Потерять и найти Дэвис Брук
Торопливо шагая по дороге, Карл услышал, как девушка у него за спиной спросила:
– Да что с тобой такое?
– Он меня по лицу щелкнул! – ответил паренек.
– Господи, какой же ты жалкий! Мама была права!..
Их голоса постепенно затихали, а Карл продолжал идти вперед – так быстро, как только мог.
– Стойте! – Он хотел рвануть вперед, как раньше, хотел яростно замолотить руками и ногами. – Подождите меня!
Он не отводил взгляда от белого листка в заднем окне автобуса и шептал:
– Пожалуйста, не уходите.
Тут машина, в которой сидели подростки, снова с ним поравнялась. Из ее окна вылетел пиджак и приземлился Карлу прямо на голову. Машина поехала прочь, рыча и раскидывая колесами гравий и пыль. Стоя в этом пыльном облаке, Карл снял с головы пиджак и посмотрел вслед парочке, которая снова мчалась навстречу своей слепой молодости. А потом сделал вдох и закричал изо всех сил:
– ОДНАЖДЫ ОН ВСЕ-ТАКИ УМРЕТ!
Милли Бёрд
Водителем автобуса была тетенька, но выглядела она так, будто нацепила одежду своего папы: синие шорты, большущая рубашка с короткими рукавами, носки до колен и черные ботинки.
Она была тощей, и волосы у нее стояли торчком.
Милли пошла по коридору, волоча за собой ногу Мэнни.
Правда же
Чудесно
Идем в туалет?
Она села на пустое сиденье позади водителя. На наклейке около руля было написано: «С кем вы будете говорить: с мужчиной, который считает себя главным, или с женщиной, которая по-настоящему в курсе дел?»
Милли наблюдала за белыми полосками на дороге, похожими на дефисы. Ей нравилось, что они сливаются в одну длинную полосу, когда автобус едет быстрее, и как будто делят мир пополам.
– Вы когда-нибудь видели жареную курицу в ведре? – спросила Милли у тетеньки-водителя.
Та не отвечала очень долго. Просто сидела и крутила рулем, словно ничего не слышит. Милли уже хотела повторить вопрос, как вдруг тетенька ответила:
– Я уже тридцать лет тут работаю. – Она не отрывала взгляда от дороги, поэтому было непонятно, с кем разговаривает – с Милли или с собой. – А кажется: что нового узнаешь, когда целыми днями мотаешься по одной и той же дороге, правда?..
Они проехали мимо ярко-зеленого клочка земли. Из него торчало одно-единственное голое деревце. Оно походило на человека на необитаемом острове, который зовет кого-то на помощь. Милли ему помахала.
Земля по обе стороны от дороги была плоская и белая, и от нее отражался солнечный свет. Милли прикрыла глаза рукой.
– Это снег? – спросила она.
Тетенька за рулем усмехнулась.
– Соляная равнина. Озеро высохшее. Никогда, что ли, не видела?
– Не-а. – Милли ткнулась лбом в окно.
Ей жутко захотелось лизнуть эту высохшую соляную лужу.
– Раньше тут была вода, – продолжала водитель. – А потом выросла соль и высосала воду, – она несколько раз прихлюпнула ртом. – Убила все вокруг.
– А-а.
На земле виднелись узоры из разводов, как будто великаны рисовали по ней пальцами.
– Потом здесь появились всякие другие растения, которых раньше не было. Красотища, правда?
Милли смотрела, как соль поблескивает в солнечном свете.
– Но жить тут все-таки трудно, – продолжала водитель. – Вот всякие там хиппи, например, когда пытаются найти себя, едут в Индию или еще куда. Висят там вверх тормашками, чечевицу за обе щеки уплетают. А лучше бы сюда пришли погулять. Поспали бы ночку на такой природе и сразу бы себя понаходили.
Милли рассматривала собственное отражение в окне.
Зачем кому-то хотеть найти самого себя? Разве не лучше найти кого-нибудь другого? Разве сам ты не единственный, кто тебя никогда не подведет?
Она прикоснулась своей настоящей ладошкой к ладошке-отражению.
По обе стороны рядами росли эвкалипты, которые клонились к дороге и тянулись в небо, точно замершие танцоры.
