Пламя Яхве. Сексуальность в Библии Дэвидсон Ричард

Целостная и здоровая красота сексуальности

Мы подошли к последней части нашего обзора и главному утверждению Песни Песней о теологии сексуальности. Сексуальность – красива, блага и здорова. Ей надо радоваться и наслаждаться без страха и смущения. Любовь в Песни представлена не как нечто дешевое, уродливое и мелкое, а как нечто имеющее высочайшую ценность. «Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презрением» (8:7). Как и в первой главе Бытия, сексуальность в Песни, подобно всему остальному творению Божьему, «хороша весьма» (tb md). Как и во второй главе Бытия, возлюбленные «были наги и не стыдились».

Да, мы вернулись в Эдем. «Дело словно происходит в раю, словно перед нами песнь Адама: ты – мое второе «я»! Ты – моя! От начала и до конца текст наполнен аллюзиями на слова Адама».[2170] События разворачиваются уже в грешном мире. Однако оказывается, что и после грехопадения возлюбленные могут согреться в райских лучах…

Эту целостную красоту и благость райской сексуальности можно видеть в ряде переплетающихся тем.[2171]

1. Райская любовь удивительно красива. На каждом шагу в Песни мы встречаем красоту. Показательно уже надписание: «Песнь Песней Соломона», то есть «Самая прекрасная/лучшая из песен Соломона» (1:1). Мужчина говорит женщине: «Ты прекрасна, возлюбленная моя» [1:15 (СП 1:14)], и она отвечает: «Ты прекрасен, возлюбленный мой» [1:16 (СП 1:15)]. Красоту возвещают и тщательно созданные словесные портреты, и десятки редких, экзотических слов, и тонкие аллюзии, и симметричная композиция текста. Даже животные восклицают о красоте! Ведь, например, слово b, означающее «олень», означает также и «красота». «Слов-но из рога изобилия изливает на нас Песнь прекрасное, когда быть прекрасным – прекрасно в очах возлюбленного».[2172]

2. Райская любовь дивно чувственна.[2173] О том, как затрагиваются все пять чувств, мы уже говорили в главе 13. А сейчас процитируем высказывание современной исследовательницы о возвышенной чувственности в Песни:

Мужчина и женщина впервые стали единой плотью в Эдемском саду. Бытописатель вкратце упомянул об их сексуальной близости (Быт 2:24). Теперь же, в другом саду, возлюбленные сами восхваляют радости такой близости. Притяжательные местоимения не разделяют их. «Мой сад» и «его сад» сливаются в единую целостную гармонию. Объединяются даже время и место, ибо сад любви – женщина.

В этом саду чувственность шире и глубже. Если в Быт 2–3 все пять чувств приходят к непослушанию через вкушение запретного плода, то в Песни Песней они с самого начала насыщают поэзию и служат лишь любви. Любовь сладка на вкус, подобно плоду яблони (2:3; ср. 4:16; 5:1, 13). Благоухают виноградники (2:13), мирра и фимиам (3:6), ливанские рощи (4:11) и ложе (5:13; 6:2). Радость несут объятия и прикосновения [1:2 (СП 1:1); 2:3–6; 4:10, 11; ср. 5:1; 7:6–9; 8:1, 3]. Взгляд очей пленяет сердце (4:9; 6:13), и голос возлюбленного волнует его (5:2). Вкус, запах, прикосновения, лицезрение и слышание пронизывают Песнь.[2174]

3. Райская любовь как изобилие радости. В обстановке, пронизанной красотой и чувственностью, возлюбленные наслаждаются брачной сексуальной любовью. Вся Песнь Песней по сути есть «непрестанная радость от страсти и ее удовольствий».[2175] Первая вспышка дружбы, первая влюбленность, восхищение красотой друг друга, радость встречи после расставания, пышная свадьба, брачная ночь, хвала силе и постоянству любви – все это непрерывная симфония радости, прекрасной, яркой и пышной. Мы читаем о великолепном паланкине (3:6–11). Много дорогих заморских благовоний – фонтаны мирры, фимиама и других пряностей (4:6; 8:14). Описан и «дом пира» с его праздничным знаменем любви (2:4), сочными плодами (2:3, 5; 4:13, 16; 7:14) и пряным вином, соком гранатовых яблок (7:10; 8:2). А в самом сердце Песни звучит божественный призыв (и даже заповедь!): «Ешьте, друзья, пейте и насыщайтесь!» (5:1). Вообще «возлюбленные буквально упиваются минутами единения и воссоединения, сладким временем лизости».[2176]

4. Райская любовь как удивительное приключение. Песнь Песней – высокая драма с любовным приключением. Женщина манит возлюбленного: «Побежим…» [1:4 (СП 1:3)]. Он же «скачет по горам, прыгает по холмам» (2:8). И в свою очередь зовет ее к приключению: «Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди» (2:10). Есть и весеннее веселье, и отважное путешествие «в ущелье скалы» за горный уступ (2:14), и увлекательная ловля «лисенят, которые портят виноградники» (2:15). Приключение продолжается! От восторга самой свадьбы (4:1–5:1) до трепета в ожидании любви (5:4, 8; 6:11–12); от живительных походов на природу и сексуальных встреч (7:12–14) до финального зова: «Беги, возлюбленный мой; будь подобен серне или молодому оленю на горах бальзамических!» (8:14) – для влюбленных приключение никогда не иссякает.

5. Райская любовь как наслаждение. Суламита говорит о Соломоне: «Что яблоня между лесными деревьями, то возлюбленный мой между юношами. С великим наслаждением сидела я в ее тени, и плоды ее сладки для гортани моей. Он ввел меня в дом пира, и знамя его надо мной – любовь» (2:3–4). Еврейский глагол mad в породе пиэль («наслаждаться чем-либо», «получать удовольствие»), возможно, указывает здесь на опыт долгий и продолжительный. Ариэль и Хана Блох дают такой вольный перевод: «Я наслаждалась много раз, снова и снова».[2177] То есть женщина не просто разок присела отдохнуть, а неоднократно радовалась общению с возлюбленным. Этот стих хорошо отражает настроение восторга в Песни, – восторга, который заметен и на лицах главных героев, и пронизывает почти каждое их слово и действие.

6. Райская любовь глубоко эротична. Фокс не преувеличивает, когда пишет о Песни Песней (и египетской любовной лирике): «Хочется сразу подчеркнуть, что эротика в этих песнях присутствует всюду».[2178] Глубоко эротичным и чувственным языком возлюбленные восхваляют физическую красоту друг друга и описывают свои сексуальные встречи. Иногда об этом говорится напрямую: «Да лобзает он меня лобзанием уст своих!» [1:2 (СП 1:1)]; «о, если бы его левая рука была у меня под головой, а правая обнимала меня!» (2:6; 8:3); «нашла того, которого любит душа моя, ухватилась за него и не отпускала его» (3:4).[2179] Однако чаще мы видим, как физическая красота возлюбленных и экстатическое удовольствие сексуального опыта описываются через поэтические метафоры, сознательные двусмысленности, намеки и эвфемизмы, которые одновременно открывают и скрывают.[2180] Особый упор в Песни сделан на сексуальную привлекательность грудей женщины, что напоминает о словах Соломона в Притч 5:19: «Груди ее да упояют тебя во всякое время».[2181]

Приведем нашу собственную подборку эротических «скрывающих откровений».

Песн 1:13 (СП 1:12): «Мирровый пучок – возлюбленный мой у меня, между грудей моих пребывает». Грамматическую конструкцию можно понять по-разному, но судя по всему, перед нами «веселая путаница»:[2182] переход от метафоры с миррой к реальности (Соломон лежит между грудей возлюбленной).

Песн 2:3–4: «яблоня» и «дом пира» метафорически описывают самого Соломона. Его «плод», столь сладкий для вкуса женщины, – это сладость отношений и, возможно, какое-то сексуальное удовольствие.

Песн 2:16 (также 4:5; 6:2–3): Соломон «пасет между лилиями/лотосами (beannm)». Очень милая двусмысленность: Соломон пасет «стадо» (это слово отсутствует в еврейском оригинале, но подразумевается) среди лилий/лотосов… или нет – сам Соломон пасется среди «лилий/лотосов» тела Суламиты (ср. уподобление частей ее тела лилиям/лотосам в 4:5; 7:3; 5:13).

Песн 2:17 (ср. 4:6–8; 8:14): «Доколе день дышит, и убегают тени, возвратись. Будь подобен серне или молодому оленю на расселинах гор». Судя по всему, имеются в виду не буквальные горы, а «пейзаж» тела Суламиты: две груди и «расселина» между ними. Аналогичным образом две груди, видимо, подразумеваются под «горой мирровой» и «холмом фимиама» (4:6).[2183] Высказывалась гипотеза, что два горных хребта, Ливан и Антиливан – с рифтовой долиной между ними (4:8) – образно осмысляют реальный палестинский пейзаж как «пейзаж» грудей возлюбленной. В 4:6–8 мы находим игру слов: «фимиам» – lbn, «Ливан» – lbnn, которая затем продолжается в стихе 9 глаголом libbabtin (lbb в породе пиэль; «пленять», «учащать сердцебиение»). Получается своего рода «треугольник: тело как ландшафт, внешний ландшафт и страсть, которую вселяет любимый человек».[2184]

Песн 4:5 (= 7:4): «Два сосца твои – как двойни молодой серны (или олененка. – Р. Д.), пасущиеся между лилиями (или лотосами. – Р. Д.)». Уподобление грудей оленятам предоставляет воображению самому решать, в чем состоит сходство. Олень красив и грациозен; двойни – намек на симметрию грудей; если учесть еще упоминание о том, что они пасутся среди лилий/лотосов, возникает картина «полных, упругих и симметричных грудей».[2185]

Песн 4:12–16; 5:1: сама женщина – запертый сад и запечатанный источник (ее недоступность и девственность) (стих 12). Она зовет жениха в свой (теперь и его!) сад, чтобы вкусить приятных плодов (4:16). Это явный намек на сексуальную близость. Жених отвечает: «Иду!» (5:1). Таким образом, как мы уже говорили, в самой кульминации, хиастическом центре книги (4:16; 5:1), мы находим приглашение (и отклик на него) придать браку полноту через сексуальную близость. Происходящее в 4:1–5:1 можно резюмировать следующим образом: «Поэзия становится как бы самотрансценденцией двойного смысла: тело возлюбленной уподоблено саду, но и превращается в сад, чудесным образом продолжающий горный пейзаж, столь уместным образом упомянутый в средоточии поэмы».[2186]

Песн 5:2–6: одновременно описано и как женщина мечтает о сексуальной близости, и сама эта близость. «Поэзия работает на двух уровнях: в мире сна главная героиня и готовится заняться любовью, и вступает в половой акт».[2187] Стих 5:2 («возлюбленный стучится») можно понять и буквально (приход возлюбленного), и в сексуальном смысле (близость). Фразу в 5:3 («я вымыла ноги мои») можно понять и как «у меня была связь» («ноги» – эвфемистическое обозначение гениталий). Слова женщины в 5:4 («возлюбленный мой протянул руку свою сквозь скважину»), конечно, допускают буквальное понимание: мужчина хочет войти. Однако «рука» (yd) может эвфемистически указывать на «пенис» (ср. Ис 57:8), а «скважина» (r) – на женское влагалище.

Песн 6:1–2: «Мой возлюбленный пошел в сад свой, в цветники ароматные, чтобы пасти в садах[2188] и собирать лилии (или лотосы. – Р. Д.)». Без сомнения, здесь, как и в 4:12–16, «садом» названа женщина. Муж «пасет/пасется» и собирает «лилии/лотосы», то есть занимается сексом с женой.

Песн 7:3: «Пупок (r) твой – круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево (been) твое – ворох пшеницы, обставленный лилиями (или лотосами. – Р. Д.)». В двух других местах ВЗ слово r обозначает «пупок» или «пуповину» (Притч 3:8; Иез 16:4). Однако последовательность описания тела Суламиты такова, что r упоминается между бедрами и «чревом» (been), а потому, скорее всего, здесь эвфемистически указывает на женские гениталии, а конкретно, на влагалище.[2189] В пользу такого понимания свидетельствуют и родственные слова в арабском языке.[2190] Упоминание о неиссякающем напитке соответствует образу влажной вульвы в момент сексуального возбуждения. Слово been («чрево»), видимо, подразумевает живот с кожей пшеничного цвета, внизу которого цветут «лилии/лотосы» (видимо, эвфемистически обозначающие вьющиеся лонные волосы»).[2191]

Песн 7:8–9: стан Суламиты уподоблен пальме, а груди – ветвям пальмы. Однако так образно названа и сама женщина, когда Соломон говорит о своем желании ласкать ее: «Влез бы я на пальму, ухватился бы за ветви ее».

Песн 7:9–10: «И груди твои были бы вместо кистей винограда, и запах от ноздрей (ap) твоих, как от яблок; уста твои (буквально «нёбо». – Р. Д.) – как отличное вино». Это Соломон говорит возлюбленной. Она перебивает, заканчивая фразу: «…оно течет прямо к другу моему, с губ (буквально «уст спящих». – Р. Д.) струясь». Не исключено, что слово ap надо понимать так, что возлюбленные трутся носами. Однако в угаритском и аккадском языках оно может обозначать грудной сосок. Судя по параллели с «грудями», таков смысл и здесь.[2192] Уподобление нёба отличному вину, видимо, подразумевает «глубокий поцелуй». Фраза «с уст спящих струясь» звучит не вполне понятно, но скорее всего, речь идет опять же о поцелуе (как думают и древние переводчики).[2193]

Песн 7:12–14: «Приди, возлюбленный мой, выйдем в поле, побудем в селах (или «кустах лавсонии», kprm. – Р. Д.); поутру пойдем в виноградники… там я окажу ласки мои (dday) тебе. Мандрагоры (ddm) уже пустили благовоние, и у дверей наших всякие превосходные плоды, новые и старые, которые сберегла я для тебя, мой возлюбленный!» Опять-таки эротичность усиливается двусмысленностью: они собираются пробыть всю ночь в селах, или среди чувственных цветов лавсонии (в еврейском языке одно и то же слово имеет оба значения)? Фраза «там я окажу ласки мои тебе» явно подразумевает любовную игру (включая сексуальную близость). Заметна и перекличка между словами «ласки» и «мандрагоры» (в древности использовались в качестве афродизиака). Различные виды плодов обозначают аспекты любовной игры, включая старый и новый сексуальный опыт и всевозможные ласки.

Песн 8:2: «Поведу я тебя, приведу тебя в дом матери моей, которая учила меня (или «ты будешь учить меня». – Р. Д.).[2194] Я буду поить тебя ароматным вином, соком гранатовых яблок моих». Из еврейского оригинала стиха 2 непонятно, кто учит: мать или возлюбленный. Вполне возможно, поэт специально создает двусмысленность, чтобы передать как преемственность с домашним воспитанием, так и новый опыт с мужем. Ароматное вино и гранатовый сок, видимо, образно обозначают радость сексуальной близости. Эротический аспект подчеркивается и игрой слов: eqk («целовала бы тебя») и aqk («буду поить»).

Песн 8:5: «Под яблоней разбудила я тебя». Без сомнения, с учетом рефренов со сходной лексикой в 2:7, 3:5 и 8:4, имеется в виду сексуальное возбуждение.

Песн 8:9–10: образ сестры как «стены» и «двери» в стихе 9, видимо, намекает на два возможных пути для Суламиты: быть чистой и недоступной («стена») или развратной и доступной («дверь»). Братья (которым, очевидно, и принадлежит данная реплика) собираются дополнительным образом оберегать сестру, если она – «стена», и загораживать ей путь, если она – «дверь».[2195] В стихе 10 Суламита ясно уподобляет себя «стене», а свои сосцы – «башням». Она – не завоеванный город, недоступный для посягательств любых мужчин, кроме ее мужа. Знание о ее верности приносит Соломону «шалом».

Песн 8:14: «Беги (bra), возлюбленный мой; будь подобен серне или молодому оленю на горах бальзамических!» Глагол bra («спешить») используется в Песни лишь здесь и, видимо, составляет часть кульминационного эротического намека. Отмечалось, что в других местах Библии корень br иногда связан с понятием «пронзание» или «проникновение» (Исх 36:33; Ис 27:1).[2196] Возможно, Песнь увенчивается призывом Суламиты скорее проникнуть в ее тело («горы бальзамические»), довершая сексуальную близость.

7. Райская любовь не стыдится себя. Образы эротической любви, пронизывающей Песнь, красноречиво свидетельствуют, что сексуальность носит целостный и здоровый характер и что ее не надо бояться и смущаться. Возлюбленные беспрепятственно и открыто описывают (и исследуют) тела друг друга.[2197] Как и в Эдемском саду, они стоят друг перед другом обнаженными и не стыдясь. О самых интимных моментах сексуальной близости рассказывается без малейшего намека на то, что в них содержится нечто грязное, дешевое или уродливое. Эротика Песни смущает лишь современных читателей. Ее главных героев она не смущала.

8. Райская любовь сдерживает себя и отличается хорошим вкусом. Песнь эротична, но лишена одержимости в сексе. Читатели, которые усматривают в ней сплошные намеки на влажные влагалища и эрегированные пенисы, проецируют на нее свои ожидания.[2198] Неслучайно Песнь не упоминает напрямую ни гениталии (мужские и женские), ни сексуальную близость[2199] – хотя в древней ближневосточной порнографической и культовой поэзии и иконографии неоднократно говорилось и о гениталиях, и о «пахоте вульвы» (секс).[2200] «Эротика Песни не сосредоточена на гениталиях, а рассеяна по всему телу и проецируется на внешний мир».[2201]

Сексуальность в Песни нельзя назвать вульгарной и дешевой. Авторы, называющие ее «мягким порно»[2202] или «поэтическим порно»,[2203] не видят, сколь важны в ней целомудрие и брачная верность. Какой контраст с пошлыми и грубыми порнографическими изображениями секса в древних месопотамских текстах,[2204] не говоря уже о современной порнографии![2205] В своих эротических метафорах, эвфемизмах и намеках Песнь выказывает чрезвычайную сдержанность и тонкий вкус.

Мы видим сдержанность и тонкий вкус не только в выборе лексики, но и в поведении возлюбленных. Как мы уже отметили в главе 13, любовные отношения развиваются постепенно, шаг за шагом, и секс имеет место лишь после свадьбы. Принцип должной сдержанности отражен и в трехкратном призыве Суламиты к подругам: «Заклинаю вас, дщери Иерусалимские, сернами или полевыми ланями: не будите и не тревожьте любви, пока она не готова» (2:7; 3:5; 8:4).[2206]

Сдержанность и вкус подобает проявлять не только в выборе времени, но и в выборе места. Возлюбленным хорошо быть вместе, но интимная близость ограничена уединенной обстановкой.[2207] На всем протяжении Песни они воздерживаются от интимных проявлений при посторонних, что разительно контрастирует с публичными сексуальными оргиями культов плодородия.[2208] В 8:1–2 Суламита (уже замужняя!) желает, чтобы Соломон был ей братом: тогда она могла бы целовать его на людях. Вопреки утверждению некоторых толкователей, что главные герои игнорируют (или даже отрицают, подрывают) библейские/общественные нормы благопристойности и целомудрия,[2209] любовные отношения в Песни нигде не выходят за пределы этих норм (одновременно возвращая сексуальности ее должную красоту и целостность).

9. Райская любовь – веселая игра. О любви в Песни рассказывается языком не только свободным и деликатным, но и игривым Песнь до краев наполнена парономазией, игрой слов, которая дразнит читателя, пробуждая в нем воображение. Игра слов параллельна игре любовной: «Иными словами, в этих дразнящих трансформациях имеет место странное и приятное созвучие между удовольствием от игры метафор и удовольствием от любовной игры, о которой собственно и идет речь».[2210] Сексуальная игривость дает о себе знать и в интерактивном диалоге между возлюбленными. Так, в 1:7–8 (СП 1:6–7) Соломон слегка поддразнивает Суламиту: «…если ты не знаешь (где я пасу стадо. – Р. Д.)… иди себе по следам овец».[2211] В 7:10 женщина «игриво прерывает» возлюбленного, заканчивая его фразу.[2212] Здесь, как и в других местах поэмы, Гулдер подметил «игривую эротику».[2213] Песнь являет нам «мир вольной и радостной игры, лишенной нравственного конфликта, наболевших вопросов истории, государственности и предназначения, а также абстрактного богословствования».[2214] Разумеется, Песнь не имеет ничего против этих вещей, но в радости игры и любви о столь «приземленных» вещах можно забыть.

Любовь в Песни – время для веселого смеха и радости. Конечно, я не согласен с «комическим прочтением Песни Песней»[2215] и с попыткой понять какие-то из wafs в Песни как полновесные пародии на весь жанр.[2216] Однако нельзя не заметить, что «в своем поэтическом сказании о возлюбленных Песнь несет дух забавы и фривольности».[2217] Песнь учит нас, что не следует смотреть на сексуальность с излишне благоговейной серьезностью.[2218]

10. Райская любовь – романтичная любовная история. Большинство толкователей избегают слова «роман» при описании Песни Песней (видимо, во избежание терминологической путаницы).[2219] Однако роман налицо: речь-то идет прежде всего о любовной истории! Вспомним многое, о чем мы уже говорили. Перед нами все признаки романа: возлюбленные бегают и резвятся вместе [1:4 (СП 1:3)], устремляются друг к другу (2:8), их сердце пленено (4:9), а внутренность взволнована (5:4); они полны сексуального желания (7:11). Им хорошо на природе (7:12–13); в их брачной жизни есть приятные романтические эпизоды (любовь в виноградниках – 7:13) и памятные прогулки (8:5); они разговаривают о любви (8:6–7)… Отметим также, что после свадьбы романтические прикосновения и выражения ласки не только не заканчиваются, но и становятся еще более откровенными. Роману не обязательно завершаться в брачную ночь: он может длиться вечно!

11. Райская любовь – глубоко страстная. Аналогичным образом дело обстоит со страстью: по мере развития сюжета отношения делаются все более страстными. Более того, особенно страстными они становятся во время и после свадьбы. Да, женщина «изнемогает от любви» – «от силы эротического желания»[2220] – еще до свадьбы (2:1), но именно с четвертой главы начинаются высказывания о плененном сердце (4:9), волнении внутренности (5:4), о потере сознания от любви (5:6) и о пребывании на седьмом небе от счастья, в полном экстазе (6:12).[2221] После свадьбы царь увлечен кудрями возлюбленной (7:6) и испытывает к ней сильное сексуальное желание (7:10).

Любовь персонифицируется как стихийная сила в трехкратном призыве Суламиты (2:7; 3:5; 8:3): «Не будите и не тревожьте любви, пока она не готова».[2222] Страстная мощь любви очевидна на всем протяжении Песни (особенно в описании «почти неистовой силы»[2223] сексуального влечения женщины) и находит свое квинтэссенциальное выражение в кульминационном стихе 8:6: «Крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность». Сила смерти и Шеола абсолютна и неумолима, – но такова и сила любви. Сила любви, сказано далее, подобна пышущим языкам пламени, и многие воды, даже наводнения, не угасят ее (8:6–7).

12. Райская любовь – великая тайна. Эта особенность сексуальной любви естественным образом вытекает из предыдущей. Столь сильная, побеждающая смерть, огненная любовь вызывает трепет. И когда Соломон глядел на Суламиту, его охватывало благоговение (6:4): «Прекрасна ты, возлюбленная моя, как Тирца, любезна, как Иерусалим, грозна (yumm), как полки со знаменами». Однако этого мало. Через несколько стихов поэт повторяет (6:10): «Кто эта, блистающая, как заря, прекрасная, как луна, светлая, как солнце, грозная (yumm), как полки со знаменами (видимо, речь идет о звездном воинстве. – Р. Д.)?»[2224] Слово yumm в этих отрывках имеет коннотации «грозная», «внушающая трепет», «величественная».[2225] Красота Суламиты столь удивительна и величественна, что даже вызывает благоговение в людях, которые смотрят на нее.

Но почему любовь внушает столь сильный трепет? Это остается тайной. О многом здесь сказано прикровенно. «Перед нами загадка. Читатель должен окунуться в нее, а затем снова и снова возвращаться, чтобы насладиться богатством многочисленных слоев смысла и откликнуться всеми чувствами на весть о красоте».[2226] Песнь Песней воплощает речение мудреца из Книги Притчей, который сказал, что «путь мужчины к девице» есть тайна слишком сложная для понимания (Притч 30:18–19). Тайна любви между мужчиной и женщиной предполагается и в 8:6–7: грозная сила любви так же загадочна, как тайна Смерти и Шеола, как пламя, которое не погасить водой – и даже многими водами. Она загадочна как «пламя Яхве».[2227] Это подводит нас к самой великой и сокровенной тайне любви в Песни Песней.

Пламя Яхве

Подумать только: целая книга посвящена здоровой красоте и радости сексуальной любви между мужчиной и женщиной! Как же она попала в священный канон? А никаких оправданий и не нужно. Толкователи, которые пытались обосновать каноничность Песни аллегорическим ее пониманием, упустили из виду главное: в своем простом и буквальном смысле Песнь не просто «светская» любовная лирика, а текст глубочайшей духовной и богословской значимости.[2228] С ветхозаветной точки зрения Всевышний вовсе не отсутствует в Песни. Его любовь и забота вовсе не обойдены вниманием. Более того, они ярко проявляются в том удовольствии и радости – данных Богом человеку еще при сотворении, – которые возлюбленные находят друг в друге и в окружающем мире.[2229]

В гармонии с рассказом Книги Бытие и с учением литературы Премудрости (к которой и принадлежит Песнь) о сотворении мира, сексуальность в Песни – часть благого творения Божьего. А поскольку она создана Богом, она красноречиво – быть может, красноречивее всего – говорит о любви Бога к своему творению. Таким образом, утверждение человеческой сексуальной любви в Песни есть слово о Боге любви.

Многие комментаторы говорят, что Песнь не упоминает о Всевышнем и Его голосе. Соломон писал во времена языческих культов плодородия, когда воздух был буквально насыщен обожествлением секса. И неудивительно, что в разговоре о сексуальности пришлось сказать о присутствии и голосе Божьем прикровенно. Тем не менее Бог присутствует в Песни и вовсе не молчит.

Завуалированное, но ясное и удивительное упоминание о Всевышнем мы находим в трехкратном призыве Суламиты: «Заклинаю вас, дщери Иерусалимские, сернами или полевыми ланями: не будите и не тревожьте любви, пока она не готова» (2:7; 3:5; 8:4). В первых двух случаях Суламита связыает женщин клятвой «сернами или полевыми ланями» (bibt baylt hadeh). Многие ученые согласны, что перед нами игра слов с намеком на имена Бога: blh bt («…Богом Саваофом/Богом воинств») и bl adday («…Богом Шаддаем/Богом Крепким»).[2230] Имена животных, символизирующих любовь, намекают через созвучие, на известные имена Бога, использовавшиеся в клятвах.[2231] И никакой «секуляризации» здесь нет. Это сильнейшая весть о Божьем присутствии! Да, Божье имя не звучит напрямую – чтобы секс не обожествлялся, как в культах плодородия, – но весть о нем доносится даже еще отчетливее, ибо животные, олицетворяющие любовь, намекают на божественные титулы. Поэт не воспользовался бы формулой клятвы, которая в Писании регулярно включает имя Божье [ «Заклинаю/клянусь… (божественное имя)… если не…»], если бы не имел в виду намека на божественное присутствие.[2232] И уж конечно, не создал бы вербальную аллюзию на божественное имя, если бы пытался избежать любых упоминаний о Всевышнем. Подставив вместо имени Всевышнего аналогичные по звучанию имена животных, символизирующих любовь, а затем включив их в формулу клятвы, он прочно связал Любовь (персонифицированную в клятве) с божественным присутствием, – и избежал обожествления секса.[2233] Джордж Шваб точно сказал об использовании намеков на божественное имя в данном стихе:

В Библии нет ни единого случая, когда человек клялся бы зоологическими экземплярами… Девушка хочет, чтобы дочери иерусалимские поклялись Богом не будить любви, доколе ей угодно. (Таково и ожидание автора от читателя.)… Девушка хочет, чтобы молодые женщины поклялись серной и ланью. Эти названия намекают на Бога Всемогущего, Господа Воинств. Однако на всем протяжении Песни они также используются как символы сексуального дара, привлекательности, миловидности и страсти. Таким образом, эти слова существует с тремя референтами: животные в символическом лесу; Бог Всемогущий и Его воинства; пылкое влечение… Таким образом, понятие Бога сочетается с понятием любви и силы. Девушка хочет, чтобы дочери иерусалимские поклялись сексуальностью и Богом – и эти понятия соединены в единый образ. Значит, Песнь следует понимать в том смысле, что любовь – один из божественных атрибутов… Любовь – это не только лишь вопрос чувств, общественных договоров и свиданий в лесу.[2234]

А теперь перейдем от основного рефрена Песни к ее двойной кульминации. Согласно широкому научному консенсусу. Песнь имеет две высших точки: 4:16–5:1 (структурный/симметрический центр книги) и 8:5–7 (тематический пик). Лэнди называет эти отрывки «двумя главными пунктами: центром и заключением».[2235] Эрнст Вендланд именует их соответственно «средней кульминацией» и «последней вершиной» книги, приводя впечатляющее число литературных свидетельств в пользу того, что это как бы пики-близнецы.[2236]

В главе 13 мы уже отметили, что 4:16–5:1 составляет самый центр симметрической литературной композиции Песни. Мы также показали, что, видимо, именно голос Божий звучит в последней строке отрывка, давая божественное благословение на брак и физическую близость в нем: «Ешьте, друзья, пейте и насыщайтесь, возлюбленные!» (5:1). Голос Всевышнего играет центральную роль и, конечно, Всевышний всеведущ. Здесь, в кульминации Песни, этот голос возвращает нас в Эдем, где Бог благословил сексуальный союз, который еще изначально объявил «хорошим весьма». Обращаясь в центре книги к возлюбленным, Бог подчеркивает, что сексуальная близость находится в самом средоточии небесной воли о них обоих.

Намек на имена Божьи звучит в основном рефрене Песни (2:7; 3:5; ср. 8:4), и слова самого Бога – в кульминации книги (5:1). А если мы переходим к тематической кульминации и заключению Песни, великому гимну любви (8:6), появляется и имя Яхве – единственный раз в тексте. Его огненное теофаническое присутствие воплощает в себе всю весть Песни. Читаем:

• Ибо любовь крепка как смерть;

• пылкая любовь – непреклонна/сильна, как Шеол;

• пламена ее (rpyh) – пламена огня (ripy ),

• само пламя Яхве (alhebety).[2237]

Вендланд показывает: в 8:6 «сходится целый ряд еврейских литературных приемов, чтобы подать сказанное как вершину всей вести… В данном стихе мы видим самую полную и самую последовательную попытку описать (или пробудить?) главный предмет Песни – «любовь»».[2238] Он также отмечает, что еврейское слово, выбранное богодухновенным поэтом для «высшего и кульминационного места» в данном стихе (а значит, и в последней вершине Песни) – alhebety («пламя Яхве»).[2239]

Кое-кто даже предлагал изъять это слово из текста как глоссу![2240] Однако никакие рукописные данные не дают оснований для такого исправления, а слово отлично соответствует контексту. Мерфи здраво описывает эту ситуацию: «Некоторые комментаторы сомневались в целостности текста, но без серьезной поддержки со стороны древних переводов. Да, этот колон – краткий, всего лишь четыре слога. Однако это не означает, что перед нами глосса».[2241]

Слово alhebety – составное. Оно состоит из существительного alhebet («пламя») и суффикса -y. В отличие от масоретского текста Бен-Ашера, традиция Бен-Нафтали [а также многие рукописи и редакторы (BHK)] разделяет данное понятие на два: alhebet-yh.[2242] В пользу выделения yh в отдельное слово может говорить вероятный поэтический ритм (3+2).[2243] Впрочем, разделять слово на два или нет, большинство толкователей согласны, что элемент -y (или yh), связанный с alhebet, есть еврейское слово «Ях», то есть сокращенная форма Тетраграмматона (Яхве/ГОСПОДЬ).[2244]

Таково широкое мнение ученых. Однако целый ряд исследователей настаивает, что перед нами еще один случай еврейской идиомы, обозначающей суперлатив («в высшей степени бурное пламя»).[2245] Теоретически это не исключено, хотя ясных примеров использования божественного имени для обозначения суперлатива в ВЗ далеко не так много, как утверждалось,[2246] и каждый случай использования имени yh (или полного Тетраграмматона) в качестве суперлатива оспаривается.[2247] «Хотя общее обозначение божества и впрямь используется как семантический прием для образования суперлатива, 8:6 был бы единственным случаем, где в такой роли выступает имя Яхве. И это было бы весьма удивительно. Ведь в Библии с именем Божьим обращались предельно осторожно, что видно из третьей заповеди, которая запрещала употреблять имя Божье всуе (Исх 20:7)… Благоговение к имени Божьему делает маловероятным, что оно использовалось в Песни лишь в качестве стилистического средства».[2248]

Несколько важных соображений подводят к выводу, отраженному в десятках комментариев[2249] и переводов:[2250] данное выражение не просто суперлатив, но описывает «пламя Яхве». Во-первых, apel, или каузативный глагольный корень слова alhebet (распространен в арамейском/сирийском языке), предполагающий смысл «заставляющий пламенеть», наводит на мысль, что здесь конструктное взаимоотношение лучше всего понимать как субъектный генитив: Яхве – причина или источник пламени.[2251] «Этот предикат не означает, что пламя юбви – «самое бурное», но что оно исходит от Предвечного… Перед нами генитив происхождения».[2252]

Во-вторых, единственная точная терминологическая параллель к alhebety в ВЗ – maply («тьма Яха» Иер 2:31) – также (подобно alhebety) представляет собой составное понятие с апокопированным элементом -ya и, скорее всего, не суперлатив, а упоминание о тьме, созданной Яхве.[2253]

В-третьих, непосредственный контекст понятия alhebety в 8:6, по-видимому, предполагает не просто суперлатив («весьма бурное пламя/молния»). «Либо плохо выбрана метафора, либо сказано о сверхъестественном качестве любви. Здесь мы узнаем о божественном аспекте Любви».[2254] «Понимать alhebety как случайную молнию значит не отдавать должное этому слову в контексте Песни в целом и данного стиха в частности, где сталкиваются вечные силы».[2255] Эти «вечные силы» – любовь и смерть, пылкая любовь и Шеол – требуют по соседству не обычной молнии, а еще одной «вечной силы» (Яхве!) Отмечалось также, что данный отрывок содержит имплицитное (и я бы сказал, полемичное) противопоставление между Яхве и другими важными ханаанейскими/угаритскими «божествами», над которыми Яхве торжествует: это Смерть (mwet), Шеол (l), Пламя (reep), Большие Воды = первозданный хаос (mayim rabbm).[2256]

В-четвертых и в-пятых, структурное положение слова alhebety в отрывке и высокое художественное мастерство, сопровождающее его, показывают, что перед нами не просто суперлатив. «В принципе, сокращенное и суффиксное упоминание о «Яхве» может быть обычным идиоматическим субститутом суперлатива («самое жаркое/самое яркое пламя»). Однако в этой структурной позиции (кульминационная роль стиха!. – Р. Д.)… и в сочетании со столькими стилистическими украшениями, оно явно указывает на нечто большее (т. е. пламя Божье. – Р. Д.)».[2257] Лэнди показывает, что структурное положение слова alhebety во фразе rph rip alhebety («пламена ее – пламена огня, само пламя Яхве») таково, что это слово разрешает созданное напряжение «В ритмическом плане для данной фразы характерна компрессия: от «repeyh» к «rip» и монослогу «»… На самом деле за двойным ударением (rip «») может следовать лишь пауза. Момент напряжения разрешается долгой кульминационной аппозицией – alhebety».[2258]

В-шестых, более широкий канонический контекст указывает на присутствие Яхве в 8:6, ибо «повсюду в Библии огонь выдает присутствие Божье; его стихия – невещественная и не имеющая формы – ближе всего к образу Всевышнего».[2259] Во многих местах Писания теофания связана с пламенем огня.[2260] Таким образом, в Песни любовь «изображается как амурный флогистон, неукротимое пламенение, огонь Яхве. Полюбить значит войти в присутствие Божье».[2261] Самая тесная и самая важная связь между огнем и Божьим присутствием имеет место в святилище Израилевом. Лэнди уловил эту ассоциацию и ее отношение к любви как пламени Божьему:

Ибо в Израиле, в диалектике царя и царства, пламя Божье всегда горит лишь на жертвеннике в центре Израиля; оно образует связь между небом и землей… В святилище единство и различие возлюбленных – процесс коллективный; там символически богатство царства умаляется до пепла, сливается с божественным пламенем и обновляется. Бог, Источник жизни, пребывает на земле и гарантирует ее продолжение. Таким образом, это сияние – матрица, внутренняя граница и очаг, порождающее пламя. Там царь и Возлюбленный участвуют в творческом потоке, который пропитывает возлюбленных в самом центре их мира.[2262]

Лэнди находится на правильном пути, когда связывает пламя Яхве с божественным пламенем на алтаре святилища. Однако этого мало. Надо устремиться «дальше вверх и дальше вглубь» (используя выражение Клайва Льюиса): вверх – к небесному святилищу, и вглубь – к святилищу внутреннему.[2263]

В-седьмых, Песн 8:6 содержит и более конкретные аллюзии, чем те, что назвал Лэнди. В божественных теофаниях, связанных со святилищем, есть огонь, огненные языки, и не только на жертвеннике, но также (и в особенности) в самом тронном зале Яхве. В земном святилище над «скинией завета» был виден огненный столп (Числ 9:15; Исх 40:38). Пламенеющая слава Божья наполнила скинию при ее открытии (Исх 40:34), и Шехина обитала между херувимами в святом святых [Исх 25:22; 1 Цар 4:4; 6:2; Пс 80:1 (СП 79:1); 99:1 (СП 98:1); Ис 37:16]. В небесном храме серафимы (буквально «пламенеющие») окружали престол (Ис 6:2), антифонно воспевая: «Свят, свят, свят», – и весь храм наполнялся курениями (Ис 6:4); там, на святой горе Божьей, помазанный херувим ходил среди «огнистых камней» (Иез 28:14, 16). Однако и этого мало. Насколько мне известно, лишь один ветхозаветный отрывок можно сравнить с Песн 8:6 в плане концентрированных упоминаний о пламени/огне. И этот отрывок описывает престол Яхве, Ветхого Днями. Дан 7:9–10, интертекстуальный двойник Песн 8:6, полон огненных языков. В арамейском тексте данного отрывка три раза упоминаются, сменяя друг друга, пламена, почти точно соответствуя троичному упоминанию огненных языков в еврейском тексте Песн 8:6.

Дан 7:9: «престол Его (Ветхого Днями. – Р. Д.) – как пламя огня» (= rpyh, «пламена его» из Песн 8:6).

Дан 7:9: «колеса Его – пылающий огонь» (= rip , «пламена огня» из Песн 8:6).

Дан 7:10: «огненная река выходила и проходила пред Ним» [= alhebety, «пламя Ях(ве)» из Песн 8:6].

Судя по всему, между этими текстами есть интертекстуальная связь, причем Дан 7:10 – параллельное описание «пламени Яхве». С канонической точки зрения «пламя Яхве» в Песн 8:6 есть тот самый огненный поток, который исходит от воцаренного Яхве! Таким образом, пламя Яхве в Песни Песней вводит нас в небесное святое святых.[2264]

Аргументы в пользу признания alhebety в качестве неотъемлемой части текста, содержащей прямое упоминание Яхве, столь многоплановы, что возражения выглядят весьма неубедительно. Лэнди четко резюмировал основные контраргументы и вскрыл их глубинные причины.

Ответ Лэнди сторонникам теории эмендации: «Постулировать глоссы – дело сомнительное, ибо так легко списать со счета все, что неудобно. Многочисленны и неуклюжи попытки исправить alhebety на какое-либо иное чтение».

О невысказанном (и возможно, подсознательном) мотиве сторонников теории эмендации и попытки усмотреть в тексте гиперболу вместо имени Божьего: «излишний интерес к сексу».

О том возражении, что Всевышний не может здесь упоминаться, поскольку не упоминается в других местах книги: это вообще «не аргумент… с тем же успехом можно считать, что единственность упоминания отражает его важность».

О том возражении, что сексуальность несовместима со святостью: «Любовная литература всех веков содержит упоминания о божественном и сравнения с божественным… Удивительно и парадоксально, что именно те толкователи, которые на каждом шагу усматривают в Песни Песней завуалированные намеки на божества, отказываются признать упоминание о Боге, которое звучит прямым текстом».[2265]

Лэнди также правильно оценил важность слова alhebety в credo/речении мудрости 8:6–7 и всей книге. Он замечает: «…alhebety, «пламя Божие», есть кульминация credo и Песни».[2266] Лакок согласен: «Пламя Яхве… В этой фразе заключена вся суть Песни».[2267] Вендланд резюмирует значение данной фразы: «Господь есть Источник не только любвиво всей ее силе и страсти, но и (брачных) отношений между мужчиной и женщиной, в которых любовь переживается наиболее полным и глубоким образом».[2268]

Если пламя любви – любви между мужчиной и женщиной – есть пламя Яхве, то прямо сказано о том, что эта человеческая любовь – от Бога, что она есть искорка Святого Пламени. Она священна.[2269] Данный вывод имеет глубокое значение для понимания всей Песни Песней, а также для качества и мотивации человеческой сексуальной любви. Когда Суламита просит подруг не будить Любовь до урочного времени, в ее словах отражена та реальность (на нее намекает уже игра слов в формуле клятвы – с намеком на имена Божьи), что время наступает не случайно и по капризу, а согласно воле Того, кто священную любовь ниспослал. Любовь между мужчиной и женщиной – не животная страсть и не только лишь естественное влечение, но священная любовь, внушенная самим Господом! Любовные отношения не только прекрасны, здоровы и благи, но и священны. Таким образом, возлюбленные должны жертвенно отдавать себя друг другу, ведь ведет их – Божья жертвенная Любовь. Быть может, неслучайно переводчики LXX переводят еврейское слово ahb («любовь») в Песни греческим словом agap, тем же самым, которым великую жертвенную любовь Божью описывают новозаветные авторы.

Иначе говоря, если человеческая любовь есть само пламя Яхве, то в своем лучшем проявлении (как в Песни Песней) она указывает за пределы себя на Бога любви. Человеческая «искорка Вечного Пламени» показывает, каково пламя божественное. Любовь мужчины и женщины в Песни «устремляет наше внимание к любви в самой природе Божьей. Христиане могут распознать вечный танец (перихорезу) божественных Лиц во взаимной любви мужчины и женщины».[2270] Конечно, Бога нельзя мыслить в гендерных категориях,[2271] но, как намекает уже первая глава Библии (Быт 1:26–27), любовные отношения мужчины и женщины, сотворенных по образу Божьему, отражает исполненные любви отношения «Я – Ты» в общении Лиц Святой Троицы. Все особенности и качества священной человеческой любви, которые мы видим в Песни – взаимность, жертвенность, равенство, целостность, радость присутствия, боль от расставания, отсутствие в отношениях посторонних (но с открытостью к ним), постоянство, интимность, уникальность, бескорыстность, полноценность, красота, благость и т. д. – отражают божественную любовь в самой природе Божьей. Взирая на любовь возлюбленных в Песни (и в богоугодных браках наших дней), мы можем видеть отблеск святой любви Творца. Такие браки возвещают нам о Его любви – любви, вселяющей благоговейный трепет.

Любовь/esed/agap внутри божественных отношений «Я – Ты» исходит от престола Божьего – как alhebety («пламя Яхве») – ко всему человечеству и, особенно, к народу Божьему, народу Завета.[2272] И тогда оказывается, что аллегорическое толкование Песни право в своем выводе (но не способе достижения этого вывода): Песнь возвещает любовь Творца к своему народу. Любовь Соломона и Суламиты вовсе не бесполезная «шелуха», от которой нужно избавиться через аллегорию, чтобы добраться до «ядра» и «подлинного» смысла – любви между Богом и общиной Завета. Любовь мужчины и женщины, мужа и жены, описанная в Песни, имеет самостоятельный смысл и самостоятельную ценность, которую нужно утверждать и восхвалять. Однако эта человеческая любовь обретает более глубокую значимость, ибо, согласно кульминационному отрывку (Песн 8:6), типологически указывает за пределы себя, на божественного Возлюбленного. Это очень далеко от аллегорезы с ее попыткой заменить простой и буквальный смысл надуманным, вычурным и произвольным толкованием. Песнь требует подхода типологического,[2273] который не отрицает буквального смысла Песни (и даже утверждает его), признавая, что человеческая любовь в ней служит прообразом любви божественной. Тем самым человеческая сексуальная любовь, уже весьма высоко оцениваемая в Писании, получает высшее одобрение. Песнь Песней становится идеальным венцом и завершением нашего исследования, высшим словом о теологии сексуальности (осмелюсь добавить: и о теологии Бога) в ВЗ. Мы пришли к святому святых, в котором полыхает пламя Яхве.

Мы не будем выстраивать полновесную теологию сексуальности в НЗ и даже не обозначим в полной мере предпосылки для такой теологии, вытекающие из предыдущего исследования. Мы лишь частично и ориентировочно рассмотрим некоторые траектории, идущие от Ветхого Завета к Новому Завету, а также в общих чертах – единство, последовательность и развитие между двумя Заветами по этому богословскому вопросу. Мы увидим, как наши выводы по ВЗ помогут осмыслить ключевые новозаветные отрывки, касающиеся сексуальности. Чтобы взаимосвязь между Заветами была яснее, мы выстроили данную главу по тому же принципу, что и анализ ветхозаветного богословия. Полновесная же новозаветная теология сексуальности еще не написана, как не написана и библейская теология, синтезирующая ветхозаветные и новозаветные данные.

Сексуальность как тварное устройство

Широко признано, что в плане основных аспектов теологии сексуальности рассказы о сотворении (Быт 1–2) играют фундаментальную роль не только в ВЗ, но и в НЗ. «В нескольких новозаветных отрывках, касающихся взаимоотношений между мужчинами и женщинами, мы находим апелляцию к ветхозаветным рассказам о творении (Быт 1 и 2). Эти отрывки имеют основополагающее значение для новозаветного взгляда на человеческую сексуальность… Новый Завет решительно делает откровение о человеческой сексуальности как благом творении Божьем (Быт 1 и 2) мерилом и судьей нашего поведения, а не наоборот».[2274]

В НЗ Иисус учит, что сексуальность создана Богом, цитируя Быт 1:27: «…Сотворивший в начале «мужчину и женщину сотворил их»» (Мф 19:4). Павел также упоминает о создании мужчины и женщины в начале (1 Кор 11:8–9; 1 Тим 2:13). НЗ, как и ВЗ, обличает искажения этого фундаментального различия между Творцом и тварью, поскольку мистериальные религии и другие синкретические культы I века н. э. вольно заимствовали из древней ближневосточной теологии поклонение богине. Яркий пример Павловой полемики с тогдашним поклонением богине (Артемиде или Диане, Деян 19:21–41) мы находим в Посланиях к Тимофею.[2275] Если мы хотим лучше понять проблемы, которые решал апостол, то при изучении данных посланий должны учитывать их культурный контекст: теологию богини матери с ее древними ближневосточными корнями. Если не принять это во внимание, есть риск ошибиться с пониманием Павлова богословия.

Гетеросексуальная практика против гомосексуальной практики

Ссылка Иисуса на Быт 1:27 и 2:23 (Мк 10:6–8; ср. цитату лишь Быт 2:23 в Мф 19:5 и у Павла в 1 Кор 6:16; Еф 5:31) раскрывает смысл гетеросексуальных отношений: «В начале же создания «Бог мужчину и женщину сотворил их». «Посему оставит человек (мужчина! – Р. Д.) отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут два (т. е. мужчина и женщина. – Р. Д.) одной плотью»». Как видим, сделан акцент на то, что «Бог сотворил» данный порядок «в начале создания». Отсюда следует, что Иисус принимал прескриптивный характер рассказов о творении и учил, что именно гетеросексуальные (а не гомосексуальные) отношения, заповеданные в Быт 1 и 2, должны остаться нормой в новозаветные времена.

Если рассматривать евангельское обличение porneia (Мф 5:32; 15:19; 19:9; Мк 7:21) в свете ВЗ, станет ясно, что наряду с прочими беззаконными сексуальными обычаями осуждаются и однополые связи. Ученыемного спорили о том, в каком смысле Иисус и новозаветные авторы используют слово porne…a (без квалификаторов), но я думаю, что ключ к пониманию дает ВЗ. Особенно важно применение этого слова (опять же без квалификаторов) в Деян 15, где есть недвусмысленные аллюзии на Лев 17–18. Согласно Деян 15, иерусалимский собор предписал языкохристианам соблюдать четыре запрета: «…воздерживаться от идоложертвенного и крови, и удавленины (т. е. мяса, из которого не выпущена кровь – Р. Д.),[2276] и блуда (porneia)» (15:29). Особенно интересно, что перед нами тот же список (и в той же последовательности!), что и основные четыре запрета, которые Лев 17–18 налагает как на урожденных израильтян, так и на пришельцев/переселенцев. Эти ветхозаветные главы запрещают следующие действия:

• принесение жертвы бесам/идолам (Лев 17:7–9);

• употребление в пищу крови (Лев 17:10–12);

• вкушение чего-либо, из чего предварительно не выпущена кровь (Лев 17:13–16);

• ряд беззаконных сексуальных обычаев (Лев 18).

Иерусалимский собор явно полагал, что обычаи, запрещенные переселенцам в Лев 17–18, должны быть запрещены и языкохристианам в церкви. Параллель с четвертым запретом недвусмысленна: Деян 15 называет словом porneia те беззаконные сексуальные обычаи, которые перечислены в Лев 18. Короче говоря, подразумеваются инцест, прелюбодеяние, гомосексуальные связи и скотоложство. Многие ученые указывали на эту интертекстуальную связь.[2277] По-видимому, корреляцию между Деян 15 и Лев 17–18 можно считать прочной основой для понимания того, какой смысл древняя церковь вкладывала в понятия porneia. «Говоря о porneiai (блудодействах), иудей I века не мог не иметь в виду список запрещенных сексуальных действий в Лев 18 и 20, особенно инцест, прелюбодеяние, однополые связи и скотоложство».[2278] Обличая porneia, Иисус обличает все формы гомосексуальной практики.

По-видимому, Иисус также имел в виду осуждение гомосексуальной практики в своих упоминаниях о грехе Содома (Мф 10:15; 11:23–24; Мк 6:11; Лк 10:12; 17:29; ср. Иуд 7). Еще он мог подразумевать мужскую культовую проституцию, сказав: «Не давайте святыни псам» (Мф 7:6), – потенциальный намек на qd (буквально «освященный»), то есть культовую проститутку мужского пола, названного «псом» во Втор 23:18–19 (СП 23:17–18).[2279] В Евангелиях данная аллюзия не очевидна, а в упоминании Апокалипсиса о «псах» вне святого города (Откр 22:15) уже выглядит весьма надежно: «А вне – псы и чародеи, и любодеи, и убийцы, и идолослужители, и всякий любящий и делающий неправду».[2280]

Апостол Павел напрямую обличает гомосексуальную похоть и практику в нескольких отрывках: Рим 1:24–27, 1 Кор 6:9–11 и 1 Тим 1:10. Все эти отрывки следует толковать в свете ветхозаветного контекста, к которому они принадлежат. Павлово рассуждение в Рим 1 во многом завязано на ветхозаветную цитату из Авв 2:4, и ветхозаветные Писания – источник авторитета в плане нормативного социального поведения. «Ветхий Завет дает Павлу и его аудитории знание о суде Божьем на гомосексуальную активность».[2281]

Были попытки доказать, что Рим 1:24–27 обличает лишь «эксплуататорские формы гомоэротического поведения – педерастию (любовь к мальчикам), секс с рабами, проституцию или гомоэротизм в контексте идолопоклоннических культов, а потому мы не знаем, что Павел думал об отношениях между взрослыми людьми, соблюдающими верность друг другу».[2282] Еще полагали, что «Павел не оперировал понятием “гомосексуальной ориентации” – относительно фиксированного и врожденного склада – а значит, мы не знаем, что сказал бы Павел об однополых отношениях между двумя людьми, испытывающими влечение только к представителям своего пола».[2283] Некоторые апеллировали к женоненавистничеству: мол, «Павел возражал против однополых связей, поскольку боялся, что гомоэротические союзы нарушат иерархическую доминацию мужчин над женщинами».[2284]

Однако вопреки всем этим гипотезам было показано, что Рим 1:24–27 содержит сильные аллюзии на рассказ о сотворении мира, особенно Быт 1:26–30.[2285] А если между Рим 1:24–27 и его субтекстом в Быт 1:26–30 существует интертекстуальная связь, то недавние попытки доказать, что данный отрывок не обличает однополые связи, неудачны и неубедительны.

Что касается тезисов об эксплуатации и ориентации: Павел не одобрил бы никакой гомоэротический союз, поскольку больше думал о Быт 1, чем об эксплуатации в окружающей культуре и бисексуальности. Павла заботило прежде всего то, чем однополый союз не является союзом мужчины и женщины, установленным при сотворении мира и заповеданным в Писании. Гомоэротический союз, движимый врожденными падшими импульсами, не удовлетворяет данному определению. Что касается тезиса о женоненавистничестве: Быт 1:26–31 подчеркивает не гендерную стратификацию, а гендерную дифференциацию: мужчины должны вести себя как мужчины, а женщины – как женщины.[2286]

В Рим 1:26–27 Павел обличает не только мужские, но и женские однополые отношения, хотя лесбиянство не упоминается в Лев 18 напрямую. Как мы отметили в анализе Лев 18 (см. главу 4), законодательство Пятикнижия подразумевает запрет на любые однополые связи как нарушение тварного порядка. Павел проговаривает то, что высказано в Лев 18 намеком.[2287]

Перечисляя пороки в 1 Кор 6:9, Павел упоминает malakoi (буквально «мягких»). По-видимому, это слово обозначает пассивных партнеров, описанных в Лев 18:22 и 20:13: тех, с которыми ложатся как с женщиной.[2288] 1 Кор 6:9 также говорит об arsenokoitai. В NAB это слово переведено как «практикующие гомосексуалы» (practicing homosexuals). Оно всплывает и в 1 Тим 1:10. Некоторые толкователи пытаются подыскать ему греко-римский контекст и тем самым доказать, что речь идет не об однополых связях. Однако важно отметить, что в светском греческом языке времен Павла мы не встречаем это составное слово, но находим его лишь в иудео-христианской литературе. Практически нет сомнений, что оно создано с оглядкой на перевод Лев 18:22 и 20:13 в LXX: слова arsn («мужчина», «самец») и koit («лежание») соответствуют еврейским понятиям zkr («мужчина», «самец») и mikb («лежание»), обозначая «гомосексуальную связь». Судя по несомненной интертекстуальной связи между Павловым использованием слова arsenokoitai (1 Кор 6:9; 1 Тим 1:10) и Лев 18, 20, Павел имел в виду преимущественно уставы ветхозаветной Книги Левит, которые запрещают любые однополые связи (см. главу 4).[2289]

Моногамия против полигамии

Перевод LXX, которому следуют Иисус (Мф 19:5) и Павел (1 Кор 6:16; Еф 5:31) не только подчеркивает человеческие гетеросексуальные отношения, но и делает акцент на моногамии: «…и будут два (мужчина и женщина. – Р. Д.) одной плотью».[2290]

Павел явно стоит на позициях моногамии (1 Кор 7:1–4; 1 Тим 3:2, 12; Тит 1:6), в соответствии с ветхозаветным законодательством.

Грамматика 1 Кор 7:2 («каждый имей свою жену, и каждая имей своего мужа») предполагает моногамный брак.[2291] «Павлова привилегия» в 1 Кор 7 (особенно 7:17, 20, 24) не делает исключения из моногамной нормы и не означает, что практикующим многоженцам можно оставаться в церкви.[2292]

Стандарт «одной жены муж» в посланиях к Титу иТимофею означает моногамную верность не только для старейшин и дьяконов, но и для всех христиан.[2293]

Возвышение женщин против умаления женщин

В контексте неоднозначного и часто негативного отношения к женщинам в иудаизме и других средиземноморских культурах I века н. э.[2294] НЗ радикально возвышает статус женщин.[2295] Это можно видеть и в революционном подходе Иисуса к женщинам, описанном в Евангелиях,[2296] и высокой оценке женщин в древнейших церквах, как она отражена в Деяниях Апостолов и новозаветных посланиях,[2297] а также во внебиблейских материалах.[2298]

По вопросу о новозаветном взгляде на роль женщины дома и в церкви среди ученых евангельского направления сформировались два основных направления (см. главу 2).

Концепция равенства. Особенно ее отстаивает организация «Христиане за библейское равенство», основанная в 1987 году.

Концепция взаимодополнения ролей. Особенно ее отстаивает организация «Совет по библейскому видению ролей мужчины и женщины», также основанная в 1987 году.[2299]

В своих собственных публикациях по этому аспекту новозаветной библеистики я уделял основное внимание теме главенства/покорности/равенства в новозаветных отрывках, посвященных отношениям между мужчиной и женщиной.[2300] Изложу здесь вкратце, к каким я пришел выводам относительно лексики, касающейся главенства и покорности. Ученые много спорили о том, что означает слово kephal («глава») в семи случаях его использования в метафорическом смысле в НЗ.[2301] Образовались два основных подхода.

В греческом языке I века (включая НЗ) слово kephal часто означало «источник» и никогда (или почти никогда) не означало «более высокий ранг»».[2302]

Слово kephal часто означало «более высокий ранг» и никогда (или почти никогда) не означало «источник».[2303]

Наиболее серьезные аргументы, мне кажется, были выдвинуты представителями второго подхода. Однако следует признать, что оба значения встречаются в светском греческом языке I века и возможны в НЗ. А потому ориентироваться следует на непо-средственный контекст.[2304] Слово kephal дважды употребляется в контексте отношений между мужчиной и женщиной: 1 Кор 1:13 и Еф 5:23.

С идеей покорности в отношениях между мужем и женой связан в НЗ глагол hypotass. Мы находим его в НЗ около 39 раз (при этом 23 – в Павловых посланиях и 6 – в 1 Петр). Глагол tass означает «ставить в порядок», «располагать», а с префиксом hypoв активном залоге – «подчинять», «покорять»; в пассивном залоге – «подчиняться (кому-либо или чему-либо)»; в медиальном залоге – «(добровольно) подчиняться/уступать», «отказываться от своих прав или воли».[2305] Семь случаев употребления слова hypotass – всегда в медиальном залоге – имеют место в контексте отношений между мужчиной и женщиной: 1 Кор 14:34; Еф 5:21, 24; Кол 3:18; Тит 2:5; 1 Петр 3:1, 5.

Еф 5:21–33, основополагающий новозаветный отрывок, касающийся брачных отношений, также является единственным новозаветным отрывком по данному вопросу, который содержит и слово kephal («глава»), и слово hypotass («подчиняться»). Без сомнения, речь идет не об отношениях между мужчинами и женщинами в целом, а именно об отношениях между мужьями и женами. Еф 5 входит в серию «списков домашних обязанностей» (нем. Haustafeln), которые объясняют, какими должны быть отношения между членами семьи – мужьями и женами (5:22–33), детьми и родителями (6:1–4), рабами и хозяевами (6:5–9).[2306] Без сомнения в Еф 5 говорится о главенстве мужей над своими женами, а не мужчин над женщинами в целом.[2307]

Как мы уже сказали, делались попытки переводить слово kephal в данном отрывке как «источник» (или нечто вроде этого). Однако сочетание kephal с hypotass явно намекает на ранжирование авторитета/статуса, а не на идею происхождения/источника. Это напоминает сходное использование слова kephal в смысле «главы» и «более высокого ранга» применительно ко Христу в Еф 1:22 и Кол 2:10.

В наши задачи не входит детальное исследование того, что говорит Еф 5 о главенстве и покорности в брачных отношениях. Обозначим лишь вкратце основные моменты.

Контекст Павлова совета мужьям и женам (Еф 5:22–33) состоит во «взаимной покорности», описанной в стихе 21: «…повинуясь друг другу в страхе Божием».[2308]

Слово hypotass в медиальном залоге в стихе 22 («жены, повинуйтсь…») означает, что повиновение жены есть «добровольная уступка любви»,[2309] а не результат насилия со стороны мужа. Мужу не разрешено требовать покорности своему «главенству».

Покорность жены – это не слепой отказ от собственной индивидуальности. Ведь повиноваться следует, лишь соотнося это с повиновением Господу (стих 22)

«Главенство» мужа параллельно главенству Христа, который «возлюбил Церковь и предал Себя за нее» (стих 25). Таким образом, главенство мужа есть любящее лидерство в служении. Оно означает не авторитарное господство, а «главу-раба или первенство в служении».[2310] Муж любит жену как собственное тело, питая и грея ее, как и Христос – Церковь (стихи 28–29).

Характер отношений главенства/покорности отражает и резюме в стихе 33: любовь (мужа к жене) и уважение (жены к мужу).

Взаимная покорность между мужем и женой не обязательно означает полную взаимозаменяемость ролей в браке. «Главой» назван лишь муж. «Взаимная покорность имеет место, но это проявляется по-разному, включая упорядочивание отношений и увещевания в соответствии с полом».[2311]

Высший идеал отношений между мужем и женой – партнерство равных, о чем свидетельствует еще Быт 2:24 («и будут одна плоть»; цит. в Еф 5:31). Ссылаясь на Быт 2:24 в общем контексте взаимной покорности (Еф 5:21), Павел прикровенно утверждает волю Божью: чтобы люди максимально возможным образом вернулись к полному райскому равенству в браке; Бог дает и возможность для этого. Однако апостол не отрицает, что в грешном мире для сохранения домашнего единства и гармонии может потребоваться принцип смиренного лидерства.

За вычетом Еф 5:23, единственный новозаветный отрывок, где используется слово kephal в контексте отношений между мужчинами и женщинами, – 1 Кор 11:3. 1 Кор 11:3–16 тематически параллельно Еф 5:22–33. 1 Кор 11 говорит о покорности жен главенству мужей, а не о главенстве мужчин над женщинами в целом. Правда, греческое слово gyn может означать и «женщину», и «жену», а греческое слово anr – и «мужчину», и «мужа». Однако Ларри Ричардс (как и многие другие исследователи), показал, что контекст 1 Кор 11 явно свидетельствует в пользу перевода «жена» и «муж».[2312] Учитывая этот контекст, RSV и NRSV дают правильный перевод: the head of a woman is her husband («глава жены – ее муж»). Носить головной убор, описанный в 1 Кор 11, было знаком покорности жены лидерству мужа, а не лидерст-ву всех мужчин. Хотя данный отрывок говорит об уместности принципа главенства в брачных отношениях (как и Послание к Ефесянам), он также утверждает взаимность этих отношений, причем в идеале иерархии быть не должно: «Впрочем, ни муж без жены, ни жена без мужа, в Господе. Ибо как жена от мужа, так и муж через жену; все же – от Бога» (стихи 11–12).

Другие новозаветне отрывки, где используется слово hypotass («подчиняться») в контексте отношений между мужчинами и женщинами, – 1 Кор 14:34; Кол 3:18; Тит 2:5; 1 Петр 3:1, 5. В них также идет речь именно об отношениях между мужьями и женами.

1 Кор 14:34–35 применяет – в определенном культурном контексте – устав нынешнего творения о поведении жены по отношению к мужу. Имеется в виду ситуация, когда муж участвует в пророческом служении христианского собрания. В данном случае со-участие жены, которое может включать публичную «проверку» (diakrinein, 14:29) ею вести мужа, считается «постыдным» (aischron) пренебрежением к нему, к общепринятым приоритетам и к ее собственной роли жены. По этим причинам оно запрещено.[2313]

Уильям Орр и Джеймс Уолсер согласны: «По-видимому, Павел имеет в виду брачное подчинение, а не подчинение всех женщин всем мужчинам… Цель заповеди состоит в том, чтобы исключить ситуацию, когда жены публично противоречат словам или мыслям своих мужей или смущают их сменой разговора. Ведь иначе получится, что они отвергают авторитет мужей.[2314]

Три последних новозаветных отрывка с hypotass (Кол 3:18; Тит 2:5; 1 Петр 3:1, 5) входят в Haustafeln (ср. Еф 5). Безусловно, во всех этих случаях имеется в виду покорность жен мужьям, а не женщин мужчинам в целом.[2315]

Данное толкование работает и в случае отрывка, который в дискуссиях о женском рукоположении вызывает больше всего споров: 1 Тим 2:9–14. Еще Мартин Лютер высказал мнение, что в 2:11–12 идет речь об отношениях между мужем и женой, а не между мужчинами и женщинами в целом.[2316] И некоторые другие толкователи последних веков полагали, что имеется в виду брак.[2317] А вот что мы находим в некогда популярном переводе Уильямса (стихи 11–12): «Замужняя женщина должна учиться с тихой и совершенной покорностью. Я не позволяю замужней женщине учить или господствовать над мужем. Она должна вести себя тихо».[2318]

В последнее время многие ученые убедительно доказывали, что слова gyn и anr в этих стихах следует переводить соответственно как «жена» и «муж» (а не «женщина» и «мужчина»).[2319] В пользу данного вывода говорят следующие факты.

Как показывает Хугенбергер, в других местах Павловых посланий (и повсюду в НЗ), где слова gyn и anr употребляются в паре и тесной близости, имеются в виду именно жена и муж, а не женщины и мужчины в целом.[2320]

Переход от множественного числа в стихах 8–10 к единственному числу в стихах 11–12 предполагает акцент на жену и ее мужа, особенно в последних стихах.[2321]

Упоминание о такой брачной паре, как Адам и Ева, в стихах 13–14 предполагает контекст брака.

Упоминание о деторождении в стихе 15 и переключение на множественное «они» (видимо, имея в виду мужа и жену как родителей ребенка или жен в целом, как в стихах 9–10) явно предполагает брачный контекст.