Червоный Кокотюха Андрей
Кажется, окунувшись в такие мысли, я задремал — так как легкое прикосновение руки словно пробудило меня, вернуло в кисло-вонючую реальность лагерного барака. Не рассмотрел, кто меня зацепил, но это и не имело значения. Я легко поднялся и, стараясь шагать осторожно, придерживаясь условий прежнего плана, пошел в сторону двери. Там уже собрались заговорщики, нас становилось больше, люди подходили со всех концов барака, и только теперь я осознал масштаб всего, что должно было произойти: к схватке подготовились с полсотни молчаливых худых суровых мужчин. Они измучены, но как животное чувствует изменения в природе и атмосферу опасности, так и зеки насобачились тонко чувствовать настроения окружающих. Это, опять-таки, обо мне — я знал, что большинство из тех, кто шел за Червоным, готовились к смерти, но в бою.
Нечто подобное овладевало и мною, когда я вел свой танк вперед, видел перед собой свет и врага через прямоугольное окошко. Сначала, в первом бою, охватил страх — и он заставлял меня жать на педали и дергать рычаги, подбадривая себя криками «Ура!». Потом вперед вело уже что-то другое, отчаянное — так пацанва до войны сходилась в уличных драках.
Заключенные расступились, пропуская вперед, к небольшому коридору, в котором стояла параша и который отделял жилую часть барака от улицы, Червоного, Лютого, одноглазого Томаса и бандеровца по имени Ворон. Теперь, когда все начиналось и остановить события было невозможно, заговорщики не очень-то прятались. Их уже не волновало, что они могут поднять на ноги весь барак: стукачи, которые наверняка есть среди нас, уж никак не смогут предупредить оперативную часть.
Червоный заколотил в закрытые снаружи барачные двери. В унисон ему молотил кулаком литовец Томас. Остальные стали полукругом, в их руках я заметил острые предметы — вот когда опять пойдут в дело добытые в бою с уголовниками самодельные заточки и пики. От мысли, что сейчас на моих глазах будут убивать советских солдат, стало не по себе. Но для меня не было пути назад.
Конвойные отреагировали на бузу в «политическом» бараке довольно быстро — сначала послышались неразборчивые крики, кто-то с той стороны всадил по запертой двери чем-то увесистым, наверняка автоматным прикладом, а потом послышалось характерное лязганье — это выдвигалась из пазов тяжелая толстая длинная щеколда.
Первым порог переступил сержант с автоматом наперевес. Его пропустили, даже расступились — так, чтобы Червоный и Лютый оказались у него за спиной. Он еще не успел рассмотреть, что к чему. За старшим вошли один за другим трое солдат. На них набросились вместе, молча, не ожидая команды. В воздухе мелькнули руки с зажатыми заточками, конвойные выдохнули неожиданную острую боль, кажется, хором, осели на пол. Кто-то — я не увидел кто, быстро прикрыл дверь.
Не хочется признаваться сейчас, через тридцать лет. Тем более не хотелось признавать это тогда. Видимо, я должен был бы стыдиться и смущаться своих чувств. Точнее, того, что у меня их не возникло. Ничего, ни одна струна не дернулась в душе, когда на моих глазах бандеровцы зарезали солдат конвоя. Сам не смог бы — скажу точно. Но когда это сделали другие, я почувствовал что-то вроде признания очевидного факта: вот и стало на нескольких вертухаев меньше…
Все-таки я ощутил на короткое время оцепенение, из которого меня вывел, толкнув, Марат Дорохов.
— Чего встал, Гуров? Не кисни! Двигайся, замерзнешь!
Встрепенувшись и окончательно взяв себя в руки, я увидел, как Червоный, Лютый и Ворон надевают на себя шинели и шапки убитых конвойных. Томас крутил в руках шинель ефрейтора, не зная, что с ней делать: убитый оказался на голову выше и толще литовца, шинель только сковывала движения одноглазого. Наконец, бросив ее кому-то из тех, кто стоял ближе, Томас подхватил ефрейтора за ногу и оттащил в угол, к параше, где уже сложили остальные трупы. Но автомат взял, хотел выскользнуть из барака первым, однако Червоный, уже в шинели вместо бушлата и в солдатской шапке, жестом остановил его.
— Теперь так, ребята. Томас ведет одну группу к администрации. Автомат один на всех, вооружаться будем в бою. Друг Ворон — к выходу, там караулка, оружейный склад. Понимаю — трудно, но вас тут больше, чем солдат на вахте. Я с Лютым буду снимать пулеметные гнезда на караульных вышках. Вот этих двух, угловых. — Для верности он что-то показал рукой в воздухе, как будто напоминая направления ударов. — Действуем быстро и одновременно, всем ясно?
— Ясно, друг Остап. — Лютый взял трофейный автомат наперевес.
— Томас, вы подходите ближе и по возможности соблюдайте осторожность. Без команды не начинать, ладно? Тебя, друг Ворон, это тоже касается.
— Какая команда? — деловито уточнил одноглазый.
— Сам еще не знаю, — признался Червоный. — Смотрите в сторону вышки, той, что слева. Либо махну шапкой, либо буду оттуда стрелять. Но как бы там ни пошло, Томас, начинайте сразу, что бы ни увидели и ни услышали. Остальным быть здесь. Друг Мирон, поведешь людей.
— Да, друг Остап.
— Стрельба начнется так или иначе. Как только услышишь ее — веди людей в лагерь, открывайте бараки, выпускайте всех на волю. Следи за пулеметами, ведь у кого-то из нас не сразу может получиться. К тому же не забывайте о других вышках — там тоже пулеметчики. Но эти ближе.
— Погасим их — половину дела сделаем, — добавил Лютый.
— Не говори «гоп», — буркнул Червоный. — Пока действуем так. Дальше по обстоятельствам. Пошли, ребята. Со мной кто?
Не знаю, зачем шагнул вперед. Но Данила даже не отметил это и не оценил, хотя не думаю, что в тот момент мне вообще нужна была оценка. Просто вдруг остро захотелось быть причастным к чему-то важному. А важное — там, где Червоный.
15
Выбравшись на мартовский мороз, Червоный, Лютый, Ворон и один из литовцев, которому подошла шинель крупного сержанта, на миг остановились.
Суматоха около «политического» барака наверняка не осталась без внимания, и точно: прожектор с ближайшей вышки светил в нашу сторону. Червоный, стараясь держаться к свету боком и надвинув солдатскую шапку глубоко на уши, махнул рукой, чтобы дать понять — все в порядке. Тем временем Лютый и Ворон вели под конвоем троих зеков — якобы виновников ночного ЧП. Небольшая процессия двинулась, скрипя снегом, в сторону кирпичной двухэтажки — оплота лагерной администрации. Прожектор проводил ее, и в этот момент я с еще несколькими заключенными выскользнул из барака, стараясь сразу скользнуть за стену и прижаться к ней, чтобы спрятаться от света.
На ночной лагерь снова спустилась тишина. Луч прожектора переместился в центр плаца, расположенного неподалеку. Это стало для всех определенной командой: Червоный и Лютый мгновенно отделились от группы, к ним примкнули заключенные, готовые действовать немедленно, и я оказался среди них. Еще несколько человек присоединились к Ворону и Томасу. Одноглазому без всяких возражений отдали автомат, второй взял бандеровец. Передвигаясь в темноте быстро и стараясь даже не скрипеть снегом, все группы рассредоточились по лагерю, каждая — в своем, определенном командиром направлении.
Все-таки наши темные фигуры были заметны на общем белом заснеженном фоне. И если часовые на вышках не обратили на наши перемещения внимания, это можно объяснить тем, что в ту ночь карты легли в нашу пользу. Или удачно выбранным временем для начала акции: до середины ночи на морозе трудно продержаться даже в полушубке и битых валенках, сохраняя при этом максимум внимания. Плюс ко всему бдительность конвоя на угловых вышках притупилась давно. Ведь в нашем лагере несколько последних недель даже уголовные группы не особенно воевали — наверное, заключили что-то вроде перемирия. Кроме того, «политический» барак, та самая «пятьдесят восьмая», даже во времена, когда уголовники между собой воевали, не считалась таким уж опасным сообществом. «Враги народа» до появления в лагерях бандеровцев вообще принадлежали к смирной категории заключенных.
Приблизившись к вышке на максимально безопасное для всех расстояние, Червоный жестом приказал своей небольшой группе остановиться. А сам, совсем не скрываясь, запахнул шинель, перекинул через плечо автомат и двинулся вперед. Он сразу же привлек к себе внимание — сверху послышался окрик, сначала заинтересованный, а через секунду с тревогой в голосе:
— Эй, кого там несет?
Червоный выиграл драгоценные мгновения еще и благодаря неповоротливости часового. Увидев движение под собой, он сначала сам повернулся и глянул вниз, не посветив лучом прожектора. Иначе преимущество было бы на его стороне: если бы часовой увидел группу зеков, имел бы возможность переместить пулемет в нашу сторону и открыть огонь. Сектор обстрела позволял ему положить большинство из нас одной длинной полукруглой очередью. Но часовой немного подмерз на своей вышке, так что его реакция замедлилась.
— Свои! — крикнул в ответ по-русски Червоный, двигаясь и стягивая автомат с плеча. — Греться будешь?
Когда на морозе слышишь что-то подобное, первая реакция всегда вызвана естественной потребностью человека в тепле, но никак не логикой момента: темная ночь, солдат с автоматом, странное предложение.
— Чем греться? — донеслось сверху, а Червоный уже поставил ногу на первую ступеньку лестницы, ведущей наверх.
— Спирта хочешь?
— Можно… Э, стой, какого еще спирта? Где спирт? Стоять, я сказал!
Еще не поняв, что происходит, часовой все же заподозрил неладное. Со своего места я и другие зеки-беглецы не видели, как именно он повел себя, стоя на вышке. Но в следующий момент это уже не имело значения, потому что с противоположной стороны, где виднелась другая вышка и куда отправился со своей командой Лютый, донеслось: «СТОЙ, СТРЕЛЯЮ!» — и сразу же ночную морозную тишину распорола короткая пулеметная очередь.
Червоный не ждал, пока часовой начнет огрызаться, так как уже выиграл несколько секунд растерянности, поэтому поднял автоматное дуло вверх, пристроился и дал длинную очередь. Пули, пущенные веером, нашли цель: часовой с криком полетел вниз. Червоный отступил — и тело распласталось на снегу, а затем стремительной птицей взлетел наверх и взялся за пулемет.
С противоположной стороны пулеметчик строчил короткими прицельными очередями, послышались крики раненых, огрызнулся автомат — это Лютый вступил в поединок. Не теряя времени, Червоный развернул прожектор, направляя широкий луч через весь плац на другую вышку. В свете мы увидели солдата, который залег у пулемета и, наверное, совсем не ожидал, что на него направят мощный прожектор. Машинально прикрылся рукой, повернулся в сторону Червоного, что-то выкрикивая, — и Данила, припав к пулемету, выпустил в ту сторону длинную очередь, не боясь расстрелять весь запас патронов. Сейчас важнее обезвредить еще одно пулеметное гнездо, ведь других возможностей в ближайшее время не появится. Пулеметы к себе не подпустят.
Не знаю, кто попал: Червоный, стреляя со своего места, или Лютый, который был к врагу ближе. Пулемет на соседней вышке захлебнулся и заглох. Данила сбросил вниз ненужное уже оружие, скользнул по лестнице, встал на ноги, расстегнул шинель и сбил набекрень шапку: конец маскараду.
Лагерь ожил как-то сразу. Я уже не следил за событиями, которые начались внезапно и одновременно: стрельба со всех сторон, рев сирены распарывал снежный сумрак, темные фигуры, уже не скрываясь, пересекали плац. Я только сосредоточился на передвижении своей группы — Червоный с автоматом наперевес вел нас к админзданию. Казарма, где был оружейный склад, стояла в поселке, за территорией лагеря. Там был и продуктовый магазин, и больница с большим, чем в зоновском медпункте, набором нужных нам лекарств, и платформа для узкоколейки. Там жили и работали вольнонаемные и поселенцы. Это была не настоящая, такая себе — наполовину, но все-таки — свобода.
По дороге мы пересеклись и слились с группой Лютого — она уменшилась, но он ничего не объяснял: и так понятно, что кто-то остался на снегу возле второй вышки. Но эффект неожиданности все же давал нам существенное преимущество — остальные «враги народа» хлынули наружу, уже не ожидая команды, и в общем порыве дружно открывали другие бараки.
Остро почувствовав ситуацию, к ним присоединились воры — чуть позже я узнал, что Коля Тайга немедленно приказал уголовникам вооружиться, вместе они взломали дверь изнутри и, не теряя времени и не выжидая, как именно повернутся события дальше, даже не разобравшись, что к чему, бросились резать своих кровных врагов — сук.
Менее чем через час после того, как прозвучал первый выстрел, лагерь накрыла неудержимая волна массовой расправы: вырвавшиеся на волю едва успевали избегать заточек воров, а «ссученные», даже не пытаясь сопротивляться, панически убегали — шестое чувство подсказывало им, что в ближайшее время за них никто не заступится.
Спасаясь от верной смерти, суки бежали врассыпную — и первыми попадали под перекрестный огонь пулеметов с вышек. Это и прочее я тоже узнал гораздо позже. Вмиг ошалевший от неожиданной свободы и безнаказанности лагерный народ, независимо от того, кто эти люди и за что сидят, не обращал внимания на стрельбу. Конечно, не лезли бездумно: когда под пулями упали первые жертвы, заключенные без команды разбежались. Чтобы потом, так же без команды, перестроиться вроде как в боевой порядок, группами броситься на вышки и свалить их на землю, вместе с часовыми.
Солдатам не давали подняться: топтали ногами, рвали руками, кого-то затоптали насмерть, кого-то зарезали в общей куче ловкие воры. Конвойные группы также отстреливались, но их автоматные очереди остановили зеков на очень короткое время, потом в первые ряды выдвинулись уголовники, прозвучал клич: «Смерть легавым!» — и свою смерть в ту ночь нашли все, кто не успел вовремя выбежать за лагерную территорию.
А вскоре морозную тьму лизнули первые красные горячие языки — вспыхнул один из бараков. В огонь бросали еще живых «ссученных», туда же летели мертвые тела солдат охраны. Все это происходило под громкий рев сирены, выключить ее пока что не было возможности.
Пока на территории лагеря полыхал бунт и шла кровавая расправа, мы вместе с Червоным добежали до двухэтажного кирпичного административного корпуса. Здание уже окружили вооруженные самодельными ножами бандеровцы и «лесные братья» — именно сюда, на стрельбу, они подтянулись после того, как лагерь погрузился в сплошной мятежный хаос.
16
Здесь шел настоящий бой.
Вокруг здания на окровавленном снегу лежали несколько трупов, среди них я узнал Мирона — он лежал навзничь, пули прошили его от головы до груди наискосок. Внутри держали глухую оборону. Хотя, судя по нескольким полуодетым трупам около крыльца и кирпичной стены, оперативный состав лагеря тоже понес потери. Китель с погонами был только на одном из убитых, остальные успели вскочить только в галифе и сапоги или валенки. У нескольких заключенных я увидел пистолеты. Те, кто нашел смерть здесь, на небольшом дворе, выбежали вооруженными, и восставшие задавили их массой в рукопашной схватке. Те, кто уцелел, вернулись назад: время показало, что я почти не ошибся с выводами.
— Что здесь? — коротко спросил Червоный, становясь рядом с одноглазым Томасом, выбравшим себе позицию за углом кухни.
— Кусаются, — сосредоточенно ответил литовец, давая в сторону здания еще одну скупую очередь.
Ему ответили выстрелы из окна на втором этаже — все знали, что это кабинет «кума». И там, видимо, засел в обороне сам капитан Бородин. Он бил из приоткрытого окна коротко, прицельно, и в отличие от нападавших имел, несомненно, гораздо больший боезапас. Огрызались выстрелами и из других окон. Но желание вырваться у всех, кто атаковал здание, оказалось сильнее. Или мне показалось, или на самом деле никто из нападавших не боялся поймать слепую пулю.
— Ничего, зубы вырвем.
Процедив это, Червоный повернул голову направо — оттуда, от выхода, тоже доносилась канонада: это Ворон со своей группой пытался взять штурмом караульное помещение и расчистить выход из зоны на волю. Рядом была казарма, а там пирамида с винтовками и автоматами. И если захватить ее стремительно, почти голыми руками, согласно расчетам Червоного, не удалось, тогда дела наши швах. Но, судя по всему, у входа продолжалась перестрелка — значит, все вроде бы шло по плану.
Видимо, Червоный разрывался между желанием быть здесь, у здания, где оборонялись его главные враги, Абрамов с Бородиным, и бежать туда, где Ворон с остальными пробивал путь на свободу. Не знаю, долго ли в той ситуации он собирался искать свое место, но все решили действия украинцев и литовцев.
Одноглазый Томас что-то скомандовал на своем языке, несколько его вооруженных только самодельными ножами товарищей резко рванули к приоткрытой двери, туда же за ними заскочили несколько бандеровцев. Червоный не сдержался — вскинул автомат, давая скупую очередь в сторону окна, из которого отстреливался Бородин, и в следующий момент капитан с криком летел со второго этажа головой вниз. Падая, он смог сгруппироваться, встретил землю вытянутыми вперед руками, перекатился, но подняться не смог — в оконном проеме вырос Томас, наклонился для верности, прицелился и щедро разрядил в начальника оперативной части остатки автоматного диска.
Из других окон тоже доносились крики — боль, ярость, предсмертный стон. Вдруг к ним добавился пронзительный женский визг — и стрельба внезапно стихла. А затем двое заключенных вытащили на утоптанный и розовый от крови — это было заметно даже в темноте! — снег майора Абрамова: босого, в ватных штанах, без кителя, в одной нижней рубашке, тоже грязной от крови. Заключенные тащили начальника лагеря, как капризный ребенок надоевшую сломанную игрушку: выкручивали руки, пинали по ногам и спине, пытались придушить за горло и, если бы это было возможно, наверное, оторвали бы коротко стриженую голову. Пленного майора не бросили на снег под ноги Червоному — тот как раз подошел ближе, — его плотно окружили, не давая упасть, и начали рвать руками: так, по крайней мере, казалось со стороны.
Когда за ним вывели Тамилу, докторшу, — растрепанную, в шинели, наброшенной на ночную рубашку, из-под которой выглядывали полные голые ноги в теплых бурках, с ней обращались не так, как с ее лагерным любовником. Наоборот, ее, кажется, просто тащили за руки и подталкивали в спину. Но все равно докторша надрывно кричала, и в этом крике слышались боль и страх.
Наконец захлебнулась сирена — видно, кто-то добрался до распределительной будки и вырубил ее вместе со всем электричеством. Лагерь окончательно погрузился во тьму, если не считать отблесков пламени со стороны подожженного барака. А еще я вдруг заметил: северную ночь делает светлее белый снег вместе со звездами, неожиданно высыпавшими на темном мартовском небе над мятежной зоной.
— Не надо, не надо, пожалуйста, не надо! — кричала Тамила.
И непонятно было, чего она хотела: избежать собственной смерти, остановить неотвратимую расправу над Абрамовым, призывала к общему милосердию… Испуганная растрепанная женщина вопила от страха. Ее не пугали ни сама зона, ни поведение офицеров и солдат конвоя в отношении заключенных, ни ежедневные заключения о смерти от кровавых ран, обморожения или голода, составленные и подписанные ею. Я сжал зубы: готовясь к тому, что ярость зеков, вырвавшихся вдруг на волю, будет неудержимой и неуправляемой, не ожидал сам от себя, что и меня охватят мстительные настроения.
Со стороны вахты до сих пор тарахтели выстрелы Червоный судорожно стиснул автомат, опять посмотрел в ту сторону, но сдержался, приблизился к Абрамову, бросив при этом докторше:
— Закрой рот, а то докричишься у меня…
Странно: это подействовало. Тамила всхлипнула, вмиг перестала кричать, только стояла, окруженная заключенными, и тяжело и шумно дышала, выдыхая воздух с громким присвистом.
— Ну, гражданин майор, так что мне теперь с тобой делать? — вопрос Червоного был риторическим, приговор начальник лагеря получил давно, так сказать — заочно.
Червоного и других ответ не очень интересовал. Но вдруг сзади послышалось хрипловатое:
— Не знаешь — так я знаю!
Из темноты надвинулась группа воров — не очень большая, человек десять. Впереди шел Коля Тайга: снятые с кого-то светлый офицерский полушубок вместо бушлата, бурки и старая шапка-ушанка на голове. Вор игрался пистолетом, тоже, видимо, отобранным у убитого офицера. Немного позади шел Шарик с винтовкой на плече. Остальные блатные держали наготове заточенные железки: видно, не все вооружились вовремя.
17
— Здорово, бродяги! — рявкнул Тайга, и в его голосе слышалась неприкрытая веселость. — Молоток, Червоный! Я с самого начал знал: этот хитрый хохол втянет-таки всех в знатную бузу!
— Тебе чего надо? — Данила, не скрывая враждебности, повернул к главарю воров автоматный ствол.
— С гражданином начальником перетереть напоследок. — Коля Тайга стоял достаточно близко, и в темноте было видно, как блестят, когда он растягивает рот в улыбке, две металлические фиксы. — Скажу ему пару слов. Отпущу грехи, нельзя на тот свет без отпущения, разве не?
— Ты разве поп? — Брови Червоного взлетели вверх.
— Да и ты не святой! — отрезал Коля Тайга. — Никто здесь не святой, все мы грешники.
— Ага, все к Богу в очереди, — вставил Шарик.
— Сейчас вот начальника очередь, — Тайга кивнул на окровавленного майора. — Завтра, может, твоя, Червоный. Или вот хоть Танкиста. — Кивок на меня. — Или вон Циклопа. — Кивок в сторону одноглазого Томаса.
— Твоя когда?
— И за мной придут, когда надо, — легко согласился Коля Тайга. — Видишь, сколько у нас с тобой, хохол, общего…
— Ты это к чему?
— К тому самому. — Теперь и Коля Тайга повернул голову на звуки стрельбы со стороны выхода. — Все эти людишки, которые тут сидят, — шелупонь, жизни не знают, крови не нюхали. Мне с ними не по пути, им со мной — тоже. Они как спирт найдут и кухню разбомбят, нажрутся, зенки зальют, покричат — вот и вся свобода. Мне и вот этим нормальным бродягам, — Тайга широким жестом обвел свое небольшое войско, — тут, с ними, нечего делать.
— Твое дело.
— Нет, Червоный, это уже наше дело. Общее. Тебе тоже с ними не по пути. У тебя… у всех вас точно есть план. И свое дело вы, мужики, знаете. Тогда мы с вами.
— Кто так решил?
— Я вынес вопрос на коллектив. Мы приняли резолюцию. — Коля Тайга криво усмехнулся. — Все как по закону.
— По вашему закону я не живу, — отрезал Червоный. — Советские законы мне вообще до одного места. А людей у меня хватает.
— У тебя? Тебя здесь кто-то бугром назначил, а, хохол? — оскалился Тайга.
— Меня никто никем не назначал. У нас общих сборов не проводят. Я решаю сам, с кем мне идти дальше и куда.
С Колей Тайгой никто из заключенных здесь, в лагере, не позволял себе говорить вот так, прямо и даже нагло. Немного зная главаря воров, я нутром чувствовал: даже если эти двое между собой о чем-то договорятся, чтобы только не начинать грызню за шаг до выхода на волю, при первой же возможности Тайга ударит Червоного ножом. Или выстрелит в него.
В спину. Иначе с такими, как Червоный, Томас или Лютый, такие, как Тайга и Шарик, не справятся.
Не знаю, как далеко зашли бы эти двое в ту ночь, если бы из темноты не выбежал запыхавшийся Ворон: на шинели с левой стороны расплылось пятно, левая рука двигалась плохо, но правая сжимала автомат. Ворон зачастил возбужденно:
— Друг Остап! Там наши оружие захватили!
— Отлично! — оживился Червоный, тут же забыв про Тайгу и других уголовников. — Потерял много?
— Москалей легло больше! Голыми руками работали, рукопашная началась! Только, друг Остап…
— Ну?
— Там, на вахте… В караулке…
— Что в караулке?
— Засухин… Лейтенант… С ним еще бойцы, у них пулемет… Думаю, патронов мало осталось, часто стреляли… Переговоров хотят…
— Время они тянут! — раздраженно сказал Червоный. — Сирену в поселке наверняка слышали. Связь тут тоже есть, думаю, успели сообщить куда следует. Если и не успели… Один черт из поселка уже подкрепление идет.
— Так что?
— Ничего! Никаких переговоров, друг Ворон! — Он бросил взгляд сначала на Колю Тайгу, потом на захваченного и связанного майора, скользнул глазами по мне, докторше, остановился на одноглазом литовце. — Томас, ну-ка все за мной, на вахту! У нас теперь больше стволов, выкурим всех! — Он опять глянул на воров. — Черт с вами, забирайте майора!
— Когда договорим?
— Никогда мы с тобой не договорим!
Это Червоный выкрикнул на бегу, а за ним поспешили остальные. Меньше чем через минуту я остался один на один с уголовниками, Абрамовым, стонавшим на снегу, докторшей Тамилой, тут же кинувшейся к майору и накрывшей его собой, и Свистуном. Кеша тоже не мог найти себе применения. Потому что воевать с советскими солдатами и офицерами — со своими же, как ни крути, — бывший старший сержант Красной армии тоже не был готов.
Тем временем Коля Тайга немедленно взял ситуацию в свои руки. Двое бандитов оттащили докторшу, еще трое дружно подняли избитого и раненого Абрамова. Главарь подступил к пленному вплотную, коротко замахнулся, сильно ткнул пистолетным стволом в центр лица майора, раскраивая кожу и выбивая дулом передние зубы жертвы.
— Ну как, начальник? Побазарим? Или ты не можешь меня выслушать?
Снова не сдержала крика Тамила. Тайга повернул голову в ее сторону. Я стоял в нескольких шагах от него, поймал даже в темноте этот взгляд, и он мне очень не понравился. Свистун почувствовал мои опасения — сделав несколько шагов вперед, встал рядом со мной.
— С тобой, сучка, тоже поговорим. Ты у нас врач? У нас тут вон сколько больных мужчин. Всех полечишь. Есть у тебя хорошее лекарство, куколка… Не бойся, жить будешь, от этого бабы еще не умирали.
Тамила снова закричала, но Колю Тайгу женщина пока не интересовала. Он опять повернулся к Абрамову, наотмашь ударил в лицо.
— Ну что, молчим, начальник? Холодно, язык примерз на морозе? Ничего, есть где погреться. Там твоих уже много греется. Айда, братва.
Когда начальника лагеря подхватили под руки и поволокли в сторону пожара, он все понял раньше, чем я, потерял контроль над собой, из последних сил задергался в руках своих палачей. Но один из бандитов резко ударил Абрамова сзади в затылок — и тело его сразу обмякло. Теперь майор не сопротивлялся своей страшной участи — только что Коля Тайга приговорил его к сожжению живьем в охваченном огнем бараке.
— Так нельзя, — вырвалось у меня.
— О, Танкист! — Главарь воров как будто только сейчас меня заметил. — Голос прорезался? Почему ты с дружками своими не поиграл? А ты, Кеша, чего киксуешь? Может, бабу ждете? Ничего, хватит. Пока там Червоный с начальниками все порешает…
— Коля, докторша здесь при чем? С женщинами не воюют…
— Кто тебе сказал, что мы с ней будем воевать? — Тайга глупо хихикнул. — Я сколько тебя знаю, земляк, а не думал, что ты такой дурак… Башка закружилась?
— Нет времени, Тайга. — Я решительно шагнул вперед. — Отпусти ее.
— На что у тебя нет времени? Ох, вижу, ошибался я в тебе… Стал я ошибаться в людях, Танкист, ох, стал… Ничего, мне наука будет, тебе тоже.
— Тайга…
— Хайло заткни! — рявкнул тот, стиснув в руке пистолет, но не спешил наставлять дуло на меня. — Беги на вахту, тебя там твои заждались! Вон, слышал?
В самом деле, со стороны выхода вдруг послышалась частая стрельба.
— Вали! Кеша, ты тоже вали! Или остаешься с нами? А то смотри! Мы подтянемся!
Двое блатных тем временем уже тащили перепуганную докторшу к дверям здания.
Потом все закрутилось очень быстро. Я не успевал следить за событиями и не управлял ни ими, ни собой. Ведь если бы не так, то вряд ли бросился бы за бандитами. Ничего не кричал — просто рванул с места, вооруженный только собственными кулаками.
Не сговариваясь, всего лишь реагируя на мой рывок и действуя на опережение, бывший старший сержант Свистун прыгнул на Колю Тайгу, подбивая вверх его правую руку с зажатым пистолетом и не давая выстрелить мне в спину. Мгновение — вор и фронтовик уже сцепились, покатились по снегу. На выручку главарю бросились двое, Шарик клацнул затвором винтовки. Я услышал этот звук за спиной, инстинктивно присел, нырнул влево, стремясь избежать пуль.
Но остановил меня не выстрел — один из блатных, тащивших докторшу, отпустил женщину, резко повернулся всем корпусом, встретил меня метким ударом. Что-то острое и жгучее пронзило живот, я вскрикнул, остановился, схватился руками за рану и осел на снег. Но сознания не терял.
Поэтому видел, хотя и в темном тумане, как Коля Тайга сбросил с себя Свистуна и, пока другие бандиты пинали его тело ногами, поднялся, а затем, не раздумывая, выстрелил в лежачего.
Где-то рядом отозвался автомат — и Тайга, скошенный очередью, упал на только что застреленного моего товарища. Остальные бандиты бросились врассыпную, в первую очередь те, кто взялся за Тамилу: растворились в темноте, в отличие от тех, кого свалили прицельные выстрелы.
А потом я увидел возле себя Червоного. Он держал автомат дулом вниз, шапки на стриженой голове уже не было. Червоный опустился около меня на колени, нагнулся близко, и впервые я услышал в его голосе растерянность:
— Думаю, куда ж ты подевался… Что же ты… Мог с нами… Хотел же…
— Не мог… — выдавил я, преодолевая жгучую боль. — Потом… Я не стрелял бы… Знаешь…
— Ты молчи, молчи, — Червоный положил руку мне на лоб. — Как же так, ну как…
— У вас что?
— Нормально все, — послышался рядом голос Лютого, и я увидел его у себя над головой. — Раскололи орешек. Выход есть, свобода, Виктор.
— Не для меня…
Червоный вздохнул, выпрямился.
— Выходит, нет у нас машиниста, друг Лютый. Куда его с собой…
Может, он еще что-то говорил. Но боль становилась сильнее меня. Я даже не чувствовал холода — постепенно погружался в мягкую вату, которая неизвестно откуда взялась здесь, в лагере, в темную воркутинскую ночь. Последнее, что уловило ухо, — скрип снега, отдаленные звуки выстрелов, далекие победные крики…
Потом наконец наступила тьма — настоящая, густая и безмолвная.
18
Меня выходила Тамила Супрунова.
Когда все закончилось, она никому ни слова не сказала о том, что в ту ночь я был вместе с Червоным и другими бандеровцами. Ничего не объяснила и мне. Сам догадался о причине хорошего и заботливого к себе отношения. Знаю только: когда Червоный и Лютый оставили меня и пошли к своим, чтобы попробовать завершить начатое, женщина, потерявшая надежду на спасение, подползла ко мне, подхватила, волоком затащила внутрь здания, нашла все необходимое и перевязала рану. Потом узнал: Тамила в свое время тоже нюхала порох, была военным врачом, а в управление лагерей перебралась после гибели фронтового мужа, какого-то полковника.
Она же добилась, чтобы после выздоровления я был при больнице, и меня сделали санитаром. Попытку бегства не шили: отчасти помогли показания Супруновой, отчасти то, что судить и навешивать новые сроки надо было всему лагерному контингенту без исключения. А оказалось, Червоный правильно говорил: не все, даже «враги народа», знали, как себя вести, когда вокруг бунт, убивают солдат и офицеров, режут друг друга и поджигают барак. Подавляющее большинство заключенных даже не пытались выйти за пределы лагеря. Более того — даже не рискнули приблизиться к периметру.
Поэтому, как я узнал от Тамилы, судили уголовников, которые разбежались, когда Данила Червоный вывел свою группу за лагерные ворота.
Им удалось, хотя и ценой потерь, подавить отчаянное сопротивление конвоя, завладеть оружием и до рассвета марш-броском добраться до поселка. Там, на околице, навстречу уже выдвигалась автоколонна — солдаты в кузовах трех грузовиков. Развернувшись в боевом порядке, бандеровцы и численно меньшие «лесные братья» дали бой. Когда закончились патроны, а это случилось, судя по всему, очень быстро, заключенные пошли врукопашную.
Им удалось заставить солдат отступить, оставив одну машину — восставшие просто отбили грузовик. Все, кто остался жив, вооружились заново. Среди заключенных нашелся тот, кто умел держать руль, они загрузились в кузов и поехали по единственному маршруту — в тайгу, стараясь обогнуть поселок сбоку и все-таки прорваться на Воркуту.
У них это получилось — успешному передвижению отчасти способствовала паника. Но сначала заключенные сбились с дороги, потом, когда разобрались, в баке полуторки вышел весь бензин: оказывается, бак был неполным. Тогда вооруженные заключенные пошли пешком — другого варианта у них не было.
Под вечер добрались до небольшой, в двенадцать домов, деревни. Там застрелили местного милиционера, который сдуру требовал сдаться, стали лагерем в двух домах, отогрелись и поели: впервые за долгое время они питались человеческой едой. А под утро деревню окружила регулярная армейская часть. Говорят, откуда-то пригнали даже два транспортера. Подробностей от докторши узнать я не мог, она сама не все знала. Выведывать же не хотел, чтобы мой интерес не восприняли как нездоровый.
Ну а потом…
Я вот так, при больнице, дотянул до 1953 года, без нескольких месяцев — десять лет из пятнадцати присужденных. Весной умер Сталин, летом меня и еще кучу народа вызвали с вещами, доставили в Воркуту, там выдали какие-то бумажки о пересмотре дела и досрочное освобождение. Потом, уже в Ленинграде, еще долго ходил, брал разные справки о реабилитации, но не дали. Или дали, но какие-то не такие… Я же особисту по морде заехал, а разве другой особист такого помилует, даже задним числом? Скостили треть срока — и будь здоров…
Еще через какое-то время вызвали в КГБ, бледный юноша сухо предупредил, что проживать в черте города я не могу, и посоветовал перебраться в Ленинградскую область, даже обещал поспособствовать с работой. Между прочим напомнил — лучше бы я поменьше говорил о своем уголовном прошлом.
Так и сказал, представляете: у-го-лов-ном. Судимость с меня же не сняли, только выпустили на волю досрочно. Дело не фабриковали, сам себя я не оговаривал, значит, сидел справедливо, а то, что оттянул две трети срока, — гуманизм власти, не иначе… Вот примерно на что намекнул их бледненький молодой сотрудник.
Но вас не это интересует… Конечно, конечно, не извиняйтесь, все прекрасно понимаю. Итак, Червоный…
Все, что я знаю теперь: вооруженные заключенные держались четыре часа. Живых осталось очень мало, четверо или пятеро, среди них Марат Дорохов и одноглазый литовец Томас.
Их лечили, чтобы судить и добавить срок по максимуму. Через год, когда Сталин вернул смертную казнь, их дела пересмотрели и присудили каждому расстрел.
Всех, кто оказывал вооруженное сопротивление, привезли в лагерь, сбросили тела на плацу навзничь и провели мимо них строй заключенных. И так трижды. Это рассказал доцент Шлихт — потом, когда имел возможность наведываться ко мне. Именно он, по привычке настороженно озираясь вокруг себя, полушепотом сказал: Червоного среди мертвых не было.
Точнее так: он, Борис Исаакович Шлихт, на плацу среди выложенных навзничь трупов Червоного не увидел. Или не узнал: хотя там лежали и Лютый с простреленной головой, и Ворон, с грудью, изрешеченной пулями, и все остальные, с кем мы делили барак. Даже трупы Коли Тайги, Шарика и других уголовников, в том числе тех, кого выловили потом в окрестностях Воркуты, лежали там. Их узнать было можно. Червоного же не было…
Между тем Шлихт обмолвился: лежали там, рядом с пригодными для опознания мертвецами, несколько человек с залитыми кровью лицами. Конечно, кто же их будет отмывать, смывать кровь, чтобы все увидели эти лица?!
Может, Данила Червоный был одним из них.
Может, нет.
Если вы ждете от меня готового ответа — его не будет…
Киев
Октябрь — декабрь 2011 года
Благодарность
Скажу честно: был большой соблазн дать волю творческому воображению и написать роман о событиях украинской истории ХХ века, не обращая внимания ни на что и ни на кого. А все упреки в стиле «Так не бывает!» списать на невежд, которые не понимают, что фантазию изобретательного автора связывают оковы исторической правды и настоящей, а не книжной реальности. К тому же давили и субъективные факторы: а именно — писательское нежелание раскрывать кому-то тему, идею, сюжет будущего произведения. Тем более — давать прочитать рукопись кому-нибудь, кроме будущего издателя.
Но здравый смысл победил. После длительной борьбы с самим собой я понял: без консультаций людей, находящихся в теме украинского повстанческого движения середины ХХ века намного глубже, чем автор, который решил взять для романа не очень знакомые страницы истории, точно не обойтись. Могу откровенно сказать — этот роман не был бы написан без помощи тех, кого искренне благодарю:
Николай Дмитриев, писатель с Волыни, лучанин, автор произведений военной тематики, исследователь военной истории и очевидец событий, использованных или только упомянутых в первой части романа;
Александр Булавин, генерал-майор СБУ — кроме прочего, помог мне детально прорисовать типичную оперативную комбинацию, вследствие которой такие, как мой герой, Данила Червоный, гарантированно попали бы во вражескую ловушку. И дал понять: времена не меняют методов, только совершенствуют и корректируют их…
Иван Патрыляк, кандидат исторических наук, первый читатель. Его заключения я боялся больше всего, но он, к счастью, понял: у художественного произведения свои законы. Зато его замечания помогли максимально приблизить художественную правду к исторической. Итак, события, описанные в романе, вполне могли происходить там и тогда, ведь история с его помощью только приобрела форму литературного произведения.
Вахтанг Кипиани, журналист, редактор «Исторической правды» — его замечания к тексту оказались очень точными.
Кроме того, замечу: не читая чужих книг, своей не напишешь. Поэтому источниками для создания этого романа служили:
— воспоминания ветеранов УПА Степана Семенюка «…И погибали первыми» и Марии Савчин «Тысяча дорог»;
— заключенных ГУЛАГа Варлама Шаламова «Сучья война», Ивана Иванова «Колыма», Андрея Микулина «Концентрационные лагеря в Советском Союзе» и Густава Герлинга-Грудзинского «Иной мир. Советские записки»;
— книги историков Ивана Патрыляка «“Встань и борись! Слушай и верь…”: украинское националистическое подполье и повстанческое движение (1939–1960)» и Владимира Вятровича «История с грифом “секретно”»;
— рассказы Варлама Шаламова «Последний бой майора Пугачева», роман Сергея Бортникова «Замок королевы Боны», а также фрагменты романов Владимира Высоцкого и Леонида Мончинского «Черная свеча» и Андрея Константинова и Александра Бушкова «Второе восстание Спартака».
А еще источниками были волынские газеты 1946–1948 годов из архивов Национальной библиотеки им. В. Вернадского, тематические публикации в современной печатной периодике и Интернете.
И все же не забывайте — прежде всего это художественное произведение…
Читать бесплатно другие книги:
