В дороге Керуак Джек

2

Когда наступила полночь, я, напевая песенку:

сел в вашингтонский автобус. Побродив без всякой цели по Вашингтону, я почувствовал, что просто обязан увидеть Голубую гряду[15]; добравшись туда, услышал пение птиц Шенандоа[16] и побывал на могиле Джексона «Каменная стена»[17]; в сумерках постоял, поплевывая в реку Каноэ, а потом прогулялся в непроглядной ночи Чарлстона, Западная Виргиния; в полночь – Эшланд, Кентукки, и одинокая девушка в опустевшем балаганном шатре. Темный и таинственный Огайо, а на рассвете – Цинциннати. Потом вновь поля Индианы и Сент-Луис, как всегда окутанный огромными послеполуденными облаками долины. Грязная булыжная мостовая и бревна Монтаны, искореженные пароходы, древние вывески, трава и такелаж у реки. К ночи – Миссури, канзасские поля, ночные канзасские коровы в таинственных просторах, игрушечные городки с неведомым морем в конце каждой улицы; рассвет в Абилине. Луга Восточного Канзаса на западе перешли в бескрайние пастбища, устремившиеся ввысь, на холмы Западной ночи.

В автобусе со мной ехал Генри Гласс. Он вошел еще в Терре-Хоте, Индиана, а теперь разговорился со мной.

– Я уже сказал тебе, почему терпеть не могу костюм, который сейчас на мне, он просто паршивый… но дело не только в этом. – Он показал мне бумаги. Его только что выпустили из федеральной тюрьмы в Терре-Хоте. Срок ему припаяли за угон и продажу машин в Цинциннати. Кудрявый юноша двадцати лет. – Вот доберусь до Денвера, отнесу костюм в ломбард и куплю себе джинсы. Знаешь, что мне устроили в тюрьме? Одиночное заключение с Библией. Я приспособил ее, чтоб сидеть на каменном полу. Когда они углядели, что я делаю с Библией, они ее забрали и принесли другую, карманного формата, не больше. На такой не очень-то посидишь, вот я и прочел всю Библию вместе с Евангелиями. И вот что я тебе скажу… – Чавкая конфетой, он пихнул меня в бок, он постоянно жевал конфеты, потому что желудок его был испорчен в тюрьме и ничего другого уже не выдерживал. – В этой Библии есть просто потрясающие вещи. – Он растолковал мне, что такое «каркать»: – Если кому скоро на волю и он принимается болтать о дне своего освобождения, значит, он «каркает» остальным ребятам, которым еще сидеть и сидеть. Мы хватаем такого типа за глотку и говорим: «Нечего мне каркать!» Дурное это дело – каркать, слышишь?

– Я не буду каркать, Генри.

– Если мне кто-то каркает, у меня просто руки чешутся, я так зверею, что могу убить. Знаешь, почему я всю жизнь провел в тюряге? Потому что однажды, когда мне было тринадцать лет, я не смог сдержаться. Я пошел с приятелем в кино, а он отпустил шуточку насчет моей матери – ты знаешь это грязное словечко, – вот я и достал свой складной нож и перерезал ему глотку, и убил бы, если б меня не оттащили. Судья спросил: «Ты соображал, что делаешь, когда набросился на своего друга?» – «Дассэр, ваша честь, соображал, я хотел убить этого сукина сына и до сих пор хочу». Вот меня и не освободили ни под какое честное слово и отправили прямиком в исправительное заведение. Я вдобавок и геморрой себе заработал, потому что сидел на полу в одиночке. Никогда не попадай в федеральную тюрьму, там просто паскудно. Черт, я бы мог всю ночь болтать, так давно ни с кем не разговаривал. Ты не представляешь себе, как мне хорошо на воле! Вот я вхожу, а ты сидишь в автобусе и проезжаешь Терре-Хот… о чем ты думал?

– Я просто сидел и ехал.

– А я вот пел. Я сел рядом с тобой, потому что с девицами садиться побаиваюсь, я ведь могу чего доброго свихнуться и полезть им под юбку. Надо бы чуток переждать.

– Еще один срок, и тебя упекут на всю жизнь. Теперь уж тебе лучше не усердствовать.

– Да я и сам знаю, только вот беда: как начнут чесаться руки, я уже не соображаю, что делаю.

Жить он намеревался с братом и невесткой; в Колорадо они подыскали ему работу. Билет ему купили федеральные власти, и место назначения было оговорено. Этот малый напомнил мне Дина в прошлом: он был не в состоянии вынести бурления собственной крови, у него чесались руки; вот только не было в нем той непостижимой врожденной святости, которая могла бы избавить его от суровой участи.

– Будь другом, последи, чтоб в Денвере у меня руки не зачесались, ладно, Сал? Может, тогда я доберусь до брата без приключений.

Когда мы приехали в Денвер, я взял его под руку и отвел на Лаример-стрит закладывать тюремный костюм. Не успел Генри распаковать сверток, как старый еврей учуял, что это такое.

– Мне здесь эта пакость ни к чему. Ребята из Каньон-Сити каждый день такие приносят.

Лаример-стрит кишмя кишела бывшими арестантами, пытавшимися продать пошитые в тюрьме костюмы. В конце концов Генри пришлось ходить по городу, сунув свои шмотки в бумажном пакете под мышку, зато в новеньких джинсах и рубахе спортивного покроя. Мы направились в старый Динов бар «Гленарм» – по дороге Генри выбросил костюм в урну – и оттуда позвонили Тиму Грэю.

– Ты? – радостно закудахтал Тим Грэй. – Сейчас буду.

Через десять минут он вприпрыжку вбежал в бар вместе со Стэном Шефардом. Тим со Стэном недавно съездили во Францию, после чего страшно разочаровались в своей денверской жизни. Генри они полюбили и угостили его пивом, а тот принялся направо и налево сорить своими тюремными деньгами. Снова я оказался в нежной темной денверской ночи с ее священными закоулками и шаткими строениями. Мы пустились в поход по всем городским барам, побывали в придорожных забегаловках Уэст-Кол-факса, в негритянских салунах Файв-Пойнтса, везде и всюду.

Стэн Шефард целую вечность искал случая со мной познакомиться, и теперь нас с ним впервые ждало рискованное предприятие.

– После возвращения из Франции, Сал, я потерял всякое представление о том, что мне делать с самим собой. Правда, ты едешь в Мексику? Черти жареные, можно я поеду с тобой? Я могу раздобыть сотню монет, а там, в Университете Мехико, сразу же оформлю себе ветеранские льготы.

Отлично, мы ударили по рукам, Стэн едет со мной. Он был длинноногим застенчивым денверским парнем с копной волос, широкой улыбкой мошенника и медлительными, даже ленивыми манерами Гэри Купера. «Черти жареные!» – произносил он и, закрепив большие пальцы обеих рук на ремне, неторопливо шагал по улице. Дед Стэна всеми правдами и неправдами пытался заставить его остаться. Раньше он был против Франции, а теперь ему претила сама мысль о поездке в Мексику. Из-за этой битвы с дедом Стэн вынужден был слоняться по Денверу, словно бродяга. В ту ночь, после того как мы покончили с выпивкой и не дали зачесаться рукам Генри в «Хот Шоппе» на Колфакс-стрит, Стэн неверной походкой направился ночевать в гостиничный номер Генри на Гленарм-стрит.

– Я даже не могу поздно прийти домой – дед затевает драку со мной, потом переходит на мать. Вот что, Сал, я просто свихнусь, если немедленно не смотаюсь из Денвера.

Я же остановился у Тима Грэя, а немного позже Бейб Роулинс обеспечила меня чисто прибранной полуподвальной комнатенкой, куда целую неделю по вечерам все являлись ко мне в гости.

Генри отправился к брату и как в воду канул, больше мы его не видели и никогда не узнаем, накаркал ли ему кто-нибудь без нас, упекли ли его за решетку, или же он мчится на всех парусах в вольной ночи.

Всю неделю Тим Грэй, Стэн, Бейб и я целыми днями просиживали в чудесных денверских барах, где официантки ходят в широких брюках и бросают на всех робкие нежные взгляды – вовсе не озлобленные официантки, а официантки, которые влюбляются в постоянных клиентов, вступают в безумные связи, гневаются, раскаиваются и страдают, – и так в каждом баре. Вечера все той же недели мы проводили в Файв-Пойнтсе, где слушали джаз и накачивались спиртным в сумасшедших негритянских салунах, а потом до пяти утра чесали языки в моем подвальчике. Полдень обычно заставал нас лежащими в садике за домом Бейб в окружении денверской детворы; малыши играли в ковбоев и индейцев и набрасывались на нас, прыгая с цветущих вишневых деревьев. Время я проводил расчудесно, мне принадлежал весь мир, потому что я ни о чем не мечтал. Мы со Стэном задумали уговорить Тима Грэя поехать с нами, однако Тим не пожелал расставаться со своей денверской жизнью.

Я уже готовился к отъезду в Мексику, когда ночью неожиданно позвонил Денвер Долл:

– Ну-ка, Сал, угадай, кто едет в Денвер? – Я понятия не имел. – Он уже в пути, сведения из надежных источников. Дин купил машину и отправился за тобой вдогонку.

Внезапно я едва ли не воочию увидел, как Дин, пылающий, содрогающийся и вселяющий ужас демон, с чудовищной скоростью тучей вырастает передо мной на дороге, неотступно, точно закутанный в саван Скиталец, преследует меня на равнине и, наконец, на меня обрушивается. Я увидел над равнинами его исполненное безумной решимости широкоскулое лицо с горящими глазами; я увидел его крылья; увидел его древнюю обшарпанную колесницу с тысячами вырывающихся наружу искрящихся языков пламени; увидел выжженную позади этой колесницы дорогу – и даже то, как она сама прокладывает себе путь и мчится сквозь кукурузные поля и города, разрушая мосты, осушая реки. Она явилась на Запад воплощением гнева. Я знал, что Дин опять сошел с ума. Если уж он забрал из банка все свои сбережения и купил машину, значит, у него не оставалось ни малейшей возможности посылать деньги ни одной из двух жен. Все, песенка его была спета. Позади него дымились обугленные руины. Вновь он мчался через величественный стонущий континент на запад и очень скоро должен был прибыть. Мы занялись поспешными приготовлениями к приезду Дина. До нас дошли слухи о том, что он намеревается отвезти меня в Мексику.

– Как по-твоему, возьмет он меня с собой? – спросил перепуганный Стэн.

– Я с ним поговорю. – твердо пообещал я.

Мы не знали, чего и ждать. «Где он будет ночевать? Что собирается есть? Нет ли для него каких-нибудь девушек?» Похоже было, что надвигается прибытие Гаргантюа, и к нему следовало подготовиться: расширить трущобы Денвера и отменить действие кое-каких законов, чтобы вместить его громоздкое исстрадавшееся тело, переполненное исступленным восторгом.

3

Приезд Дина был обставлен, как в старом кинофильме. Был золотистый день, я сидел в доме Бейб. Несколько слов о доме. Мать Бейб уехала в Европу. В роли дуэньи Бейб выступала ее тетка по имени Черити; в свои семьдесят пять лет она была бойкой, как молодая девушка. В семье Роулинсов, которая расселилась по всему Западу, она непрерывно переезжала из дома в дом и, как правило, приносила пользу. Когда-то у нее было множество сыновей. Все они разъехались; все они ее покинули. Несмотря на преклонный возраст, она интересовалась всем, что мы делаем и о чем говорим. Если в гостиной мы прикладывались к виски, она с грустью покачивала головой: «Могли бы для этого выйти во двор, молодой человек». Наверху – в то лето дом представлял собой нечто вроде пансиона – жил малый по имени Том, который был безнадежно влюблен в Бейб. Он приехал из Вермонта, был, по слухам, выходцем из богатой семьи, и впереди его ждала карьера и все такое прочее, однако он предпочитал оставаться поближе к Бейб. Вечерами он сидел в гостиной, скрыв за газетой пылающее лицо, слышал каждое наше слово, но виду не подавал. Если что-то произносила Бейб, он вспыхивал с головы до пят. Стоило нам заставить его отложить газету, как он принимался смотреть на нас с бесконечной тоской и страданием во взоре: «Что? Ах да, и мне так кажется» – только это он обычно и говорил.

Черити сидела в своем углу за вязаньем, оглядывая всех нас своими птичьими глазками. Задача ее состояла в том, чтобы неотступно находиться при молодой девушке и ограждать ее от нашего сквернословия. Бейб сидела на кушетке и хихикала. Тим Грэй, Стэн Шефард и я сидели развалясь в креслах. Бедняга Том стойко переносил свои муки. Наконец он вставал, зевал и говорил: «Ну что ж, еще день, еще доллар. Доброй ночи» – и исчезал наверху. Но что толку было Бейб от его любви? Она любила Тима Грэя; а тот ускользал от нее, словно угорь.

Вот так мы и сидели в тот солнечный день, и когда уже близилось время ужина, Дин подъехал к дому на своей колымаге и выскочил из нее – в твидовом костюме с жилетом и цепочкой для часов.

– Хоп! хоп! – донеслось с улицы.

С ним был и Рой Джонсон, который вместе с женой Дороти только что вернулся из Фриско и снова жил в Денвере. Вернулись и Данкел с Галатеей Данкел, и Том Снарк. Все опять были в Денвере. Я вышел на крыльцо.

– Ну, мой мальчик, – сказал Дин, протягивая мне свою громадную ладонь, – я гляжу, вы тут без меня не скучаете. Привет, привет, – обратился он ко всем. – Ага, Тим Грэй, Стэн Шефард, как дела? – Мы представили его Черити. – О, как поживаете? Вот это мой друг Рой Джонсон, он любезно согласился меня сопровождать, хм-хм! ей-богу! кхе-кхе! Майор Хупл, сэр, – сказал он, протягивая руку вытаращившему на него глаза Тому. – Да, да. Ну, Сал, какие дела, старина, когда едем в Мексику? Завтра днем? Прекрасно, прекрасно, гм! А сейчас, Сал, у меня ровно шестнадцать минут, чтобы добраться до Эда Данкела, там я должен починить свой старый железнодорожный хронометр, который хочу до закрытия заложить на Лаример-стрит, и гнать надо очень быстро, да и еще смотреть по сторонам, если время позволит, – может, мой отец случайно окажется в «Буфете Джиггса», а может, и в каком другом баре, а потом меня ждет парикмахер, Долл ведь давно хотел сделать из меня постоянного клиента, а я за эти годы не очень-то изменился, вот и гну свою линию… кхе! кхе! Ровно в шесть часов… ровно, слышишь?.. ты должен быть здесь, я буду проезжать мимо и заберу тебя ненадолго к Рою Джонсону послушать Гиллеспи и прочий отборный «боп» – часок передохнем, а уж потом вы с Тимом, Стэном и Бейб можете заниматься тем, что запланировали на вечер без всякой связи с моим приездом, а приехал я, между прочим, ровно сорок пять минут назад на моем стареньком «Форде-тридцать семь», который вы видите на улице, по дороге я еще успел наведаться к моему двоюродному брату в Канзас-Сити, не к Сэму Брэди, а к тому, что помоложе…

Во время этой своей речи Дин, скрывшись от посторонних глаз в отгороженной части гостиной, деловито снимал пиджак, надевал футболку и перекладывал часы в другие брюки, которые извлек все из того же старого, потрепанного чемодана.

– А Инес? – спросил я. – Что произошло в Нью-Йорке?

– Формально, Сал, я поехал, чтобы получить мексиканский развод, более дешевый, чем где бы то ни было. У меня есть наконец согласие Камиллы, все уладилось, все чудесно, все просто замечательно, и мы знаем, что теперь нас ровным счетом ничего не волнует, верно, Сал?

Что ж, ладно, я всегда готов следовать за Дином, так что мы наспех скорректировали наши общие планы, условились как следует провести вечер, и вечер оказался незабываемым. Брат Эда Данкела зазвал к себе гостей. Другие два его брата – водители автобуса. Они сидели, с благоговейным страхом взирая на все происходящее. На столе было роскошное угощение, торт и выпивка. Эд Данкел имел вид счастливого и преуспевающего человека.

– Ну и как, с Галатеей у вас наконец все наладилось?

– Дассэр. – сказал Эд. – конечно. Знаешь, я собираюсь поступить в Денверский университет, и Рой тоже.

– Что вы будете изучать?

– Да социологию и все, что с ней связано. Послушай, тебе не кажется, что Дин с каждым годом становится все безумнее?

– Так оно и есть.

Галатея Данкел тоже была с нами. Она пыталась с кем-нибудь заговорить, однако общим вниманием завладел Дин. Он толкал речь, стоя перед Шефардом, Тимом, Бейб и мной, мы сидели рядышком на расставленных вдоль стены кухонных стульях. За спиной у Дина беспокойно расхаживал Эд Данкел. Его бедного братца загнали на задний план.

– Хоп! хоп! – вещал Дин, с силой оттягивая вниз майку, почесывая живот и подпрыгивая. – Да, значит, так… вот мы все собрались, у каждого из нас позади годы, и все же вы видите, что в общем-то никто из нас не изменился, это просто поразительно – такая жизне… жизне… стойкость… между прочим, чтобы это доказать, я принес колоду карт, на которых могу безошибочно гадать всеми способами.

Это была та самая непристойная колода. Дороти Джонсон и Рой Джонсон напряженно застыли в углу. Печальная вышла вечеринка. Потом Дин неожиданно умолк, сел на кухонный стул между мной и Стэном и, не обращая больше ни на кого внимания, уставился прямо перед собой с неизбывным собачьим изумлением, смешанным с восторгом. Он попросту исчез на минуту, чтобы вновь собраться с силами. Стоило к нему прикоснуться, и он зашатался бы, как валун, удерживаемый на краю утеса лишь маленьким голышом. Он мог с грохотом сорваться в пропасть, а мог покачаться и застыть как скала. Потом валун расцвел настоящим цветком, лицо его озарила очаровательная улыбка, он огляделся, словно пробуждаясь ото сна, и произнес:

– Ах, только посмотрите, какие замечательные люди сидят рядом со мной! Разве это не прекрасно! Ну не иначе, Сал, я только на днях с Мин потолковал, ну и ну, гм, гм, ах да! – Он встал и, протянув руку, направился через всю комнату приветствовать одного из братьев-водителей. – Как поживаете? Меня зовут Дин Мориарти. Да, я вас прекрасно помню. У вас все в порядке? Превосходно. Взгляните на этот восхитительный торт. Ох, можно мне попробовать? Только мне? Мне, бедолаге? – Сестра Эда разрешила. – Ах, просто замечательно! Все люди так добры! Выставляют на столы торты и прочие лакомства лишь для того, чтобы доставить другим дивные маленькие радости. Гм, гм! Ах да, великолепно, превосходно, хм-хм, ей-богу!

Он встал посреди комнаты и, покачиваясь и благоговейно взирая на всех, принялся есть свой торт. Его изумляло все, что бы он ни увидел. Не желая ничего упускать, он поминутно оглядывался. Гости разбились на группы и разговаривали, а он вставлял:

– Да! Вот именно!

Вдруг он оцепенел; его внимание привлекла картина на стене. Потом подошел поближе, присмотрелся, шагнул назад, нагнулся, подпрыгнул, ему хотелось рассмотреть ее на всех мыслимых уровнях, во всех ракурсах. В сердцах воскликнув: «Черт подери!» – он рванул на себе футболку. Он понятия не имел, какое впечатление производит, впрочем, его это нисколько не волновало. Народ уже начинал поглядывать на Дина с отсветом материнской и отеческой любви в глазах. Он наконец превратился в ангела, а я всегда знал, что это случится. Но, как всякому ангелу, ему, кроме всего прочего, были свойственны и ярость, и неистовство, и в ту ночь, когда все мы ушли с вечеринки и шумной толпой переместились в бар гостиницы «Виндзор», Дин безрассудно, дьявольски, да и ангельски напился.

Как вы помните, «Виндзор», некогда роскошный денверский отель времен «Золотой лихорадки» и во многих отношениях городская достопримечательность – в большом салуне внизу стены до сих пор хранят следы пуль, – служил в свое время Дину родным домом. Он жил здесь с отцом в одном из номеров. И теперь он явился сюда отнюдь не туристом. В этом салуне он пил так, словно обратился в тень своего отца: вино, пиво и виски он хлестал как воду. Он раскраснелся, покрылся потом, он завывал и горланил у стойки. Одолев на полусогнутых танцплощадку, где танцевали со своими девушками западные пропойцы, он попытался сыграть на пианино, а потом принялся заключать в объятия бывших арестантов и перекрикиваться с ними во всеобщем шуме и гаме. Тем временем вся наша компания сидела за двумя громадными сдвинутыми столами. Сидели там Денвер Д. Долл, Дороти и Рой Джонсон, одна девушка из Буффало, Вайоминг, – подруга Дороти, Стэн, Тим Грэй, Бейб, я, Эд Данкел, Том Снарк и кто-то еще – всего тринадцать. Долл веселился на славу: поставив перед собой на стол машинку для очистки орехов от скорлупы, он бросал в нее монетки и лакомился арахисом. Он посоветовал нам всем написать что-нибудь на грошовой почтовой открытке и отправить ее в Нью-Йорк Карло Марксу. И мы написали несусветную чушь. Ночь Лаример-стрит оглашалась звонкой скрипичной музыкой.

– Ну, разве не весело! – орал Долл. В уборной мы с Дином ломились в закрытую дверь, а потом попытались ее взломать, но она оказалась не меньше дюйма толщиной. Я заработал себе трещину в кости на среднем пальце и понял это только на следующий день. Мы были пьяны в дымину. На наших столах стояло одновременно пятьдесят стаканов пива. Надо было лишь носиться вокруг и отхлебывать из каждого. В этом хороводе, что-то тараторя, кружились с нами бывшие арестанты из Кэньон-Сити. В фойе салуна под тикающими старинными часами сидели, опершись на трости, погруженные в грезы одряхлевшие бывшие старатели. Подобное неистовство они знавали и в куда лучшие времена. Все закружилось в вихре. Где только не устраивались вечеринки! Одна – даже в замке, куда мы все и поехали – кроме Дина, который умчался в неизвестном направлении. В зале этого замка мы расселись за громадным столом и принялись орать. Снаружи были гроты и плавательный бассейн. Наконец-то я отыскал замок, где выползет на поверхность исполинский мировой змей.

Потом, поздней ночью, остались только Дин, я, Стэн Шефард, Тим Грэй, Эд Данкел и Томми Снарк – все в одной машине, все еще было впереди. Мы заехали в Мексиканский квартал, мы заехали в Файв-Пойнтс, мы колесили по городу. От восторга Стэн Шефард потерял рассудок. Резким визгливым голосом он то и дело выкрикивал: «Сукин сын! Черти жареные!» – и хлопал себя по коленям. Дин был от него без ума. Он повторял все, что говорил Стэн, отдувался и вытирал пот со лба.

– Эх, и повеселимся же мы, Сал, когда поедем в Мексику с этим пройдохой Стэном! Да!

Это была наша последняя ночь в священном Денвере, и мы сделали ее бурной и незабываемой. Все кончилось вином при свечах в моем подвальчике, и Черити, неслышно ходившей взад-вперед наверху, в ночной рубашке с фонарем. К тому времени к нам присоединился темнокожий малый, назвавшийся Гомесом. Он околачивался в Файв-Пойнтсе и в ус не дул. Когда мы его увидели, Том Снарк крикнул:

– Эй, тебя случаем не Джонни звать?

В ответ Гомес дал задний ход, прошел мимо нас еще разок и произнес:

– Будьте добры, повторите, что вы сказали.

– Я говорю, ты не тот малый, которого зовут Джонни?

Гомес плавной походкой вернулся обратно и сделал еще одну попытку.

– Ну как, теперь похоже? Я ведь изо всех сил стараюсь стать Джонни, вот только не знаю, как это сделать.

– Годится, старина, поехали с нами! – вскричал Дин.

Гомес прыгнул в машину, и мы тронулись. В подвальчике, чтобы не нарушать покоя соседей, мы исступленно перешептывались. В девять часов утра ушли все, кроме Дина и Шефарда, которые все еще чесали языками, как маньяки. Люди встали приготовить завтрак и услыхали доносящиеся из подземелья незнакомые голоса: «Да! Да!». Состряпала обильный завтрак и Бейб. Подходило время сматываться в Мексику.

Дин съездил на ближайшую станцию обслуживания, где машину привели в божеский вид. Это был «Форд-седан 37», правая дверца которого соскочила с петель и была примотана к раме. Сломано было и правое переднее сиденье, и сидеть на нем приходилось откинувшись назад, лицом к ветхой крыше.

– Ну чем не Мин и Билл! – сказал Дин. – Будем хрипеть и дергаться до самой Мексики. Не один денек придется туда добираться.

Я изучил карту: в общей сложности больше тысячи миль, главным образом по Техасу, до границы в Ларедо, а потом еще семьсот шестьдесят семь миль через всю Мексику до огромного города близ потрескавшихся вершин Истмуса и Охакана. О подобном путешествии я не мог и мечтать, оно обещало стать самым потрясающим из всех. Это вам не восток-запад, это манящий юг. Перед нашими глазами встала картина всего Западного полушария с его скалистыми ребрами, уходящими к самому Тьерра-дель-Фуэго, и мы вообразили себе, как стремглав спускаемся по земной кривизне в другие тропики и другие миры.

– Старина, так мы наконец доберемся до этого! – В голосе Дина прозвучала неколебимая вера. Он похлопал меня по плечу. – Вот увидишь! Ого-го! Эх-ма!

Я отправился вместе с Шефардом к нему домой разделаться с последней из его денверских обязанностей. Его несчастный дед стоял в дверях дома и твердил:

– Стэн… Стэн… Стэн.

– Что, дедуля?

– Не уезжай.

– Но это дело решенное, я должен ехать. Ни к чему все это.

У старика были седые волосы, большие миндалевидные глаза и неестественно напряженная шея безумца.

– Стэн, – бесхитростно просил он, – не уезжай. Не доводи своего старого деда до слез. Не оставляй меня снова одного.

Нелегко было на все это смотреть.

– Дин, – сказал старик, обращаясь ко мне, – не отбирай у меня моего Стэна. Когда он был ребенком, я водил его в парк и рассказывал про лебедей. А потом в том самом пруду утонула его маленькая сестренка. Я не хочу, чтобы ты увозил моего мальчика.

– Нет, – сказал Стэн, – мы уезжаем. Прощай, – Он с трудом держал себя в руках.

Дед схватил его за руку:

– Стэн, Стэн, Стэн, не уезжай, не уезжай, не уезжай.

Втянув головы в плечи, мы обратились в бегство, а старик все стоял в выходящих на улицу дверях своего денверского коттеджа с украшенным капельками входом и чересчур плотно набитой мебелью маленькой гостиной. Он был бледен как полотно и все еще звал Стэна. В его поведении сквозила полнейшая беспомощность, он даже не сделал попытки уйти, а лишь стоял в дверях, бормоча «Стэн» и «не уезжай», и с тревогой смотрел, как мы сворачиваем за угол.

– Боже мой, Шеф, не знаю, что и сказать.

– Не обращай внимания! – простонал Стэн, – Он всегда такой.

С матерью Стэна мы встретились в банке, где она брала для него деньги. Она была красивой светловолосой женщиной, на вид еще очень молодой. Они с сыном стояли на мраморном полу банка и перешептывались. Стэн был сплошь заджинсован – куртка и все такое прочее – и выглядел именно как человек, всерьез собравшийся в Мексику. Кончилось его жалкое прозябание в Денвере, и теперь он покидал город вместе с пылким новоиспеченным другом – Дином. Дин внезапно появился из-за угла и перехватил нас как раз вовремя. Миссис Шефард настояла на том, чтобы купить нам всем по чашке кофе.

– Берегите моего Стэна, – сказала она. – В той стране всякое может случиться.

– Мы все будем друг о друге заботиться, – сказал я.

Стэн с матерью ушли вперед, а я брел позади с обезумевшим Дином; он рассказывал мне о надписях, которые вырезают на стенах уборных на Востоке и на Западе.

– Они совершенно не похожи. На Востоке в ходу циничные шуточки, избитые остроты да еще прозрачные намеки и сортирные фактики с рисунками. На Западе просто пишут свои имена: здесь был Ред О’Хара, Блефтаун, Монтана, и дата – все на полном серьезе, как, скажем, у Эда Данкела, и причиной тому – безысходное одиночество, которое если и становится немного другим, когда переплываешь Миссисипи, то и там все-таки никуда не девается.

И верно, впереди нас шел одинокий парень, ведь даже мать Шефарда, которая была прекрасной матерью и очень не хотела отпускать сына, и то сказала, что он должен ехать. Я видел, как он бегает от деда. Такая вот собралась троица: Дин, который искал отца, я – никто, Стэн, удирающий от своего старика, и мы все вместе направлялись в ночь. В суматошной толкотне 17-й улицы Стэн поцеловал мать, она села в такси и помахала нам рукой. Прости-прощай.

У дома Бейб мы с нею простились и сели в машину. Тим проехал с нами до своего загородного дома. В этот день Бейб была прекрасна: волосы у нее были длинные и светлые, как у шведки, в лучах солнца у нее обнаружились веснушки. Она в точности походила на ту маленькую девочку, какой была когда-то. Глаза ее затуманились. Она могла бы взять Тима и подъехать к нам попозже – но этого не случилось. Прости-прощай.

Мы с грохотом умчались прочь. Тима мы оставили за городом, в его дворе на Равнинах, и я обернулся посмотреть, как удаляется от нас, оставаясь среди этих равнин, Тим Грэй. Этот чудак стоял не меньше двух минут, дожидаясь, пока мы не скроемся из виду, и одному Богу известно, какими скорбными мыслями переполнялась его голова. Он становился меньше и меньше и все так же неподвижно стоял, ухватившись рукой за бельевую веревку, словно капитан корабля, а я весь извертелся, желая получше разглядеть Тима Грэя, но скоро не осталось ничего, кроме растущего отсутствия в пространстве, а пространством этим был вид на восток, в сторону Канзаса, и уходило оно вспять, к моему родному дому в Атлантиде.

Потом мы направили дребезжащую морду нашего драндулета на юг и взяли курс на Касл-Рок, Колорадо, а солнце уже окрасилось в багровый цвет, и одна из скал расположенных на западе гор стала похожа на бруклинскую пивоварню в ноябрьских сумерках. Далеко вверху, в пурпурных тенях скалы, шел и шел кто-то, но видеть его мы не могли; быть может, это был тот старик с серебристыми волосами, которого я учуял среди этих вершин много лет назад. Человек из Закатекаса[18]. Однако он приближался ко мне, если только уже не шел следом. А Денвер таял позади, словно город из соли, дым его расползался в воздухе и исчезал на глазах.

4

Был май. И откуда только в такие ничем не примечательные деньки в Колорадо с его фермами, оросительными каналами и тенистыми лощинами – местами, куда ходят купаться мальчишки, – может взяться насекомое вроде того, что укусило Стэна Шефарда? Стэн ехал, непринужденно опершись рукой о сломанную дверь, и весело молол языком, когда вдруг какой-то жук на лету вонзил ему в руку свое длинное жало, и он взвыл от боли. Жук этот прилетел из американского дня. Стэн дернулся, с размаху хлопнул себя по руке и вытащил жало, а через несколько минут рука начала распухать и ныть. Мы с Дином не могли взять в толк, что это была за тварь. Оставалось только подождать и посмотреть, не спадет ли опухоль. Вот так штука! Мы направлялись в неведомые южные страны, и не отъехали и трех миль от родного города, несчастного старого города детства, как с невидимого гнилья поднялось в воздух диковинное вредоносное насекомое, вселившее страх в наши сердца.

– Что за дела?

– Кто бы мог подумать, что в этих краях водится жук, который может так укусить!

– Вот черт!

Из-за этого вся затея с путешествием представилась нам не сулящей ничего хорошего и заранее обреченной на провал. Мы ехали вперед. Рука Стэна стала еще хуже. Следовало остановиться у первой же больницы, чтобы ему сделали укол пенициллина. Мы миновали Касл-Рок и ночью добрались до Колорадо-Спрингз. Справа от нас неясно вырисовывалась громада пика Пайкс. Мы покатили по шоссе на Пуэбло.

– А на этой дороге я столько раз голосовал, что и не сосчитать, – сказал Дин. – Вон за той самой проволочной оградой я спрятался как-то ночью, потому что перепугался вдруг не на шутку, сам не знаю чего.

Решено было, что каждый расскажет свою историю, только по очереди, и начинать выпало Стэну.

– Ехать нам еще долго, – предварил наши выступления Дин, – и поэтому не отказывайте себе в удовольствии, обсасывайте каждую деталь, все, что только сможете припомнить, – а всего все равно не расскажешь. Не спеши, – назидательным тоном он прервал Стэна, который уже начал было свой рассказ, – тебе ведь и отдохнуть не мешает.

Пока мы неслись сквозь тьму, Стэн пустился в повествование о своей жизни. Начал он со своих приключений во Франции, однако, углубившись в непролазные дебри, вынужден был повернуть вспять и начать с начала – с денверского детства. Они с Дином принялись выяснять, сколько раз они встречались, когда гоняли по городу на велосипедах.

– Один-то случай ты наверняка позабыл… Гараж Арапахо. Помнишь? Я еще на углу запулил в тебя мячом, ты отбил его кулаком, и он укатился в сточную канаву. Мы еще в школе учились. Ну, вспомнил?

Стэна трясло как в лихорадке. Ему не терпелось поведать Дину все. А Дин превращался то в хозяина и повелителя, то в арбитра, а то и в сочувственно кивающего слушателя.

– Да, да, продолжай, пожалуйста.

Мы проехали Уолзенберг, потом неожиданно миновали Тринидад, а там, где-то близ дороги, сидел у походного костра Чед Кинг. В окружении, быть может, горстки антропологов он, как встарь, тоже вел рассказ о своей жизни. Ему и в голову не могло прийти, что в эту самую минуту мы едем мимо по шоссе, держа путь в Мексику, и рассказываем о себе. О печальная американская ночь! Потом мы очутились в Нью-Мексико, миновали округлые скалы Ратона и остановились у дешевого ресторанчика, где, смертельно голодные, накупили гамбургеров, часть которых завернули в салфетку, решив съесть по ту сторону границы, внизу.

– У наших ног, Сал, лежит весь вертикальный штат Техас, – сказал Дин. – А мы всегда считали, что он горизонтальный. Но он ничуть не стал меньше. Уже через несколько минут мы будем в Техасе, а выберемся из него только завтра в это же время – и то если будем гнать без остановки. Подумать только!

Мы вновь тронулись в путь. За необъятной равниной ночи лежал первый техасский город – Далхарт, который я проезжал в 1947 году. Он тускло мерцал, раскинувшись на темном дне земли, в пятидесяти милях от нас. В лунном свете виднелись лишь пустынные пространства и мескитовые деревья. А луна светила с небосклона. Она жирела, вырастала до гигантских размеров и покрывалась ржавчиной, она наливалась соком и каталась по небу, но вскоре в спор с ней вступила утренняя звезда, и ветер начал заносить нам в окна капли росы. А мы мчались без остановки. Оставив позади Далхарт – безлюдный игрушечный городок, – мы понеслись в сторону Амарилло и к утру уже были там, среди открытых ветрам лугов западного выступа Техаса – лугов, травы которых всего лишь несколько лет назад колыхались вокруг скопления бизоньих становищ. Теперь же там были бензоколонки и новейшие музыкальные автоматы 1950 года с громадными размалеванными мордами, щелями для десятицентовиков и жуткими песнями. Всю дорогу от Амарилло до Чилдресса мы с Дином сюжет за сюжетом вколачивали в Стэна едва ли не все прочитанные нами книги. Стэн сам об этом попросил, ему было интересно. Близ Чилдресса, под палящим солнцем, мы свернули прямо на юг, на малую дорогу, и стремительно понеслись через нетронутую пустыню к Падьюке, Гатри и Абилину, штат Техас. Дину было самое время поспать, а мы со Стэном пересели вперед и сменяли друг друга за рулем. Дряхлый перегретый автомобиль, брыкаясь, мчался из последних сил. Сверкающие просторы насылали на нас огромные облака песчаных ветров. Стэн катил и катил вперед, без умолку болтал о Монте-Карло, о Канн-сюр-Мер и о лазурных деревеньках неподалеку от Мантона, где бродят среди белых стен смуглолицые люди.

Техас ни с чем не спутаешь. Мы неторопливо вползли в пределы Абилина, и все проснулись посмотреть, что это за место.

– Воображаю, какая жизнь в этом городишке, в тысяче миль от больших городов! Ага! Вон он где, старый райончик, откуда пошел Абилин. Ну вон же, у железной дороги! Сюда везли коров, здесь поднимали пальбу в ищеек и накачивались сивухой. Смотрите! – орал Дин, высунувшись в окошко и скривив рот, точно У. К. Филдз.

Техас ему был нипочем, как, впрочем, и любое другое место. Краснолицые техасцы, не обращая на него никакого внимания, торопливо шли по раскалившимся тротуарам. Южнее города, прямо по шоссе, мы остановились перекусить. С ощущением, что до наступления сумерек еще не меньше тысячи миль, мы вновь завели мотор и направились в сторону Колмена и Брейди, к самому сердцу Техаса: буйно разросшийся кустарник, редкий домик у высохшего ручья, пятидесятимильный крюк по грунтовой дороге и нескончаемая жара.

– Да, далековато еще до старушки Мексики, – сквозь сон пробормотал с заднего сиденья Дин, – так что гоните, ребята, и мы еще до рассвета будем вовсю целовать сеньорит. Ведь этот старенький «фордик» катит за милую душу, надо с ним только хорошенько поговорить и не давить ему на психику… Разве что того и гляди отвалится сзади днище, однако насчет этого не волнуйтесь, доберемся, – И он уснул.

Я сел за руль, довел машину до Фредериксберга и там вновь принялся водить пальцем по старенькой карте. Именно в этом городе мы с Мерилу держались за руки снежным утром 1949 года. Где-то теперь Мерилу?

– Наяривай! – завопил Дин во сне, и сдается мне, что снился ему джаз Фриско, а может, и грядущее мексиканское мамбо.

Стэн тараторил без умолку. Как завел его Дин прошлой ночью, так он, судя по всему, останавливаться и не собирался. Теперь он уже был в Англии и рассказывал о своих приключениях на английской дороге, о том, как добирался на попутках из Лондона в Ливерпуль – длинноволосый, в изодранных штанах, – а чудные британские водители грузовиков подвозили его во мраке европейской пустоты. От непрекращающихся мистральных ветров старого Техаса у нас раскраснелись глаза. У каждого из нас было такое чувство, будто он проглотил камень, но мы знали, что рано или поздно будем у цели. Машина, вздрагивая от напряжения, выжимала сорок. После Фредериксберга мы начали спуск с бескрайних западных высоких равнин. О ветровое стекло стали биться мотыльки.

– Спускаемся в жаркие страны, ребята: беглые бандюги и текила. В первый раз я заехал так далеко на юг Техаса, – удивленно добавил Дин. – Черт подери! Ведь именно сюда приезжает зимовать мой старик, хитрющий старый бродяга.

Внезапно мы очутились среди настоящей тропической жары, у подножия протянувшегося миль на пять холма, и увидели огни старого Сан-Антонио. Чувствовалось, что когда-то здесь и в самом деле была мексиканская территория. Непривычными были домики у дороги, более обшарпанными – бензоколонки, да и фонарей поубавилось. Дин с наслаждением сел за руль и повез нас в Сан-Антонио. Город встретил нас нагромождением чисто мексиканских покосившихся южных хижин без подвалов; на балкончиках стояли древние кресла-качалки. В машине кончилось масло, и мы подъехали к совершенно немыслимой заправочной станции. В жарком свете подвесных ламп, черных от налетевших из долины майских жуков, толпились мексиканцы. То и дело наклоняясь к ящику с освежающими напитками, они вытаскивали оттуда бутылки с пивом и бросали служителю деньги. Этому занятию они предавались целыми семействами. Повсюду виднелись хижины и поникшие деревья, воздух был напоен ароматом дикой корицы. В сопровождении парней мимо шли темпераментные юные мексиканки.

– Ого-го! – вскричал Дин, – Si! Manana!

Со всех сторон неслась музыка – музыка на любой вкус. Мы со Стэном выпили несколько бутылок пива и захмелели. Почти покинув уже пределы Америки, мы все еще, вне всяких сомнений, находились в своей стране, да к тому же там, где безрассудство ее не знает границ. По улицам гоняли на своих форсированных колымагах лихачи. Ага! Сан-Антонио!

– Слушайте, братва, а не повалять ли нам пару часиков дурака в Сан-Антонио? Заодно отыщем больничку для Стэновой руки. А мы с тобой, Сал, разузнаем пока, что творится на здешних улицах… Только погляди, какие на той стороне дома! Заглядывай прямо в комнату и любуйся всеми расчудесными дочками, а они знай себе лежат да листают журнал «Тру Лав». Красотища! Поехали!

Какое-то время мы бесцельно колесили по городу, выспрашивая дорогу к ближайшей больнице. Нашли мы ее неподалеку от делового района, почти по-американски напомаженного: несколько полунебоскребов, множество неоновых огней и однотипные аптеки. И все же из тьмы то и дело с грохотом выныривали машины. Похоже, дорожных правил в городе не существовало. Мы остановились на больничной подъездной аллее. Я повел Стэна к врачу, а Дин остался в машине переодеться. Коридор больницы был забит бедными мексиканками. Одни были беременны, другие больны или привели больных ребятишек. Мне стало грустно. Я подумал о бедняжке Терри и страшно захотел узнать, что она делает в эту ночь. Стэну пришлось прождать битый час, пока не появился живущий при больнице врач и не осмотрел распухшую руку. У инфекции, которую подхватил Стэн, было название, но никто из нас не потрудился его выговорить. Ему сделали укол пенициллина.

Мы с Дином тем временем отправились поглазеть на мексиканскую часть Сан-Антонио. Воздух был благоуханный и теплый – таким теплым воздухом я дышал впервые, – а улицы темные, таинственные и шумные. В гудящей тьме неожиданно возникли девичьи фигурки в белых шелковых платочках. Еле передвигавший ноги Дин долго не мог вымолвить ни слова.

– Все это так удивительно! Зачем еще что-то делать! – наконец прошептал он. – Только идем помедленней – надо все увидеть. Смотри! Видишь, в каких развалюхах в Сан-Антонио играют в бильярд!

Мы вошли. За тремя столами гоняли шары с десяток парней, все мексиканцы. Мы с Дином взяли кока-колы и принялись бросать пятицентовики в музыкальный автомат. Подпрыгивая под музыку, мы слушали Уайнони Блюз Харриса, Лайонела Хэмптона и Лаки Миллиндера. Дин между тем не давал мне терять бдительность.

– Хоть мы с тобой и слушаем, как Уайнони голосит про пудинг своей малютки, а заодно, как ты выражаешься, вдыхаем аромат теплого воздуха, последи уголком глаза за тем калекой, что играет за первым столом. Смотри, как над ним народ потешается. Наверняка ему всю жизнь приходится терпеть подобные шуточки. Да, жестокие тут ребята. Но они его любят.

Тот, кого Дин назвал калекой, был скорее уродливым карликом с необыкновенно красивым, хотя и чересчур крупным лицом, на котором влажно поблескивали огромные карие глаза.

– Разве ты не видишь, Сал, это же мексиканский Том Снарк из Сан-Антонио! Все в мире одинаково. Видишь, как его лупят по заднице кием? Ха-ха-ха! Только послушай, как они смеются! А он ведь хочет выиграть партию, он поставил полдоллара. Смотри! Смотри!

И мы увидели, как юный карлик с лицом ангела целится, намереваясь сыграть от борта. Он промахнулся. Все остальные покатились со смеху.

– Ах, старина, – сказал Дин, – смотри, что будет дальше.

Ребята схватили малыша за шиворот и принялись весело его мутузить. А он пронзительно кричал. Вырвавшись, он торжественно удалился в ночь, бросив все-таки через плечо робкий ласковый взгляд.

– Ах, старина, как бы я хотел познакомиться с этим пропащим малышом, узнать, о чем он думает, что у него за девушки… Ох, старина, я просто окосел от здешнего воздуха!

Мы вышли на улицу и одолели несколько темных, таинственных кварталов. Бесчисленные домики утопали в зелени густых, как джунгли, садов. Девушки мелькали в комнатах и на верандах, девушки с парнями мелькали в кустах.

– А я и знать не знал об этом сумасшедшем Сан-Антонио! Воображаю, что нас ждет в Мексике! Идем! Идем! – Мы помчались обратно в больницу. Нас уже ждал Стэн с вестью о том, что ему стало намного лучше. Обняв его за плечи, мы обо всем ему рассказали.

Наконец мы были готовы одолеть последние сто пятьдесят миль до волшебной границы. Впрыгнув в машину, мы тронулись в путь. К тому времени я так вымотался, что проспал всю дорогу через Дилли и Энсинал до самого Ларедо. Проснулся я лишь в два часа ночи. Мои спутники ставили машину у закусочной.

– Ах, – вздохнул Дин, – край Техаса, край Америки. Дальше мы ничего не знаем.

Стояла неправдоподобная жара, пот лил с нас ручьями. Не было ни ночной росы, ни дуновения ветерка – ничего, кроме миллиардов повсюду бьющихся о лампы мотыльков да резкого зловония разогретой реки, текущей где-то поблизости в ночи. Это была Рио-Гранде, которая берет начало в прохладных долах Скалистых гор, а в устье своем преображает мировые долины, вынося в великий залив их зной, смешивающийся там с тиной Миссисипи.

В то раннее утро Ларедо встретил нас неласково. Повсюду слонялись в ожидании удобного случая поживиться таксисты и контрабандисты всех мастей. Удобных случаев представлялось немного: было слишком поздно. Этот городок являл собою мутное дно Америки, куда погружаются все тяжкие преступники, куда приходится уходить людям, согнанным с насиженных мест. Все они стремятся оказаться поближе к совсем иным местам, чтобы, улучив момент, незаметно туда пробраться. Тяжелый и густой, как сироп, воздух был буквально пропитан контрабандой. Полицейские были краснолицые, угрюмые, потные и не гордые. Официантки – грязные и брезгливые. Во всем чувствовалось тягостное соседство необъятной Мексики. Казалось, можно даже вдохнуть аромат несметного количества жарящихся и коптящихся в ночи тортильяс. Мы и понятия не имели, какой окажется Мексика на самом деле. Вновь мы оказались на уровне моря. Попытавшись поесть, мы едва смогли проглотить кусок. Еду я все-таки завернул в салфетки и взял с собой в дорогу. Нами овладела бесконечная грусть. Однако стоило нам, миновав таинственный мост, пересечь реку и коснуться колесами земли, официально принадлежащей Мексике, хоть это и была всего лишь автомобильная дорожка для пограничного контроля, – как все переменилось. Уже на другой стороне улицы начиналась Мексика. Мы с трепетом смотрели туда. К нашему крайнему изумлению, все там в точности походило именно на Мексику. Было три часа утра, а у щербатых фасадов полуразвалившихся лавчонок околачивались десятки парней в соломенных шляпах и белых брюках.

– Нет, ты только посмотри… на… этих… пижонов! – прошептал Дин. – О-ох! – Он еле слышно вздохнул. – Подождите, подождите!

Вышли улыбающиеся мексиканские чиновники. Они спросили, не будем ли мы так добры вынуть наш багаж. Возражений не последовало. Мы не могли отвести глаз от противоположной стороны. Нам не терпелось умчаться туда и затеряться на этих таинственных испанских улочках. Это был всего-навсего Нуэво-Ларедо, но нам он представлялся священной Лхасой.

– Старина, эти ребята всю ночь на ногах, – прошептал Дин.

Мы торопливо потопали оформлять бумаги. Нас предупредили, что теперь, после пересечения границы, нельзя пить водопроводную воду. Мексиканцы наспех просмотрели наши пожитки. На чиновников эти люди ничуть не походили. Они были ленивы и заботливы. Дин в изумлении таращил на них глаза. Потом повернулся ко мне:

– Смотри, какие копы в этой стране. Просто не верится! – Он протер глаза. – Нет, это сон.

Наконец настал черед обмена денег. Мы увидели на столе высоченные стопки песо и узнали, что без малого восемь песо составляют американский доллар. Поменяв почти все наши деньги, мы с наслаждением набили карманы свернутыми в трубочку толстыми пачками.

5

И тогда мы с робостью и трепетом повернулись лицом к Мексике, а десятки этих франтов-мексиканцев все следили за нами в ночи из-под полей скрывающих взгляды шляп. Дальше была музыка и ночные ресторанчики, из дверей которых валил наружу табачный дым.

– Вот это да! – еле слышно прошептал Дин.

– Вот и все! – осклабился мексиканский чиновник. – Все, ребята. Можете ехать. Милости просим в Мехику. Желаю повеселиться. Не зевайте деньги. Не зевайте за рулем. Только вам скажу: я – Ред, все зовут меня Ред. Если что, спросите Реда. Ешьте побольше. Будьте спокойны. Все славненько. В Мехико есть где развлечься.

– Да! – встрепенулся Дин, и мы, ощущая дрожь в ногах, направились на другую сторону улицы – в Мексику. Машину мы оставили на стоянке и все трое в ряд пошли по испанской улочке на свет тусклых бурых фонарей. В ночи сидели на стульях старики, похожие на восточных наркоманов и оракулов. Казалось, никто из них не смотрит в нашу сторону, и все же они не упускали из виду ни одного нашего движения. Мы свернули налево и очутились в прокуренной закусочной, оглашаемой напевами гитар «кампо», которые неслись из американского музыкального автомата тридцатых годов. На табуретах сидели мексиканские таксисты и мексиканские хипстеры в соломенных шляпах, поглощавшие довольно неаппетитное варево из тортильяс, бобов, такос и еще всякой всячины. Мы взяли три бутылки холодного пива – называлось оно «cerveza»[19] и стоило около тридцати мексиканских или десяти американских центов за бутылку. Накупили мы и мексиканских сигарет по шести центов за пачку. Мы никак не могли налюбоваться нашими удивительными мексиканскими деньгами, которые таким чудесным образом умножились, мы вертели их в руках и, поминутно оглядываясь, улыбались всем и каждому. Вся Америка оставалась позади вместе со всем, что мы с Дином успели узнать о жизни – о жизни в дороге. И дорога эта привела нас в конце концов в волшебную страну – страну, колдовская сила которой нам и не снилась.

– Подумать только, ведь эти пижоны не спят всю ночь напролет, – прошептал Дин. – Нет, ты только представь: впереди нас ждет огромный континент, ждут высоченные горы Сьерра-Мадре, которые мы видели только в кино! А джунгли без конца и края! А абсолютно голое плато, ничуть не меньше нашего, которое тянется до самой Гватемалы или еще черт знает докуда! Ух! Что же нам делать? Что же нам делать? Поехали!

Мы вышли и вернулись к машине. Последний взгляд на Америку, оставшуюся за яркими огнями моста через Рио-Гранде, – и мы повернулись к ней спиной и задним бампером автомобиля и умчались прочь.

Спустя мгновение мы уже были в пустыне, и за все пятьдесят миль этой плоской равнины не видели ни машины, ни огонька. Как раз тогда над Мексиканским заливом забрезжил рассвет, и повсюду возникли призрачные очертания напоминающих гигантские кораллы кактусов юкка.

– Что за дикая страна! – вскричал я.

Мы с Дином наконец-то ожили, а ведь еще в Ларедо мы валились с ног от усталости. Стэн, который уже бывал за границей, безмятежно спал на заднем сиденье. Вся Мексика лежала у наших с Дином ног.

– Ну вот, Сал, все теперь позади, начинается новый, неизвестный этап. Все было за эти годы – и радости, и горести… а теперь вдруг это! Так что вполне можно ни о чем больше не задумываться – знай себе гони напропалую, глазей по сторонам, как мы сейчас, и постигай мир. Ведь если уж на то пошло, до нас никто из американцев этого не делал… А они тут побывали, верно? Во времена Мексиканской войны. Мотались по этим местам с пушками.

– По этой дороге, – сказал я ему, – когда-то пролегал маршрут объявленных вне закона американских бандитов, которые уносили ноги за границу и добирались до Монтеррея. Вот попробуй вглядись в эту полутемную пустыню и вообрази себе призрак бывалого головореза, который сбежал из «Гробницы» и теперь одиноко несется верхом, чтобы навсегда кануть в Лету, и тогда ты увидишь…

– Это же мир, – перебил Дин, – Боже мой! – воскликнул он, ударив ладонью по рулю. – Это же целый мир! Мы ведь так и до Южной Америки доберемся, лишь бы дорога не кончилась. Нет, ты только представь! Сукин ты сын! Черт подери!