– Посмотри вон на те деревья, – сказала водитель. – Видишь, какие они розовые?
Милли кивнула. Она почему-то вспомнила про кожу у себя во рту.
– Это лососевокорые эвкалипты. На них все время как будто бы солнце светит.
Милли уставилась на деревья.
– Это твоя бабуля там сидит? – спросила тетенька-водитель.
Милли пожала плечами.
– Что это у тебя на руке?
Милли посмотрела на пивной чехол.
– Папина штука. Он умер.
Тетенька взглянула на нее в зеркало.
– И за что же он умер?
– Не знаю.
Она кивнула.
– Ладненько.
Автобус замедлился.
– Я Милли Бёрд.
– Стелла, милая. Меня зовут Стелла. – Водитель оттянула свой воротник. – Это одежда моего брата. И автобус его. Он тоже умер.
Милли кивнула.
– А где твоя мама? – спросила Стелла.
– Эй, ершик ты мой туалетный, – встряла вдруг Агата, которая пронеслась по проходу и схватилась за спинку водительского кресла. – Скажи-ка, из Калгурли поезда еще едут?
Стелла сощурилась, глядя в зеркало.
– Не-а, – ответила она.
– Нет?
– Там теперь машины летучие. Сразу довезут, куда надо. И быстро, между прочим.
– Ну ладно, – вздохнула Агата. – Ладно, ершик. Не хочешь помогать – так и скажи.
– Знаете что, дамочка, я вам не справочное бюро. Довезу вас до станции, а вы уж там сами разбирайтесь.
– А ты не можешь просто крикнуть в окно кому-нибудь из своей родни: «Эй, Мэри, когда поезд-то отходит?»
Стелла включила поворотник. Автобус, хрустя гравием, свернул на обочину и затормозил на остановке.
– Озеро Картвил, – объявила она.
Двери открылись, и высокий мальчик в наушниках вышел из салона. Стелла обернулась к двери и, держа одну руку на спинке своего сиденья, а вторую – на руле, выдала:
– Не моя забота. – Но смотрела она не на Агату, а на пассажиров, которые наполняли автобус.
В салон, перепрыгнув через две ступеньки, поднялся маленький мальчик в очках и с прилизанными волосами.
– Здравствуй, юный Лоуренс, – поздоровалась Стелла.
– Здрасьте, Стелла, – ответил Лоуренс, не поднимая глаз.
Стелла знала всех пассажиров по именам: миссис Крэнли, Тимбо, Винс, Фелисити – и все они тоже знали ее по имени.
Последним в автобус вошел большой и широченный дяденька в рабочей форме. Лицо, руки и ладони у него были грязными.
– Привет, Стелла, – поприветствовал он.
– Трент, – узнав его, кивнула она.
Он остановился на верхней ступеньке и ткнул большим пальцем себе за спину.
– Там какой-то старикан ползет. Еле-еле. – Трент улыбнулся. – Ему лет так сто семьдесят пять.
А потом у Милли внутри все замерло, как будто от счастья лопнул шарик, потому что в дверях автобуса появился Карл. Он весь взмок, тяжело дышал, и под мышкой у него торчал манекен. Сердце загромыхало у Милли в груди. Она бросилась вниз по ступенькам и повисла у Карла на шее.
– Просто Милли, – пробормотал он.
А потом послышался голос Агаты:
– Эй ты, Джин Уайлдер, ты что, меня преследуешь? – Она вытащила из сумки печенье и бросила прямо в него.
Агата Панта
Вот откуда Агата и Карл (почти) знают друг друга
Раньше Карл часто ходил мимо ее дома в своем фиолетовом костюме. А иногда даже надевал сверху длинный плащ, который доставал ему до пят.
– Мало волос! – вопила Агата, сидя на Стуле Созерцания. – Глупый пиджак! Дурацкое лицо! Корчит из себя Джина Уайлдера!
Как-то раз он дольше обычного стоял у нее перед домом. Погладил ограду, и Агату это так возмутило, что она даже не смогла вымолвить ничего членораздельного.
– Тых!.. – кричала она. – Ух!.. – бормотала она.
И наконец выплюнула:
– Чего?
Агата поднялась, и кровь прилила к голове. Потом высунула указательный палец в окно так далеко, как только могла и воскликнула:
– Хватит лапать мою ограду!
Высунув в окно и голову, Агата ткнула пальцем в Карла. Тот подпрыгнул, глядя на нее.
– Кыш! – выкрикнула она. – Да, ты! Хватит лапать!
Он схватился за ограду обеими руками.
– Извините! – крикнул он в ответ, барабаня пальцами. – Я не хотел… просто… Хотите, помогу вам с сорняками?
Агата ткнула пальцем в дальний конец улицы.
– Уходи! Это ты сделать можешь?
И он ушел. Но когда уходил, пробежал пальцами по ее ограде.
Карл вернулся на следующий день. И на следующий за ним. И на следующий. Он перегибался через ее ограду и рвал сорняки. Агата высовывалась в окно и швыряла в него зачерствевшим печеньем. Он ей надоел, очень ей надоел.
– Ты мне надоел! – кричала она иногда ему вслед.
Она прижималась лицом к окну, и стекло запотевало от ее дыхания. Уходя, он никогда не оборачивался, и это надоедало ей больше всего. Она сама не знала, почему.
– Почему он мне так докучает? – недоумевала Агата, глядя, как он поспешно убегает прочь и заглядывает во дворы к ее соседям.
А потом он вдруг перестал приходить, и Агата целую неделю стояла у окна с двенадцати часов пятидесяти одной минуты до тринадцати часов тридцати двух минут и касалась пальцами окаменевшего печенья. И ждала. Но он так и не пришел.
И мир словно перевернулся.
Карл-который-печатает-вслепую
Карл обнял Милли, и ему показалось, что он не заслуживает объятий, хотя и очень этого хотел. Конечно, когда-то он обнимал так своего сына, но чувство было ему ново. А теперь появилась и та другая женщина, и все стало интересно и сложно.
Вот что еще Карл знает об Агате
Как и все жители Уорвиквейла, Карл знал историю этой женщины.
Однажды Скотт и Эми взяли его с собой за продуктами, и на обратном пути они как раз проезжали мимо ее дома. Тогда Эми повернулась к его сыну и сказала:
– Даже не надейся, что когда ты откинешься, я тоже так у нас забаррикадируюсь.
– Конечно, надеюсь, Эймс, – ответил Скотт. – Но если ты умрешь первой, я закачу вечеринку.
Эми шутливо ткнула его локтем в ребра.
– Притормози, поглядим.
– Нет, давай оставим ее в покое, – ответил Скотт.
– Ну-у… – вздохнула Эми. – Ее даже иногда видно в окно.
Карл никогда раньше не думал, что история той женщины будет его волновать, потому что давно поместил ее в карантин под ярлыком «То, что интересует Эми» (и поставил на одну полку с чужими бедами, карманными поросятами, которых модницы носят в сумочках, и неким доктором Филом). Но теперь, глядя на дом, Карл вдруг понял, что эта история его все-таки волнует. И сильно. Он будто смотрел на собственные внутренности, только в виде дома: темного, умирающего, давно уже поднявшего белый флаг.
– О! Вон она! – засуетилась Эми.
Женщина смотрела на них в окно, и выражение ее лица было холодным и непроницаемым.
– Жуть, – поежилась Эми.
Они поехали прочь, и она прибавила:
– Надо же так от всех закрыться. Даже не знаю, романтично это, грустно или просто безумно!
– По-моему, все вместе, – ответил Скотт. – А ты что думаешь, па? Она же теперь одинокая дамочка. Хочешь, оставлю тебя у нее на пороге?
Карл ничего не ответил. Глядя на ту женщину и ее дом, он вдруг почувствовал себя не таким одиноким.
Они стояли перед вокзалом в Калгурли, и над ними возвышался памятник жертвам войны – солдат с ружьем наперевес. Мимо мчались внедорожники, расписанные ржавыми крапинками запекшейся грязи, точно произведения искусства.
На фоне неба выделялись внушительные и торжественные крыши баров. Еще из автобуса Карл заметил у входа в один из них доску с надписью: «Горяченькие полуголые барменши». Сначала Карл решил, что «барменши» – это названия каких-то рыб, которые водятся в местных озерах. Но когда автобус встал перед светофором, он еще пару минут поразглядывал надпись – и вдруг осознал ее подлинный смысл. На щеках вспыхнул румянец.
Дома, на юго-западном побережье, у жителей были изумленные глаза, светлые волосы и мокрые штаны. Здесь же люди казались другими: колючие, будто их грубо набросали на бумаге; будто родились они в той самой красной земле, по которой ходят; будто были выточены из лососевокорых эвкалиптов, рядами росших на улицах.
Эти люди все время кричат: у пекарен, магазинов, баров и на главной улице – и странно рубят слова, будто бросают предложения в измельчитель. Здесь Карл чувствовал себя не в своей тарелке. Впрочем, как и дома.
Небо стало темно-синим, каким бывает, когда день переходит в вечер. К Карлу и Милли стремительно подошла Агата. Ее лицо казалось едва различимым в сгущавшихся сумерках, но походку Карл ни за что бы не cпутал. Создавалось впечатление, что Агата сражалась с воздухом, и воздух этот был плотным, как простыня, через которую ей приходилось прорываться.
– Ну, до завтра поездов не будет, – сообщила она, окруженная облаком пыли, точно силовым полем. – Зуб даю, та Стелла, или как ее, прекрасно об этом знала. Никогда не доверяй женщинам худее себя! Записывай скорее! И что теперь делать? Печатник! Я не собираюсь тут всю ночь торчать и на вас таращиться! Уже семь тридцать семь вечера! И у нас нет денег!
Карл вдруг осознал, что он здесь единственный мужчина, и разволновался. Понятное дело, в таком положении на мужчину возлагаются определенные надежды. Он чувствовал на себе взгляды всех женщин. Не только тех, что были с ним, но и целых поколений женщин из разных веков, стран и цивилизаций.
– Ну, – сказал он как можно более уверенно, – нужно что-то делать.
Он поднял вверх указательный палец, чтобы подчеркнуть важность сказанного. Потом принялся ходить туда-сюда, надеясь разбудить ту часть своего мозга, которая отвечает за принятие решений.
– Давайте…
– Спрячемся, – предложила Милли.
Карл задумался.
– Идея неплохая.
– Одна моя подруга как-то поехала в Калгурли! – заметила Агата. – Так и не вернулась! Черт знает, что с ней случилось! Никто не знал точно! Но я знаю! Небось в одном из этих борделей ошивается! Подрабатывает!
Агата глубоко вздохнула и резко закрыла рот. Судя по всему, что-то заметила. Схватившись за забор возле памятника с солдатом, она пристально на него уставилась.
– «Они не состарятся, – прочитала Агата, – ведь состаримся мы, кто остались».
Она словно приросла к земле.
– Ведь состаримся мы, кто остались, – повторила она и осторожно коснулась ладонью своего горла.
Милли просунула руки в прощелины между заборными досками и взглянула на нее.
– А что такое бордель?
Агата отвернулась от памятника и спросила:
– На что это вы пялитесь?
В ту же секунду на стоянку возле них заехал автобус. Он остановился, открылись двери. Это была Стелла.
– Семь часов, – сказала она.
– Прошу прощения? – Агата заглянула в автобус и встала в угрожающую позу, так широко расставив ноги, будто собралась драться.
– Поезд, старая вы ворчунья. Отправляется в семь утра.
– А я думала, это не твоя забота, – напомнила Агата.
– Я передумала, ясно? – ответила Стелла.
Милли Бёрд
Дом Стеллы издавал много разных звуков. Когда Милли наступала на пол, он что-то бормотал; в стенах и потолке будто сидели какие-то человечки, которые то ли пытались выбраться наружу, то ли, наоборот, – забраться внутрь… А может быть, и вовсе просто танцевали чечетку, кто ж его знает!
Весь дом походил на магазин подержанных товаров, как у Милли в родном городе: тут много разных и непохожих друг на друга вещей сложили вместе и заставили поладить. Милли каждый раз обнаруживала здесь что-то новое – то, чего раньше не замечала. Может, Стелла потому так и живет? Может, она любит забывать вещи и каждый раз их снова находить?
В ванне Милли строила целые города из мыльных пузырей: дома и небоскребы, подъездные дорожки и деревья, кладбища и магазины, школы, полицейские участки и почтовые отделения. Она так долго там просидела, что вода остыла. Стелла вытащила ее из ванны, завернула в полотенце и усадила перед обогревателем с красными светящимися лампами.
Потом Милли сидела за кухонным столом с Карлом и Агатой, а Стелла готовила для них спагетти. Мэнни тоже пустили на кухню, но стула для него не нашлось, поэтому Карл прислонил его к стене возле микроволновки. Проглатывая спагетти, Милли улыбалась манекену.
После ужина Стелла приготовила всем взрослым по чашке чая, а Милли дала миску мороженого. Агата и Карл отправились в гостиную.
– Мы позвоним твоей маме утром, – сказала Агата, выходя из кухни.
Милли осталась сидеть со Стеллой и Мэнни.
«Просто будь добра», – говорил раньше папа, и Милли видела: о доброте Стелла знает не понаслышке.
Милли смотрела, как Стелла дует на чай. Пар, поднимаясь, рисовал в воздухе силуэты, как рисовали их чашки с кофе в универмаге.
А что было бы, если бы все вот так дышали? Звери, люди, трава, деревья. Возле каждого вился бы и рисовал узоры дымок. У одних он был бы коротким и менялся быстро: от бега или сердечного приступа. У других, кто спит или смотрит телевизор, – длинным и медленным. И тогда казалось бы, что ты видишь музыку, если бы ее можно было увидеть. И мир был бы всегда наполнен этой музыкой дыхания.
Может, издавая последний вздох, мы выпускаем все наружу: свои воспоминания, свои мысли; все, что хотели сказать и говорить не хотели; все картинки у себя из головы, на которых танцует пар от кофе и папа смотрит на тебя в последний раз; и ощущение грязи между пальцев; и ощущение ветра, мчащегося навстречу; и все краски, все цвета на свете.
– Я так и не пошла, – сказала Стелла. – Кладбище тут, в конце улицы. Я каждый вечер мимо него проезжаю, но никогда туда не заходила. Даже знаю, где он лежит. Заходишь. Идешь прямо по дорожке. Первый поворот направо. – Стелла глотнула чай. – Эррол. Мой младший братик.
– Эррол, – повторила Милли.
– Ага, – пробормотала Стелла. – Мой братишка. Знаешь, пришла я сегодня домой, села на диван и вспомнила о нем. Он бы не стал думать дважды: как пить дать, за тобой бы приглядел. Вот я и вернулась в свой чертов автобус. А дальше ты знаешь.
Милли сунула в рот ложку мороженого и спросила:
– А вы видели его, когда он был Мертвым?
Стелла снова подула на чай.
– Ага, – сказала она.
– И на что он был похож?
Стелла задумалась.
– Ты знаешь кого-нибудь, кто все время очки носит?
Милли кивнула.
– А потом он возьми да и сними их, чтобы почистить. Видела такое?
– Да.
– И глаза у него становятся будто больше, или меньше, или еще чего. Так?
– Ага.
– Вот так он и выглядл.
– А это точно был он?
– Ну, ДНК у него я не проверяла.
– А вы знаете, где он сейчас?
– Кроме кладбища-то? Это зависит от того, как ты на мир глядишь. Кто-то скажет, что он там вот, – Стелла показала на потолок.
– С Джими Хендриксом?
– С кем?
– Джими Хендриксом.
– Это который с гитарой, что ли?
Милли пожала плечами.
– Папин знакомый.
– По-моему, он просто в земле. Ни в какого жука он уж точно не перевоплотится и не будет привидением витать по дому и подглядывать, как я сижу на унитазте. Это конец. Сначала ты жив, а потом мертв. Вот и все. В этом суть.
– Конец?
– Конец. – Стелла внимательно посмотрела на Милли. – А ты как думаешь?
– Не знаю.
– Вот тебе и ответ.
– Это не ответ.
– Я знаю только одно: никто понятия не имеет, что творится на дне моря, у нас в мозгах и когда мы умираем. Как по мне, ну и ладно. Хоть есть над чем напрячь извилины, пока на автобусе катаешься или еще чего творишь.
Милли взглянула на Стеллу, потом на Мэнни и снова на Стеллу.
– Мне кажется, Мертвые превращаются в пластмассу и их иногда ставят в магазинах, – заметила она шепотом.
Читать бесплатно другие книги:
