Червоный Кокотюха Андрей

Украина, Волынь, весна 1948 года

1

Так вас интересует, помню ли я некоего Данилу Червоного…

А как же, очень хорошо его помню. Даже не столько его самого, сколько то время. В конце концов, за операцию по ликвидации банды так называемых повстанцев отряда Червоного, или Остапа, и за захват самого командира я тогда получил не только награду. Кстати, вдумайтесь в скрытый смысл: орден Красной звезды за арест Червоного, так вот… После того как Червоный пошел по этапу, меня перевели сюда, в Киев. Пошел на повышение, как говорится.

Здесь я немного поясню ситуацию, о которой вы, наверное, слышали. Вот вы работаете журналистом, да? Сразу пришли в газету, как я понимаю, после университета. Но ваш карьерный рост типичным назвать нельзя, ведь как оно в вашей системе обычно бывает… Сначала человек пишет внештатно, становится рабоче-крестьянским корреспондентом. Активно сотрудничает сначала с многотиражкой, где ничего не платят. Потом с районной, например, газетой — это уже на ступень выше, да и гонорар начисляют. Десятка[11]— существенная прибавка к зарплате, не правда ли? Затем, если повезет, активного автора оформляют внештатным корреспондентом, а это уже определенный социальный статус. Ну, к примеру, как народный дружинник. Да. Потом внештатника отправляют куда-нибудь учиться, он становится штатным корреспондентом — и это тоже повышение. Но всякий сотрудник районной газеты хочет дорасти до областной. Потом, если есть амбиции, целится на республиканскую. И высший пилотаж — это всесоюзное издание. Сначала — внештатным корреспондентом, например, «Комсомольской правды», дальше — работа в корреспондентском пункте, а там, глядишь, солидный собственный корреспондент. Ну и большой карьерный скачок — Москва, в худшем случае — Ленинград. Только не говорите, что среди ваших знакомых нет таких успешных людей…

Примечание Клима Рогозного: В Советском Союзе спецслужбы непосредственно контролировали журналистику. Некоторые публикации автор согласовывал со специальными сотрудниками, которые сидели в отдельных кабинетах, считались работниками так называемого Главлита, неофициального подразделения госбезопасности. Ведь журналистика принадлежала к важным идеологическим профессиям, поэтому кафедрами на профильных факультетах заведовали люди, имевшие и ученые степени, и высокие звания в КГБ. Руководящие должности в редакциях, особенно в крупных газетах областного и республиканского значения, занимали люди, которые имели непосредственное отношение к спецслужбам, не говоря уже о многочисленных внештатных «секретных сотрудниках» — сексотах. Даже если офицеры КГБ по роду деятельности не имели никакого отношения к журналистской работе, практически каждый из них знал организационную структуру и принципы работы советских средств массовой информации и пропаганды.

Я такой пример не зря привел, вы, наверное, поймете его и перенесете на любую систему, в том числе на нашу. Киев — столица Советской Украины, большой город, определенный статус. Согласен, после Луцка, да еще и тридцать лет назад, — это существенное повышение. Вот только многие из моих коллег считали (да и сейчас считают) Киев таким себе провинциальным городком, чуть больше Луцка, или того же Львова, или там Житомира. По статусу для большей части моих коллег он мало чем отличается от других областных центров, вот и воспринимается как чуть более просторная и удобная стартовая площадка, откуда проще прыгнуть дальше, например в Москву. Вас удивляют мои слова? Напрасно, я в отставке давно, но мое мнение коллеги и так знают: добросовестно надо работать везде, куда бы тебя ни назначили. Ведь и здесь, в Киеве, и там, на Западной Украине, и в Ленинграде, и в Москве мы делаем одно дело и работаем для одной страны. То есть боремся с ее врагами. Да. Ну, а есть коллеги, которые просто, извините за выражение, сачкуют — считают, что здесь, так сказать, в провинции, и стараться не надо, и перспектив особенных нет.

Это я вам так подробно объясняю, чтобы вы поняли: я, когда меня перевели в Киев после успешной операции по ликвидации группы так называемого Остапа, или Червоного, на самом деле ничего большего не хотел. Наоборот, нигде, кроме Киева, я себя не видел тогда и не вижу теперь. Можно сказать, я в некоторой степени даже благодарен Червоному и вообще всем тем так называемым повстанцам — ведь благодаря работе с ними я получил повышение и перебрался, точнее, вернулся в Киев. Это же родной мой город.

Наши корни в Бердичеве, но там у меня родственников уже не осталось. Моему отцу удалось сделать блестящую для царского времени карьеру на государственной службе. Помогла удачная женитьба на дочери влиятельного киевского чиновника, а отец взял фамилию жены, то есть я ношу фамилию своей матери.

Примечание Клима Рогозного: Вероятно, отец Льва Доброхотова был выкрестом, то есть принял христианство, перекрестившись из иудейской веры в православие. Искать сведения о родословной Доброхотова вряд ли нужно, но тот факт, что он взял фамилию жены, подтверждает эту догадку. К тому же влиятельный чиновник не одобрил бы брака дочери с молодым человеком, который ничего не стоит, занимает никчемную должность и не имеет серьезных перспектив. Но, если вспомнить, что в российской империи существовал антисемитизм, такие перспективы появлялись — разумеется, со многими оговорками — только перед теми евреями, которые выкрестились в православие. В то время смена фамилии могла стать для отца Доброхотова очередным шагом к восхождению по карьерной лестнице.

Из-за моего, так сказать, непролетарского происхождения у меня могли быть серьезные проблемы, когда я уже работал в НКВД. С другой стороны, само происхождение заставило меня выбрать этот путь. Когда началась революция, мне едва исполнилось восемь лет, и я хорошо помню, что мои родители ее не приняли, поэтому дети на улице дразнили меня буржуем и кидались камнями. Долго я прятался от всех, а как-то раз не выдержал и дал сдачи. Завязалась драка. Вмешался милицейский патруль, поскольку тогда в Киеве уже закрепилась советская власть, и меня потащили в отделение. Там со мной очень долго говорил усталый человек в кожанке. Он понял отношение моих родителей к власти рабочих и крестьян, велел идти домой, а вскоре меня перевели в один из вновь созданных интернатов. Чему я был очень рад: это, я скажу вам, очень тяжело, когда твои родители не хотят понимать, что вокруг строится совершенно новая страна, совершенно новое общество, что люди тоже будут новыми.

В органах я оказался в начале тридцатых годов. Как раз тогда вливалось новое пополнение и было много работы, так как активизировались враги партии, не согласные с ленинским учением и политикой товарища Сталина, направленной на индустриализацию страны. Именно тогда я, еще молодой чекист, столкнулся с первыми проявлениями этого украинского национализма. Но сейчас мы об этом не будем вспоминать, пойдите, если хотите, в газетные архивы здесь, в Киеве, почитайте, там все написано.

Примечание Клима Рогозного: Очевидно, речь идет о сфабрикованном советской властью и реализованном НКВД процессе над так называемым Союзом освобождения Украины и следующих за ним планомерных преследованиях деятелей украинской науки и культуры, вошедших в историю под названием Расстрелянное Возрождение.

Итак, я свою работу в органах государственной безопасности начал именно с борьбы с украинско-немецкими буржуазными националистами. Затем, конечно, меня перебросили на другой участок. Но успехи в моей работе и там были достаточно высокими, иначе враги не делали бы перед войной попыток скомпрометировать меня перед органами и в глазах партии, напоминая о том самом буржуазном происхождении. Правда, на некоторое время из Киева пришлось уехать… Потом — война и назначение в недавно созданное управление НКВД, взявшее на себя руководство партизанским движением, подпольной и диверсионной работой во вражеском тылу.[12]Вот так с весны сорок третьего года ваш покорный слуга лично вел борьбу с так называемой Украинской повстанческой армией.

Несомненно, руководство считало меня специалистом. К тому же по служебным делам я лично контактировал с Медведевым[13]и, можно сказать, достаточно хорошо ориентировался на Волыни. Поэтому после войны я и оказался на должности начальника Луцкого областного управления НКВД.

Не знаю, что вы там собираетесь писать, какой материал готовите, но, независимо от этого, считаю нужным донести до вас еще кое-какую общую информацию, без которой вы вряд ли поймете, как, почему, что собственно помогло органам государственной безопасности ликвидировать бандеровские группы вообще и группу Червоного в частности именно в тот период, в конце сороковых. Хотя бы потому, что активное вооруженное сопротивление пошло на спад. Пока шла война, сосредоточиться исключительно на ликвидации УПА на только что освобожденных от немцев землях советская власть и НКВД не могли себе позволить. А вот в послевоенное время появилась возможность бросить на Западную Украину больше сил: отдельные специальные отряды, которые частично состояли из бывших партизан и полностью владели тактикой ведения боевых действий в лесах.

Параллельно выкуривали националистическое охвостье из бункеров и крыйивок: обычно УПА сворачивала деятельность с наступлением холодов, чтобы пересидеть зимние месяцы в специально оборудованных укрытиях, а мы времени зря не теряли и бросали немалые силы как раз на обнаружение и обезвреживание этих убежищ. Фактически это означало ликвидацию и, так сказать, личного состава: по каким-то своим неписаным законам бандеровцы, застигнутые нашими бойцами в бункерах, оказывали яростное сопротивление, а когда понимали, что прорваться не удастся, совершали самоубийства. Фанатики какие-то, честное слово…

Примечание Клима Рогозного: Отставной офицер КГБ при этом не упоминает, что советские солдаты и офицеры, сдававшиеся в плен, оказывались вне советских законов военного времени. Согласно личному приказу Сталина, сдаться в плен — это измена родине. А побег из плена в основном означал для беглеца трибунал и либо смертный приговор, либо огромный срок в лагерях ГУЛАГа, что приравнивалось к смерти, только медленной. Советские воины знали об этом. Тем не менее предпочитали все же сдаться, чем застрелиться.

Весной 1948-го, о которой мы с вами говорим, мы думали, что существенно ослабили ОУН-УПА. У нас даже были оперативные данные, что большинство бандитов бежали за пределы страны. Говорили о Польше, Чехословакии, Румынии и Венгрии. Но именно тогда вдруг активизировались летучие подразделения — вроде того, которым командовал Остап. Припоминаю один случай. В начале января это было, знаете, на Рождество приходится по старому календарю… Атаковали бандеровцы взвод внутренних войск где-то неподалеку от Тернополя. Когда же подоспели войска, они залегли в круговую оборону, потом обнаружили слабое место, пошли на прорыв и оставили после себя — чтоб вы понимали — сорок два человека убитых. Их тоже потрепали, только, как оказалось, гораздо меньше. Чего не отнять у бандеровцев — воевать умели, да…

Еще засело в памяти, как за три месяца, от зимы до ранней весны, они провели десять акций по волынским селам: показательно казнили предателей. Для них предатель — тот, кто сотрудничает с властью и выдает нам бандитов и пособников. Что характерно, казни совершались публично: сгоняли все село, зачитывали приговор, и никто даже слова не говорил.

Но все равно: чем дальше, тем чаще антисоветское подполье терпело поражение. Все это, молодой человек, только благодаря укреплению власти в центре и на местах. К примеру, сразу после победы объявили амнистию для осужденных бандеровцев и членов их семей. Потом националистам предложили сложить оружие в обмен на все ту же амнистию, и добровольно сдались сотни людей. Там, где не удавалось уговорить, работала наша агентура.

Наконец, мы всячески ослабляли материальную базу бандеровцев. Ведь одно дело, когда тебе нечем стрелять, и совсем другое — когда боец голодный. Благодаря агентуре мы выявляли оуновских пособников по селам, судили и депортировали их, куда следует. Организация колхозов также не способствовала тому, чтобы у потенциальных приспешников оставались запасы продуктов, которые они могли бы без ощутимого вреда для собственных семей и их благополучия передавать в леса. Поэтому велась мощная агитация против колхозов. Тем не менее наши стратегия и тактика побеждали.

Примечание Клима Рогозного: Отставной офицер КГБ здесь сознательно не говорит, что публичные акции запугивания практиковала и советская власть. К тому же Доброхотов не упоминает о так называемой Большой блокаде: предполагалось полностью отрезать подразделения УПА от сел и хуторов, замкнув их в лесах, чтобы уничтожить голодом, холодом, болезнями и непрерывными боями. По расчетам руководства НКВД-МГБ, были заблокированы, согласно административному делению того времени, десять областей Украины. Государственные границы и границы между областями и даже районами перекрывались. В селах и на хуторах стояли военные гарнизоны. Вводилась строгая контрольно-пропускная система. Если бы украинское подполье было настолько слабым, как об этом говорит Доброхотов, такие усилия власть не прилагала бы.

Вот как все складывалось: сидеть в бункерах и прятаться в лесах с автоматами бандеровцам становилось все труднее. Люди чаще отказывали им и не давали продуктов: ведь обещания свергнуть советскую власть в обмен на хлеб и сало становились все более бессмысленными. Да и власть, против которой оуновцы настраивали народ, открывала школы, больницы, давала рабочие места, снижала цены на продукты и промышленные товары. Иногда еду и теплые вещи приходилось забирать силой, с угрозами, а этого, согласитесь, никто не любит. Что же это за патриоты такие, если они забирают у бедных людей и без того скудные запасы…

В комплексе это подрывало, как вы понимаете, деятельность УПА. А вот Червоный, по оперативным данным, находившимся в моем распоряжении, меньше всего обращал на это внимание. Он оказался таким упрямым! А еще его почему-то любили в тех краях, вспоминали шепотом и с восхищением. Даже у нас на допросах задержанные по подозрению в разного рода антисоветской деятельности не сдерживались, угрожали: «Ничего, Остап до вас еще доберется! Он вам пустит красных петухов!» Именно поэтому его группа и он лично представляли для нас и — скажу без преувеличения — для успешного продвижения советской власти довольно серьезную опасность.

Можете прямо так и писать: Данила Червоный считался на Волыни особо опасным преступником. А после нескольких акций, проведенных его группой и, к сожалению, оказавшихся успешными, найти и обезвредить Червоного стало для меня делом чести.

2

Весной 1948 года боевка Остапа, то есть Червоного, напала на автоколонну, в которой была машина нового начальника Луцкого военного гарнизона.

Обычно бандеровцы не вступали в стычки с регулярными частями, сосредотачивались на подразделениях МВД, и это было понятно: бросить вызов армии — значит ускорить свой и без того близкий конец. Но, как решил я тогда, Червоный хотел пойти ва-банк, именно поэтому вконец обнаглел, так как терять ему особенно было нечего. К тому же нападение на колонну — серьезная акция, которая, как ни крути, получит огласку и наделает шуму. Конечно. И если у бандеровцев получится выпутаться живыми, их реноме в глазах антисоветски настроенного населения подскочит. Следовательно, Червоный еще какое-то время сможет пользоваться расположением людей и продолжать деятельность, опираясь на националистическое антисоветское подполье.

Акция у Червоного получилась удачной не в последнюю очередь из-за эффекта неожиданности. Засаду бандеровцы устроили там, где их никто не ждал, поскольку маршрут автоколонны составлялся тщательно и с учетом таких неприятных сюрпризов. Главную машину сразу забросали гранатами. Пока бойцы приходили в себя и занимали оборону, выискивая врага впереди, по ним ударили с тыла. Как только наши приняли бой, их атаковали с другой стороны, и те, кто чудом уцелел, потом говорили в своих показаниях — схватка началась неожиданно и закончилась молниеносно. Нападавшие расстреливали наших в упор, добивали усердно, даже я бы сказал — прилежно, со всей, как говорится, ответственностью и знанием дела. Самого начальника гарнизона повесили раненого на ближайшем дереве, прицепили на шею табличку, она до сих пор время от времени перед глазами у меня встает — «Смерть оккупантам!». Ну, табличка табличкой, а все это наводило на мысль о разветвленной бандеровской агентуре, которая закрепилась не только в селах, но и в городах, окопалась в государственных учреждениях, даже проникла в нашу систему — иначе как бы Червоный узнал пусть не максимально, но все-таки засекреченную информацию о маршруте следования автоколонны…

Не один я такой умный. Руководство из Киева тогда, помню, всыпало мне по первое число. Им, соответственно, попало из Москвы, ведь начальников военных округов назначают там. Признаюсь, той весной надо мной завис, как говорится, дамоклов меч: или я немедленно активизирую работу по обезвреживанию Данилы Червоного и его вооруженной группы, или меня, несмотря на всю мою компетентность и осведомленность в региональной специфике, зашлют начальником какого-нибудь лагеря в Сибирь.

Говорю вам это сейчас так спокойно, потому что государственной тайны не раскрываю: уголовные элементы вместе с антисоветчиками, согласно советским законам, до сих пор отбывают сроки наказания в местах, так сказать, не столь отдаленных. Охрану этих исправительных учреждений тоже надо кому-то организовывать, но если попадались служивые люди, умевшие это делать, то были и такие, кого на ответственные должности назначали специальными приказами. Разумеется, я вынужден буду подчиниться. Вот только осенью того года я готовился праздновать сорок лет со дня рождения и двадцать лет службы в органах ВЧК — НКВД — МГБ. Очень не хотелось делать это в условиях Крайнего Севера и вечной мерзлоты. Конечно, партии виднее, куда меня посылать, вот только назад, к нормальной работе, вернуться, как показывала практика, довольно сложно.

Единственный выход из сложившейся ситуации — как можно скорее взять Червоного. И тут мне на руку играли не только описанные выше обстоятельства, усложнявшие бандеровское движение, а сама возможность провести успешную операцию, которую эти обстоятельства создавали. Ведь все складывалось так, что я смог организовать и удачно провести единственную оперативную комбинацию, возможную в тех условиях. А речь, молодой человек, не о каких-то там сложных расчетах или битве интеллектов, как в шпионских романах и фильмах.

Если бы мне пришлось гонять Червоного по лесам, имея в распоряжении большое военное подразделение, готов признаться — облава затянулась бы надолго. Шансы поймать летучую бандеровскую боевку оставались ничтожными: пока что за Остапа большая часть местного населения, а еще у него были проторенные дорожки для ухода за границу — в случае чего. Единственный вариант военного решения проблемы — бомбить леса с воздуха на протяжении нескольких суток. И не надо так улыбаться. Однако истребить эту заразу с воздуха, ковровой бомбардировкой, мне никто бы не позволил. Слишком жирно для пресечения деятельности одного бандеровского командира и его отряда.

Нет, в самом деле все удалось провернуть намного проще. Нужно было всего лишь «шерше ля фам», как говорят французы. То есть найти женщину. В прямом смысле — любовницу Червоного.

Именно из-за такой вот банальной любовной истории нам и удалось подобраться к неуловимому командиру.

А что вы удивляетесь? Здесь ничего удивительного нет. Ожидали, что расскажу о военной операции, засадах, погонях, схватках? Действитльно, читателей как раз такое и интересует. В кино нашем тоже любят подобные зрелища. И правда, кому интересно смотреть почти два часа на главного героя, который сидит за столом, даже не чертит каких-нибудь схем, как Штирлиц. Видели, наверное, этот фильм. Так вот. Никому не интересно такое зрелище. Нужно так, как в иностранных картинах — видел я несколько на закрытых показах. Нам устраивают показы, специально. Советские люди такую пропагандистскую кровавую гадость смотреть не должны, но это продукт идеологических диверсий нашего потенциального врага. Значит, наша служба, занимающаяся охраной государственной безопасности, должна изучать такое, как говорится, оружие. Во-первых, правильно говорят, что врага надо знать в лицо. Во-вторых, если у них это успешно работает против нас, то мы возьмем определенные приемы борьбы на вооружение, дадим рекомендации и применим у нас против них.

Ну, это я вас немного путаю, так как не о том хотел сказать: американские или французские фильмы о всяких там шпионах без погонь, драк и стрельбы не обходятся. Тогда как в реальной работе и у нас, и у них применение оружия — крайний случай. Вы, наверное, об этом слышали. Если говорить об истории с Червоным, то поверьте мне — борьбы, боевых действий, вооруженных конфликтов после войны хватало не только на Волыни и вообще на Западной Украине. А стреляли в нас не только бандеровцы или эти, слышали наверное, «лесные братья» — националисты из Прибалтики. Обычные бандиты тоже были вооружены до зубов. Хотя в сорок восьмом больше половины бандгруппировок послевоенного разлива переловили и отправили назад за колючую проволоку… тоже еще проблема…

Так вот, огнестрельного оружия на руках гуляло дай бог. Но если обычных бандитов соответствующие милицейские подразделения могли придушить сами, без специального вмешательства войск МГБ, то с такими, как Данила Червоный, было сложнее. В отличие от уголовников, у бандеровцев был боевой опыт, и опыт не просто ведения войны, а прежде всего ведения партизанской войны. Из-за этого обычные военные операции против них не всегда оказывались эффективными.

Примечание Клима Рогозного: Отставной офицер КГБ опять лукавит и не называет вещи своими именами. Операции, которые он деликатно и обтекаемо называет военными, на самом деле были карательными. После русско-чеченской войны подобные операции называются «зачистками». Военные подразделения НКВД устраивали облавы в селах по минимальной информации о том, что кто-то из местных поддерживает связь с УПА. Людей брали в заложники, иногда за решеткой оказывалась треть населения, включая женщин и детей. Облавы проводили и в лесах, и не всегда ради реализации реальной оперативной информации. Борьба с бандеровцами кое-где имела показательный, точнее — показушный характер, чтобы МГБ и МВД на местах могли подтвердить собственную дееспособность.

Но там, где не всегда можно взять силой, найдутся другие, причем гораздо более простые методы. Один из них — ждать, пока преступная группа самоуничтожится из-за внутренних противоречий. Кстати, в ОУН такие противоречия уже возникали, это было видно из аналитических справок, составленных на основе агентурных отчетов и доведенных до сведения руководителей всех подразделений МВД и МГБ. Хотя именно Червоный зависел от подобных противоречий меньше всего. У нас была проверенная информация: он сам и его мобильная группа на тот момент никому из руководства ОУН не подчинялись, сами определяли для себя стратегические задачи, направления ударов, короче — боролись с советской властью автономно, так сказать, на свой страх и риск. Без централизованного обеспечения финансами, продовольствием, оружием.

Вот это я называю фанатизмом.

Объяснить не могу, да и вам искать объяснения не советую — мозг себе высушите. Этому и правда нет объяснения с точки зрения здравого смысла. А учитывая обстоятельства, о которых я говорил вам немного раньше, Червоного и его группу можно было и не ловить. Достаточно было усиливать агитационную работу в городах, а особенно в селах, вести соответствующую разъяснительную работу.

Опыт показывал: бандеровские отряды в своих бункерах в определенный момент нуждались в элементарном продовольственном обеспечении. Поэтому все чаще встречались случаи, когда отдельные группы выходили, складывали оружие и получали за это официально объявленное смягчение в суде. Позже кое-кто даже имел возможность выйти по амнистии, естественно, без права возвращения домой. В Сибири рабочих рук всегда не хватает.

Тем не менее казалось, что Остап, то есть Данила Червоный, будет держаться до последнего. Вследствие того что его группа полностью разделяла настроение своего командира, их действия были такими дерзкими. Значит, ждать, пока Червоному надоест воевать и он выведет своих людей сдаваться или уйдет за границу, — пустое дело. Тем более что именно у него было больше всего сторонников среди местных — понятно, он активный, не сдается, еще и огрызается на власть. А недовольные властью были и тогда, и сейчас их хватает. И вы, как журналист, должны это понимать.

Поэтому оставалось дальше разрабатывать агентурную сеть, регулярно забрасывать снасти и, набравшись терпения, ждать, пока что-то поймается. Ведь брать Червоного и таких, как он, можно только на личном. Находя его близкие контакты и разрабатывая их.

Теперь немного отойдем от темы. Напрасно вы удивляетесь: на личном, в частности на женщинах, главным образом любовницах, срезались и палились десятки, если не сотни таких вот героев. Видите, сколько вон там у меня книг стоит? Быть грамотным для того, чтобы работать в системе охраны государственной безопасности, очень важно.

Не сочтите хвастовством, но некоторыми фактами из истории я оперировать могу.

Вспомните хотя бы французскую дворянку Шарлотту Корде. Это ведь она, а не политические оппоненты, заколола ножом в ванной лидера революционеров — якобинца[14]Марата. Пришла под предлогом, что принесла ему список заговорщиков, а потом зарезала. Чем существенно подкосила якобинцев. Какая же партия без лидера… Ладно, не нравится этот пример, милости прошу другой, близкий украинцам. Народный герой Олекса Довбуш как погиб, знаете? Шел к любовнице в одно село, Космач, кажется, называется. А ее муж застрелил Довбуша на пороге своего дома. И это, если вы хоть немного знаете историю, после того как Довбуша и его побратимов-опришков безуспешно ловила небольшая армия. Сколько еще таких случаев знает история… Еще больше — любой судебный архив.

Если вам интересно, при случае скажите, похлопочу, позвоню кому-нибудь, чтобы вам дали возможность почитать эти тома. Бандиты палились на любовницах — здесь Америки я вам не открою. Об Америке, кстати: слышали о таком их легендарном гангстере — Джоне Диллинджере? Ну, об Аль Капоне наверняка слышали, тот был такой же. За этим Диллинджером, значит, больше сорока лет тому назад гонялась полиция нескольких штатов, он бежал из тюрьмы несколько раз, а сдала его — кто? Правильно, подружка! Чтобы более понятный пример привести — фильм вот недавно по телевизору показывали, многосерийный, про разбойника Дату Туташхиа,[15]видели? Там, между прочим, очень подробно и правильно, как я считаю, показали работу царской жандармерии. Вы книжечку почитайте, я после фильма сам заинтересовался, мне раздобыли. Я даже рекомендовал бы коллегам читать ее внимательно, с карандашиком — в кино много чего пропустили об организации работы царской охранки, а там, пускай они были, как говорится, сатрапами, но немало делали мудрого и грамотного. Следовало бы взять на вооружение.

Ага, так вот царские спецслужбы ловили этого разбойника, Туташхиа. Поймать не могли и тогда разработали беспроигрышную оперативную комбинацию: вычислили любовницу, от которой у разбойника был сын-подросток, поработали с парнем, настроили против отца, потом подсунули пистолет — и все, дальше оставалось только ждать. Видите, жандармы в той выдуманной истории даже сами не стреляли, за них это сделал соответствующим образом настроенный, считайте, пацан. Использовали его, так сказать, втемную, зато эффективно.

Да. Кажется, я вам уже всю прелюдию к своей истории не только объяснил, а даже разжевал. Правда, есть просьба: как будете писать — имейте эту информацию в виду. Она не секретная, не закрытая… Просто это мы с вами вот так, между собой, можно сказать — по-дружески, за чайком говорим. Широким массам это неинтересно, а для вас просто информация. Чтобы вы окончательно поняли: вот так, на личном, даже такие, с позволения сказать, воины, как Данила Червоный, довольно легко ловятся.

Достаточно. Лучше перейдем к конкретике, вы же ради этого пришли. Время у меня есть, это единственное, что у пенсионера осталось. Тем более что сама история долго длилась, но, если ее пересказывать, получится короткой.

3

Началось все, как в подобных крупных операциях бывает, с мизерного, незначительного дела, которое даже по нашему ведомству не проходило.

Написал какой-то житель Луцка в редакцию газеты «Вільний шлях» жалобу. Мол, приехал к нему фронтовой друг, пошли они в столовую перекусить с дороги, а там грязь, свинство и хамство. Буфетчица разливает вино стаканом, который даже не споласкивает. Это у нее мерка такая — на глаз. Явно же недоливает на выходе, ворует, сукина дочь: так и написано — я не поленился, сам эту жалобу прочитал вместе с другими документами. Посуду тоже плохо моют. Когда делаешь замечание — грубят. Неужели ради такого отношения к себе люди на фронте били фашистов?

Даже не в жалобе суть. Фронтовики не поленились, собрали с десяток подписей, а это уже не индивидуальное дело, а коллективная петиция. Хочешь не хочешь, надо реагировать. Посылают в столовую корреспондента, тот пишет заметку: жалоба граждан проверена, нарушения имеют место; к тому же вещи работников сложены возле продуктов питания, что является грубым нарушением санитарных норм, а рядом с посудой, где готовится пища для людей, варят свиньям.

После такого сигнала следующим этапом должна быть реакция соответствующих органов. В нашей стране подобные вещи четко продуманы и хорошо работают, чем наша система мне и нравится: никто не уйдет от ответственности, именно из таких ниточек сматывается большой клубок. Стоило копнуть глубже по той столовой — и все, всплывают на поверхность факты нарушений, злоупотреблений, хищений. Вы поймите, что даже теперь, когда войны, слава богу, нет сколько лет, в стране стабильность, имеют место факты хищений в системе общественного питания. Сколько продуктов списывается через обычные столовые, если заведующий — изрядный жук, вы, даже работая в прессе, не можете себе представить. Ну а в послевоенное время, когда большинство продуктов по карточкам, талонам, — это же какое искушение для разного рода ловкачей завязать прямые и тесные контакты с черным рынком!

Кстати: чтобы персонал столовой вел себя прилично, относился к людям приветливо и держал заведение в чистоте, за жабры этого заведующего, Сидора Волощука, взяли бы не так скоро, должен признать. Но разоблаченный и задержанный Волощук перепугался до смерти, отнекивался в кабинете следователя прокуратуры всего часа два, для порядка, в стиле: «Ничего не делал, ничего не знаю, не виноват!» Потом, когда ему подробно и наглядно объяснили, что за такие художества светит по уголовному кодексу, Волощук вдруг спросил: что ему, мол, будет, если он поможет органам найти и обезвредить особо опасного преступника? Сразу не сказал, о ком речь. Торговался, зараза, цену себе набивал.

В конце концов следователь позвонил нам в управление, от нас пришел человек, и вскоре мне докладывают: если задержанный за хищения директор столовой Волощук не врет, то есть реальный шанс взять Данилу Червоного.

Такими обещаниями не разбрасываются. Я тогда сразу сообразил — этот Волощук хоть мошенник и сукин сын, но точно не дурак. Должен прекрасно понимать, что будет, если в НКВД его поймают на вранье. Но откуда у какого-то там директора столовой, вполне лояльного к советской власти — списание продуктов на усушку-утруску я не считаю, это не мешало ему быть партийным, — информация не только о Червоном, но и о том, где и как его можно взять? Ларчик просто открывался: у меня в кабинете перепуганный Волощук сказал, что Червоный поддерживает связь с его дочерью Ульяной. Причем связь ту самую, интимную.

Прозвучало это так: «Остап к моей Ульке ходит, надоело уже… Может, хоть вы, товарищи, что-то с этим сделаете».

Слово за слово, выяснилось следующее.

Ульяна Волощук, или, как ее называют коллеги, Волощучка, работает в отделе народного образования. Закончила институт в Тернополе, вступила там в комсомол, проявила себя активисткой. Поэтому, когда вернулась в родной Луцк, ее сразу пригласили работать лектором. На своей должности девушка, которой только что стукнуло двадцать два, развила бурную деятельность. Сначала по району с лекциями и агитационными бригадами ездила. Затем наладила работу в пределах области. На месте практически не сидела, инициативы — фонтан. Разъясняла на местах, а особенно в селах политику партии и правительства, говорила о колхозах, о выборах, об образовании… Ну и вообще — обо всем на свете.

Но когда я услышал о возможной связи Ульяны Волощук с Червоным, даже еще не до конца веря в это, сложил-таки два и два. И с высоты собственного опыта работы на Западной Украине сразу понял: ширма все это. Комсомол, активность, агитация… Идеальное прикрытие для бандеровской связной! Особенно в обрисованной мною ситуации. Националисты постепенно прекращали открытую борьбу, уходили в глубокое подполье, всячески конспирируясь, в том числе внедряясь в органы советской власти. Вот откуда, между прочим, произошла утечка информации о маршруте нового начальника гарнизона, переданной боевке Червоного. Вряд ли Ульяна Волощук была причастна к этому эпизоду, но раз в отделе образования работает бандеровская связная с комсомольским билетом, нет гарантии, что таких скрытых врагов — даже с партийными билетами! — нет где угодно.

А Волощук и дальше убеждал: его дочь не только связная, но и любовница Данилы Червоного. Дело в том, что живут они вместе, в одном доме. И Волощук не раз слышал, как среди ночи к Ульяне кто-то приходил. Когда пытался разобраться, дочь сначала отмахивалась — не твое, мол, дело, — а потом даже пригрозила: не лезь, куда не просят, а то тебя за измену своему народу повесят, приспешник москальский, коммуняка засранный. Так и сказала.

Я из того допроса многое запомнил.

4

Однако это еще ничего не доказывало. Мало ли кто приходит к девушке среди ночи… Но, оказывается, зимой с Волощуком сам Червоный говорил, собственной персоной.

Привела его и еще двоих сама Ульяна. Просто завела ночью в комнату, где отец спал, и поставила перед фактом: искупай грехи перед своим народом, коммуняка, а то не посмотрю, что родная кровь… Как получалось из его слов, сам Червоный поставил директора столовой в такие условия, чтобы тот мухлевал с продуктами, выжуливал определенное количество провизии, готовил ее для переправки в лес на нужды бандеровцев. Словесный портрет и фотография самого Червоного в нашем распоряжении, конечно же, были. Но, опять-таки, почему я должен принимать на веру показания перепуганного мошенника? Он же на бойцов УПА готов списать все свои грехи. Встречались такие случаи.

Но окончательно я поверил Волощуку, когда он назвал псевдо одного из тех, кто вместе с Червоным приходил, — Лютый. Его мы тоже давно разрабатывали, случайно такие сведения не совпадают; получается, у нас действительно появилась возможность выйти на Червоного, и как раз самым верным способом — через интимные, сердечные дела. Теперь главное — правильно эту информацию реализовать, провести комбинацию аккуратно, чтобы сама Ульяна ничего не заподозрила. Операцию я взял под личный контроль. Признаюсь: отодвинул другие дела, важнее ликвидации Червоного на тот момент для меня ничего не было.

Самое первое, что приказал сделать, — немедленно освободить Волощука. Задержали его еще утром, спокойно, без шума. Объяснялось все просто: волна после той газетной заметки. Ну, вызвали человека еще и в прокуратуру, ну, продержали там… С кем, как говорится, не бывает. Да. Все, кто хоть как-то были к истории причастны, получили строгий приказ держать рот на замке. Наших сотрудников дополнительно предупреждать не надо, а вот следователю прокуратуры, которому Волощук признался, на всякий случай по нашей рекомендации выписали служебную командировку во Львов — при желании всегда можно загрузить человека работой.

Самого Сидора Волощука отпустили аккурат под конец рабочего дня, благо, Ульяны не было дома, где-то проводила очередные агитационно-просветительские мероприятия, хотя, понимаете теперь, какова им была цена… На следующий день «Вільний шлях», по нашей, естественно, рекомендации, публикует короткое сообщение: по факту такому-то, опубликованному тогда-то, проведена проверка; нарушения подтвердились, виновные получили строгое наказание. Все, достаточно, в те времена подробностей в газетах не печатали. Все без газет знали: раз кто-то наказан — значит, строго. Но раз не в тюрьме, власть и партия дали шанс осознать ошибки и исправиться. Здесь, получается, прикрылись.

Дальше надо было подвести к Ульяне Волощук нашего человека. Это сложнее, особенно если учесть ее предельную осторожность. Взяли под наблюдение, аккуратно собрали предварительную информацию. Со всеми ровна, приветлива, однако близко к себе никого не подпускает, отношения поддерживает сугубо деловые, рабочие, иногда приятельские, товарищеские. Вот только никак не удавалось вычислить, кто же на самом деле ее друг, через кого действовать.

На меня давили время и начальство из Киева: мог не докладывать раньше времени, знал, чем все может кончиться. Но намного хуже, если не спешить докладывать. Червоный давно у всех в печенках сидел, со всех уровней дергали: когда, товарищ Доброхотов, вы покончите с этими националистически-фашистскими недобитками… Само собой, постоянно рапортуешь: работа, мол, ведется. Но лучше все-таки доложить о реальных результатах. Хоть и станут подгонять, зато точно знать будут: Доброхотов на своем месте, занимается тем, чем должен, компетентен и так далее.

Через несколько дней я решил активизироваться. Как раз нарисовалась возможность подтолкнуть к Ульяне одного нашего человечка. Вот только в той ситуации стоило учесть: эта Ульяна Волощук — человек, без сомнения, опытный и осторожный. Вследствие чего и выходить на нее надо, реализуя многоходовую комбинацию. Поэтому наш парень, назовем его Захар, планировался только для дезинформации.

Примечание Клима Рогозного: Ниже Лев Наумович многое будет опускать и недоговаривать, как того требует статус. На самом деле и сегодня сотрудники и милиции, и спецслужб, хоть на пенсии они, хоть работающие, в рассказах о разных оперативных комбинациях обходятся общими, неконкретными фразами. В частности, обтекаемыми словосочетаниями типа «по оперативным данным», «реализуя оперативную информацию» и тому подобное. Но на самом деле в таких случаях стоит учитывать: во все времена, даже сейчас, а тогда — и подавно, в любом советском учреждении, особенно занимавшемся идеологической и просветительской деятельностью, и уж наверняка — там, где существовала комсомольская или партийная организация, непременно работало несколько сотрудников службы государственной безопасности. Назови ее хоть НКВД, хоть ГПУ, хоть КГБ — суть от этого не изменится. Порой эти сексоты даже не знали о существовании друг друга, строча друг на друга доносы. Подводить к связной Ульяне случайных людей Доброхотов не рискнул. Ввиду этого дальше наверняка идет речь о стукачах из системы народного образования, которых до определенного момента просто придерживали.

Выполняя задание, Захар вел в присутствии Ульяны разговоры сомнительного характера. Не явно, без откровенной провокации, а доверительно, неофициально. К примеру, сомневался в отдельных пунктах программных установок ЦК КПСС. Вспоминал о так называемом голоде в прошлом году на Востоке, якобы организованном умышленно. Обсуждал недостатки местного партийного руководства. Словом, делал все, чтобы вызвать Ульяну на откровенность. Через некоторое время получаю от Захара информацию: вроде как Волощучка заинтересованно смотрит в его сторону, даже несколько раз осторожно поддакнула — разумеется, когда рядом не было посторонних.

Действительно ли она клюнула, или наоборот — сама начала какую-то контригру, чтобы проверить Захара на вшивость, до сих пор не знаю. Да и не было это так уж важно в моей операции. Поскольку конечная цель этой комбинации — выставить провокатором самого Захара. То есть разоблачить его.

Выполняя надлежащие инструкции, Захар как-то проводил домой некую Любу Соцкую. По нашим данным — не то чтобы близкую, но все-таки довольно хорошую приятельницу Ульяны Волощук. Проводил так раз, второй, третий. В то же время в контакт с Волощучкой вступает еще один наш парень, назовем его Богданом. Он действует оперативнее: осторожно обращает внимание Ульяны на Захара и намекает: он, наверное, провокатор, так что учти, девушка… Та сразу в штыки: мол, ей нет до этого дела, она вообще не слушает, кто что вокруг говорит, держит между собой и Богданом дистанцию.

Вот здесь начинается следующий этап: арестовывают Любу Соцкую. Якобы за национализм. Хотя сразу предупреждаю: советские органы никогда невинных людей не арестовывали, это задержание составляло часть разработанной мною оперативной комбинации. А Богдан переждал день-два, пока шок от ареста пройдет, и опять вроде между прочим подкатывает к Ульяне и напоминает: общалась она с Захаром, какие разговоры вела — непонятно, на какие откровения тот ее спровоцировал — неизвестно, но ситуация прозрачная, я, мол, предупреждал, что провокатор этот Захар… Ну а мы тем временем Захара осторожно из операции вывели. Свое дело он сделал, дал основания Богдану себя разоблачить и исчез внезапно.

Примечание Клима Рогозного: Разумеется, Доброхотов не сказал, что такие, как упомянутый им Захар, использовались одноразово. В описанной ситуации НКВД, по-видимому, ликвидировал агента собственными силами. К тому же акцию можно сделать публичной и списать вину на бандеровцев, которые сводят счеты с вражескими приспешниками. Вероятно, так и было. Но вполне возможно другое развитие событий: Захара ликвидировали бандеровцы по приказу Червоного. А Доброхотов не мешал, ведь сам списал агента в утиль. И именно эта акция давала ему дополнительное подтверждение связи Ульяны Волощук с бойцами УПА, так как девушка, видимо, передала информацию о провокаторе от другого его агента, Богдана, по каналам подполья. Так или иначе, упомянутый Доброхотовым сексот Захар и ему подобные исполняли в оперативных игрищах МВД и МГБ роль этакого пушечного мяса. Или пешек, которыми жертвуют в шахматной партии, чтобы ввести в игру более значимые фигуры.

После этого доверие Ульяны к Богдану окрепло. Не так быстро, как мне хотелось бы, но контакт налаживался достаточно прочный. Богдан не торопил события, работал аккуратно. Ну а сама Ульяна, видно, решила сначала как следует проверить своего нового приятеля, а уж потом привлекать его к подпольным делам.

Существовала в то время в руководстве ОУН негласная установка: вербовать как можно больше недовольных советской властью украинцев, особенно молодых, поскольку надежда местных на УПА как на иллюзорных защитников чем дальше, тем больше утрачивалась. Кто знает, возможно, таким образом готовились к вооруженному восстанию. Много версий выдвигалось тогда… Важно, что Ульяна Волощук теперь доверяла Богдану, и я уже разрабатывал очередной этап комбинации, который должен был приблизить меня к Червоному и вывести на него.

Вот только все мои хитрые планы в один момент разрушил молоденький службист, милицейский лейтенантик. Тоже героем захотел стать, зараза, тоже с подпольем боролся. Разумеется, лейтенантик этот, Воробьев его фамилия, в круг посвященных в нашу операцию не входил. Это была операция МГБ, милиция здесь даже рядом не стояла. Поэтому ничего не знал, постарался сам — арестовал Ульяну Волощук на рабочем месте.

Никакой частью моего плана это не предусматривалось. Позже Воробьев объяснял, моргая глазками: кто-то ему доложил, что Ульяна ведет антисоветские разговоры, вот он и поспешил выслужиться — бандеровку, видишь ли, поймал. Всю операцию поставил под угрозу срыва.

5

Нужно было принимать меры, и немедленно.

Чтоб вы понимали: решение я должен был найти в течение двух часов, не больше. Поскольку время работало не на нас. Смотрите сами: Ульяна Волощук задержана по подозрению в антисоветской деятельности. Кто-кто, а все эти бандеровские пособники хорошо знали, как работает наша система: долго в камере перед первым допросом не держат, немедленно берут в оборот. Но в том-то и штука, что держать ее под арестом для нашей операции невыгодно! Эта Ульяна должна была вывести нас на своего любовника Червоного. А значит, в ее повседневной, в прямом смысле двойной жизни ничего не должно измениться к худшему.

Хорошо, представим себе на минуту: девушку, задержанную МВД на глазах у массы народа, уже до конца дня выпускают на волю. Мол, извините, разобрались, живите дальше, как жили. Но никто, даже сама Ульяна, не поверит в такое счастливое и быстрое разрешение ситуации. Слишком серьезное обвинение, да и органы наши, сами понимаете, никогда не ошибаются. Конечно, во всех системах случаются досадные ошибки. Вот только в системе государственной безопасности такие ошибки за несколько часов не исправляются.

Во-первых, быстрое освобождение покажется подозрительным. Связная Волощук станет слишком бдительной, предельно осторожной, может на некоторое время прекратить контакты с бандеровцами, даже если и будет очень скучать по своему любимому. А нам придется тоже взять паузу и начинать операцию с самого начала, причем вводить в действие новый план. А время будет идти, активность группы Червоного не снизится, и кто знает, сколько советских офицеров и коммунистов еще поляжет от бандеровских пуль…

Во-вторых, если уж выпускать Ульяну, то ее освобождение должно стать не счастливой случайностью, а результатом тщательной работы. Значит, обвинения надо выдвинуть такие, чтобы через некоторое время снять их. Вот только оставалось мало времени для подготовки этой комбинации и полноценной ее реализации. То есть обвинения следует выдвигать серьезные, достаточные для того, чтобы подержать Волощук — между прочим, комсомольскую активистку — за решеткой некоторое время, но не конкретные. Те, которые можно довольно быстро снять, чтобы Ульяна сама поняла: здесь не случайность и не наш умысел, а ей в самом деле повезло, более того — ее действительно ни в чем не подозревают, все это стечение обстоятельств.

Наконец, пункт третий: даже при таком, удачном для нее развитии событий Ульяна Волощук какое-то время не будет связываться с Червоным. Значит, нужно повернуть все так, чтобы выход на связь стал для нее крайне необходимым, а иначе ее любимому угрожает смертельная опасность. Это возможно только в одном случае: если бандеровская связная в тюремной камере совершенно случайно услышит важную для своих сообщников информацию. Вот такую цель я поставил перед своими подчиненными, вот такую многоходовую комбинацию мы все должны были воплотить в жизнь.

Лейтенант Воробьев чертей от меня получил, конечно. От своего начальства — тоже. Вот как наказывается глупая инициатива. Однако именно на него, Воробьева, делал я первоначальную ставку. Ведь он заварил кашу — арестовал Ульяну, он, по логике вещей, должен был проводить хотя бы первые допросы. В том, что перепуганный Воробьев точно выполнит все инструкции, я после разгона, устроенного ему в моем кабинете, даже не сомневался. Лейтенант получил четкое указание: вести дело так, как будто он разрабатывает информацию, полученную от нашего же агента Захара. Раз Ульяна Волощук уже уверена, что он наш сотрудник, пускай эта легенда служит операции на полную катушку.

Поэтому во время первого допроса, проведенного лейтенантом Воробьевым уже через полтора часа после задержания Волощучки, сделали очную ставку между ней и задержанной ранее Любой Соцкой. Таким образом, складывалась легенда: Соцкую арестовали за дело, а Ульяну задержали как ее близкую подругу. То есть отрабатывается круг знакомых. В придачу Волощук даже предъявили письменные показания Захара, в которых она упоминается.

Примечание Клима Рогозного: Судя по тому, как уверенно делал эти записи Григорий Титаренко, его собеседник, Лев Наумович Доброхотов ближе к концу беседы тоже говорил уверенно, даже с гордостью за себя и свою удачную операцию. Но, придерживаясь неписаного правила сотрудника органов госбезопасности и замалчивая факты, которых случайный знакомый, тем более журналист, знать не должен, Доброхотов уже меньше следил за деталями своего рассказа, не казавшимися ему важными. Однако современникам, тем более занимающимся этой тематикой, стоит только внимательнее вслушаться в его слова или вчитаться в текст, чтобы понять правомерность некоторых предположений. В частности, предположение, что агента Захара не просто вывели из операции, а ликвидировали. Свидетельство тому: показания Захара на бумаге, а не очная ставка между ним и Ульяной Волощук. Никто же не мог предвидеть, что понадобится физическое присутствие этого агента. Его в спешке списали в утиль, а донос от него на Ульяну сфабриковали — вряд ли девушка знала почерк провокатора, чтобы различить фальшивку.

Потом, для большей достоверности, задержанной устроили очную ставку с другим нашим сотрудником, Ульяниным хорошим знакомым Богданом. Собственно, его легенда в этой ситуации нам тоже выгодна: именно Богдан предупредил Ульяну о провокаторе Захаре, именно с Богданом у девушки сложились доверительные отношения, именно он работал под парня с буржуазно-националистическими убеждениями, и Волощук, видимо, планировала приобщить его к оуновскому подполью. Но все эти очные ставки в кабинетах — только непрямые доказательства, которые, по моим подсчетам, должны были убедить Ульяну: ее задержали по подозрению, прямых улик нет. Таким, как Люба Соцкая и Богдан, уже не помочь, должна решить для себя она. Но вина самой Волощук — только в знакомстве с этими двумя, и не более. Значит, можно продержаться.

Примечание Клима Рогозного: Отставной чекист опять не договаривает: просто так Ульяна Волощук на провокацию, даже такую тонкую и мастерскую, вряд ли быстро поддалась бы. Те, с кем ей делали очные ставки, должны были соответствующе выглядеть. Вряд ли кому-нибудь нужно объяснять, как в кабинетах и подвалах НКВД работали с арестованными «врагами народа». Наверняка Любу Соцкую, пока она сидела в тюрьме, били, пытали и, вероятно, насиловали. Подобным образом с молодыми женщинами обращались как в НКВД, так и в гестапо во времена немецкой оккупации. Не брезговали сексуальным насилием над арестованными девушками и женщинами и полицаи — уголовные преступники, работавшие во вспомогательной полиции. А что касается провокаторов вроде Богдана, с ними тоже не церемонились. В основном все происходило так: их вызывали в кабинет, там неожиданно, без всяких объяснений, жестоко били, экзекуцию быстро прекращал «вовремя» подоспевший офицер, куратор провокатора, даже извинялся. Но затем побитых до крови агентов просто и безопасно использовали в тюрьмах как подсадных — внешне они мало чем отличались от измученных сокамерников. Саму Ульяну Волощук вряд ли били, наверное, себе она это объясняла так: пока что, сводя ее с другими арестованными товарищами, на нее давят только психологически, поскольку подводят к мысли в чем-то сознаться. Но, как я понимаю, от Ульяны не требовали оговаривать товарищей, поэтому она отрицала все обвинения, заняв такую позицию: если не можешь помочь другим — помоги себе. То есть каждый, у кого был хотя бы маленький шанс вырваться из МГБ, держался сам за себя.

Понятно, что Волощучка с самого начала заявляла об ошибке и возмущалась клеветниками. Правда, как докладывал мне лейтенант Воробьев, на очных ставках с Соцкой, Богданом и другими, не всегда знакомыми ей арестованными, которых мы привлекали, как говорится, до кучи, Ульяна вела себя сдержанно. В смысле, не так страстно убеждала следствие в том, что ее оговорили. Оно и понятно: когда снимаешь вину с себя, вполне логично перекладывать ее на других, а как раз этого бандеровская связная позволить себе не могла.

Поэтому, когда ее с кем-то сводили в кабинете, держала с другими арестованными определенную дистанцию, но, когда ее подводили к тому, чтобы она вспомнила какой-то компромат на этих людей, сразу закрывалась в себе. Мол, может говорить только о себе, у нее очень много своих дел, а кого на чем взяли, кто что говорил против советской власти, коммунистической партии и лично товарища Сталина — ее не интересует. Причем сразу соглашалась: да, это неправильно, она, как комсомолка, должна быть бдительной и помогать органам выявлять скрытых врагов и националистов. Но все это как-то мимо нее проходило, если ее хотят обвинить в ненадлежащей бдительности — что ж, за это она ответит, если в Уголовном кодексе есть соответствующая статья…

Была у нее, как вскоре выяснилось, еще одна причина цепляться за любую возможность выйти на волю. Тогда как-то о подобных вещах никто не задумывался, поскольку это не в компетенции органов. Но если бы кто-то подобное предположил, вся комбинация сразу бы упростилась и облегчилась. Но не буду забегать вперед.

6

Итак, пока Ульяна сидела в камере, я организовывал мероприятия в другом направлении: наши сотрудники собирали на Волощук всевозможные характеристики. Она ведь проводила работу, результатом которой станет подтверждение абсолютной лояльности задержанной к советской власти! Только у нас как все происходит, вы же в курсе дела? Ну, если кого-то задержала милиция или другие компетентные органы, по месту работы и проживания человека всегда найдутся те, кто на всякий случай от него открестится. Раз уж арестовали гражданина или гражданку, значит, есть за что. И айда вспоминать грехи: то дорогу не в том месте перешел, то рубль одолжил и не отдал, то джинсы купил с переплатой… Ну, тогда, понятно, джинсов не носили, это я вам поясняю — времена хоть и меняются, а люди — нет.

То есть на Ульяну Волощук ее руководство сначала хотело писать отрицательную характеристику. Хотя каких собак на нее навешать, никто толком не представлял. И в этом направлении провели осторожную работу. Кому надо намекнули: все отзывы о Волощучке должны быть только положительными, а все, от кого это зависит, должны ее защищать. За это, мол, никому ничего не сделают. Вы не думайте, в послевоенное время народ еще жил по военным законам, хотя они давно уже не действовали. Люди, особенно на Западной Украине, до сих пор находились под влиянием бандеровской пропаганды и не до конца понимали: советской власти бояться не надо, она — для народа, она — друг, безусловно.

Среди прочего, действия с нашей стороны имели далекий прицел: после освобождения Ульяна не должна чувствовать подозрительного отношения к себе. Наоборот, те, от кого она зависит, должны понимать: Волощук — наш человек. А значит, должна пользоваться полным и безусловным доверием. Когда связная это почувствует, то окончательно, по нашему расчету, успокоится — и скорее выведет нас на Данилу Червоного.

Главное же действие разворачивалось, конечно, в камере, где находилась Ульяна. Нашими стараниями там оказалась одна молодая женщина, назовем ее Юстиной, которая не особенно скрывала свою связь с оуновским подпольем. По легенде, ее взяли в Киверцевском районе, держали там, потом перевели сюда, в Луцк, в область, где следствие по ее делу продолжалось. Думаю, вряд ли нужно объяснять: сотруднику с такой легендой, как у Юстины, разрешили говорить все. Она сразу собрала вокруг себя единомышленниц из числа сокамерниц. Однако Ульяна Волощук, как докладывали мне, держалась именно так, как и предполагалось: не проявляла к Юстине никакого интереса. Ведь она за решеткой по недоразумению, настроений Юстины не разделяет, значит, на эти разговоры не ведется.

Но наша Юстина имела немалый опыт подобной работы. Поэтому свое представление сыграла грамотно, точно знала, как сделать, чтобы в определенный момент напряженная до предела Волощучка почувствовала с ее стороны фальшь. И вот здесь Ульяна насторожилась, так как поняла: Юстина — выражаясь их терминологией, провокатор. Вот только предупредить об этом Волощук не может — не имеет права, не рискует довериться ни одной из сокамерниц. А то кто его знает: вдруг в ситуации, когда каждый сам за себя, какая-нибудь женщина возьмет да и доложит о странном поведении комсомолки, которая вся из себя вроде невинную корчит, а сама интригует, партизанит, не знаю, как это еще назвать… Словом, вы поняли, я думаю.

Когда мне доложили, что Ульяна напряжена до предела и заметно борется сама с собой, чтобы настоящая сущность не проявилась, даю команду на финальную сцену: Юстина потихоньку договаривается с одной девицей, задержанной за антисоветскую агитацию, чтобы та передала на волю записку, или, как у них говорили, штафетку. А та не только согласилась, но и рассказала, кому эта цидулка пойдет. Назвала несколько фамилий, известных Ульяне. Естественно, Юстина позаботилась, чтобы Волощучка могла разговор подслушать. Ага, я не сказал — та, с которой Юстина договаривалась, тоже работала на МГБ. Правда, на вербовку пошла уже здесь, в тюрьме, в обмен на обещание, что ее семью не переселят, когда она получит срок, да и амнистию вскоре пообещали. Времена такие были, требовали договариваться с теми, кто признал свои ошибки, а также силу и справедливость советской власти. Тех, кто шел на сотрудничество, власть всегда старалась поддерживать, да и теперь ничего не изменилось.

Фокус был в том, что та девица и правда знала фамилии некоторых бандеровских сообщников, которых мы из оперативных соображений держали пока под присмотром, а Ульяна тоже этих людей знала. На самом деле в то время для меня не имело значения, есть у этих лиц связь с Червоным или нет: все равно через Ульяну на него выйти проще, а ставку мы сделали именно на нее. Вероятно, Волощук и была цепочкой, связывавшей луцкую группу, в которую она входила, с Данилой Червоным и его группой в лесу. Так или иначе, Ульяна поняла: провокаторша Юстина поймала в ловушку менее опытную женщину, и помешать этому никак нельзя, не раскрывшись.

Возможно, Волощук все-таки решила бы раскрыться на свой страх и риск, наверное, уже готовилась снять с себя маску невозмутимости. Вот тут настал, как говорится, ее час: через несколько часов после того, как две наши секретные сотрудницы разыграли перед Ульяной небольшой спектакль, ее наконец-то вызвали из камеры к следователю и отпустили с миром. И подчеркнули: да, произошла досадная ошибка, товарищ Волощук — кадр проверенный, вон, сколько народу за нее ручается, все почетные, партийные, известные, безупречные…

В целом операция в тюрьме длилась четверо суток и прошла максимально интенсивно.