон. Охранник из вестибюля сообщил, что на его имя из Нью-Йорка поступило немаркированное отправление.
— Распишитесь за него и отправьте, пожалуйста, наверх в сопровождении охраны.
Через семь минут пленка была помещена в видеомагнитофон, и на экране возникло изображение зала Совета Безопасности ООН. В нижнем углу картинки светилась дата: «Вт., Дек., 30.14:56». Выступал посол Саудовской Аравии. Через несколько минут последовала горячая реакция других делегаций. Вначале израильской, потом египетской и затем американской. Брэдфорд нажал кнопку паузы и изучил картинку. Все четверо были на месте: в первом ряду посол и его первый помощник Артур Пирс, за ними — еще двое. Он нажал кнопку ускоренной перемотки; подробности выступления саудовского посла его не интересовали. Через некоторое время он вернул нормальный просмотр, увидел тот же сюжет и собрался было прокрутить пленку дальше, но в этот момент камера показала американскую делегацию. Пирса на месте не было.
Брэдфорд отмотал пленку назад и наконец нашел то, что хотел. Представитель дружественной страны не может просто так выйти из зала во время выступления союзника. Все верно. Вот Пирс взглянул на часы, он склонился к уху посла и прошептал что-то, затем повернулся к сидящему за ним атташе. Тот кивнул. Пирс двинулся к выходу. В динамике зазвучал женский голос:
— Как стало известно, представителя делегации США пригласили к телефону. Не исключено, что звонит государственный секретарь, у которого имеются комментарии к яркому выступлению господина Ибн-Кашани.
Брэдфорд, время от времени притормаживая, погнал пленку вперед. Выступление завершилось, несколько делегаций аплодировали стоя. Артур Пирс не вернулся на свое место.
«Чтв., Янв. 1.10:43». — Поздравительная речь Председателя Совета Безопасности по случаю Нового года. Пирса нет на местах американской делегации. На его месте другой человек, по-видимому, Франклин Карпентер. Раньше он сидел за послом, сейчас же сидит рядом, с пачкой документов в руках.
«Птн., Янв. 2.16:10». — Провокационное выступление представителя китайской делегации. Все пользуются наушниками, чтобы слушать в переводе. Пирса на месте нет.
«Пн., Янв. 5.11:43». — Пирса нет.
«Пн., Янв. 5.14:16». — Пирса нет.
«Пн., Янв. 5.16:45». — Артур Пирс на своем месте, одобрительно кивает головой, слушая выступление посла Йемена.
Брэдфорд выключил видеомагнитофон и посмотрел на пакет, в котором находились фотографии, сделанные в Нью-Йорке во время новогодних приемов. В сущности, они ему уже были не нужны. Он и так знал, что второе лицо американской делегации — заместитель госсекретаря не появлялся ни на одном из них.
Он был в это время на Коста-Брава.
Осталось провести еще одну проверку. С помощью компьютера на нее потребуется не более минуты. Брэдфорд поднял телефонную трубку, вызвал транспортную справочную службу, сделал запрос и стал ждать, потирая покрасневшие глаза и регулируя дыхание. Ответ поступил через сорок семь секунд.
— Во вторник 30 декабря из Нью-Йорка в Мадрид было пять рейсов. В десять утра, в двенадцать, в час пятнадцать, в два тридцать и в пять десять... В понедельник 4 января из Барселоны через Мадрид — четыре рейса. Первый — вылет в семь тридцать утра по местному времени, прибытие в аэропорт Кеннеди в двенадцать двадцать одну по восточному стандартному времени; второй — вылет в девять пятнадцать по местному, прибытие — в пятнадцать ровно...
— Благодарю вас, — сказал Брэдфорд. — Достаточно. Этого действительно было вполне достаточно. Пирс улетел в Мадрид во вторник в семнадцать десять и вернулся в понедельник рейсом из Барселоны в девять пятнадцать утра, что позволило ему оказаться в здании ООН без четверти пять по восточно-европейскому стандартному времени. Где-то в списке пассажиров можно найти имя, которое не имело никакого отношения к имени члена делегации США в Организации Объединенных Наций.
Брэдфорд глубоко вздохнул и повернулся на своем вращающемся кресле к окну. Там, внизу, разбегались в разные стороны улицы города, окаймленные рядами деревьев. Настало время выйти на одну из этих улиц и найти подходящую телефонную будку. Хейвелок должен все узнать.
Брэдфорд поднялся и, обходя письменный стол, направился к стулу у стены, на спинку которого были наброшены его пиджак и пальто.
Дверь открылась без стука. Заместитель госсекретаря замер. В дверях, прислонившись к косяку, стоял другой заместитель госсекретаря. Его темную шевелюру ото лба к затылку пересекала полоса седых волос. Это был Пирс.
Он выпрямился и, твердо глядя в глаза Брэдфорду, произнес ровным, подчеркнуто скучным тоном:
— Вы отвратительно выглядите, Эмори. Вы очень устали. Кроме того, вам не хватает опыта. Недостаток опыта в сочетании с усталостью дает весьма неприятный эффект и приводит к ошибкам. Когда беседуешь с подчиненными, не следует забывать предупреждать их о конфиденциальности разговора. Тот молодой человек, что занял место Карпентера, был страшно возбужден сегодня утром.
— Вы убили Карпентера, — прошептал Брэдфорд внезапно севшим голосом. — Он не уходил в отставку, вы его убили.
— Карпентер испытал тяжелое моральное потрясение.
— Боже мой... его жена и дети! Это тоже дело ваших рук!
— Всегда следует планировать свои действия, выстраивать обстоятельства, направлять поступки... Вы сами это прекрасно знаете, не так ли? Господи, да в прошлом вы бы и глазом не моргнули из-за этой истории. Скольких убили вы? До вашего славного обращения в другую веру, хочу я спросить. Я был там, Эмори, и видел, что вы натворили.
— Но вы же добровольно пошли туда...
— И ненавидел каждую секунду своего пребывания там. Меня тошнило от бессмысленных утрат, от количества трупов и лжи. Бесконечной лжи — как из Сайгона, так и из Вашингтона. Вы устроили бойню для мальчишек — с той и с другой стороны.
— Но почему вы? Это же не поддается никакой логике! Почему именно вы?
— Просто потому, что таково мое изначальное предназначение. Мы — по разные стороны баррикад, Эмори, и я верю в правоту своего дела гораздо больше, чем вы — в правоту своего. Это понятно; вы видите, что здесь происходит и ничего не можете изменить. А я не только могу, но и обязательно сделаю это. У человечества есть иной, более привлекательный, чем ваш, путь. И мы выведем на этот путь весь мир.
— Каким образом? Взорвав его? Втянув нас всех в ядерную войну, которой не должно было произойти?
Пирс молча сверлил глазами Брэдфорда.
— Значит, это правда, — ровным голосом произнес он. — Им все-таки удалось...
— Вы не знали... Боже мой!
— Не казнитесь, Эмори, мы были близки к решению. Нам сообщили — мне сообщили — о том, что он сошел с ума и разрабатывает какой-то жуткий план, от которого содрогнется весь мир, а Соединенные Штаты навсегда утратят доверие человечества. Когда все закончится и документы окажутся в наших руках, мы будем способны либо диктовать свои условия, либо повести дело на уничтожение — выбор остается за нами. Однако при любом повороте событий с вашей системой будет покончено. Она будет стерта с лица земли, над которой вы так измывались.
— Вы абсолютно не правы... Это трагическое заблуждение! — У Брэдфорда перехватило горло; он мог говорить только шепотом. — Огромные ошибки — да! Серьезнейшие просчеты в оценках — да!.. Но мы способны взглянуть своим ошибкам и просчетам в лицо. В конечном итоге мы всегда пытаемся их исправить!
— Только тогда, когда вас схватят за руку. Потому что вы боитесь проигрывать, а без этого вам не выиграть никогда!
— Вы думаете, что ответ — в подавлении свободы? Вы полагаете, что, если заткнуть людям рот — их не услышат?
— Там, где не надо, не услышат. Вот вам практический ответ. Вы, впрочем, нас никогда не понимали. Вы читали наши книги, но не улавливали их смысла, вы даже предпочли не обращать внимания на некоторые специфические моменты. Маркс говорил, Ленин подтверждал, но вы не желали слушать. Наша система пребывает в постоянном изменении. Прежде чем изменения прекратятся, будет пройдено несколько фаз. В один прекрасный день мы достигнем полной свободы, не такой, как ваша. Не ложной.
— Вас выкормили с ложечки! Никаких дальнейших изменений? Да люди просто обязаны меняться. Каждый день! В соответствии с погодой... потребностями... новыми рождениями... смертями. Вы не сможете превратить их в автоматы, они не выдержат! Вот что вы не можете понять. Именно вы страшитесь проиграть и не позволяете никому спорить с вами.
— Поговорите с теми, кто вкусил плоды нашего шестидесятилетнего прогресса. С большими учеными, медиками, инженерами... подавляющее большинство их родителей не умели читать.
— Вы выучили детей, но отняли книги.
— Я полагал, что вы умнее. — Пирс отошел на несколько шагов от двери и приблизился к Брэдфорду. — Итак, вы не можете найти его, не так ли? Он произвел на свет свои ядерные проекты и нырнул в подполье. Вам неизвестно, кому он показал результаты своих трудов или даже продал их. Вы в панике.
— Вы тоже не можете его найти. Вы его потеряли.
— Но нам известно, кто он. Мы изучили его привычки, его потребности, его способности. Подобно всем выдающимся умам, он человек сложный, но предсказуемый. Мы его обязательно отыщем. По крайней мере, нам, в отличие от вас, известно, где искать.
— Но он в свое время сбежал от вас, не так ли?
— Под влиянием минуты. Он был не согласен с бюрократами, лишенным воображения начальством, а вовсе не с общими целями государства. Когда он впервые пришел ко мне, я легко мог захватить его, но предпочел этого не делать. Он запросил слишком высокую цену. Понимаете, он верит нам, а не вам, это совершенно ясно, и никогда вам не поверит. Его отец был крепостным крестьянином князя Ворошина. Этот аристократ повесил его только за то, что тот зимой убил кабана, чтобы накормить погибающее от голода семейство. Этот человек ни в коем случае не выступит против нас.
— Кто эти «вы»? В результате событий на Коста-Брава мы поняли, что Москва отрекается от вас. КГБ не имел никакого отношения к убийству на пляже и никогда не санкционировал его.
— Не санкционировано теми, с кем вам приходится иметь дело. Это усталое старичье, приспособленцы. Они утратили перспективу, не видят нашего будущего, нашего высокого предназначения, если угодно. Мы же устремлены вперед. — Пирс окинул взглядом телевизор с видеомагнитофоном и стопку кассет. — Откуда это? Из фильмотек телекомпаний или из архивов? Запечатленные образы, с помощью которых можно установить правду и расследовать преступление. Хорошо придумано, Эмори. — Пирс поднял глаза на Брэдфорда. — А может, Эмори, сюда стоит добавить еще одно "п" — присутствие? Пленки вам скажут все, в отличие от хилых объяснений дипломата, лишь по недоразумению величаемого послом. Он сверится со своими записями и заявит, что в те дни я дал ему превосходные рекомендации, и поклянется, что я присутствовал на заседаниях, Может, вас позабавит, если я скажу, что в кулуарах я частенько беседовал со своими истинными коллегами и советовал обращаться с ним полегче, давать возможность иногда и побеждать. Нет, Эмори, посол был ниспослан мне небесами.
— Нет, меня это совершенно не забавляет. Пирс подошел вплотную к Брэдфорду. Теперь они стояли лицом к лицу.
— Гавличек вернулся, не так ли?
— Кто?
— Мы предпочитаем его настоящее имя. Михаил Гавличек, сын Вацлава, враг народа, названный в честь деда, уроженца Ровно, города по ту сторону Карпат. Вам ведь известно, что Михаил — русское, а вовсе не чешское имя? Впрочем, вы можете и не знать этого, вы слишком мало значения придаете прошлому. При ином повороте событий он сейчас мог находиться на моем месте. Михаил по-настоящему талантливый человек, и очень жаль, что он так жестоко ошибся. Итак, он здесь?
— Я не знаю, о ком вы говорите.
— Бросьте, Эмори. Эта бездарная статья в газете об убийстве в Морнингсайд-Хайтс, неуклюжая попытка госдепа выгородить своего человека. Тот старый еврей кое-что скрывал, не так ли, Эмори? И патологический убийца Гавличек прострелил ему башку в попытке это выяснить. Вы прикрыли его, потому что он узнал о вашей роли и наверняка получил информацию о девушке. Теперь он вам нужен, потому что владеет взрывоопасной для вас информацией. Вы с ним договорились. Вам пришлось рассказать всю правду — иного пути у вас не было. Все это связано с Коста-Брава, не так ли?
— Это вы связаны с Коста-Брава!
— Естественно. Нам нужно было скомпрометировать одного из самых влиятельных людей западного мира. И я хотел убедиться, что все выполнено должным образом. Мы довели дело до конца, у вас же кишка оказалась тонка.
— Но вы же не знали, почему мы начали операцию. Да и сейчас не знаете.
— Неужели, Эмори, вы не видите, что ваши мотивы не имеют для нас никакого значения? Он сходил с ума. Вы своими невероятными претензиями сами подталкивали его к этому. Он был талантливейший человек, который мог работать за десятерых. Я бы назвал это грузинским синдромом, Эмори. Сталин, когда его убивали, уже был бессвязно бормочущим идиотом. От нас требовалось всего-навсего подливать масла в бушующее пламя фантазий Мэттиаса, удовлетворять все его прихоти, поддерживать жалобы и раздувать подозрения... и тем самым поощрять безумие. Потому что это безумие — лучшее свидетельство безумия этой страны.
— Теперь никаких свидетельств не останется. Аннигиляция и полное уничтожение всего живого.
Пирс медленно кивнул головой в знак согласия.
— Да, такой риск есть, но не следует бояться проигрыша.
— Не он, а вы сошли с ума!
— Отнюдь. В этой гибели, в этой катастрофе будете виноваты вы, и только вы. Мнение мирового сообщества, к которому вы так часто взывали, позаботится об этом. Сейчас важно только одно: необходимо найти человека, который в одиночку провел Мэттиаса по пути к безумию, и получить у него документы. Не беспокойтесь о Гавличеке. Ведь, в конце концов, вы, а не мы пожелали объявить его «не подлежащим исправлению».
— Но вы, вы сделали это!
— В тот момент это было необходимо. Сейчас надобность отпала. Теперь он нам поможет. Я не шутил. Он один из самых талантливых оперативников, которые когда-либо работали на вас. У него великолепное чутье. С его опытом и нашими знаниями мы отыщем человека, который поставил на колени ваше правительство.
— Я уже сообщил, что вы из себя представляете, — прошептал Брэдфорд.
— В таком случае за мной бы уже следили от самого аэропорта. А слежки не было. Следовательно, вы никому ничего не успели сказать, потому что сами узнали обо мне всего несколько минут назад. Я занимаю слишком заметный пост, чтобы быть обвиненным без убедительных доказательств человеком вроде вас. Вы совершили в жизни слишком много ошибок и не можете себе позволить еще одну. Этот город не любит вас, мистер заместитель государственного секретаря.
— Хейвелок убьет вас, как только увидит.
— Не сомневаюсь, что он так сделает, если только увидит. Но это, согласитесь, уже его проблема. Мы знаем Гавличека, он же нас — нет; и обо мне он не знает. Это ставит его в весьма невыгодное положение. Мы будем просто следить за ним, не более того.
— Вам ни за что не отыскать его! — Брэдфорд двинулся налево, но Пирс преградил ему путь и прижал к стене.
— Не стоит, Эмори. Вы устали и очень слабы; вы умрете раньше, чем успеете закричать. А что касается поисков Гавличека... Сколько всего у нас стерильных? С первого по семнадцатый? Кто же посмеет не сообщить мне, человеку, способствовавшему стольким перебежчикам, какие из этих убежищ свободны, чтобы я смог поместить туда новый «улов», или, лучше сказать, предстоящий возможный «улов»? Подождите умирать, Эмори. Лучше скажите мне, где этот катастрофический документ. Я полагаю, что в ваших руках только копия. Оригинал висит над вашей головой на очень тонкой нити подобно ядерному дамоклову мечу.
— Документ там, куда вам никогда не добраться.
— Охотно верю, — согласился Пирс. — Но вы-то можете сделать это.
— Ничего не выйдет... можем мы или нет...
— К сожалению, и этому я охотно верю.
Пирс неожиданно вытянул правую руку и обхватил обнаженное предплечье Брэдфорда. Одновременно левой рукой он зажал рот хозяину кабинета и развернул боком к себе. Через несколько мгновений зрачки Брэдфорда расширились, затем его глаза закрылись и из горла раздался приглушенный хрип. Заместитель госсекретаря рухнул на пол, и Пирс отвел руку с зажатой между пальцев иглой. «Крот» подбежал к письменному столу, сдвинул в сторону кассеты и прочитал лежавшее под ними письмо, напечатанное на официальном бланке. Он поднял телефонную трубку, нажал кнопку внешней связи и набрал нужный номер.
— Федеральное бюро расследований, нью-йоркское отделение, — раздался ответ.
— Отделение внутренней безопасности, пожалуйста! Агента Абрамса.
— Абраме слушает, — послышался через несколько секунд мужской голос.
— Надеюсь, ваше путешествие было благополучным?
— Полет прошел гладко, — последовал ответ. — Продолжайте.
— Существует некий Р.Б. Деннинг, исполнительный директор отдела новостей «Всеамериканской телевизионной сети». Он передал пленки из своей фильмотеки в государственный департамент, но совсем не тому человеку. Это психически неуравновешенный тип по имени Брэдфорд, чьи намерения враждебны интересам правительства Соединенных Штатов. В припадке ярости пленки были Брэдфордом уничтожены. Для блага компании в целом Деннингу следует хранить молчание. Государственный департамент весьма сожалеет... приносит свои... et cetera et cetera[66]. Все это весьма срочно.
— Я позвоню ему немедленно и все сообщу, даже если он приканчивает свое второе мартини.
— Можете добавить, что госдеп может решить сократить в будущем свое сотрудничество со «Всеамериканской», так как они направляют свои материалы без должной проверки по существующим официальным каналам. Однако если все станут сотрудничать во благо страны...
— То все будет в порядке, — закончил «памятливый путешественник» из Нью-Йорка. — Я все понял.
Пирс положил трубку, подошел к телевизору и аккуратно откатил его к стене. Надо распорядиться, чтобы видеомагнитофон унесли в какой-нибудь другой кабинет. От пленок не останется и следа; ничего нельзя будет доказать.
Не было ни вопля ужаса, ни крика протеста, ни проклятья богам; был всего лишь звон разбившегося стекла в огромном окне седьмого этажа и стремительное падение тела.
Те, кто видел Брэдфорда утром, сказали, что он был вне себя и, видимо, поступил так, как и должен был поступить — в последнем приступе отчаяния решив разом покончить со всем, что его мучило. Он больше не имел сил бороться с собой. Все знали, что он так и не смог до конца избавиться от душевных терзаний конца шестидесятых годов. Он принадлежал к тому поколению, чье время ушло. И он так и не смог осмыслить той роли, которую сам сыграл для ускорения этого ухода. Существо дела ускользало от него и, в конце концов, он остался лишь шепотом в тени, шепотом, беспокоившим некоторых, но оставляющим равнодушными большинство. Это большинство видело его бессилие изменить что-то.
Такие мысли появились в некоторых вечерних изданиях. Тон некрологов колебался от теплого до ледяного в зависимости от того, под какими знаменами выступали редакции газет. Обращал на себя внимание тот факт, что все публикации отличались краткостью; по-настоящему его смерть никого не взволновала. Непоследовательность не шла ни в какое сравнение с наиболее обожаемым прессой грехом — твердолобостью. Кто меняет позиции — тот слабак. Нам нужен либо Иисус, либо ковбой с квадратной челюстью. Скажите, кто способен вместить в себе обоих?
Заместитель государственного секретаря Эмори Брэдфорд, убежденный ястреб, превратившийся в страстного голубя, умер. Умер. Разумеется, покончив с собой.
В его кабинете каким-то образом оказался видеомагнитофон — совершенно неуместный для серьезного политика. Оказалось, что его доставили не туда. Сотрудники из Г-12 на третьем этаже подтвердили свой запрос на видео. Телевизор так и остался стоять у стены. По всей видимости, им никогда не пользовались.
Глава 30
— Ты не мог предотвратить этого, — твердо произнесла Дженна, остановившись перед письменным столом Хейвелока. — Тебе не разрешили появляться в государственном департаменте, и ты с этим согласился. Если «крот» тебя увидит, то либо тихо убьет тебя и останется на своем месте, либо испугается и рванет в Москву. Ты хочешь поймать его, а твое появление — лучший способ помешать этому.
— Может, я и не смог бы предотвратить, но смог бы сделать так, чтобы его смерть, да и жизнь оказались более осмысленными. Он хотел мне все рассказать, но я приказал ему молчать. Эмори сказал, что мой телефон так же стерилен, как и дом, но я не согласился.
— Нет, ты ответил не так. Ты сказал, что его телефон, его кабинет могут оказаться не стерильными. И это вполне логично, учитывая твой многолетний опыт. И я до сих пор уверен, что в госдепе сидит какой-нибудь «памятливый», который мог поставить «жучки» в его кабинете.
— Ты знаешь, что лет тридцать назад одному параноику по фамилии Маккарти тоже повсюду чудились вражеские агенты. Он чуть не разрушил страну и восстановил всех против всех при помощи страха и ненависти.
— Может, он тоже был из «памятливых». Кто мог сделать это лучше?
— Вполне вероятно. «Памятливый» является «абсолютным патриотом». Он от всех постоянно требует клятв верности, потому что сам не испытывает угрызений совести, когда ставит подпись под присягой.
— Так вот кого тебе следует искать, Михаил. Тотального патриота, человека с абсолютно незапятнанным прошлым. Он и окажется «кротом».
— Если бы мне удалось узнать, чего ждал Брэдфорд вчера утром, мы бы вышли на нужного человека. Эмори сказал, что будет знать точно ближе к полудню. Это означает, что он ждал доказательств того, что некто не был там, где он должен был бы быть. Охрана на входе говорит, что пакет поступил в 12:25. Никто не знал, что в нем находилось. И само собой разумеется, потом никакого пакета в кабинете Брэдфорда не оказалось.
— Что, разве на нем не было ни обратного адреса, ни названия компании?
— Если и были, то никто на это не обратил внимания. Пакет был доставлен с курьером.
— Надо проверить компании, которые занимаются доставкой. Наверняка кто-нибудь да запомнил цвет униформы. Это сузит сферу поиска.
— Это был не обычный курьер. Это была женщина в твидовом жакете с меховым воротничком, на вахте запомнили лишь то, что она выглядела слишком тонно для простого рассыльного.
— Тонно?
— Привлекательно, с правильной речью, очень четкая. Это и есть тонность.
— Чья-нибудь секретарша.
— Да. Но чья? К кому мог Брэдфорд обратиться за такого рода доказательствами?
— Каков был размер и внешний вид пакета?
— Вахтер, который принимал пакет, сказал, что это был большой плотный конверт, довольно толстый и с заметной выпуклостью внизу. Бумаги и что-то еще.
— Бумаги? — переспросила Дженна. — Может, газеты? Не мог ли он обратиться в редакцию газеты?
— Конечно, мог. Вырезки четырехмесячной давности, в которых описывается событие или события, произошедшие в то время. Но он мог также получить документы из ЦРУ (у него там были друзья), что-нибудь из твоего досье или из материалов по Коста-Брава... Нечто, ускользнувшее от нашего внимания. Не исключено, что он проверял больницы, лыжные курорты, маленькие городские общины, дела о разводах, произведенных in absentia[67], бронирование мест на курортах Карибского моря, подписи на счетах ресторанов, показания метрдотелей или пляжных смотрителей — для всех них хорошая память — источник заработка. Все возможно, потому что именно эти варианты упоминаются здесь. — Майкл указал на стопы документов, лежащих перед ним на столе. — Имеются десятки иных возможностей, до которых мы еще просто не додумались. — Хейвелок откинулся на спинку кресла, сложив руки на груди. — Объект наших поисков, Дженна, великолепен. Это человек-невидимка.
— Тогда ищи кого-нибудь другого.
— Я это и делаю. Доктор из Мэриленда. Самый уважаемый врач графства Тэлбот.
— Михаил!
— Да?
— До этого... ты читал документы, связанные с твоим пребыванием в клинике. После Коста-Брава.
— Откуда ты знаешь?
— Я видела, как ты время от времени закрывал глаза. Те страницы были для тебя нелегким чтением.
— Очень нелегким.
— Ты узнал что-нибудь новое?
— Нет. Ничего, кроме описания твоей казни и моей реакции на событие. Абсолютно ничего.
— А можно мне прочитать?
— Видит Бог, я искал причину отказать тебе. Но не нашел.
— Если ты не хочешь, то это вполне достаточная причина.
— Нет, это не годится. Ты была той, кого там убивали, и имеешь право знать. — Майкл выдвинул правый ящик стола и вытащил из него толстый конверт с черной полосой. Он протянул его Дженне. На мгновение их глаза встретились. — Мне здесь нечем гордиться, — произнес Хейвелок. — Мне предстоит носить это в себе до конца дней. Теперь я знаю, что это такое.
— Мы станем помогать друг другу... до самого конца наших дней. Ведь я тоже им поверила.
Дженна с конвертом в руках присела на диван и вынула первую папку с чувством прикосновения к чему-то страшному и в то же время священному. Откинувшись на спинку, она начала читать.
Хейвелок словно застыл, не в силах сосредоточиться на своем. Строчки лежащих перед ним документов плыли перед глазами. Пока Дженна читала, он вновь переживал ту страшную ночь. Кошмарные образы замелькали в сознании, причиняя почти физическую боль. Перед ней сейчас открывались тайники его сознания, обнаженные чувства и эмоции, вскрытые с помощью психотропных препаратов. Это было похоже на смерть, и теперь она переживала это так же, как он в свое время — ее гибель на берегу.
Те фразы-выкрики вновь встали в его памяти. Теперь и она слышала их — это можно было понять по тому, как она время от времени прикрывала глаза, судорожно вздыхала, как постепенно у нее начали дрожать руки. Дженна отложила последнюю папку. Он почувствовал на себе ее взгляд, но не смог ответить ей тем же. В ушах по-прежнему бился собственный крик — нестерпимый вопль о жестокой и непростительной ошибке. О предательстве.
«Уходи быстрее! Умри скорее! Исчезни из моей жизни! Ты никогда не принадлежала мне! Ты оказалась ложью, и я любил эту ложь, но ты никогда не была частью меня!.. Как ты могла оказаться тем, чем есть, и как могла быть той, которой казалась? Почему ты так с нами поступила? Со мной! Ты была все, что у меня оставалось, и вот теперь ты бросила меня в ад! Умри! Исчезни!.. Нет! Ради всего святого, позволь мне умереть вместе с тобой! Я хочу умереть... но я умру не из-за тебя! Я умру ради себя, для себя! Только не для тебя. Ты пришла ко мне, но пришла как шлюха, и я взял шлюху... и поверил шлюхе! Грязной подлой шлюхе!.. О Боже! Она ранена! Еще раз! Беги же к ней! Помоги ей!.. Ни за что! Все кончено! Все кончено и стало историей. Больше я не услышу лжи. Господи, она ползет, ползет по песку как подстреленное, истекающее кровью животное. Она еще жива. Беги! Помоги! Прекрати ее последние муки пулей. Ты обязан сделать это! Нет!.. Она умерла. Она больше не шевелится. Кровь... Кровь на руках... На голове. Она умерла, и часть меня умерла вместе с ней. Все кануло в прошлое, как и первые дни нашего знакомства... О Боже, они утаскивают ее. Утаскивают, словно убитое дикое животное. Кто это? Кто эти люди? Не видел ли я их фотографии... досье... Теперь все не имеет значения. Понимают ли они, что сотворили? И она поняла? Убийца, гадина, шлюха!.. Та, которую я когда-то любил. Теперь все ушло в историю. Убийца ушла... так же, как и любовь. Выжил всего лишь один глупец».
Дженна собрала бумаги, сложила их на журнальный столик и повернулась к нему. В глазах у нее были слезы.
— Столько любви и одновременно столько ненависти. Ненависть ко мне и к себе. Мне не пришлось пережить то, что пережил ты. Сначала у меня было только удивление; жертвой, наверное, быть легче. Но потом удивление прошло, я всерьез разозлилась и тогда почувствовала примерно то же, что и ты. Я так тебя ненавидела и в то же время презирала себя за эту ненависть. Я не могла забыть твоей любви, потому что чувствовала ее искренность. Она не могла быть фальшивой, во всяком случае, не в такой степени, не целиком. Но на границе и потом на аэродроме Коль-де-Мулине, когда я решила, что ты явился, чтобы наконец расправиться со мной, я уже была в ярости. Я видела твою жестокость по отношению к той женщине на причале в Чивитавеккия. Я смотрела на тебя в иллюминатор самолета — если есть Бог, то пусть он простит меня — как на врага. Мой любимый стал моим врагом.
— Я помню, — откликнулся Майкл. — Я видел твои глаза, в них была одна холодная ненависть. Я пытался докричаться до тебя, надеялся объяснить, но ты не могла услышать меня. Я сам себя не слышал в этом реве моторов. Но твои глаза в ту ночь показались мне страшнее любого оружия. Еще раз такого мне не выдержать, хотя мне кажется, что этот взгляд будет преследовать меня всегда.
— Только в воспоминаниях, Михаил.
Зазвонил телефон. Они молча смотрели друг на друга. Наконец Майкл сделал усилие над собой и снял трубку.
— Да?
— Хейвелок?
— Да, господин президент.
— К вам поступила информация об Эмори? — менее энергично, чем всегда, устало и чуть печально спросил Беркуист.
— Совсем не в той степени, которая мне необходима.
— Вам нужен связник. Я подберу кого-нибудь здесь в Белом доме. Это будет человек, облеченный достаточной властью и которому я могу доверять. Придется принять его в нашу компанию, но здесь ничего не попишешь. Брэдфорда нет, а вам потребуется канал связи.
— Пока не надо, сэр. И во всяком случае, пусть это будет человек не из Белого дома.
После паузы Беркуист поинтересовался:
— Из-за того, что вам сказал в Афинах Ростов?
— Не исключено. Шансов на это немного, но я предпочел бы не рисковать. Во всяком случае — не сейчас.
— Вы ему верите?
— При всем уважении к вам, господин президент. Ростов — единственный человек, который говорил мне правду. С самого начала.
— Но с какой это стати он вдруг так разоткровенничался?
— Этого я не знаю. С другой стороны, почему он направил ту шифровку в Консоп? В обоих случаях информация была настолько нетривиальна, что неизбежно привлекла наше внимание. А это самое главное, когда вы желаете послать кому-то сигнал.
— Эдисон Брукс сказал почти то же самое.
— Он говорил как дипломат и был прав. Военная контрразведка не представляет интересы Москвы.
— Понимаю. Брэдфорд... — Президент сделал паузу, как бы неожиданно вспомнив, что говорит о покойнике. — Брэдфорд объяснил мне это вчера. Значит, вы действительно уверены в том, что в Белом доме действует советский агент?
— Я уже сказал, что полной уверенности у меня нет. Но он может или, более вероятно, мог действовать там. Не думаю, что Ростов сказал бы об этом, не имея никаких доказательств. Он искал дополнительные подтверждения. Правда в нашем деле нередко оказывается полезной; он убедился в этом, когда речь зашла о событиях на Коста-Брава. Поймите меня, мы не имеем права рисковать.
— Хорошо. Но как вы в таком случае намерены действовать? Вы же не можете расхаживать кругом и допрашивать людей.
— Нет. Но я могу расспрашивать их, оставаясь невидимым. Если дело хорошо организовать, я смогу воспользоваться телефоном. Я знаю, что спрашивать и на что обращать внимание в ответах. Из этих предварительных разговоров я узнаю, с кем необходимо встретиться и установить контакты... У меня есть опыт такого рода, господин президент.
— Последнее вы могли бы и не говорить. Что значит... хорошо организовать?
— Снабдите меня новым именем, званием советника — помощника президента или чем-нибудь в этом роде. Ведь Овальный кабинет иногда тайно проводит собственные расследования по определенным делам, не так ли?
— Очень часто. Для этой цели я располагаю специальным штатом сотрудников, а расследования не обязательно проводятся в тайне. Каждую неделю в Белый дом поступают сотни записок и докладов. Их следует оценить, опросить экспертов, уточнить цифры. Без этих процедур невозможно принять ответственное решение. В распоряжении Линкольна было всего двое молодых людей, которые заботились обо всем, включая подготовку проектов писем. Теперь же у вас десятки советников, и помощников советников, и секретарей помощников советников... при всем этом они едва справляются с половиной необходимого объема работы. Я согласен.
— Что происходит, если у кого-то возникают сомнения, когда ему звонит советник или помощник советника? Я имею в виду сомнения в полномочиях звонящего.
— Такое происходит часто, особенно в работе с Пентагоном. Это решается просто. Сомневающегося просят позвонить на коммутатор Белого дома и попросить соединить его с помощником или его секретариатом. Это всех устраивает.
— Меня тоже, — согласился Майкл. — Нельзя ли подсоединить здешний телефон к линии в Белом доме, внести меня в список и дать мне соответствующий добавочный номер?
— Хейвелок, одна из самых экзотических привилегий, которые имеет президент и его приближенные — собственная линия связи, нашпигованная электронными штучками. Эта линия — в моем полном распоряжении. В течение часа ваше имя будет внесено в список, а телефон подключен к коммутатору. Какое имя вы хотели бы использовать?
— Выбор за вами, сэр. Я ненароком могу продублировать имя уже существующего человека.
— Я вам перезвоню.
— Господин президент, еще один вопрос.
— Да?
— Мне нужна еще одна вещь, которая, боюсь, отсутствует в вашем лексиконе. Смысловое прикрытие.
— Вы угадали. Что это значит?
— На тот случай, если кто-то позвонит в Белый дом и пожелает уточнить, чем я занимаюсь, там должен быть человек, который мог бы сообщить нужные сведения.
В Вашингтоне вновь возникла пауза. Помолчав, Беркуист задумчиво произнес:
— Вы были правы там, на острове Пул. Из слов можно понять лишь то, что они означают, не так ли? Итак, вам нужен человек, который мог бы объяснить смысл вашей деятельности в той должности, которую вы якобы занимаете.
— Абсолютно точно, сэр.
Читать бесплатно другие книги:
