Потерять и найти Дэвис Брук
– Почему бы и нет, – кивнула Стелла.
А потом посмотрела на Милли внимательно, точно рентгеновским зрением, и наконец спросила:
– Где твоя мама, милая? Только не валяй дурака.
– А ваша где?
– Это похоже на дуракаваляние. – Стелла снова кивнула. – Она неподалеку. Мы не разговариваем.
– Почему?
– Наверное, просто так получилось.
Милли посмотрела на Стеллу, и та вздохнула.
– Ничего особенного, правда. Наболтали друг другу всякого. – Она встала и принялась складывать тарелки в раковину. – На самом деле у нас в семье никто не общается. Мы как будто не умеем. Знаю, могли бы и постараться.
Милли откашлялась.
– Она уехала. Мама.
Стелла обернулась и прислонилась спиной к раковине. С ее рук на шорты потекла мыльная вода.
– Уехала, милая?
– Наверное, просто так получилось.
Стелла улыбнулась. Милли достала из кармана лист бумаги и аккуратно его расправила.
– Это план ее маршрута, – сказала она, надеясь, что правильно запомнила последнее слово.
Стелла вынула из кармана очки и поднесла бумагу к свету. Потом сложила ее, вернула девочке, сняла очки и потерла глаза. Жужжание холодильника вдруг показалось Милли очень громким.
Стелла встала у раковины и посмотрела в окно. Руки так крепко сжали ее край, что костяшки побелели.
– Слушай, – не глядя на Милли, начала Стелла. – А вдруг твоя мама не хочет, чтобы ты ее находила?
Милли схватилась за живот. Стелла повернулась к ней и скрестила руки на груди.
– А эти двое тебе не бабушка и дедушка, так ведь?
Милли отвернулась.
– Они помогают мне найти маму.
Стелла села на стул и подвинулась поближе.
– Я отвезу тебя завтра домой, милая, – сказала она. – Все будет хорошо. Вот увидишь.
Милли проснулась посреди ночи. Достала из рюкзака листок бумаги и вышла из спальни. Затем прошла по коридору, открыла входную дверь и прилепила пластилином к двери. «Я ЗДЕСЬ МАМ».
Спать Милли не хотела, а потому принялась гулять по дому: собирать всякие украшения, трогать лица на фотографиях, сидеть на диванах, примерять шляпы. Она нарисовала разные фигуры в пыли на журнальном столике, потом открыла заднюю дверь и присела на ступеньку.
Большая луна освещала маленький, огороженный забором задний двор, где громоздились старые букеты цветов, обернутые лентами и пленкой. Над ними висела веревка с мокрым бельем, которая покачивалась и поскрипывала на ветру.
Гора букетов оказалась выше Милли. Их обертки и ленточки были разноцветными: розовые, зеленые, красные и всякие другие, яркие. Одни только цветы – коричневые, мертвые.
Милли сбежала по ступенькам и принялась водить обеими руками по груде букетов: вверх – тыльной стороной кисти, а вниз – ладонью. Сбоку эта груда походила на картинки, которые Милли видела в учебниках, – те, что показывают Землю в разрезе. Точно вырезанный из нее кусок.
Позже она записала в «Книге Мертвых»: «Номер тридцать: Стеллина гора цветов». Голова Милли снова будто бы сорвалась, и вот она с папой в больнице. Милли никогда раньше не видела, чтобы одному человеку дарили так много цветов.
Она лежит на спине у него под кроватью и разглядывает все ноги, которые заходят в гости. Тут и ножки, и ножищи, и обычные ноги. Кроссовки, каблуки, сандалии. Красные туфли, черные туфли, зеленые туфли.
Когда все ноги-гости расходятся по домам, папа говорит:
– Интересно, а где Милли?
Он тяжело дышит, как дышат старики и толстяки, хотя сам не тот и не другой.
– Не знаю, – говорит мама. Она сидит в большом кресле, и ее ноги перекрещиваются то так, то сяк. – Наверное, грабит банк. Или проповедует мир во всем мире.
Их слова большие и круглые и точно друг другу подмигивают.
Папа свешивает с кровати руку. Милли к ней подползает. Раньше его руки никогда не были такими белыми. Приборы вокруг звенят, пищат и гудят.
Милли берет папу за руку и не отпускает.
Милли полезла на гору букетов, и ноги ее увязли в хрусткой обертке и мертвых цветах, как в трясине. И Милли подумала о соленых озерах и рыбных деревьях, о том, как люди прячутся от самих себя, и о том, что мир совсем не такой, каким она его представляла. Она размышляла над словами Стеллы о том, что творится на дне моря. Что, если под водой тихонько живет себе поживает морской народ? Смотрит морское телевидение, смеется над морскими шутками. Интересно, а морские жители называют небо океаном, а океан – небом? А их музыка плывет в воздушных пузырях?
Милли очень хотела, чтобы в таких пузырях путешествовали все слова, вся музыка, все звуки в мире. Хочешь услышать звук? Тогда взрывай нужный пузырик. Каким бы тихим и удивительным стал мир! Взрывается пузырь, выскакивает из него звук «та-да-а-а-ам!» – и все вокруг подскакивают от испуга.
Только, наверное, пешеходов будут чаще сбивать машины, и мама не сможет услышать, как ты зовешь ее с другого конца улицы. И что, если однажды пузырь со «СПАСИТЕ-ПОМОГИТЕ!» улетит куда-нибудь в небо, а там его лопнет самолет, и за ревом двигателя никто не услышит?
Веревка с бельем качалась, качалась, качалась над головой, поскрипывая, как старая кровать. Милли взяла с цветочной кучи верхний свежий букет. «Эррол», – прочла она в открытке.
В самом низу своей записки Милли мелко приписала: «Скоро вернусь мам» – а потом вышла со двора и отправилась по улице, сжимая в руках букет Эррола.
Кладбище освещали фонари, и оно показалось Милли совсем не похожим на кладбище в ее родном городке: плоское и без травы – сплошная красная земля. Здесь стояли большие разноцветные ведра, полные красных и фиолетовых цветов. А вдоль дорожки росли огромные эвкалипты, которые склонялись над могилами.
Милли задрала голову и посмотрела на самые верхушки деревьев. Ее папа был всегда так высоко в небе…
Проходя мимо одного из деревьев, Милли коснулась его ствола и подумала: «А разве деревьям не нужна тень?» Ствол был еще очень горячим после жаркого дня.
Красная пыль окрасила надгробные плиты в розоватый цвет. Могилы были распределены по религиям и отделены табличками. Наверное, решила Милли, это чтобы их раи не перепутались.
Вдруг ее резко, как удар по животу, осенила мысль: «А я попаду в тот же рай, что и папа?» И потом она взволнованно подумала: «А в каком он раю?»
Ей даже в голову не пришло кого-нибудь об этом спросить.
Тут не пели птицы, не ревели машины и самолеты не свистели над головой – только тихо шуршали листья на деревьях, точно кто-то вытирал ноги о коврик у входной двери. И это был самый лучший звук на свете, который и звуком-то назвать было нельзя – скорее отзвуком, напоминавшим, что она, Милли, по-прежнему здесь.
А потом Милли увидела ее…
Первый поворот направо.
Она села возле могилы на колени и осторожно возложила перед ней цветы. Красные камни оставили следы на коленях. Милли лизнула палец, стерла пыль с букв, выгравированных на надгробной плите, и прочитала:
– Эррол.
Имя тонуло в камне, будто камень пытался его проглотить.
Даты рождения и смерти, всегда самые важные на надгробной плите, были написаны крупно, а черта между ними – мелко, едва различимо.
Разве черта эта не должна быть большой, яркой и изумительной, если и жизнь твоя была такой? И наоборот. Разумеется, именно черта должна рассказывать о том, как жил Мертвый.
Знал ли Эррол, что от его жизни останется одна только черточка на надгробной плите? То, что он делал, куда ездил, что ел и целовал, – все это превратилось в линию на камне. В парке, среди кучи незнакомцев.
Милли легла спиной на землю, макушкой касаясь основания плиты. Затем вытянулась так, как только могла, широко раскинула руки и как можно сильнее растопырила пальцы. Глядя на ночное небо через просветы между деревьями, она вдруг вспомнила одно-единственное слово и произнесла его вслух:
– Пап?
И тут Милли почувствовала себя самым крошечным существом на свете – меньше камешков гравия, которые впивались ей в спину, меньше муравьев, которые ползли у ее ног, – и мир вдруг стал таким огромным, и в нем было так много деревьев, так много звезд и так много смерти…
И Милли подумала: «Может, я и есть просто маленькая черточка».
Вот что еще Милли знает наверняка
Когда папа лежал в больнице, слова: «Пап, ты что, становишься Мертвым?» – говориться почему-то не хотели.
Агата Панта
21:06. Села на незнакомый стул, в незнакомой комнате, в незнакомом доме. Пила чай из незнакомой чашки в незнакомое время и старалась об этом не думать.
– Что у тебя с руками? – крикнула Агата Печатнику.
Печатник поставил чай на журнальный столик и спрятал ладони под мышками.
– Ничего, – ответил он.
– А чего они так трясутся? – спросила Агата.
– Они не трясутся.
– А похоже, что трясутся.
– Они не трясутся, – повторил он, – а печатают.
– Печатают?
– Печатают.
– Зачем это? – поинтересовалась она.
Он пожал плечами.
– Говорить мне не хочешь? – сощурилась Агата.
– Не особо, – отозвался он.
21:11. – Ужасный чай! – громко прошептала она ему.
21:13. – Что это? – спросил он. У нее из сумки торчала «Книга Старости». – Ваш дневник?
Агата запихнула тетрадь поглубже в сумку, застегнула молнию и поинтересовалась:
– Что «что это»?
– То, что вы сейчас в сумке спрятали, – ответил Печатник.
– Я ничего не прятала, – заявила Агата.
– Прятали-прятали, – настаивал он.
– А вот и не прятала, – настаивала она.
21:16. – А с женой что? – спросила Агата.
– Умерла, – ответил он.
– Рон тоже, – сказала Агата. – Сердечный приступ возле зоомагазина. А у твоей что?
Он сел себе на руки и ответил:
– Рак.
Агата кивнула.
21:17. – Почему ты мне так докучал, пока я дома была? – спросила Агата. – Влюбился, что ли?
– Не влюблялся я, – покачал головой Печатник.
– Влюбился бы – то же самое сказал бы! – проворчала Агата.
– Я вас даже не знаю.
– Не-а. Не знаешь.
21:18. Но спросить она хотела другое: «Почему ты перестал приходить к моему дому?»
21:20. Печатник уснул на диване, откинув назад голову и широко раскрыв рот, и захрапел.
21:22. – Они не состарятся, – прошептала Агата, – ведь состаримся мы, кто остались.
21:23. Агата Панта позволила себе почувствовать одиночество.
Карл-который-печатает-вслепую
Глубокой ночью, уже под утро, Карл встал и пошел по коридору в туалет. Тут он услышал, как на кухне по телефону разговаривает Стелла, и остановился.
– Да, – говорила она. – Да, брошенный ребенок.
Карл прислонился спиной к стене у двери. Свет из кухни прямоугольником растянулся на полу коридора, точно вход в другой, лучший мир.
– Ничего толком не знаю, – продолжала Стелла. – Ее мать ни с того ни с сего уехала из города. А отец уже не с нами. Ей какие-то старики помогают. – Она замолчала. – Слушайте, не знаю я. Старуха совсем психованная. Старик не лучше. Они просто… Ну, старенькие, в этом все дело.
Карл соединил кончики пальцев.
– Отлично, – заключила Стелла. – Ага. Привезу их завтра. И, Берт. – Она запнулась. – Извини, что так рано звоню. Просто не могла спать от всех этих мыслей. – Она снова замолчала. – Хороший ты парень, Берт. Спасибо.
У Карла свело желудок. Он услышал, как Стелла кладет трубку на место. Потом погас свет, и другой, лучший мир исчез. Карл прижался к стене, задержал дыхание и зажмурился крепко, как только мог, рассуждая, как ребенок: если я тебя не вижу, то и ты меня не видишь.
Открыв наконец глаза, он заметил фигуру Стеллы в конце коридора. Та вернулась в свою спальню. Карл зашел на кухню и уставился на телефон. А рядом на столе лежали Стеллины ключи – прохладные, металлические, похожие на причудливых насекомых…
Карл проник в комнату Агаты.
– Агата, – прошептал он так громко, как только посмел, и осторожно потряс ее за плечо.
Она продолжала храпеть.
– Агата, – повторил он чуть громче.
– Чего? – буркнула она, садясь в кровати и подтягивая одеяло к подбородку. – Вы кто? Вам чего надо? – она принялась шарить рукой по прикроватной тумбочке в поисках очков.
– Ш-ш! – Карл дал ей очки. – Тише, Агата.
Она надела их и удивленно на него взглянула.
– Печатник! Я тебя к себе не пущу, вот уж точно! Сейчас без десяти пять! Я сплю!
Карл присел на край ее кровати. Кровать под ним была теплая.
– Нам нужно идти, Агата. Прямо сейчас.
Но, когда они включили свет в комнате Милли, ее там не оказалось.
Карл схватил под мышку Мэнни, Агата – рюкзак Милли, и они покинули дом так тихо, как только позволили скрипучие половицы.
Из рюкзака Милли торчала нога Мэнни, и его пальцы скакали вверх-вниз у Агаты за головой. Карл прислонил Мэнни к автобусу Стеллы и положил руку на пластмассовое плечо.
– Стой на страже, Мэнни, – велел Карл серьезно.
– Он пластмассовый, Печатник, – прошипела Агата и бросила рюкзак на землю возле манекена.
Вместе с Карлом они направились вниз по улице, окликая Милли и заглядывая во дворы, под машины и на деревья.
Около кладбища они услышали голоса. В мерцающем свете фонарей Карл заметил за оградой трех пьяных мужчин, которые, пошатываясь, направлялись к ним. Пьяницы хохотали и ругались. Один из них попытался забраться на дерево, другой помочился, целясь в небо, а третий швырнул бутылку в одну из надгробных плит. Бутылка разбилась вдребезги, и ее звон пронзил ночную тишину. Собаки в соседских домах залаяли.
– О нет, – выдохнул Карл.
– Что? – спросила Агата.
Карл показал, что.
– О нет, – пробормотала Агата.
Недалеко от пьяниц они увидели Милли: она сидела на земле, спиной к надгробной плите.
– Они идут к ней. – Карл наклонился к черным железным прутьям ограды.
– Я туда не пойду, – быстро сказала Агата. – Я не… – Она замолчала и тихо прибавила: – Все эти мертвецы… Ты меня не заставишь.
Пьяницы заметили Милли.
– Эй! – Они загоготали. – Чего ты тут в темноте творишь? Совсем еще мелкая, да?
Милли встала, и у Карла екнуло в животе. Со звоном разбилась еще одна бутылка. Милли попыталась уйти, но пьяницы ее окружили.
– Ты чего это, Дорой-путешественницей себя возомнила, что ли?..
Агата взяла Карла за руку. И это на него подействовало. По руке словно ток пробежал. Мозг перезапустился, будто все это время спал. Прямо Спящая Красавица. Или как там называется ее мужская версия? Точно ведь должна быть!..
Но Карл никак не мог собраться с мыслями и думал только о ее руке. Липкой от пота и грубоватой. По сравнению с ней его собственная рука показалась ему мягкой.
– Что это ты тут одна делаешь, а, Дора?
Агата сжала руку Карла. Тот посмотрел на нее краем глаза. Снова ток…
Потом полностью к ней повернулся.
– Мы забираем автобус, – прошептал он.
– Как это «забираем»? – прошептала в ответ Агата.
– А так, – Карл отдал ей ключи Стеллы. – Заводи. Мы его крадем.
Ему показалось, что Агата улыбнулась. А может, это просто была судорога – он так и не понял.
– Я не… – начала Агата, но Карл уже бежал вперед, а точнее, перескакивал с ноги на ногу, словно Клиффи Янг.
Пьяницы размахивали бутылками у Милли над головой.
– Хочешь моего лесного сока каплюшку, а, Дора? – спросил один из них, и Милли точно окаменела.
Карл не знал, что будет делать, когда до них доберется, и только повторял про себя: «Еви-Еви-Еви»… Уж она бы знала, как поступить, а он…Что он? Он просто должен до них добраться, ведь Милли совсем еще ребенок, совсемещеребенок…
– Эй, – произнес он, подходя к пьяницам. Но они его не услышали, и Карл крикнул: – Эй!
Все трое повернулись к Карлу. Милли бросилась к нему и обхватила за ноги. Он положил ладонь малышке на голову и встал вперед, загораживая ее от мужчин.
– Эй, – выпрямляясь, повторил он, но уже тише.
Пьянчуги были один в один друг на друга похожи: синие джинсы, рабочие ботинки и волосы торчком – специально так не уложишь! – точно их полили лаком в аэротрубе. Пьяницы перевели на Карла мутные взгляды, будто он невидимка, а они смотрят в пустое пространство, откуда исходит его голос.
На одном из них была синяя серферская кепка, на другом – футболка с надписью «Полиция бюстов», а на третьем – байковая рубашка.
– Ой, Дорин дедуля пришел! – воскликнул Синяя Кепка и толкнул Карла в грудь.
– Я не хочу неприятностей, – пробормотал Карл.
А Полиция Бюстов ответил:
– Ты чего, не слышал, старый хрен? Тут у нас ясли.
Карл попятился, подняв руки вверх, как делали герои во всяких кинокартинах.
– Мы просто угостим Дору молочком, – вставил Синяя Кепка, – а потом уложим в кроватку.
Он снова толкнул Карла. Тот споткнулся и сказал:
– Со мной можете делать, что хотите, только не трогайте девочку. Она совсем еще ребенок. Отпустите ее.
Красноглазые пьяницы, пропахшие алкоголем, покачиваясь, окружили Карла и Милли. И Карл понял: этим пьянчугам плевать на себя и свою жизнь, а потому они очень-очень опасны. И тогда он выпалил:
– Беги, Милли, беги!
Но она не убежала. Взяла его за руку и уткнулась лицом ему в ногу, и он закрыл глаза и подумал: «Ну вот и все».
И тут раздался голос:
– Пьяницы чертовы!
За спиной у мужчин, размахивая ногой Мэнни, как оружием, появилась Агата. Она ударила Байковую Рубашку сзади по голове, и тот рухнул на землю, стукнулся головой о надгробную плиту и потерял сознание. Тогда Агата принялась яростно размахивать ногой перед двумя другими пьяницами.
– Приветик, – буркнул Синяя Кепка.
– Полегче, бабуля! – пробормотал Полиция Бюстов. – Мы просто… – тут он, точно желе, а не человек, навалился на ствол какого-то дерева, обнял его и уткнулся лицом в кору. – …Шутим.
– Да? – фыркнула Агата. – Неужели? А мне почему-то совсем не смешно!
Она попыталась ударить Синюю Кепку, но промахнулась.
Тот положил ладони на затылок и покрутил бедрами.
– Хочешь попробовать, да? Только попроси, моя ягодка.
Агата подошла к пьянице и со всей силы пнула его по голени.
– Эй! – выдохнул он, а потом, схватившись за одну ногу, запрыгал на второй, потерял равновесие и шлепнулся на землю.
– Слишком узкие штаны! – крикнула Агата и, замахнувшись ногой Мэнни на Полицию Бюстов, ударила его чуть выше колена. – Слишком мало зубов! – еще один удар – повыше локтя. – Мрачное будущее!
– Вы сумасшедшая, дамочка! – воскликнул Синяя Кепка.
Нависнув над ним, Агата снова его пнула. На этот раз по пятой точке.
– Хватит! – Кепка попытался дотянуться до ее лодыжки, но вместо этого ткнулся носом в землю.
Агата наступила ему на руки.
– Я, – произнесла она, пока он старался высвободиться, – не, – он поднял голову и попытался в нее плюнуть, – сумасшедшая. – Агата подковырнула ногой землю и зарядила комьями ему в лицо.
– Пойдем-ка, друг, – пробормотал Синяя Кепка, отползая от Агаты и пытаясь встать. – Бред какой-то…
– Ага, – согласился Полиция Бюстов. – Тот еще…
– Я напишу вашим матерям, молодые люди! – заметила Агата.
– Вы че это про мою маму щас сказали? – возмутился Синяя Кепка.
– Друг, пошли, – позвал Полиция Бюстов.
– Не-не, – продолжал Синяя Кепка. – Знаете что, дамочка? Мы Нуннаса позовем, и Скоба, и Флити позовем, вот что! И придем! И разберемся с вами! – Он ткнул в Агату дрожащим пальцем…
…и тут его стошнило на собственную рубашку.
– Черт… – буркнул он. – Черт.
– Ничо, друг, – пробормотал Полиция Бюстов.
– Это не моя рубашка…
– Ничего, отмоешь.
Они обхватили друг друга за плечи, как старые любовники, а затем принялись сбивчиво распевать футбольные кричалки и похромали к выходу с кладбища, покачиваясь из стороны в сторону, точно спускались с лыжного склона.
– Вверх, только вверх! Мы станем чемпионами…
Милли обняла Агату за талию. Та смущенно похлопала малышку по голове. Карл тоже хотел обнять Агату, хотел положить подбородок ей на макушку и сказать спасибо; хотел погладить Милли по голове, утешить, но ничего такого не сделал. Как поступил бы Бренсон Спайк?..
Читать бесплатно другие книги:
