Невинный сон Перри Карен

– У меня нет паранойи! Я знаю, что ты с ней спал! Я, Гарри, это знаю! Я не знаю подробностей: когда это началось и как долго продолжалось. Я даже не знаю, спишь ты с ней все еще или нет! И пусть я и не могу этого доказать, но я знаю, что это было. И у меня нет паранойи, и будь ты проклят за то, что смеешь так говорить! Уж по крайней мере мог бы выказать мне уважение и признать, что это правда, вместо того чтобы лгать мне в лицо и выставлять меня жалким параноиком.

– И это тебя обрадует? И ты от меня отстанешь? Отлично – я с ней переспал! Довольна?

Его слова летели в меня как плевки. Он насмешливо, будто сдаваясь, поднял руки вверх.

– Что ж, обращай это в шутку, – покачав головой, сказала я и посмотрела на него совсем другим взглядом. – Но ведь ты таким не был. Я раньше ни за что бы не заподозрила тебя в том, что ты с кем-то спишь… Никогда. До того дня, когда Диллон…

– Не смей упоминать его, – угрожающе подняв палец, прорычал Гарри. – Не смей его в это вмешивать.

– Так вот почему ты это делаешь? – не обращая внимания на его угрозу, продолжала я. – Блудишь с кем попало – и тебя уже не мучит вина. Блуд притупляет твою боль? Неужели он хоть ненадолго стирает из твоей памяти то, что случилось в тот вечер?

Гарри стоял у двери и не сводил с меня взгляда. Усталый, с воспаленными глазами, он едва сдерживал гнев. Я подумала: наверное, в гараже у него припрятана бутылка, и он сейчас пойдет и выпьет – чтобы прийти в себя.

– Не будь такой дурой, – буркнул он и старательно закрыл за собой дверь.

Прошло немало времени, прежде чем я успокоилась. Гнев бродил во мне, точно огромный, выпустивший когти грозный кот. Он метался из стороны в сторону, рычал, и я не могла ни усидеть на месте, ни сосредоточиться.

Мы с Гарри редко ссоримся. Мы не любим конфликтов. Но в тот день на кухне меня вдруг обуял гнев, и дело было вовсе не в Диане. Эта тема была далеко не нова. Причина нашей ссоры крылась не в студии не в инфантильном раздражении Гарри из-за того, что пришлось из нее уехать. И даже не в этих его идиотских правилах. Нет, истинная причина моего гнева крылась в явно двойственном отношении Гарри к моей беременности. Что бы Гарри ни говорил, но он упорно отказывался иметь с ней хоть какое-то дело.

Когда я ждала Диллона, Гарри хотел знать все. Я нашла в лавке у Козимо книгу о беременности, и он от нее просто не отрывался. Он без конца меня обо всем расспрашивал, он интересовался каждым нюансом моих ощущений. Он уговорил меня завести дневник и записывать все, что со мной происходит во время беременности, чтобы потом, через много лет, когда воспоминания о ней сотрутся, мы могли восстановить их в памяти. На такой ранней стадии Гарри уже думал о своем потомстве. Он так жаждал связи с растущим во мне существом, что у меня, глядя на него, порой разрывалось сердце. Казалось, что я вот-вот задохнусь.

Сейчас же было похоже, что Гарри нет дела ни до меня, ни до моей беременности. Он был поглощен своими собственными мыслями, сосредоточен на чем-то, чем не хотел со мной делиться. И это больше всего меня тревожило и не давало покоя. Что же именно или кто именно занимает сейчас его мысли?

В конце той же недели, когда в нашем офисе было затишье, я потихоньку выскользнула из здания, поспешно прошла Парламент-стрит и вышла на Дейм-стрит. Глаза мои слезились: все утро, уткнувшись в монитор, я составляла список чертежей для одного из старших архитекторов. В последнее время я только и делала, что вводила в компьютер какие-то данные; дошло до того, что я испытывала прилив энтузиазма, когда мне поручали составить каталог дверей для клиента. Но в маленькой компании, на одной из самых низких должностей не очень-то покапризничаешь; и в глубине души я знала: надо радоваться тому, что у меня вообще есть хоть какая-то работа.

За ночь выпал густой снег, и город, словно окутанный одеялом, притих и казался пустынным. Немногочисленные машины двигались медленно, а прохожие пробирались сквозь снег и слякоть с необычайной осторожностью. За полчаса мне удалось добраться до Тринити-колледж, а еще за пятнадцать минут по обледенелым мостовым и площадкам для крикета до Линкольн-Гейт. И только тогда я сообразила, что моя дорога пролегает по Финьян-стрит – мимо бывшей студии Гарри. Она была за углом от Холлс-стрит и моей больницы. Проходя мимо, я бросила взгляд на зашторенные матовые окна. Я бы не удивилась, если бы в окне показалось помятое лицо Спенсера. Но окна были пусты и лишь отражали тусклые краски неба. Я подумала о Гарри. Наша ссора была заглажена, но какой-то осадок – словно въевшийся запах – все еще витал в воздухе.

Я зашла в больницу, и мне показали простенькое здание за аркой, куда мне предстояло являться для проверок. С первого взгляда это здание казалось хлипким, временным строением, недостаточно прочным для такого серьезного дела, как рождение младенцев. В здании меня встретила торопливая женщина с волосами, затянутыми на затылке в конский хвостик, записала мои данные и принялась составлять медицинскую карту. Я с изумлением наблюдала, как она собрала кучу разноцветных листов бумаги и, поспешно перебирая их, принялась прилеплять к ним всевозможные наклейки. Вид у нее при этом был раздраженно-тоскливый, как у человека, который проделывает подобную процедуру уже в тысячный раз. Потом она протянула мне папку и талончик на следующий визит и попросила подождать. Через несколько минут меня провели в крохотный кабинет, где проворная веселая женщина записала мои данные уже со всеми подробностями.

– Первый ребенок? – жизнерадостно спросила она.

– Второй.

– Ну, значит, вы знаете, что к чему.

– Да, наверное.

– Мальчик или девочка?

Я растерялась, и тогда она подняла на меня глаза и уточнила:

– Ваш первый ребенок мальчик или девочка?

– Мальчик.

– Какого возраста?

У меня перехватило дыхание. После стольких лет я все еще не научилась справляться с подобными вопросами. Во рту у меня пересохло, язык прилип к гортани. Я подумала о Диллоне, и он тут же предстал передо мной таким, каким он был в те последние дни перед тем, как мы его потеряли. Его мягкие, с завитками на шее, волосы, его упитанные ножки и ямочки на маленьких пухлых руках. Именно таким я его и помнила – трехлетним мальчиком, навечно оставшимся в детстве.

– Три года, – ответила я.

Женщина дружески улыбнулась и перевела взгляд с меня на экран компьютера.

– Я уверена, он очень обрадуется братишке или сестренке.

– Конечно, – тихо проговорила я.

– Значит, так. Поскольку вы выбрали комбинированные медицинские услуги, вам придется заполнить эти формы и отослать их в исполнительный отдел службы здравоохранения.

Остальная часть визита прошла как в тумане – я думала лишь о том, что солгала насчет Диллона. Не столько даже солгала, сколько скрыла правду. Почему я это сделала? Да потому, что представила, как выражение лица этой женщины из веселого мгновенно станет похоронным, и не могла этого вынести – поэтому и солгала. Меня одаривали жалостливым взглядом столько раз, что и не припомнить. Но потом во время нашей беседы я встревожилась: а вдруг моя ложь в последующие визиты обернется неприятными последствиями. Я представила себе, как прихожу в больницу, случайно в коридоре сталкиваюсь с этой доброй женщиной, она меня спрашивает о моей беременности и о том, рассказала ли я уже о ней своему сыну; а в коридоре сидят другие беременные женщины и их супруги, и все они бесцельно оглядываются вокруг и вполуха прислушиваются к разговорам, а я должна буду объяснить, что Диллон умер. Упомянуть о мертвом ребенке в присутствии беременных женщин! Одна эта мысль привела меня в ужас.

– … Вот и все, что вам предстоит при первом посещении. А теперь, чтобы вы не забыли, я запишу дату на вашем талончике.

Я протянула ей талончик и, следя за тем, как она аккуратно вписывает в белый квадратик дату визита, продолжала думать о том, что я должна ей хотя бы что-нибудь объяснить насчет Диллона.

– Когда придете в следующий раз, поднимитесь по лестнице, и там вас примет медсестра. Хорошо?

– Хорошо. Спасибо.

Оставив ее в веселом расположении духа, я шла по коридору, кусая губы от сожаления и ругая себя за нерешительность, как вдруг меня окликнули:

– Робин! Это ты?

Женщина в синем платье, с аккуратной, напоминающей рождественский пудинг округлостью направлялась прямо ко мне, и лицо ее светилось робкой, смущенной улыбкой. Ее каштановые волосы мягко ложились на плечи, а лицо было усыпано веснушками. Знакомое лицо, но я никак не могла вспомнить, кто она.

– Я Таня, – сказала она. – Из галереи «Ситрик». Мы познакомились несколько лет назад на выставке вашего мужа.

– Таня. О да, конечно, мы знакомы. Прошу прощения, что не узнала.

– Ничего страшного! – рассмеялась она и добавила: – От беременности в памяти сплошной беспорядок, верно?

– Наверное. А когда вы ждете ребенка?

– В марте? А вы?

– Не раньше лета. Я на самом деле пришла только зарегистрироваться.

– А-а, – протянула она.

Мы, явно чувствуя неловкость ситуации, с минуту помолчали. Когда идешь регистрировать беременность, вряд ли хочется наткнуться на кого-то из знакомых. Ты еще не готова ни с кем поделиться своей новостью, но если тебя встретили в предродовой клинике, твое положение яснее ясного. У меня было такое ощущение, будто я залезла в чужую сумку и меня поймали с поличным.

– А как поживает Гарри?

– Спасибо, хорошо. Много работает, – добавила я, неожиданно вспомнив слова Гарри. – Он сказал мне, что вы хотели взглянуть на его новые работы.

На лице ее мелькнуло легкое замешательство.

– Когда он встретил вас в прошлый выходной, – продолжала я. – Он очень обрадовался, хотя, боюсь, он убьет меня за то, что я вам это рассказываю. Но знаете, он будет так рад, если его снова выставят в «Ситрик».

Я увидела выражение ее лица и оборвала себя на полуслове. Замешательство перешло в полное недоумение, и она отрицательно замотала головой.

– Робин, вы, наверное, что-то путаете. Я с Гарри давным-давно не виделась. Последний раз мы с ним говорили года два назад, а то и больше.

– О, – смутившись, проронила я. – Должно быть, он говорил о ком-то другом из «Ситрик». Там еще есть эта Салли или Сара? Я уже не помню.

Я рассмеялась, но Таня не сводила с меня недоуменного взгляда.

– Галерея «Ситрик» закрылась, – мягко сказала она.

– Что?!

– Очередная жертва рецессии. – Таня грустно рассмеялась. – Ни у кого больше нет денег на произведения искусства.

Мысли у меня в голове закружились вихрем. Галерея «Ситрик» закрылась? Я снова вспомнила слова Гарри: Таня из галереи «Ситрик». Это было в день демонстрации. Я уверена, именно ее он и упомянул.

– Что ж, – Таня пожала плечами, – приятно было повидаться. И пожалуйста, передайте привет Гарри. Возможно, когда дела пойдут получше, наши пути снова пересекутся.

– Конечно, – улыбнувшись, сказала я. – Желаю вам удачи.

Выйдя из поликлиники и осторожно двигаясь по снежному настилу, я размышляла о Гарри и о его словах. Я недоумевала: почему он мне солгал? И если он не встретил в тот день Таню, то кого же он встретил и почему не захотел мне об этом рассказать?

А вдруг я ошибаюсь? Возможно, Гарри упомянул кого-то другого из совсем другой галереи, и мне имя Таня только послышалось или я не так его поняла. Но как я ни крутила эти мысли в голове, разуверить себя мне не удавалось. Мой муж мне солгал. Я вспомнила, как Гарри вел себя в тот день: он был взбудоражен и рассеян. Воспоминания об этом дне не покидали меня весь долгий путь до офиса, свиваясь в новую ниточку тревоги, еще одну в придачу к остальным.

Глава 7. Гарри

Я проснулся под звуки «Сказки Нью-Йорка». Все ясно. Раз по радио звучит «Сказка Нью-Йорка», значит, близится Рождество. Я чувствовал себя омерзительно. Вроде подонка из этой песни. Тягучая мелодия была как нельзя кстати. Кто бы еще, кроме Шейна Макгоуэна, унылым декабрьским утром сумел бы спеть о том, что он мог бы кем-то стать, но не стал, да еще так проникновенно, что тебе тут же хочется напиться?

Постель рядом со мной была холоднее могильной плиты. Робин, наверное, давно уже встала. Я проковылял в ванную комнату и включил воду. Стоя под стекавшими на лицо колючими струями воды, я думал о своей теперешней жизни, о том, что со мной сейчас происходит. Я размышлял о своей работе и о тех возможностях, которые могли мне открыться благодаря предстоявшей вот-вот поездке. Я должен был лететь в Лондон на встречу с хозяевами галереи, которая собиралась устроить мою выставку – некое продолжение «Танжерского манифеста». Скажем, «Танжерский манифест. Часть вторая». Я понимал, какие передо мной открываются перспективы, и потому немного нервничал, но одновременно испытывал и приятное возбуждение. Я думал о Робин и растущем в ней ребенке. Я думал о нашем старом доме и его будущем. Все эти мысли роем проносились у меня в голове. Но над всеми ними нависла тень. Тень встреченного мною мальчика. Его лицо вдруг возникло в струях горячей воды. Я тут же от него отвернулся, выключил воду и вышел из ванной. Я не стал бриться, а только быстро оделся, схватил на ходу несколько вещей и бросил их в дорожную сумку.

– Гарри? Ты готов? – с нижнего этажа крикнула Роби-н.

– Ага, – ответил я и, будто внезапно решив поторопиться, перепрыгивая через ступеньку, ринулся вниз по лестнице.

– Я подвезу тебя в аэропорт.

– Что? В такой снегопад?

– Ничего страшного. Мы еще сможем позавтракать в аэропорту перед твоим полетом.

– Хорошо. Но ты действительно хочешь меня подвезти?

Ее лицо осветилось теплой утвердительной улыбкой, и она зашагала к пикапу. Запирая дверь, я услышал, как Робин включает зажигание и наша машина оживает.

– Билеты? Паспорт? Бумажник? – спросила Робин, пока я усаживался на соседнее сиденье.

– Есть, есть, есть.

Сегодня утром жена была в отличном настроении. От нее так и веяло оптимизмом, и своим теплом она словно согревала холодный день. В эту минуту я был настолько ей благодарен, что мне даже показалось, будто улетучились все мои мысли о мальчике и о том, что я видел, или о том, что мне почудилось. Бредовые иллюзии, всего-навсего плод усталости и чувства вины, а может, и того и другого.

Робин, чтобы выехать задом на улицу, оглянулась через плечо, и выражение ее лица мгновенно изменилось – она резко нахмурилась. Я тоже обернулся и увидел вытянутую морду старого «Ягуара»: он подъехал к нашему дому и загородил выезд. Я услышал скрежетание ручного тормоза, дверь открылась, и из машины вышел Спенсер. Пряди его непричесанных волос развевались по ветру, изо рта торчала сигарета.

– Отлично, – сухо провозгласила Робин, а Спенсер помахал нам рукой.

– Я от него сейчас избавлюсь, – сказал я.

Робин бросила на меня тоскливый взгляд.

– Если бы это было так просто.

Спенсер уже стоял возле двери водителя и стучал по стеклу. Робин послушно открыла окно. В кабину мгновенно вторгся резкий горьковатый запах.

– Куда путь держим?

– В аэропорт.

– Да брось, я вас подвезу.

Спенсер повернулся и, не дожидаясь ответа, зашагал к «Ягуару».

Робин сидела, уставившись на руки, которые все еще крепко сжимали руль.

– Прости, милая, – сказал я и поцеловал ее на прощание.

Робин вздохнула.

– Мы с тобой наверстаем. Бог с ним, с завтраком в аэропорту. Я, когда вернусь, поведу тебя в хороший рес-торан.

Робин ничего не ответила. Чувствуя, что опять ее расстроил, я вылез из машины и пересел к Спенсеру. На нем было пальто из верблюжьей шерсти, из-под отворотов которого выглядывал черный шелк, – все еще был в халате. Судя по покрасневшим глазам, можно было подумать, что он не спал месяц, а то и больше.

– Ты уверен, что можешь вести машину?

– Что? Да, конечно, – взяв в руку алкометр, сказал Спенсер. – Я с этой штукой разобрался.

Он вел машину так, что мне без конца приходилось хвататься за ручку двери и тормозить ногой об пол. Тем не менее мы приехали в аэропорт даже раньше, чем предполагали.

– Я поговорил с Макдонафом, своим приятелем из полиции, и ему удалось добраться до съемок CCTV, сделанных в те самые часы. Сейчас это все в цифровой записи.

– Понятно. Отлично.

– Парень мне кое-чем обязан, так что вот, дружище, держи – полдюжины видеодисков.

Я перевел взгляд на стянутую резинкой пачку дисков, и на меня нахлынуло чувство неловкости, смешанного с сожалением. Зачем я его об этом попросил? Что с ними теперь делать? Мои догадки уже казались совершенно абсурдными, и еще более абсурдным казалось желание разыгрывать из себя детектива-любителя.

– Обязан он мне или нет, а достать их было нелегко. Похоже, их берегут как зеницу ока. Жесткие меры. Протесты. Забудь про «Танжерский манифест»! Вот как надо назвать твою следующую выставку.

– «Жесткие меры»?

– Точно.

– Может, я так и назову.

– Слушай, тебе придется их проанализировать самому. Макдонаф мне обязан, но он и не думал заниматься трехсотчасовым просмотром марша толпы по О’Коннелл-стрит.

– Триста часов?

– Более или менее. Там было три-четыре камеры, так что… Ну не знаю. Ты сам подсчитаешь.

– Понятно. Спасибо. Ты настоящий друг.

– Меня обзывали и похуже. – Он запарковал машину. – Ну, так угостишь меня выпивкой или?..

– А как же машина?

– Я ее здесь оставлю…

– И что дальше?

– Скажу, ее украли, или что-нибудь в этом роде.

Я зарегистрировался на рейс, и мы зашли в ближайший бар.

– Ну? – с выжидательным видом спросил Спенсер.

– Что «ну»?

– Ты мне, черт подери, скажешь или нет, в чем, собственно, дело? – Он указал на диски и потянулся за кружкой.

Я знал, что не могу ему рассказать. Главным образом потому, что мне было неловко, или, скорее даже, я боялся того, что он может обо мне подумать, боялся его замечаний по поводу моего прошлого. К тому же он не был знаком с Диллоном. Не был по-настоящему с ним знаком. Он один раз приехал в Танжер, вскоре после рождения нашего сына, и мы провели вместе знаменательный выходной – как следует выпили за его рождение. Спенсер единственный из наших друзей приехал нас навестить, и он искренне за нас радовался. После этого он души не чаял в Диллоне, правда, издалека – посылал ему открытки и подарки. У Спенсера не было официального звания крестного отца, но для Диллона он был на особом положении. Он был «дядей Спенсером».

Не успел я увильнуть от ответа, как Спенсер снова заговорил:

– Ты знаешь, что в центре города установлено более пятидесяти телекамер, не говоря уже об остальной стране? Большой Брат неустанно следит за тобой.

– Что верно, то верно.

– А как насчет наших гражданских прав?

– Спенсер, тебе же наплевать на наши гражданские права.

– А ты откуда знаешь? Откуда ты знаешь, что мне безразличны мои гражданские права?

– Тебе просто хочется поспорить.

Спенсер посмотрел на меня так, будто я оскорбил его мать.

– Да ты сегодня настоящий бунтарь, – добавил я.

– Вовсе нет.

У меня зазвонил телефон. Это была Диана. Она знала о лондонской галерее «Золотые часы», но мне не хотелось вовлекать ее в это дело. Я не хотел посвящать ее ни в какие подробности, не хотел, чтобы она представляла меня, будто я ее собственность. Чем на большем расстоянии от нее я буду держаться, тем лучше. Телефон продолжал звонить. Спенсер взял его в руки и увидел номер Дианы. Он нажал кнопку «отказ».

– Чем меньше слов, тем лучше.

Я не спорил.

Принесли еще пива.

– Ты сегодня щедрый, – сказал я.

– Это все мой добродушный рождественский дух.

Спенсер снова взял в руки мой телефон и открыл страничку комиксов «Хомяк умер, а колеса все крутятся». Вот это мы. Это Ирландия.

– Смешно до слез, Спенс. Ничего не скажешь, милейшая вещь, – отозвался я.

– Компьютерных программ для борьбы с одиночеством нет, – пошутил он.

– Ты просто завидуешь, что у меня есть смартфон, – сказал я, хотя, по правде, я и сам не мог себе его позволить. С деньгами было туго. Я уже задолжал приличную сумму банку. Нам подарили дом, но он оказался чем-то вроде отравленного кубка. Он, похоже, высосет из нас все наши средства. Здесь щель, там течь. Это сломано, то не работает. Я ни разу не заикнулся об этом Робин, но наш дом не дом, а развалюха. «Из него можно сделать отличное жилье, – сказала она. – Он еще нам послужит много лет. Почему же он тебя не радует?» Знаю, я рассуждаю, как жалкий кретин, но лучше бы мы с ним не связывались. Для того чтобы выкупить долю Марка и привести дом в порядок, нам даже пришлось взять ипотеку. Взять ипотеку на то, что тебе подарили? Полное безумие! Но все эти ипотеки и телефоны сейчас не имели никакого значения. Впереди сверкал и манил проблеск надежды.

– Ты сознаешь, что вся твоя музыкальная коллекция – записи 1980-х годов?

– И что?

– Да ты какой-то печальный засранец. С 1989 года ты не прослушал ни одной новой записи.

– Так это же классический период.

– Ховард Джонс, Ник Кершоу? Да будет тебе.

– Кьюэ. Смиты.

– Ллойд Коул.

– Ллойд Коул и его чертова любовь.

– «Никчемный выходной в отеле в Амстердаме».

– Это просто про меня.

Краем глаза я заметил две фигуры – женщину с ребенком – и тут же развернулся в их сторону. Но мальчик был моложе, чем мог сейчас быть Диллон – лет двух или трех, – и женщина была совсем другая: не тот рост, не тот цвет волос.

Я повернулся назад и увидел, что Спенсер смотрит на меня в упор.

– Эй, приятель, что с тобой сегодня такое? – глядя мне прямо в глаза, спросил он.

– Ничего.

– Ты просто извертелся!

– Да брось ты.

– Извертелся, извертелся. Стоит кому-то пройти мимо, как ты мгновенно оборачиваешься. Ты ждешь кого-нибудь?

– Нет, никого я не жду! – взорвался я. – На, допей за меня! Мне пора двигаться.

Самолет отправлялся с задержкой. Кажется, пришлось размораживать крылья и взлетную полосу. Когда летаешь, о таких мелочах лучше не задумываться. Я вошел в салон и сел рядом с женщиной, которая тут же спросила меня: «Вам здесь не жарко?» От нее исходил такой резкий запах духов, что я ощутил его даже во рту. Я заказал джин с тоником, но коктейль не помог. В соседнем ряду мужчина пытался угомонить плачущего ребенка. Он макнул его пустышку в свою выпивку и сунул малышу в рот. Тот сразу же замолк. Мужчина заметил, что я за ним наблюдаю, улыбнулся мне и подмигнул. Я отвернулся. Казалось, куда ни посмотри, везде дети. Скрыться от них было негде.

Когда я прилетел в Лондон, для деловой встречи уже было поздно; я позвонил Дафни, и она перенесла ее на следующий день. У меня мелькнула мысль пройтись по городу и посмотреть какие-нибудь достопримечательности – сходить в музей или прогуляться возле вокзала Ватерлоо. Но утренняя выпивка вселила в меня инертность, поэтому после регистрации в гостинице я вместо осмотра достопримечательностей плюхнулся на гигантскую кровать, включил телевизор и двадцать минут подряд не сводил глаз с Найджелы Лоусон, отправлявшей себе в рот ложку за ложкой свои сливочные творения. Диски Спенсера лежали на столике возле кровати. Я старался не обращать на них никакого внимания, но чувствовал их присутствие, и они раздражали меня, как болячка, которую так и хочется содрать. Я знал, что этого не стоит делать, но тем не менее вскоре выключил телевизор, включил свой компьютер и вставил первый диск.

Поначалу я просматривал заснятые кадры с некоторым любопытством и не более. Запись была нечеткая, довольно посредственного качества. Я принялся листать журнал, лишь время от времени бросая взгляд на экран. «Через минуту выключу», – сказал я себе, но минуты складывались в часы, и вот я уже вынул прокрутившийся диск и поставил следующий. Я забросил журнал и уставился в экран, теперь уже внимательно следя за всем происходящим на нем.

В одном из кадров вдруг появилась Лиффи. На реке трое мужчин сидели в лодке и размахивали знаменами. В тот день я этой сцены не видел. В углу номера я нашел маленький чайник и приготовил растворимый кофе. Я сбросил ботинки и пристроил компьютер на подушку. Время шло, кадры мелькали один за другим, люди шагали взад-вперед, что-то говорили, снова шагали. Меня одолела тоска.

Компьютер на постели разогрелся донельзя, и от страха, что он сгорит, я его выключил. Пора было передохнуть. Я провел не один час за компьютером, устал, и все же мне хотелось прогуляться. Я выпил кружку пива в баре отеля и вышел на улицу побродить. У меня не было никакой определенной цели, просто мне нужно было выйти на свежий воздух и проветрить голову. Весь город был устлан пеленой снега. На улицах редкие прохожие, в пустынных парках – одинокие силуэты. Черные такси медленно катили по снежному месиву. Я переходил из бара в бар, а в моем мозгу мелькали кадры демонстрации. От ходьбы по снегу у меня заныли икры; усталый как собака, я вернулся в гостиницу и рухнул на постель.

Я проснулся под тихое жужжание компьютера. Его экран светился у меня под боком. Голова трещала. В ванной я сполоснул рот освежающей жидкостью и проглотил болеутоляющие. О завтраке не могло быть и речи. Я взял дорожную сумку и зашагал в сторону Сохо.

До назначенной встречи было еще много времени, но я уже ни одной минуты не мог оставаться в номере гостиницы. Мне нужно было убраться как можно дальше от моего компьютера и от этих дисков. На них не было ничего, кроме образов, питавших мои затянувшиеся бредовые иллюзии. Во всем этом было нечто болезненное. Мне требовалось прочистить мозги и сосредоточиться на будущем. От прошлого только щемило сердце.

Чтобы хоть как-то убить время, я зашел в Британский музей и там случайно набрел на египетскую выставку. Болеутоляющие в какой-то мере сделали свое дело, но голову по-прежнему переполняли мысли и дурманил туман. Я попытался сосредоточиться на музейных экспонатах, но мой перегруженный мозг ничего не воспринимал. Я бродил по залу, словно в полусне, и меня не трогало ничто вокруг, пока я не набрел на мумию ребенка из египетского города Хавара, и тут я замер как вкопанный.

Эту мумию нашли в конце девятнадцатого века во время раскопок римского кладбища возле пирамиды в районе Хавары. Она была как-то замысловато обернута, а на внешней стороне повязки виднелся портрет ребенка. Вдоль туловища мумии саван был расписан сценами египетских религиозных ритуалов. На самом верху была богиня небес Нат. Я прочитал висевшую рядом табличку: на ней говорилось, что этот ребенок был сыном женщины, чья мумия хранилась в Каирском музее. У меня вдруг сжалось сердце. Ребенок в Лондоне, мать – в Каире. Их разлучили даже после смерти.

Я долго не сводил глаз с мумии. Я не сразу понял, почему эта мумия привлекла мое внимание и почему ее созерцание отозвалось во мне такой болью. На табличке было сказано, что портрет мальчика написан темперой на льне. Большие глаза ребенка и темные волосы завораживали. И тут до меня дошло: именно от этого портрета мальчика у меня и захватило дух. Поразительный портрет. Лицо мальчика так походило на лицо Диллона, что мне почудилось, будто кто-то сыграл со мной злую шутку. Словно это был глас Вселенной, послание из космоса! Но о чем оно говорило? Я не знаю. А может быть, это послание меня в чем-то уверяло? Мне вдруг захотелось проникнуть сквозь стекло и коснуться обернутой вокруг мальчика хрупкой повязки.

Я оглянулся вокруг, точно обращаясь к окружающим: «Видите? Вы видите этого принца из Хавары?»

«Это мой сын».

Меня вдруг обуял восторг. Мысли в голове закружились. Руки затряслись. Я увидел свое отражение в стекле: по лицу у меня лились слезы.

Я снова прочитал табличку, на этот раз с жадностью, выискивая хоть какую-то полезную информацию, хоть какой-то ключ к разгадке. Не думаю, что совпадение было случайным. Человек по имени Петри, обнаруживший эту мумию, писал о Египте: «Город походил на горящий дом – таким неожиданным было разрушение». Горящий дом. Что же тогда эта мумия, если не предзнаменование? Все сходилось в одну точку. И еще Петри написал: «Я считаю, что истинное исследование состоит в том, чтобы подмечать малейшие подробности и уметь их сравнивать».

Малейшие подробности. Я вспомнил о дисках, которые машинально сложил в сумку и которые притягивали меня точно магнитом.

Я уже решил, что с галереей ничего не получится, как вдруг увидел на телефоне текстовое подтверждение от Дафни.

Я сфотографировал телефоном детскую мумию и усилием воли заставил себя оторваться от яркого портрета мальчика. При выходе из музея я купил открытку с его фотографией и спрятал ее в куртку. Я подходил к галерее со странным чувством – некой смесью восторга и недоверия. Я точно летел по воздуху.

Дафни была очаровательна – сама миловидность! Из нее так и сыпалось: «Да, дорогуша, конечно, дорогуша, давайте я вам, дорогуша, покажу галерею». Показывать было особенно нечего, но, очевидно, я созерцал историю – по крайней мере так мне без конца повторяли. Судя по всему, она и ее ассистент Иэн придавали истории серьезное значение. Это здание… и пошло, и пошло… Я не слышал из всей речи ни слова. На уме были Диллон и мумия мальчика из Хавары, и они сливались в единое целое.

Мы сидели в комнате для заседаний вместе с Дафни, Иэном и человеком по имени Клайв и рассуждали о будущем, о моем будущем. Мне льстило то, с какой серьезностью они обо мне говорили. В висках стучала кровь. Я изо всех сил старался взять себя в руки. Пока они что-то обговаривали, варили кофе, доставали какие-то записи, слайды и всякую другую ерунду, я включил свой компьютер и просмотрел еще одну серию видеосъемок. Я с головой погрузился в просмотр. Я точно перенесся в тот самый день. Свет, холод и нечто потустороннее. Люди, подобно привидениям, двигались взад-вперед по О’Кон-нелл-стрит. Все это напоминало похороны, огромная процессия в честь мертвецов или процессия самих мерт-вецов.

– Новый проект? – склонившись надо мной и разглядывая кадры на экране, спросил Клайв.

– Изумительно! – воскликнула Дафни, и Клайв и Иэн тут же к ней присоединились.

– Вы переходите на видео.

– Отличная идея.

– Коллаж?

– CCTV.

– Большой Брат.

– Гениально.

О чем они, черт побери, говорят?! Я посмотрел на них и закрыл компьютер.

– Давайте приступим к делу, – сказал я.

Они снова уселись за овальный стол и опять принялись за свое. Выставка, авторские права, продажа, процент выплаты автору, пятилетний план. Иэн пошел раздобыть еще кофе. Дафни предложила выпить вина, и я охотно согласился. Я пил, а они продолжали говорить.

– Гарри!

– Да?

Господи, неужели я заснул? Они что, меня будили? О чем они говорят?

– Так вы согласны?

– Да-да, согласен.

Зазвонил мой телефон. Это была Робин.

– Все в порядке?

– Да, хорошо, очень хорошо.

– А ты сейчас…

– В галерее. Длинная беседа.

– До поздней ночи?

– Ну…

– Гарри?

– Я тебе перезвоню.

– Все в порядке?

Тревога в ее голосе задела меня за живое, и я тут же попрощался, боясь, что, если продолжу с ней разговор, она сможет почувствовать глубоко спрятанную во мне боль.

После собрания Дафни, Иэн и Клайв повели меня в модный ресторан. Я изо всех сил старался поддержать дружелюбную беседу и, подбирая правильные слова, говорить то, что положено. Выпитая в галерее бутылка вина привела меня в чувство, но чтобы перейти на второе дыхание, мне нужно было нечто иное.

Страницы: «« 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Много лет назад в старом саду графа Валишевского произошло чудовищное преступление: вместе с сокрови...
Саша пропала! Вот уже несколько дней ее никто не видел. Ее исчезновение в день свадьбы выглядело вес...
«Дождливой осенней ночью, когда тучи скрывали луну и звезды, холодные капли барабанили по крышам, а ...
«Цветок Тагора» – сборник статей, рецензий, заметок и дневниковой прозы Виктора Кречетова – известно...
Несмотря на то, что Балтийское море, кажется нам изученным и обследованным, это не спасло моряков ру...
В 3-й книге «Мичман Егоркин – на берегу – в гостях!» повествуется о жизни и службе наших современник...