Директива Джэнсона Ладлэм Роберт
Архивы Венгерской канцелярии (1414-1848) I. «В.».
Материалы правительственных органов от 1867 до 1945 года. II. "L".
Правительственные организации Венгерской Советской Республики (1919 г.). II. «М.».
Архивы Венгерской рабочей народной партии (МДП) и Венгерской социалистической рабочей партии (МСЗМП) VII. «N.».
Архив королевской семьи (1222-1988). I. «О.».
Судебные архивы (XIII век— 1869). I. «Р.». Архивы семей, предприятий и учреждений (1527-XX век).
Этому списку не было конца и края.
Толкнув дверь, Джесси прошла в соседнее просторное помещение. Здесь на столах лежали бесчисленные каталоги и справочники, а вдоль стен стояли столики, за которыми дежурили сотрудники архива, в чьи обязанности входили ответы на запросы частных и официальных исследователей. Над одним из столиков висело объявление на английском языке, гласившее, что здесь обслуживаются посетители, говорящие по-английски. Перед столиком толпилась небольшая очередь. Посетителей обслуживал сотрудник с недовольным, скучающим лицом. Насколько поняла Джесси, предоставляемая им «информация» состояла преимущественно из разъяснений, почему требуемая информация недоступна.
— Вы мне говорите, что ваш прапрадедушка родился в 1870 году в Секешфехерваре, — говорил он англичанке средних лет в клетчатом твидовом пиджаке. — Очень хорошо. К несчастью, в то время в Секешфехерваре насчитывалось больше ста пятидесяти приходов. Ваших данных недостаточно для того, чтобы найти необходимые записи.
Тяжело вздохнув, англичанка отошла от столика. Затем так же быстро были разбиты надежды низенького круглолицего американца.
— Родился в Тате в 1880-е или 90-е годы, — повторил сотрудник архива с улыбкой рептилии. — Вы хотите, чтобы мы просмотрели все метрические книги начиная с 1880 и до 1899 года? — Язвительность сменилась обидой. — Но это просто физическиневозможно. Как вы только можететребовать от нас такое. Вы отдаете себе отчет, сколько километров насчитывают коридоры нашего архива? Мы не можем вести поиски, не обладая гораздо более конкретной информацией.
Когда подошла очередь Джесси, она просто протянула сотруднику лист бумаги с аккуратно выписанными фамилиями, местами и датами:
— Надеюсь, вы не станете меня уверять, что вам будет сложно поднять эти архивы? — одарила она его ослепительной улыбкой.
— Вся необходимая информация содержится здесь, — подтвердил сотрудник, изучая список. — Позвольте мне позвонить в архив и проверить.
Он исчез в служебном коридоре и вернулся через несколько минут.
— Мне очень жаль, — сказал он. — Эта информация отсутствует.
— Как это так, отсутствует? — возмутилась Джесси.
— К сожалению, в нашем собрании имеются некоторые... пробелы. В конце Второй мировой войны архив очень сильно пострадал... во время пожара. А затем, чтобы сберечь его, часть материалов была перевезена в подземелье собора Святого Штефана. Это место считалось безопасным, и многие бумаги пролежали там несколько десятилетий. К несчастью, в подвале было очень сыро, и почти все хранившиеся там архивы были уничтожены плесенью. Огонь и вода — полные противоположности, но при этом самые страшные враги бумаги. — Сотрудник архива развел руками, изображая сожаление. — Все записи, касающиеся графа Ференци-Новака, — они как раз были в числе уничтоженных бумаг.
Джесси не сдавалась.
— Нельзя ли проверить еще раз? — Написав на листке бумаги номер сотового телефона, она выразительно его подчеркнула. — Если вам удастся что-нибудь выяснить, все, что угодно, я буду вам так признательна... — Еще одна ослепительная улыбка. — Очень признательна.
Сотрудник учтиво склонил голову. Его ледяные манеры начинали таять; судя по всему, он не привык иметь дело с обворожительными молодыми женщинами.
— Разумеется. Но я не питаю больших надежд, и вам лучше последовать моему примеру.
Через три часа сотрудник архива перезвонил Джесси. Как он признался, его пессимизм оказался преждевременным. Клерк объяснил, что он, почувствовав по ее тону, как важны для нее эти архивы, решил лично проверить судьбу утерянных документов. Учитывая огромные размеры Государственного архива, становится объяснимой некоторая неизбежная путаница.
Джесси слушала идущего обходными путями клерка с нарастающим нетерпением.
— Вы хотите сказать, что вам удалось найти нужные бумаги? И их можно будет просмотреть?
— Ну, не совсем так, — признался сотрудник архива. — Странное дело. По какой-то причине эти документы переведены в особый отдел. Закрытый отдел. Боюсь, доступ к ним строго регламентирован. Частному лицу просто невозможно ознакомиться с данными материалами. Для этого потребуется согласование на самом высоком уровне.
— Но это же глупо! — воскликнула Джесси.
— Полностью с вами согласен. Вас интересуют чисто генеалогические вопросы — полнейший абсурд, что с этими документами обращаются как с государственной тайной. Лично я считаю, что это очередное следствие общей неразберихи — их просто отнесли не к той категории.
— Для меня это такой удар! Я специально приехала сюда издалека... — начала Джесси. — Знаете, я не могу сказать, как я была бы признательна, если бы вы изыскали возможность мне помочь.
В слове «признательна» прозвучало откровенное обещание.
— Наверное, у меня слишком доброе сердце, — вздохнул клерк. — Все так говорят. Это моя главная слабость.
— Ну что вы, — сахарным голосом возразила Джесси.
— Американка, одна в незнакомом городе — должно быть, вам приходится очень несладко.
— Если бы кто-нибудь мог познакомить меня с достопримечательностями Будапешта... Коренной житель — настоящий мадьяр.
— Для меня помощь людям — не просто моя работа. — Его голос наполнился теплом. — Это... в общем, я так устроен.
— Я поняла это, как только впервые вас увидела...
— Зовите меня Иштваном, — сказал клерк. — Так, давайте-ка посмотрим. Как нам устроить все попроще? У вас есть машина, да?
— Естественно.
— Где вы ее оставили?
— В многоэтажном гараже как раз напротив здания архива, — солгала Джесси.
Пятиэтажное сооружение из железобетона своим уродством резко контрастировало с величием здания архива.
— На каком этаже?
— На четвертом.
— Скажем, давайте встретимся там через час. Я сниму с нужных материалов копии и принесу их в портфеле. Если хотите, потом мы даже сможем прокатиться по городу. Будапешт — необыкновенныйгород. Вы это сами увидите.
— А вы — необыкновенныйчеловек, — сказала Джесси.
С неохотным металлическим скрежетом двери лифта открылись на этаже, на две трети заставленном автомобилями. Одним из них был желтый «ФИАТ», который Джесси поставила здесь полчаса назад. Она пришла незадолго до назначенного времени, но в гараже еще никого не было.
Или кто-тотут все же есть?
Кстати, а где ее машина? На этот раз Джесси поднялась в другом лифте и оказалась на противоположном конце стоянки. Оглядываясь вокруг, она заметила краем глаза какое-то резкое движение — как до нее дошло через мгновение, кто-то быстро пригнулся. Вот клеймо новичка, неумело ведущего наблюдение, — он выдает себя как раз тем, что усиленно старается стать незаметным. Или она чересчур поспешно приходит к выводам? Быть может, это обыкновенный воришка, собирающийся украсть щетки дворников или автомобильную магнитолу; в Будапеште такое не редкость.
Но сейчас о подобных безобидных объяснениях лучше забыть. Недооценка риска значительно его увеличивает. Ей надо уходить отсюда, и как можно быстрее. Но как? Слишком высока вероятность, что за лифтами следят. Значит, надо выехать на машине -причем не на той, на которой она приехала.
Джесси безмятежно шла мимо ряда машин и вдруг упала на пол, смягчив падение руками. Распластавшись на бетоне, она быстро проползла между двумя машинами в соседний проход, туда, где видела пригнувшуюся голову.
Теперь Джесси оказалась у него за спиной. Приблизившись, она смогла разобрать стройную фигуру. Это был не сотрудник архива; предположительно, этого человека прислали те, кто за ним следил. Выпрямившись, мужчина средних лет оглянулся вокруг; на его лице отразились смятение и беспокойство. Он лихорадочно покрутил головой, переводя взгляд с выездного пандуса на двери лифта, а затем, прищурившись, попытался заглянуть в салон желтого «ФИАТа».
Мужчина понял, что его провели; он также знал, что, если не вернет себе преимущество, ему придется дорого за это заплатить.
Вскочив, Джесси набросилась на него сзади, сбивая его на пол и ударяя локтем по затылку. Подбородок неизвестного хрустнул, налетев на бетон.
— Кто еще меня здесь ждет? — спросила Джесси.
— Только я один, — ответил мужчина.
Джесси ощутила холодок. Это был американец.
Перевернув его, она ткнула дулом пистолета ему в правый глаз.
— Кто еще?
— Двое на улице, у въезда, — ответил мужчина. — Прекратите! Пожалуйста! Вы выбьете мне глаз!
— Пока что не выбиваю, — возразила Джесси. — Вот когда выбью, ты сам почувствуешь. А теперь говори, как выглядят эти двое!
Мужчина молчал, и она сильнее надавила на пистолет.
— У одного короткие светлые волосы. Высокий. Другой... темные волосы, прямой пробор, квадратный подбородок.
Джесси ослабила давление. Группа перехвата на улице. Ей была хорошо знакома подобная тактика. У худого мужчины на этом этаже тоже есть машина. Он здесь для того, чтобы наблюдать; когда Джесси направилась бы к выездному пандусу, он последовал бы за ней на некотором расстоянии.
—Почему?— спросила она. — Почему вы за мной следите?
Вызывающий взгляд.
— Джэнсон знает почему — он знает, что сделал, — гневно бросил мужчина. — Мы не забыли «Меса Гранде».
— О господи. Мне почему-то кажется, что сейчас у нас нет времени, чтобы копаться в этом дерьме, — сказала Джесси. — А теперь слушай, что будет дальше. Ты садишься в свою машину, и мы уезжаем отсюда.
— В какую машину?
— Ты без колес? Раз ты не за рулем, зрениетебе не понадобится.
Она снова вдавила дуло в его правую глазницу.
— Синий «Рено», — ахнул от боли мужчина. — Пожалуйста, не надо!
Джесси забралась назад, а он сел за руль. Она низко пригнулась, чтобы ее не было видно, но держала его под прицелом своей «беретты томкэт». Мужчина понимал, что пули без труда пробьют сиденье, и беспрекословно выполнял ее распоряжения. Быстро спустившись по спиральному пандусу, машина подъехала к стеклянной будке и оранжевому шлагбауму, перегораживающему дорогу.
— Ломай его — крикнула Джесси. — Делай, как я говорю! Разбив хрупкую преграду, машина с ревом вылетела на улицу. Сзади послышался топот бегущих ног.
В зеркало заднего вида Джесси смогла разглядеть одного из них — прямой пробор, квадратный подбородок, как и сказал худой. Он стоял на противоположном тротуаре. Увидев, что синий «Рено» понесся в противоположную сторону, мужчина с квадратным подбородком что-то быстро сказал в переговорное устройство.
Вдруг лобовое стекло покрылось паутиной трещин, и неуправляемая машина завихляла из стороны в сторону. Выглянув между передними сиденьями, Джесси увидела впереди в нескольких ярдах светловолосого высокого мужчину с длинным револьвером. Он сделал еще два выстрела.
Американец за рулем был мертв; Джесси поняла это по крови, вытекающей из выходного пулевого отверстия на затылке. Судя по всему, группа захвата, догадавшись, что произошло непредвиденное и худого взяли в заложники, перешла к решительным действиям.
Потерявшая управление машина вылетела на оживленный перекресток, пересекая его наискосок и выезжая на встречную полосу. Послышалась оглушительная какофония сердитых клаксонов и визга тормозов.
Огромный тягач, перевозивший трактор, гудя корабельной сиреной, разминулся с «Рено» в каких-то считаных дюймах.
Если она будет лежать на полу машины, спасаясь от выстрелов, она рискует попасть в серьезную аварию. Если же попытается перебраться вперед и взять управление на себя, скорее всего, ее подстрелят.
Через несколько секунд «Рено», замедляясь, пересек перекресток и, проехав через четырехполосную улицу, мягко воткнулся в бампер припаркованной у обочины машины. Джесси испытала облегчение, налетев на мягкую спинку переднего сиденья, ибо это означало, что машина остановилась. Открыв дверь со стороны тротуара, она побежала -побежала, дергаясь из стороны в сторону, уворачиваясь от прохожих.
Только через пятнадцать минут Джесси пришла к твердому заключению, что ей удалось оторваться от преследования. В то же время инстинкт самосохранения вступил в неразрешимое противоречие с требованиями задания. Да, преследователи ее потеряли; но, с острой болью осознала Джесси, обратное также верно: она потеряла их.
Они встретились в спартанской обстановке номера гостиницы «Грифф», переоборудованного рабочего общежития на улице Белы Бартока.
У Джесси была с собой брошюра, которую она прихватила где-то во время своих блужданий. Судя по всему, какое-то славословие в адрес Петера Новака, и, хотя текст был на венгерском, это не создавало особых трудностей: его было очень мало. В основном брошюра состояла изиллюстраций.
Полистав ее, Джэнсон пожал плечами.
— Похоже, это предназначено для непоколебимых фанатиков, — сказал он. — Книжка о Петере Новаке, которую нужно держать на журнальном столике. А что ты нашла в архиве?
— Тупик, — ответила Джесси.
Пристально посмотрев на нее, он обнаружил тревожные складки в уголках губ.
— Выкладывай.
Запинаясь, Джесси рассказала ему о том, что с ней произошло. Несомненно, сотрудник архива был подкуплен теми, кто охотился за Джэнсоном. Он поднял тревогу и заманил Джесси в западню.
Джэнсон слушал ее с нарастающим раздражением, переходящим в злость.
— Ты не должна была идти одна, — наконец сказал он, с трудом сдерживаясь. — Такая встреча — ты должна понимать, насколько это рискованно. Джесси, ты не имеешь права разыгрывать из себя свободного охотника. Это непростительное безрассудство, черт побери...
Он остановился, пытаясь отдышаться. Джесси приложила ладонь к уху.
— Кажется, я слышу эхо?
Джэнсон вздохнул.
— Возражение принято.
— Ладно, — помолчав, сказала она, — что такое «Меса Гранде»?
— "Меса Гранде", — повторил Джэнсон, и у него перед глазами возникли образы, нисколько не потускневшие от времени.
«Меса Гранде»:тюрьма строгого режима на восточных отрогах Прибрежного хребта в Калифорнии. На горизонте белые гребни горы Сан-Бернардино, в сравнении с которыми приземистые вытянутые постройки из светлого кирпича кажутся совсем крошечными. Заключенный в темно-синей арестантской одежде с закрепленным на груди белым кругом. Специальный стул с поддоном внизу, чтобы собирать кровь, и захватами для рук и головы. Сзади груда мешков с песком, чтобы уловить пули и не допустить рикошета. Демарест сидел лицом к стене, до которой было двадцать футов, — стене с шестью бойницами для шестерых солдат. Шестерых солдат с винтовками. Больше всего Демарест возражал против стены. Он настаивал на том, чтобы его расстреляли, и в этом ему пошли навстречу. Но он также хотел видеть лица своих палачей: однако тут ему отказали.
Джэнсон глубоко вздохнул.
— "Меса Гранде" — это место, где один очень плохой человек встретил свой конец.
Плохой конец. На лице Демареста был вызов — нет, даже больше: гневное негодование, исчезнувшее только тогда, когда прогремел залп и белый круг окрасился его кровью.
Джэнсон попросилразрешения присутствовать при казни, по причинам, оставшимся неясными ему самому, и его просьба была с неохотой удовлетворена. До сегодняшнего дня Джэнсон никак не мог определить, правильное ли решение он принял. Впрочем, теперь это не имело никакого значения: «Меса Гранде» тоже являлась частью того, кем он был. Частью того, кем он стал.
Для него это было мгновение расплаты. Торжества правосудия над несправедливостью. Похоже, для других это означало нечто совершенно иное.
«Меса Гранде».
Неужели преданные сторонники чудовища спустя столько лет объединились и решили отомстить за смерть своего кумира? Подобное предположение казалось абсурдным. Увы, это не означало, что от него можно отмахнуться. «Дьяволы» Демареста: быть может, эти ветераны были в числе наемников, набранных врагами Петера Новака. Кому лучше всего бороться с одним учеником Демареста, как не другому его ученику?
Безумие!
Джэнсон понимал, что Джесси хочет услышать от него больше, но не мог заставить себя говорить. Он ограничился лишь словами:
— Завтра нам рано вставать. Так что давай-ка хорошенько выспимся.
Она положила ему руку на плечо, но он ее сбросил.
Ворочаясь в кровати, Джэнсон чувствовал себя окруженным призрачными тенями, которые никак не желали угомониться, сколько он ни старался.
Живой, Демарест отобрал у него большую часть прошлого; мертвый, не лишит ли он его будущего?
Глава двадцать четвертая
Это происходило тридцать лет назад, и это происходило сейчас. Это происходило в далеких джунглях, и это происходило здесь.
Как всегда, постоянные звуки: раскаты минометных взрывов, более отдаленные и глухие, чем обычно, ибо тропа увела его на много миль от мест боевых действий. Непосредственное окружение создавалось надоедливым жужжанием москитов и других жалящих насекомых, заглушающим грохот тяжелой артиллерии. Дешевых шуток было не меньше, чем ловушек, приготовленных вьетконговцами: заостренных бамбуковых шестов, спрятанных в ямах, ожидающих неверного шага.
Джэнсон еще раз сверился с компасом, убеждаясь, что тропа ведет в нужном направлении. Тройной ярус зелени джунглей заслонял свет, и у земли царил вечный полумрак даже в самый солнечный день. Шесть человек отряда Джэнсона шли, разбившись на три пары, держась друг от друга на некотором расстоянии, так как сбиваться в кучу на территории, занятой противником, очень опасно. Только сам Джэнсон шел без напарника.
— Магуир, — тихо сказал он в рацию.
Ответа Джэнсон не получил. Вместо этого он услышал очереди автоматических винтовок, потонувшие в частом треске карабинов Восточного блока.
Потом послышались крики людей — его людей — и лающие команды неприятельского дозора. Джэнсон потянулся к своей М-16 и получил удар по затылку. После этого он уже больше ничего не чувствовал.
Джэнсон лежал на дне глубокого черного озера, медленно скользя сквозь ил словно карп, и он мог бы оставаться там вечно, купаясь в мутном мраке, но что-то потянуло его к поверхности из уютного, беззвучного подводного мира, и свет ударил ему в глаза, даже обжег кожу. Он бился, пытаясь остаться внизу, но его неудержимо тащило вверх. Выталкивающая сила воды увлекала его, словно крючок, — и вот, открыв глаза, Джэнсон увидел над собой другую пару глаз, похожую на два черных дула. И он понял, что мир воды уступил место миру боли.
Джэнсон попытался сесть, но не смог — он решил, что настолько ослаб. Он предпринял еще одну попытку и обнаружил, что крепко привязан к носилкам, грубому полотну, натянутому между двумя жердями. С него сняли брюки и куртку. У него кружилась голова, перед глазами все плыло; Джэнсон узнал симптомы сотрясения мозга, но сделать он ничего не мог.
Быстрый обмен фразами по-вьетнамски. Глаза принадлежали офицеру — вьетконговцу или из армии Северного Вьетнама. Офицер видел перед собой пленного американского солдата, и в этом не было сомнений. Откуда-то донеслось завывание коротковолновой радиостанции, похожее на звучание расстроенной скрипки: звук нарастал и затихал, и наконец Джэнсон понял, что это сознание покидает его и возвращается снова. Солдат в черной пижаме принес жидкой рисовой каши и запихнул ложку в его пересохший рот. Как это ни странно, Джэнсон ощутил что-то похожее на благодарность; в то же время он понял, что для своих врагов он представляет большую ценность, является потенциальным источником информации. Их задача состоит в том, чтобы вытянуть из него эту информацию; его же задача — не выдать ее, при этом оставшись в живых. К тому же, как было известно Джэнсону, дилетанты, ведущие допрос, порой невольно выдают больше информации, чем получают. Он строго наказал себе сосредоточить все внимание... когда оно к нему вернется. Если, конечно, оно вообще когда-нибудь вернется.
Комок риса застрял у Джэнсона в горле, и он понял, что это жук, случайно попавший в кашу. На лице кормившего его вьетнамца мелькнула усмешка — вьетнамец был недоволен тем, что вынужден кормить янки, и это недовольство лишь отчасти смягчалось сознанием того, чемон его кормит. Но Джэнсону было все равно.
— Xin loi, — резко как хлопок бича произнес солдат.
Одно из немногих вьетнамских выражений, которые знал Джэнсон: «Сожалею».
Xin loi. Сожалею: война внутри ореховой скорлупы. Сожалею, что мы уничтожили деревню, пытаясь ее спасти. Сожалею, что мы сожгли напалмом твоих родных. Сожалею, что мы пытали пленных. Сожалею— расхожее слово на любой случай жизни. Слово, за которым не стоит никаких чувств. Мир стал бы гораздо лучше, если бы это слово произносили искренне.
Где он? В хижине где-то в горах? Вдруг Джэнсону быстро обмотали голову масляной тряпкой, и он почувствовал, как его отвязали от носилок и потащили вниз — не на дно озера, как во сне, а по подземному ходу, прорытому под корнями деревьев. Его тащили до тех пор, пока он не начал ползти на четвереньках, просто чтобы не ободраться о твердую землю. Подземный ход поворачивал то в одну сторону, то в другую; он поднимался вверх и спускался вниз, пересекаясь с другими; голоса становились приглушенными и снова отчетливыми, а потом опять терялись вдали; запах машинного масла, керосина и плесени перемежался со зловонием немытых тел. Как только вернулась симфония насекомых у подножия джунглей — ибо писк и жужжание дали понять Джэнсону, что он покинул подземный лабиринт, — его снова связали и усадили на стул. С головы сняли тряпку, и он вдохнул полной грудью горячий воздух. Веревка была толстая и грубая, такая, какой привязывают к бамбуковым причалам речные лодки, и она больно впилась в запястья и щиколотки. Над узорами из кровоточащих царапин и ссадин, покрывающих обнаженное тело, закружили тучи насекомых. Майка и трусы — все, что осталось на нем из одежды, — были покрыты коркой грязи из подземелья.
К Джэнсону подошел широкоскулый мужчина с глазами, казавшимися совсем маленькими за стеклами очков в стальной оправе.
— Где... остальные? — Казалось, рот Джэнсона был набит ватой.
— Солдаты твоего отряда? Убиты.Только ты живой.
— Вы вьетконговцы?
— Так говорить неправильно.Мы представляем Центральный комитет Фронта национального освобождения Южного Вьетнама.
— Фронта национального освобождения Южного Вьетнама, — повторил Джэнсон, с трудом артикулируя звуки растрескавшимися губами.
— Почему ты не носишь бирку?
Джэнсон пожал плечами, тотчас же вызвав удар бамбуковой палкой по затылку.
— Должно быть, потерял.
По обе стороны от ухмыляющегося офицера стояли два охранника. Оба были вооружены АК-47; на пулеметных лентах, которыми они были перепоясаны, висели 9-миллиметровые пистолеты «макаров». Один из них пристегнул к поясу нож, входящий в снаряжение «Морских львов». По царапине на рукоятке Джэнсон понял, что это его нож.
— Ты лжешь! — воскликнул офицер, ведущий допрос.
Он бросил взгляд на того, кто стоял у Джэнсона за спиной, — Джэнсон его не видел, но чувствовал исходящий от него запах, перебивающий даже сырую духоту воздуха джунглей, — и Джэнсон получил страшный удар в плечо. Судя по всему, прикладом карабина. Весь правый бок онемел от боли.
Он должен сосредоточиться — не на офицере, ведущем допрос, а на чем-то другом. Сквозь щели между бамбуковыми жердями стен хижины Джэнсон видел большие плоские листья, покрытые бисеринками дождя. Он тоже лист; и все, что на него упадет, скатится, подобно капле воды.
— Мы слышали, что вы, солдаты специального назначения, не носите бирки.
— Специального назначения? Увы. — Джэнсон покачал головой. — Нет. Я ее потерял. Зацепился за колючки, когда полз на животе по тропе.
Офицер, похоже, начал терять терпение. Пододвинув стул к Джэнсону, он наклонился вперед и похлопал его сначала по левой руке, затем по правой.
— Можешь выбирать, — сказал офицер. — Которую?
— Что «которую»? — недоуменно переспросил Джэнсон.
— Не делать выбора, — мрачно заметил широкоскулый офицер, — это тоже делать выбор.
Он перевел взгляд на того, кто стоял у Джэнсона за спиной, и сказал что-то по-вьетнамски.
— Мы ломаем твою правую руку, — чуть ли не нежно объяснил он Джэнсону.
Удар обрушился с силой молота: сменный ствол пулемета, использованный как самостоятельное оружие. Запястье и локоть Джэнсона лежали на бамбуковом подлокотнике кресла; лучевые кости руки висели между этими двумя точками. Они хрустнули, словно сухие ветки. Одна из них от удара раскололась: Джэнсон понял это по приглушенному скрипу, который он не столько услышал, сколько ощутил, — и по невыносимой боли, разлившейся по руке. У него перехватило дыхание.
Он пошевелил пальцами, чтобы узнать, подчиняются ли они ему. Они подчинялись. Кости перебиты, но нервные окончания не пострадали. И все же правая рука теперь практически совершенно бесполезна.
Скрежет металла о металл предупредил Джэнсона о том, что будет дальше: в массивные кандалы, надетые на щиколотки, был вставлен железный прут толщиной два дюйма. Затем невидимый истязатель привязал к пруту веревку и, набросив петлю Джэнсону на плечи, пригнул его головой к коленям. Запястья Джэнсона оставались привязанными к подлокотникам кресла; давление на плечо возрастало, сопровождаемое пульсирующей болью сломанной руки.
Он ждал следующего вопроса. Но минуты шли, а вокруг стояла полная тишина. Полумрак сменился полной темнотой. Дышать становилось все труднее; диафрагма с трудом двигалась в скрюченном пополам теле, а плечи, казалось, вставили в тиски, сжимавшиеся все туже и туже. Джэнсон отключился, снова пришел в сознание, но сознание было наполнено одной болью. Вокруг было светло — наступило утро? Или это уже день? Но он был совсем один. Джэнсон ненадолго пришел в себя только тогда, когда ему в рот влили жидкую бамбуковую кашицу. Трусы с него уже срезали, и под стулом стояло ржавое ведро. Затем петлю снова натянули — петлю, притягивающую плечи к ножным кандалам, прижимавшую голову к коленям, вырывающую руки из плечевых суставов. Джэнсон мысленно твердил как заклинание: «Застывший, как лед; прозрачный, как вода». Плечи у него горели, а он вспоминал, как в детстве летом на Аляске ловил рыбу на льду. Он вспоминал изумрудные бусинки на огромных, плоских листьях тропических растений, скатывающиеся вниз и не оставляющие после себя никакого следа. Ближе к вечеру ему наложили на сломанную руку импровизированную шину, привязав к ней бечевкой две дощечки.
Из глубин подсознания всплывали слова Эмерсона, которые так часто цитировал Демарест: «Почивая на мягких подушках благоприятного положения, человек засыпает. Но, когда его толкают, мучают, бьют, у него есть шанс чему-то научиться».
Прошел еще один день. Затем еще и еще.
У Джэнсона нестерпимо болел живот: от загаженной мухами каши у него началась дизентерия. Он отчаянно пытался исторгнуть из себя кал, надеясь избавиться от мучительной рези, охватившей, казалось, все внутренности. Но кишечник отказывался сокращаться, алчно упиваясь болью. «Внутренний враг», — с отвращением думал Джэнсон.
Когда он в следующий раз услышал голос, говоривший по-английски, было утро или вечер. Петлю ослабили, и он смог выпрямиться на стуле — и затекшие нервные окончания пронзительно закричали.
— Так лучше? Надеюсь, вам скоро полегчает.
Допрос вел новый человек, которого Джэнсон раньше не видел. Это был маленький вьетнамец с подвижными, умными глазами. Он говорил по-английски бегло, с ярко выраженным акцентом, резко и отчетливо проговаривая все окончания. Образованный человек.
— Мы знаем, что вы не агрессор-империалист, — продолжал голос. — Вас одурманили агрессоры-империалисты.
Следователь подошел совсем близко; Джэнсон сознавал, что исходящее от него зловоние должно быть вьетнамцу неприятно — он сам едва терпел запах своего тела, — но маленький человечек ничем не выказал своих чувств. Проведя рукой по щеке Джэнсона, покрытой грубой щетиной, он тихо сказал:
— Но и вы проявляете к нам неуважение, обращаясь с нами как с дураками. Вы меня понимаете?
Да, это был образованный человек, специально занявшийся Джэнсоном. Это его встревожило: похоже, вьетнамцы раскусили, что им в руки попал не простой солдат.
Джэнсон провел языком по зубам; они показались ему шершавыми и какими-то чужими, словно вырезанными из старой бальсы. С его уст сорвалось нечто напоминающее согласие.
— Задайтесь вопросом: как вы попали в плен?
Вьетнамец расхаживал перед ним, будто школьный учитель у доски.
— Как видите, на самом деле мы в чем-то очень похожи друг на друга. Мы оба являемся офицерами разведки. Вы мужественно выполнили свой долг. Надеюсь, то же самое можно сказать и обо мне.
Джэнсон кивнул. У него мелькнула мысль: «В каком сумасшедшем бреду можно назвать мужеством издевательство над беззащитным пленным?» Но он быстро прогнал ее прочь: сейчас от нее все равно не будет толку; она затуманит его сосредоточенность и выдаст мятежные настроения. «Застывший, как лед; прозрачный, как вода».
— Меня зовут Фан Нгуен, и, полагаю, мы должны благодарить судьбу за то, что она свела нас вместе. А ваше имя...
— Рядовой Кевин Джонс, — сказал Джэнсон.
В минуты просветления он создал к этому имени целую жизнь: пехотинец из Небраски, после окончания школы имевший нелады с законом, дома осталась беременная подружка, отряд отбился от своих и заблудился в джунглях...
Этот образ уже начинал казаться ему реальным, хотя на самом деле он был составлен из обрывков популярных романов, кино, журнальных статей и телепередач. Из тысячи американских историй Джэнсон сотворил нечто более правдоподобное, чем любая правдивая американская история.
— Пехота Соединенных Штатов...
Нахмурившись, маленький человечек ударил Джэнсона кулаком в правое ухо, отчего у того зазвенело в голове.
— Младший лейтенант флота Пол Джэнсон, — поправил Фан Нгуен. — Не отказывайтесь от своих заслуг.
Как им удалось узнать его настоящее имя и звание?
— Вы самирассказали нам, — настаивал Фан Нгуен. — Вы рассказали нам все.Или в бреду вы начисто забыли то, что было? Я так и думал. Я так и думал. Такое часто бывает.
Возможно ли это? Джэнсон встретился взглядом с Нгуеном, и оба увидели, что их подозрения подтвердились. Оба поняли, что только что услышали ложь. Джэнсон ничегоне выдал — по крайней мере, до сих пор. А Нгуен по его реакции — не страху или недоумению, а ярости — догадался, что его предположения относительно личности пленного соответствуют истине.
Джэнсону терять было нечего.
— А теперь лжете вы, — проворчал он.
И тотчас же почувствовал резкую, жалящую боль от удара бамбуковой палкой по спине. Но это было сделано скорее для порядка; Джэнсон уже научился разбираться в таких тонкостях.
— Мы ведь с вами, можно сказать, коллеги,вы и я. Я употребил правильное слово? «Коллеги»? Я так и думал. Я так и думал.
Как впоследствии выяснилось, Фан Нгуен очень часто употреблял эти слова: «Я так и думал», произнесенные едва слышно, одним выдохом. Они отделяли вопросы, не требовавшие ответа.
— Ну а теперь давайте спокойно поговорим друг с другом, как и подобает коллегам. Вы отбросите ложь и выдумки... под страхом... страха боли.— Он улыбнулся, радуясь, как ему удалось вывернуть наизнанку английскую идиому. — Я знаю, что вы человек храбрый. Я знаю, что вы умеете терпеть боль. Но может быть, вы хотите, чтобы мы проверили, где предел этого терпения?
Джэнсон покачал головой. У него внутри все бурлило. Вдруг он повалился вперед, и его вырвало. Небольшое количество рвоты упало на плотно утрамбованную землю. Она была похожа на кофейные зерна. Клинический признак кровоизлияния внутренних органов.
— Нет? Пока что я не буду на вас давить, добиваясь ответов. Я хочу, чтобы вы самизадали себе кое-какие вопросы. — Сев, Фан Нгуен пристально посмотрел на Джэнсона умными, любопытными глазами. — Я хочу, чтобы вы спросили себя, как случилось, что вы попали в плен. Нам было известно, где именно вас искать, — должно быть, вас это озадачило, нет? Вы наткнулись не на спонтанный, сбивчивый ответ людей, застигнутых врасплох, не так ли? Так что вы понимаете, к чему я клоню.
Джэнсон ощутил новый приступ тошноты: Фан Нгуен говорил правду. Даже обернутая в обман, правда оставалась правдой, каменно-твердой и неперевариваемой.
— Вы утверждаете, что не раскрывали мне данных о себе. Но тогда встает более мучительный вопрос. Если не вы, то кто? Как получилось, что мы смогли перехватить ваш отряд и взять в плен офицера легендарного разведывательного подразделения легендарных американских «Морских львов»? Как?
Действительно, как? Существовало только одно возможное объяснение: лейтенант-коммандер Алан Демарест передал информацию об операции представителям командования армии Северного Вьетнама или их союзникам-вьетконговцам. Но он был слишком осторожен, чтобы утечка могла произойти неумышленно. По крайней мере, на самом начальном этапе. С другой стороны, организовать такую утечку было бы предельно легко. Достаточно было просто «случайно» дать знать о предстоящей операции одному из сотрудников КВПВ, подозреваемых Демарестом в связях с Вьетконгом; информация могла быть «спрятана» в кипе документов, «случайно» забытых на блокпосту в джунглях, спешно оставленном под огнем противника. Подробности могли быть переданы шифром, вскрытым противником. Демарест хотел убрать Джэнсона с дороги; ему необходимобыло сделать это. Поэтому он взялся за дело так, как умел только он. Вся операция была западней, ловушкой, поставленной мастером ставить ловушки.
Демарест его предал!
А сейчас лейтенант-коммандер, скорее всего, сидит у себя в кабинете и слушает Хильдегарду фон Бинген, а Джэнсон привязан к стулу на базе вьетконговцев. Кровь сочится из порезов, оставленных глубоко впившимися в тело веревками; его плоть ноет от боли, мысли беспорядочно мечутся — мечутся в первую очередь потому, что он понимает: это только начало.
— Что ж, — продолжал Фан Нгуен, — вы должны согласиться, что наша разведка работает гораздо эффективнее вашей. Мы знаем о ваших операциях так много, что сдерживаться было бы бесполезно — все равно что не давать слезинке упасть в бескрайний океан. Да, я так и думал, я так и думал.
Выйдя из хижины, он негромко обменялся парой фраз с другим офицером, после чего вернулся и снова уселся напротив Джэнсона.
Тот перевел взгляд на его ноги, не достававшие до земли, на американские кроссовки, кажущиеся непомерно большими на тонких, детских щиколотках.
— Вы должны свыкнуться с мыслью, что никогда не вернетесь в Соединенные Штаты Америки. Скоро я познакомлю вас с историей Вьетнама, начиная с сестер Чунг Трак и Чунг Ни, двух правивших вместе цариц, изгнавших с нашей земли китайских захватчиков. Это случилось в тридцать девятом году нашей эры — да, так давно! Сестры Чунг были еще до эпохи Хо[46]. А где в тридцать девятом году нашей эры была Америка? Вы поймете всю тщетность усилий вашего правительства подавить справедливые устремления вьетнамского народа. Вам предстоит усвоить много уроков, и у вас будут хорошие учителя. Но вы также должны будете многое нам рассказать. Договорились?
Джэнсон молчал.
По сигналу Нгуена приклад карабина опустился на левое плечо: еще один электрический разряд нечеловеческой боли.
— Наверное, мы начнем с чего-то более простого и постепенно перейдем к более сложным предметам. Давайте поговорим о вас. О ваших родителях и их месте в капиталистической системе. О вашем детстве. О вездесущей американской поп-культуре.
Джэнсон ответил не сразу, и послышался знакомый скрежет металла о металл: ему снова вставили в ножные кандалы стальной прут.
— Нет! — воскликнул он. — Нет!
И Джэнсон начал говорить. Он рассказывал о том, что показывают по телевидению и в кино; Фана Нгуена особенно заинтересовало то, что называлось «хеппи-эндом». Он уточнил, а какие еще финалы могут быть. Джэнсон рассказал о своем детстве, проведенном в Коннектикуте, рассказал о своем отце, сотруднике страхового агентства. Концепция страхования также заинтересовала Нгуена, и он стал по-научному серьезен, заставляя Джэнсона объяснить основополагающие принципы, разбирая понятия «риск» и «ответственность» с дотошностью, сделавшей бы честь самому Конфуцию. Казалось, Джэнсон рассказывает зачарованному антропологу ритуалы духовного очищения аборигенов Тробрианских островов.
— И ваш отец — по американским стандартам, у него жизнь сложилась?
Читать бесплатно другие книги:
